Чумовая попаданка в невесту Гринь Ульяна

Глава 1. Раз в Крещенский вечерок…

– Ну, что там ещё написано?

– Подожди ты! Вот… Развязать все узлы, снять пояса, распустить волосы.

Лика обвела подружек строгим взглядом и велела:

– Давайте, развязывайтесь! Янка, резинку сними!

Девушки зашуршали, хихикая, исполняя приказ. Я скорчила гримасу и распустила волосы, зачесала их пальцами назад:

– Глупости какие-то! Чем резинка может помешать?

– Так надо, – внушительно ответила Лика. – Ладно, с чего начнём? С воска?

– Давай с воска.

– Кому вина долить?

– Мне!

– Я ещё не допила.

– Плесни чуток…

Мила опустошила бутылку красного в протянутые ей бокалы, а Лика отрезала кусочек свечки и, бросив его в ложку, начала нагревать над второй свечой, которая освещала неровным пламенем маленький круг у стола в старой бане. Всё по канону, строго по книжке, найденной в закромах хозяина дачи. И только девушки. Мы, кстати, все незамужние пока что. Впрочем, у меня есть жених, Матвей, и это к его другу мы приехали праздновать днюху. Остальных девушек я знала постольку поскольку, они были подружками друзей Матюши. Говорят, алкоголь сближает людей, поэтому чувствовала я себя достаточно непринуждённо. Заводилой была Лика. Есть такие негласные лидеры в каждой компании. Всё организуют, обо всём подумают: напитки, закуски, да ещё и культурная программа…

Я, помнится, тоже была такой пару лет назад, когда ещё училась в лицее. А сейчас всё моё время отнимают работа и подготовка к поступлению в универ на будущий год. Ну, и Матвей, конечно. Деньги нужны за квартиру платить, хорошо, что он бомбит по вечерам, а не лежит на диване пузом кверху с пивом и ноутом…

– Милка, тебе гадаем! Давай, сливай воск в воду.

Упомянутая особа взяла ложку и дрожащей рукой, хихикая и стреляя большими глазюками по лицам подруг, опрокинула расплавленный тягучий воск в плошку. Мы чуть было не стукнулись головами, так все ринулись смотреть на результат.

– Чего это? – разочарованно спросила Варя. – Комок какой-то…

– Подожди, – Лика послюнявила палец и перевернула прилипшую страницу книги.

– Похоже на солнце, смотрите, какие лучи! – протянула я.

– Точняк! Солнце… Ща, подождите… – Лика принялась листать странички. – Во! Среди вашего окружения есть довольно эмоциональные особы, с которыми трудно завязать дружбу – при том что добиться беспрекословного повиновения вы от них можете легко…

Она прищурилась на Милу и погрозила ей пальцем:

– Смотри мне, только не со мной: я никогда никому не повинуюсь!

Мила хмыкнула, приосанившись, а мы захихикали. Я допила остатки вина в бокале и спросила:

– Может, ещё за одной бутылкой сходить?

Лика деловито вытащила из-под стола вторую бутылку и ткнула в меня пальцем:

– Янка, тебе гадаем. Вера, открой пока.

Пока Вера возилась с пробкой и штопором, я почти не глядя перевернула нагретый воск в воду, откуда извлекли Милино солнце. Бело-жёлтая струйка булькнула, завернулась в причудливую ракушку и всплыла на поверхность. Лика кивнула, выпятив нижнюю губу:

– Ну, тут ясно, как день! Машина. Во: колеса, капот, дверца… Подожди, посмотрю, что это значит.

– Ей Матвей тачку подарит! – хихикнула Вера. – Подставляйте бокалы, алкоголички!

Мы практически чокнулись пустыми бокалами, и красная струя наполнила их по очереди. Я глотнула вина и скептически покачала головой:

– Скорей уж я ему поменяю его корыто на поновее…

– Это неправильно! – безапелляционно заявила Мила. – Мужик должен обеспечивать семью.

– Ну, мы ещё не семья, так, живём вместе, – отмахнулась я.

– Янка, ты неправильно подходишь к вопросу! – усмехнулась Лика. – Машина вообще означает новый путь, который должен стать счастливым. И ещё это очень яркий сексуальный символ!

– Фаллический! – прыснула Вера.

– Слушай, Фрейдова последовательница! Давай, твоя очередь!

Новый путь, ага, подумала я, потягивая вино. Новый путь домой разве что… Надеюсь только, что Матюша не слишком набухается, и мы сможем доехать без приключений. Снегу навалило столько, что едва загнали «Опель» во двор… И ведь ещё падал, когда мы в баню шли. Ничего, махать лопатой – хорошее лекарство от похмелья.

Какие фигурки выпали Вере и Лике, я не видела. Сидела и думала о машине. Неужели, и правда, купим новую? Нет, глупости, откуда деньги взять? Разве только кредит… Но кредит мы сейчас не потянем, в «Опеле» скоро масло менять и техосмотр приближается неумолимо, как Новый год… Зимние шины уже и так проделали шикарную дыру в нашем бюджете, теперь её, залатанную, снова пробьёт масло.

– Зеркало! Ставь его! Янка, будешь первой?

Мои мысли упорхнули куда-то далеко, и я взглянула на новую инсталляцию. Зеркало – небольшое, овальное, в причудливой раме, на ножке, которое можно было повернуть, меняя угол наклона – и свеча перед ним. О, гадание на суженого! Вот хулиганки!

– Нет уж, я пока посмотрю на остальных жертв! – усмехнулась я, подставив Вере полупустой бокал. Получив его полным, присела позади Лики. Та фыркнула:

– Трусиха!

– Ничего не трусиха. У меня уже есть суженый, так что я вам предоставляю право первыми увидеть своё будущее.

– Ах-ах, – пробормотала Лика, листая книгу. – Трусиха, я же говорю…

– Да, Ян, а вдруг твой суженый совсем не Матвей, – подхватила Мила. – Мало ли, увидишь в зеркале блондина с бородкой, с кубиками на прессе, с большим…

– С большим и блестящим «Порше-Кайенн», – хмыкнула Вера.

– Я хотела сказать совсем другое! – возразила Мила.

– Мы поняли, поняли, – под всеобщий смех уверила её Вера.

– Так, тихо! – шикнула Лика. – Начинаем.

Она поправила зеркало, подвинула к нему свечу и заунывным голосом провыла:

– Суженый мой, ряженый, приди ко мне ужинать!

Девушки на миг замерли, и я вместе с ними, а потом у всех вырвался дикий ржач. Почти в истерике, Мила прохохотала:

– Как же, придёт он! Ты его напугала!

Лика, похоже, обиделась и буркнула:

– Не, ну а чо… Он же должен знать, кто в доме хозяин.

Дверь внезапно скрипнула с таким звуком, будто заорала кошка, у которой вырвали внутренности. Все в бане вздрогнули и выпрямились, не смея повернуться, а от входа раздался весёлый голос:

– Эй, девчонки, вы тут скоро?

– Мишка!

– Козёл!

– Придурок ты!

– Напугал же!

– Уйди отсюда!

– Сбрызни!

– Ой, всё… Я хотел сказать, что мы по вам скучаем, а вы… Ну и сидите тут одни! А я вам вина принёс…

Лика поднялась, быстро простучала босыми пятками по полу и отобрала у любимого бутылку красного, а потом шикнула:

– Иди, иди отсюда! Мы скоро!

Мишка покрутил кудрявой головой и скрылся за дверью, которая, закрываясь, нежно мяукнула. Кошке вставили кишки обратно и зашили рану. Когда Лика вернулась и отобрала штопор у Веры, Мила заметила:

– А ведь работает гадание! Смотри, ты позвала суженого, и он явился!

– Так нечестно, – пробурчала Лика. – Я его убью!

– Ну всё, всё, не ворчи.

Мила села перед зеркалом:

– Как там оно? Суженый мой, ряженый, приди ко мне ужинать!

Все замерли, даже обиженная Лика. Пламя свечи колебалось, отражаясь в зеркале, подёргивалось от случайных движений и едва совсем не угасло, когда Мила разочарованно выдохнула:

– Никого там нет. Вот обман!

– Не обман, а просто ты замуж не выйдешь в этом году, – авторитетно заявила Лика. – Янка, твоя очередь.

– Я не верю в эту ерунду, – предупредила я девушек, садясь с бокалом перед зеркалом.

– Нам пофиг! – хихикнула Вера. – Зато весело!

Да уж. Веселее некуда. Я глотнула вина, чувствуя некоторую нервозность, потом ещё немного, а потом вздохнула глубоко и сказала зеркалу:

– Суженый мой, ряженый, приди ко мне ужинать.

Сначала ничего не произошло, как я и ожидала. Хотела уже объявить об очередной неудаче, но гладкая поверхность зеркала вдруг пошла рябью, а рябь начала сворачиваться в спираль, которую используют мультяшные гипнотизёры. Я замерла, не в силах пошевелиться, и только смотрела в центр этой спирали. Её полоски смешались, стали серыми и почти незаметными, но я видела водоворот, который тянул меня, тянул, незаметный для всех остальных. Страх защекотал всё тело, ледяной змейкой скользнул вдоль позвоночника, и я вдруг ощутила полное безразличие к тому, что произойдёт. Просто позволила спирали вовлечь себя, окрутить, забрать… Голову заломило в затылке, пришла мысль о смерти… Я умру, да… Мне страшно, но я не буду сопротивляться… Просто уйду куда-то за грань…

Последняя мысль была о Матвее. Он точно забудет сменить чёртово масло…

Когда я очнулась, мне было холодно и жарко одновременно. Такое странное ощущение: вверху холодно, а половине тела тепло… Наверное, опять уснула рядом с Матвеем на диване, и этот балбес отобрал у меня покрывало… Блин, вот эгоист!

Голова стучала изнутри пульсирующей болью. Желудок, казалось, существовал отдельно от туловища. Я не могла пошевелить ни рукой, ни ногой, только пальцы двигались на несколько сантиметров. Будто бы всё отлежала на твёрдом. Неужели девки меня так и оставили на полу в бане? Хоть укрыли покрывалом, и то хорошо. А покрывало какое-то ворсистое, пушистое, приятное… На мех похоже. Шуба, что ли? Ни фига себе кто-то хорошо живёт, шубами вот так разбрасывается! Я тоже хочу себе такую шубку мягонькую… Может, всё-таки взять кредит? Один раз живём!

Я попыталась разлепить глаза, попутно ругая себя за идиотские мысли. Какая шуба? Куда я её надевать буду? Только изгваздаю в маршрутках… А на работе ещё и свистнуть могут. Лежи, Янка, и не выпендривайся. Эх, похмелье! Да сколько мы там выпили? Шесть бутылок на четверых, мальчики не считаются – они пили водку. Когда мне от литра вина бывало так плохо?

Глаза, наконец, послушались, открылись, и я увидела над собой бревенчатые балки. И потолок из нетёсаного дерева. Сосны, подумалось мне. Сосновые брёвна распилили вдоль и сложили из них потолок. Вот на эти толстые круглые балки. Это не баня. Блин, куда меня притащили? В доме, вроде, таких потолков не было нигде…

Я скользнула взглядом по комнате. Окошки маленькие, какие-то вычурные, широкие и низенькие. Всё те же бревенчатые стены, с трёх сторон обитые выцветшей тканью. Кровать, на которой я лежала. Рядом с кроватью – роскошный старинный сундук, широкий и длинный, окованный железом и расписанный тусклыми цветами. На сундуке спала, поджав ноги, обутые в самые настоящие лапти, девчонка в длинном платье и с длинной светлой косой. Незнакомая мне девчонка лет десяти-двенадцати.

Так. Янка, походу, ты тоже ещё спишь. И это не похмелье. Это… Блин блинский, это же воронка! Она меня загипнотизировала, из-за неё у меня так башка трещит, а вовсе не от вина! Теперь что же… Мне снится, что я в незнакомом доме, похожем на музей деревянного зодчества? А девчонка тут работает, экскурсоводом-волонтёром.

Тьфу, какие дурацкие идеи ко мне в голову приходят! Немудрено, что она так болит… Сейчас бы таблеточку парацетамола и холодной минералки… Попросить у девчонки? Так надо её разбудить, а из горла только писклявые звуки выходят. Я попыталась откашляться, и боль при каждой встряске буквально расколола голову напополам. Как будто спелый арбуз острым ножом с размаху…

Девчонка сонно пошевелилась и вдруг подхватилась, вперив в меня испуганный взгляд. Глаза у неё оказались голубые-голубые, аж завидно стало. Она вскочила с сундука, прижав ладони к румяным щёчкам и громким шёпотом произнесла:

– Проснулася!

Потом с размаху ударила себя по ляжкам, скрытым длинной юбкой, и ахнула:

– Батюшки! Ой, матушки! Проснулася!

Её коса, как живая змейка, запрыгала по плечу, девчонка перекинула её за спину и бросилась вон из комнаты, не переставая верещать:

– Батюшки-матушки! Проснулася! Ой, люди добрыя, проснулася!

– Ну да, я проснулась, – просипела я ей вслед, приподнявшись на локте. – Чего так орать-то?

И добавила, чуть погромче:

– Водички бы…

Девчонка какая-то… Малахольная. Вот да. Это слово, которое раньше существовало в моём мозгу совершенно абстрактно, приобрело реальный облик. Девица была малахольной. Может, приведёт кого поадекватнее… И где Матвей? Неужели бросил меня тут одну и уехал? У кого я вообще, в чьём доме?

Приподняв голову, я прислушалась. За окном невнятный гул. Свечка трещит перед иконами в углу. Внизу кто-то топает и невнятно бубнит. Железный звук, который ни с чем не спутать – заслонка бряцнула о кирпичи печки. Собака залаяла где-то далеко. Хорошие звуки, напоминающие о деревне и о неутомимой прабабуле… Но совершенно не говорящие, где я нахожусь. Машина бы хоть проехала или поезд прогудел. А так…

Дверь скрипнула, и я повернула голову. В комнату вошла, нет, заполнила её собой пожилая женщина. Румяное, полное лицо, обрамлённое повязанным платком со старинной шапочкой рожками, лучилось самой искренней радостью, улыбка растянула рот, а глаза – голубые, как у девчонки, что робко жалась к стеночке – сияли, роняя слёзы на гладкие щёки. Я хотела было спросить про место, в котором нахожусь, но мне и слова не дали сказать.

– Господи Боже и все святые угодники! Голубонька моя, ласточка моя, мы уж и не чаяли увидеть твои глазоньки, девонька моя! Сподобил Господь, пришла в себя! Ну теперь потихонечку, помаленечку, добро да ехать нам только через два дня!

При этом руки её ни на минуту не оставались без дела. Бубня слова радости, женщина поправила моё меховое одеяло, взбила подушку под моей головой, расправила волосы, принялась заплетать их в косичку. Я мотнула головой – терпеть не могу, когда кто-то, кроме парикмахера, забавляется с моими волосами. Но женщина неумолимо продолжила, всё нахваливая мои глазоньки и сокрушаясь о потере такой длинной косы (чего-чего?)

– Золотце моё, как же ты теперь без косы, это же сила твоя и красота! Столько притирок извели на неё, столько крапивы да мать-и-мачехи рвали, всё умащивали да умащивали… Не иначе, как бесы отсекли, небось, теперь будут на твоей косе ворожить да силы из тебя тянуть! Говорила я тебе: не ходи в баню, не гадай! Да ещё одна! Где ж это видано?

Чего ей от меня нужно, не понимаю! Чем мои волосы до лопаток не угодили? Куда длиннее-то? Только никто мне не говорил, что не стоит в бане гадать, да ещё и в одиночку. С девчонками мы были… Лика предложила устроить крещенские гадания… А этой тётки я не знаю. Разве только в параллельной вселенной моя вторая я…

Стоп, Янка! Какие параллельные вселенные?

Терпеть не могу всякие фэнтезийные романчеги про попаданок по обмену в чужое тело, властных мудаков и всяких говорящих лошадей! Читала однажды такую книженцию – Светка на работе подсунула – отплевалась, закрыла и забыла. Такого не бывает и никогда не случится в жизни. А уж особенно со мной, тем более, что я не верю в подобную муру типа кармы, судьбы, перерождения и прочей мистики. Надо узнать, где я нахожусь, и позвонить Матвею, чтобы забрал меня отсюда поскорее…

– …А моя Богданушка, моя боярышня, будет там самой-пресамой! Красавишной, достойной самого Великого Княжича!

– Кто такая Богданушка? – перебила я тётку, начиная злиться. – И вы – кто вы? И где я?

Со стороны девчонки послышался громкий ох. Женщина замерла, глядя на меня изумлёнными глазами, всплеснула руками и прижала их к необъятной груди:

– Батюшки святы! Неужто головонькой стукнулась моя голубка? Себя не помнишь, меня не узнаёшь… А вот это кто?

Она ткнула пальцем в девчонку, которая сидела, съёжившись, на краю сундука, и таращилась голубыми глазищами на меня. Как на двуглавую собаку, честное слово! Я вежливо пожала плечами. Женщина схватилась за голову, примяв рогатую косынку:

– Ой, лишенько-лихо! Бесы клятые! Унесли память вместе с косой! Что же теперь с нами будет!

Так. Надо как-то потихонечку выбираться из этого логова сумасшедших. С ними спорить нельзя, поэтому буду соглашаться, что бы тётка не сказала.

– То ж Прошка! – чуть ли не возмущённо кивнула на девчонку женщина. – А я… – она ткнула себя пальцем в грудь, – мамушка твоя, нянька Анфиса, неужто забыла? А это вот твоя опочиваленка, – и она обвела рукой комнату, – туточки ты родилась и жила всё время!

Я с трудом кивнула. Во бред!

– А ты у нас боярышня Богдана Сеславна, волей Господа Бога хозяйка наша!

И женщина размашисто перекрестилась, обернувшись к иконам:

– Да будет воля его, станешь княгиней Белокаменной!

Глава 2. Мой дядя самых честных правил…

Боярышня Богдана меня начисто убила. В глазах тётки Анфисы была только искренняя любовь и надежда, что я всё вспомню. Но я ничем не могла ей помочь. Простите, дамы, мне пора. Домой, и как можно дальше от этого притона душевнобольных!

– Ладно, ладно, – осторожно ответила я. – Хорошо. А теперь я хочу прогуляться. Можно?

– Куда? Куда гулять-то? – замахала руками тётка Анфиса. – Тебе лежать надо, голубонька моя! Ежели чего надобно, Прошка притащит. И покушать, и попить… А ты лежи, сил набирайся, скоро дальняя дорога предстоит!

Ага, вот только этого мне и не хватало для полного счастья! И так оказалась в какой-то жопе, а тут ещё дальше завезти хотят… Ну ничего, вот уйдёт эта рогатая, с девчонкой я договорюсь. Убивать меня не будут, вроде как любят пока, а значит, можно делать, что вздумается. Сказали же: я хозяйка. Так что выйду на прогулку, а там сбегу к ближайшей дороге или к домам, буду кричать «на помощь», и мне помогут. Наверное. Будем надеяться.

Спустя некоторое время – сказать, сколько точно, я не могла, так как ни часов, ни мобильника у меня не оказалось – я уже сидела накормленная большими пельменями с грибами и мясом, напоенная вкусной ледяной водой, а Прошка, приподняв мою левую ногу, обматывала её длинной широкой лентой сероватой ткани. Я решила пока ничему не удивляться, но онучи… Это всё же слишком. Я была в рубашке – длинной, немного грубоватой и достаточно просто скроенной, а под рубашкой не было ничего. Совсем-совсем. Данный факт меня несколько огорчал, ибо я надела на день рождения Мишки абсолютно новый комплект белья, купленный для особых случаев, а джинсы просто нежно любила за удобство. И ещё они делали мою попу неотразимой.

Прошка поднесла мне кусок сложенной в несколько раз материи, и я уставилась на девчонку, не понимая, что она хочет от меня. А та аж глаза закатила от моей бестолковости. Встряхнула ткань, быстро накинула мне на голову – в полотнище оказалась дырка! – и расправила складки до пола.

– Поясок таперича, – деловито порылась в сундуке. – Вот этот сегодня, бисером азиятским расшитый.

Поясок мне понравился. Почти произведение искусства – как будто подражание старинным традициям. Фольклор сейчас в тренде, так что пусть будет поясок. Я обмотала его по талии, но Прошка сердито цыкнула:

– Да что с тобой такое, боярышня?! После гадания этого сама не своя…

Она сама передвинула поясок выше, чуть ли не под грудь, затянула его легонечко, красиво сложила кончики, чтобы свисали на боку. Я только вздохнула. Вся эта ситуация начинала немного напрягать. Быстрее бы добраться до дома… Там Матвей, там в полицию можно заявить, ёшкин кот! Тут же, блин, уже почти на незаконное лишение свободы тянет… Так, спокойно, главное – выбраться из этого сумасшедшего дома. То есть, соглашаться во всём, чтобы не заподозрили неладное. Под грудь – так под грудь, мне всё равно.

– Валеночки, боярышня, – напомнила Прошка, кивая на мои ноги. Валенки? Чего? В доме?

Она и правда поставила у кровати валенки. Только не те, что прабабушка надевала зимой, чтобы сходить до поросят, не грубые, серые и с калошами, а светлые, коротенькие, разукрашенные вышитыми цветами и бабочками. Я сунула ноги внутрь и почувствовала тепло. Вот прямо сразу, будто ноги на батарею горячую положила. Хорошо-то как… А Прошка всё не унималась. Достала из сундука очередную штучку и принялась прилаживать мне на голову. Я даже зажмурилась, чтобы ненароком не отшить девчонку. А та всё возилась, завязывая что-то на затылке. Потом отступила на шаг, любуясь, и с довольной улыбкой сунула мне под нос что-то блестящее. Оказалось – зеркало, но такое странное… Будто пластину из лёгкого камня отполировали до блеска! Я машинально глянула в него и вскинула брови. А Прошка спросила:

– А? Ну как? Красавишна?

И сама себе ответила, улыбаясь, как кошка перед сметаной:

– Краса-а-авишна!

– Ну да, ничего так получилось, – пробормотала я, вертя чудное зеркало перед лицом и стараясь рассмотреть себя целиком. Зализанные волосы, как я никогда в жизни не носила… Ну, может, только в начальной школе! На них чуть ли не кокошник с белыми камушками, очень похожими на жемчуг, волнами и переплётами. Но хоть моё лицо в зеркале, и то хорошо. А то ведь всякое может случиться. Думала ненароком, что и правда в какую-нибудь Богданушку превратилась. Аж от сердца отлегло… Глаза мои, карие, косметики, правда, нету – как корова слизала. Нос мой – от папы доставшийся, губы мамины, пухлые, щёки, лоб, всё на месте. Ладно, хватит любоваться своей красотой. Пора выбираться.

– Ну, пойдём, – кивнула я Прошке с некоторой неловкостью. Девчонка вздохнула:

– Пойдём. Только мамушке Анфисе на глаза попадаться нельзя, а то погонит обратно.

– Я не хочу лежать в постели.

– Отдохнуть бы тебе, боярышня… Путь ведь неблизкий скоро. Страшно подумать – в столицу Белокаменного! Это ж сколько вёрст… Два дня в дороге.

– Не хочу, – пришлось даже повысить голос, и Прошка тут же сдалась:

– Добро, добро! Пойдём в светличку, только шубеечку накинь, а то застудишься в сенцах…

Шубеечку? Совсем они тут сдурели, в доме и валенки, и шубу носят…

А она оказалась просто шикарной. Не из драного кролика, а из цельных шкурок, сшитых между собой. По цвету и не определишь – лиса или норка. Правда, накинула её Прошка мне на плечи мехом внутрь. Вот странные люди! Ведь шубу носят мехом наружу! Как увидят такую красоту, если она спрятана под шкуркой. Выделанной и крашеной, конечно, шкуркой, даже с вышивкой всё тех же цветов и бабочек, но всё равно…

Выйдя из комнаты, я в полной мере ощутила заботу Прошки и необходимость тёплых вещей. В коридоре не было обогрева, ни лампочек. Редкий свет проникал сюда из крохотных окошек, в которых вместо стёкол были вставлены какие-то полупрозрачные тряпочки. Зато вдоль стен стояли деревянные ящики, пузатые бочки, доверху наполненные и завязанные тесёмками холщовые мешки. Мне было любопытно, что там, но спрашивать я не решилась. Ну их, пусть хранят хоть динамит, быстрее бы выбраться…

Лестница на первый этаж оказалась узкой, скрипучей и совсем тёмной. Нащупав рукой перила, я кое-как спустилась вслед за Прошкой в небольшой зал. Чуть просторнее моей комнаты, он был и светлее, и ярче украшен. Вдоль стены стояли лавки, а посередине – широкий прочный стол. Такие, кажется, зовут монастырскими. Бревенчатые стены не были обтянуты даже тканью, но зато на них висело оружие – топоры, сабли, ножи. Точно, музей же! Только странно, что все эти антикварные предметы не под стеклом… А красивые какие! Видно, что за ними хорошо ухаживают: начищены до блеска, хоть сейчас снимай с крючков и в битву!

Прошка взяла меня под локоть:

– Пойдём в стряпошную, киселька попьёшь аль кваску. Хочешь ведь?

От слова «квас» меня аж передёрнуло. Терпеть не могу этот напиток. Вот просто выворачивает наизнанку при одном упоминании. Кисель тоже как-то… Склизкий и тягучий, буэ-э-э! Лучше уж, ей-богу, пивка… Вино я пока пить ещё не готова, вон куда оно меня завело! А вот кофе… Может, у них есть кофе?

Нет! Пофиг на кофе. На улицу! Осмотреться и бежать. Рассиживать здесь и распивать кисели с квасами я долго не намерена. Вообще не намерена! Поэтому я повернулась к Прошке и, сдвинув брови (меня здесь любят и выполняют все мои пожелание!), ответила:

– Не хочу. Хочу прогуляться.

– Боярышня, – заканючила девчонка, – ведь прибьёт меня тётка Анфиса, ежели узнает, что я тебя на улицу пустила! Давай в стряпошной посидим маленечко… А не хочешь там – туточки посидим, али в светличку наведаемся, там девки прядут да ткут…

– На у-ли-цу, – твёрдо и по слогам перебила я Прошку. Та вздохнула и махнула рукой:

– Экая ты… Ладно, погоди, платочек на голову накинь, да и я оденуся.

Платок был знатным. Толстый, тёплый, не то вязаный, не то плетёный, красный с белой вышивкой по всему полю. Прошка помогла мне надеть его поверх кокошника, сколола края под подбородком брошью с затейливым камушком, а сама накинула на плечи потёртую, тяжёлую шубку до пола, замоталась в другой платок по самый нос и махнула:

– Айдемо туточки, чтобы тётка Анфиса не увидала.

Дверь скрипнула, и меня обдало морозным паром. Глаза заболели от белизны неба и снега, на которых тёмными пятнами там и сям виднелись люди, строения, похожие на сараи, и самый настоящий частокол из брёвен со сторожевыми башнями. Пара пацанов в тулупах и шапках гонялись за отчаянно кудахчущей курицей, а мужик, одетый так же, кричал на них и грозился палкой. Девушка спешила по двору с вёдрами, из которых плескалась вода и оставляла в высоком снегу дырки и проплешины. Где-то ржали лошади, а в другой стороне лаяла целая свора собак, там слышался звон молотка о наковальню, голоса озабоченных работой людей, и вдруг – чистым задорным кличем поднялось к небу петушиное «ку-ка-ре-ку»…

Я растерянно огляделась, ступив с обледенелого крыльца на мощёный досками двор:

– А это мы где? Что здесь? Деревня-музей, что ли? Реконструкция под открытым небом?

Прошка беспомощно заглянула мне в лицо:

– Боярышня… Может, вернёмся, а? Нехорошо тебе, а? Али лихорадка началася?

– Да ну тебя! Я только хочу узнать, где мы!

– Так ведь… Поместье твоё тут! Борково Городище, по-простому Борки.

Блин! Далось им это «моё» поместье и «моё» хозяйство! Все сумасшедшие вокруг… Или это я брежу? А может, такой реалистичный сон?

Я взялась за руку Прошки, притянула её к себе, взглянула в глаза. Девчонка смотрела просто и открыто, готовая исполнить любое желание, любую прихоть «Богданушки». Мелькнула кошмарная мысль, что со мной случилось необъяснимое и мистическое событие. Ведь машина из воска означала по книге новый путь! Счастливый и сексуальный, к тому же… Уж не перенесло ли меня какой-то силой вне понимания в прошлое или в параллельный мир, в котором живут древние славяне? И поэтому я не слышу ни машин, ни поездов, ни вертолётов, ни телефонных звонков…

Покрутив головой, я сглотнула и хихикнула. Нервно. Нет, это точно бред сивой кобылы. Янка, ты идиотка. Такое случается только в фэнтезийных книжках. Да-да, как в той, Светкиной. Только там девица попала в Средневековье с рыцарями, а я – куда поближе, в свою родную Русь… Догадалась… В прямом смысле этого слова. Всё из-за гадания дурацкого…

– Слушай, Прошка, а давай пойдём за ворота, – предложила я внезапно. За воротами начинается совсем другой мир, возможно. А вдруг там мой привычный, нормальный, современный город? Вдруг там шныряют по шоссе легковушки и натужно гудят моторами фуры, а я тут уже поверила в попаданство?

– Нет, боярышня, за ворота мы не пойдём, – неожиданно решительно отказалась девчонка. – Меня выпорют, а тебя тётка Анфиса в опочивальне запрёт за такие выходки. Давай-ка я тебе лучше покажу телёночка, что родился вчера! Он такой потешный, так весело за ним наблюдать!

– Да не нужен мне никакой телёнок! – рассердилась я и двинулась в сторону частокола по настилу из досок. Ну и пусть тут стоит эта наивная простота, а я пойду сама, не маленькая.

– Да тебе даже ворота не отворят! – снова заныла девчонка, видимо, чувствуя, что я не отступлюсь. – Куда выходить без дружинников?

Но голос её догнал меня, и, оглянувшись, я увидела, как Прошка спешит следом. Вот упёртая! Всё равно сбегу, что мне худенькие девчонки!

– Что, так опасно снаружи? – я постаралась придать голосу максимально язвительный тон и фыркнула. Уж точно не опаснее, чем ходить ночью от метро до дома мимо гопников по тёмному безлюдному парку. Вот честное слово. А сейчас белый день, часов одиннадцать, наверное. Вооружённые дубинками реконструкторы мне ничем не помогут в моей прогулке с целью рекогносцировки…

Один такой, кстати, перегородил мне дорогу, правда, поклонился с почтением, но твёрдо придержал рукой:

– Боярышня Богдана, не велено выпускать без охраны.

– Мне надо, – чуть капризным тоном ответила я ему, оттолкнув кисть, спрятанную в толстой кожаной перчатке грубой выделки. Парень снова поклонился и пробурчал:

– Не велено, не выйдешь.

– И кто сказал? – я вздёрнула подбородок с вызовом, что далось мне нелегко при жмущем кокошнике и тёплом платке.

– Анфиса Акиндиновна не велела пускать. Велела глаз не спускать.

Тьфу ты. И тут тётка Анфиса… Как же мне выбраться из этого поселения? Разве что только ночью? Ведь пойдут же они спать когда-нибудь! Даже самые сумасшедшие волонтёры и реконструкторы когда-то спят. Разве не логично?

– Я же говорила, – удовлетворённо выдохнула Прошка, у которой вот очень заметно упала тяжесть с плеч. Всем своим видом она выражала обиду за недоверие, гордость за охранника, счастье, что я осталась в пределах двора. – Пойдём что ли, глянем на телёночка, а?

– Отстань! – рявкнула я в сердцах, злая на всех этих придурков. Домой хочу, блин! Не хочу здесь оставаться! Хочу вымыться, раскиснуть в горячей ванне, сожрать в одну морду целую шарлотку с клубникой, как раз акция в «Пятёрочке» рядом с домом… Поплакаться Матюше на свои идиотские приключения… Что они меня без трусов оставили… Вообще, хочу увидеть Матвея и обнять его, прижаться носом к плечу, вдохнуть запах его свитера, да чтоб на щеке отпечатался вязаный узор…

Аж взвыть захотелось. Заорать, чтобы меня услышали снаружи. Чтобы вызвали полицию, МЧС, армию, спасателей… Блин, в двадцать первом веке удерживают человека против воли в каком-то идиотском киношном городке! А я разве боюсь их? Я ничего не боюсь, меня папа воспитал так, чтобы бороться за себя и свою жизнь!

Эх, в шубе неудобно, но ладно… Я бросилась в сторону от молодца с дубинкой, мимо Прошки, прямиком к воротам, к свободе. Девчонка ахнула, парень крикнул что-то, и тут снаружи раздался странный ревущий звук. Словно… В рог трубят? В настоящий, мать его, рог. Да ещё так… Требовательно. Почему-то именно это слово в голову пришло. Спешат. Кто? Зачем? Откуда?

Охранник, стоявший на верху сложной конструкции ворот, крикнул что-то, чего я не разобрала, снаружи ответили тем же воплем, и ворота громко заскрипели, створки поехали в стороны, я на несколько мгновений увидела чистую белую равнину, утоптанную дорогу в снегу, редкие скелеты деревьев там и сям… А потом приезжие закрыли вид, я услышала, почувствовала, почти физически – лошадиный пот, запах немытых тел, запах… адреналина? Возбуждённые и в то же время усталые всадники заполнили двор, в котором до того было сравнительно тихо. Они ворвались, как завоеватели, которым не дали отпор. И в этот момент я поняла. Я осознала.

Никакой это не двадцать первый век.

Это она и есть, древняя, мать её, Русь.

А ещё я поняла, совсем краем мозга, что все эти лошади чуть не сшибли меня с ног, что дружинник вовремя оттащил меня за ворот шубы и что теперь я сижу голой жопой в снегу. И что мне, блин, холодно!

Из сугроба сразу и не вскочишь, поэтому пришлось ворочаться, извиваться, чтобы подняться на колени. Снег набился под юбки, припекая ляжки, я задрала подол, пытаясь стряхнуть его с ног, и услышала громкий смех. Прошка тут же кинулась ко мне, оправляя платье, зашипела:

– Да ты что, боярышня, совсем умом рехнулась! Смотрят же!

Блин, блин, блин! Что там делали с оголившимися девушками на Руси? Предавали анафеме? Сжигали? За что мне всё это? Чем я заслужила такой кошмар?

– Снег же! – попыталась объяснить Прошке, но та не слушала:

– Ты же боярская дочь, потерпишь! Тем более, перед таким гостем! Срам!

Я подняла глаза на ближайшего всадника. Тот не хохотал, ухмылялся, снимая перчатки с рук, а потом спешился, спрыгнув в снег. На меня полетели комочки грязи из-под его сапог, и я машинально принялась стряхивать подол шубы. Но застыла, видя, как мужчина подходит ко мне. Увидела совсем близко его лицо – смуглое, обветренное, изрезанное морщинами по лбу и у носа, услышала насмешливый хриплый голос:

– Как же ты выросла, Евдокия! А замашки детские остались.

Сглотнув, я вскинула голову и ответила сипло:

– Я Богдана.

Едва удержалась, чтобы не сказать «Яна»…

– В крещении Евдокия, язычница твоя нянька! Что же, едешь на смотрины?

Он бесцеремонно ухватил меня ледяными пальцами за щёки, повернул лицо направо-налево и цыкнул:

– Вы-ы-ыросла! Лицо не белишь, не румянишь? Зря! Была бы красавицей, а так… Чисто девка дворовая.