Я тебя не знаю Соболева Ульяна

ГЛАВА 5

– Пирожки! Горячие пирожки! Чай! Кофе! – послышался зычный старческий голос, и я увидела женщину в пестром платке, темном потрепанном пальто с лотком на колесах.

– Дайте мне, пожалуйста, два пирожка с капустой и… три с картошкой, а еще, если есть, с рисом и яйцом, и кофе, пожалуйста.

Кирилл любил именно с картошкой, а я с рисом и с капустой. Завернула горячие пирожки в пакет и села на лавочку. Поддела носком сапога несколько бронзовых листьев, и они с шуршанием опустились на потрескавшийся асфальт.

– Не возражаете?

От неожиданности я чуть не поперхнулась горячим кофе. Возле скамейки стоял мой муж и внимательно меня разглядывал, засунув руки в карманы расстегнутой куртки. Ему уже сняли повязку с головы, и теперь его волосы торчали в разные стороны.

Солнце светило прямо ему в лицо, и от этого глаза казались светлее, чем обычно. До боли родной и чужой одновременно. Странно видеть его вот таким. Последнее время я привыкла совсем к другому выражению его лица. Давно не видела Кирилла небритым и таким уставшим. Захотелось протянуть руку и пригладить ему волосы, но я сжала пальцы и отпила кофе. Сильно обожгла язык, даже слезы на глазах выступили. А он, так и не дождавшись моего разрешения, сел рядом.

– Я за вами из окна наблюдал. Как вы одиноко пинаете листья на тропинке. Захотелось составить вам компанию. Тихо здесь по утрам. Любите осеннюю тишину? Только шорох листьев и запах дождя.

На секунду закружилась голова от звука его голоса, он как-то странно изменился. Стал взрослее, что ли, или, наоборот, моложе. Никогда не думала, что снова буду так реагировать на него. Как когда-то… когда только познакомились. Или это проклятая тоска вперемешку с отчаяньем. Он же был когда-то моим. Целиком и полностью. Родным. Таким до боли родным.

– Люблю тишину, особенно если мне не мешают ею наслаждаться в одиночестве.

Я медленно выдохнула, отпивая кофе из чашки уже осторожно. Он бросил взгляд на пирожки в пакете и усмехнулся. А я невольно засмотрелась, как поблескивает седина у него на висках. Красиво поблескивает. Мне всегда нравилась эта солидность. Помню, как он все время пытался ее состричь, чтоб было не видно, а я просила не трогать.

«– Тебе идет, Авдеев, ты похож на киноактера. Наверное, все бабы на твоей работе от тебя без ума.

– А ты?

– А я, Авдеев, не баба. Я твоя жена.

– А ты? Ты все еще без ума от меня, Снежинка?

– А я тебя люблю, Кирилл. Вполне осознанно и со всем пониманием данного косяка».

– Пришли кого-то навестить? – проигнорировал мой намек, словно, я не его имела в виду. Он всегда так делал, если ответ его не устраивал.

Кивнула и с трудом удержалась, чтоб не предложить ему пирожок. Черт, вы можете быть в разводе год, два, три, но эта привычка, видимо, неискоренима – накормить мужа. Она видимо заложена у вас в голове, как основная и важная программа на жестком диске компьютера.

– Вы моя жена, верно?

На этот раз я все же поперхнулась кофе и вытерла рот тыльной стороной ладони.

– С чего вы так решили? Я на нее похожа?

– Не помню, как она выглядит, у меня амнезия, – усмехнувшись продолжил он, заглядывая мне в глаза. Я несколько раз моргнула, – но я определенно хотел бы, чтобы она была похожа на вас. Ошибся, да? Вот черт, так и знал, что я не из везунчиков.

– А какой вы представляли себе вашу жену?

– Я ее себе не представлял, даже не знаю, женат ли я, но вот это, – он поднял руку и повертел у меня перед носом обручальным кольцом, сверкающем на безымянном пальце, – наводит на мысль, что все же, увы, женат.

– Сожалеете?

– Определенно – да. Знаете, когда мозг не засорен воспоминаниями, есть ощущение, что вы подросток, и все воспринимается остро и ярко. Увидел вас и засмотрелся. Мне даже показалось, что я вас где-то встречал. Может, в прошлой жизни?

