Детектив для уютной осени Устинова Татьяна

– Я? – Она все-таки посмотрела на него. – Ни с кем. Я спустилась и пошла в столовую.

– Ты говорила: не шуми! И еще что-то про камень. Что за камень? Изумруд?

– Да ни с кем я не разговаривала ни в каком коридоре, – возмутилась преобразившаяся дочь Сантаны, – говорю же! Я спустилась, чтобы добыть еду. Пусти меня, я пойду.

Василий Васильевич почему-то посторонился.

Она шмыгнула носом, выглянула в коридор, покрутила головой и моментально пропала с глаз, словно просочилась в щель между мирами.

Василий Васильевич вышел следом, тоже покрутил головой – никого не было в коридоре – и вернулся в гостиную.

– Василий! – набросилась на него Нинель Федоровна. – Куда ты делся?! Остывает все!

Он посмотрел на Лючию, которая беседовала с Емельяном Ивановичем и не обратила на его возвращение никакого внимания – и хорошо, иначе пришлось бы снова выбегать в коридор! Софья сразу же пристала с вопросами, когда и куда они завтра пойдут гулять, а Стас пошутил, что если во время каждой их совместной прогулки будут находить по трупу, людей не хватит.

Домоправительница поторапливала его, и Меркурьев, раздумывая, уселся за стол. Перед ним на огромной тарелке помещалась приблизительно половина утки, какие-то затейливые овощи, горка риса и что-то еще.

Василий Васильевич стал строить планы, как бы половину от половины переправить последовательнице и проводнице. При мысли о том, что она сидит одна у себя в комнате голодная и простуженная, а они все тут пируют, ему становилось неловко.

Он отломил половину от половины утки и ту, что была с ногой, – самую аппетитную! – потихоньку отложил на хлебную тарелку.

Виктор Захарович налил еще по стопочке. Вид у него был жизнерадостный.

– А ты не охотник, Василий Васильевич?

Меркурьев отрицательно покачал головой. Он ел утку, и ему казалось, что ничего вкуснее он в жизни не пробовал, сразу забылись ночные голоса, и метания в темноте, и неловкость перед Антипией.

Как ее на самом деле зовут? А, Марьяна, Мура!..

А Лючию как зовут на самом деле? Нужно будет узнать у Захарыча.

– Здесь, в лесу, охотничий домик есть, – продолжал хозяин. – Уж не знаю, кто и когда его поставил, поговаривали, что Фридрих Великий, он знатный был охотник. Мы детьми все туда бегали, надеялись привидения увидеть.

– Это ты к чему, Виктор Захарович? – не понял Меркурьев. Разговаривать о привидениях ему не хотелось.

– К тому, что на охоту можем сходить, – неожиданно заключил старик. – Заодно домик посмотрим.

– Архитектурный шедевр? – спросила Лючия и улыбнулась.

Меркурьев жевал.

– Да какой шедевр, так, память старины, – сказал Виктор Захарович.

– А я охочусь, – сообщила красавица, все посмотрели на нее. – И ружье у меня с собой, и снаряжение. Отчего же не сходить, если вы приглашаете!..

«Должно быть, пойнтер тоже с собой, – подумал Меркурьев, – и грум. А лошадь?..»

– Да я вон Василия приглашал, – пробормотал Виктор Захарович.

– Мы его уговорим, – пообещала Лючия. – Вы дадите себя уговорить?

– Я? – переспросил Василий Васильевич как дурак. – Конечно. Уговаривайте.

– Завтра, – пообещала красавица. – Все завтра. Нынче уже поздно.

– Я вот что хотел спросить, – произнес Меркурьев громко. – Никто ночью не слышал, как покойник на улицу выходил? Если он с четырех утра в камышах лежал, значит, вышел сразу после трех. Никто не слышал?

– Охота тебе вспоминать ерунду всякую, – пробормотала Софья. – Какая разница, кто слышал, кто не слышал! У меня вот сон чуткий, от малейшего шороха просыпаюсь, а ничего не слыхала.

– Мы все раньше разошлись, – сказала Нинель Федоровна виновато. – Я сразу после двух ушла, решила, что без меня обойдутся. Витя еще раньше, в полвторого, должно быть. Я им только водки оставила и закуски обновила. Но они уже ни есть, ни пить не могли.

– И двери были заперты?

Нинель с тревогой посмотрела на Виктора Захаровича.

– Заперты, – сказала она, словно вспоминая. – Мы на ночь всякий раз запираем!.. Витя эту запер, в гостиной. А я ту, большую.

– И ночью никто на прогулку не выходил и не возвращался? – спросил Меркурьев у остальных.

Лючия ему улыбнулась. Стас пожал плечами и сделал рожу. Кристина сказала, что спала как сурок – ее пушкой не разбудишь, сон ее решительно не чуток. Емельян Иванович заверил Меркурь_ева, что «ночью потребно спать». А Софья покрутила пальцем у виска.

– Утром я пошел бегать, – сообщил Василий Васильевич. – Весь дом спал. Я вышел через эту дверь, – он кивнул, показывая. – А когда вернулся, запер ее. Ветер был, я подумал: вдруг распахнет? Потом я пошел в вестибюль выпить кофе. В это время прибыл Емельян Иванович.

– Истинная правда, – сказал человечек. – Вы были так любезны, впустили меня и предложили чашку чая!..

– И ту, большую дверь, когда позвонил Емельян Иванович, я отпирал. Она была закрыта.

– Ну и что?! – не выдержала Софья.

– Рано утром все двери были заперты. Получается, что за покойником, когда он ночью ушел на маяк, кто-то закрыл дверь. Вот я и спрашиваю: кто?

– Ах ты, мать честная, – пробормотал Виктор Захарович. – А ведь точно! Получается, кто-то запер!..

– Убийца, – равнодушно уронила Лючия. – Он прокрался следом за молодым человеком, убил его, оттащил к маяку, а потом вернулся сюда и закрыл за собой дверь. Убийца – один из нас.

– Будет вздор молоть, – сурово оборвала ее Нинель Федоровна. – На ночь-то глядя.

Лючия легко поднялась и стремительно пошла к выходу. Мех, переброшенный через локоть, волновался и переливался на ходу.

Не дойдя нескольких шагов до двери, она повернулась и приблизилась к Меркурьеву.

Он, принявшийся было за утку, замер с куском во рту.

Лючия слегка дотронулась до его плеча.

– Вы поможете мне найти убийцу, – утвердительно сказала она. – Или зло понесется дальше и разлетится по всей Земле.

– Ой-е-ей, – передразнила Софья. – Зло понесется! Вы подумайте!

Лючия еще секунду постояла и стремительно вышла.

Меркурьев длинно, как страус, сглотнул.

– Она здесь тоже в первый раз? – спросила Кристина ей вслед. – Как и большинство присутствующих?

– В первый, в первый, – сказал Виктор Захарович. – Эх, как хороша, глаз не оторвать! И решительная!

– По-моему, дура какая-то, – фыркнула Софья. – Убийц она будет изобличать, видали! Выдумала ерунду какую-то!

– А двери и впрямь все были с ночи заперты, – продолжал хозяин.

– И утром заперты, – подхватил гость. – А человек выходил!

– Да за ним его собутыльник закрыл, и все дела, – сказал Стас с досадой. – Чего вы придумали на пустом месте детектив?! И менты считают, что ничего криминального, несчастный случай! Оттуда то и дело кто-нибудь падает! С маяка!

Виктор Захарович словно воспрянул духом:

– А ведь так могло быть! Один ушел, другой за ним запер! А я голову сломал, кто ночью по дому ходил! Выходит, никто и не ходил!

Василий Васильевич сказал, что все это очень легко проверить. Завтра надо спросить запившего друга, и сразу станет ясно.

– Если он до белой горячки не допьется, конечно, – добавил Меркурьев разумно.

На соседнем стуле он сгруппировал тарелку с утиной ногой, помидор, соленый огурец, ломоть хлеба. Вся контрабанда помещалась на льняной салфетке, чтобы можно было связать, как узелок, и донести.

Он не хотел, чтоб еду Антипии отнесла Нинель Федоровна.

Василий Васильевич, пряча узелок за спиной и продвигаясь к двери задом наперед, пожелал всем доброй ночи.

– Бог даст, без происшествий, – сказала Нинель. – Ну, отдыхайте, отдыхайте! Завтрак попозже будет, чтобы все выспались.

Василий Васильевич взбежал по пологой деревянной лестнице, оберегая свой узелок, прислушался – было тихо, никаких подозрительных разговоров, – и постучал в соседнюю с собственной дверь.

– Кто там? – отозвались приглушенно. – Я уже легла.

– Это я, – прошипел Василий Васильевич. – Поесть принес.

Какое-то время ничего не было слышно, потом раздалось шуршание, шаги, и дверь приоткрылась.

В свете торшера Василий Васильевич увидел блестящий глаз.

– Еда, – сказал он и сунул в проем узелок. – Открывай.

Глаз моргнул. Потом дверь медленно распахнулась, и он вошел.

Комната вещуньи была такой же большой, как и его собственная, но какой-то другой. Окна оказались с другой стороны, не так стояла мебель, и обнаружился маленький эркер – точная копия того, в котором они сегодня завтракали с Кристиной. В эркере помещались круглый столик и два стула.

В распахнутой створке окна шумел буковый лес, а моря почти не было слышно.

– Мне кажется, я заболела, – шмыгая носом, призналась духовная дочь Сантаны.

– Разумеется, – согласился Василий Васильевич. – Целый день на ветру в каких-то лохмотьях!..

– Сари – самая удобная одежда в природе.

– И самая теплая, – подсказал Меркурьев. – Где свет зажигается?

В этом доме он у всех то и дело спрашивает, где зажигается свет!..

Он развязал салфетку с утиной ногой и рядом выложил соленый огурец и хлеб. Получился натюрморт.

– Садись и поешь, – предложил Василий Васильевич.

– Спасибо, – уныло отозвалась Антипия, приткнулась к столу и первым делом откусила огурец.

Василий Васильевич устроился напротив, молодецки закинув ногу на ногу. Антипию он рассматривал, совершенно не стесняясь.

Короткие светлые волосы торчали в разные стороны. Кожа на лице оказалась очень белой, на носу немного побрызгано веснушками. Кончик этого самого веснушчатого носа чуть-чуть загибался вверх, придавая лицу смешливое выражение. Маленькое ухо – Меркурьеву было видно только одно – плотно прилегало к голове, в мочке три дырки, но никаких серег.

Антипия мельком взглянула на него и вздохнула.

– Ты же была смуглая, – сказал он первое, что пришло в голову. – А сейчас белая.

Она опять вздохнула.

– У меня сто литров тонального крема, – объявила она. – Можно обмазаться с головы до ног.

– Зачем? Ты что, актриса?

Она помотала головой – нет, не актриса.

– Я вегетарианка, – объявила она и взялась за утиную ногу. – Как ты думаешь, Всевышний покарает меня, если я это съем?..

– Всевышнему нет никакого дела до твоего рациона, – сказал Меркурьев. – У него полно других забот. Ешь.

Ровными квадратными зубами она впилась в ногу, закрыла глаза и застонала.

– Каф фкуфно. Гоф нифево факофо не ефа, – призналась она.

– Если ты год не ела, – тоном собственной бабушки назидательно молвил Меркурьев, – неудивительно, что заболела. Ешь.

Он хотел спросить, откуда она узнала про тело – до того, как они увидели его в траве за маяком. Он хотел спросить, с кем она разговаривала в коридоре, когда он ее поймал, а еще, как она дурит людей, вызывая духов, но решил со всем этим повременить.

Василий Васильевич выбрался из-за стола, нашел на комоде маленький электрический чайник – у него в комнате тоже был такой, – налил воды и включил. Потом вышел, велев ей дверь не закрывать, и вернулся с круглой пузатой бутылкой под мышкой. В руке у него был лимон.

– Узбекский, – сказал он, показывая ей лимон.

Она помычала и покивала, хищно обгладывая утиную ногу.

– А больше нет?

Василий Васильевич развел руками:

– Ну, извините! И это от сердца оторвал, контрабандой доставил!.. Нужно было пойти и поужинать.

– Ты знаешь, – объяснила она, поедая хлеб, – мне так хотелось все с себя смыть!.. И грим, и запах тюрьмы, и воспоминания о мертвеце. А без грима я… не могу.

– Зачем тебе грим? Чтобы дураки больше верили?

– Не-не-не, – она помотала головой, белые волосы разлетелись в разные стороны, и она неловко заправила их за ухо, стараясь не запачкать жирными от утки пальцами. – Если бы я говорила все, что говорю, и выглядела бы, как я, мне вообще никто не поверил бы.

– Я так и сказал. С точкой во лбу и черными волосами до пояса тебе проще морочить людям голову.

– Точка называется «бинди», и я не морочу головы.

– Да, конечно. Ты вызываешь дух Канта, и он является!

Она насупилась.

– Дух Канта ни при чем.

– Тогда в чем дело?

Она доела хлеб и вытерла пальцы о теплые пижамные брюки. Василий Васильевич обратил внимание, что на ее пижаме вышита овца. Спереди овечья морда, устроившаяся щекой на облаках, а на спине – овечий зад с хвостом. Хвост свисал с облака.

– Я не могу тебе рассказать, – Антипия посмотрела на него виновато. – Правда, не могу.

– Ты секретный агент?

– Нет, но рассказывать не стану. Ты все равно ничего не поймешь.

– У меня высшее образование, – предупредил Василий Васильевич. – И я кандидат технических наук!

– В общем, – продолжала Антипия, – ты все правильно понимаешь. Есть игра, маскарад. Это просто… видимая часть происходящего. А есть невидимая, и этого я не могу объяснить, не спрашивай меня!..

– То есть никакой дух не является? Стол не стучит, блюдце не вертится? Правильно я понимаю?

Она молчала и исподлобья смотрела на него.

Чайник вскипел, Василий Васильевич сунул в кружку пакет и залил его кипятком. Потом отрезал лимонный круг – изрядный.

– Нет, ты скажи мне, – оглядываясь, проговорил он. – Ведь все это вранье?

Она вздохнула, сморщилась, зашарила в кармане, ничего не нашла, закрылась руками и чихнула.

– Будь здорова. Так, значит, вранье?

– Спасибо. Если тебе так проще, считай, что вранье.

– Терпеть не могу человеческой глупости, – вдруг вспылил Василий Васильевич. – Ну как это так?! Люди в школе учатся, некоторые даже в институтах, а тут духи, потусторонние силы, какая-то связь между вселенными, межвременная ткань, чушь собачья!

Антипия согласно кивала – довольно горестно. Да, мол, сколько еще невежества вокруг!..

– Мне сегодня рассказали, что цивилизаций на нашей планете будет семь, а сейчас мы живем в четвертой. Или в пятой, что ли?! Атланты возродятся и всякая такая ересь.

– Атланты, – сморкаясь, сказала Антипия, – не возродятся. Их и было-то всего ничего. Их мало, а работы много. Больше не придут, устали они. Все сидят по домам давно.

– Кто? – тупо спросил Меркурьев, и Антипия спохватилась:

– Никто, я просто так. Ты пошутил, я тоже пошутила.

– Как ты вызываешь духов?

Она вздохнула, и опять горестно:

– Ну как? Прошу их явиться. Они отвечают. Иногда появляются, а иногда нет, это заранее никогда не скажешь. А иногда, – она оживилась, – зовешь одного, а появляется другой! И долго не признается, что он не тот! Они так над нами смеются.

– Ты что? – спросил Меркурьев, которого осенила догадка. – Ненормальная?..

Она кивнула, довольно жизнерадостно на этот раз.

– Понятно, – пробормотал он.

А что, пронеслось у него в голове, вполне возможно. Я ничего о ней не знаю, и никто ничего о ней не знает, кроме подозрительного: она прибыла на слет магов, вызывает духов, носит странные, нелепые одежды, говорит нелепые слова. Вполне возможно, что она ненормальная!..

Мало ли людей с навязчивыми состояниями!..

Но откуда-то она знала о мертвом человеке! Ходила утром гулять, наткнулась на него и никому не сказала? Решила дождаться кого-то, кто нашел бы тело вместо нее? Это глупо – она была там от начала до конца, и на пляже, и в отделении!..

И кто-то явно помогает ей в ее мистификациях здесь, в доме! Кто станет помогать безумной?..

Да, и еще!..

– Ты сказала там, внизу, что не пойдешь в гостиную, потому что ты их боишься.

Антипия вскинула голову и посмотрела на него.

– Кого ты боишься? Ты же всех видела сто раз.

– Я просто так сказала, – пробормотала она.

– С кем ты разговаривала в коридоре у камина?

– Я не разговаривала!

– Тогда кто разговаривал?

– Я не знаю! – почти крикнула она. – Что ты ко мне пристал? Я не разглядела! Я слышала, но не разглядела.

Василий Васильевич вытаращил глаза. Такой поворот событий не приходил ему в голову.

– То есть, – сказал он и налил в чай коньяку, – ты спустилась по нашей лестнице, вышла в коридор и услышала, что там разговаривают. О чем они говорили?

– Ох, – Антипия вздохнула, припоминая. – Сначала один велел другому не шуметь. А тот говорит: это не я! Потом что-то про камень, про то, что все прибыли. Этот еще говорит: двери закрой! А тот ему: я закрыл.

– Так, – сказал Меркурьев. Он слышал примерно то же самое. – А где именно они разговаривали?

– По-моему, где-то близко, – ответила Антипия. – Во всяком случае, недалеко.

– Да ну тебя, – рассердился Василий Васильевич.

Он поставил перед ней кружку, а сам сел напротив.

– По-разному бывает, – возразила Антипия, принюхиваясь к пару, который источала кружка. – Бывает, разговаривают совсе-ем далеко, а слышно отлично. А бывает, под боком, но ничего не разобрать. Или помехи кто-нибудь наводит, или специально так разговаривают.

– Какие помехи? – вновь раздражаясь, спросил Василий Васильевич. – Кто наводит?

Она сделала глоток, зажмурилась и посидела молча.

– Я правда не видела, – вымолвила она в конце концов. – Я бы сказала, но не знаю. Ты выброси все это из головы. Это… не наше дело.

– Какое именно дело – не наше? – осведомился он.

– Видишь, как мне нужен грим? – спросила она. – Пока я была в сари, саронге и с третьим глазом, тебе и в голову не приходило задавать мне все эти вопросы. И никому не приходит! А когда я – как я, все сразу по-другому. Мне нельзя быть собой.

– Оставайся собой всегда, – пропел Василий Васильевич, – даже если придет беда или станет камнем вода-а!..

Антипия сосредоточенно дула на чай, делала глоток и опять принималась дуть.

– Ты никому не расскажешь?

– О чем?

– Что я… не такая?

– Я не такая, – не удержался Василий Васильевич и выбрался из-за стола, – я жду трамвая!

И прочел ей небольшое наставление. Она уже взрослая девушка, нужно найти себе более уважаемое занятие, чем дурить обывателей по провинциальным гостиницам. Нельзя так беззастенчиво пользоваться людским невежеством. Впрочем, невежество – полбеды!.. Наверняка есть люди, задавленные страданиями или трудными жизненными обстоятельствами, и им она тоже морочит голову, обещая ответить на трудные вопросы или помочь там, где никто не в силах помочь, а это гнусно. Человечество склонно к мистике, людям хочется чудес, это понятно, так было на протяжении всей истории человечества, но беззастенчиво этим пользуются только шарлатаны и жулики. Даже инквизиция, сотни лет сжигавшая на кострах тысячи женщин, честнее, потому что отцы-инквизиторы свято верили, что сжигают ведьм, то есть очищают род людской от скверны и ереси, а то, что делает она, Антипия или как ее там зовут по правде, не поддается вообще никакой оценке. С этим нужно покончить.

– Я покончу, – сморкаясь, пообещала Антипия или как ее там по правде, когда Василий Васильевич выдохся и замолчал. – Только пока никому не рассказывай, что ты меня… разоблачил.

Меркурьев великодушно пообещал не рассказывать, но дал ей три дня срока на осознание.

– Я оставляю за собой полную свободу действий, – сказал он. – Через три дня ты должна перед всеми извиниться за обман. Или я сделаю это за тебя.

– Спасибо за ужин, – уныло протянула Антипия. Как видно, уже начала осознавать. – Я бы полежала немного.

Он пожелал ей спокойной ночи и удалился к себе.

У него в комнате было намного холоднее – ночной влажный ветер шевелил и отдувал шторы, – и море шумело гораздо ближе: шу-уф, шу-уф.

Не раздеваясь, Меркурьев бухнулся на кровать и заложил руки за голову, собираясь как следует подумать.

Через минуту он спал, сладостно посвистывая носом.

А в коридоре неспешно разговаривали двое. Если бы Василий Васильевич слышал их разговор, он бы многое понял. Он понял бы все, до конца!..

Но он не слышал.

Утро выдалось серенькое и теплое. Море, укутанное одеялом тумана, едва слышно вздыхало и тихонько плескало в песок. Меркурьев бежал сквозь влажную серость, обливаясь потом.

Сегодня бежать было гораздо тяжелее, чем вчера. Мышцы отказывались служить. Василий Васильевич приказывал ногам двигаться, пружинить, вздыматься – чтобы бег был красивый, атлетический! – а выходило стариковское шарканье. Ноги не пружинили и не вздымались, протестовали против насилия. С грехом пополам Меркурьев доволок себя до лестницы, поглядел вверх, ужаснулся при мысли, что туда можно забежать, и пустился в обратный путь.

Напротив маяка он попытался заставить себя ускориться, чтобы скорее миновать страшное место, наддал, и это привело к тому, что на полпути к дому он изнемог окончательно.

К каменной террасе он поднимался в несколько приемов, а когда поднялся, вынужден был опрометью кинуться в кусты – его сильно тошнило, и он боялся, что вырвет прямо на брусчатку.

Посидев в кустах, он кое-как заполз обратно на террасу и повалился в холодное плетеное кресло. Дышал он коротко и часто.

Ничего-ничего!.. Просто так, для удовольствия, бегают исключительно пенсионеры и худеющие барышни, он же бегает как настоящий спортсмен, до полного изнеможения, до обморока. Только такой бег имеет смысл. Главное – победа над собой, а все остальное не важно.

Василий Васильевич пошевелился – движение вызвало у него новый приступ тошноты – и попытался сплюнуть сухую колкую слюну. Ничего не вышло.

– Ты, дядя, помереть, что ль, решил? – раздался рядом хриплый голос. – Плохо тебе?

Меркурьев с трудом повернул себя в кресле и посмотрел.

По соседству, боком к нему, сидел друг покойного. Кажется, его зовут Александр Федорович.

Друг покойного был несвеж, небрит, облачен в спортивный костюм и шлепанцы, надетые на носки. Наброшенное на плечи одеяло довершало картину.

– Может, «Скорую» тебе вызвать, дядь?

– Спасибо, не надо, – выдавил атлет Меркурьев.

– Да это верно, чего ее вызывать-то, все равно они ничего не могут. Э-эх!.. Вон друг мой Ванюшка во цвете лет погиб, и никто ничего сделать не смог!.. Выпей со мной, дядь. Тебе хуже не станет, а мне бы друга помянуть!..

Василий Васильевич, которого при мысли о выпивке опять неудержимо потянуло в кусты, сказал, что пить сейчас никак не может.

– А ты чего, зашитый, что ли?

– Я бегал, – сказал Василий Васильевич.

– Зачем?

Это был сложный вопрос. Как ответить на него другу покойного, Меркурьев толком не знал, поэтому сказал, что бегал он для здоровья.

– Ты и так еле ноги несешь, – удивился друг покойного. – И еще бегаешь?