Последние Девушки Сейгер Райли
– Значит, ты из-за Лайзы перестала прятаться?
Сэм поднимает на меня глаза.
– А ты как думаешь?
– Думаю, да. Тебя оно потрясло так же сильно, как и меня.
Сэм молчит.
– Я права?
– Может быть, – говорит она.
– И ты решила наконец-то со мной повидаться. Потому что тебе было любопытно, какая я.
– Ой, да я и так о тебе все знаю, – отвечает Сэм.
Она откидывается на спинку дивана, наконец позволяя себе устроиться поудобнее. Потом небрежно закидывает ногу на ногу, кладя левую ступню на правую коленку. Руки освобождаются и ложатся по обеим сторонам от нее на спинку дивана, простираясь, будто крылья. Я тоже раскрываюсь – подаюсь вперед на своем кресле и опускаю руки.
– Полагаю, тебя ждет сюрприз.
Сэм выгибает бровь. Ее брови прорисованы черным карандашом, и от этого жеста под полоской сажи проглядывает несколько тонких волосков.
– Мисс Куинси Карпентер ни с того ни с сего бросает вызов.
– Никакой это не вызов. Я просто констатирую факт. У меня много тайн.
– Они есть у всех нас, – отвечает Сэм. – Но ты ведь не просто звезда-хозяюшка, какой прикидываешься в своем блоге?
– Почему ты решила, что я там кем-то прикидываюсь?
– Потому что ты – Последняя Девушка. А с нами все иначе.
– Нет, я не Последняя Девушка, – отвечаю я, – и никогда не была ею по-настоящему. Я – это просто я. Нет, я не буду врать, утверждая, что не вспоминаю о случившемся. Вспоминаю. Но не часто. Для меня это осталось в прошлом.
Не похоже, чтобы Сэм мне поверила. Теперь уже обе ее нарисованные брови вздернуты.
– То есть ты хочешь сказать, что излечилась с помощью целебных кулинарных упражнений?
– Они помогают, – отвечаю я.
– Тогда докажи.
– Доказать?
– Ну да, – говорит Сэм, – испеки что-нибудь.
– Прямо сейчас?
– Именно.
Сэм встает, потягивается и поднимает меня со стула.
– Покажи мне, какая ты на самом деле.
Выпечка – это наука, такая же строгая, как химия или физика. В ней есть свои правила, которым надо неукоснительно следовать. Стоит переложить чего-то одного и недоложить другого, как тебя неминуемо ждет крах. Я нахожу в этом утешение. В окружающем мире, где мужчины тихо крадутся с остро заточенными ножами, царит неуправляемый хаос. А в кондитерском деле нет ничего, кроме стройного порядка.
Вот почему существует сайт «Сладости Куинси». Закончив колледж, получив диплом маркетолога и переселившись в Нью-Йорк, я по-прежнему воспринимала себя жертвой. Как и все остальные. Казалось, что выпечка была единственным шансом что-то изменить. Мне хотелось залить свою текучую, аморфную жизнь в человекообразную формочку и выставить максимальную температуру, чтобы в итоге на свет появилось нечто мягкое, упругое и свежее.
Пока что все получалось.
Пройдя на кухню, я расставляю на столешнице два ряда мисок, отличающихся по размеру в зависимости от их содержимого. В самых больших основные компоненты – холмики муки и сахара, громоздящиеся как снежные сугробы. В средних ингредиенты для склейки: вода, яйца, масло. Самые маленькие несут в себе больше всего силы – там лежат вкусовые добавки: тыквенное пюре, цедра апельсина, корица, клюква.
Сэм неуверенно смотрит на продуктовую шеренгу:
– Что будешь печь?
– Мы будем печь тыквенно-апельсиновый кекс.
Я хочу, чтобы Сэм на опыте познала законы кондитерского дела, ощутила чувство безопасности, которое оно приносит. Хочу, чтобы она поняла, как благодаря выпечке мне удалось стать чем-то, кроме той девушки, с воплями убегающей через лес из «Соснового коттеджа».
Если она поверит, значит, это, наверное, и правда так.
Сэм не двигается с места, смотрит сначала на меня, потом по сторонам. На мой взгляд, кухня, выдержанная в спокойных сине-зеленых тонах, выглядит уютно. На подоконнике стоит ваза с ромашками, на стенах висят кричаще-яркие прихватки. Техника самая современная, но с винтажным дизайном. Сэм оглядывает кухню с едва скрываемым ужасом. У нее вид одичавшей девочки, которую вдруг поместили в лоно цивилизации.
– Ты умеешь печь? – спрашиваю я.
– Нет, – отвечает Сэм, – разве что в микроволновке.
И смеется – резким, хрипловатым смехом. Он заполняет кухню, и он мне нравится. Когда я на кухне одна, меня окружает гробовое молчание.
– Поверь мне, это просто, – говорю я.
Я ставлю Сэм перед одним рядом мисок, а сама подхожу к другому. Потом постепенно, шаг за шагом, показываю, как соединить масло и сахар; как добавить к ним муку, воду и яйца; как слой за слоем вводить вкусовые добавки. Тесто Сэм месит точно так же, как говорит, – резкими, отрывистыми движениями. Над ее миской взметается столб муки, во все стороны летят хлопья тыквенного пюре.
– Э-э-э… Я все правильно делаю?
– Почти, – отвечаю я, – только надо чуточку нежнее.
– Все мои парни говорили то же самое, – шутит Сэм, но все же прислушивается к моему совету и начинает смешивать компоненты не с такой разрушительной силой.
Результат не заставляет себя долго ждать.
– О, получается!
– Гонку выигрывает медлительный и упорный. Это десятая Заповедь моего блога.
– Тебе нужно написать книгу «Выпечка для идиотов».
– Я и сама об этом подумываю. Только без идиотов.
– А как насчет книги о «Сосновом коттедже»?
Услышав два эти два слова, произнесенные вместе, я коченею. Взятые по отдельности, они не имеют надо мной никакой власти. Сосновый. Коттедж. Совершенно безобидные звуки. Но в сочетании они обретают остроту ножа, которым Он ударил меня в живот и плечо. Стоит сейчас моргнуть, как перед глазами вновь встанет выбегающая из леса Жанель, по виду еще живая, но на деле уже мертвая. Поэтому я держу глаза открытыми и таращусь на тесто, которое загустевает в миске передо мной.
– Эта книга получилась бы до ужаса короткой, – произношу я.
– Ну да.
В голосе Сэм присутствует какая-то фальшь, она будто нарочно делает вид, что до нее только сейчас дошло, что о тех событиях я ничего не помню.
– И правда.
Она тоже таращится, только не на свою миску, а на меня. Я чувствую, как в мою щеку упирается ее взгляд, такой же теплый, как полуденное солнце, пробившееся в кухонное окно. Меня охватывает неприятное чувство, что она каким-то образом меня испытывает. Что я испорчу все дело, если отвечу на ее взгляд. Мне не остается ничего другого, кроме как и дальше смотреть на тугой, тускло поблескивающий комок теста на дне миски.
– Ты читала книгу Лайзы? – спрашиваю я.
– Не-а, – отвечает Сэм, – а ты?
– Нет.
Не знаю, зачем я солгала. И это тоже ложь. На самом деле я знаю: чтобы немного выбить Сэм из колеи. Уверена, она предполагает, что книгу Лайзы я прочла от корки до корки, что вполне соответствует действительности. Нет на этом свете ничего скучнее предсказуемости.
– Вы с ней никогда не встречались? – продолжаю я.
– Лайза не имела такого удовольствия, – отвечает Сэм, – а ты?
– Я говорила с ней по телефону. О том, как справиться с переживаниями. О том, чего от нас ожидают окружающие. Но это совсем не то же самое, что встретиться лично.
– И уж точно совсем не то же, что вместе печь кекс.
Сэм слегка толкает меня бедром и опять смеется. Какую бы проверку она мне ни устроила, мне удалось ее пройти.
– Теперь пора ставить их в духовку, – объявляю я и с помощью деревянной лопаточки выкладываю тесто на противень.
Сэм просто опрокидывает над ним миску, но промахивается, и ее тесто шлепается на стойку.
– Черт! – восклицает она. – А где я могу взять такую же плоскую штуковину, как у тебя?
– Лопаточку? Вон там.
Я показываю на шкафчик за ее спиной. Она с силой дергает ручку не того ящика. Запертого ящика. Моего ящика. Внутри что-то позвякивает.
– Что в нем?
– Не трогай!
Голос звучит немного сердито и гораздо более напугано, чем мне хотелось бы. Дрожащей рукой я проверяю ключ на шее, будто он каким-то волшебным образом мог найти путь к замку ящичка. Но он, конечно же, на месте, мирно покоится у меня на груди.
– Там рецепты, – говорю я, успокаиваясь, – хранилище моих самых страшных тайн.
– Прости, – отвечает Сэм, оставляя ручку ящичка в покое.
– Я никому их не показываю, – добавляю я.
– Конечно-конечно, я поняла.
Сэм поднимает вверх руки. Рукав куртки соскальзывает с запястья, полностью обнажая татуировку. Одно-единственное слово, начертанное черной тушью.
Выжить!
Буквы заглавные. Жирный шрифт. С одной стороны заявление, с другой вызов. «Только попробуй до меня докопаться», – говорит он.
Час спустя все недоделанные вчерашние капкейки блистают во всей красе, а на стойке остывают два кекса с тыквой и апельсином. Сэм оглядывает полученный результат с горделивой усталостью, белая полоска муки на ее щеке напоминает боевую раскраску.
– И что теперь? – спрашивает она.
Я начинаю раскладывать капкейки на массивных керамических блюдах. Их черные глазированные верхушки красиво смотрятся на бледно-зеленом фоне.
– Теперь будем ставить на столе натюрморты с капкейками и кексами и фотографировать их для сайта.
– Я имела в виду нас, – говорит Сэм. – Мы встретились. Поговорили. Что-то испекли. Это было чудесно. И что дальше?
– Смотря зачем ты сюда приехала, – говорю я, – действительно только из-за Лайзы?
– Разве этого недостаточно?
– Можно было просто позвонить. Или письмо написать.
– Я хотела увидеть тебя лично, – произносит Сэм, – узнав о том, что случилось с Лайзой, я захотела посмотреть, как ты.
– Ну и как я?
– Пока не могу сказать. Не поможешь мне?
Сэм стоит у меня за спиной, а я тем временем пытаюсь выстроить композицию с капкейками.
– Куинси?
– Да, мне тоскливо, устраивает тебя такой ответ? – восклицаю я, поворачиваюсь вокруг своей оси и смотрю ей прямо в глаза. – После самоубийства Лайзы мне тоскливо.
– А мне нет, – произносит Сэм, глядя на свои руки и выковыривая тесто из-под ногтей, – меня это бесит! Умереть вот так после всего, что она пережила? Я дико злюсь.
Хотя то же самое я вчера говорила Джеффу, по телу прокатывается волна раздражения. Я поворачиваюсь к своей экспозиции.
– Не злись на Лайзу.
– Я не на нее злюсь, а на себя, – отвечает Сэм, – за то, что никогда не пыталась с ней пообщаться. И с тобой. Может быть, тогда бы я…
– Смогла бы предотвратить беду? – спрашиваю я. – В таком случае, добро пожаловать в клуб.
Стоя по-прежнему к Сэм спиной, я отчетливо чувствую, что она опять сверлит меня взглядом. Но на этот раз холодный луч приглушает жар ее взгляда. Невысказанное любопытство. Больше всего мне хочется рассказать ей о письме, которое Лайза отправила мне незадолго до смерти. Переложив на плечи Сэм часть своей вины, вероятно, безосновательной, я испытала бы облегчение. Но ведь именно вина отчасти и привела ее ко мне. Я не собираюсь ее усугублять, особенно если она приехала совершить ритуал искупления грехов.
– То, что случилось с Лайзой, полный отстой, – говорит Сэм. – Понимая, что я, точнее мы, могли ей помочь, я чувствую себя последним дерьмом. Не хочу, чтобы с тобой случилось то же самое.
– Я не такая, – говорю я.
– Да откуда тебе знать? Если тебе когда-нибудь понадобится помощь или вообще что-нибудь, скажи мне. И я тебе скажу, если что. Нам надо приглядывать друг за другом. Ты можешь рассказать мне, что там произошло. Ну, если захочешь.
– Не беспокойся, – говорю я, – у меня все в порядке.
– Вот и хорошо, – в ее словах звенит пустота, будто она мне не верит. – Рада слышать.
– Нет, правда. Дела с сайтом движутся успешно, Джефф офигенный.
– А я могу его увидеть, этого твоего Джеффа?
Это вопрос-матрешка, в нем таится еще несколько. Если я раскрою оболочку «Могу я увидеть Джеффа?», внутри окажется «Я тебе нравлюсь?», из которого выскочит «Мы подружимся?». В самой сердцевине скрывается главный вопрос: «Мы с тобой похожи?»
– Ну конечно, – говорю, отвечая сразу на все, – оставайся на ужин.
Наконец натюрморт готов: капкейки расположены под таким углом, что глазированные пауки полностью влезают в кадр. В качестве фона я использовала кусок ткани с незамысловатым узором в духе пятидесятых и винтажные фарфоровые тыковки с блошиного рынка.
– Миленько, – говорит Сэм, и по тому, как она морщит нос, я понимаю, что это не комплимент.
– В кондитерском деле все миленькое приносит деньги.
Мы стоим рядом и разглядываем экспозицию. Несмотря на все старания, в ней все равно что-то не то. Чего-то не хватает. Какой-то неуловимой искорки, которую я забыла добавить.
– На мой взгляд, слишком идеально и гладко.
– Нет, – отвечаю я, хотя она, конечно же, права.
Натюрморт вышел плоский и безжизненный. Все настолько безупречно, что капкейки кажутся муляжом. Они выглядят именно так: пластмассовая глазурь на выпечке из пенопласта.
– А что бы ты изменила?
Сэм задумчиво приближается к столу, касаясь указательным пальцем подбородка. И принимается за дело с неистовством Годзиллы, разрушающей Токио. Несколько тарелок пустеют и поспешно откладываются в сторону. Одна фарфоровая тыковка оказывается на боку, салфетка скомкана и небрежно брошена в самый центр композиции. Обертки трех капкейков сорваны и разбросаны по столу.
Глянцевая картинка превратилась в хаос. Как будто перед нами стол после развеселой вечеринки – шумной, суматошной, настоящей.
Это великолепно.
Я хватаю камеру и начинаю снимать, фокусируясь на изувеченных капкейках. За ними высится неровная горка тарелок, на их зеленом фоне пятнами выделяется черная глазурь.
Сэм хватает капкейк и отрывает зубами гигантский кусок. На пол сыплются крошки и капает вишневая начинка.
– Сфоткай меня.
Я застываю в нерешительности – по неизвестным ей причинам.
– В моем блоге нет фотографий людей. Только еда.
Я никогда не снимаю людей, для сайта или нет. Селфи в духе Лайзы тоже не делаю.
После той ночи в «Сосновом коттедже».
– Всего один раз, – настаивает Сэм, складывая губы уточкой, – ради меня.
Я неуверенно смотрю в видоискатель камеры и делаю глубокий вдох. Ощущение такое, будто смотришь в хрустальный шар, но видишь не будущее, а прошлое. Перед глазами на пороге «Соснового коттеджа» стоит Жанель, принимая вычурные позы со своими необъятными чемоданами. Раньше их сходство не бросалось мне в глаза, но теперь оно совершенно очевидно. У них разная внешность, но одинаковый душевный склад. Буйный, бесцеремонный, пугающе живой.
– Что-то не так? – спрашивает Сэм.
– Нет-нет, – я щелкаю затвором, делая один-единственный снимок, – все в порядке.
Она бросается ко мне и канючит до тех пор, пока я не показываю ей фотографию.
– Класс! – восклицает она. – Тебе обязательно нужно вывесить ее в блоге.
К ее радости я обещаю так и поступить, хотя на самом деле планирую удалить снимок при первой же возможности.
Теперь пора красиво расположить и сфотографировать тыквенные кексы. Я разрешаю Сэм распились один из них, и разномастные ломтики падают на тарелку, как вырванные из книги страницы. На смену фарфоровым тыквам приходят винтажные чашечки, найденные неделю назад в Вест-Виллидж. Я наливаю в них кофе, в каждую по-разному: где-то на донышко, а где-то и до краев. Немного темной жидкости проливается на стол, но я ее не вытираю – пусть у основания чашки остается лужица. Сэм, добавляет последний штрих, с хлюпаньем отпивая из одной из чашек. На каемке остается след от помады. Рубиновый поцелуй, соблазнительный и загадочный. Потом она ставит чашку на стол. Я щелкаю затвором, фотографирую больше, чем надо, затянутая в хаос.
Время ужина приближается в паническом водовороте суеты и последних приготовлений. Я на скорую руку делаю лингвини с соусом путанеска, который меня научила готовить мать Джеффа. На неструганом обеденном столе, который мы купили прошлым летом в Ред-Хуке, уже аккуратно расставлены блюда со свежеиспеченными хлебными палочками, салат и бутылка вина. Переступив порог, Джефф слышит голос Розмари Клуни, льющийся из музыкального центра в гостиной, и видит меня, сияющую и раскрасневшуюся, в нарядном платье в стиле пятидесятых. Один только Бог знает, что происходит в этот момент в его голове. Он явно в замешательстве. Может, он даже обеспокоен, что я немного перебрала (а я и правда перебрала). Однако я надеюсь, что в этой мешанине чувств есть и гордость. За то, чего мне удалось достичь. За то, что после стольких шумных непринужденных обедов и ужинов с его близкими, ко мне наконец тоже кто-то пришел в гости.
И тут из гостиной выходит Сэм с отмытым от муки лицом и свежим слоем помады на губах. Я точно знаю, что думает Джефф. Вижу его тревогу и подозрение, слегка тронутые изумлением.
– Джефф, познакомься, это Сэм, – провозглашаю я.
– Саманта Бойд? – говорит Джефф не столько ей, сколько мне.
Она улыбается и протягивает ему руку:
– Мне больше нравится Сэм.
– Ну конечно. Привет, Сэм.
Джефф настолько огорошен происходящим, что даже забывает пожать протянутую ему руку. А когда вспоминает, то делает это как-то вяло.
– Куинси, можно тебя на минутку?
Мы идем на кухню, где я вкратце пересказываю ему события сегодняшнего дня, и под конец говорю:
– Надеюсь, ты не возражаешь, что я попросила ее остаться на ужин.
– Это довольно неожиданно, – замечает он.
– Согласна, все произошло внезапно.
– Надо было мне позвонить.
– Тогда ты попытался бы меня отговорить, – возражаю я.
Джефф пропускает мои слова мимо ушей, зная, что это правда.
– Просто мне кажется странным, что она вот так к нам сюда заявилась. Это ненормально, Куинни.
– Что-то вы слишком подозрительны, мистер Адвокат.
– Просто… я чувствовал бы себя лучше, если бы знал, зачем она приехала.
– Я до сих пор не смогла понять, – говорю я.
– Тогда зачем пригласила ее на ужин?
Я хочу рассказать о сегодняшнем дне, о том моменте, когда Сэм настолько напомнила мне Жанель, что у меня перехватило дыхание. Но он не поймет. Никто не понял бы.
– Мне ее немного жаль, – отвечаю я, – после всего, что она пережила, ей, вероятно, просто нужен друг.
– Ну хорошо, – говорит он, – если тебе все окей, то и мне тоже.
И все же промелькнувшая на его лице тень недовольства свидетельствует о том, что ему не совсем окей. Но несмотря на это, мы возвращаемся в гостиную, где Сэм вежливо делает вид, что разговор между мной и Джеффом ее совсем не касался.
– Все в порядке? – спрашивает она.
Я улыбаюсь так широко, что у меня начинают болеть щеки.
– Просто замечательно. Давайте за стол!
За ужином я усиленно изображаю из себя хозяйку, подаю блюда и наливаю вино, изо всех сил стараясь игнорировать тот факт, что Джефф говорит с Сэм, как со своей клиенткой, – дружелюбно, но в то же время зондируя почву. Он словно зубной хирург – в разговоре извлекает то, что подлежит удалению.
– Куинни говорила, что ты на несколько лет исчезла, – говорит он.
– Я это называю «залегла на дно».
– Ну и как это было?
– Очень спокойно. Никто не знал, кто я. Никто понятия не имел о случившихся со мной ужасах.
– Похоже на жизнь беглого преступника, – замечает Джефф.
– Наверное, – отвечает Сэм, – только, напоминаю, я не сделала ничего плохого.
– Тогда зачем было прятаться?
– А почему бы и нет?
Джефф не может найти подходящий ответ, и в комнате воцаряется тишина, лишь изредка нарушаемая позвякиванием приборов о тарелки. Меня это нервирует, и я даже не замечаю, как осушаю до дна свой бокал. Наполняю его опять и предлагаю налить другим.
– Еще вина, Сэм?
Видимо, почувствовав мое беспокойство, она ободряюще улыбается.
– С удовольствием, – говорит она и залпом допивает остатки вина в бокале, чтобы я могла наполнить его вновь.
Я поворачиваюсь к Джеффу.
– Тебе налить?
– У меня есть, спасибо, – отвечает он.
Потом обращается к Сэм и говорит:
– И где же ты сейчас живешь?
– По-разному… то тут, то там.
То же самое она сказала и мне. Но Джеффа ее ответ не удовлетворяет. Он опускает вилку и смотрит на нее с таким видом, будто собирается учинить перекрестный допрос:
– А конкретнее?
– Не в таком месте, о котором ты мог слышать, – говорит Сэм.
– Я слышал о существовании пятидесяти штатов, – Джефф лучезарно улыбается, – даже помню почти все столицы.
– Мне кажется, Сэм желает сохранить это в тайне, – говорю я, – на тот случай, если ей захочется туда вернуться, чтобы и дальше жить инкогнито.
Сэм благодарно кивает головой. Как она и предлагала, я за ней присматриваю. Даже несмотря на то, что я так же заинтригована, как и Джефф.
– Уверена, когда-нибудь она нам все расскажет, – добавляю я. – Правда, Сэм?
– Может быть.
Непреклонность в ее голосе ясно дает понять, что никаких «может быть» не будет. Стараясь немного сгладить резкость своих слов, она добавляет:
– Зависит от того, насколько вкусный у вас десерт.
– Впрочем, какая разница, – говорит Джефф. – Важно другое: вам наконец удалось встретиться и поговорить. Я знаю, как много это значит для Куинни. Случившееся с Лайзой ее потрясло.
– Меня тоже, – говорит Сэм, – услышав об этом, решила приехать к вам и наконец с ней пообщаться.
Джефф склоняет голову набок. Взъерошенные волосы и большие карие глаза придают ему сходство со спаниелем, нацелившимся на кость. Голодным и чутким.
– Так значит, ты знала, что Куинни живет в Нью-Йорке?
– Все эти годы я внимательно следила как за ней, так и за Лайзой.
– Интересно. И по какой же причине?