Внутри поднялась какая-то странная волна злости. Сидит на лавке с, как он думает, незнакомой женщиной и говорит, что жалеет о том, что женат. Но говорит красиво. Это он всегда умел – с какой-то непосредственностью завораживать женщин. И смотреть не только в глаза, а намного глубже, заглядывая в душу. Когда-то я с ума сходила от осознания, что он МОЙ. Что среди стольких он выбрал и любит только меня. Наивная идиотка.

– А вы не думали о том, что, возможно, ваша жена ищет вас, переживает, а вы тем временем говорите, как вам жаль, что вы женаты?

Он пожал плечами и откинулся на спинку скамейки, в глазах пропал лукавый блеск, он даже слегка напрягся.

– Если бы искала, то уже нашла бы. Я здесь неделю валяюсь. Как бомж, – невесело усмехнулся, подобрал лист с асфальта и сунул в рот черенком. Курить хочет, а сигарет и денег нет. Достала пачку и предложила ему закурить.

– Я не беру у женщин сигареты, – ответил он и принялся жевать черенок.

– А что, да, берете?

Усмехнулся снова уголком рта и положил руку на спинку лавки, заглядывая мне в глаза.

– Не знаю. Ни черта не помню. Но определенно не беру то, что не положено брать у женщин, и отнимаю то, что положено у них отнимать.

Голубые глаза заблестели тем самым блеском, о котором я уже успела забыть, тем самым, от которого у меня двадцать лет назад внутри все в тугой узел стягивалось и дышать становилось трудно, тем блеском, с которым он уже давно на меня не смотрел. Отвернулся, запрокинул голову, глядя на пронзительно-синее осеннее небо. Теперь я отчетливо видела швы у него на левой щеке и на лбу. Сердце болезненно сжалось, и я все же протянула ему сигарету.

– Берите, а то все листы пережуете.

– Состоите в общество охраны природы?

– Нет, в обществе охраны животных, – отрезала я и сунула сигарету ему в руку. «Козла одного в больнице навещаю» подумала и достала вторую себе.

Кирилл похлопал себя по карманам куртки.

– Черт, у меня даже зажигалку сперли.

Протянула ему свою, и он вдруг перестал улыбаться, внимательно её рассматривая. Провел указательным пальцем по гравировке сбоку, наверняка, читая надпись, сделанную им же на восьмое марта позапрошлого года.

«Моей самой любимой Снежинке». Бросил взгляд уже на мое кольцо.

– Вы замужем, – прозвучало разочарованно, а я заправила волосы за ухо и заслонила ладонью огонек зажигалки, прикуривая сигарету. На секунду посмотрела ему в глаза и, черт возьми, смутилась, потому что он тоже смотрел. Настолько близко, что сейчас я видела темно-синие разводы внутри голубой радужки его глаз и свое отражение в зрачках.

– Замужем, – ответила и утвердительно кивнула.

– Жаль, что не за мной.

– Очень жаль?

– Невероятно жаль.

– Я вас разочарую – я замужем за вами, – его лицо вытянулось, и брови удивленно поползли вверх, – но ненадолго, потому что мы с вами… Мы с тобой, Кирилл, разводимся. Это я тебе купила. Испечь не успела. Извини.

– Кирилл?! – все так же удивленно. – Кто бы мог подумать…

– Кирилл Сергеевич Авдеев.

Положила пакет с пирожками ему на колени и встала с лавки, отряхивая пепел с пальто.

– Поешь, я пока к твоему психиатру схожу. Он поговорить со мной хотел. И… мне только этой ночью сказали, что ты здесь. А так как мы год не живем вместе, то неделю твоего отсутствия я не заметила.

Кирилл продолжал смотреть на меня расширенными от удивления глазами, а потом затянулся сигаретой и, чуть прищурившись, спросил:

– Похоже, мы остались не в лучших отношениях. А зовут тебя как, жена? Снежинка, что ли?

– Женя меня зовут. Снежинки нет давно. Растаяла.

ГЛАВА 6

– По моему предварительному заключению у вашего мужа полная потеря памяти. Он даже не помнит, как его зовут и сколько ему лет. У него были какие-то стрессы в последнее время? Трагедии? Что-то помимо удара головой?

– Не знаю… дело в том, что мы разводимся, и уже больше года не живем вместе.

Врач внимательно посмотрел на меня.

– И тем не менее он носил в кармане бумажку с вашим номером телефона.

– Она случайно там осталась.

– Думаете? Неужели он ни разу не сдавал куртку в химчистку?

Я посмотрела на свои ногти и тут же сжала пальцы в кулаки, так как лак местами облупился и выглядел ужасно неряшливо. Маникюр у меня был по плану только завтра, а вчера я драила всю квартиру. Я всегда так делаю, когда нервничаю.

– Евгения Павловна, а давайте на чистоту. Вы бы хотели, чтобы он вернулся домой? Такой шанс, когда мужчина ничего не помнит и особенно причину разлада в семье, бывает один на миллион.

Я резко подняла голову и посмотрела на врача.

– Инициатор развода я. Поэтому нет, я бы этого не хотела.

– А если хорошо подумать? Ведь вы приехали сюда ночью и остались с ним до утра в больнице.

– Это просто долг и…

– Евгения Павловна, я врач-психиатр, и вы можете быть со мной откровенны.

– Я с вами откровенна. Я не хочу, чтобы этот человек возвращался ко мне. Я вообще не хочу, чтобы он возвращался в мою жизнь.

– А для него это было бы очень полезно – вернуться домой. В привычную обстановку, где прожил много лет.

– Возможно. Только это совсем не входило в мои планы.

– И тем не менее вы здесь.

– То, что я сюда приехала, означает лишь, что я хотела ему помочь. Как долго вы продержите его здесь?

– Да мы и не держим. Я могу выписать его уже сегодня. Потом Антон Валерьевич вынесет свой вердикт, и вы свободны.

– Вот и отлично – выписывайте.

***

Домой мы ехали в электричке, так как у нас обоих не оказалось достаточно денег. Точнее, у Кирилла их не было вообще, а у меня с трудом нашлось на поезд. В городе возьму такси – Алиска спустится и оплатит. Как назло, еще и кредитку забыла дома второпях. Я искренне надеялась, что забыла, потому что вполне могла её потерять. Очень на меня похоже. Славику звонить не хотела. Я вообще не хотела думать о нашем последнем разговоре с ним. Это было слишком для моей нервной системы. Уж точно не сейчас.

Бросила взгляд на мужа, он смотрел в окно, куда-то поверх меня. Не знаю, о чем он думал. Иногда раньше любила смотреть на него и угадывать, что делается в его голове, а потом выдавать ему версии, которые он разносил в пух и прах. Только этого давно уже не было между нами. Мы и виделись последнее время перед расставанием только по вечерам и воскресеньям.

А сейчас я впервые видела его настолько близко за этот год, и мне было больно на него смотреть. Казалось, что он и не был мне родным никогда, может мне все это приснилось? Почти не изменился за это время, только похудел немного, и щетина появилась на скулах, пару морщинок у глаз… тех самых, в которые я влюбилась. Он никогда не был красивым, но в нем была та самая дикая харизма, от которой женщины теряют голову. Она заключалась в том, как он говорил, в повороте головы, в том, как размахивал руками и поднимал брови, в том, как смотрел или ухмылялся, и его чувственные губы всегда вызывали непреодолимое желание тронуть их кончиками пальцев. Он всегда напоминал озорного мальчишку, у которого в голове куча всяких фантазий, стрелялок, шутеров, американских горок и прочих аттракционов.

Вспомнила, как он улыбнулся мне в первый раз, и я подумала о том, что такие улыбки нужно запретить законом. Подумать только, я столько раз целовала это лицо, гладила пальцами, а сейчас я сижу, как натянутая струна, и внимательно слежу, чтобы не дотронуться до его колена ногой.

Между нами повисло молчание, которое я нарушать не собиралась. Я была слишком взволнована своей собственной реакцией на него сегодня утром. Меня словно отшвырнуло лет на двадцать назад в период нашего знакомства, когда от одного его взгляда пересыхало в горле, и мне это не нравилось.

– Может, расскажешь мне немного… обо мне. Ехать еще часа два.

