Олимпийский чемпион Незнанский Фридрих

Глава 1

«Бывшие одноклассники – это родственники, которых не особенно любишь…»

Юрий Гордеев, адвокат московской юрконсультации номер 10, ехал в Балашиху. Ехал на похороны своего бывшего одноклассника.

По дороге он пытался представить себе Витьку Когтева капитаном десантников. И никак не мог этого сделать. Совсем не соответствовал тот образу бравого солдата… Когтев на уроках физкультуры всегда стоял последним в шеренге. Он был самым маленьким в классе. Гордеев до сих пор помнил этого щуплого мальчугана. Зато там, где надо было поработать руками, Витьке равных не было. На общемосковской олимпиаде школьников по моделированию его модель барка «Крузенштерн» заняла первое место, он ездил с ней на выставку в Болгарию…

Что еще Гордеев помнил о Вите? Только то, что на домашней вечеринке девятиклассников в честь 8 Марта тот напился до потери сознания. Смешал, видно, шампанское с водкой. Его пришлось откачивать водой с нашатырным спиртом. От этого «коктейля» Витька травил в туалете весь вечер. Потом двое приятелей, одним из которых был Гордеев, тащили его на себе домой через дворы и заплетающимися языками пытались объяснить его матери, что на самом деле ничего страшного не происходит, ее Витька выспится и будет как огурчик…

Гордеев думал всю дорогу, но ничего больше о Витьке не смог припомнить.

«В шестнадцать лет ты мечтал никогда больше не увидеть ни одну из этих опостылевших рож: Сергеева, Радкевича, Бондарева, Потапенко… В тридцать – огорчаешься, что из-за работы снова не смог попасть на ежегодную встречу школьных друзей…

Кто еще знает, что в двенадцать лет ты плакал, когда физрук заставлял тебя прыгать через коня, а у тебя это никак не получалось? Кто еще помнит, что в шестом классе из-за тебя весь класс опоздал на новогоднее представление в цирке на Цветном бульваре? И что как-то раз ты по ошибке потушил Вечный огонь в местном сквере?

Одноклассники… В девятом классе ты их презирал и считал сборищем идиотов. Теперь они кажутся тебе обычными ребятами. Ты даже уверен, что нынешняя молодежь намного хуже… А не признак ли это приближающейся старости?

Со своим школьным другом ты не виделся уже девять лет и даже не знаешь, где он сейчас…»

По дороге Гордеев остановился у киосков, купил большой букет крупных красных гвоздик и бутылку водки.

К началу траурной церемонии он, конечно, опоздал. Когда вошел, оказалось, что вместительный зал местного Дома офицеров набит битком. В основном военные… Гордеева поразило количество пришедших проститься с Витей. Плакали какие-то незнакомые женщины, пожилые и молодые. Вытирали платками красные глаза… Мужчины стояли с серьезными лицами, некоторые негромко переговаривались.

Гордеев не стал протискиваться вперед, остановился за спинами. Через головы впереди стоящих он разглядел мать Витьки и молодую женщину в трауре, наверное его жену. Точнее – вдову. Вдову и мать Вити окружало множество незнакомых Гордееву лиц. А, собственно, откуда он мог их знать?

Рядом с гробом на красных атласных подушечках были выставлены боевые награды Виктора. Гордеев удивился, что их так много. Серебряные кресты, красные эмалевые звезды, круглые медали…

Стоял почетный караул, и какой-то полковник с рюмкой в руке произносил сбивчивую, но искреннюю речь. Время от времени полковник умолкал, собираясь с мыслями, и тогда в зале стояла тишина, прерываемая лишь всхлипываниями женщин.

Гордеев вспоминал, были ли у Витьки братья-сестры? Или он был единственным в семье? Конечно, не вспомнил.

В середине церемонии прибыли Витины сослуживцы. Видимо, прямо с вокзала. В воздухе сразу запахло кирзой и оружейной смазкой. Для них принесли стулья.

Когда солдаты протискивались со стульями сквозь толпу, кто-то дернул Гордеева за рукав.

Он обернулся.

– Юра! Здравствуй.

Гордеев узнал Эллу Саакян. Она улыбалась.

– Здравствуй!

– Наших видел?

– Нет еще.

– Только что пришел?

– Да нет. Но ведь не протиснуться…

– Идем, – кивнула Элла и повела его за собой.

Бывшие одноклассники собрались в холле Дома офицеров. Мужчины сидели на одном из подоконников, женщины стояли рядом. Все как бывало раньше в их школе.

Гордеев поздоровался с мужчинами за руку. Эдик Коваль! Шевчук! Юлик Радзиховский! Подумать только, сколько они не виделись! И при каких обстоятельствах довелось встретиться…

Разговорились. Эдик работал программистом в холдинге, Шевчук – на таможне, Радзиховский, как ни странно, стал летчиком, водил большие пассажирские самолеты. Элла преподавала французский язык в лицее…

– А помнишь Ирку Колбеко?

– Помню.

– Представляете, она училась в Питере на востоковедческом факультете, а потом неожиданно вышла замуж за араба и стала шахиней.

– Кем?

– Серьезно! Жена шаха – шахиня? Или как называется?

– Шахта, – пошутил Коваль.

– Не смешно, Коваль. В общем, Ирку теперь зовут Фатима, живет она во дворце с павлинами и финиковыми пальмами. Недавно приезжала, фотографии показывала. У них княжество – тысяч пятьдесят населения. Главный дефицит – вода.

– А собственный слон у нее есть? – ехидно поинтересовался Радзиховский.

– Слона нет, но есть «роллс-ройс».

– Это неинтересно. Любой дурак может иметь «роллс-ройс». А вот слона… Физиономия у нее и теперь вся в веснушках?

Посовещавшись, мужская половина класса пришла к выводу, что Ирка поступила очень дальновидно, выйдя замуж за шаха. Ей с ее внешностью лучше жить в местности, где женщины носят паранджу.

– Мальчики, какие же вы нахалы! – объявила Элла, надув губки. Гордеев вспомнил, что именно так она делала и в школьные годы.

«Нет, – подумал он, – если мы и меняемся, то очень мало. Когда мы встретимся еще через двадцать лет, парни все так же будут сидеть на подоконнике, болтая ногами, обсуждая одноклассниц, а Элла так же кокетливо надует губки…»

Перед самым концом церемонии приехал Сасин.

– Надо же! – удивились бывшие однокашники. – И не побрезговал.

Он занимал какой-то весьма ответственный пост в одном из министерств. Гордеев не стал интересоваться, кем именно сейчас работает Сасин. Он его недолюбливал со школьных лет. И тут, как ни странно, вспомнил об этом.

Сасин приехал на служебной «ауди» с водителем и привез корзину белых лилий. Чуть раньше Сасина прибыли две группы телевизионщиков с разных каналов – «делать новости». Поставив у гроба корзину и расправив ленты с траурными надписями, Сасин обратился к Витиной матери, поцеловал ей руку, что-то пошептал на ухо вдове и постоял пять минут со скорбным лицом у гроба. Когда телевизионщики отсняли репортаж, Сасин простился и уехал. Бывшие одноклассники понимающе переглянулись: мол, мы-то знаем, кто такой Сасин.

На кладбище Гордеев промерз до костей. Когда присутствующие стали прощаться с покойным, он тоже подошел к гробу. Посмотрел Вите в лицо и не узнал его. Это был совсем другой человек. Вернее, то, что от него осталось… Гордеева это поразило. Витя не вписывался в его теорию о том, что никто в принципе за эти годы не изменился. Витя изменился. Можно сказать, до неузнаваемости…

После похорон мать Вити пригласила их на поминки.

Гордееву хотелось втихую слинять, но остальные его не отпустили. То есть просто схватили за руки и повели к столу.

Чинно сидел он на дальнем конце длинного стола и пил рюмку за рюмкой. Школьные друзья, и даже Элла, не отставали. Когда с прощальным словом выступили все родственники и сослуживцы Вити, очередь дошла до его бывших одноклассников. Гордеева заставили подняться и произнести речь от имени класса. На ходу он ничего не мог придумать, промямлил пару банальных общих фраз и упомянул к чему-то Витину победу на олимпиаде по моделированию. Рассказал, как он был поражен, увидев модель барка «Крузенштерн»… После этих слов мать Вити разрыдалась. Гордеев сел, стыдясь посмотреть людям в глаза, чувствуя, что сморозил глупость, растравил раны. Впрочем, уже изрядно подвыпившие однокашники так не считали. Они одобрительно покивали, а Юлик Радзиховский, разливая водку, даже сказал: «Я всегда говорил, что Юрка из нас самый умный!»

Затем были еще речи. Мать Вити громко всхлипывала. Ей принесли капли. Запахло аптекой. Окружившие ее женщины уговаривали ее успокоиться. И тут кто-то из сослуживцев Вити затянул негромко какую-то солдатскую песню. Остальные подхватили. Вышло это у них здорово и весьма кстати.

Гордеев выпил еще рюмку, чувствуя, как тепло разливается по телу и одновременно мороз подирает по коже… Такие вот взаимоисключающие ощущения.

«Ты как домой доберешься? – спросил самого себя. – А! Плевать, поймаю такси…»

Скребет на душе, когда солдаты поют на поминках погибшего друга.

Краем глаза Гордеев заметил, что Элла поднялась из-за стола и вышла из банкетного зала.

Он нашел ее у подоконника в пустом фойе. Элла стояла, повернувшись лицом к окну. Плечи ее вздрагивали.

Пока Гордеев шел к ней, в его памяти вдруг отчетливо проявился один случай, совершенно забытый, погребенный под пеплом перегоревших воспоминаний, к которым иногда стыдно и тяжело возвращаться. Иногда, вспоминая, понимаешь, что это твоя жизнь, и, какой бы она ни была, никуда от нее не деться.

Он вдруг ясно представил, как давно, в начале десятого класса, теплым, сырым осенним вечером он провожал Эллу со школьной дискотеки. Они брели мокрыми улицами, по блестящему от дождя в голубых и розовых пятнах фонарей асфальту. Гордеев держал зонт. Они обсуждали достоинства альбома «Зеппелинов» «Лестница на небеса» и всякую всячину. Шли, и каждый из них понимал, что все это не просто так – теплый, сырой осенний вечер, пятна фонарей на мокром асфальте и ничего не значащая беседа. И потом, в подъезде, Гордеев обнял Эллу и поцеловал в губы.

На следующий день – он даже вспомнил, что это было воскресенье, – Элла позвонила ему по телефону, а он не захотел подойти.

Это воспоминание ужалило, как змея. Не подошел. Струсил? Или просто не знал, что ей сказать?

Гордеев и сейчас не мог понять, почему тогда так поступил? Зачем поцеловал? И почему на следующий день ему ни в какую не хотелось говорить с ней? А в понедельник в школе он старательно избегал встречи с ней, опускал глаза и делал вид, будто не замечает ее. И тем не менее ощущал ее меняющиеся по отношению к нему эмоции – недоумение, раздражение, разочарование, равнодушие…

Он смотрел на Эллу и думал: а что бы изменилось в жизни, если бы в тот день он поговорил с ней?

А если – все? Все бы изменилось? И даже Витька сейчас был бы жив?..

Элла обернулась. Кивнула:

– А, это ты!

Гордеев стал рядом и посмотрел в окно. За окном унылый пейзаж: старые, размокшие и почерневшие от дождей фанерные щиты наглядной агитации вдоль аллеи чахлого сквера; напротив – забор военной части, затянутый колючей проволокой.

– У меня Витин ребенок, – каким-то монотонным голосом произнесла Элла.

Гордеев не понял, что она имеет в виду.

– Почему? – переспросил он, думая, что в связи с этими траурными событиями вдова Виктора отправила своего ребенка к Элле.

– У меня ребенок от Вити, – повторила Элла, глядя в одну точку перед собой.

– Кто? – глупо поинтересовался Гордеев.

– Мальчик. Зовут Захар. Ему уже семь лет.

Они помолчали. Гордеев профессиональным инстинктом почувствовал, что сейчас следует задать какой-то наводящий вопрос… Ответ, еще не произнесенный, но готовый уже материализоваться, витал в воздухе.

– А у Виктора с женой есть дети? – спросил Гордеев.

– Нет. У них не было детей.

– Они давно вместе?

– Да… То есть нет… Два года.

– Для кого-то это немалый срок. Мать Вити знает про твоего?

– Нет. Даже не догадывается. Витя ей никогда не говорил. Так уж получилось…

– И ты не знаешь, сказать ей сейчас или не говорить?

Элла кивнула. Объяснила:

– Я ведь сама мать, я чувствую, ей будет легче, если она узнает, что живет на свете такой человечек – Захар Викторович… В любом случае легче. Тут ведь все другие вопросы отодвигаются на второй план.

– Да, пожалуй, – согласился Гордеев. – Будет легче. Так скажи ей.

– А что будет с моим мужем?

Элла отвернулась от окна и посмотрела на Гордеева круглыми, красивыми глазами.

– Ты замужем? – механически переспросил Гордеев.

– Да.

– И муж думает, что это его ребенок?

– Да.

– Боишься развода?

– Собственно, муж меня кормит, – жестко отрезала Элла. – Ну и ребенка тоже. Он у меня крутой. Если развод со скандалом, мы с Захаром уйдем от него голые и босые.

– Думаешь, он потребует развода?

– Не знаю… Я его вообще плохо знаю. А если честно, не очень и хочу знать.

Гордеев кивнул. Он не знал, что сказать.

Элла постояла, задумавшись, и неожиданно встряхнулась:

– Эх, Юра! Ерунда все это! Если подумать, тряпки, квартира – все так относительно. Не бери в голову. Все-таки я была и осталась абсолютной эгоисткой! Нагружаю тебя своими проблемами.

Гордеев смотрел на нее грустно.

– Если понадобится хороший адвокат по семейным спорам, я могу порекомендовать, – предложил он.

Элла усмехнулась:

– Будем надеяться – не понадобится. Пожалуйста, никому не говори, что я рассказала.

– Само собой.

– Никто не знает. Только ты и я… И Витя еще.

– Ты с ним давно рассталась?

– А мы и не расставались, – все с той же странной усмешкой ответила Элла. – «Мы странно встретились и странно разойдемся…» Чьи это стихи? Не помнишь?

– Пушкин, может? – пожал плечами Гордеев.

– Сам ты Пушкин, – улыбнулась Элла, – песня такая была. «Мы странно встретились и странно разойдемся. Улыбкой нежною роман окончен наш. Но если в памяти мы к прошлому вернемся, то скажем – это был мираж…» Все последние дни вертится в голове эта строчка. Как узнала, что Витя погиб, так и завелась пластинка, не могу от нее отвязаться, звучит и звучит.

– Бывает, – согласился Гордеев.

– А вот и он, – сказала Элла и откашлялась, глядя куда-то в сторону.

– Кто?

Гордеев повернулся и посмотрел на какого-то представительного лысого мужика в хорошем костюме, знаками подзывавшего Эллу.

– Муж, – вздохнула Элла и пошла к нему.

Гордеев удивился мгновенной перемене, произошедшей в Элле: у нее даже походка стала другой. Изменилось и выражение лица, оно стало каким-то неестественным.

Гордеев тоже подошел к мужу.

– Долго ты тут еще? – спросил он Эллу.

– Еще примерно полчаса, не больше.

– Я подожду в машине.

– Это мой бывший одноклассник, – представила Элла Гордеева.

Мужчина протянул Гордееву руку:

– Алексей.

– Юрий.

Гордееву понравилось его рукопожатие – короткое, крепкое, деловое. Да и вообще мужик понравился – с открытым, улыбчивым лицом, умными глазами.

И почему, подумал он, этот муж не нравится Элле? Отчего она вся застыла в его присутствии, как гипсовая статуя? Смотрит в пол и отвечает сквозь зубы.

Какая кошка между ними пробежала? Хотя кто их разберет. Муж да жена, как известно, одна сатана… К тому же этим бабам вечно не угодишь. У них в голове крутятся механизмы неизвестной конструкции, и что им надо на самом деле, не знают даже они сами…

Часа через два довольно-таки пьяный Гордеев решил, что пора взять себя в руки и отчалить. Уже пили за вечную любовь, за дружбу, за единство народов России, за безъядерный мир и нашу победу…

Поминки плавно вылились в попойку. Одноклассники смешались с сослуживцами, давно все перезнакомились и называли друг друга на «ты» и по именам. Уже учились танцевать лезгинку, обнимались, произносили проникновенные тосты «за присутствующих дам». Эдик Коваль рассказывал свежие еврейские анекдоты.

Гордеев посмотрел на часы и понял, что пора завязывать. Завтрашний день грозил страшным похмельем и невыходом на работу, что чревато…

Ускользнуть из-под бдительной охраны однополчан покойного было трудно. Окрестности были взяты под контроль, и всякого, кто пытался их покинуть, омоновцы препровождали на место. Во всяком случае, так казалось Гордееву, который, соблюдая все меры предосторожности, выбрался из-за стола, помахал рукой одноклассникам и вышел в холл.

Здесь он достал сигареты и, делая вид, что собирается покурить, вышел наружу. Здесь не было никого. Гордеев огляделся по сторонам и сделал резкий и быстрый прыжок в сторону, куда не доставал свет фонаря.

– Ушел! – услышал он за собой крик и топот.

Он петлял в темноте, спотыкаясь о какие-то рытвины и кочки. Ему казалось, что омоновцы гонятся за ним с овчарками. А может, и не было никакой погони? Ну конечно же не было. Какое им дело до того, кто пришел, а кто ушел… Детективов надо меньше читать.

Впрочем, у Гордеева и в жизни всегда хватало детективных историй.

Он вспомнил рассказ Швейка о том, как сослуживцы праздновали день рождения своего начальника и за один вечер обошли тридцать шесть пивных, и под конец начальника пришлось водить на собачьем поводке, чтобы он не потерялся. Сейчас эта сцена показалась Гордееву такой смешной, что он громко расхохотался.

Пошел мелкий дождь. Вечер стоял безветренный, и капли дождя приятно охлаждали разгоряченное лицо.

Гордеев вышел на шоссе и махнул рукой. Вскоре остановилась машина.

– Куда?

– В Москву, – старательно выговаривая буквы, ответил Гордеев.

– Проснись, дядя! Москва в другой стороне! – крикнул веселый водитель.

Гордеев кивнул с достоинством.

Подумаешь, немного ошибся. Каждый может заблудиться ночью в незнакомой местности…

Сейчас главное – без риска для жизни пересечь шестирядное шоссе. Главная преграда – металлический барьер на разделительной полосе – издали показалась низкой.

С чувством собственного достоинства Гордеев посмотрел направо – машин поблизости не было. Он достиг середины шоссе и перелез через барьер на другую сторону. Там он попал ногой в глубокую лужу, но не обратил особого внимания на промокшую обувь. Очень довольный собой, он наконец достиг противоположной обочины.

«И не такой уж я пьяный, – рассуждал он сам с собой. – Если бы был сильно пьян, вряд ли бы перелез через этот барьер».

Он представил себе унылую картину: себя, промокшего и продрогшего, упорно ловящего такси не на той стороне дороги.

Стараясь стоять ровно и не шататься, Гордеев выкинул правую руку вперед и сразу же тормознул машину. За рулем сидела женщина.

– Куда? – спросила она, внимательно рассматривая пассажира.

– В Москву, – стараясь дышать в другую сторону, ответил Гордеев.

– Садитесь, – кивнула дама.

Гордеев сел.

В машине было тепло и приятно пахло женскими духами. Играла какая-то тихая и спокойная музыка.

– А вы неосторожно поступили, взяв ночью незнакомого попутчика, – заговорил он первым.

– Незнакомого и пьяного, – уточнила дама.

– Заметно? – Гордеев сел чуть ровнее.

– Чувствуется, – иронично кивнула женщина.

– Я с похорон, – развел руками Гордеев.

– Кто-то близкий?

– Как сказать… Одноклассник. Я его очень давно не видел… Но все же.

Дама кивнула. Ехали молча. Тепло и мягкое покачивание действовали усыпляюще. Гордеев чувствовал, что голова его тяжелеет с каждой минутой. Сознание уже стало улетать куда-то в космическую высь.

– Если я вдруг усну, растолкайте меня, – попросил Гордеев, с трудом размыкая веки.

– Ладно, – согласилась дама.

Глаза Гордеева словно запорошило песком. Они горели, и единственным желанием было их закрыть.

«На одну минуту», – подумал Гордеев, сомкнул веки и мгновенно уснул.

Он проснулся на каком-то повороте, когда машина притормозила и его качнуло вперед. Он посмотрел в окно. Увидел освещенные фарами кусты и деревья, подумал: «Еще не Москва» – и снова уснул.

– Приехали, просыпайтесь, – услышал он над собой требовательный голос.

Кроме голоса он ощутил энергичные потряхивания за плечо. Гордеев с большой неохотой открыл глаза, сонно огляделся и полез во внутренний карман за кошельком:

– Мы уже приехали?

– Да.

– А… куда?

– Домой.

– Но позвольте… Это не мой дом. Я ведь вам даже не сказал адреса.

– Верно, – улыбнулась женщина. – Но тем не менее, мы приехали.

Гордеев наконец нашел кошелек:

– Сколько с меня?

– Выходите. Вы ничего не должны.

– Подождите, я не понял, куда вы меня привезли.

– Не волнуйтесь. Выходите.

– Где я?

– В безопасности, – ответила дама и вышла из машины, хлопнув дверцей. – Ну что? Вы ночевать там собираетесь? – крикнула она с улицы.

Ее слова унес порыв ветра. Дама подняла воротник кожаного плаща, сунула руки в карманы. Гордеев вылез из машины и огляделся. Кругом был темный лес. Кое-где сквозь деревья мелькали тусклые огни фонарей. В небе светила круглая бледная луна.

«Полнолуние», – подумал Гордеев и поежился.

– Ну и куда вы меня привезли? – нарочито весело повторил он вопрос.

– Извините за экстравагантный способ знакомства, Юрий Петрович.

– О! – промычал Гордеев. – Вы меня знаете?

– Да. И признаюсь, что специально караулила вас сегодня весь день. Можете себе представить, как я замерзла, устала.

– А зачем вы меня караулили, можно поинтересоваться?

– Можно. Я всего лишь посредник, – туманно объяснила дама. – Выполняю личную просьбу одного хорошего человека, которому нужна ваша помощь. Не волнуйтесь, никакая опасность вам не грозит.

– Я надеюсь, – вставил Гордеев.

– Потом мы отвезем вас в Москву или куда скажете. Идемте. Осторожно, тут ступеньки.

Гордеев шел рядом с дамой через лес или парк, не видя у себя под ногами земли, чувствуя только ровные плиты аллеи. Наконец вышли к дому. Над входом горел фонарь, освещая дорожку среди клумб. Дама кивнула Гордееву – сюда.

– Проходите, – сказала она, открывая дверь своим ключом и пропуская гостя.

Гордеев попал в прихожую без окон. Дама открыла ключом вторую дверь и пропустила гостя в холл.

– Одну минуту, подождите здесь, – попросила она, указывая на диван. И усмехнулась, глядя Гордееву прямо в глаза:

– Надеюсь, вы не сбежите? Я вас не напугала?

Если у Гордеева и мелькала подобная мысль, после этих слов он устыдился.

– Ну не такая уж вы страшная, – парировал он.

Дама скрылась в соседней комнате. Гордеев слышал ее шаги на лестнице, стук дверей, голоса.

Оставшись в одиночестве, он с любопытством осмотрелся, стараясь по деталям обстановки угадать профессию и характер хозяев дома. Судя по митьковской живописи на стенах, хозяева были людьми веселыми. Вряд ли мизантроп станет вешать над камином картину на сюжет «Митьки несут свои уши Гогену». Возможно, хозяева этого дома – люди творческие, близкие к богеме. Может, архитекторы… А вот еще совершенно чудная деталь – лампа из цветного стекла, похожая на крыло тропической бабочки. Кроме всего прочего, на полках вдоль стен было расставлено несметное множество разных статуэток, сувенирчиков, антикварных вещиц и всевозможных штучек; если задаться целью рассмотреть все по очереди, уйдет, наверное, недели две.

– Добрый вечер, – услышал Гордеев за спиной приятный низкий голос.

Он обернулся и увидел на пороге комнаты женщину лет двадцати семи, с гладко зачесанными назад темными волосами, собранными жгутом на затылке.

– Извините, что пришлось заманить вас в эту ловушку, – разведя руками, мягко сказала женщина. – Поверьте, выбора у меня не было. Я сама прячусь.