А зори здесь тихие… (сборник) Васильев Борис
– Ну, так. Стройте людей.
– Построены, товарищ старшина.
Строй, нечего сказать. У одной волосы, как грива, до пояса, у другой какие-то бумажки в голове. Вояки! Чеши с такими лес, лови немцев с автоматами. А у них тут, между прочим, одни родимые образца тысяча восемьсот девяносто первого дробь тридцатого года…
– Вольно…
– Женя, Галя, Лиза…
Сморщился старшина:
– Погодите, Осянина! Немцев идем ловить, не рыбу. Так чтоб хоть стрелять умели, что ли.
– Умеют.
Хотел Васков рукой махнуть, но спохватился:
– Да, вот еще. Может, кто немецкий знает?
– Я знаю.
Писклявый такой голосишко, прямо из строя. Федот Евграфыч вконец расстроился:
– Что – я? Что такое – я? Докладывать надо!
– Боец Гурвич.
– Ох-хо-хо! Как по-ихнему – руки вверх?
– Хенде хох.
– Точно, – махнул рукой старшина. – Ну, давай, Гурвич.
Выстроились эти пятеро. Серьезные, как дети, но испуга вроде пока нет.
– Идем на двое суток, так надо считать. Взять сухой паек, патронов… по пять обойм, подзаправиться… Ну, поесть, значит, плотно. Обуться по-человечески, в порядок себя привести, подготовиться. На все – сорок минут. Р-разойдись!.. Кирьянова и Осянина – со мной.
Пока бойцы завтракали и готовились к походу, старшина увел сержантский состав к себе на совещание. Хозяйка, по счастью, куда-то смоталась, но постель так и не прибрала: две подушки рядышком, полюбовно… Федот Евграфыч угощал сержантов похлебкой и разглядывал старенькую, истертую на сгибах карту-трехверстку.
– Значит, на этой дороге встретила?
– Вот тут. – Палец Осяниной слегка колупнул карту. – А прошли мимо меня, по направлению к шоссе.
– К шоссе?.. А чего это ты в лесу в четыре утра делала?
Промолчала Осянина.
– Просто по ночным делам, – не глядя, пояснила Кирьянова.
– Ночным!.. – Васков разозлился: вот ведь врут! – Для ночных дел я вам самолично нужник поставил. Или не вмещаетесь?
Насупились обе.
– Знаете, товарищ старшина, есть вопросы, на которые женщина отвечать не обязана, – опять сказала Кирьянова.
– Нету здесь женщин! – крикнул комендант и даже слегка пристукнул ладонью по столу. – Нету! Есть бойцы и есть командиры, понятно? Война идет, и покуда она не кончится, все в среднем роде ходить будем.
– То-то у вас до сих пор постелька распахнута, товарищ старшина среднего рода…
Ох и язва же эта Кирьянова! Одно слово: петля.
– К шоссе, говоришь, пошли?
– По направлению…
– Черта им у шоссе делать: там по обе стороны еще в финскую лес сведен, там их живо прищучат. Нет, товарищи младшие командиры, не к шоссе их тянуло, не к шоссе… Да вы хлебайте, хлебайте.
– Там кусты и туман, – сказала Осянина. – Мне казалось…
– Креститься надо, коли что кажется, – проворчал комендант. – Тючки, говоришь, у них?
– Да, и, вероятно, тяжелые: в правых руках несли. Очень аккуратно упакованы.
Старшина свернул цигарку, закурил, прошелся. Ясно все вдруг для него стало, так ясно, что он даже застеснялся.
– Мыслю, тол они несли. А если тол, то маршрут у них совсем не на шоссе, а на железку. На Кировскую дорогу, значит.
– До Кировской дороги неблизко, – сказала Кирьянова недоверчиво.
– Зато лесами. А леса здесь погибельные: армия спрятаться может, не то что два человека.
– Если так, – заволновалась Осянина, – надо же охране на железную дорогу сообщить.
– Кирьянова сообщит, – сказал Васков. – Мой доклад – в двенадцать тридцать ежедневно, позывной «Семнадцать». Ты ешь, ешь, Осянина, топать-то весь день придется.
Через сорок минут поисковая группа построилась, но вышли только через полтора часа, потому что старшина был строг и придирчив особенно.
– Разуться всем!
Так и есть: у половины сапоги на тонком чулке, а у другой половины портянки намотаны словно шарфики. С такой обувкой много не навоюешь, потому как километра через три вояки эти ноги свои собьют до кровавых пузырей. Ладно, хоть командир их младший сержант Осянина правильно обута. Однако почему подчиненных не учит?
Сорок минут преподавал, как портянки наматывать. А еще столько же – винтовки чистить заставил. Они в них ладно если мокриц не развели, а ну как стрелять придется?..
Остаток времени старшина посвятил небольшой лекции, вводящей, по его мнению, бойцов в курс дела:
– Противника не бойтесь. Он по нашим тылам идет, значит, сам боится. Но близко не подпускайте, потому как противник все же мужик здоровый и вооружен специально для ближнего боя. Если уж случится, что рядом он окажется, тогда затаитесь лучше. Только не бегите, упаси бог: в бегущего из автомата попасть – одно удовольствие. Ходите только по двое. В пути не отставать, не курить и не разговаривать. Если дорога попадется, как надо действовать?
– Знаем, – сказала рыжая. – Одна – справа, другая – слева.
– Скрытно, – уточнил старшина. – Порядок движения такой будет: впереди – головной дозор в составе младшего сержанта с бойцом. Затем в ста метрах – основное ядро: я… – он оглядел свой отряд, – с переводчицей. В ста метрах за нами – последняя пара. Идти, конечно, не рядом, а на расстоянии видимости. В случае обнаружения противника или чего непонятного… Кто по-звериному или там по-птичьему кричать может?
Захихикали, дуры!..
– Я серьезно спрашиваю! В лесу сигналы голосом не подашь: у немца тоже уши есть.
Примолкли.
– Я умею, – робко сказала Гурвич. – По-ослиному. И-а! И-а!
– Ослы здесь не водятся, – с неудовольствием заметил старшина. – Ладно, давайте крякать учиться. Как утки.
Показал, а они рассмеялись. Чего им вдруг весело стало, Васков не понял, но и сам улыбки не сдержал.
– Так утица утят собирает, – пояснил он. – Ну-ка, попробуйте.
Крякали с удовольствием. Особенно эта рыжая старалась, Евгения (ох, хороша девка, не приведи бог влюбиться, хороша!). Но лучше всех, понятное дело, у Осяниной получалось: способная, видать. И еще у одной неплохо, у Лизы, что ли. Коренастая, плотная, то ли в плечах, то ли в бедрах – не поймешь, где шире: Васков еще в первый день на нее внимание обратил. И голос лихо подделывает, и вообще ничего, такая всегда пригодится: здорова, хоть паши на ней. Не то что пигалицы городские – Галя Четвертак да Соня Гурвич, переводчица.
– Идем на Вопь-озеро, глядите сюда. – Столпились у карты, дышали в затылок, в уши: смешно. – Ежели немцы к железке идут, им озера не миновать. А пути короткого они не знают: значит, мы раньше их там будем. До места нам – верст двадцать, к обеду придем. И подготовиться успеем, потому как немцам, обходным порядком да таясь, не менее чем полста отшагать надо. Все понятно, товарищи бойцы?
Посерьезнели его бойцы:
– Понятно…
Им бы телешом загорать да в самолеты пулять – вот это война…
– Младшему сержанту Осяниной проверить припас и готовность. Через пятнадцать минут выступаем.
Оставил бойцов: надо было домой забежать. Хозяйке еще до этого поручил сидор собрать, да и захватить кое-чего требовалось. Немцы – вояки злые, это только на карикатурах их пачками бьют. Требовалось подготовиться.
Мария Никифоровна собрала, что велел, даже больше: сала шматок положила да рыбки вяленой. Хотел ругнуть, но передумал: орава-то – что на свадьбе. Сунул в сидор патронов побольше для винтовки и нагана, пару гранат прихватил: мало ли что может случиться! Хозяйка глядела испуганно, тихо: глаза – на мокром месте. И тянулась, уж так вся тянулась к нему, хоть и не двигалась с места, что Васков не выдержал, руку на голову ее положил.
– Послезавтра вернусь. Либо – крайний срок – в среду.
Заплакала. Эх, бабы, несчастный вы народ! Мужикам война эта – как зайцу курево, а уж вам-то…
Вышел за околицу, оглядел свою «гвардию»: винтовки чуть прикладом по земле не волочатся. Вздохнул:
– Готовы?
– Готовы, – сказала Рита.
– Заместителем на все время операции назначаю младшего сержанта Осянину. Сигналы напоминаю: два кряка – внимание, вижу противника. Три кряка – все ко мне.
Засмеялись девчонки. А он нарочно так говорил: два кряка, три кряка. Нарочно, чтоб засмеялись, чтоб бодрость появилась.
– Головной дозор, шагом марш!
Двинулись. Впереди – Осянина с толстухой. Васков обождал, пока они скрылись в кустах, отсчитал про себя до ста, пошел следом. С переводчицей, что под винтовкой, подсумком, скаткой да сидором с харчами гнулась, как тростинка. Последними шли Комелькова и Галя Четвертак.
4
За бросок к Вопь-озеру Васков не беспокоился: прямую дорогу туда немцы знать не могли, потому что дорогу эту он открыл сам аккурат накануне финской. На всех картах здесь топи обозначались, и у немцев был один путь: в обход по лесам, а потом к озеру на Синюхину гряду, и миновать гряду эту им было никак невозможно. И как бы ни шли его бойцы, как бы ни чухались, немцам идти все равно получалось дольше. Раньше, чем к вечеру, они туда не выйдут, а к тому времени он уже успеет перекрыть все ходы-выходы. Положит своих девчат за камни, укроет понадежнее, пальнет разок для бодрости, а там и поговорит. В конце концов, одного и прикончить можно, а с немцем один на один Васков схватки не боялся.
Бойцы его шагали бодро и вроде вполне соответственно: смеху и разговоров комендант не обнаружил. Как уж они там наблюдали, про это он знать не мог, но под ноги себе глядел, как на медвежьей облоге, и засек-таки легкий следок с чужими рубчиками. Следок этот тянул на добрый сорок четвертый размер, из чего Федот Евграфыч заключил, что оставил его детина под два метра и весом пудов на шесть с гаком. Конечно, с таким обормотом встречаться девчатам с глазу на глаз, даже если они и вооружены, никак не годилось, но вскоре старшина углядел еще отпечаточки и посему сообразил, что немец топал в обход топи. Все выходило пока что так, как он и замыслил.
– Хорошо немчура побегает, – сказал он своей напарнице. – Здорово очень даже побегает – верст на сорок.
Переводчица на это ничего не ответила, потому как сильно умаялась, аж приклад по земле волочился. Старшина несколько раз глянул, урывками ухватывая остренькое, некрасивое, но уж очень серьезное личико ее, подумал жалостливо, что при теперешнем мужском дефиците не видать ей семейной бытности, и спросил неожиданно:
– Тятя с маманей живы у тебя? Или сиротствуешь?
– Сиротствую?.. – Она улыбнулась. – Пожалуй, знаете, сиротствую.
– Сама, что ль, не уверена?
– А кто теперь в этом уверен, товарищ старшина?
– Резон.
– В Минске мои родители. – Она подергала тощим плечом, поправляя винтовочный ремень. – Я в Москве училась, готовилась к сессии, а тут…
– Известия имеешь?
– Ну, что вы…
– Да… – Федот Евграфыч покосился: прикинул, не обидит ли. – Родители еврейской нации?
– Естественно.
– Естественно… – Комендант сердито посопел. – Было бы естественно, так и не спрашивал бы.
Переводчица промолчала. Шлепала по мокрой траве корявыми кирзачами, хмурилась. Вздохнула тихо:
– Может, уйти успели…
Полоснуло Васкова по сердцу от вздоха этого. Ах, заморыш ты воробьиный, по силам ли горе на горбу-то у тебя? Матюкнуться бы сейчас в полную возможность, покрыть бы войну эту в двадцать восемь накатов с переборами. Да заодно и майора того, что девчат в погоню отрядил, прополоскать бы в щелоке. Глядишь, и полегчало бы, а вместо этого надо улыбку изо всех сил к губам прилаживать.
– А ну, боец Гурвич, крякни три раза!
– Зачем это?
– Для проверки боевой готовности. Ну? Забыла, как учил?
Сразу заулыбалась. И глазки живые стали.
– Нет, не забыла!
Кряк, конечно, никакой не получился: баловство одно. Как в театре. Но и головной дозор, и замыкающее звено все-таки сообразили, что к чему: подтянулись. А Осянина просто бегом примчалась – и винтовка в руке:
– Что случилось?
– Коли б что случилось, так вас бы уж архангелы на том свете встречали, – выговорил ей комендант. – Растопалась, понимаешь, как телушка. И хвост трубой.
Обиделась – аж вспыхнула вся, как заря майская. А как иначе: учить-то надо.
– Устали?
– Еще чего!
Рыжая выпалила: за Осянину расстроилась, ясное дело.
– Вот и хорошо, – миролюбиво сказал Федот Евграфыч. – Что в пути заметили? По порядку: младший сержант Осянина.
– Вроде ничего… – Рита замялась. – Ветка на повороте сломана была.
– Молодец, верно. Ну, замыкающие. Боец Комелькова?
– Ничего не заметила, все в порядочке.
– С кустов роса сбита, – торопливо перебила вдруг Лиза Бричкина. – Справа еще держится, а слева от дороги сбита.
– Вот глаз! – довольно отметил старшина. – Молодец, красноармеец Бричкина. А еще было на дороге несколько следов. От немецких резиновых ботинок, что ихние десантники носят. По носкам ежели судить, то держат они вокруг болота. И пусть себе держат, потому что мы болото это возьмем напрямки. Сейчас пятнадцать минут покурить можно, оправиться.
Хихикнули, будто он глупость какую сказал. А это команда такая, в уставе она записана. Потому Васков и нахмурился.
– Не реготать! И не разбегаться. Все!
Показал, куда вещмешки сложить, куда – скатки, куда винтовки поставить, и распустил свое воинство. Враз все в кусты шмыгнули, как мыши.
Старшина достал топорик, вырубил в сухостое шесть добрых – со звоном! – слег и только после этого закурил, присев у вещей. Вскоре все тут собрались: шушукались, переглядывались.
– Сейчас внимательнее надо быть, – сказал комендант. – Я первым пойду, а вы гуртом за мной, но – след в след. Тут слева-справа трясины – маму позвать не успеете. Каждый слегу возьмет и прежде, чем ногу поставить, слегой дрыгву пусть попробует. Вопросы есть?
Промолчали на этот раз: рыжая только головой дернула, но воздержалась. Старшина встал, затоптал во мху окурок.
– Ну, у кого силы много?
– А чего? – неуверенно спросила Лиза Бричкина.
– Боец Бричкина понесет вещмешок переводчицы.
– Зачем? – пискнула Гурвич с возмущением.
– А затем, что не спрашивают. Комелькова!
– Я.
– Взять мешок у красноармейца Четвертак.
– Давай, Четвертачок, заодно и винтовочку…
– Разговорчики! Делать что велят: личное оружие каждый несет сам…
Кричал и расстраивался: не так, не так надо! Разве горлом сознательности добьешься? До кондрашки доораться можно, а дела от этого не прибудет. Однако разговаривать стали больно. Щебетать. А щебет военному человеку – штык в печенку. Это уж так точно…
– Повторяю, значит, чтоб без ошибки. За мной в затылок. Ногу ставить след в след. Слегой топь…
– Можно вопрос?
Господи, твоя воля! Утерпеть не могут.
– Что вам, боец Комелькова?
– Что такое – слегой? Слегка, что ли?
Дурака валяет рыжая, по глазам видно. Опасные глазищи, как омуты.
– Что у вас в руках?
– Дубина какая-то.
– Вот она и есть слега. Ясно говорю?
– Теперь прояснилось. Даль.
– Какая еще даль?
– Словарь, товарищ старшина. Вроде разговорника.
– Евгения, перестань! – крикнула Осянина.
– Да, маршрут опасный, тут не до шуток. Порядок движения: я – головной. За мной – Гурвич, Бричкина, Комелькова, Четвертак. Младший сержант Осянина – замыкающая. Вопросы?
– Глубоко там?
Четвертак интересуется. Ну, понятно: при ее росте и ведро – бочажок.
– Местами будет по… Ну, по это самое. Вам по пояс, значит. Винтовки берегите.
Шагнул с ходу по колено – только трясина чвакнула. Побрел, раскачиваясь, как на пружинном матрасе. Шел не оглядываясь, по вздохам да испуганному шепоту определяя, как движется отряд.
Сырой, стоялый воздух душно висел над болотом. Цепкие весенние комары тучами вились над разгоряченными телами. Остро пахло прелой травой, гниющими водорослями, болотом.
Всей тяжестью налегая на шесты, девушки с трудом вытягивали ноги из засасывающей холодной топи. Мокрые юбки липли к бедрам, ружейные приклады волочились по грязи. Каждый шаг давался с напряжением, и Васков брел медленно, приноравливаясь к маленькой Гале Четвертак.
Он держал курс на островок, где росли две низкие, исковерканные сыростью сосенки. Комендант не спускал с них глаз, ловя в просвет между кривыми стволами дальнюю сухую березу, потому что и вправо и влево брода уже не было.
– Товарищ старшина!..
А, леший!.. Комендант покрепче вогнал шест, с трудом повернулся: так и есть, растянулись, стали.
– Не стоять! Не стоять, засосет!..
– Товарищ старшина, сапог с ноги снялся!..
Четвертак с самого хвоста кричит. Торчит, как кочка, и юбки не видно. Осянина подобралась, подхватила ее. Тыкают слегой в трясину: сапог, что ли, нащупывают?
– Нашли?
– Нет еще!..
Комелькова слегу перекинула, качнулась вбок. Хорошо, он вовремя заметил. Заорал так, что жилы на лбу вздулись:
– Куда?! Стоять!
– Я помочь…
– Стоять! Нет назад пути!
Господи, совсем он с ними запутался: то не стоять, то стоять. Как бы не испугались, в панику не ударились. Паника в трясине – смерть.
– Спокойно, спокойно только. До островка пустяк остался, там передохнем. Нашли сапог?
– Нет!.. Вниз тянет, товарищ старшина! И холодно!
– Идти надо! Тут зыбко, долго не простоим.
– А сапог как же?
– Да разве найдешь его теперь? Вперед! Вперед, за мной!.. – Повернулся, пошел не оглядываясь. – След в след! Не отставать!..
Это он нарочно кричал, чтоб бодрость появилась. У бойцов от команды бодрость появляется, это он по себе знал. Точно.
Добрели наконец. Он особо за последние метры боялся: там поглубже. Ног уже не вытянешь, телом дрыгву эту проклятую раздвигать приходится. Тут и силы нужны, и сноровка. Но обошлось.
У острова, где уже стоять можно было, Васков задержался. Пропустил мимо всю команду свою, помог на твердую землю выбраться.
– Не спешите только. Спокойно. Здесь передохнем.
Девушки выходили на остров, валились на жухлую прошлогоднюю траву. Мокрые, облепленные грязью, задыхающиеся. Четвертак не только сапог, а и портянку болоту подарила: вышла в одном чулке. В дырку большой палец торчит, синий от холода.
– Ну что, товарищи бойцы, умаялись?
Промолчали товарищи бойцы. Только Лиза поддакнула:
– Умаялись…
– Ну, отдыхайте покуда. Дальше легче будет: до сухой березы доберемся – и шабаш.
– Нам бы помыться, – сказала Рита.
– На той стороне протока чистая, песчаный берег. Хоть купайтесь. Ну, а сушиться, конечное дело, на ходу придется.
Четвертак вздохнула, погрела голый палец ладошками, спросила несмело:
– А мне как же без сапога?
– А мы тебе чуню сообразим, – улыбнулся Федот Евграфыч. – Только уж там, за болотом, не здесь. Потерпишь?
– Потерплю.
– Растрепа ты, Галка, – сердито сказала Комелькова. – Надо было пальцы вверх загибать, когда ногу вытаскиваешь.
– Я загибала, а он все равно слез.
– Холодно, девочки.
– Я мокрая до самых-самых… – Женька хитро посмотрела на старшину. – Вам по пояс будет.
– Думаешь, я сухая? Я раз оступилась да как сяду…
Смеются. Значит, еще ничего, отходят. Хоть и женский пол, а молодые, силенка какая-никакая, а имеется. Только бы не расхворались: вода – лед…
Федот Евграфыч еще раз затянулся, кинул в болото окурок, встал. Сказал бодро:
– А ну, разбирай слеги, товарищи бойцы. И за мной прежним порядком. Мыться-греться там будем, на том бережку.
И шарахнул с корня прямо в бурое месиво.
Этот последний бродок тоже был не приведи господь. Жижа – что овсяный кисель: и ногу не держит, и поплыть не дает. Пока ее распихаешь, чтоб вперед продвинуться, семь потов сойдет.
– Как, товарищи?
Это он для поднятия духа крикнул, не оглядываясь.
– Пиявки тут есть? – задыхаясь, спросила Гурвич.
Она следом за ним шла, уже по проломленному, и ей было маленько полегче.
– Нету тут никого. Мертвое место, погибельное.
Слева вспучился пузырь. Лопнул, и разом гулко вздохнуло болото. Кто-то сзади ойкнул испуганно, и Васков пояснил:
– Газ болотный выходит, не бойтесь. Потревожили мы его… – Подумал немного и добавил: – Старики бают, что аккурат в таких местах хозяин живет, лешак, значит. Сказки, понятное дело…
Молчит его «гвардия». Пыхтит, ойкает, задыхается. Но лезут. Упрямо лезут, зло.
Полегче стало: кисель пожиже, дно попрочнее, даже кочки кой-где появились. Старшина нарочно хода не убыстрял, и отряд подтянулся, уже прямо-таки в затылок шли. К березе почти разом выбрались; дальше лесок начинался, кочки да мшаник. Это уж совсем пустяком выглядело, тем более что земля все повышалась и в конце незаметно переходила в сухой беломошный бор. Тут они загалдели все разом, обрадовались и слеги побросали. Однако Федот Евграфыч слеги велел поднять и все к одной приметной сосне прислонить.
Читать бесплатно другие книги:
