Ледяная трилогия (сборник) Сорокин Владимир
Мы причалили. И подошли к костру. Вокруг сидели девять бородатых мужчин и ели из котла варенную с луком лосятину. Мы поздоровались. Они молча кивнули и продолжали есть, поглядывая на нас. В их манере не было угрозы, но не было и приветливости. Потом один из них узнал Фер:
– Ты никак того пьяницы дочь?
Фер кивнула.
– Совсем спился твой батяня. Всего три шкурки нам сдал.
Фер снова кивнула.
– Все, стало быть, пропил?
Фер опять кивнула.
Она смотрела не на этого гона, а на другого – голубоглазого и белобрысого, с густой рыжей бородой. Я тоже смотрел на него. Сердце мое торкнулось. Сердце Фер тоже. Рыжебородый держал в левой руке кусок дымящегося мяса, в правой – нож. Крепкими белыми зубами он хватал кусок, ножом срезал мясо, жевал и проглатывал. Вдруг он замер, перестав жевать. Посмотрел на меня, потом на Фер. И побледнел.
– Чего, понравился парень? – спросил Фер седобородый и горбоносый гон с переломанной ключицей. – Он у нас внове. Стало быть, ему до Енисея никак нельзя. А вот ужо опосля – завсёгда пожалста!
Два гона нехотя усмехнулись, остальные продолжали есть мясо. Видимо, седобородый давно наскучил им своими шутками.
– Жрать хотите? – сумрачно спросил нас коренастый крепкорукий гон.
Но котел с дымящимся мясом не будил в нас никаких желаний. Мы смотрели на рыжебородого парня. И видели его. Он тяжело вздохнул, распрямляя широкие крепкие плечи, кинул недоеденный кусок в котел, дернул ворот рубахи:
– О-х-ха…
– Чего ты, паря? – спросил седобородый.
– Муторно как-то… – Парень встал, шагнул в сторону.
Его вырвало мясом.
– Фу ты, блядская зараза… – Он сплюнул, подошел к реке, зачерпнул воды большими сильными ладонями и жадно выпил.
– Ишь, меченый, мясом блюется! – злобно усмехнулся маленький плосколицый гон.
– Не твово ума дела, Хорь, – буркнул на него коренастый. – Он тебе не загораживает. Жри сколько влезет.
Мы знали, что рыжебородый наш, но не знали, что делать. Сердца были напряжены и молчали. Я видел этого здорового парня впервые, но сердце мое знало его давно. Самое удивительное, что он двигался и вел себя как все, даже не подозревая, что дремлет в его груди! Он отплевывался, мыл лицо, бормотал какие-то слова, словно КУКЛА! А сердце у него было живым. Это было так странно и комично, что мы с Фер расхохотались. Парень хмуро глянул на нас и пошел к лодкам. Явно ему было не по себе от нашего присутствия: его сердце забеспокоилось.
– Ишь, смехачи, – прищурился гон со вставными железными зубами. – Весело? Живете хорошо? Не достала вас ышшо савецка власть?
Он вынул из-за пазухи объемистый кисет с махрой, раскрыл, протянул всем. В кисет полезли грубые руки.
– Вы чего приплыли? – спросил нас молчаливый гон с худым и умным лицом.
– У нас песец, – ответила Фер.
– Сколько?
– Да один.
– Ради того плыли?
Фер пожала плечом.
– Она от отца ушла, – заговорил я. – Она жена моя. Плывем на новое место.
Гоны не выказали особого удивления.
– Ну, давай песца свово, – почесал заросшую щеку умнолицый гон.
Я достал из лодки песцовую шкуру, протянул гону. Он встряхнул ее, понюхал, потом перевернул, оглядывая.
– Ложка, – сказал он быстро.
Нам было все равно. Я кивнул. Гон развязал свою суму, достал чайную ложку и мешочек с золотым песком. Он быстро отмерил чайную ложку песка, ссыпал золотой песок в бумажный фунтик, ловко сложил его, чтобы песок не просыпался, и протянул мне. Песца он запихал в мешок, набитый шкурами.
Гоны, завершив трапезу, стали готовить лодки к отплытию. Это было странно – солнце уже заходило.
– Вы ночью поплывете? – спросил я.
– А как же? – Умный гон завязывал свою суму. – Река пока ровная. А до Енисея – тыщу верст. Ночевать некогда, паря.
– А спите когда?
– Днем на стойке подремем. И хорош.
– В гробах ужо отоспимси! – усмехнулся горбоносый.
– А поселок проплыть не боитесь?
– Поселок! Таперича два дни никаких тебе поселков.
Я разговаривал с ними, сердцем следя за рыжебородым. Я чувствовал каждое его движение. По сравнению с ним все остальные гоны были просто лодками на берегу. Они ничем не отличались от мачехи Фер, выглядывающей из-под стола. Гоны сели в свои лодки.
Надо было принимать решение.
– Можно мы с вами поплывем? – спросил я.
– Гони. Нам не жалко, – буркнул коренастый, веслом отталкиваясь от берега.
– Однако с Богом, – громко произнес умнолицый гон, и они перекрестились.
Длинные лодки их тронулись. Я подсадил Фер в нашу лодку, столкнул ее с отмели, вспрыгнул. Чайки, сидящие на лиственницах, сразу спланировали на отмель к дымящемуся костру и стали клевать блевотину, оставленную рыжебородым.
Мы с Фер взялись за весла.
Гоны редко, но умело подгребали, помогая течению. Лодки их шли караваном, одна за другой. Рыжебородый парень сидел в последней. Наша лодка пристроилась сзади. Правя лодкой, мы поглядывали в белобрысый затылок парня. Он был напряжен и вел себя беспокойно: часто курил, плевал в реку, раздраженно бормоча что-то. Железнозубый гон затянул протяжную песню, ее неспешно подхватили остальные. Они пели о покинутом родном доме, о могиле матери, о горькой доли скитальца. Нестройные голоса их разносились над речной гладью.
Солнце скрылось. И на первой лодке зажгли смоляной факел. Река погружалась в нетемную сибирскую ночь. Песня кончилась. И с берега послышался звук валящегося дерева. Он словно подстегнул нас. Сердца наши встрепенулись. Мы по-прежнему не знали, что делать, но сердцами поняли – как. Я навалился на весло, сидящая ближе к носу Фер навалилась на свое. Лодка наша поравнялась с последней лодкой гонов. Мы приблизились к рыжебородому. Он поглядывал в нашу сторону. Я стал думать, что сказать ему. Но Фер опередила меня:
– Поучи меня гресть?
Рыжебородый, не поняв, что она обращается к нему, оглянулся. Но Фер смотрела ему в глаза. Двое гонов, сидящих с ним в лодке, усмехнулись, дымя махоркой. Парень злобно усмехнулся, сплюнул:
– Гресть… чего уж…
Казалось, что он обругает Фер. Но рыжебородый, отложив свое весло, схватил крепкими руками борт нашей лодки, подтянул ее и перемахнул к нам. Оставшиеся в лодке усмехнулись:
– Гля, колыванец наш загулял.
– Ну, паря, ты за жаной следи.
Рыжебородый сел посереди лодки, спиной ко мне, лицом к Фер. Она протянула ему весло. Он взял, оглянулся на меня, опустил весло за борт и стал грести. Он волновался и греб слишком старательно и сильно. Мы стали обгонять лодку его напарников.
– Не торопись, – произнес я.
Он снова оглянулся. В сумерках его взгляд показался растерянным. И я понял – ему никуда не деться от наших сердец. Фер тоже поняла это.
– Тебя как звать? – спросила она.
– Николой, – ответил он.
– Куды ты рвешься, Никола? – спросила Фер так, что у меня от восторга выступили слезы.
Я обожал Фер.
– Как куды? Туды! С ними! – усмехнулся парень, стараясь взять себя в руки.
– Тебе не надо с ними, – произнес я.
– Эт отчаво ж? – Он зябко повел могучими плечами.
– Тебе не надо с ними, – произнесла Фер.
И наши сердца заговорили. Спящее сердце Николы оказалось между нами. Оно заволновалось. Он замер с веслом в руках. Я тоже перестал грести. Лодка наша стала отставать от каравана гонов.
– Тебе надо с нами, – произнес я.
– Тебе надо с нами, – произнесла Фер.
Парень замер в оцепенении. Мы тоже замерли. Лодку несло течение. Караван уплывал, огонек факела уменьшался, теряясь в сумраке. Река стала поворачивать вправо. Лодку сносило к берегу. Днище зашуршало об отмель, нос ткнулся в темный берег. Лодка остановилась.
– Нико-ла-а-а-а! – раздался вдали слабый крик.
Парень вздрогнул.
Я положил руку ему на плечо:
– Они не поплывут против течения.
– А ну, не балуй… – пробормотал он, не шевелясь.
Фер взяла его за запястья.
– Вы… кто такие? – спросил Никола.
– Я твой брат, – ответил я.
– А я твоя сестра, – промолвила Фер.
– Мы пришли за тобой, – добавил я.
Минуту он сидел оцепенело. Потом всхлипнул и заплакал. Мы обняли его. Он рыдал, широкие плечи дрожали. В его рыданиях было много детского. Сердце мое чувствовало, что он устал ждать. И просто устал. Когда он успокоился и вытер рукавом лицо, мы помогли ему выбраться из лодки на берег, втянули ее на отмель, разложили костер и сели у огня. Никола перекрестился и сбивчиво заговорил. Он не спал уже четвертые сутки, после того как ему было видение. Когда гоны пришли на Катангу в поселок Нерюнду, их ждали три новые лодки, построенные местными. Гоны, как всегда, расплатились за лодки девятью лошадями и стали готовиться к плаванию. Осталось только просмолить лодки. Смолу растопили в трех ведрах. Одно из ведер взял Никола. Он пошел с ведром и веником к лодке, глянул в ведро и в горячей смоле увидел свое отражение. Это был он, но шестилетний. Он был с отцом, матерью и дядьями на покосе, они сидели за скатертью, постеленной прямо на траве, и трапезничали после косьбы. И вдруг по небу пролетел огонь. А потом загремело так, что лес заколыхался. И все взрослые со страха повалились на землю. А Николе не было страшно, наоборот – было очень хорошо в груди. Он сидел и смотрел на небо, где остался широкий след от огня. Когда все стихло, взрослые подняли головы. И Никола не узнал их. Отец, мать, дядья навсегда перестали быть для него родными. Их словно отодвинуло. Шестилетний Никола понял, что он один. Это так напугало его, что он перестал говорить и мгновенно забыл все, что случилось. Заговорил он только через два года. Горячая смола напомнила ему обо всем. Он выронил ведро. И вдруг почувствовал, что он по-прежнему один среди людей. Это так потрясло его, что он перестал спать. Ни ночью в пути, ни днем на стоянках, когда гоны дремали, он не мог забыться. Люди пугали его и вызывали недоумение: он не понимал, кто они. Гоны заметили, что он странно держится, и стали подсмеиваться над ним. Но коренастый земляк не давал его в обиду. С каждым днем гона Никола чувствовал себя все хуже. Жизнь среди чужих людей казалась ему ужасной. Он стал подумывать о самоубийстве. Появление нас с Фер потрясло его: он почувствовал, что мы другие. Все происходящее казалось ему сном: он не знал, что делать. Но понимал, что мы пришли не случайно.
Выслушав его сбивчивый рассказ, мы с Фер взяли его за грубые, натруженные веслом руки. Мы были счастливы.
– Когда ты родился? – спросил я.
– Три дни после Пасхи в тыща девятьсот втором, – ответил Никола.
– Где ты жил, когда увидел огонь на небе?
– В Усть-Куте, – ответил он.
Это было в семистах километрах от места падения Льда. Я уже знал сердцем, что Лед летел с юго-востока на северо-запад. Он пролетал над Усть-Кутом. Сердцем я позавидовал Николе: он видел Лед в небе. Я же только слышал его.
– А чево это было? – спросил Никола.
– Наша радость и наше спасение, – ответил я.
Он задумался.
– А чего тебя колыванцем кличут, коли ты с Усть-Кута? – спросила Фер.
– Я в Колывани в тюрьму попал. Потому и прозвали…
– За что?
– Да за конокрадство. Два года присудили, а я с этапу-то и убег. К гонам и прибился.
Он уставился в костер. Пламя играло в его голубых глазах. Я сжал его руку:
– Никола, то, что ты видел, прилетело для нас. Оно упало на землю. И лежит здесь, за Катангой. Нам надо пойти туда.
Никола молча смотрел в огонь. Он оцепенел. Зато Фер заволновалась. Сердце ее почувствовало Лед.
– Господи, сердце рвется… – Она положила руки себе на грудь. – Ведь недалеча, а?
– Дня четыре хода, – прикинул я. – Но – быстрого хода.
– А чего будет? – спросил Никола.
– Будет всё, – ответил я, помогая сердцем.
И он понял, хотя сердце его спало.
Путь назад, ко Льду, стал счастьем для меня, радостью для Фер и испытанием для Николы. Мы с Фер без устали шли день и ночь по тайге, словно нас подталкивали в спину. Никола переживал почти то, что и я в экспедиции Кулика. Он перестал разговаривать, впадал в ярость, потом плакал. Мы вели его под руки. Есть он так же не мог. Мы с Фер питались ягодами, и голод совсем не мучил нас. После того как мое сердце заговорило, я навсегда забыл про голод.
Пройдя по руслу Чамбы, мы нашли следы стоянки нашей экспедиции и двинулись по старому следу. Четверо суток для меня пролетели как единый миг. Последние километры мы несли Николу на себе: горячка охватила его тело, он бормотал, не приходя в сознание. Мы же пьянели от восторга: Лед приближался с каждым шагом. Мертвая тайга расступалась, пропуская нас к чуду. Сердца наши предвкушали. Фер пела и рычала от радости, глаза ее сияли как звезды.
Когда мы вышли к болоту, солнце стояло в зените. Мы опустили Николу на нагретый солнцем мох и стали срывать с себя одежду. Затем, взявшись за руки, вошли в болото. Ледяная вода казалась нам парным молоком. Мы смеялись и плакали: Лед ждал нас!
Трясина хватала нас за ноги, ветки гниющих в болоте деревьев царапали и не пускали, но что могло помешать нам?! Преодолев болотную топь, мы поплыли в полосе воды. И вскоре коснулись Льда. Фер протяжно закричала. Я вытолкнул ее на линзу Льда. И выбрался сам. Глыба невидимо завибрировала под нами. Наши сердца зазвенели ответно. Обнявшись, мы рухнули на Лед…
Очнулись мы ночью. Мы лежали в ложбине, протаявшей под нами во Льду по контуру наших тел. Теплая вода наполняла ложбину. Мы разжали объятия и выбрались на поверхность глыбы. Скрывшаяся за неплотными облаками луна слабо освещала водную гладь болота. Мы стояли на Льду по щиколотку в воде. Я прошелся по линзе и обнаружил мою впадину, напоминающую букву Ф. Она полностью сохранилась, словно я минуту назад покинул ее. Выступ льда по-прежнему торчал, слегка обтаяв. Другой я отломал и унес с собой, к людям. Фер подошла ко мне. Я взял ее руку и положил на место отломанного ледяного выступа. Она поняла, что именно этот Лед разбудил ее сердце. Плача и смеясь, она стала трогать Лед.
Но надо было думать о Николе. Сердце его ждало на берегу. Я ударил ногой по второму выступу. Он не поддался. Я ударил еще, изо всех сил. Он треснул и отвалился. Я поднял кусок Льда и пошел назад. Фер двинулась за мной. Сердце мое запомнило короткий путь до берега. Выбравшись, мы подошли к Николе. Он лежал на спине, раскинув руки. Глаза его были закрыты, губы шептали, бледное лицо выступало в темноте. Я опустился на колени, поднял кусок Льда в руках, размахнулся. И замер. И сердце снова подсказало: я делаю неправильно. Не руками! Для пробуждения сердца нужен молот. ЛЕДЯНОЙ МОЛОТ! Вот что поможет будить сердца во имя Света! Вот что нужно нам! Поискав глазами, я увидел неподалеку высохший сосновый сук. Схватив его, я нашел неподалеку свои чуни, вытянул кожаные шнурки. Вдвоем мы привязали Лед к палке. Маленькие, но сильные руки Фер разорвали рубаху на груди Николы. Я размахнулся и изо всех моих сил ударил его в грудь ледяным молотом. От сокрушительного удара Лед разлетелся на куски, палка переломилась. Грудина Николы ёкнула. Мы припали к ней. В груди послышалось еканье, тело Николы затрепетало, зубы заскрежетали. Наши уши и сердца услышали голос пробуждающегося сердца:
– Эп, Эп, Эп…
Тело нашего рыжебородого брата билось, как в падучей. Кровь хлынула у него из носа.
– Эп! Эп! Эп! – пульсировало его сердце.
Оно было большим. И сильным.
И мы обняли брата Эп.
Братья
Мы пришли в себя утром.
Эп был слаб, разбитая грудь его болела. Но сердце уже робко говорило с нашими сердцами. Усталость и потрясение обездвижили его сильное тело: он еле шевелился. Из глаз его постоянно сочились слезы. Мы с Фер соорудили шалаш из кустов и молодых деревьев и положили в него брата Эп. Когда он снова заснул, мы с Фер опустились на колени и долго говорили сердцами. В зеленом и грубом шалаше сердца наши учились друг у друга и у великого Льда, лежащего совсем близко. Его огромная глыба резонировала с нашими крохотными сердцами. Они же словно были созданы друг для друга. Сердца притягивались, как разные полюса магнитов. Порознь им было сложнее. А вместе они могли очень многое. Ощущая пробуждающуюся мощь наших сердец, мы трепетали. Резонируя со Льдом, сердца подсказали нам решение. Когда мы очнулись и поели ягод, губы наши озвучили Мудрость Света. Мы заговорили на скупом языке ума, помогая языком сердца.
Надо было идти и искать братьев и сестер. Но Лед должен быть всегда с нами. Так будет удобнее, так будет легче. Он не должен лежать здесь и ждать, пока мы подведем к нему новообретенного брата. Он должен быть всегда под рукой, среди людей. Мы изготовим из Льда ледяные молоты. Десятки, сотни ледяных молотов. Они обрушатся на груди братьев и сестер. И их сердца заговорят.
Три дня понадобилось Эп, чтобы встать на ноги. Проснувшееся сердце помогло его телу. Из подавленного, смертельно уставшего Эп преобразился в неистового и смелого. Он целовал наши ноги от радости, мы же учили его неопытное сердце первым словам.
Так нас стало трое. Мы были молодые, сильные и готовые на все ради Света. В шалаше мы решили, как действовать дальше: дождавшись холодной осени, нужно вырубить из Льда несколько больших кусков, перетащить их волоком к Хушме, изготовить плот, погрузить на него Лед и плыть сперва по Хушме, затем по Чамбе до Катанги. Там, на берегу, нужно вырыть яму, положить Лед в навечно промерзшую землю, засыпать. Из этого хранилища брать небольшие куски Льда и отправляться с ними на поиски.
Мы так и сделали.
Два месяца я, Фер и Эп провели в мертвой тайге возле Льда. Мы прожили все это время в шалаше. И были абсолютно счастливы. Лед был с нами, сердца наши мужали и мудрели, тела наполнялись новой силой. Она была не только физическая, хотя мышцы наши стали сильнее, чем прежде. Новая сила навсегда победила в нас страх, голод и болезнь. Три великих врага пали поверженными, чтобы никогда больше не воскреснуть в наших телах. Мы питались ягодами и корнями болотных трав. Мы спали на мху, обнявшись и не боясь холода вечной мерзлоты, пробуждающегося в тунгусской земле каждую ночь. По ночам в тайге подвывали волки и рычали медведи, но нас это не страшило: мы сладко засыпали под волчий вой. Звери обходили наш шалаш. Люди также не тревожили нас: после учиненного мною пожара экспедиция покинула местные пределы. Эвенки же по-прежнему опасались «проклятого» места. Всласть наговорившись сердцами, мы жгли костер. Обнявшись, молча смотрели в огонь. Земной, недолговечный, он был слабым отблеском небесного Огня – ослепительного, нетленного, порождающего миры Гармонии.
Сибирское лето кончилось к середине августа: листья кустарника и корявых берез вокруг болота пожелтели. Подул холодный северный ветер. И как-то поутру над нашим шалашом закружились редкие снежинки – провозвестницы долгой сибирской зимы. Первый снег подсказал: пришла пора действовать. Два месяца мы не только говорили сердцем – мы нашли самый короткий проход ко Льду и проложили по болоту восемнадцать поваленных бревен. Их засосала топь, но на них можно было опереться. Раздевшись, взяв топор и ножи, мы прошли по этой гати ко Льду. Вырубив восемь больших кусков Льда, мы перенесли их на берег. Каждый кусок весил приблизительно столько, сколько человек. На берегу мы соорудили из молодых деревьев волокушу и в три захода перетащили Лед к Хушме, протекавшей в километре от болота. Эта река была раза в два уже Катанги и не столь высока берегами. Плот мы также собрали загодя из сухих сосновых стволов, связали лыком, содранным с молодых деревьев. Погрузив Лед на плот, мы притянули его к бревнам вымоченным в воде лыком, взяли в руки длинные весла, выструганные Эп, и оттолкнулись от берега.
Водное путешествие заняло трое суток. Наш плот благополучно проплыл по двум рекам и достиг Катанги. Мы очень старались доставить Лед в целости. И в пути не позволяли себе сердечного разговора. Студеная вода вынесла нас к тому месту, где мы ночью сидели с Эп у костра, слушая его сбивчивый рассказ. Причалив, мы развязали Лед и перенесли его на берег. Куски слегка обтаяли в пути. Недалеко от берега мы вырыли яму. Долго копать ее не пришлось – уже через полтора метра топор стукнул в скованную вечной мерзлотой почву. Выдолбив в ней впадину, мы уложили семь кусков Льда, укутали мхом и листьями и засыпали землей. Сверху на хранилище Льда мы с Эп навалили увесистый камень. Восьмой кусок зарыли прямо на берегу. Спрятав драгоценный Лед, мы обнялись. Наступила ночь, проглянули звезды. Разложив костер, мы дали волю своим сердцам. Они говорили всю ночь.
Поутру, спустив на воду спрятанную в кустах лодку, мы вырыли восьмой кусок Льда, обернули мхом, положили в лодку и тронулись в путь. Сердца подсказывали нам – надо плыть на запад. Туда и несли нашу лодку воды Катанги. Никто из нас не знал, где мы встретим братьев, но сердца помогали искать. Проплыв двое суток по реке, мы увидели большой поселок.
– Это Лакура, – сообщила Фер. – Здесь живут крещеные тунгусы.
Причалив, мы быстро закопали Лед в прибрежный песок и пошли в поселок. Сердца наши были спокойны. Нас встретили эвенки, Фер заговорила с ними. Они рассказали последние новости: русы ходили к «проклятому» месту искать упавшее с неба золото, но бог огня Агды спалил их чум, и они повернули назад. Об этом знали уже все эвенки в округе. Несмотря на православное вероисповедание и старенькую деревянную церковь посреди поселка, эвенки по-прежнему оставались язычниками. Также они сообщили, что гоны, недавно посетившие их поселок, потеряли по дороге одного парня – его унесла Дева Воды. Общаться с людьми нам поначалу было непросто: я с трудом сдерживал смех, Эп смотрел на обыкновенных людей с недоумением, Фер старательно выговаривала забытые слова. Но сердца и здесь помогали нам, ни на секунду не отпуская нас. Мы стали мудрыми сердцем. И знали, как вести себя с людьми. Сердца и Лед учили нас многое предвидеть заранее.
Местный батюшка отец Варфоломей был рад встрече с нами. Каждый русский, оказывающийся проездом в Лакуре, становился для него родственником. Первым делом он велел истопить баню. Мы с удовольствием вымыли и пропарили наши тела. Затем попадья-эвенка накрыла стол. Здесь нас ждала неожиданность: обычная пища людей стала для нас, братьев Света, несъедобной. С неприязнью смотрели мы на пироги с рыбой, пельмени с олениной, яичницу на сале, свежеиспеченный хлеб и соленые грибы. Во всем этом чувствовалось уродство человеческой жизни, ее несвобода. Людям надо было предварительно что-то делать с пищей, прежде чем есть ее: жарить, варить, измельчать, заквашивать, молоть, вялить. При этом они всегда сильно переедали, уродуя излишком пищи свои тела и волю. Но самое чудовищное – люди с удовольствием пожирали живых существ, отнимая у них жизни только для того, чтобы набить их мясом свой желудок. Мясо переваривалось в нем и вываливалось из человека омерзительно пахнущим калом. Воля человека превращала живую птицу в кучу кала – и это было вполне нормально для Homo sapiens. Деля эту планету с другими живыми существами, люди пожирали их. Это величайшее уродство называлось законом жизни.
Мы же могли есть лишь свежие плоды и ягоды. Только они не вызывали у нас отторжения. Вообще, после того как наши сердца проснулись, мы стали есть гораздо меньше. Горсти свежих ягод нам хватало на несколько дней. При этом мы не уставали, не теряли силы, как обычные голодающие. Сердце давало нам великую энергию. С ней был не страшен никакой голод. Сев за стол, я извинился перед хозяевами и сообщил, что вчера мы сильно отравились рыбой, а следовательно, можем есть сегодня только сырые овощи и ягоды. Поохав, попадья принесла нам репы и брусники. От водки мы тоже отказались. Поп же с попадьей не отказали себе в «удовольствии» выпить за здравие путешествующих. Глядя, как они вливают в себя разведенный водою спирт, чтобы временно потерять контроль над своим телом и чувствами, мы замирали от омерзения. Дикая популярность алкоголя у людей, их зависимость от него лишний раз доказывали неспособность человека быть счастливым. Люди пили водку и вино для того, чтобы «забыться», «развеселиться», «расслабиться», то есть чтобы хотя бы на миг забыть себя, свою жизнь. Напившись пьяными, они чувствовали себя счастливыми.
– Куды ж вы плывете, отроцы? Зима уж на носу! – спрашивал пьянеющий отец Варфоломей.
Мы отвечали, что ищем большую стройку, где можно подработать.
– Оставайтесь у меня новый храм строить. А то в старом уж куницы ночуют! Я вам заплачу больше, чем советская власть, – уговаривал он.
Но мы не хотели оставаться в поселке: сердца наши не видели тут своих. Надо было плыть дальше. Переночевав у отца Варфоломея и прикупив у него моркови и репы, мы вырыли лед, погрузились и поплыли. Подкаменная Тунгуска несла русло на запад, к Енисею. Мы проплыли еще три поселка, останавливаясь в каждом. И не нашли никого из наших. К счастью, похолодало, по ночам стояли заморозки и наш Лед почти не таял. Мы старались не трогать его, что было тяжело, плывя с ним в одной лодке. Прикосновение ко Льду остро напоминало нам про Свет Изначальный. Сердцам это было очень приятно.
Тайга пожелтела и покраснела, готовясь к долгой зиме. Пошел первый снег и накрыл все. Вслед за ним пришел первый холод. Река стала замерзать по краям. Мы плыли посередине, в полосе воды. Над Тунгуской стоял пар. Минуло еще два дня, и река впала в другую реку – широкую и могучую. Это был Енисей. Он нес свои свинцовые воды на север, к Ледовитому океану. Течение его было таким бурным, что лед не успевал накрыть реку – его сносило. Плыть стало труднее – лодку кидало, водовороты крутили ее. Руки наши не выпускали весла. Но сердца вели нас. Они говорили нам, что 23 000 человек – крохотная капля в океане людей, но Лед, лежащий здесь, в Сибири, за эти двадцать лет притянул к себе многих наших. Они интуитивно направляются к нему, видят мучительно-сладкие сны о нем, ищут его. Спящие сердца их жаждут удара ледяного молота. И мы терпеливо плыли, борясь с сильным Енисеем, грея друг другу стынущие на ветру руки.
Не успели мы проплыть и полдня, как впереди показалась небольшая пристань. Рядом с ней лепились избы рыбачьего поселка. У пристани стоял маленький пароходик-буксир, дымя трубой. Мы решили причалить к берегу и посмотреть поселок. Не доплыв немного до пристани, мы вплыли в камыш, вытащили лодку на берег, передохнули, поев моркови и ягод. Затем посреди ивовых кустов стали закапывать Лед в песок. Но не успели мы завершить свое дело, как из кустов вышли трое вооруженных людей бандитского вида.
– А ну, не дыши! – осипшим голосом приказал один из них, черноусый, наводя на нас маузер. – Руки в небо!
Мы подняли руки. Двое других подошли и обыскали нас. Они отобрали у нас золотой песок, деньги, забрали из лодки ружье и патроны.
– Чего зарыли? – спросил черноусый.
Мы молчали. Это было важное мгновенье. Надо было что-то ответить людям. Мозг мой, как обычно в таких случаях, стал подсказывать, как обмануть этих людей, опутав их искусной ложью для спасения Льда и нас. Но сердце разрубило паутину мозга приказом: говори правду! И это был самый верный ход.
– Мы зарыли Лед, – спокойно ответил я.
Фер и Эп поняли меня.
– Какой еще лед? – просипел черноусый. – А ну, выкапывай!
Мы с Эп вырыли неглубоко закопанный, завернутый в мох Лед. Черноусый подошел, стволом маузера скинул со Льда мох. Глянул, потрогал.
– А ну, копай еще.
Он думал, что главные сокровища мы зарыли глубже. Топором и ножом мы прокопали глубже. Черноусый подождал, сплюнул в яму:
– И на хрена вам лед?
Я ответил:
– Чтобы оживить сердца наших братьев и сестер.
Бандиты переглянулись. Усатый усмехнулся:
– И как ты их будешь оживлять?
– Мы изготовим из Льда молот, стукнем в грудь нашего брата. Сердце его проснется и заговорит на языке Света.
Бандиты снова переглянулись.
– Они чокнутые, – сказал один из них усатому. – Вали их к ебеням.
Раздался пароходный гудок. Бандиты зашевелились:
– Гробани их, Семен, и айда.
– Погоди, Кочура. Они неместные. Тащи их сперва к Адмиралу. А ну, бери свой лед. И топай с нами.
Я с тихой радостью поднял Лед: он с нами! Бандиты повели нас на пристань. Там было пусто и лежали двое убитых матросов. В поселке слышен был женский плач. Пароходик дал еще гудок. Бандиты быстро втолкнули нас по трапу на палубу. Я заметил имя буксира: «Комсомол». Трап убрали. И пароходик сразу тронулся.
Как только мы с Фер вошли на палубу этого убогого буксира с гнутыми ржавыми бортами и закопченной трубой, сердца наши торкнулись. На корабле кто-то был! Горячий пот радости прошиб меня. Сам по себе я не знал, что совсем рядом кто-то из наших. Будучи одной, Фер тоже не ведала, кто есть кто. Но вместе с Фер мы составляли уникальный сердечный магнит, безошибочно определяющий брата. С Эп такого магнита не получалось.
Нас отвели в кубрик. Там толпились восемь человек. Все они были вооружены. На полу валялись охотничьи ружья, винтовки, звериные шкуры, одежда и нехитрая домовая утварь. Бандиты только что ограбили поселок и разбирали добычу. Главным среди них был человек маленького роста в кожаной куртке, кожаных штанах и высоких ботинках на шнуровке. На груди у него висел большой бинокль, у бедра болталась кобура с маузером. Из-под кожаной фуражки с красной звездочкой выбивались жидкие русые волосы, темно-синие маленькие глазки в обрамлении белесых ресниц холодно посверкивали из-под белесых бровей. Широкое лицо главаря отличалось крайне суровым выражением.
И мы с Фер увидели его.
– Козлов, гнида! Расстреляю! – закричал он на усатого. – Где ты шляешься, гад?! Смерти нашей хочешь, провокатор?!
Главарь был явным психопатом. Но хитрым и злым.
– Адмирал, мы тут троих задержали, – засипел усатый. – В кусты пошли оправиться, а они в землю что-то закапывают.
Главарь перевел злобный взгляд на нас. Первой перед ним стояла Фер. Я со Льдом в руках стоял за ней.
– Чего? – отрывисто спросил главарь.
– Лед какой-то… – ответил усатый.
– Чего-чего? – переспросил Адмирал, злобно щурясь.
– Лед, – внятно произнес я и вышел из-за Фер с куском Льда в руках.
Адмирал замер. Узкие лиловые губы его побледнели. Маленькие глазки уставились на Лед. Потом глянул на нас.
– Кто… такие? – с трудом произнес он.
– Я – Бро, он – Эп, а она – Фер, – ответил я. – Мы пришли за тобой.
Он оцепенел.
Гомон бандитов смолк. Все замерли и смотрели на нас. Мы же смотрели на Адмирала. Наш сердечный магнит работал. Я вспомнил гонов и Николу, сидевшего в лодке между мной и Фер. Ситуация повторялась. Но Адмирал был другим человеком. Стряхнув оцепенение, он расстегнул кобуру маузера и навел на нас вороненый ствол:
– А ну, бойцы, вяжите их.
Нас связали. Лед упал на пол.
– А теперь – посадите их в угол. А сами – на палубу, – приказал Адмирал. – Я с ними быстро потолкую.
Бандиты нехотя полезли наверх: в трюме было теплее.
Адмирал стоял с маузером и смотрел на нас. Сердце его вздрагивало. Но он изо всех сил боролся с ним.
– Еще раз: за кем вы пришли?
– За тобой, – произнес я.
Фер не успела помочь мне. Адмирал зло рассмеялся. Сердце его успокоилось.
– Адмирал, а куда плывем? – свесилась в люк чубатая голова.
– В Колмоторово.
– Так хотели ж в Ярцево наведаться?
– Там ГПУ. Колмоторово, я сказал! – выкрикнул он. – Самый полный! Встречным судам приветствие: три гудка! Пулемет с палубы убрать! Винтовки спрятать!
– Есть… – скрылась голова.
Пароход стал разворачиваться. Чубарый принес пулемет и поставил у ног Адмирала.
– Адмирал, я чего хотел, – забормотал чубарый, – в Ярцеве-то у меня два кореша и еще…
– Задраить люк!! – закричал Адмирал, белея.
Чубарый со вздохом поднялся по лестнице наверх и захлопнул люк. Адмирал подошел ко мне, опустился на корточки. Портупея на нем скрипнула. Он приставил дуло маузера мне ко лбу. И я почувствовал, что он захочет выстрелить. Сердце мое замерло.
– Так за кем вы пришли? – спросил он второй раз.
И Фер помогла мне.
– Мы пришли за тобой, – сказали мы одновременно.
Сердце его встрепенулось. Маузер задрожал в руке. Он выдохнул, опустил маузер и уперся им в качающийся пол кубрика.
– Кто вы? – неуверенно спросил он.
– Твои братья, – ответил я.
– Я сестра твоя, – сказала Фер.
Магнит наш заработал. И Эп тоже помог:
– Я брат твой.
Читать бесплатно другие книги:
