За век до встречи Джуэлл Лайза
«…Вскоре после полуночи я приехал в клуб «Молодой лебедь». Моя спутница, графиня N, таинственным образом исчезла, оставив меня в одиночестве, к тому же я изрядно промок, попав на Пиккадилли под внезапный ливень. Чувствуя себя крайне неуютно, я словно пиявка прицепился к блистательной и переменчивой Леди Клеопатре, которая в тот вечер затмила всех великолепным головным убором из страусовых перьев. Леди Клеопатра сообщила мне, что ее кавалер, известный чернокожий музыкант из популярного оркестра, которого я назову просто «Человек из Питон-Митана», не смог сегодня ее сопровождать, ибо как раз сейчас он играет на своем кларнете в Брайтоне. Что ж, не станем осуждать молодую и красивую женщину за то, что она не захотела отправиться вслед за своим приятелем на сырое и ветреное южное побережье нашего острова, если у нее есть возможность посидеть в тепле и уюте в Сохо – да еще с самим мистером Бэджером…».
– Скажи, от него сильно… пахло? – проговорила Лилиан, поднимая глаза от газеты.
– От него воняло как от старой лошади жарким летом, – ответила Арлетта, и все трое рассмеялись. – К тому же, – продолжала она, – Бэджер был настолько пьян, что я удивляюсь, как он вообще что-то запомнил.
– А почему он назвал тебя леди Клеопатрой? – снова спросила Лилиан.
– Понятия не имею, – ответила Арлетта.
– Я думаю, дело в глазах, – вставила Мину. – У тебя совершенно египетские глаза.
– Ничего подобного, – отрезала Арлетта. – У меня гернсийские глаза. Гернсийские – и точка!
– Ну, тебе виднее… – Мину покачала головой.
– У моей матери и у моей бабушки были точно такие же глаза. А они всю жизнь прожили на Гернси и никогда не были в Египте.
– Как бы там ни было, «Леди Клеопатра» – очень хороший псевдоним, – заметила Мину. – Я бы от такого не отказалась.
Лилиан растянулась на диване и теперь поглаживала живот медленными круговыми движениями.
– Пойду-ка я лучше домой и лягу в кровать, – проговорила она, глядя в потолок. – Каждый раз, когда я «жду кардинала», я ужасно себя чувствую.
– Лучше побудь здесь. Я налью тебе горячей воды в грелку, – предложила Арлетта. – Вряд ли ты захочешь провести сегодняшний вечер дома. Годфри выступает сегодня в Кингзуэй-Холле в последний раз. Это будет нечто совершенно исключительное.
– Я знаю. – Лилиан скорчила гримасу. – Но я действительно чувствую себя ужасно! А посмотрите на мою кожу! Я стала пятнистая, как гиена. Нет, ни на какой концерт я пойти не смогу.
– Сможешь, – возразила Мину. – Во всяком случае, ты должна постараться. Быть может, это действительно последний раз, когда оркестр выступает в Лондоне. Вот, возьми тональный крем… – Она протянула Лилиан баночку с кремом. – Намажь лицо и распусти волосы – никто ничего не заметит.
Арлетта тем временем повернулась к зеркалу и закончила наносить макияж. Ей с трудом верилось, что сегодня действительно последний день лондонских гастролей оркестра. Почти два с половиной месяца она проводила с Годфри все свое свободное время. Каждый вечер она ждала его после концерта, и они отправлялись в какой-нибудь клуб, чтобы выпить и потанцевать – иногда с его коллегами музыкантами, но чаще – только вдвоем. В час ночи или позднее, когда клубы закрывались, они отправлялись каждый к себе домой, но по ятницам и субботам Арлетта тайком от домашней хозяйки приводила Годфри к себе в Блумсбери, где они подолгу занимались любовью и разговаривали (Мину в эти дни приходилось ночевать у подруг). Они не виделись только по воскресеньям, когда оркестр вместо положенных по графику выходных отправлялся на незапланированные выступления в Брайтон или Истберн. Постепенно такой распорядок вошел у них в привычку, и Арлетта совсем не задумывалась о том, что рано или поздно это должно закончиться. И вот конец наступил. Согласно все тому же гастрольному расписанию, оркестр отправлялся в Манчестер и должен был вернуться в Лондон не раньше середины октября. Это означало, что Арлетта не увидит Годфри еще целый месяц, а он в свою очередь не попадет к ней на день рождения. Думать об этом ей было слишком грустно, но не думать она не могла.
С другой стороны, отъезд Годфри означал, что у нее будет возможность передохнуть. Она слишком устала ложиться далеко за полночь и вставать на работу ни свет ни заря. Каким наслаждением будет лечь в постель пораньше и выспаться всласть! Возможно, у нее даже появится время, чтобы написать матери подробное, обстоятельное письмо. Это тоже будет замечательно, поскольку с начала июля Арлетта писала домой очень редко и всего по несколько строчек, и ее совесть была неспокойна. Кроме того, она сделает и другие накопившиеся дела: починит кое-что из одежды, снова начнет вести дневник, который совсем забросила, и так далее… Нет, будет просто прекрасно, если ей удастся хотя бы на несколько недель вырваться из бешеного круговорота клубной жизни, которая не отпускала ее с тех пор, как Годфри вернулся в Лондон. Но все равно, она будет сильно по нему скучать. Сильнее, чем можно выразить словами.
Концерт действительно оказался превосходным. Несмотря на необходимость выступать дважды в день, регулярно мотаться на побережье и разъезжать по всей стране (а за прошедший год оркестр совершил не одно, а два таких турне), несмотря на шумные вечеринки после каждого концерта и бессонные ночи в переполненных меблированных комнатах в самых шумных районах южного Лондона, музыканты на сцене по-прежнему блистали виртуозными импровизациями, которые, как и раньше, заставляли слушателей качать головами, притопывать в такт и улыбаться с первой и до самой последней минуты, забывая о потрясениях и невзгодах военных лет. Но когда после нескольких номеров на бис шоу все же подошло к концу, Арлетта сглотнула застрявший в горле комок. Повсюду вокруг нее публика повскакала с мест и оглушительно хлопала, топала ногами, вопила и одобрительно свистела.
– Дорогой! – воскликнула Арлетта, бросаясь в объятия Годфри, когда после концерта она, как обычно, зашла к нему за кулисы. – Ты чудесно играл! И весь оркестр тоже. Честное слово, это был ваш лучший концерт!
Вместо ответа Годфри прижал Арлетту к себе и уткнулся лицом в ее волосы. Пожалуй, он обнимал ее даже крепче, чем обычно, ведь он тоже знал, что завтра в это же время он будет далеко и не сможет ни пойти в клуб, готовый с радостью принять его в свои бархатно-золотые объятия, ни прижать к себе эту прекрасную хрупкую женщину. Ему не будут улыбаться незнакомые люди, перед ним не будут заискивать разбитные лондонские журналисты и герои светских хроник с двойной фамилией[31]. Завтра он снова превратится в наемного музыканта, который развлекает публику за деньги, снова станет играть на своем кларнете перед людьми, которые знают о джазе только понаслышке, и сегодняшний вечер станет казаться ему просто сном.
– Идем со мной, Арлетта, – шепнул он ей на ухо. – Мы приедем в клуб попозже. Сегодня я хочу погулять с тобой по городу. Только ты и я.
Она посмотрела на него и кивнула.
– Это будет просто чудесно, – сказала она.
Извинившись перед друзьями, они выскользнули из концертного зала в темноту сентябрьской ночи. В воздухе еще чувствовалось тепло ушедшего лета, но Арлетта все равно взяла Годфри под руку и прижалась к нему покрепче.
– Пойдем к реке? – предложил он.
– Пойдем, – согласилась она.
Повернувшись, они двинулись прямо на юг – в сторону Олдвич-стрит. Легкий ветерок колыхал страусовые перья на голове Арлетты, а каблуки ее туфель цокали по брусчатке, словно крошечные копыта. На набережной они сели на каменную скамью, и Годфри обнял ее за плечи, не обращая внимания на любопытные взгляды проходивших мимо парочек.
– Эти два с половиной месяца были самыми счастливыми в моей жизни, – сказал он.
Она посмотрела на него и улыбнулась.
– Я могу сказать то же самое и о себе.
– Раньше мне и в голову не могло прийти, что я окажусь в самом сердце чужого города, что меня так тепло примут, что я полюблю прекрасную англичанку, увижу столько нового, побываю в самых разных местах и испытаю все то, что я испытал в этой стране. И что бы со мной ни случилось, Лондон навсегда останется для меня самым лучшим городом на свете. – Он улыбнулся и, наклонившись, поцеловал ее в губы.
– Для меня тоже, – согласилась Арлетта. – Я никогда не думала, что у меня будет такая жизнь, что в Лондоне меня примут и полюбят. Я не думала, что окажусь в самой гуще событий и познакомлюсь с таким мужчиной, как ты, – музыкантом-виртуозом, человеком с певучей душой.
И она тоже поцеловала его в губы.
– Знаешь, – сказал Годфри после паузы, – я бы хотел поселиться здесь навсегда.
Арлетта удивленно взглянула на него. Никогда прежде он не говорил с ней о будущем – только о следующем концерте, о следующей гастрольной поездке.
– Да, я бы очень этого хотел, – продолжал Годфри. – С самого начала я был уверен, что никогда не вернусь домой, но не знал, где, в каком месте я осяду, где мне будет так же хорошо, как дома. Но теперь я, кажется, знаю… Здесь. В Лондоне. – Он широко развел руки, словно хотел обнять и свинцово-серую Темзу, и изрыгающие клубы дыма трубы домов и коттеджей, и молчаливые газовые фонари на противоположном берегу, потом повернулся и точно таким же жестом охватил крутой изгиб Олдвич-стрит, театры, отели и множество красивых молодых леди, передвигавшихся в экипажах и такси. – Ты чувствуешь, какое это живое, отзывчивое место? – спросил он. – Оно живет, дышит, пульсирует энергией, оно открыто для всех и готово принять любого. И конечно, это место, где есть ты, Арлетта…
– Так когда же… – Она замолчала, не желая первой заговаривать о его планах на будущее, и тем не менее ей нужно было хоть что-то – хотя бы легкий намек, за который она могла ухватиться. Ей нужна была надежда. – Когда ты закончишь ездить с гастролями? Когда, как ты думаешь, ты сможешь остепениться и жить на одном месте?
Годфри рассмеялся.
– Это великая тайна, моя дорогая. Пока на нас есть спрос, мы будем выступать и выступать: гастроли приносят хорошие деньги. Наверное, когда зрители перестанут ходить на наши концерты, вот тогда каждому из нас придется выбирать, что делать дальше, но пока этого не случилось, все будет так, как сейчас.
– Но, Годфри, ты же такой искусный музыкант! Я даже думаю, что ты – лучший в мире кларнетист. Почему тебе обязательно нужно разъезжать с оркестром? Почему бы тебе не уйти из этого твоего Южного синкопированного? Я уверена, что любой лондонский клуб с удовольствием наймет тебя в качестве музыканта. Возможно, даже вместе с братьями Лав…
Годфри криво усмехнулся и сильнее прижал ее к себе.
– После Манчестера, – сказал он, – мы надолго вернемся в Лондон. Может быть, даже на несколько месяцев. Я обещал мистеру Куку, что проработаю в оркестре еще год, ну а потом… Потом я, вероятно, найду в Лондоне клуб, где мы будем выступать с братьями Лав, куплю маленький домик и…
Арлетта почувствовала, как у нее дрогнуло сердце.
– …И заведу себе маленькую женушку.
Она слегка отстранилась и посмотрела на него почти сердито. Ей казалось – он не должен шутить такими вещами.
– …Маленькую женушку и маленькую собачку.
– Годфри! – с негодованием воскликнула она. – Это совершенно не смешно!
– Я и не собирался смеяться, Арлетта.
Она пристально посмотрела на него, перевела взгляд на реку и снова повернулась к Годфри.
– Послушайте, мисер Каперс, – сказала Арлетта сердито. – Я что-то не совсем вас понимаю…
– А тут и понимать нечего, мисс де ла Мер. – Он улыбнулся ей ласково и нежно. – К сожалению, сейчас мое положение в обществе недостаточно определенно, чтобы сделать вам официальное предложение, но уверяю вас: из всех женщин, которых я когда-либо встречал, вы – единственная, с кем я хотел бы жить вдвоем в маленьком домике. Другие женщины… они нередко вызывают у меня желание поскорее сесть на пароход и уплыть куда-нибудь подальше, но ты – другое дело. Ты вызываешь у меня желание поселиться в таком месте, где я мог бы каждый день видеть твое лицо, где я мог бы обнимать тебя и наблюдать, как ты меняешься, взрослеешь, становишься старше. С тобой мне хочется стать зрелым мужчиной, остепениться и зажить нормальной семейной жизнью.
Арлетта наморщила нос.
– О, мой несравненный Годфри!.. Твои слова меня просто… пугают.
Он удивленно посмотрел на нее.
– Пугают?.. Почему?
– Такие девушки, как я, не хотят, чтобы мужчины мечтали остепениться и жить тихой и скучной жизнью в маленьком домике. Я хочу, чтобы мой избранник мечтал о большом доме, о больших приключениях и о множестве поразительных и захватывающих вещей, которые мы могли бы делать вместе.
Годфри потешно выпучил глаза и рассмеялся.
– О, да! – согласился он. – Конечно. Большой дом. Большая собака. Большая семья. Ты можешь представить наших детей, Арлетта?..
Она с готовностью кивнула. Уже не раз, лежа без сна в своей кровати, она воображала себе детей, которые могли бы быть у них с Годфри.
– Я стараюсь, очень стараюсь объяснить тебе одну вещь, Арлетта. Ты мне нужна. Я хочу, чтобы ты была моей, а я – твоим. Навсегда, до самой смерти. В большом доме, в маленьком – какая разница?.. Для меня – никакой. Даже если мы с тобой убежим от всех, сядем на корабль, который уплывает в неведомые страны, для меня это не будет иметь значения, если ты будешь со мной. Ты понимаешь меня, Арлетта?..
Она закрыла глаза и почувствовала, как легкий сентябрьский ветерок проносится над ней, сквозь нее. Она тонула, растворялась в его словах, которые она понимала, чувствовала всем своим существом – каждым нервом, каждой жилкой, каждой косточкой.
– Я твоя, Годфри, – сказала Арлетта. – Навсегда.
Он крепко прижал ее к себе.
– Тогда пусть это «навсегда» начнется сегодня, сейчас.
41
Когда на следующий день Бетти вернулась с работы, Джон Любезноу уже свернул свой лоток и уехал, и она почувствовала себя разочарованной. Она надеялась, что он все еще будет на рынке и она сможет поделиться с ним впечатлениями от своего первого рабочего дня. Но Джона не было, а ей очень хотелось с кем-нибудь поговорить. Может, позвонить Белле, подумала она. Или матери? Или даже Джо-Джо, хотя из собственного печального опыта ей было прекрасно известно: по телефону она была в состоянии понять не более трети того, что он говорил. Но, порывшись в кошельке в поисках двадцатипенсовиков, Бетти только вздохнула, сообразив, что для долгого, обстоятельного разговора у нее слишком мало монет.
И все же ей было совершенно необходимо с кем-нибудь поговорить!
Ведь сегодня случилось так много всего.
Сначала к Эйми зашла сама Изабель о’Делл, чтобы позаимствовать сервировочное блюдо.
Потом Бетти пила чай с няней знаменитых Тоддов и двумя их детьми – совершенно неуправляемыми, к слову сказать. Няня от них просто рыдала.
В ванной комнате она видела гипсовую отливку вагины Эйми.
В парке она играла в футбол с Донни и его маленьким приятелем Джексоном, который оказался сыном популярного киноактера Джонни Клайда.
И тут Бетти вспомнила о своем новом телефоне, который лежал у нее в сумочке. О новеньком сотовом телефоне, который Эйми вручила ей утром и даже разрешила совершать с него частные звонки – «в пределах разумного, моя дорогая». Взлетев по лестнице к дверям своей квартиры, Бетти ворвалась внутрь, молниеносно скрутила сигарету, налила себе чашку чая и устремилась на площадку пожарной лестницы. Здесь она закурила и некоторое время рассматривала черную коробочку телефона. Эйми вкратце объяснила ей, как пользоваться этим чудом современной техники, но сейчас Бетти никак не могла припомнить, какая кнопка для чего нужна. Наконец она разобралась, что к чему, и набрала номер Беллы.
– Угадай, откуда я тебе звоню! – сказала она, когда Белла взяла трубку.
– Из президентского номера в «Ритце»?
– Нет.
– Из «Нептуна»?
– Нет.
– Из чрева земли?
– Нет, я звоню тебе с улицы.
– Что?
– Да-да, я стою на пожарной лестнице и звоню тебе по своему новому мобильному телефону.
– Круто! – восхитилась подруга. – Только… Разве ты можешь позволить себе мобильник на те гроши, которые платят в «Вендиз»?
– Ах, Белла, здесь так много всего произошло! Ты мне не поверишь!..
К тому моменту, когда Бетти закончила свою повесть (начинавшуюся произнесенной небрежным тоном фразой: «Буквально на днях я разговорилась в одной местной забегаловке с самим Домом Джонсом…» и заканчивающуюся триумфальным: «…И завтра я поведу его детей в «Домик Белоснежки»!»), экран мобильника показывал больше тридцати минут разговора, оплачивать который предстояло Эйми Метц.
– Черт!.. – сказала Бетти. – Извини, но мне пора закругляться. Этот звонок обойдется мне фунтов в сто, не меньше!..
Что ответила Белла, она не услышала, потому что из окна дома напротив послышался громкий кашель. Бетти подняла голову и едва не подскочила от неожиданности, увидев Дома, который сидел на подоконнике и курил, с улыбкой наблюдая за ней.
– Говори-говори!.. – крикнул он ей, поднеся сложенные рупором ладони ко рту. – Я все оплачу!
– А-а, это ты!.. – крикнула она в ответ. – И давно ты там сидишь?
– Давно.
– Но ведь я не сказала ничего, что запрещено договором!
– Так и быть, поверю, – поддразнил ее Дом и, выбросив окурок, засунул руки в карманы джинсов.
– С кем ты там разговариваешь? – спросила Белла.
– С ним!.. – прошипела Бетти. – С Домом.
– Ты разговариваешь с Домом Джонсом?! Прямо сейчас?!
– Ну да!..
– Потрясающе! А я – ты только представь! – сижу сейчас у себя на кухне, вычищаю из-под ногтей гусиное дерьмо и гадаю, не протух ли еще охотничий пирог, который я купила пять дней назад. Ты хорошо устроилась, Бет. Завидую.
– Тут нечему особо завидовать, – проговорила Бетти, но ее голосу недоставало убедительности. – Эта работа… в общем, в ней есть свои сложности.
– Че-пу-ха! И ты это прекрасно знаешь, дорогая моя Бетти.
– Ну, может быть, отчасти ты и права. – Она снова подняла голову и увидела, что Дом глядит на нее вопросительно. – Ладно, мне правда пора.
– О’кей, Бетти. Если тебя ждет сам Дом Джонс, то я, конечно, не должна тебя задерживать. Пока.
– Пока, Белл. Держись там.
Она выключила телефон и, облокотившись на ограждение, повернулась к Дому.
– Как дела?! – крикнула она.
– Башка трещит, – отозвался он. – Вчера слишком поздно лег.
– Я так и знала, что этим кончится.
– Слушай, кажется, вчера я вел себя как последняя свинья.
Бетти пожала плечами и слегка улыбнулась.
– Разве что совсем немножко.
– Слушай, не хочешь ко мне зайти? – предложил Дом. – У меня как раз цыпленок в духовке. И я совершенно трезв. – Он неуверенно улыбнулся, и Бетти почувствовала, как ее сердце тает. Сейчас Дом совершенно не напоминал того пьяного болвана, каким он был накануне вечером в «Ворчуне», да и есть ей хотелось, а жареный цыпленок по-домашнему выглядел очень соблазнительно. Ничего столь же вкусного и питательного она не ела уже месяца три.
– Хорошо, – кивнула Бетти. – Когда мне зайти?
– Сейчас, – ответил Дом. – Приходи прямо сейчас.
Когда Бетти вошла в прихожую, она сразу почувствовала дразнящий запах приготовленного по всем правилам цыпленка. А когда Дом наклонился, чтобы поцеловать ее в щеку, она заметила, что от самого Дома тоже пахнет очень приятно. Кончики его длинных волос были слегка влажными, и Бетти подумал, что он недавно принял душ. В гостиной работал телевизор – показывали сериал «Главный подозреваемый». Несмотря на то, что стояла середина лета и солнце только-только начинало клониться к закату, в комнатах было по-осеннему сумрачно из-за задернутых занавесок и наклеенной на стекло защитной пленки, и на мгновение Бетти показалось, что она попала в какую-то далекую северную страну – аскетичную и холодную. Во всяком случае, мысль о том, что за этими плотными занавесками по-прежнему царят солнечный свет, суета и шумный праздник раннего вечера в Сохо, казалась ей невероятной.
– Что будешь пить? Вино? Пиво? Бузинный сироп?
– А что есть?
– Сегодня вечером я собирался приналечь на сироп… ну, после вчерашнего, но тебя это не должно останавливать.
– Отлично. Я тоже выпью сиропа.
– Уверена?
Она кивнула. На самом деле Бетти всей душой хотелось выпить чего-нибудь покрепче, но разум твердил, что, когда завтра в шесть утра зазвонит будильник, она будет рада, что не последовала зову души.
– Слушай, – сказал Дом. – Я хотел бы перед тобой извиниться.
– За что?
– Вчера я вел себя неподобающим образом, и…
– Все нормально, Дом. Честное слово!
– Нет, не нормально, – убежденно возразил он. Дело в том… – Он замолчал и принялся свинчивать пробку с бутылки сиропа. – Дело в том, что, когда я выпью лишнего, я как будто возвращаюсь в прошлое и снова превращаюсь в безмозглого подростка.
– Ничего страшного, – заметила Бетти. – Мы все становимся немного другими, когда выпьем.
Дом покачал головой.
– Не совсем так. Некоторые люди в пьяном виде становятся лучше или, во всяком случае, выглядят лучше, чем они есть на самом деле. Такие люди кажутся нам веселее, счастливее, дружелюбнее, честнее, чем в своем обычном состоянии. Но есть и другие. Стоит им перебрать, и они становятся сентиментальными, слезливыми, инфантильными, склонными к самолюбованию… Совсем как я вчера.
– Ты забыл сказать – похотливыми и развратными, – добавила Бетти.
Дом страдальчески сморщился.
– Я… я действительно вел себя не по-джентльменски? – спросил он.
– А кто при прощании ущипнул меня за зад?
– Какой кошмар! Прости меня, Бетти, я – идиот. Развратный кретин самой высшей пробы. – Он вздохнул и некоторое время смотрел в пол. – В общем, прости меня, пожалуйста. Надеюсь, после вчерашнего безобразия ты не откажешься общаться со мной трезвым? Кстати, ты любишь сладкий картофель? – Он поднял голову и посмотрел на нее почти умоляюще.
«Кстати?.. Почему – кстати?» – подумала Бетти, но кивнула.
– Да, я люблю сладкий картофель.
– Вот и славно, – обрадовался Дом. – За несколько лет жизни с этой моей шизанутой вегетарианкой из Калифорнии я приобрел только одну полезную привычку, и эта привычка – любовь к сладкому картофелю. Я его просто обожаю!
И он бросился накрывать на стол. Пока Бетти, сидя на удобном мягком стуле, потягивала разведенный водой бузинный сироп и ела из глубокой миски чипсы «Кеттл», Дом достал из буфета толстую свечу, поставил в центр стола и зажег.
– Что бы ты хотела послушать? – спросил он, подойдя к полке с компакт-дисками. – Только не надо мне говорить, что «Стену»… Быть может, я и не помню, как ущипнул тебя за зад, зато я не забыл, что моя «Стена» тебе не нравится.
Бетти рассмеялась.
– Извини, что я тебе об этом сказала, но ты… слишком напрашивался на комплименты твоему музыкальному таланту! Нужно было тебя немного остудить.
– Сказала – и молодец. Если бы ты только знала, как меня достали все эти подхалимы и льстецы! Получить честный ответ порой даже приятно. Как ты относишься к рэгги? – Вынув из вращающейся стойки компакт-диск, он помахал им в воздухе, и Бетти кивнула. Через минуту зазвучали первые аккорды знойной ямайской музыки, и Бетти почувствовала, как напряжение прошедшего дня понемногу отпускает.
– Ну, как прошел твой первый рабочий день? – поинтересовался Дом.
Она рассмеялась.
– Я думаю, после того, как ты подслушал мой телефонный разговор, основное ты знаешь.
Он рассмеялся.
– Я тебя просто подкалывал. На самом деле я не слышал ни слова из того, что ты говорила. Честно. – Он зажег газ под сковородкой с водой и достал из холодильника пакет зеленой фасоли.
– Неплохо прошел, – медленно ответила она. – Конечно, хлопот хватало, но в целом…
Дом кивнул.
– Ладно, подожду недельку и задам тебе тот же вопрос – посмотрим, что ты тогда запоешь. Имей в виду, ни одна няня не продержалась у нас дольше четырех месяцев.
– Почему же ты не предупредил меня раньше?! – возмущенно воскликнула Бетти. – Твои дети мне понравились с самого начала, но если ни одна няня не смогла…
– Дети тут ни при чем, – перебил Дом.
– Значит, дело в Эйми?
– Да. – Дом кивнул и добавил сквозь зубы: – Характер у нее не сахар…
Бетти задумчиво покачала головой.
– На мой взгляд, Эйми не такая уж и… не такая уж и строгая.
– Не такая стерва, ты хотела сказать, – поправил Дом. – Ничего, подожди немного, Эйми еще себя покажет. – И, вооружившись ножницами, он принялся срезать кончики фасолевых стручков, чем сразу напомнил ей Донни, который с таким же сосредоточенным видом резал на полоски газету.
– Да нет, мне она показалась совершенно нормальной! – рассмеялась Бетти.
– Я думаю, это только потому, что ты не настоящая няня.
– Почему это я не настоящая?
– Я имел в виду – раньше ты ничем подобным не занималась, и тебе не с чем сравнивать. Ты не видела других детей и других мамаш… В этом отношении ты – чистый лист. – Дом улыбнулся. – А уж Эйми постарается вести себя с тобой наилучшим образом… во всяком случае – в первое время.
Бетти пожала плечами.
– Быть может, ты и прав. В конце концов, я проработала у нее всего один день, так что мне трудно судить, какова она на самом деле. Я, конечно, буду стараться, но если через четыре месяца меня выгонят, я не особенно расстроюсь. В конце концов, я приехала сюда не для того, чтобы работать няней.
Дом бросил на нее быстрый взгляд.
– А для чего ты приехала в Лондон?
– Чтобы увидать живую королеву.
Он рассмеялся.
– Ну а если серьезно? Я знаю, что ты всегда мечтала жить в Сохо, что для тебя этот район – лучшее место на свете и все такое, но чем ты хотела бы заниматься?
Бетти заглянула в свой бокал с сиропом и пожала плечами.
– Понятия не имею. Вообще-то, я приехала в Лондон, чтобы найти одного человека…
– Вот как? – Дом поглядел на нее с новым интересом в глазах. – И кого же?..
– Это долгая история, – ответила она. – Да и дело, в общем-то, не в этом. Понимаешь, как я думала?.. Я думала – вот я, такая замечательная, приеду в Лондон, и все, кто здесь живет, сразу захотят со мной подружиться, сделать меня частью своих жизней… Взять на работу, на худой конец… Я думала, что я все смогу, все сумею, что я гожусь для любого дела, и все это сразу же увидят, поймут и оценят. Знаешь, когда я только приехала, я даже ходила в «Ворчун» – хотела поступить туда на работу…
– Да? – Дом улыбнулся. – И что тебе там сказали?
– Меня очень далеко послали… Правда, проделано это было очень вежливо, но и тем не менее…
Он рассмеялся.
– Я могу тебя туда устроить. Хоть завтра, если захочешь.
– Не хочу. Уже не хочу. Когда я искала работу, я заходила во многие места, и каждый раз мне казалось – вот оно! Это моя судьба. Это место создано для меня, и лучшего мне не найти. Но теперь я, кажется, поняла, что моя судьба – по-прежнему просто точка на далеком горизонте, и за все это время я не приблизилась к ней ни на шаг. – Бетти пожала плечами. – В колледже я изучала искусство и дизайн. Быть может, это мне еще понадобится, а может быть, и нет. Моя работа няней тоже может оказаться призванием, а может не оказаться… Случиться может все, что угодно, к тому же я еще молода.
– Так и есть, Бетти. Так и есть.
– Моя бабушка… – Она ненадолго замолчала, пытаясь ухватить промелькнувшую в голове новую мысль. – Я всегда думала, что она прожила на Гернси всю свою жизнь. Я была уверена, что все ее инересы ограничивались нашим крошечным островком. Ее дом, ее муж, ее сын, ее любимый яхт-клуб – все, что она знала и любила, – все это находилось на Гернси. Но когда моя бабушка умерла, выяснилось, что в молодости она бывала в Лондоне. Она приехала сюда, когда была примерно в моем возрасте, и встречалась с известными джазовыми музыкантами, художниками и прочими знаменитостями. Один из художников даже написал ее портрет, который выставлен в Национальной портретной галерее.
– Портрет твоей бабушки? Ты серьезно?..
– Честное слово. – Бетти кивнула. – Но дело не в этом. Я вот о чем подумала: ведь бабушка когда-то начинала свою взрослую жизнь почти так же, как я: у нее были и планы, и надежды, и представления о том, как должна сложиться ее судьба, но в итоге она снова оказалась на острове, где прошло ее детство, и даже родила сына, которого до конца жизни терпеть не могла. А раз так… Выходит, на самом деле нужно просто плыть по течению, потому что жизнь всегда может повернуться не так, как рассчитываешь… – Она снова пожала плечами. – А ты как думаешь?
Дом кивнул.
– Возможно, ты и права, – сказал он задумчиво. – Наверное – права. Я как-то об этом не задумывался. В моем случае все достаточно просто. Чуть не с самого детства я двигался к своей цели практически по прямой, никуда не сворачивая и не отклоняясь, и достиг почти всего, о чем мечтал.
– Да, конечно, – согласилась Бетти. – Но ведь ты еще достаточно молод.
– Говорят, это проходит.
– Пусть так. И все равно это не значит, что стать известным музыкантом с самого начала было твоим… твоим предназначением. Быть может, пройдет еще несколько лет, ты бросишь музыку и станешь… Ну, не знаю, может быть, даже фермером. Ты будешь разводить овец и свиней, а если кто-то спросит тебя о прошлом, ты только разведешь руками и скажешь: «Я нашел свое настоящее место в жизни. Для этого я появился на свет, и ничего другого мне не надо. Даже не знаю, какого черта я потратил столько времени на эту дурацкую поп-музыку!»
Дом задумчиво почесал подбородок.
– Гм-м… – проговорил он. – Фермер-свиновод?.. В этом что-то есть. А знаешь, я действительно мог бы им стать. Честное слово – мог бы! А ты была бы женой фермера-свиновода… – Дом рассмеялся, словно стараясь загладить неловкость своего последнего замечания, но Бетти никакой неловкости не заметила. Напротив, его слова показались ей почти пророческими, и сердце Бетти болезненно сжалось в груди. Будто наяву она увидела, как сидит вместе с Домом и его детьми за длинным деревянным столом и разливает из кувшина молоко в грубые глиняные кружки, а за окном виднеются акры зеленеющих полей и стада гладких, розовых свиней. Она даже ощутила запах простой и здоровой пищи из очага, в котором что-то поджаривалось на большой закопченной сковородке. Она, Бетти Дин, – жена фермера! Жена бывшей поп-звезды. Жена бывшего выпивохи, неудержимого бабника и любителя плотских удовольствий, который перевоспитался и вернулся к корням… Все это Бетти видела, чувствовала, обоняла несколько невероятно долгих мгновений, и лишь усилием воли ей удалось выкинуть эти соблазнительные картины из головы…
Ну вот, опять ты за свое, упрекнула себя Бетти. Интересно, до каких пор она будет провидеть свою судьбу в каждом вскользь оброненном замечании, в каждом туманном намеке? Уж конечно, ее будущее никоим образом не может быть связано с фантастическими планами Дома забросить музыку и, сделавшись фермером, разводить свиней. Ее будущее и ее судьба связаны только с настоящим: с остатками бузинного сиропа в бокале, с жарящимся в духовке цыпленком и со сладким картофелем, потому что каждый, кто строит великие планы, может очень легко снова оказаться на Гернси, чтобы год за годом изнывать от одиночества в старом, холодном доме на краю утеса.
– Тебе грудку или ножку? – спросил Дом, занося разделочный нож над золотистой, истекающей жиром тушкой цыпленка.
– И того, и другого, – ответила Бетти, возвращаясь от своих возвышенных мыслей к цыпленку насущному. – Спасибо.
Еда была по-настоящему вкусной – она даже удивилась, что Дом умеет так хорошо готовить. Цыпленка Бетти уписывала за обе щеки, не забывая, впрочем, делать перерывы, чтобы рассказать Дому об Арлетте, о ее таинственной наследнице, о Гидеоне Уорсли и Южном синкопированном оркестре, об Александре и ее полном замечательной винтажной одежды агентстве, а также о женщине по имени Клара Каперс.
Ее рассказ потряс Дома до глубины души.
– Поразительно! – воскликнул он, глодая цыплячье крылышко. – Ты могла бы написать об этом книгу.
– Наверное, могла бы, – согласилась Бетти. – К сожалению, пока мне не хватает самого главного – конца. Когда я буду хотя бы приблизительно знать, чем все закончилось, тогда, быть может, я и попробовала бы записать бабушкину историю.
– А как, собственно, ты собираешься это узнать? – поинтересовался Дом.
– Пока не знаю. Один приятель Александры, – он специалист по истории британского джаза, – обещал выяснить все, что можно, о гастролях Южного синкопированного оркестра в Лондоне. А Джон – ты его видел, он торгует на рынке старыми пластинками – обещал, что поищет информацию в старых газетах.
– Это его лоток стоит прямо напротив твоих дверей?
– Да.
– Похоже, он неплохой парень.
– Да, он очень славный.
– И влюблен в тебя по уши.
Читать бесплатно другие книги:
