Черные вороны 8. На дне + бонус Соболева Ульяна

— Не верю… — я держалась за его плечи и отрицательно качала головой, — не верю я. Его можно вытащить… ты ведь не хочешь, да? Не хочешь его спасать? И… и не надо. Я сама. Я придумаю как.

— Как же ты любишь его… как безумно и сильно любишь. После всех унижений, после всего, что было. Я уже не знаю, как еще он должен тебя растоптать, в какой грязи утопить… Я все еще не могу простить его за то, что он сделал с тобой. Я все еще помню синяки, капельницы, швы… А ты… у тебя есть силы за него бороться и защищать его.

Тяжело дыша, я смотрела на брата, чувствуя, как мое тело наполняется отчаянной силой, чудовищно неподъемной энергией разрушения. И я едва сдерживалась, чтобы не заорать.

— Он — мой муж. Он — отец моего ребенка. Он — мой отец, он — мой любовник, он — мой брат, друг, муж. Он — мое все. Пусть вырвет мне сердце и закопает мое тело. Я воскресну и приползу, чтобы закрыть его собой… пусть весь мир считает, что он не прав, а я стану сзади и буду подавать ему патроны. Вам этого не понять… да и зачем? Ты не я. Спаси его… Спаси, или я пойду на страшные меры.

Андрей схватил меня за руки и попытался прижать к себе, но я его оттолкнула.

— Ты с ума сошла. Какие меры. Я делаю все возможное несмотря ни на что. Он — мой брат. И личные счеты я свел бы с ним сам. Не так и не здесь. Но… если у меня ничего не выйдет, ты должна смириться. У тебя дети. Думай о них.

— Никогда не смирюсь. Нашим детям нужны мы оба, — крикнула я, и из глаз снова потекли слезы. — Не отпущу его. Он мой. Я принадлежу ему. Не отпущу, пока дышу и бьется мое сердце. Не поможешь — я сама… я справлюсь сама.

— Глупая девочка. Иди ко мне. Я стараюсь… верь мне. Я делаю все, что могу.

Обнял меня, и я прижалась к нему всем телом. Увидела через плечо водителя джипа и… и нахмурилась. Я уже где-то его встречала… но где? И перед глазами картинка, как Шамиль у костра сидит и рядом с ним еще один чеченец, курят вместе и смеются. И это он… точно он. Приближенный к Шамилю человек.

— Сделай больше, чем ты можешь.

Потом посмотрела ему в глаза заплаканными затуманенными глазами.

— Вы нашли Шамиля? Кто-то его нашел?

— Нет. Может, он мертв. Говорят, его ранили при перестрелке.

— Вы садитесь в машину? Пора. На блок посту не пропустят.

— Послушай меня, Даша. Ты должна поехать. Должна. Тебе нечего здесь делать. Я останусь. Клянусь, я сделаю все и больше, чем все, чтобы его спасти.

— Клянешься?

— Клянусь. Ты мне веришь?

— Сыном поклянись.

— Сыном клянусь. Всем, что мне дорого.

— Хорошо… я поеду. А ты… ты помни, что если не спасешь его, то похоронишь нас обоих. Не только его.

Села в машину и откинулась на сиденье, обхватив плечи руками. Перед глазами стояло лицо Максима, изуродованное, окровавленное. Скользнула затуманенным взглядом по салону машины и… и заметила пистолет, торчащий из куртки, валяющейся на сиденье возле водителя.

И вдруг я поняла, что у меня есть шанс… один маленький шанс. Ничтожный и… рискованный. Но я его использую.

Когда машина неслась по серпантинной дороге, я притворилась, что мне плохо. Что меня швыряет вперед на спинку сиденья. В одно из таких падений я стащила пистолет.

— Эй, — крикнула водителю и наставила на него пушку, — у меня важная информация для Шамиля от Аслана. Если отведешь к нему — получишь деньги. Доллары.

Сунула руку в карман и протянуло купюру, не опуская пистолет.

— Знаешь, где его искать?

Водила посмотрел на меня через зеркало.

— Не знаю, о чем ты. Пистолет отдай.

— Знаешь. Я тебя вспомнила. Ты был там… был в той заброшенной школе.

Испуг в глазах и руль сильно сдавил.

— Не отвезешь — башку продырявлю и глазом не моргну. Аслан научил меня, как мозги вышибать.

— А так мне за тебя их вышибут важные люди, им уплачено, чтоб не тронул никто.

— Скажешь сбежала. В туалет попросилась и удрала. Тебе поверят. Давай. Никто не предложит тебе больше таких денег. Как никто и не найдет твой труп так скоро, если я пристрелю тебя.

— Шамиль может прирезать. Аслан под подозрением… Можешь не вернуться оттуда живой.

— Значит, такова моя участь. Вези.

Скажи мне, что я не знаю. Покой пролей в мою душу.

Ведь счастье не за горами — оно там, где хотят.

Зачем же мы потерялись среди историй ненужных?

Надежды не оправдались, никто не виноват.

По дороге одной, но в разные стороны.

Кто мы с тобой, — Орлы или Вороны?

По дороге одной, но в разные стороны.

Кто мы с тобой, — Орлы или Вороны?

Скажи мне, кто не ошибся, не сбился в жизни ни разу;

Кто первый остановился, когда его несет?

Ломали нетерпеливо, в упор не слушая разум.

Хотели, чтобы красиво, но все наоборот.

По дороге одной, но в разные стороны.

Кто мы с тобой? Орлы или вороны?

По дороге одной, но в разные стороны.

Кто мы с тобой? Орлы или вороны?

(с) Орлы или Вороны. Макс Фадеев. Григорий Лепс

"— Уроем мразь… Уроем суку… — рычал он, а я ощущал, как у самого внутри вскипает ярость бешеная. Невероятная. Он принес ее мне оттуда. Снаружи. Оттуда, где тварь, которая посмела тронуть самое дорогое для нас, все еще ходила по земле и дышала с нами одним воздухом, отравляя его и заставляя нас с Андреем задыхаться.

— Кто? — прохрипел я.

— Ахмед-мразь. Они даже не скрывали своего участия.

Я взял у Андрея сигарету и, сильно затянувшись дымом, сжал пальцы в кулаки.

— Освежую падлу.

Ударил кулаком по стене и даже не почувствовал боли, когда кожа лопнула.

— Это из-за меня, Макс.

Резко обернулся к брату и только сейчас заметил, как сильно осунулось его лицо и как лихорадочно блестят черные глаза.

— Не говори ерунду. Сука давно метил в нашу семью.

— Он узнал про меня и Лексу. Это была месть. Способ заставить меня отступить. Моя вина.

Андрей смотрел мне в глаза с какой-то выжидательной тоской и отчаянной решимостью. Он словно был готов, что я сейчас ударю. Так обычно смотрят, когда вынесли приговор себе лично и точно знают, что его нужно привести в исполнение. Он весь внутренне сжался, а я… я подошел к нему и сильно сжал его плечо.

— Ты понимаешь, что у него могла быть любая причина? Падаль нашел бы ее сам рано или поздно, и сейчас… сейчас он хотел одним ударом разрушить нас изнутри. Он выбрал Дашу и Таю, чтоб не только причинить боль — он рассчитывает, что это нас отшвырнет друг от друга, а поодиночке Вороновых будет очень легко перебить. Но у него кишка тонка нас расшвырять в разные стороны. Мы заживо похороним тварь вместе.

Андрей кивнул и стиснул мою дрожащую руку у себя на плече, продолжая смотреть мне в глаза.

— Похороним. Клянусь, мы его похороним.

Потом лбом к моему лбу прислонился.

— Ты как?

— Сдохну сейчас, Граф. Живьем разлагаюсь.

— Держись. Мы прорвемся. Лучших специалистов со всего мира найдем.

А у меня лицо дергается и челюсти трещат от сжатия. Киваю и в глаза ему смотрю, где мое отражение дрожит в пламени ненависти и ярости.

— Главное, что жива она… все остальное поправимо, — прохрипел я, — поправимо, Граф. Она выкарабкается. Выкарабкается, — а голос срывается, и меня трясти опять начинает.

— Выкарабкается. Мы ее за шиворот оттуда достанем. Вот увидишь.

За затылок меня схватил, и я зарычал от боли и бессилия, чувствуя, как брат опять рывком обнял меня, стискивая в объятиях так сильно, что кости затрещали".

И я… я хотел достать его оттуда за шиворот. И всех на хер здесь похоронить. Как мы это с ним делали всегда. Он мой брат. Моя кровь. Землю жри, но семью не предай. Вместе. Во всем дерьме всегда только вместе.

Эти твари любили казни. Они устраивали на них представление, развлечение, как когда-то в древние времена. Чем примитивней человек, тем сложнее его пронять. Только кровь и смерть, только боль приносят удовольствие. Других развлечений просто нет. Пятачок перед косыми старыми домами заполнил народ. Как говорится, и стар, и млад. Пришли поглазеть на казнь предателя. Я видел женщин и совсем маленьких детей в одних рубашонках с голыми задницами, шлепающих по лужам босыми ногами, и их матерей, закутанных с ног до головы в черное.

Я старался держать себя в руках. Старался не впасть в истерику и не выдать своего адского волнения. Мог наблюдать издалека, смешавшись с толпой. Одетый в тряпки с намотанным на голове платком и закрытым до половины лицом. Меня трясло, и я еле держал себя в руках, потому что не знал, чем все это закончится. Не знал, выживет ли мой брат сегодня или я пришел провести его в последний путь. Мне оставалось только ждать и надеяться, что все удастся… лишь слабая надежда, не более того. Генерал, чье имя называть нельзя даже про себя, говорил со мной по рации. Этот звонок стоил мне дорого. И эта цена измеряется совершенно не деньгами.

"— Вы понимаете, что в той точке, где находится объект, нет и не будет никакой поддержки? Есть договоренность не пересекать данную территорию. Это политика. Не мне вам рассказывать, как войны ведутся.

— Я понимаю. Но если бы были варианты, я бы к вам не обратился.

— Я должен подставить своих людей, и не факт, что им удастся сделать то, о чем вы просите.

— Я понимаю.

— Хорошо, что вы это понимаете. Я не стану вам ничего обещать. Мы изучим данную местность, взвесим все риски, и если это представится возможным, то я отдам приказ для начала операции.

— Я готов на любые условия. Повторяю — на любые.

— В данной ситуации это не имеет значения. Чтобы вы не предложили.

— Со мной свяжутся?

— Нет.

— Тогда как я узнаю?

— Никак. Либо да, либо нет.

— Казнь состоится сегодня рано утром.

— Я в курсе. У меня важный звонок на другой линии. До свидания, господин Воронов".

И все. И никаких гарантий. Ничего. Только надежда. Проклятая, худосочная, настолько хрупкая, что от любого дуновения рассыплется на части. Сукаааа, Макс. Куда ты влез, мать твою? Кудаааа? Я не всегда могу быть ангелом гребаным хранителем. Не с каждой задницы я могу тебя достать, долбаный ты сукин сын.

Они будут издеваться над ним часами. Казнь начнется с пыток. Для этого пленнику специально дали отдохнуть. Я уже все узнал. Узнал, что его ждет и чем эта казнь окончится. Они принимают его за своего, а я должен был молчать, кусать губы, жрать свои зубы, но молчать о том, что он не чеченец. Иначе у него вообще не осталось бы шансов, его казнили бы на месте. Да, жуткие мучения стали залогом того, что у меня будет драгоценное время.

Когда двери сарая распахнулись и несколько боевиков вытащили Макса на двор, никто не издал ни звука, лишь повернули голову в сторону смертника. Он не мог передвигаться самостоятельно, подхватив под руки, его тащили к столбу, вбитому в землю. Казалось, он был без сознания, но это лишь заблуждение — Зверь смотрел в никуда, с трудом приоткрыв опухшие веки. Его привязали толстыми веревками и подвесили на столб, выкрутив руки назад. Первый удар плетью нанесли тут же. Я видел, как кровь залила израненную, покрытую следами от побоев грудь.

Все ожидали криков боли, проклятий, но Зверь не вздрогнул, только закрыл глаза и усмехнулся. Карим стоял напротив него, расставив ноги и сложив руки за спиной. Он говорил что-то на своем языке. Пока говорил, один из боевиков делал надрезы на руках Макса. Я знал, что они сделают — они засыплют туда соль или зальют уксус, чтобы сделать боль невыносимой и мучительной. Затем ему начнут отрезать части тела.

Если до этого времени ничего не произойдет… мне придется сделать то, ради чего я сюда пришел. То единственное, за что он сказал бы мне спасибо.

Пальцы нащупали ствол за поясом свободной рубахи и сердце болезненно сжалось.

— Ты, вонючая, лживая свинья. Хочешь что-то хрюкнуть в свое оправдание? Недочеловек. Ты ничтожество, не знающее язык предков. Шамиль должен был вспороть тебе брюхо, а не пригревать у себя на груди. Скольких наших ты уничтожил под видом справедливого и несправедливого гнева. Ты, гнида, сорвал теракт… ты, мразь, убил нашу святую невесту и сестру, отданную тебе в последнюю ночь, чтобы удовлетворить своего хозяина, задушил ее, и автобус с неверными мелкими щенками, которые вырастут и будут резать наших детей, не был взорван во имя Аллаха. Во имя священного Джихада. Давай. Оправдывайся. Повесели нас.

— Пошел на х*й, — и ухмыльнулся кривыми губами, по которым ударили палкой, и кровь хлынула ему на подбородок, а я стиснул челюсти, сдавил зубы так, чтоб они начали трещать.

Мне говорили о том, что он убил женщину… Но мне это преподнесли иначе. Мне это преподнесли, как жуткое убийство обращенной в ислам русской пленницы во время насильственной оргии. А ты… ты спасал детей. Бл*дь. Что мне с этой правдой делать, Макс? Мне же с ней жить дальше и никому не доказать… ни этим, ни своим.

— Пошееел на хууу… — хрипел чокнутый и бесил Карима до озверения.

Каждое слово давалось ему с трудом. Пересохшее горло саднило… я знал, что такое жажда. Максу не давали пить. Это одна из самых страшных пыток. В эту секунду я был рад, что Даши нет здесь. Рад, что мне удалось ее отправить отсюда. Она бы не выдержала, если я с трудом выдерживаю.

— Я расскажу тебе по-русски, что тебя ждет, тварь. В каждую твою рану зальют лимонную кислоту, включая твои глаза и твою глотку. Ты останешься без языка, пальцев, глаз, ушей и члена. Тебе отрубят руки и ноги. И только потом тебе отрубят голову. Ты будешь умирать долго и мучительно… но если ты скажешь, через кого передавал информацию русским, я позволю тебе умереть быстро.

— Иди… Я скажу…

Карим подошел к Максу и приподнял его голову за волосы. Я не слышал, что брат ему сказал, но через секунду раздался отборный мат, и Карим начал хаотично бить пленника в живот, а он хрипел и хохотал, как ненормальный.

— Говори, мразь… говори, когда тебе отрежут язык, ты уже не сможешь этого сделать. Говори. Карим справедлив и благороден.

Стихли все звуки, присутствующие жадно вслушивались в тишину, раздираемые нездоровым любопытством и желанием быть первыми и последними, кто услышит последнее слово легендарного террориста Аслана Шамхадова, заслужившего смерть от руки своих собратьев… а на самом деле русского идиота Максима Воронова, который неизвестно зачем, неизвестно какого хрена пришел к чеченцам и стал на их сторону. Пошел спасать мир? Да? Почему, бл*дь?

Когда все решили, что у приговоренного не осталось сил на последнее слово, послышался хриплый крик:

— Ты здесь, Граф… я знаю, что ты здееесь. Пристрели меня, брат. Во имя долбаной братской любви. Слышишь? Пристре…

Ему не дали договорить, ударили в живот, и он глухо замычал от удара. Я больше ничего не видел. Я только слышал его слова снова и снова, сжимал пистолет, сдавливал потными руками и чувствовал, как жжет горло, как обжигает грудь, как стало нечем дышать. Да, долбаная братская любовь. Та самая, которая связала нас проклятой кровавой проволокой навечно. И глаза набухают слезами, кривится рот, пальцы дрожат… Как? Кааааак я это сделаю? Как я потом… как жить с этим буду?

"Ты — мой брат. Братьев не бросают".

Когда его раны обливали кислотой, он не орал, но тихо стонал. Я слышал эти стоны, я их проживал так, будто это меня разрезали и пытали.

— Здееесь, Граф? — хриплый вой, и я со слезами дернул затвор. — Стреляяяй. Не жди. Давай.

— Здееесь, — заорал и выкинул руку с пистолетом вперед, и в эту же секунду по земле прошлась автоматная очередь.

— Русские, — заорал кто-то и начался хаос.

Раздался шум лопастей вертолета, звук взрыва и… я, бл*дь, разрыдался, глядя в небо на вертолеты с красной звездочкой на хвосте. Вовремя. Твою ж мать… вовремя.

Я бежал к нему, пригибаясь, уворачиваясь от пуль, падая на землю, полз, пока не добрался до столба и не начал отрезать веревки, драть их зубами, ломая ногти. Чувствуя, как пуля впилась в бедро, но не останавливаясь, пока не схватил тело безумца под руки и не упал с ним на землю. Склонился над ним, глядя сквозь слезы на окровавленное лицо и сдавив проклятого сукиного ублюдка за шею, прижимая к себе.

— Нет, бл***дь, нет… жить будешь, сукаааа. Будешь. Вороны мы или нет? Мы живучие и везучие.

А он смотрит в небо, обессиленный, уже теряющий сознание, и губы шевелятся.

— Где она?

— В безопасности. В безопасности она… все кончено.

И опухшие веки закрылись, а я взвалил его на плечо и, пригибаясь к земле, под перекрестным обстрелом потащил в кусты, волоча за собой простреленную ногу.

ГЛАВА 11

Кто говорит: я люблю Бога, а брата своего ненавидит, тот лжец, ибо не любящий брата своего, которого видит, как может любить Бога, которого не видит?

(с) Библия (1 посл. Иоан. IV, 20)

Это была моя победа. Выдрать его у смерти, обойти тварь в очередной раз. Сколько раундов с ней еще сыграет моя семья, я не знал. После того, как мне доложили, что Даша исчезла, я уже вообще ничего не знал. Мне хотелось биться головой о стены, разбивать ее в кровь, чтобы перестать сходить с ума и бесконечно думать… думать, как я мог упустить. Второй раз. Как.

Почему она это сделала, черт бы ее побрал? Я же говорил, что попытаюсь, чокнутая маленькая идиотка, которая каждый раз бросается в самое пекло. Мы вычислили, куда она могла пойти… вычислили, и я испытал шок от понимания, в чье логово она сунулась. Но я так же не мог не восхититься этой безрассудной смелостью и… ее стратегически правильным ходом. Если бы Макса не спасли… то Шамиль был бы единственной надеждой на спасение брата. И я думал и об этом варианте тоже. Только как теперь ее вытащить оттуда… как? Если безумец онемел и не произносит больше ни слова.

Мы перевезли Макса в госпиталь, перед тем как вылететь домой. Ему обеспечили отдельную палату и прекрасный уход. Несмотря на многочисленные гематомы, ушибы, порезы его состояние можно было назвать средней тяжести. Переломов, серьезных и глубоких ранений не было. Госпиталь не располагал крутым оборудованием и оснащением, но врачи в нем работали опытные.

Максу нужно было немедленно отправляться на Родину и немедленно пройти обследование в связи со старой травмой головы. Но меня настораживало его психическое состояние. Он так и не заговорил ни со мной, ни с персоналом. Фаина вылетела сюда первым же самолетом, ей передали мою просьбу… и я надеялся, что она как-то справится с этим ненормальным. У нее был к нему особый подход.

Я встретил ее у вертолета… прилетела не одна, как и просил. Взяла с собой тяжелую артиллерию. Без этой артиллерии у нас не было ни малейших шансов достучаться до Макса. И сейчас, пока Фаина находилась в палате наедине с моим монстром братом, я грыз себя изнутри за то, что отправил Дарину домой одну. За то, что даже не смог предположить, на что еще она способна в порыве отчаяния.

Я вышвырнул окурок и вошел в госпиталь, прошел по длинному коридору и решительно толкнул дверь палаты Максима. Переступил порог и, сжав челюсти, закрыл за собой дверь. Брат сидел на стуле в неестественной позе, видимо, раны причиняли невыносимую боль, все тело покрыто марлевыми повязками, можно сказать, от ссадин и мелких ожогов нет живого места. Я невольно передернул плечами, понимая, что эти твари тушили об него сигареты и надрезали его кожу. Опустил взгляд на забинтованные руки — врач говорил о воспалении под ногтями. Нелюди загоняли под них иголки. Зверь посмотрел на меня и усмехнулся потрескавшимися губами, только глаза остались пустыми, безжизненными:

— Я просил пристрелить, а не отвесить полцарства за мое спасение с того света. Ты разучился стрелять? — прозвучало как обвинение. Голос звучал хрипло и глухо, дыхание вырывалось все еще со свистом. Я посмотрел на Фаину, и та едва кивнула. Значит, нормально говорить не собирается. Все еще настроен на войны с ветряными мельницами. Надо вызвать его на эмоции, заставить корчиться и орать от моральной боли, и лишь тогда он вернется… настоящий Макс, а не эта машина смерти, запрограммированная на самоуничтожение.

И никто и ни в чем не был уверен. Никто его не знал. Никто, кроме Даши, а ее рядом нет.

— Ждешь благодарности? Напрасно… я могу только похлопать в ладоши. Браво. Ты совершил невозможное… когда можно было просто ни черта не совершать. Правосудие состоялось.

Я молчал, подвинул еще один стул и сел напротив брата, подал ему сигарету и зажигалку.

— Прихватил из дома. Твои личные.

Макс взял сигарету и закурил, слегка поморщился, когда Фаина смазывала и обрабатывала рану на его плече. Кожа в этом месте вспухла и лопнула, обнажая мясо.

— Давай все обсудим, брат. Без объятий, суеты, сантиментов. Ты ведь не просто так вытащил мой зад? Тебе нужно то, что я взял, верно?

Я несколько секунд смотрел на Макса, потом со свистом выдохнул и закурил, сам справляясь с адским желанием врезать ему в челюсть.

— Я не стану ничего говорить, Зверь. Тебя хотят видеть. Мы потом поговорим. Точнее, я надеюсь, что ты сам захочешь этого разговора.

Макс затянулся сигаретой так сильно, что кончик еще долго горел оранжевым сполохом, и чуть подался вперед:

— Скажи ей, что мы в разводе. Все остальное мы с ней обсудили, когда виделись в последний раз. Ничего с тех пор не изменилось. Так ей и передай.

Фаина закончила обрабатывать рану и молча сложила медикаменты в чемоданчик, с которым прилетела.

— Ссадины глубокие и нехорошие. Я продезинфицировала, почистила, смазала антисептиками. Надо принимать антибиотик и наблюдать за анализами в динамике. Для этого нужно находиться в моей клинике, а не здесь… но…

Я решительно встал и направился к двери:

— Ты сам ЕЙ скажешь все, что хотел. Фай? Останешься здесь?

— Оставайся ты. Я сама ее приведу.

— Тебе почти удалось меня воскресить. Чувствую себя как новенький. Спасибо.

Фаина наклонилась к уху брата и прошептала, но так, что это было слышно.

— Я бы с удовольствием обеспечила тебе эвтаназию… но не могу.

— Как трагично… я совершенно потерян для общества, если даже сама Фаина пожелала мне смерти. Так может не поздно принести мне пару препаратиков? По старой дружбе.

Но Фаина вышла, а я смотрел на него и не мог понять, откуда берутся силы держать эту броню из дьявольского цинизма и сарказма.

— Значит, решил сдохнуть там? Как чужак? Как зверье?

— Я сделал то, что должен был сделать. И закончил так, как должен был… если бы не ты.

Повернулся ко мне и смерил меня взглядом, полным ненависти.

— Ты мне помешал, Андрей.

— И помешал бы снова… А ты? Ты бы стоял и смотрел, как меня?..

Отвернулся и закурил еще одну сигарету, глядя в окно.

— У тебя есть ради чего жить… ты чист.

— А тебе, значит, не ради кого, и ты слишком грязен?

— Ты даже не представляешь насколько…

Опустил голову и посмотрел на дрожащие и забинтованные руки.

— Они по локоть в крови. Я ее вижу вживую… Это должно было закончиться.

Ему нужен психиатр или психолог. Он явно не в себе. Посттравматический синдром, и я это видел. Чувствовал на расстоянии. Но у меня было кое-что посильнее любого психолога…

— Тебе есть ради чего жить… тебя любят и ждут.

Максим засмеялся, и в этот момент дверь снова отворилась, он медленно повернул голову, продолжая хохотать, и вдруг замолчал. На пороге стояла маленькая Тая.

Она смотрела на него расширенными глазками, полными слез и восторга. Фаина держала ее за ручку, а я внимательно смотрел на Макса, чувствуя, как к горлу подкатил ком, и стиснул изо всех сил челюсти. Но тишину нарушила малышка. С диким криком:

— Папа. Папочка мой. Папа.

Малышка бросилась к Зверю и обхватила его шею маленькими ручонками, прижимаясь всем тельцем к нему.

— Папа… папочка мой, лучший, сильный, самый любимый-прелюбимый. Где ты был? Мы искали тебя вместе с мамой. Ты был на войне, да? Тебя ранили? Как в кино?

Она говорила и говорила, не останавливаясь, а я задержал дыхание и весь сжался в камень. Смотрел на них, и внутри все саднило, болело и разрывалось. Я молил дьявола, так как вряд ли бог помнил этого озверевшего и обезумевшего человека, молил, чтоб он вернул ему хотя бы кусочек души, где есть место маленькой девочке. Пусть обнимет ее, пусть не давит ее своим танком адского возмездия всему человечеству.

Тая отклонилась назад и обхватила заросшее лицо Максима белыми, маленькими ладошками. Ее крошечные пальчики контрастировали с черной бородой.

— Ты меня забыл, да? Меня и маму? Мы были плохие, и ты разлюбил нас?

Я поморщился, кусая щеки, кусая язык, чтоб не заорать, и вдруг забинтованные руки силой сдавили ребенка. Я услышал гортанный стон и увидел, как Зверь поднял малышку, прижал к себе и с каким-то алчным, фанатичным и жутким упоением зарылся лицом в ее волосы. Пальцы хаотично, гладили тоненькие локоны, и я судорожно выдохнул, закрывая в облегчении глаза. Перевел взгляд на Фаину и заметил, как та кусает губы, а в глазах застыли слезы.

— Нет… малышка моя, моя кнопочка… не забыл, не разлюбил. Люблю… — целует задранную к нему мордашку, ловит потрескавшимися губами пальчики, — люблю тебя, моя девочка.

— Больше жизни, да?

— Да. Больше жизни.

Поднял ребенка на руки и повернулся ко всем спиной, отошел с малышкой к окну, что-то нашептывая ей на ухо, а мне лишь видны ее руки, сжимающие его шею.

Я смотрел на Фаину, а она на меня. Кажется, лед тронулся, и это еще одна победа. Правда, я так и не знаю, над чем или над кем… но она одержана. Не мной и не Фаиной, а маленькой девочкой.

— Папа… а где мама? Она с тобой, да?

И от напряжения заболели глазные яблоки, а руки сжались в кулаки. Никто не ожидал, что малышка спросит о Даше. Ей сказали, что мама уехала по разными всяким делам и скоро приедет.

Максим медленно поставил Таю на пол и присел перед ней на корточки. Бинты на спине пропитались кровью. Видимо, несколько швов разошлось или лопнули подсохшие раны. Но он явно не чувствовал боли. Смотрел на малышку, нахмурив брови, потом убрал прядь волосиков с маленького лба и тихо спросил.

— А кто тебе сказал, что мама со мной?

— Мне сказали, что она уехала по делам… и скоро вернется.

— Кто сказал?

Тая обернулась ко мне, и Макс вместе с ней.

— Дядя Андрей сказал?

Девочка кивнула, а я увидел, как сжались челюсти Макса и напряглось бледное лицо, на котором глаза казались огромными черными ямами из-за впалых глазниц и синяков от бессонницы, боли и усталости… помимо кровоподтеков.

— По каким делам она уехала? — он смотрел на меня, и я чувствовал, как сам холодею от этого взгляда.

— Я потом тебе скажу… если тебе будет все так же интересно.

Да, я намеренно ударил его сейчас. Хотел увидеть реакцию, хотел причинить боль, вызвать больной интерес, заставить нервничать, и мне удалось. Я увидел, как сильно сжались челюсти брата и как заиграли на них желваки.

— Папа… пусть мама вернется. Папа… папа… где мама? Папа? Верни маму домой. Мне плохо без мамы… папа.

Тая не замолкала, она заглядывала ему в глаза и просила, просила, поглаживая густую бороду. А потом вдруг оттолкнула его и сказала то, от чего я вздрогнул.

— Ты страшный… ты похож на них. На убийц. Почему ты на них похож? Папа… ты отдал маму им?

А вот это был не удар, а нокаут. Жестокий своей неожиданностью, мощный, убийственный по своей силе. Мне даже показалось, что я услышал, как Зверь застонал от боли. Макс взял Таю на руки и снова встал в полный рост, глядя ей в глазенки.

— Нет. Я никогда и никому не отдам твою маму. Я верну ее домой, где бы она не была.

— Обещаешь? — малышка гладила его по израненной щеке и преданно заглядывала в глаза.

— Клянусь.

Я почувствовал облегчение и легкую слабость во всем теле. В этом мире мог случиться апокалипсис, смертоносный ураган мог разрушить все до основания, сжечь, разнести до самых мелких атомов. Все, что угодно, кроме этой бешеной и дикой любви. И сейчас, глядя, как Максим, отстранившись от нас с Фаей, что-то тихо шепчет дочери на ушко, я не верил, что даже смерть сможет что-то изменить.

Даша шла за ним, как за своим злым и лютым идолом не только потому, что ослепла и оглохла от своей любви, а потому что она в него верила. Люди верят в Бога, в Дьявола, в высшие силы, а она в него… и нет в этом мире чего-то сильнее веры и страха.

И пока что нет ответов на все вопросы, и Макс скрывает что-то настолько масштабное, что мне самому хочется вытрясти из него душу…

* * *

— Пусть останутся наедине. Я не думаю, что он причинит вред собственному ребенку.

Страницы: «« « 23456789 » »»