Слёзы чёрной вдовы Логинова Анастасия
– И что мне делать? Что ему сказать?
– Правду, разумеется, – вздохнула Светлана. Поймала взгляд сестры и, цепко его удерживая, пояснила, какую именно правду: – Что ты по рассеянности пошла ночью за книгой, не подумав, что можешь застать там Павла Владимировича. И увидела меня, пытающуюся привести его в чувство.
– Ну да, именно так все и было! – искренне заверила Надя.
Настолько искренне, что Светлана, посмотрев на сестру с сомнением, призадумалась. Может, действительно так все и было? Та ожесточенная ссора в библиотеке и все, что за ней последовало, – может, Светлане и впрямь это почудилось?
– И хорошо, – ответила она сестре и улыбнулась ее понятливости.
Если даже сама Светлана поверила в правдивость слов Нади, следователь поверит тем более. Надя же, помолчав и понижая голос до шепота, спросила снова:
– Светлана, а что мне сказать про Леона?
Та посмотрела на сестру строго и предупреждающе:
– Ничего. Ты его не видела и ничего не знаешь – запомни это. Я сама расскажу то, что посчитаю нужным.
Покинув Надину комнату, Светлана задумчиво и неспешно – ноги сами несли ее – направилась в другое крыло дома, где располагались гостевые комнаты.
«А что, если это Леон сделал?» – спросила она себя и подивилась, отчего не задумывалась об этом прежде. Ведь он уехал как раз ночью. Быть может, именно после того, как убил Павла. Он ведь даже обещал ей в запале, что станет стреляться с ее мужем!..
Найдя дверь комнаты, принадлежавшей эти несколько дней Леону, Светлана толкнула ее и вошла внутрь. Не разобранная с вечера постель, плащ на спинке кресла, галстук на ковре, чемодан с вещами… плащ тот самый, в котором он сюда явился. Уезжал он крайне поспешно, судя по всему. Если и вовсе покинул Горки… больше похоже, что хозяин комнаты просто отлучился кудато на пару минут.
Полная смятений, Светлана вышла, подумав, что надо отправить Алену убрать здесь все. В этом доме она ему задержаться более не позволит в любом случае.
Но разыскать Алену оказалось не так просто: ни в людской, ни на кухне ее не было. Светлана уже хотела махнуть рукой и заняться другими делами, более насущными, но вдруг услышала громкий и отчетливый смешок за какойто дверью. Потом разобрала два голоса – мужской и женский, определенно принадлежащий Алене. Пошла на звуки и, толкнув дверь в сени, тотчас увидела Надину горничную в компании слуги следователя. Они вели беседу, словно давние знакомые.
– Ой! – сказала Алена, едва ее увидела. Покраснела до корней волос, подхватила тюк с бельем у своих ног и пулей вылетела за дверь – Светлана даже не успела ей ничего сказать.
А слуга остался. Высокий, широкоплечий, со взлохмаченными соломенными волосами и совершенно нелепой бородой – даже для деревенского мужика нелепой. Без бороды он точно казался бы моложе и привлекательней, хотя Алене, кажется, сгодился и таким.
– Простите, барыня… – Он стянул с головы фуражку и изобразил поклон. – Его благородие изволили звать меня к себе, вот ваша девка и вызвалась проводить.
Светлану несколько покоробило, что Алену назвали девкой – все ж таки этот крестьянский говор ей не по душе… Она молча смерила мужчину взглядом, но вроде бы ее ничего не насторожило – слуга как слуга. Аленка девица видная, на нее многие засматриваются.
– Коли сбежала ваша провожатая, придется мне. Идемте…
Закутавшись плотнее в накидку, Светлана повела его к следователю, невольно раздумывая, для чего тот позвал слугу.
– Вы с господином Девятовым к нам надолго ли? – решилась спросить Светлана. – Я видела, как вы с моим сторожем распрягали лошадей.
– Да нет, – как будто извиняясь, улыбнулся тот, – поводья треснули, вот я и попросил вашего Петра помочь.
«Будто сам наладить поводья не мог… и по имени успел уже познакомиться с Петром…» – Светлана вновь насторожилась, ей не нравилось, что полицейский, будь это даже просто слуга следователя, без ее ведома разговаривал о чемто с ее слугами. Предупредить их, чтобы держали язык за зубами, она не успела. Просто не подумала об этом. И оставалось только надеяться, что ни Петр, ни Алена ничего лишнего сболтнуть не успели.
Светлана подвела слугу к библиотеке, куда вернулся Девятов после их разговора. Следователь снова на коленях ползал по полу, изучая пятна на паркете.
– А, Стенька, – обрадовался он, поднимаясь. – Как раз вовремя, сейчас помогать будешь. – Он живо стянул сюртук и швырнул слуге – тот едва успел его подхватить на лету. – Вы позволите, Светлана Дмитриевна?..
– Дада, конечно, не буду вам мешать. – Светлана неохотно вышла за дверь и закрыла за собою.
Во второй раз Светлана нашла Алену уже скорее – та была в кухне и грела воду для стирки. На хозяйку девушка смотрела с непонятным опасением. Непонятным, потому что строгой барыней Светлана себя вовсе не считала.
– О чем он тебя спрашивал? – смерив ее взглядом, задала вопрос Светлана.
– Нни о чем… – Аленка разволновалась пуще прежнего и дрожащими пальцами принялась переплетать кончик косы, – вовсе ничего не спрашивал, барыня! Так… поздоровался токмо.
Ей было семнадцать или около того – Светлана не знала точно и никогда не интересовалась. Алена была сиротою, из родственников только Петр, который приходился ей, кажется, дядькой. Родных детей у них с Василисой не было, и тот держал девчонку при себе, в помощницах. А с этого лета Надя взяла Аленку в горничные и собиралась осенью везти в Петербург, потому как прежнюю толькотолько выгнала. Горничные у Нади никогда не задерживались надолго.
– Про гостя нашего рассказала? – уже без обиняков спросила Светлана.
– А что – не нужно было? – невинно осведомилась девушка. Светлана едва удержалась, чтобы не сказать ей чтонибудь резкое. – Светлана Дмитриевна, ну не знаю я, как это вышло… он меня сам спросил, чья, мол, сломанная коляска в сарае стоит, а я уж и сама не рада, что сказала, ну простите…
– Ну, сказала и сказала, – смирилась вдруг Светлана, – я и сама собиралась сказать. Больше гость этот к нам не приедет, так что вещи его собери и оставь гденибудь, чтобы по всему дому не искать.
Покинув душное помещение кухни, Светлана распахнула первое же попавшееся окно и подставила лицо порыву ветра, принесшему сырой, пропитанный хвоей воздух. Всетаки здесь было красиво. Алина выделила ей дом, бывший прежде барским: белокаменное, в античном стиле здание стояло на самом берегу озера, которому даже названия не дали – настолько оно было мало. На том берегу располагались еще дачи и деревня, а за ней – могучие, величественные горы, поросшие соснами.
«Может, это и неплохо, что Аленка уже рассказала про Леона… – подумала Светлана. – Вдруг полиция решит, что это он убил Павла? А может, так оно и есть?..»
Глава 4
Как только дверь библиотеки закрылась за хозяйкой, Кошкин зло швырнул сюртук обратно Девятову:
– Ты, Михал Алексеич, играй, да не заигрывайся.
– Ну, прости, Степан Егорыч, – не обращая внимания на тело несчастного графа, распростертое на полу, Девятов захихикал, как мальчишка, – не могу удержаться, когда вижу тебя с этой дурацкой бородой. Не боишься, что она прямо при хозяйке отклеится? Вот визгуто будет. Зачем вообще тебе этот маскарад, не понимаю. Пока ты прохлаждался во дворе и изображал деревенщину, я всю работу сделал. Почти…
– Да я тоже много любопытного узнал.
– От слуг? – фыркнул Девятов. – Да знаю, знаю я твою теорию, что от прислуги гораздо больше полезного можно услышать. Да только они ж наверняка врут половину!
– Людям вообще свойственно врать, – отстраненно заметил Кошкин, – однако, по моему опыту, господа врут куда больше.
– Кстати, о господах… – Девятов быстро соскучился продолжать тему маскировки и тихонько приоткрыл дверь, проверяя, не слушает ли их кто. Удовлетворенно ее закрыл и повернулся к Кошкину: – Ничего так бабенка, да? Я о вдовушке. В самом соку – повезло ему! – Девятов кивнул все на того же покойного графа и разулыбался, довольный двусмысленной шуткой.
– Прекрати, – вяло, скорее для проформы, осадил его Кошкин.
О вдовушке он и сам был невысокого мнения: муж лежит мертвый, а она ходит по дому, разодетая, как стыдно сказать кто, и явно рассчитывает своими прелестями обаять Девятова. Его ведь она посчитала за следователя? Интересно, зачем она это делает?.. Неужто вина за ней какая есть?
Кошкин очень недолго разговаривал с Раскатовой, но ясно для себя понял: ее чтото очень гнетет, но, кажется, отнюдь не смерть мужа. Кошкин поклясться готов был, что в этом убийстве замешан мужчина Раскатовой, любовник. Нагляделся он на истории с подобным печальным финалом достаточно, чтобы быть в этом уверенным.
Встав на одно колено возле тела графа, он нахмурился и оглядел рану, после чего подозвал Девятова:
– Хорош зубоскалить, рассказывай лучше, что нашел.
Девятов тяжко вздохнул. Разумеется, он куда охотнее пообсуждал бы еще достоинства прекрасной вдовы, и наличие в комнате тела ее покойного мужа его вовсе не смущало. Тела убитых Девятова вообще никогда не смущали, не нарушали размеренности жизни и не тревожили его настроения – подобный цинизм поражал, а порой и выводил Кошкина из себя. Единственная причина, по которой он терпел помощника, заключалась в том, что Девятов был профессионалом в своем деле.
Вот и сейчас, быстро включившись в работу, Девятов натянул перчатки и мизинцем указал на пулевое отверстие в груди убитого:
– Хватило, как видишь, единственного выстрела – оружие боевое, мощное, мелкокалиберное. Револьвер скорее всего. Но стреляли меж тем два раза. – Тот же мизинец Девятов перевел на дверной проем, и Кошкин только теперь отметил, что дерево на резном наличнике выщерблено пулей. А Девятов прокомментировал: – Одна пуля ушла мимо: не самый искусный стрелок наш убийца. Ну а стоял он, судя по всему… – Девятов огляделся и сделал три больших шага назад. – Примерно здесь, возле окна.
Кошкин согласился, что ежели соединить эти три точки: пулю, врезавшуюся в древесину, труп Раскатова и место, где стоит Девятов, то выйдет ровная линия. Стреляли совершенно точно от окна, находясь рядом с массивным дубовым столом.
– А граф стоял у стеллажа, то бишь книгу выбирал, получается, – продолжал рассуждать Девятов. – Тело, судя по крови на полу и расположению трупных пятен, вроде не двигали: как упал он на спину, задев вот эти стулья, так его и оставили.
Кошкин снова согласился: крови вокруг тела было много, в нее неоднократно наступал, пачкая пол в библиотеке, или убийца, или хозяева дома – теперь уж не разберешься, – но тело совершенно точно не двигали.
Однако коечто все же обратило на себя внимание Кошкина. На груди графа, совсем рядом с раной, под халатом четко выделялся прямоугольник. Будто чтото лежало во внутреннем кармане. Не раздумывая, Кошкин отодвинул полу халата и осторожно, двумя пальцами, потянул свернутый пополам бумажный лист, что лежал там.
– Письмо? Как это я умудрился просмотреть… – мигом подскочил и встал за его плечом Девятов. Но тут же разочарованно протянул: – На французском…
Языка он не знал, но все равно попытался перевести вслух:
– «Любимый Павел Владимирович…»
– Любезный Павел Владимирович, не любимый, а любезный, – тотчас поправил Кошкин. – Это дама пишет. Она просит его немедля приехать в Горки для неотложного разговора, дает точный адрес и рассказывает, как добраться… подписи нет. Конверт бы найти.
Это был тонкий, подкрашенный голубым листок из качественной и дорогой бумаги, вырванный, очевидно, из дневника. Что примечательно, кем сия дама приходится убитому графу, из письма было непонятно.
– Может, это сама Раскатова писала? – предположил Девятов. – Вот только она отрицала, что вызывала мужа.
– Ежели отрицала, то первым бы делом забрала письмо. Времени для этого у нее было достаточно.
– Может, она не знала, что граф его в кармане носит?
– На дуру она не похожа: не знала б точно, так проверила бы.
Кошкин вспомнил холодный, изучающий взгляд Раскатовой, коим наградила она его при встрече, и отчегото подумал, что ежели графа и правда убила его супруга, то они не вычислят ее никогда. Потому что уж ктокто, а она точно подстроила бы все так, что комар носа не подточит.
Вот только это было не рядовое расследование убийства: Кошкин явился сюда по личной просьбе графа Шувалова, человека, которому он был обязан всем. Потому убийцу следовало найти, даже если это невозможно.
– Тоже возьми в лабораторию и узнай все, что сможешь, – Кошкин отдал листок Девятову. – Сколько уже тело здесь лежит?
– Так… – охотно отозвался Девятов, – ежели убили его ровно в полночь, получается… десять с половиной часов.
Кошкин уже хотел было принять сказанное на веру, но сообразил – чтото тут не так. И настороженно повернулся к Девятову:
– Откуда такая точность – про полночь?
Лицо Девятова сделалось хитрым:
– Так часы остановились. Все знают, что когда в доме ктото умирает – часы и останавливаются.
Проследив за взглядом Девятова, Кошкин действительно увидел большие напольные часы слева от входной двери. Стрелки их замерли на пяти минутах первого. Часы стояли.
Кошкин еще раз повернулся к помощнику, оценил взглядом, не шутит ли он, и устало заключил:
– Девятов, ты – идиот.
Тот обиделся:
– Степан Егорыч, ты, конечно, начальник, но обзыватьсято зачем?
– Я не обзываюсь, Девятов, я озвучиваю факт.
Кошкин подошел ближе к часам и внимательно осмотрел: шальная пуля точно в них не попадала, чтобы судить, остановились они именно в ммент смерти Раскатова или стоят так уже неделю.
– А во сколько нашли тело?
– Вдова говорит, что в без четверти час ночи. – Девятов, судя по всему, уже забыл обиду и увлеченно высматривал чтото на полу с лупой.
– Надо бы поинтересоваться у нее, работают ли вообще эти ходики… – отметил для себя Кошкин. – Что ты ищешь там, на полу? – Он подошел ближе.
– Да вот, – отозвался Девятов, – ты на меня идиотом ругаешься, а я коечто нашел… графато у стеллажа застрелили, а мазки крови почемуто дорожкой тянутся через всю залу от самых дверей.
Кошкин, насторожившись, тоже взял лупу и сам начал изучать паркет. Насчет дорожки Девятов, правда, погорячился: бурые мазки – будто по полу чтото тащили – действительно можно было отыскать на паркете, но располагались они несколько хаотично и были хорошенько растоптаны. Что любопытно, к телу графа они не вели, едва ли это его кровь. В основном следы были уже смазаны, но коегде, особенно у дверей, это были вполне различимые обильные пятна.
– Занятно… – согласился Кошкин. – Это точно кровь?
– Соскобы взял, в лаборатории скажу точно. Может, конечно, и соус помидорный, кто его знает… Мое мнение такое, Степан Егорыч, что убийца и сам был ранен. Причем, скорее, первым выстрелил даже его сиятельство граф – пока будущий еще убийца стоял вот здесь, на пороге.
– Зачем же убийца потом по всей библиотеке ходил и лил кровь? – поинтересовался Кошкин. С лупой в руках он глядел, куда ведет дорожка следов. – Мазки ведь даже у стола есть и возле окна…
– Может, искал чтото в столе? – предположил Девятов. – Ценные бумаги, завещание… Это мы с тобой в ящиках только цидульки служебные храним – век бы их не видеть, – а они, аристократы, наверняка там чтонибудь ценное прячут.
Кошкин, слушая его, как раз осматривал полки в столе, но вовсе ничего не нашел, кроме карандашей, чернильного набора и чистой бумаги. А потом его вниманием завладело окно с застекленной дверью на террасу. Двери он прежде не видел.
– Я тоже сначала подумал, что убийца вошел и вышел через эту дверь, но потом… – догадался о ходе его мыслей Девятов. Приблизился и откинул занавеску: – Заперто, видишь? Изнутри. Не мог убийца уйти через террасу.
– Еще как мог, – возразил Кошкин и откинул засов, – спокойно вышел, а дверь потом уже ктото запер. Нарочно или случайно. Сейчас август, духота стоит всю ночь – с чего бы им эту дверь запертой держать?
– Логично, – подумав, признал Девятов.
– И ежели убийца знал об этой двери, то, выходит, он часто бывал в доме…
А еще через мгновение, когда присел на корточки, Кошкин обнаружил и доказательство своей теории: со стороны улицы на белом крашеном порожке дверного проема красовался небольшой бурый мазок.
– Это что? Дайка сюда лупу…
Направив же увеличительное стекло на мазок, Кошкин вдруг разглядел возле него две синие шерстяные нитки, зацепившиеся за неровности древесины.
– Похоже, что это нам презент от нашего убивца, – хмыкнул Девятов, воодушевляясь. Он тотчас полез за несессером с принадлежностями и сделал немудреный вывод: – Никак в синее он был одет.
Кошкин, не дожидаясь, пока помощник упакует нитки, переступил порог и оказался на террасе. На деревянных ступенях, ведущих в сад, он увидел еще одно пятно – смазанное и едва заметное, но не оставляющее теперь сомнений, что убийца вышел именно через террасу.
Ступал Кошкин крайне осторожно, стараясь не примять траву, но торопился пересечь сад, потому как уже углядел, что заканчивается он низким беленым заборчиком с калиткой, укрытой в смородиновых кустах.
Сад за дачей Раскатовых был небольшим, шагов тридцать в ширину, но зеленым и ароматным. Стелились аккуратные грядки, перемежаясь с плодовыми деревьями, а в траве четко выделялась тропинка, ведущая как раз к калитке. К интересу Кошкина та была не только не заперта, но и широко распахнута, словно покидал ктото сад Раскатовых в большой спешке.
Однако на этом успехи в расследовании и закончились, поскольку калитка выходила на широкую песчаную тропку, тянущуюся вдоль всего беленого забора. После тропка соединялась с главной дорогой в Горках и терялась гдето вдалеке, среди залитых солнцем сосен.
Отсюда убийца мог уйти в любом направлении. Мог сесть в экипаж, уехать в Петербург, и найти его, кажется, вовсе не представляется возможным…
– Здесь всего две семьи, кроме Раскатовых, живет, – пытаясь подбодрить, сказал за спиной Девятов. – За пару дней управимся и всех допросим. Одни соседи – Гриневские, хозяева Горок; а вторые – семейство Николая Рейнера.
И тотчас, должно быть, увидев в глазах Кошкина замешательство, поспешил добавить:
– Рейнер – это знаменитый художник. Что, не слышал про Рейнера? Ты бы хоть в Художественную академию сходил на выставку или еще куда, а то стыдоба…
– Да слышал я про Рейнера, слышал… и картины его видал, – довольно натурально заверил Кошкин.
Картину он, правда, видел всего одну – это была репродукция в какомто журнале, изображающая мрачный сосновый бурелом. Но картина точно была подписана Рейнером. Кошкин листал тот журнал в гостиной одного купца, коего следовало допросить как свидетеля.
Кошкин очень болезненно реагировал всякий раз, когда обнаруживал пробелы в собственном образовании, потому тотчас решил для себя в ближайшее время посетить художественную галерею и раздобыть побольше информации про этого Рейнера. За последние несколько лет знаний разного толка – как нужных, так и не очень – он приобрел достаточно, потому как по желанию и протекции своего шефа, графа Шувалова, окончил Академию Генерального штаба, но искусство, художественное в частности, даже в той академии игнорировали.
Молча согласившись, что они с Девятовым и правда сумеют опросить всех немногочисленных дачников за пару дней, Кошкин все же оторвал взгляд от песчаной тропки, по которой мог убраться предполагаемый убийца, и огляделся… а после, поддавшись необъяснимому для себя порыву, вдруг резко сорвался с места и бросился поперек тропы.
Там, на другой обочине дорожки, снова были зеленые кусты и трава по пояс, а пробравшись сквозь них, Кошкин вдруг оказался на берегу озера – прозрачного, гладкого, как стекло, и завораживающе спокойного. Но даже не озеро более всего захватило внимание Кошкина, а аккуратный белокаменный дом, что стоял на другом его берегу. От дома того тянулся причал, к которому была привязана лодка, застывшая в тихой воде.
Глава 5
– Это дом художника, Степан Егорыч, точно тебе говорю, – озвучил свои догадки Девятов. – Вот если б я был художником, то именно такую дачку бы и прикупил. И женился б на Раскатовой… – Он помолчал, словно чтото решая для себя, а после твердо добавил: – Да!
– Губу закатай, – коварно вторгся в его мечты Кошкин.
Сам он не брался утверждать, что дача на том берегу озера принадлежит именно Рейнеру. Его куда больше интересовало, сколько понадобится времени, чтобы на лодке, что привязана к причалу, добраться до дачи Раскатовой? Едва ли больше четверти часа.
Девятов еще мечтал вслух о том, что бы он сделал, если бы был знаменитым художником, – уж точно не писал бы картины. Но Кошкин вовсе перестал его слушать, потому как увидел, что к берегу, где они стояли, решительно направляется тоненькая светловолосая девушка, одетая в черное, – по всему видно, что барышня.
– Помолчи! – тотчас оборвал он Девятова и начал отклеивать бороду, пока девушка не подошла достаточно близко.
А направлялась она определенно к ним.
– Добрый день, господа, вы ведь из полиции?
Она пыталась держаться с достоинством, но голосок неуверенно дрожал, а глаза метались, не зная, на ком из двух сыщиков остановиться.
– Виноваты, сударыня, – помог ей Девятов, делая шаг вперед. Он галантно поклонился и представился, улыбаясь при этом столь располагающе, что девушка просто не могла не изобразить улыбку в ответ.
Оба сыщика были выходцами из мещанского сословия, хоть скольконибудь знатных родственников не имели, но Кошкина всегда поражало, с какой легкостью и невесть откуда взявшейся светскостью его помощник обращается с аристократами. Осоенно с дамами. Сам Кошкин так не умел: его доля – это отчеты, документы, скучное сопоставление фактов. С допросами равных себе он еще справлялся, даже неплохо справлялся, чего уж там, но, когда приходилось общаться с господами, все мысли Кошкина были только о том, достаточно ли начищены его ботинки и хорошо ли отутюжены брюки…
Кошкин чуть приободрился, лишь когда девушка улыбнулась и ему.
– Я – Надежда Шелихова… – совсем неуверенно продолжила она, – меня не учили представляться самой, простите… я сестра графини Раскатовой, хозяйки дома.
– Надежда Дмитриевна, стало быть? – Девятов приблизился к ней еще на шаг и с легким поклоном предложил сесть на стоящую подле скамейку. – Весьма рад знакомству. Мы со Степаном Егоровичем можем вам чемто помочь?
– Скорее это я могу вам помочь, – неожиданно заявила девица. – Я знаю, зачем Павел Владимирович приехал в Горки.
Голос ее попрежнему был несмелым, но теперь в нем проскользнули какието отчаянные нотки. Словно девушка приняла решение и намеревалась во что бы то ни стало выполнить задуманное.
Кошкин же с Девятовым, заинтригованные поворотом дела, молча ждали продолжения.
– И зачем же? – не дождавшись, хмуро спросил Кошкин.
Барышня поджала губы, набрала побольше воздуха в грудь и выпалила:
– Я сама написала графу и попросила приехать. Я хотела помирить его со Светланой, у них не очень хорошие отношения, и я подумала, что если он приедет и они поговорят, то непременно помирятся. Я же знаю, что они все еще любят друг друга…
Все это барышня произнесла на одном дыхании, почти скороговоркой и опустив в землю глаза.
– Вы так хорошо знали графа Раскатова, чтобы судить о его чувствах? – настороженно уточнил Кошкин.
– Нет. По правде сказать, я его почти совсем не знала… мы виделись лишь пару раз, когда меня отпускали на каникулы из Смольного…
– Так вы окончили Смольный институт благородных девиц? – уточнил Кошкин, насторожившись еще больше.
– Да! То есть не совсем… – глаза барышни снова забегали, – вам не понять… это ужасное место. Семь лет, что я там провела, показались мне вечностью, адом. Меня отдали туда после смерти нашего со Светланой батюшки, и каждый раз, когда мне удавалось увидеть сестру, я умоляла ее забрать меня. Но она никогда этого не понимала: удивлялась, что я так и не обзавелась подругами, и утверждала, что Смольный – это чудесное место. Нет, я не осуждаю Светлану: она была замужем за прекрасным человеком, что ей до меня… Словом, она забрала меня лишь прошлой осенью, перед бальным сезоном, потому как выезжать одной ей, видимо, стало скучно.
Кошкин слушал девушку, глядя исподлобья. Глаза ее то и дело наполнялись слезами, а губы принимались дрожать: кажется, в этом Смольном ей и правда пришлось несладко. Кошкин слышал коечто о порядках в этом заведении, которые вполне можно было бы сравнить с казарменными, но, право, не думал, что все так серьезно.
Вероятно, он должен был пожалеть девушку и осудить ее жестокосердную сестру, но отчегото с каждой оброненной ею слезинкой Кошкина все больше и больше охватывало недоверие к этой недоучившейся смолянке.
– Надежда Дмитриевна, – опережая Девятова, он решился говорить с нею сам, – расскажите все, что случилось, с момента приезда графа Раскатова. Рассказывайте подробно – ничего не упустите.
Девушка кивнула, оправляясь от своих слез, и начала вспоминать. Было видно, что к своей миссии она отнеслась со всей ответственностью:
– Письмо я написала дня три назад и отчегото думала, что Павел Владимирович приедет тотчас. В крайнем случае на следующий день. Я в его имении никогда не бывала, но Светлана рассказывала, что оттуда до Горок сотня верст, не больше. А его все не было и не было… я уже подумала, что он не получил моего письма или проигнорировал просьбу, – но вчера, около шести часов пополудни, он вдруг приехал. Светлане я так и не сказала о письме, все не могу решиться. Ведь выходит, что в смерти Павла Владимировича есть и моя вина… – Глаза ее вновь заблестели от слез. Но она тотчас подняла взгляд, неожиданно решительный, на Кошкина: – Поэтому я сделаю все, чтобы помочь вам.
Услужливый Девятов поспешил ее утешить, а Кошкин, не оченьто доверяя слезам, продолжил допрос:
– Вы уверены, что никакие другие дела графа здесь не ждали?
– Уверена, – изумилась вопросу девушка, – какие у Павла Владимировича могут быть здесь дела? Он ведь никогда не бывал в Горках раньше и никого здесь не знает.
– Вы успели изложить графу вашу идею помирить его со Светланой Дмитриевной?
– Да… – Девушка снова отвела глаза в беспокойстве. – Но Павел Владимирович, мне показалось, отнесся к моим словам не очень серьезно.
«Еще бы!» – хмыкнул про себя Кошкин.
Он не знал точно, что за размолвка имела место между супругами, но, повидимому, значительная, если граф даже никогда не бывал на этой даче. И, раз всетаки приехал, вероятно, ожидал услышать более вескую причину для своего беспокойства. У графа Раскатова была поразительная выдержка, если он счел просьбу юной родственницы всего лишь несерьезной.
И Кошкин вновь посмотрел на девушку с подозрением: неужели она и правда столь наивна? А та продолжала:
– Поэтому я решила поговорить с графом еще раз, позже… я знала, что он в библиотеке, и ждала, когда дом стихнет, чтобы пойти туда.
– Павел Владимирович находился в библиотеке один?
Девушка пожала плечами:
– Я не знаю… я несколько раз выходила на лестницу и смотрела на дверь библиотеки, пока ждала – там никого не было.
– И как часто вы выходили на лестницу?
– Дважды или трижды за вечер. В последний раз около полуночи, потому что вскоре часы пробили двенадцать. Я в это время была в своей комнате – собиралась с мыслями, чтобы все же пойти и поговорить.
«Значит, часы всетаки работали…» – отметил Кошкин.
– А выстрелов вы не слышали? – Этот вопрос задал Девятов – задал очень настороженно.
– Нет… – покачала головой барышня и, кажется, только сейчас удивилась, что не слышала.
– И ничего даже отдаленно похожего на выстрел? – не отставал Девятов. – Может, вам показалось, что шампанское гдето открыли или оконная рама захлопнулась?
– Нет… ничего такого не припомню. Говорю же, все было тихо, все спали.
Барышня уже начинала волноваться, и Кошкин перебил Девятова на полуслове, меняя тему:
– Во сколько вы решились спуститься в библиотеку?
– Не знаю точно… около часа ночи или чуть раньше. Я понимала, что это будет очень ответственный разговор, потому долго собиралась с мыслями.
– И что было, когда вы вошли? – Кошкин чуть посуровел голосом и счел нужным добавить: – Помните, что от ваших слов зависит, найдем ли мы убийцу!
– Я понимаю. Когда я вошла, то первым делом увидела кровь на полу и Павла Владимировича… Светлана сидела на полу, вся перепачканная, и трясла его за плечо.
– Зачем? Разве не очевидно было, что он мертв?
– Что значит зачем?! – нерешительность в голосе барышни опять сменилась отчаянной смелостью. – Он ведь ее муж! Разумеется, она надеялась его спасти! Что же, она должна была хладнокровно глядеть, как он лежит на полу?!
Кошкин под таким напором неожиданно смешался:
– Я просто хотел уточнить, Надежда Дмитриевна… Ее сиятельство никто ни в чем не обвиняет.
– Разумеется, вы не должны ее обвинять! – Барышня вспыхнула еще больше. – Светлана этого не делала, как вы вообще могли подумать, будто она замешана в убийстве!
Кошкин совсем смешался. Будь на месте этой девицы кто попроще – вор, разбойник, проститутка, – он бы давно уже осадил наглеца, но как ему вести себя со знатью, он до сих пор представлял плохо. Но на помощь ему поспешил Девятов.
– У нас работа такая – думать, Надежда Дмитриевна! – любезно, но жестко сказал он. – Мы сюда приехали, чтобы найти убийцу и, разумеется, подозреваем всех. Мы ведь и вас подозреваем, милейшая Надежда Дмитриевна.
Последнее утверждение барышня приняла, кажется, за шутку, потому что губы ее дрогнули в легкой улыбке. И, разумеется, она тотчас оборвала поток обвинений и потупила взгляд.
– Да, я понимаю, что это ваша обязанность – Теперь она несмело подняла глаза персонально на Кошкина и сказала: – Извините, мне просто стало обидно за сестру. Светлана не заслуживает, чтобы о ней так думали.
«Вот как это у него получается? – подивился Кошкин. – Сказал девчонке, что допускает, будто она человека убила, а та ему улыбается смущенно, словно ей комплимент сделали…»
Девятов временами любил рассказывать, что его бабка согрешила в молодости с неким не то графом, не то князем, так что в его венах, мол, течет благородная кровь – именно этим Девятов объяснял свою непринужденность в общении с господами. Девятов и французского толком не знал, изъяснялся часто с косноязычием, да и отутюживанием брюк не особенно утруждал себя. Но это все не мешало господам частенько принимать его за ровню.
Вот и барышня Шелихова к нему явно расположена куда больше и даже пригласила сесть рядом с собою на скамейку. А тот неспешно продолжил расспрашивать:
– Скажите, Надежда Дмитриевна, а револьвера в комнате что же – не было?
Девушка наморщила лоб, вспоминая, но после решительно покачала головой:
– Кажется, нет. Я не припомню…
Собственно, ничего полезного Надежда Дмитриевна больше не сказала – она обо всем говорила приблизительно и то и дело ссылалась, что крайне взволнована была случившимся и почти ничего не помнит. О двери на террасу – была ли та закрыта – она тоже не помнила. В одном девушка была уверена твердо: графиня Раскатова к убийству своего мужа непричастна.
Любопытны были разве что ее рассуждения о соседях.
– Да, там, за озером, дом художника Рейнера, вы совершенно правы, – охотно кивнула она на вопрос Девятова. – Вы и его подозреваете?
– Отчего вы так решили? – изумился Девятов столь искренне, будто лично был знаком с Рейнерами и знал их как милейших людей.
Несколько секунд девушка боролась с собой, не решаясь выносить сор из избы, и все же не поддалась обаянию Девятова.
– Я неверно выразилась, должно быть. Рейнеры почтенные люди и ничем себя не запятнали, – сдержанно говорила барышня, хотя лицо ее подсказывало, что к семейству художника у нее накопилось достаточно обид. Однако сдержанности ее хватило ненадолго: – Разве что они совершенно не умеют воспитывать детей, их ребенок – это сущее наказание! Он ворует яблоки у нас в саду, как какойнибудь уличный мальчишка, и ничуть не уважает взрослых!
Судя по всему, войну с мальчишкой Рейнеров взрослая Надежда Дмитриевна вела уже давно, потому как от волнения раскраснелась до корней волос. Кошкин же с трудом сдержал улыбку и саркастически подумал, что эти Рейнеры и правда страшные люди.
– А что же другие соседи, Гриневские? – продолжил Девятов.
– Да нет, у Гриневских вполне милые девочки – симпатичные и воспитанные… – и снова покраснела, осознав, что ее вовсе не о детях спрашивают. – Ах, простите, вы, наверное, имели в виду их родителей?
– Вы правы, – улыбнулся ей Девятов.
– Ну что о них можно сказать? Сергей Андреевич довольно приятный человек, он часто бывает у нас… – И очень негромко, но многозначительно добавила: – О его супруге я того же сказать не могу.
Услышав это, Девятов бросил незаметный взгляд на Кошкина – обоим следователям все больше и больше хотелось познакомиться с Гриневскими. Но если Девятов решил, что Надежда Дмитриевна уже ничего важного рассказать не может, то Кошин так не считал. Напротив, самый важный вопрос он припас напоследок.
– Скажите, Надежда Дмитриевна, – начал он, стараясь не пропустить ни одного движения глаз барышни, – а гостит ли в доме ктото в данный момент?
Глаза девушка забегали, и она снова прелестно раскраснелась:
– Гостит ли кто здесь?.. Насколько мне известно… хотя я могу и ошибаться, ведь Светлана много кого принимает…
– Надежда Дмитриевна, вы должны говорить правду!
Кошкин попытался сказать это мягко, как сказал бы Девятов, но барышня все равно вспыхнула и бросила в его сторону гневный взгляд:
– Вы что – обвиняете меня во лжи? Я никогда не лгу! Что вы себе позволяете!.. – Кошкин снова напрягся, жалея, что вовсе вступил в разговор, но барышня в этот раз быстро утихла и лишь сказала утвердительно: – Вероятно, вы уже говорили со Светланой об этом…
– Разумеется, говорили, – не моргнув глазом, солгал Кошкин.
И юная барышня Шелихова решилась:
– У нас действительно гостил несколько дней Леонид Боровской, сын князя Боровского. Не подумайте ничего дурного: он был представлен нам с сестрой еще зимою, в Петербурге, а дня три назад проезжал мимо Горок, и его экипаж перевернулся. Ужасное происшествие… у нас такие плохие дороги! Леон был очень тяжело ранен, не мог ходить, – глаза барышни вновь начали наполняться слезами, – ужасное происшествие… словом, моя сестра приютила его. Но сегодня рано утром господин Боровской уехал от нас.
Читать бесплатно другие книги:
