Невозможный мужчина Чередий Галина

Глава 1

– Прует, Масяня, чё мутишь? – громыхнул в трубке мужской бас.

– Дэн, мне вкрай как некогда, говори скорее или дома уже расскажешь, – скороговоркой ответила я.

– Вот чё за дела, а? Почему у тебя не я или хотя бы не Стасик на первом месте всегда, ну? – обиделся мужчина.

– Любимый, ну, пожалуйста, побойся бога. Я твоя и его с восемнадцати ноль-ноль до самой утренней зари. Любой каприз. А прям щаз никак не могу. Ой, директор на линии. Бросаю трубку. Чмоки обоих во все места.

– Ну-ну, – успел сокрушенно вздохнуть абонент, который уже не абонент, ибо некогда – директора нельзя заставлять ждать.

Шеф последние несколько недель сам не свой был – подкосила его та неприятная ситуация. Да так, что даже страшно за него становилось временами. Но… Тут уж, как говорится, что посеешь.

– Да, Александр Нилович.

– Ланушка, зайди ко мне.

– Чайку?

– А знаешь… сделай-ка ты мне, лапа моя, кофейку. Как ты умеешь. Только «без верха». Я туда кой-чего капну. И на себя тоже сваргань порцайку. И это… Коза твоя тут? Если тут – отправь куда-нибудь с поручением, чтобы никого не было в приемной. И дверь закрой. И, наверное, с телефонами сделай что-нибудь. Не хочу, чтобы трезвонили.

С недоумением я смотрела на огромный телефонный аппарат, стоящий на моем столе. Александр Нилович просил кофе «как я умею» в экстраординарных ситуациях. Но ведь все в порядке! Производство работает как швейцарские часы (ну, может, не совсем «Улисс Нардин», но без особых сбоев), в отделах продаж полно заказов (ну, опять-таки не то чтобы с верхом, но на хлеб с маслом всем хватает), дилеры регулярно требуют пополнения запасов, планируем открытие нового цеха на основной базе – такое впечатление, что все последние кризисы обходят нас стороной, тьфу-тьфу три раза. Да еще и «без верха»! Значит, добавит туда коньяк. Черт! У него же давление совсем недавно скакало, «Скорую» домой вызывали, мне Лизавета Пална жаловалась.

– Мартышка, Саша-водитель ничего интересного не рассказывал?

– А чё? – Вот же еще одно неисправимое создание!

– Не «чё», а «что». Ты, в конце концов, в приемной генерального сидишь. Следи за речью, – поправила я Лялю, хотя уверена, сквозняком все тут же вынесет.

– Да никого ж нету, – проканючила она.

– Нет. Не «нету», а «нет».

– Тетка, ты чего нудишь? – сидевшая за столом напротив длинноногая красотка надула розовый пузырь и щелкнула его с резким хлопком.

– Так. Значит, берешь длинные бритые ноги в наманикюренные руки и дуешь в отдел контроля качества. Вот тебе пакет документов. Показываешь каждую страницу Ларисе и строгим, вот прям «противным моим» голосом требуешь немедленно, в твоем присутствии переделать. Скажешь, Светик сегодня в образе «мымры», а посему люто бушует и вообще ни разу не шутит. Поняла? – Я протянула Ляле папку с документами, испещренными моими правками и наклеенными ярко-розовыми ядовитыми стикерами с плачущими смайликами.

– Да чё случилось-то? – взглянув на меня, ойкнула и исправилась: – Что-то произошло? Серьезное?

– Иди. Вернешься, когда я тебя сама наберу.

Прислонившись ухом к двери, дождалась, пока стук высоченных каблуков затихнет вдали, и тихо щелкнула внутренним замком. Набрала на телефоне код, переводящий все поступающие звонки на отделы продаж и филиалы, предупредила по внутренней «болтушке» девочек, чтобы никого не соединяли с приемной, и пошла доставать из дальнего ящика спиртовку и джезву. Через десять минут, поставив на поднос две крохотные чашки, парящие одуряющим ароматом настоящего кофе по-восточному, приправленного кардамоном и мускатным орехом, и зажав под мышкой неизменный блокнот для записей, я вплыла в директорский кабинет.

Александр Нилович, в распахнутом пиджаке, с ослабленным узлом галстука, сидел на диване для гостей, откинув седую голову на высокую спинку и прикрыв набрякшие веки. Вид у него был не просто усталый, а какой-то… даже сложно было подобрать верное определение, обреченный, пожалуй. И это испугало меня, моментально включив в голове тревожную лампочку. Наш Генерал лично для меня был ярчайшим примером опытного, мудрого руководителя – справедливого, очень тщательно взвешивавшего свои решения, старавшегося беречь не только прямых подчиненных, но и вообще всех сотрудников комбината. Сказать, что я была довольна своим начальником – ничего не сказать. Я относилась и к нему, и к его жене почти как к старшим родственникам, стараясь не только отлично делать работу на своем месте помощника генерального директора, но и ухаживать за шефом, чтобы ему было еще и комфортно. Не знаю уж, насколько это правильно с точки зрения профессиональной этики, вполне возможно, что в любом столичном офисе меня бы высмеяли за такое слишком «личное» отношение, но по-другому я не могла. Он доверял мне, причем не только производственные, но и многие семейные секреты. Как выяснилось недавно, в некоторые не был посвящен даже он сам.

– Садись, помощница моя золотая.

– Ну, не такая уж я и золотая. Временами очень даже бываю… кхм… другого цвета, – засмущалась я от похвалы.

– Ой, да ладно тебе, – криво усмехнулся шеф, вяло взмахнув рукой. – Всем бы такую «не золотую». Знаешь, сколько раз мне намекали, что готовы тебя переманить с повышением. А я не пускал, – помрачнел он вдруг. – А теперь вот думаю, может, и зря. Сидела бы сейчас спокойно каким-нить начальником отдела, а я, эгоист старый, подле себя все придерживал. – Нилович покрутил головой, еще больше растягивая узел галстука левой рукой, потянулся куда-то между ног, достал небольшую бутылку дорогущего французского коньяка, с некоторым усилием вытащил пробковую крышку, вылетевшую из горлышка с легким хлопком, и плеснул в обе чашки янтарную жидкость. – А вот как теперь быть… И не знаю даже. Твое здоровье, Ланушка.

Я осторожно взяла свою порцию, отстраненно отметив, что мои пальцы подрагивают. Что же такого могло произойти, чтобы ввергнуть нашего Генерала в подобное состояние? Или это «та самая» история заимела продолжение? Господи, только не опять!

– Александр Нилович, все живы-здоровы?

– Все, лапушка, все. И будут еще живы и здоровы многие лета. Только без меня, наверно, – громко прихлебнув густого напитка, ответил директор. – Ты, золотко, не переживай так, авось выкручусь, да и тебя не брошу. Я ж вижу, ты вон всполошилась вся. И с производством полный порядок, и прибыль у нас, ну, не ого-го, но какая-никакая имеется. Видать, именно этим и привлекли. Да только не знаю, к худу ли, к добру. Пална моя вчерась карты раскинула. Говорит, к добру. А у меня душа не на месте. Уж больно молодого вам присылают шефа мне на замену. Совсем еще молокосос, а туда же – дире-е-ехтор, мать ити его за ногу, – внезапно взрыкнув, он хлопнул свободной рукой по деревянному подлокотнику, расплескав кофе на белоснежную рубашку.

Я подхватилась, бегом принесла стопку салфеток, чтобы промокнуть пятно, но Нилович лишь дернул отрицательно головой:

– Мол, ты, Нилыч, не бережешь себя. Мол, о себе подумать пора. Ты не думай, мы тебя не пускаем в расход, будешь ты у нас теперь замом по общим вопросам. Якобы… как же мы без тебя-то с твоим-то опытом да в нашей отрасли справимся. Но директор будет новый. Молодой, энергичный, инновационный весь из себя, со связями аж в самых верхах. Да к лешему эти их… – он покрутил в воздухе руками, пытаясь подобрать слова, – фильдиперсы со шканделябрами! Так, лирика все это. Ланушка, слухай сюды, дела наши такие…

Через час я вернулась в приемную в полном замешательстве, чуть не уронив по дороге поднос с пустыми кофейными чашками.

Слияние – это, конечно, интересно, а с экономической точки зрения еще и целесообразно в наши времена. А вот смена основного акционера, державшего ранее контрольный пакет акций… Это дело такое. Хм, пятьдесят на пятьдесят, что называется. Да еще и иностранец, блин. Что им тут, медом намазал кто? Новый руководитель? Ну, даже новая метла начинает не сразу мести, ей сперва разобраться надо – кого выметать, а без кого все встанет. Да и за свое рабочее место я как-то не особо волновалась: даже если не придусь ко двору, то уж Ляля точно понравится, если новый директор не гей, спаси и помилуй! А Ляля, при всей своей безалаберности, доводящей меня временами до бешенства, своих не бросит, я в ней уверена. Ну и, действительно, авось Нилыч поможет выкрутиться и хоть на какое-то местечко пристроит.

Ладно, товарищ новый директор, столь бесцеремонно отодвигающий опытные ценные кадры на задний план, посмотрим, как вы справитесь без нас, стариков!

Глава 2

Двенадцать лет назад

– Господи-ты-боже-мой! – держа в трясущихся руках стопку тетрадей на проверку, бормотала я себе под нос.

«Вот за какие такие прегрешения мне это наказание?!» – продолжила вопрошать Вселенную уже мысленно. Всего за год этот несносный задира, эта заноза в заднице, этот подросток-нескладеха вымахал в верзилу, одарить коего взглядом «строгой училки» (который, к слову, получался у меня из рук вон плохо – ну не умела я сердиться на этих дуралеев) теперь можно было только лишь задрав голову вверх до ломоты в шейных позвонках. Или взобравшись на стул. К тому же у меня и раньше-то дух захватывало, когда я встречалась глазами с этими пронзительными, злыми зенками уличного бойцового котищи – желто-зелеными, что, казалось, могут светиться в темноте. А теперь вообще… Ну не дура, а? Всю мою прошлогоднюю практику он изводил меня двусмысленными шуточками, после которых каждый раз приходилось успокаивать класс, резкими наклонами в сторону прохода между партами якобы за упавшей ручкой, когда я там шла, и, типа, случайными прикосновениями в районе ноги или бедра… Мелкий засранец! У него гормоны играли, а я ничего при этом не могла поделать со своими реакциями – щеки моментально вспыхивали, голос становился сиплым, а пальцы начинали мелко дрожать – и совершенно непонятно от чего: то ли от возмущения столь вопиющей наглостью, то ли от… чего? Неужели он меня… волновал уже тогда? Этот длинноногий, длиннорукий, слегка сутулый дрыщ? На фиг знает сколько лет моложе меня? Несовершеннолетний? Ты шутишь, мать? Совсем от одиночества крыша поехала?

Во время написания диплома и подготовки к «госам» я, конечно, забыла и про эту школу, и про изводившего меня малолетнего паразита. Но когда после окончания института я пришла сюда официально уже в качестве учителя, имея при этом четкие корыстные цели, старое недоразумение начало перерастать в реальное неудобство для меня. И да, назвать это «неудобством» было гигантским преуменьшением с моей стороны. За год мальчишка превратился в… мужика. Молодого, дерзкого, злого, с абсолютно очевидными замашками лидера, ослушаться которого не смел никто в школе. Вот бывают такие, прости господи, особи, что словно минуют фазу «трепетный юноша» и сразу, одномоментно, становятся мужчинами, и не абы какими, а излучающими ауру мощной самцовой привлекательности, которая взывает к женскому началу, невзирая на возраст, уровень интеллекта и степень сдержанности. У меня, грешным делом, сложилось впечатление, что даже наша директриса невольно млела при виде этого молокососа! Конечно, с одной стороны, претензий от учителей по поводу успеваемости нет, да и быть не может ни по одному предмету. Еще бы – участник и победитель хреновой тучи олимпиад, цитирующий наизусть отрывки хоть из «Преступления и наказания», хоть из учебника по биологии, хоть параграфы, дающие определение корпускулярно-волновой природы света. И, гад такой, все с ухмылочкой и скучающим видом. А как он отвечает на моих уроках? Это же сплошное издевательство! Вот, казалось бы, невинный рассказ о завтраке он буквально сегодня составил и продекламировал так, что я была готова его убить! И ведь переспрашивал так ехидненько, мол, Светлана Николаевна, ведь первое значение слова «sweetie» – это конфетка, карамелька, да? И ударение на «первое», а я смотрю и понимаю, что он прекрасно знает и его сленговое значение. И я, никогда ни с кем не лезшая за словом в карман и умевшая с шуточками-прибауточками отбрить так, чтобы никого не обидеть, вынуждена была с невозмутимым видом кивать, слыша, как этот поганец на неплохом, кстати сказать, английском вещает о том, что на завтрак он любит сосать карамельки. И, зар-р-раза, изложено все такими грамотно подобранными синонимами, что смысл совершенно очевиден – на завтрак он предпочитает заниматься оральным сексом с хорошенькими женщинами. Это как вообще, а? И ведь пожаловаться никому не могу. Покрутят пальцем у виска и скажут что-нибудь о том, что конкретно «болит у меня», да еще и вид мой внешний приплетут – типа, выглядеть надо посолидней да построже, а не ровесницей школярам все прикидываться. А как, скажите на милость? Мне что теперь, грим старческий на морду накладывать? Да-а-а уж. Да ладно скажут! Все это не вызывало бы такой шквал возмущения у меня, если бы не кормилось стыдом. А все потому, что отрицание желаний, даже по сути абсурдных или, как в моем случае, противозаконных, никогда не помогало от них избавиться. А желания проклятущие эти были, как ни стыдись и сколько ни дави их. И самое ужасное, что мне казалось, что и мучитель мой долговязый это прекрасно видел, иначе как все кровопийцы его возраста давно бы устал от этих игр и переключился на новую жертву.

Покачав головой невеселым мыслям, я запихала тетрадки в свой огромный ярко-розовый рюкзак (еще один повод для завуча поворчать на несоответствие образу учителя, так сказать) и с тяжким вздохом принялась за заполнение журналов. Пока идет эта дурацкая предновогодняя дискотека, на которой меня сегодня попросили подежурить вместо вроде как приболевшей химички, успею как раз заполнить всю выпускную параллель. Конец полугодия вот-вот, и так меня уже наша Ольга Алексеевна каждый день шпыняет за эти журналы. И это до нас еще цивилизация не докатилась, как в Москве, с заполнением и дублированием всего того же самого только в электронном виде на сайте школы. И вот скажите-ка мне, раз вы все такие умные, что ему ставить, а? Четверку влепить не имею права – даже формально придраться не получается, да и, честно говоря, не к чему. Ну, не любит меня пацан, я же не могу за это снизить оценку, если он и правда лучше всех в школе. А то, что издевается, проходу не дает… Да озвучь я это, мне же в лицо и ткнут, что сама где-то ошибку допустила, повела себя изначально неверно, попустительствовала вначале, либеральничала или, наоборот, надавила слишком… Господи, как представлю, так вздрогну! Словно и не о воспитании мальчишки речь, а о дрессировке опасного хищника. Хотя в глаза его нахальные как глянешь, то сразу разница уже и не кажется столь очевидной, вот только вопрос: кто еще кого воспитывает и дрессирует. Эх, ладно, дотерплю уже, полгода всего осталось, выпустится – и конец моим ежедневным мучениям. А пока спрячусь тут в учительской, успокоюсь после всего.

Ведь стояла себе тихо-мирно в актовом зале, в темном уголке между колоннами, куда не доставали даже отблески ни светомузыки, ни елочной гирлянды, никому не мешала, наблюдала за порядком, иногда перекидываясь парой фраз с коллегами – такими же дежурными страдальцами. И вдруг скользящее, но уверенное прикосновение к пояснице широкой ладони заставило все внутри обмереть, а воздух покинул легкие с таким беспомощным «Ох!». Мой рывок вперед тут же пресекли сильные руки, обнявшие будто всю и сразу, крепко, по-хозяйски, с претензией на полное право делать то, что делают.

– Попалась, принцесса-недотрога. – Жаркий шепот низким мужским голосом прямо в шею, отчего мурашки потекли горячей лавиной, завязывая узлом низ живота. Нахальная ладонь, уверенно нашедшая грудь и властно сжавшая ее. Не облапала, унижая и вызывая чувство гадливости, а именно приласкала, заставляя думать пусть о дерзком, но восхищении, а не о неприкрытой похоти, как бы абсурдно это ни было в подобной ситуации. Сухие настойчивые губы потерлись о бешено заколотившуюся венку под ухом, и тихий удовлетворенный выдох словно наэлектризовал кожу. – Ты так и не поняла до сих пор, что от меня не уйдешь? Вот вроде взрослая и умная, а такая недогадливая.

– Эт-т-то что за шут-т-точки, – заикаясь от негодования, я развернулась в захвате и уткнулась носом в широченную грудь, обтянутую темной водолазкой и пахнувшую на меня одуряющим ароматом возбужденного молодого самца. Закинув голову, уставилась в наглые зеленые глаза. А ведь с первого мгновения знала, что это он. Понятия не имею откуда, но знала. Несколько раз открыла и закрыла рот в тщетной попытке сказать хоть что-то. Заметила, как его взгляд метнулся за мою спину и тут же изменился, из самодовольного став… лукавым, что ли?

– Светлана Николаевна, простите, пожалуйста. Я со спины ошибся, перепутал вас с одной… девушкой. – Максим изобразил смущение так достоверно, что не знай я его лицедейскую натуру получше, то и сама бы поверила. И если бы, якобы извиняясь, он не продолжал скрытно поглаживать меня пальцами сквозь одежду. – Вы так молодо выглядите, что ну очень легко обознаться. Еще раз приношу свои самые искренние извинения.

Чуть ли не прищелкнув каблуками, этот мальчишка (ну не подлюка, а?) удалился, цапнув по дороге одну из своих одноклассниц и вовлекая ее в танец, отчего девчонка вся аж засветилась явным удовольствием, ловя завистливые взгляды тех, с кем только что стояла и перешептывалась хихикая.

Еле сдерживая закипающие слезы, я рванула из актового зала и понеслась на второй этаж в учительскую, плотно прикрыла дверь и прокралась к своему рабочему столу, включив только настольную лампу – в моем нынешнем состоянии не очень хотелось, чтобы сюда зашли на пробивающийся из-под двери свет. Так и сидела, заполняя журналы и понемногу успокаивая разбушевавшееся от только что произошедшей нелепости либидо. Кто-то думает, что он действительно ошибся? Как же! «Ага-ага» триста тридцать три раза. Кто угодно, только не он! Но и я хороша! Стояла там, вытаращив глаза и боясь вздохнуть, позволяя ему тискать меня практически при всем честном народе! И плевать, что продолжалось все едва ли даже полминуты, сам факт – вот что имеет тут значение. Он снова начал игру и выиграл, получив в качестве приза очередную дозу моего смущения и полной беззащитности. Да до каких же пор это будет продолжаться? В какой момент я стала любимой игрушкой этого мелкого садюги, и главное – за что? Нужно прекращать это немедленно и решительно! Да, именно так я и начну вести себя с понедельника, и пусть умается этот поганец донимать меня. Не будет реакции – самому надоест и отвалит.

Закрытая дверь тихо скрипнула, впуская коллегу. Я глубоко вдохнула, прогоняя с лица отражение царившего внутри хаоса, и подняла голову, лупая глазами в темноту и ожидая, что сейчас зажжется верхний свет. Но этого так и не случилось. Судя по следующему звуку, ключ провернули в замке дважды. Сокрушительная дрожь беспощадного обреченного понимания, такого, что приходит раньше любой разумной мысли, сотрясла нутро. Паника, идущая с ним рука об руку, была до обидного легко подвинута бесстыдным предвкушением. Тем самым, для которого все мои «да зачем же мне это и за что» были смехотворно жалкими. От основания черепа и до самого копчика прокатилась тягуче-обволакивающая волна, стремительно стекшая в низ живота. Да что же со мной творится?

– Ольга Алексеевна, это вы? – Конечно же нет! И, надо быть честной, я это знала уже на подсознательном уровне. Для чего вообще спрашивала? Чтобы дать малюсенькую зацепку за готовую уже пойти наперекосяк реальность себе или ему – шанс на раздумье, чтобы развернуться и уйти? Ну, должно же остаться в его голове хоть какое-то понятие о границах, страх… да черт еще знает что!

Вскочив со стула, я попятилась, щурясь в ставшую вдруг вязкой темноту только для того, чтобы узнать этот уже до боли знакомый силуэт.

– Максим, тебе нельзя здесь находиться! – решительно нахмурившись, сказала я. Ладно, попыталась сказать, потому что на самом деле вышло слабое тихое возражение с таким непристойным придыханием, что я вспыхнула окончательно и отступила еще быстрее. Осознала, что выдаю свою неспособность контролировать эту невозможную ситуацию каждым суетливым движением, но сейчас это воспринималось не просто противостоянием молодого учителя и ученика-задиры. Вообще уже совершенно не игры. Собственно, сражение за выживание, пусть и не физическое – или он меня, или я его. О, смешно, исход слишком предсказуем!

– Макс, уходи, пожалуйста, – промямлила я, наткнувшись спиной на стену и выставив вперед руку в жалкой попытке остановить надвигающийся неумолимый шквал тестостерона.

Но Шереметьев, не останавливаясь, перехватил мое запястье и прижал его к стене над головой. Наклонился, упираясь своим лбом в мой, обездвиживая и не позволяя ускользнуть от своего голодного, выжигающего способность к сопротивлению взгляда.

– Боже! – пробормотала я и трусливо зажмурилась, признавая, что ничем уже не управляю. Даже собственным телом, и от этого хотелось забиться в истерике, вот только не понятно: то ли от негодования и унижения, то ли от острого, рвущего все внутренние запреты удовольствия ощущать этого пацана настолько близко. Как, черт побери, в считанные секунды все могло дойти до такой крайности?

– Нельзя-нельзя-нельзя, – повторяла и сама не понимала смысла и, совсем сорвавшись, отчаянно толкнула в грудь парня, стремясь вырваться, при этом не делая ни шага. Но Шереметьев поймал и вторую руку и прижал ее в район своего бухающего сердца, а затем медленно опустил голову, проводя носом от моего виска до подбородка и потерся своей немного колючей щекой об мою.

– Мне восемнадцать исполнилось вчера, Светлана Николаевна, – чуть отстранившись, он ухмыльнулся в своей так раздражающей меня манере, но огрубевший голос, рваное дыхание и цепкий взгляд готового к атаке хищника выдавали его предельное напряжение. – Так что мне уже можно и даже офигеть как нужно.

И тут же нет, не поцеловал, а совершил самый настоящий бросок, молниеносную атаку, пользуясь тем, что я вскинула голову для возражения. Мальчишка? Молокосос? Не-е-ет! Захватчик, абсолютно точно знающий, что он вершит своими губами и языком, в отличие от меня, мгновенно потерявшей последнюю ориентацию и понимание, где я и что творю, цепляющейся за его плечо и отвечающей на это дерзкое разграбление моего рта. Господи, милостивый боже, вот за такие поцелуи в прежние времена женщины готовы были отдать хоть честь, хоть душу, не вспоминая и на секунду о последствиях. Потому что это был никакой не поцелуй вовсе. Полноценный секс, заявление прав, требование капитуляции, признание в смертельной степени жажды по другому человеку. Контакт из разряда столкновения стихий, приносящих непоправимый ущерб и разрушения. Воздух вдруг закончился, и Шереметьев прервался лишь на пару секунд, дав жадно вдохнуть обоим и сипло, прерывисто шепча что-то нежное, абсолютно противоположное каждому его агрессивному, захватническому движению.

– Свет ты мой… девочка моя… я же совсем дурак из-за тебя стал… не видишь… не замечаешь… дышать не могу… – И в голове все закружило-закружило и поплыло-поплыло от обнаженной трепетности его слов, и плевать, что девочкой меня называл мальчишка младше меня лет на сколько? Семь, десять, пять? В этот краткий миг я могла и желала быть его девочкой, его светом, центром его желаний, ибо никогда в жизни такого не испытывала.

И все я прекрасно осознавала: и как сильное тело вжало меня в стену, как в живот уперлась однозначная твердость, как мощное бедро вторглось между моих ног, бесстыдно задирая юбку, как широкая мозолистая ладонь, подрагивая от возбуждения, оказалась под одеждой и скользнула вверх. И прекрасно осознавала, к чему все шло… Да только не осталось во мне сейчас ни гордости, ни порядочности, ни страха, ни упрекающей совести. Был только он, сгорающий от желания и сжигающий меня со всей беспощадной жадностью и безоглядностью своей юности. И как же я горела! Полыхала лютым пламенем от каждого нового поцелуя, уже сама под них подставляясь, умоляя хриплыми вздохами коснуться еще и еще, предавая собственную вечную скромность. Все больше дурела от лихорадочного шепота, что постепенно стал не только нежным, но и искушающе бесстыдным, как и губы, и руки, что уже не метались по моему телу, беспорядочно и жадно насыщаясь самим фактом внезапно доступных запретных прикосновений, а выискивали самые уязвимые места целенаправленно.

– Вот так… вот так, моя девочка… позволь мне… пусти меня… – рвано выдыхая, жег Максим кожу моей шеи шепотом, перемежая его короткими требовательными поцелуями, пока его широкая ладонь стремительно и совершенно уверенно скользнула под мою юбку и, огладив бедра, расположилась в самом низу живота.

И я пустила, сдалась, не просто позволив ногам приглашающе раздвинуться, но и дернулась, толкаясь навстречу его руке.

– Твою же ж-ж-ж… – пробормотал он, захлебнувшись первым вдохом, когда его пальцы погладили меня через влажный хлопок, попадая сразу же сокрушающе идеально, и я, дернувшись, как от разряда, врезалась затылком в стену. – Если бы ты знала… если бы только представить себе могла…

И снова немыслимо сладкое трение, настоящее бесстыдное волшебство, от которого перед глазами искристая пелена, неконтролируемая судорога промчалась сверху вниз по позвоночнику, заставляя выгнуться и прижаться к нему крепче некуда, а мышцы бедер начали мелко-мелко дрожать.

– Тш-ш-ш… тише… – счастливо и чисто по-мужски торжествующе усмехнулся у моей щеки Максим и замедлил вытягивающие из меня душу движения внизу. – Какая же ты у меня торопыжка… взрывоопасная… словно порох… сейчас все будет, девочка моя… сейчас…

Он, пройдясь еще раз вдоль моей шеи открытым ртом, чуть отстранился, и я услышала шорох его одежды и просто ждала. Нет… не просто. Я заживо сгорала в предвкушении, уже абсолютно готовая ко всему, что бы он ни захотел со мной сотворить.

В этот миг в наш замкнутый мирок порочного огня, захлебывающегося дыхания и шепота вломился противный отрезвляющий звук извне. Кто-то дернул ручку двери, пытаясь войти. И это было как мгновенное падение в ледяную прорубь. Шереметьев отпрянул, и мы оба, замерев, как олени в свете фар, уставились на дверь учительской. Визитер, подергав дверь еще пару раз, удалился, но меня к тому моменту уже настигло и осознание произошедшего, и следующая за этим паника. И я поступила по-настоящему трусливо. Звук пощечины показался просто оглушительным, а мое «не смей никогда больше!» – как предательское змеиное шипение. Парень медленно провел пальцами по ударенной щеке, и краткий шок на его лице сменился прежним наглым и самоуверенным выражением, но теперь еще и щедро замешанным на злости.

– Как прикажете, Светлана Николаевна! – шутовски поклонился он, кривя губы в ухмылке, которая почему-то ранила меня как никогда до этого. – Да только зря вы так. Я ж упертый. Как баран. Так что… «never say never», как говорят ваши любимые англосаксы.

Он развернулся и ушел не спеша, даже не хлопнув дверью, словно ничего и не случилось вовсе. А я, рухнув на корточки у той самой стены, к которой только что была прижата горячим сильным мужским телом, поняла отчетливо: это катастрофа, но никакой не конец. Не для него. И чтобы это не стало полным крахом жизни для меня, нужно бежать. Как можно дальше и скорее. Потому что здесь и сейчас я потерпела полное и оглушительное поражение. Как педагог, как женщина, как человек, вдруг оказавшийся бессильным перед своими самыми низменными инстинктами.

«…а вообще, Светка, мы ж так и не поняли, чего ты так резко уволилась – никому ничего не рассказала, не объяснила. Фьюить – и слиняла прямо в середине учебного года. Ты хоть напиши, где ты, чего ты, замуж, говорят, вышла, какая у тебя теперь фамилия, муж-то как, хоть непьющий? А то у нас с этим беда прям. Да вот хоть помнишь этого нашего вундеркинда? Ну, Шереметьева-то! Слушай, не помню точно, ты застала это время, или все после твоего ухода случилось, но… бли-и-ин, никто от него такого не ожидал. Ведь чуть не всей школой на него молились: и умный, и поведение примерное, и спортсмен весь из себя, и сплошные победы с олимпиад краевых таскал. А тут… как исполнилось ему восемнадцать, так с катушек и съехал пацан. Вечно дрался с кем-то – постоянно с фингалами светился, на уроки вообще забил, иногда по несколько дней не ходил в школу, на всех огрызался. Жаль даже, хороший ведь был парень, ну прям как сглазил кто. Вроде даже несколько раз его в кутузку заметали – то ли пьяным, то ли вообще обкуренным. И это со связями его-то папашки еле отмазали, прикинь? А потом, от греха подальше, и вовсе куда-то за границу отправили учиться. Так что водка – это зло. Вот и говорю – надеюсь, муж твой непьющий…»

Глава 3

– Да уж, Максим Владимирович, хоть мы и готовились к встрече с вами, однако поймали вы нас почти врасплох! – крепко пожимая мою руку, поздоровался со мной генеральный, теперь уже бывший генеральный директор, а с понедельника – мой первый зам по производству Александр Нилович, которого я, приехав на пару дней раньше обещанного, выцепил буквально на проходной комбината. Хороший мужик, мне хватило первого взгляда, чтобы определиться со своим отношением к моей теперешней правой руке. Жаль, конечно, что так слеп оказался, попал он конкретно со своими родственничками. Вот так вот – доверял-доверял, а проверять не удосуживался. Ну что ж, главное, что сам кристально чист, а уж за зятя своего и его прихвостней он ответственность хоть и несет, но только как руководитель, пустивший ситуацию на самотек. Ладно, проедем, разберемся.

– Хорошо у вас, уютно. Цветов, смотрю, много, – я попытался за неловким комплиментом скрыть удивление видом директорского кабинета – зимний сад, ей-богу, как в таком работать можно?

– А это помощница моя разводит и ухаживает. Говорит, живые растения успокаивают и на гармоничный лад настраивают. Да и мне, старику, чего уж там, глазам приятнее, чем на железяки наши смотреть. Славная она у меня, Лана, уж не обижайте девочку мою.

– Я вроде в приемной два стола видел…

– Ой, вторая… Чисто коза вторая – неумеха и растяпа.

– Почему она в таком случае до сих пор в приемной генерального, а не в службе трудоустройства?

– Ну, Максим Владимирыч, мы тут так с плеча-то не рубим. По-семейному у нас все. Городок маленький, все друг другу друзья-родственники. Так и Ляля эта Ланочке моей какая-то то ли родственница дальняя, то ли подруга близкая… Год назад мы тут так серьезно зашивались, сидела она каждый день до ночи. Вот я и разрешил ей подобрать себе второго секретаря, она и привела. Да господь с ней, с козой этой – чай-кофе заваривает, на звонки отвечает, на почту бегает. А всю серьезную работу все равно только Лана моя и делает. Я никому, кроме нее, и не доверил бы.

– И где же этот ваш чудо-помощник? Что-то я ни одной из них в приемной не видел.

– Ох, да это я их с панталыку сбил. Сказал, что уезжаю на обед и не вернусь уж сегодня. Небось вместе в столовую на обед и побежали, обычно по очереди ходят, чтобы приемную не оголять, как Лана говорит. Да вот, слышите? Видать, уже и вернулись. Позвать?

– Да не к спеху, будет еще время на знакомство. Я у вас вот что спросить хотел…

Но в этот мгновение дверь распахнулась с каким-то залихватским взвизгом, и в кабинет, пятясь аппетитным задом, сопровождаемая горшком с высоким, в человеческий рост, разлапистым растением с красивыми листьями и огромными ярко-алыми цветами, буквально ввалилась хохочущая растрепанная девица в несусветном наряде, от смеха которой мое сердце вдруг екнуло, а потом, взбрыкивая и тарахтя всеми четырьмя клапанами, заскакало бешеным быком на родео-шоу.

Случалось мне слышать, что все в этой жизни движется по кругу. И то, что однажды покинуло тебя, не важно при каких обстоятельствах, когда-нибудь так или иначе появится снова.

Ну вот, в моем случае произошло именно иначе. Кто бы мне сказал, что женщина, однажды взорвавшая мне мозг и тем круто изменившая всю мою последующую жизнь, вдруг опять окажется ближе некуда. Личный помощник, твою ж налево! Светлана Николаевна… Светочка, зараза бессердечная. Я пару секунд реально глазам поверить не мог и едва сумел скрыть шок от узнавания. Моя первая любовь, согнувшись в нелепой позе, застыла на пороге моего же нового кабинета, недоуменно и даже испуганно щурясь на нас с Александром Ниловичем сквозь падающую на глаза прядку светлых, с золотым проблеском волос. Стройные ножки, прогиб спины, моментально включающий в голове отнюдь не на рабочий лад настраивающие картинки, странная темно-коричневая полоса на лбу, испачканный нос, руки в земле, охватившие ствол дурацкого деревца так нежно и так крепко, что…

Твою мать, лет десять, а может, и больше прошло, а первая реакция на узнавание оказалась прежней: сердце начало вытворять чокнутые кульбиты, пульс загрохотал, ладони вспотели, и в горле пересохло. Будто я снова все тот же малолетний идиот, умудрившийся втюриться в свою училку без оглядки и хотеть ее так, что каждое пересечение заканчивалось тем, что я вынужден был срочно позорно передергивать в туалете, зажав сам себе рот ладонью, чтобы не заскулить как жалкий щенок. Воспоминания нахлынули разом, всем скопом, и следующей эмоцией всплыла злость. Стыдно признаться, но я до сих пор не забыл, что пережил из-за нее. И хоть сто раз я нынешний понимал, что на самом деле никакой ее вины не было: все сам себе придумал, сам себя на изнанку вывернул и сам потом чуть себя не прикончил, жалеючи, но ничего поделать с тем, что вскипело и поднялось внутри, не мог.

Странная штука – память. Я весьма смутно помнил ту, что стала моей первой женщиной в том самом, физиологическом смысле этого слова, но не забыл ни единой детали о том дне, когда влюбился в Светочку. Не с первого взгляда, нет, хотя не сказать, что не замечал ее до этого – ее просто невозможно было не заметить или не услышать. Хотя парни в том моем возрасте в принципе не могут не замечать любую сколько-нибудь привлекательную женскую особь…

Шестнадцатое марта, урок английского языка, нахальное солнце прорвалось в окна сообщить, что вот она уже – весна, и в классе стало душновато. Светлана Николаевна встала на цыпочки и потянулась к форточке, чтобы впустить немного свежести, и вдруг на какую-то секунду будто осталась обнаженной. Ее одежда словно испарилась, сворованная бесстыдными лучами светила, и высветились очертания ее гибкого стройного тела. Я воздухом подавился и покрылся испариной, глазам своим не веря. Да охренеть, быть такого не может! Куда я смотрел до этого? В глаза, млин? Как можно было не заметить такое? И мгновением позже осознал, что увидел-то все не только я, и впервые в жизни познал, что такое ревность. И все за какую-то минуту. Не может быть? Нельзя влюбиться, только узнав, как предположительно выглядит девушка обнаженной, и это просто была похоть? Если и так, то, выходит, я патологически похотливая скотина и другого к женщинам в принципе не способен испытывать, потому как с того времени не случалось в моей жизни чувств сильнее и переживаний ярче.

Тогда-то и началось мое помешательство. Не мог я больше сидеть на уроках Светланы Николаевны и не видеть того, как облегала простенькая блузка окружность ее груди, когда она поднимала руку, указывая что-то на доске, или склонялась взглянуть в чью-то тетрадь. Не замечать изгиб бедра, которым она опиралась на край стола или подоконник, увлеченно что-то объясняя. Ловил, как голодный, ее улыбки, даже если они были совсем и не мне. Пересчитал все едва заметные веснушки, с ума сходил от того, как только она умела поднимать глаза, когда о чем-то задумывалась: так невыносимо медленно и томно, при этом явно совсем не нарочно, будто и понятия не имея, что это секундное движение ресниц способно вызвать у парня железобетонный стояк. Да, для меня он тогда стал мучением непреходящим, когда я хоть краем глаза ловил ее силуэт в школьном коридоре. И, повторюсь, не замечать ее было просто нереально: хохотушка, чей звонкий смех слышался мне повсюду – от учительской до столовой, ведущая всех школьных вечеров, участница постоянных смотров самодеятельных, где она вечно кому-то то помогала: то что-то советовала, то руководила, то наравне со старшеклассницами скакала… А меня она в упор не видела, не больше чем любого другого ученика в школе. Улыбалась искренне, но безмятежно, не выделяя из толпы, с воодушевлением хвалила – как первоклашку – за правильные ответы этим тянущим мои нервы голосом, который давно уже шептал в моих снах и фантазиях, как хочет меня она и с ума сходит от желания всего и сразу. Понятное дело: наверное, нет такого школяра, который хоть однажды не представлял кучу непристойностей с участием привлекательной учительницы, если таковая случилась у него. Но то, что творилось со мной, было настоящим безумием. Я и думать ни о чем больше не мог, кроме как пересечься с ней хоть где-то, поймать взгляд этот насыщенно-синий, украсть глоток аромата свежести и каких-то неведомых мне цветов, если особенно повезет. Но потом и этого стало мало. Я неожиданно осознал, что могу не ждать милостей и случайностей, и принялся добиваться ее внимания, когда вздумается.

Понимал ли я, что тогда вел себя как натуральная скотина? Ага, к тому же как смехотворная скотина, вымогающая насильно то, что больше всего хотел получить добровольно. Но в ту пору плевать мне на это было. Ну, бля, физически я не мог прожить, не коснувшись Светочки хоть кончиками пальцев, не заработав пусть гневный или упрекающий, но принадлежащий только персонально мне взгляд, не впитав в себя вид вспыхивающего на ее лице и шее румянца и не услышав сбившегося дыхания. Я этим словно упырь какой-то питался, становясь только жаднее и голоднее день за днем, до тех пор пока это не закончилось тем диким взрывом в темноте учительской.

А ведь к тому времени я почти отчаялся и стал задаваться, наконец, вопросом, на что я вообще рассчитываю, доставая ее всеми доступными способами? И это при том, что девчонок, откровенно предлагавших мне близость, вилось вокруг достаточно. Я даже переспал с парочкой не особо щепетильных, потому как просмотр порно в качестве учебного пособия и самоудовлетворение уже достали до печенок. Тем более это никак не помогало избавиться от образа Светочки, вспыхивающего между моими веками в момент оргазма. Долой сперматоксикоз и всякую дурь из башки вместе с ним, – решил я. Сколько же мне маяться, если она так упорно игнорирует напряжение между нами. Оно ведь было, я не псих и не дурак, может, опыта и маловато было, но и слепой бы заметил, что только мои шутки, провокации и выходки заставляют ее реагировать так остро. Причем чем больше она зажималась, тем очевиднее все становилось. В конце концов, не насиловать же мне ее, неважно, насколько отчаялся. Так что пора было перестать облизываться на то, что тебе не достанется, и взять кое-что попроще, но под самым носом и без трудностей.

Но когда увидел на той проклятущей дискотеке улыбающуюся лукаво Светочку и нашего придурка историка, что-то интимно ей нашептывающего, у меня в голове бомбануло. Ее щеки пылали, как тогда, когда я особенно ее доставал, и это был мой хренов румянец. Мой! Никто на него не имел прав, а уж тем более не этот мудаковатый хлыщ! Он ушел, а я затаился, наблюдая, как камышовый кот в засаде, не последует ли она за ним, не осознавая того, что подхожу все ближе, пока практически не уткнулся носом в ее затылок и не окунулся в запах, от которого у меня появлялась слабость в коленях. Темный угол, грохот музыки, что почти заглушал собственный пульс, разноцветные блики, подсвечивающие ее потрясающую кожу, и этот аромат… для моей и так почти не существующей выдержки всего оказалось слишком много. И я позволил себе дотронуться загребущими дрожащими руками, узнать, как же ощущается тяжесть и мягкость ее груди в моей ладони, каково на вкус то самое местечко пониже ее уха. И пусть продлилось это всего ничего, но возврата для меня уже не было. Я провалился в эту кроличью нору и обратную дорогу нашел ой как нескоро, да и далась она мне немалой кровью.

Пол скрипнул от неловкого шага Светланы Николаевны, возвращая меня в реальность и привлекая внимание к ней. А мой придирчивый взгляд побежал снизу вверх в попытке выискать десять отличий от образа, что никак не хотел выдираться из памяти. Но нет, увы, мне крупно не повезло: все те же сводящие меня с ума ноги, которые должны лежать на моих плечах, а не переминаться у порога кабинета старого хрыча, интересно, сколько же это она на него проработала? И как? Или кем? Все та же чертова тонюсенькая талия, что уж своими руками я точно обхвачу; все те же непокорные прядки, вылезшие из пушистой французской косы; высокая грудь, вздымающаяся, надеюсь, от волнения, бурно… Да уж, наряд ее на офисный и близко не тянул – ни стиля, ни изысканности. Но, черт! В этом балахонистом сарафане с ассиметричными лямками, ядовито-розовых колготках и такого же безумного цвета водолазке она смотрелась по-прежнему девчонкой-старшеклассницей, но никак не серьезной взрослой женщиной. Я еще раз осмотрел ее и едва сдержался от судорожной гримасы. Где она вообще раздобыла этот свой прикид? В специальном секонд-хэнде для малоимущих студентов? Разве нет федерального закона или на крайняк какого-то корпоративного правила, запрещающего выглядеть так несерьезно на рабочем месте? Где соблюдение дресс-кода? Она же чертов помощник руководителя и зарплату получает соответственную, как можно позволить себе выглядеть так нелепо на такой ответственной позиции? Даже не знаю, что злило сейчас больше – воспоминания о когда-то разбитом сердце или ярость, что стоящая передо мной женщина ни на грамм не изменилась за прошедшие годы. Или то, что мне на это не наплевать, а должно бы.

– Вот, Максим Владимирович, прошу любить и жаловать. Это и есть моя Ланочка, моя самая главная помощница, – засуетился Александр Нилович, который, очевидно, занервничал от затянувшейся неловкой паузы.

– З-з-здравствуйте, – заикаясь, как-то беспомощно проблеяла моя, помощница, говорите? На мгновение, но только на одно, задумался над чрезмерной резкостью растущей внутри волны, а потом просто отпустил.

– Светлана Николаевна? Наслышан о ваших талантах ландшафтного дизайнера и специалиста по комнатным растениям, – брезгливо рассматривая протянутую мне испачканную ладошку, процедил я. И ни на секунду конченым засранцем себя от этого не почувствовал. Ну, почти. Она, только сейчас будто заметив землю под ногтями, явно смутилась, ибо тот самый румянец, что когда-то являлся для меня символом ее принадлежности мне, залил щеки и шею, наверняка спустившись до самой груди. И, коротко вдохнув, руку стыдливо спрятала за спину. А я не удержался и подлил масла: – А вы перчатки не используете при пересадке растений? Столбняка не боитесь? Коварная штука, говорят.

Острый, такой, как я помнил, с любовью вылепленный матерью природой или стечением генов подбородок вздернулся, синие глаза уставились прямо, словно примериваясь для прямого сокрушительного удара в челюсть, и Светочка-Лана ответила:

– От столбняка регулярно прививаюсь. А земля, как предки наши говорили, мать наша и кормилица, так что грех прикосновениями к ней брезговать. И раз уж на то пошло, могу я знать, с каким любителем чрезмерной стерильности имею честь знаться?

Александр Нилыч с энтузиазмом вдохнул, стремясь довести до забывчивой помощницы, кого она имеет не только честь, но и счастье лицезреть, и это неожиданно еще больше добавило порцию топлива для раздражения, вынуждая опередить его. Чего ж ты так, старый, ерзаешь по ее поводу-то?

– Можете, конечно, Светлана… м-хм… – Ой, ладно, плюньте в меня за то, что я сделал вид, якобы тупо отчества ее не припомню. – Николаевна. Я ваш непосредственный начальник отныне и до некоторых пор, и весьма прохладно отношусь к попыткам служащих заниматься личными хобби в рабочее время, – я многозначительно уставился на ствол чертова растения, который она все еще придерживала одной рукой. – Если я внезапно захочу очутиться в дол… тропическом саду, то однозначно закажу экскурсию, скажем, в Сочинский дендрарий в сопровождении служащих, имеющих соответствующее образование.

Александр Нилыч прочистил горло, явно понимая, что ни черта не понимает, а Светоч… Светлана Николаевна, пропустив через себя мое колкое замечание, улыбнулась так сухо, словно переместила нас одним движением губ в Сахару, и кивнула.

– Могу я рассчитывать на пару минут, чтобы помыть руки, и на сутки для избавления вас от присутствия столь раздражающей флоры?

Вот, и разве это я имел в виду, раскрыв рот? Двенадцать лет, блин, прошло, да? Тогда с хера ли я себя веду столь же импульсивно, как в гребаные восемнадцать?

Глава 4

– Позволите?

– No, you’re fucking wrong! (Нет! Ни хера ты не прав!)

Застыв на пороге, я не удержалась и невольно покачала головой от столь грубой фразы, произнесенной с правильной интонацией, без малейшего признака на типичный «русский» акцент и таким угрожающим тоном, что хотелось невольно вжать голову в плечи. Зажав трубку между ухом и плечом, новый генеральный схватился за край столешницы то ли в попытке удержать себя на месте, то ли таким образом сдерживая свои руки от приложения силы к раздражающему его в этот момент предмету – хрупкому новенькому айфону последней модели.

– And don’t even think to make me break the law! I’m not playing these games, so do stop fucking around with me! (И думать забудь о том, чтобы вынудить меня нарушить закон! Я в эти игры не играю, так что хватит мне мозг е*ать!)

Последнюю фразу он рявкнул так, что я все же решилась шагнуть назад и предпринять следующую попытку по окончании этого разговора. Но не успела. Он поднял голову, и я встретилась с ним глазами. Снова.

Когда подобное впервые произошло неделю назад, я думала, что меня огрели со всей дури пыльным мешком – мысли испуганными мотыльками прыснули во все стороны, оставив во всегда ясной и трезво мыслящей голове густой плотный туман розово-сиреневого цвета, искрящий зелеными грозовыми всполохами. Я смотрела, как шевелятся эти губы и дергается кадык над самым краешком жесткого воротника кипенно-белой рубашки. Почему-то перевела тогда взгляд на крупные руки, даже не руки, а реально лапищи – с набитыми костяшками и аккуратно подстриженными ногтями. И в ту же секунду краска залила мои щеки и даже, кажется, шею и грудь, которая, как будто вспомнив, как ощущались на ней и что творили эти руки двенадцать лет назад, заныла и враз потяжелела. И словно бы и не было всего этого времени, не случилось никогда моего побега не столько от Максима, сколько от себя и своей невесть откуда взявшейся порочности. Одно столкновение взглядов – и вот она я, стою в безвоздушном пространстве и ощущаю себя снова прижатой к той проклятой стене его сильным гибким телом, окутанной его запахом, который, оказывается, не вытравила из памяти, и каждое мое нервное окончание поет песню восхваления и покорности его запретным прикосновениям. И каждое слово из тех, что, захлебываясь, шептал он тогда и интимнее которых не слышала, опять гладким шелком проскальзывают в меня, будоража и лаская изнутри, нежно, но смертельно опасно обвиваясь вокруг сердца.

Черт! Черт! Черт! Я же не найду новое место так быстро! Да и Дэну скоро нужны будут деньги, я ему обещала в долг дать на пару лет, пока раскрутит свою новую фишку. И Стасику нужен сейчас тщательный уход. Нет, без работы никак. А в нашем небольшом городе с ней напряженка…

Моргнула и снова встретилась с ним взглядом, на этот раз явно вопросительным, и вернулась в реальность. Да уж, эта неделя далась мне нелегко, это мягко сказано. Но, с другой стороны, кого винить, кроме себя и своей чрезмерно хорошей памяти, которая упорно гадила мне, устраивая эти моменты зависания каждый раз, когда мы оказывались наедине. А случались они постоянно, потому как новый директор выдергивал меня к себе, на мой взгляд, по поводу и без оного. Но, как говорится, где мой взгляд, а где начальства. Одно радовало – у Максима… Владимировича, похоже, память была девичья, и ни разу я не засекла ни малейшего намека на то, что он помнил о случившемся в нашем кратковременном общем прошлом. Он вообще смотрел на меня как на едва знакомого человека, с которым никогда в жизни не пересекался и нет ни единого повода выделять его из серой массы окружающих. И мне бы этому радоваться, но нет. Непонятно почему каждый раз ощущала себя совершенно по-дурацки разочарованной. Так и приходило на ум сравнение с тем глупым детским фильмом, где вместо сладости могла попасться конфета со вкусом какой-то гадости.

– Что из сказанного вам опять непонятно, Светлана Николаевна? – Если бы голосом можно было замораживать на месте, я уже была бы сосулькой.

Поколебалась секунду, но решила ответить правду:

– Все, Максим Владимирович.

– Как же вы, такая непонятливая, столько времени умудрялись быть помощником генерального директора? Или вы… кхм… другими талантами блистали?

А вот это уже перебор. Все понимаю, могу не устраивать его сто раз, но это не повод позволять себе подобное! Вздернула подбородок, стремясь пронзить его насквозь убийственным взглядом.

– Я… уволена? С формулировкой «за несоответствие занимаемой должности»?

Давай, скажи «да», и это не пойми что, творящееся со мной, наконец закончится.

– Прямо сейчас – нет, неохота мне с аттестационными комиссиями заморачиваться, – Максим встретил мой вызывающий взгляд своим нечитаемым и непроницаемым, с легкостью отражая мой почти открытый визуальный выпад. – Но если еще раз позволите себе витать в облаках, вместо того чтобы записывать задание, то придется рассмотреть, очевидно, именно такой способ решения проблемы. Повторяю, пригласите, пожалуйста, свою напарницу. И организуйте нашу совместную встречу так, чтобы телефоны в приемной не разрывались.

На негнущихся деревянных ногах я вернулась на рабочее место, попросила Мартышку предупредить наших палочек-выручалочек из филиалов, а сама быстренько набрала сообщение нашей кадровичке.

– Тетка, ты чего такая? Вздрючили, чё ле? Говорила я тебе, не зли ты его, прекращай этот маскарад. У него вон, глаз каждый раз дергается, когда он видит эти твои колготы розовые ядреные или хвостики дурацкие. Ну ты чё, совсем попутала? Есть же у тебя одёжа нормальная, фигли ты выкобениваешься?

– Ляля, да пойми ты, ну не могу я ему спустить на тормозах эти его взгляды презрительные, как на насекомое, ей-богу. Вот чего он в самый первый день прицепился к моему «Friday casual» виду? В крупных компаниях в конце недели это повсеместно практикуют – и у нас, и за рубежом. И потом, ты же помнишь, что мы его не ждали так рано, он же должен был в понедельник приехать. Вот и встретили бы честь по чести. С хлебом, блин, и хре… то есть солью, – возмутилась я, пытаясь за недовольством скрыть свое смятение после очередной встречи с директором.

Неужели все настолько заметно, что даже Ляля, которая, кажется, никого и ничего не видит кроме себя любимой, рассмотрела, как меня потряхивает? Господи, это какой-то проклятущий провал в прошлое, где я снова вся потею, злюсь и теряю все самообладание до последней капли от каждого взаимодействия с Максимом. Вот только он уже больше не преследующий меня из-за буйства гормонов мальчишка, а взрослый, но от этого не менее невыносимый мужчина. Это что за судьба у меня такая, постоянно пребывать в роли его жертвы так или иначе? Ладно, надо успокоиться. В самом деле, все же не так критично?

– Ляля, пожалуйста… – устало отмахнулась я, когда она открыла рот, чтобы продолжить дискуссию на тему моего внешнего вида.

– А и верно. Ну, подумаешь, ну выгонит он тебя. Так я-то останусь по-любому. Придумаем чё-нить, прорвемся!

Заботливая моя Мартышка. Аж от сердца отлегло. Даже улыбнулась.

– Хм, а ты почему так уверена в том, что останешься?

– Дак а как иначе? Я же красивая и не злю его, улыбаюсь ему все время. А он красивше и не найдет у нас. Зачем ему уродина в приемной?

Я аж застонала, схватившись за голову. Вот хочешь – плачь, хочешь – смейся. И я еще взвилась из-за вопроса Максима с сальным намеком? Чего пениться, если вот оно, сокровище, само на все готовое и даже свято уверенное, что так все и быть должно.

– Ляля, не беси меня. Ты думаешь, он не может себе секретаря нормального откуда угодно выписать? Хоть из Москвы?

– Ой, да ладно. Из-за секретаря так заморачиваться! И потом, я же ему ни в чем не откажу, если чё. И не зыркай ты так на меня. Да дура буду – такому мужику отказать! А ведь и замуж, глядишь, позовет. Тогда вообще волноваться не о чем будет. Уж хоть кладовщицей-то я тебя устрою.

– Девушки, если вы закончили обсуждение наполеоновских планов по налаживанию взаимовыгодных отношений с руководством, прошу зайти. У меня, если вы, Лилиана Маратовна, не забыли, в 15:00 телефонная конференция. Надеюсь, вы ее подготовили?

Взглянув в круглые глаза Ляли, я обреченно вздохнула. Так и есть. Она не просто ее не подготовила должным образом, она вообще пропарила это задание. Ну что за бестолочь, прости господи!

– Где тема на телконф? – прошипела я рассерженной гадюкой.

– Я не записа-а-ала-а-а, – испуганно всхлипнула длинноногая дурында.

– Кто? – спросила я, одной рукой подталкивая ее к зеркалу и знаками показывая, что надо подправить макияж, а второй набирая внутренний номер.

– Генерал, основные производства и еще кто-то, не помню.

– Александр Нилович, – громким шепотом протараторила я в трубку, – вам новый не говорил ничего о телконфе на три сегодня? Ага, ага, то самое. Александр Нилович, выручите, я забыла все на свете. Нет, честно, она ни при чем, это я пропарила. Попросите Олечку, чтобы она всех остальных оповестила, лады? А то я уже на пороге его кабинета прям стою. Песочить, небось, будет. Угу. Обеих.

Влетела я в директорский кабинет через несколько секунд после Ляли. Она уже сидела напротив Максима Владимировича, безоблачно улыбаясь, как будто и не всплакнула только что в приемной: и нос не красный, и глазки успела поправить, и губки слегка надуты – вроде и игриво, но не пошло… Ляля есть Ляля. На пару мгновений директор остановил взгляд на моем лице, потом нахмурился, словно на себя за что-то рассердился, чуть дернул головой и отвернулся.

– Присаживайтесь, Светлана Николаевна. Будем решать, что делать с вами обеими.

Он откинулся в кресле, сложил на груди руки, в очередной раз провоцируя меня зацепиться глазами за то, как натянулась ткань белоснежной рубашки на мощных предплечьях, и осмотрел нас теперь уже с видом хозяина, выбирающего на базаре лошадь. Показалось, что на мне его взгляд задержался немного дольше, чем на «напарнице», как он вежливо окрестил мою бестолковую наперсницу, бывшую больше украшением, элементом декора приемной, нежели профессиональным документоведом, как числилось в ее трудовой книжке.

– Итак, что я увидел за эту неделю. В моей приемной сидят две, кхм, дамы, предназначение и роль коих мне не совсем понятны. – Театральная пауза, в которой отчетливо раздался трепетный прерывистый вздох Ляли. – Одна радует глаз и вполне способна услаждать слух, если держится в рамках литературного русского языка. – Щеки девушки порозовели даже под слоем косметики, и она кокетливо потупилась. – При этом ни одно из порученных ей заданий не было доведено до конца либо доведено в таком состоянии, что результаты можно считать ничтожными. Это относится к вам, Лилиана Маратовна.

Плечи Ляли поникли, и она даже осмелилась бросить на Максима краткий, полный упрека взгляд, что, однако, был полностью им проигнорирован, так как все внимание уже сосредоточил на мне.

– Вторая же… – Голос директора стал жестче, и он на мгновение сжал челюсти так, что заиграли желваки, пока сверлил в неподвижно замершей мне дыру размером с обеденную тарелку. – Тут чуть сложнее. Рекомендации вам, Светлана Николаевна, я слышал от самых разных людей: и молодых, и зрелых сотрудников, из разных отделов и даже от заказчиков. Все поют вам однозначные дифирамбы – вашему уму, смекалке, опыту и умению взглянуть на любую проблему под таким углом, что именно вам чаще всего приходят в голову гениальные в своей простоте и изяществе пути решения того или иного вопроса. Не могу сказать, что согласен со всеми пунктами, озвученными вашими коллегами, при этом, без всякого почтения к вашему полу и возрасту, вынужден констатировать тот факт, что выглядите вы, очень мягко говоря, совершенно неприемлемо для занимаемой должности. Неопрятно, несерьезно, нелепо, вызывающе. Цирк уехал – клоуны остались, одним словом.

Ляля в этот момент не выдержала и прыснула в аккуратный кулачок, но тут же проглотила смешок, поймав два взгляда: недовольный со стороны руководства и мой – обещающий кары небесные, не описанные ни в одной из знакомых ей книженций. Прозвучали ли его слова обидно? Ну, с одной стороны, на правду не обижаются, тем более что именно такого образа я умышленно придерживалась всю последнюю неделю, так что скорее это уж признание того, насколько я могу быть убедительна. Но совсем чуточку все же царапнуло – все-таки я женщина, и слышать такое из уст привлекательного, чего уж там стесняться, мужчины, приятного мало. И, конечно, вовсе не потому, что сказал это именно мой хронический мучитель со склонностью к частым рецидивам.

– К тому же, Светлана Николаевна, вы частенько позволяете себе возражать мне, дерзите, намекая на некое несправедливое отношение к вам лично, либо наоборот – витаете в облаках, и мне приходится повторять свои распоряжения дважды, чего я категорически не люблю. Далее, чтобы вы понимали однозначно, прозвучит не предложение, а ультиматум. И это я еще милосерден к вам, исключительно из уважения к Александру Ниловичу. Я даю вам время до Нового года. Либо красавица наберется ума и начнет наконец выполнять работу адекватно ее зарплате, либо умнице придется приложить весь свой немалый, я уверен, жизненный и рабочий опыт, дабы выглядеть соответственно роли помощника генерального директора, который обязан быть лицом и визитной карточкой предприятия не только по телефону и в переписке, но и живьем, так сказать, и заодно научится проявлять должное уважение к своему непосредственному начальству. С января следующего года в МОЕЙ, – он подчеркнул это слово, – приемной будет сидеть или одна из вас, или же, как прозорливо предположили вы, Светлана Николаевна, я озабочусь поиском адекватного сотрудника на данную позицию. На этом вы свободны. Оповестите участников, что я готов начать дистанционное совещание. – И царственным взмахом руки Господин Зануда и Придира велел нам убраться долой с его глаз.

Я, честное слово, не знаю, что руководило моими дальнейшими действиями: была ли это интуиция, просто вопившая об очередной внезапной подставе, или же банальное знание моей наперсницы, путавшей все на свете. Но, подойдя к рабочему месту, я проделала все манипуляции, необходимые для подключения к режиму конференции. Ляля стояла рядом с круглыми от недоумения глазами и беззвучно вопрошала, какого, собственно…

– Главный энергетик?

– Здесь.

– Основное производство?

– На месте, мы тут все, вместе с качеством.

– Логисты?

– Так точно.

– Кадры?

Тишина в ответ. Быстрый взгляд на «мое блондинко» и ее каблуки. Та, вот уж действительно: жить захочешь – и не так раскорячишься, сняв модные туфли, босиком рванула за дверь за кадровичкой, ибо из приемной позвонить уже не вариант – слишком хорошо все будет слышно директору.

– Александр Нилович, вы уже с нами?

– На месте, Максим Владимирович.

– Еще раз, кадры?

– Здесь кадры, – бодро отрапортовала я, нимало не смущаясь тем, что мой голос известен ну абсолютно всем участникам. – Кадры здесь, прямо в приемной, но говорить буду я, потому что… – надеюсь, легкой заминки никто не заметил, – Татьяна Владимировна… у нее… э-э-э… сел голос, вы бы ее не услышали.

– Вот как? – Я прямо воочию увидела, как взлетает в недоумении его бровь. И лишь держала кулаки вместе со скрещенными пальцами, чтобы все остальное прошло гладко: чтобы Мартышка не влетела с воплем, чтобы дверь за Татьяной Владимировной не хлопнула слишком громко, чтобы, в конце концов, этот растреклятый директор, его в бога душу мать, не вздумал прямо сейчас подойти к двери и проверить наличие «кадров» возле моего стола…

Повезло. Дверь даже не скрипнула, когда сквозь нее просочились перепуганные Ляля и кадровичка – аппетитная дама средних лет, все последние годы лихо справлявшаяся с любыми проверками, устраиваемыми нашему комбинату трудовыми инспекциями, но при этом до обморока боявшаяся нового директора. Только она открыла рот, чтобы произнести свое коронное с придыханием «Дра-а-асцы», как я свирепо надула щеки и приложила палец к губам. Моя перекошенная рожа, очевидно, произвела правильный эффект – девчонки не проронили ни звука, а я продолжила:

– Да, вирус какой-то дурацкий, простите, отвлеклась.

Стоявшей за плечом Татьяне Владимировне успела нацарапать на стикере: «Молчите. Вы, типа, голос потеряли!» Она только мелко затрясла кудряшками, мол, понимаю, молчу.

– Так, буду краток. Главный акционер собирается инициировать процедуру сокращения штата: на пятьдесят процентов административно-управленческий персонал и инженерно-технических работников и, к сожалению, рабочих тоже, но не более чем на десять-пятнадцать процентов. Какие мы можем озвучить аргументы против? Что имеем предложить в качестве защиты наших же коллег?

После секундного замешательства из динамиков раздался неясный гул и бормотание – возмущенное, удивленное, недоуменное.

– Татьяна Владимировна говорит, что если сокращение штата оформлять в соответствии с действующим законодательством РФ, то это, во-первых, займет в лучшем случае 4-5 месяцев подготовки, а во-вторых, если вы не помните, потребует выплат среднемесячного заработка в течение трех месяцев со дня увольнения, поскольку именно так прописано в нашем коллективном договоре, и не забывайте, что к этому добавится приличное количество компенсаций за неиспользованные отпуска. В общем, на эти деньги можно открыть новое производство, вот честно.

– Ну, надеюсь, Татьяна Владимировна при этом понимает, что суммы, о которых она так переживает, – разовая потеря. А мы сейчас говорим о долгосрочных перспективах. Которые не так уж и радужны в нашей отрасли.

– Вообще-то, последний SWOT-анализ, проведенный независимым центром, показывает минимум рисков и угроз на ближайшие годы, а за это время…

– Вообще-то, я хочу услышать мнение всех приглашенных, а не только Татьяны Владимировны, уважаемая Светлана Николаевна. К тому же то, что вы только что с таким пафосом изрекли… скажем так, неубедительно.

Меня просто… заткнули?

– Но…

– Александр Нилович, что с анализом простоев оборудования за последние шесть месяцев?

– Процентов… э-э-э… шестьдесят-шестьдесят пять обусловлены объективными причинами: погодные условия и некоторые политические… э-э-э… моменты, повлекшие необходимость заключения договоров поставки сырья и оборудования взамен импортного…

– Допустим. Что с оставшимися тридцатью пятью?

Черт! Он умеет склонять числительные?! А, ну да, забыла совсем. Он не только числительные умеет склонять…

– Там ситуация, скажем так, в основном вокруг человеческого фактора пляшет.

– А как нам этот фактор может прокомментировать специалист в области человеческих ресурсов и управления персоналом? – Ну-ну, типа мы тут лаптем щи хлебаем и не понимаем, в чей огород камень запустили.

От злости аж сжала кулаки. Но, раз уж взялась за Татьяну Владимировну вещать – надо вещать, причем только до победного. Не могу я так ее подвести. Только вот, боюсь, защищая ее, невольно подставлю шефа. Бывшего. Но оставшегося другом и, в меру сил и возможностей, покровителем.

– А очень просто может прокомментировать этот фактор служба по работе с персоналом. Комбинат является градообразующим в нашем небольшом городе, за исключительно редким числом наши сотрудники – местные жители. Не мне вам объяснять ситуацию с кадровым голодом и ограниченностью бюджета, не позволяющими ни найти специалистов высокого уровня на месте, ни выписать таковых из крупных городов – люди сюда не хотят ехать на тех условиях, которые мы можем им предложить. Шесть месяцев назад, после, кхм, неприятного инцидента, у нас уволились несколько ключевых специалистов в области основного производства. К сожалению, кадровый резерв по этим позициям оказался на тот момент недостаточно подготовлен. Люди растут. Так сказать, в полевых условиях. Набивая собственные шишки…

– Простите, Татьяна Владимировна, я ведь правильно понимаю, это же именно вы разговариваете со мной голосом Светланы Николаевны? Так вот, Татьяна Владимировна, а что вы столь тактично и деликатно называете «неприятным инцидентом»? Факт причастности менеджеров высшего звена к воровству? Многолетние откаты, получаемые ими от поставщиков сырья, некачественного, должен заметить? Или удивительное стечение обстоятельств, заключавшееся в том, что этими пойманными оказались члены одной семьи?

Мой судорожный полувздох-полувсхлип, наверное, услышали все участники совещания. Ну, с-с-сука. Договаривались же не поднимать эту тему вслух!

– Максим Владимирович, виновные наказаны. Мы пережили это еще полгода назад.

– Ну, вы-то, может, и пережили. А вот производству до сих пор аукается. И продажам аукнется еще не раз. Вы готовы к рекламациям, которые могут начать валиться на нас через пару-тройку месяцев? С каких таких херов вы собираетесь заменять продукцию клиентам, пострадавшим от некачественных поставок с нашей стороны? Или надеетесь обойтись скидками на следующие партии? Вы тут слепые или блаженные все, а?

Вот честно, у меня, скажем прямо, не такой уж и большой опыт в смысле смены коллектива. В школе я проработала меньше года, а после школы это всего второе мое место. Да и с начальниками дважды крупно повезло – они были грамотными, терпеливыми, хоть и не без тараканов, конечно, и оба здорово меня выручили в свое время. Но то, что я слышала сейчас, вызывало во мне прямо противоположные чувства: ненависти и восхищения. Эта, несомненно, очень умная, близко к гениальной, но абсолютно беспощадная и игнорирующая какие бы то ни было авторитеты скотина, практически не применяя бранных слов, возюкала мордами по столам моих коллег. И что самое печальное – он был прав.

Коммерция перестроится, но это займет время и нервы, снабжение тоже найдет выход из положения, хотя народ будет просто жить в рабочих кабинетах, проклиная все и всех на свете. Девчонок из столовой ужасно жаль, но я давно говорила Генералу, что мы рано или поздно вынуждены будем отказаться от убыточного участка – проще закрыть совсем, чем объяснить работягам, почему привычный комплексный обед за семьдесят пять рублей вдруг начал стоить в два с половиной, а то и три раза дороже.

– Так что вот так, коллеги. Сокращение рабочих специальностей я пока придержу своей властью и авторитетом. И попробую вместе с вами сохранить места для ИТР, но все равно не в полном объеме, с этим вам придется смириться. Но легко не будет. А тем временем, через неделю я лично начну проводить внутреннее обучение руководителей структурных подразделений в рамках планируемых нововведений. Расписание мне поможет составить Татьяна Владимировна. Поможете, уважаемая?

– Да, Максим Вла… – истерично возопила забывшая о «больном» горле кадровичка, закашлявшись от вида моего кулака, возникшего прямо у ее носа.

– Вот что животворящие совещания делают, – с явным сарказмом прокомментировал шефус-монструозус. – Прямо на глазах народ выздоравливает. Александр Нилович, зайдите ко мне, пожалуйста, живьем, так сказать.

Глава 5

Пользуясь внезапным отъездом нового начальства по филиалам – с первой то ли проверкой, то ли знакомством на местах – мы с Лялей расположились в конце рабочего дня прямо за столиком для посетителей в приемной и мрачно жрали в два рыла здоровенную шоколадину, которую ей притащил один из сотни вечных воздыхателей, запивая ее растворимым пойлом, что по недоразумению кто-то принимал за кофе.

– Тетка, ну ты же реально можешь нормально выглядеть! И задница у тебя как орех, и ножки – не, ну, не такие, как у меня, конечно. Но для сорокалетней тетки вполне себе даже. Вон, хоть у Дэна спроси, он подтвердит. И правильно Максюша сказал – он тебе слово, ты ему два поперек, неужели не можешь помолчать и поулыбаться?

– Мартышка, да не в том дело! Неужели ты не понимаешь? Ну почему человек, без году неделя на производстве, ходит и носом крутит – то не так, это не эдак. Ведь мы работаем как всегда! И потом, что за дела, а? Какой-то молокосос позволяет себе делать такие унизительные замечания в мой адрес? Или я дрессированная зверушка, которая по щелчку пальцев должна подпрыгнуть так высоко, как скажет хозяин? Я что, настолько плохо справляюсь с основной работой? Почему этого недостаточно? Чего он вообще ко мне прицепился, козлище! – Я нервно потрясла головой, как собака, которой в уши попала вода. И сердито добавила, предварительно пнув по колесику кресла, на котором развалилась Ляля: – И я не сорокалетняя. Мне тридцать пять. С копейками.

– Фу-ты, ну-ты, четыре года всего до сороковника. Не беси меня, тетка! Тебе, между прочим, проще. Делов-то! Напялить костюм какой-нить официальный вместо твоих разгильдяйских прикидов и все! Ну, накрасься там еще, как я тебе показывала, помнишь? Волосы утюжком вытяни, каблуки не забудь. Пушапик обязательно и блузочку расстегни, ну ты прям как маленькая. И улыбайся ему молча. А мне вот эти книжки твои дебильные каждый день читать надо и слова заумные учить! Вот на кой ляд мне это, а? Чё я в постели мужика словесами должна мудреными ублажать? Дурь, как есть дурь распоследняя! Если бы это был не красавчик Максик, послала бы далеко и надолго.

Стиснув зубы от неожиданной волны злости, прокатившейся по позвоночнику от слов Лилианы, я поплелась на выход, еле вытолкнув из себя:

– До завтра, Пигмалион ты мой.

– Эт кто? Тоже про финансовый маркетинг писал?

– Менеджмент.

– Что?

– Финансовый менеджмент.

– А это разве не одно и то же?

– Нет.

– А этот, Пигмалион который, он по менеджменту или маркетингу?