Я даже не обернулась, вглядываясь в осенние пейзажи за окном. Нужно поменьше на него смотреть. Я просто соскучилась. Точнее, это дурацкая привычка по нему скучать, но можно ведь отвыкнуть, а когда отвыкну – это тоже станет привычкой. Невероятно логично.

– Тебя зовут Кирилл Сергеевич Авдеев. Тебе сорок три года.

«И ты редкостная сволочь».

– Ты сказала, мы в состоянии развода, а сколько лет прожили вместе?

– Двадцать один год, и у тебя есть три дочери. Старшей шестнадцать, средней двенадцать и младшей пять.

– Ох ты ж… ничего себе, – он даже выдохнул и прищелкнул языком. Его глаза округлились. Он всегда делал такие глаза, если его что-то шокировало. Когда-то это вызывало у меня приступы хохота.

– И как их зовут?

– Старшую – Алиса, среднюю Маша и младшую Лиза. Имена выбирал ты.

– А работаю я, наверное, ювелиром, да?

– Это почему? – я резко обернулась, но увидев его усмешку, поняла шутку и еле сдержалась, чтоб не усмехнуться в ответ. – Нет, ты не ювелир, хотя у тебя определенно есть талант к ювелирной работе.

– Так чем я все-таки занимаюсь?

– Бизнес по автозапчастям к иномаркам. Раньше ты работал с партнером, но вы поссорились, и теперь ты сам по себе. В нашем городе у тебя пять небольших магазинов, три из них ваши совместные со Славиком и два ты открыл самостоятельно. Год назад вы сильно повздорили, и больше ты с ним не работаешь. Насколько мне известно, ты пытаешься отжать у него парочку ваших общих проектов. Кстати, один из магазинов мы будем проезжать при въезде в город.

– Значит, я бизнесмен. Круто. То есть явно не бедствую. Это все или есть еще что-то?

– Это то, о чем мне известно, может быть, есть и что-то, чего никто кроме тебя не знает.

– Например, торговля наркотиками, оружием и донорскими органами?

Я посмотрела на него, чувствуя, как начинаю злиться, потому что мне захотелось рассмеяться.

– Все возможно.

– То есть я довольно загадочный и мрачный тип?

– Типа того, – хмуро ответила я и снова отвернулась к окну.

– А мои… мои дочери, они тоже меня ненавидят, как и ты? Или с ними мне повезло больше?

Я резко обернулась, чтобы понять шутит он или нет, но он оставался очень серьезным.

– Твои дочери тебя любят. Наш развод не имеет к ним никакого отношения. Почему ты решил, что они должны тебя ненавидеть?

Он пожал плечами и потер пальцами переносицу, явно начинал нервничать.

– Ну я так понял, что у меня была жена, но она меня терпеть не может, у меня был друг, и с ним мы не в лучших отношениях. Вот я и решил, что, возможно, и с дочерями все паршиво.

– Нет, там у тебя все хорошо, Авдеев. Девочки встречаются с тобой каждые выходные, и вы перезваниваетесь среди недели.

– Охренеть, – он усмехнулся и снова выдохнул. – Мне сорок три года, я прожил двадцать лет в браке, имею трех дочерей. Когда я пришел в себя, мне казалось, что у меня все совсем по-другому.

– Да, ты уже говорил, что тебе казалось, что ты не женат, что твой мозг не засорен ненужными воспоминаниями, и ты открыт для новых встреч и свершений.

– А родители? Мои родители они живы?

– Да, твою маму зовут Светлана Владимировна, она очень милая женщина, и мы часто с ней общаемся.

– А отец?

Я отвела взгляд и принялась рассматривать затертые бордовые треугольники на спинке сидения впереди меня.

– Сергей Артемович умер шесть лет назад, у него был рак головного мозга. Слишком поздно обнаружили и… Мне очень жаль. Он был хорошим человеком. Я его любила… как родного отца.

Перед глазами возник образ свекра, скромные похороны и плачущий у меня на плече муж, который держался около недели, чтобы поддержать мать, а потом разрыдался как ребенок и не мог успокоиться, а мне казалось, что я его боль кожей впитываю, и сама с ума схожу, потому что ничем помочь не могу. Только рядом сидеть и по волосам гладить, ждать, когда сам успокоится.

В этот момент зазвонил мой сотовый, и на дисплее высветилась фотка Алисы. Мой муж жадно уставился на экран телефона.

– Это… это старшая, да? Алиса?

Я утвердительно кивнула и ответила дочери, украдкой поглядывая на лицо мужа и на то, как от любопытства у него затрепетали ноздри.

– Да, милая.

– Ну что вы там?

– Едем домой. На электричке. Скоро будем.

– Папа поднимется к нам?

Я задумалась на несколько секунд, но Машка тут же отобрала у нее телефон и затарахтела мне в ухо.

– Маам, бабушка приготовила борщ и картошку жарит, а еще она налепила вареников, которые папа любит, и компот клубничный сварила. Мааам, бабушка сказала мне, что его избили, обокрали и он ничего не помнит… пусть он поднимется, пожалуйста.

Я слышала, как слегка дрожит её голос, и поняла, что мой лягушонок очень сильно этого хочет. Все они нанервничались. Захотелось ее подбодрить.

– Хорошо, он поднимется и поест у нас, а потом поедет вместе с бабушкой к ней домой.

– Урааа, Алискааа, она согласилась, иди гнома умывать и переодевать.

– Сама её умывай, кикимора.

– Не называй сестру кикимора, – краем глаза увидела, как муж усмехается.

– Она покрасила прядь волос в зеленый цвет, – крикнула Алиса в трубку и тут же добавила, – и Лизке тоже.

– О Боже!

– Маам, я не покрасила – это спрей, не волнуйся, он смывается, – Машка опять отобрала у сестры телефон, – ты правда к нам его везешь, да?

– Отдай мой телефон, кикимора.

– Сама такая!

– ТАК! Хватит орать и ссориться, а то я передумаю.

Они тут же притихли обе, и я шумно выдохнула.

– Кто-то гулял с Рокки?

– Кикимора гуляла.

– Алиса!

– Да, Маша погуляла с утра. Мам, заскочите в супер, купите коту корм.

– Вот уж нет. Мы без машины. Сами идите. Деньги в тумбочке. Ты знаешь, там в конверте.

– Знаю, мам.

– Все, давайте, мы скоро будем.

– Ма.

– Да.

– А он совсем-совсем ничего не помнит?

Я обернулась к Кириллу и увидела, что он внимательно прислушивается к нашему разговору.

– Совсем ничего. Все. Пока. Не сводите бабушку с ума.

Отключила разговор и снова отвернулась к окну.

– Твоя мама у нас дома. Она приехала к девочкам. Ждет тебя. Приготовила обед.

– У вас не скучно, я смотрю.

– Да, у НАС не скучно, – я подчеркнула нарочно, чтоб он понял, что нет никаких шансов на что-то иное, – ты её тоже не помнишь? Маму свою?

– Я ничего не помню, – уже мрачно сказал Кирилл и обхватил голову руками, – как только пытаюсь, боль в затылке простреливает и в мозгах туман растекается или патока. Я в ней вязну и вспомнить ничего не могу.

– Врач сказал, что пару месяцев лечения и, возможно, ты что-то вспомнишь. Притом твоя мама много чего тебе сможет рассказать. Я уверена, вы с ней найдете, о чем поговорить, когда уедете домой.

– Я еще даже не успел зайти к ВАМ, а ты уже думаешь о том, как я уеду домой?

– Знаешь что, Авдеев, я вообще предпочитала все это время о тебе не думать, и да, мне в напряг твое присутствие в моем доме, но дети очень переживали за тебя и хотят тебя видеть. Вот и все. Не нужно ничего усложнять.

После моих слов около получаса он молчал, а я изо всех сил старалась не пялиться на него и смотреть только в окно. Но краем глаза видела его пальцы, как он отбивает что-то ими по колену. Он всегда так делал, если нервничал, и сейчас он явно очень нервничал.

– Почему мы разводимся? – это было неожиданно, я даже прикусила кончик языка. Медленно повернулась к нему.

– Люди иногда разводятся. Надоедают друг другу, пропадает желание жить вместе, видеть друг друга, и они расходятся, не справившись с банальными бытовыми проблемами.

– Но ведь у нас все не так было, да?

Он слегка прищурился и теперь сверлил меня одним из своих коронных взглядов, от которых мне всегда становилось тесно и душно. Они не предвещали ничего хорошего.

– Почему ты так думаешь?

– Не знаю… у меня есть такое ощущение, что у нас все было иначе. Если бы мы с тобой надоели друг другу, мы бы остались друзьями, и ты бы не ненавидела меня так сильно.

– Почему ты решил, что я тебя ненавижу?

– Вижу по твоим глазам. Когда ты смотришь на меня, они темнеют и начинают сухо блестеть, словно ты хочешь поджечь меня ими заживо. Я что-то натворил, да?

– Это теперь не имеет никакого значения, и я не хочу это обсуждать. Прости, мне по работе мейлы пришли, ответить надо.

И я уткнулась в свой телефон, надеясь, что до конца пути он будет молчать.

ГЛАВА 7

Я и в самом деле ничего не помнил. Как будто в моей памяти кто-то задернул матовую белую шторку, как в душевой кабинке. Я вижу за ней силуэты и слышу голоса, но, когда дергаю её в сторону, там еще одна такая же и еще, и еще.

И так до бесконечности. Нет, это даже не чертовая матрешка, а именно матово-туманное ничего. Я всем существом знаю, что за этой шторкой прячется мое прошлое. И чем больше я копаюсь в себе, тем больше прихожу в отчаяние из-за собственного бессилия. Первый день меня пичкали лекарствами, и я вел долгие беседы с врачами. Мне это напоминало допросы у следователя и психологические пытки. Самое интересное – я прекрасно знал, что это означает. То есть полностью осознавал себя, как личность. Например, точно понял, что курю, так как от запаха сигарет, который доносился с лестничной клетки больницы, мне захотелось курить, и я инстинктивно начал искать пачку у себя в карманах и в прикроватной тумбочке. Так же точно знал, что умею водить машину, и она у меня есть – в кармане куртки были ключи от «БМВ», если только я не один из тех лохов, которые ездят на жигули, а на ключах таскают брелок со значком мерса, чтоб другие решили, что у него крутая тачка. Я определенно люблю черный крепкий кофе, не ем рис, умею читать и писать, но, черт возьми, это мне ничем не помогало.

Я все равно не помнил ни кто я, ни как меня зовут, ни сколько мне лет. Мы с доктором скрупулезно пытались собрать мою личность из обрывков и догадок, и на третий день я имел примерное представление о себе. Мне от тридцати пяти до сорока лет, я не беден, так как одет, по мнению врача, очень прилично. Меня, скорее всего, стукнули по башке и обокрали. Я точно не местный. Городок у них маленький, и все всех знают, меня же здесь видят впервые. Следователь, который тщетно пытался меня допросить по факту ограбления и составить протокол, это подтвердил.

А еще я женат. Ну или был женат. На безымянном пальце кольцо обручальное и явно не новое. На четвертый день после того, как врач любезно мне помог обзвонить полицейские участки и больницы в ближних городах, в попытке найти заявление об исчезновении с подходящим описанием, я понял, что меня никто не ищет. Значит, либо я долго отсутствовал дома по работе, либо я та еще сволочь, которая никому не нужна.

Думать о том, что я неудачник, у которого к сорока годам ни кола, ни двора, мне не хотелось. «Сволочь» звучало определенно приятнее. Лучше быть тварью, чем неудачником – так веселее. Но весело мне не было совершенно. Я храбрился. Хотя и понимал, что если никто не объявится в ближайшее время, придется в город ехать в психиатрическую клинику и валяться там бревном бесполезным, пока мне не подлатают мозги. Пропасть у меня в голове явно огромная, с рваными краями и шторкой. Да, мне понравилось думать, что там шторка. Потому что рано или поздно за ней хоть что-то окажется.

На пятый день я умудрился найти в дырке в кармане куртки клочок бумаги с аккуратно выведенным номером телефона и припиской «дом». Судя по тому, что бумажка слегка пожелтела и помялась, она там лежит довольно долго. Я нашкрябал на обратной стороне пару цифр и понял, что почерк точно не мой. Пишу я как курица лапой. А тут каждая цифра выведена ровненько, с такой тщательностью, возникло ощущение, что писала женщина. Наверное, моя жена. Тогда почему она меня не ищет?

А еще я там нашел пуговицу. Большую темно-коричневую пуговицу. Просмотрел все свои вещи, но она явно была не моей, и на ней виднелись оборванные нитки, словно её выдрали с мясом. Справа небольшое пятнышко. Я его ногтем потер, и на пальце коричневый развод остался. На кровь засохшую похоже.

Странно все это… как и обручальное кольцо, которое не сняли при ограблении. Было ли ограбление на самом деле? Вопросов до хрена, а ответа ни одного.

Попросил Антона Валерьевича позвонить по этому номеру только ближе к ночи… Потому что вдруг стало страшно. Да, невыносимо и адски страшно, что в этом доме меня не ждут, или что я не готов вдруг увидеть совершенно незнакомых мне людей, которые назовутся моими родственниками, и ничего к ним не почувствовать. Доктор успокаивал меня, что, скорее всего, настолько негативных эмоций у меня не возникнет, но я все равно дьявольски боялся. Все чаще и чаще смотрел на обручальное кольцо, вертел его вокруг пальца, пытаясь хоть что-то вспомнить, и с ума сходил от острой головной боли. Она тисками сдавливала мне голову, и хотелось биться лбом о стены, лишь бы она прекратилась.

Посмотреть на свое отражение в зеркале решился не сразу, но молоденькая медсестра уверяла меня, что я симпатичный (так и сказала, слово дурацкое, так о котах и щенка говорят), и предлагала глянуть в её пудреницу, чтоб в этом убедиться. Ее глаза влажно поблескивали, и она смущенно опускала взгляд, когда я говорил какие у нее стройные ножки. Знал, что мог бы отыметь медсестричку где-нибудь в укромном углу, и знал, что она не откажется. Придется так и сделать, если за мной никто не приедет, жить-то где-то надо. А медсестричка не замужем и, судя по её рассказам, снимает квартиру неподалеку от больницы. Определенно, есть женщины, которым нравятся беспомощные мужики, за которыми надо ухаживать и заботиться о них. По глазам Верочки видел, как она смотрит на меня, когда швы мне на лбу протирает или градусник подает. Наверняка думает о всякой романтичной хрени, а мне банально надо найти место, где можно переночевать, поесть и… да, потрахаться. Раз меня никто до сих пор не нашел, то, судя по всему, птица я вольная и делать могу, что хочу. Верочке я продолжал говорить комплименты, но зажимать её пока где-нибудь на лестнице в курилке не собирался. Успеется еще. Пусть разогреется до нужной кондиции.

Я все больше понимал, что в психушку не поеду. Если не вспомню ничего, значит, найду. Ну или через месяц меня точно кто-то хватится. А может, от меня вообще избавились, черт его знает. Мало ли во что я мог вляпаться. А я мог? Точно не знаю, но определенно я не из тех, кто мирно-тихо сидит на месте. Я ж приехал в эту дыру за чем-то. Интересно, за чем, а может, за кем?

Когда все же решился рассмотреть свое отражение, начало потряхивать от волнения, и я долго не мог поднять голову, стоя у ржавого крана и умываясь в десятый раз ледяной водой. Вроде так просто – возьми и посмотри. А меня застопорило. Не могу. Оказывается, вспомнить тоже страшно. Примерно так же, как и не помнить. Вон он я и не я. Потому что не знаю себя. На что способен. О чем обычно думаю. Чего хочу от этой жизни, к чему стремлюсь. Каков он – смысл моего существования. Ведь он должен быть? Вот у моего соседа по палате, с вывернутой при аварии шеей, он имелся – трахнуть Верочку, да так, чтоб жена не пронюхала, а еще футбол по выходным и пара книжек из библиотеки на тумбочке. И он, между прочим, счастлив. По его физиономии видно, когда жует принесенные женой блинчики и нахваливает её кулинарные способности, а сам голодным взглядом Веркины ноги провожает. Интересно, я тоже был таким? Мне казалось, что нет. Не то что на женщин других не смотрел, я был уверен, что если хотел трахать, то взглядом не провожал, а трахал. Вопрос в другом – хотел ли?

Вид собственной физиономии не вызвал никакого щелчка, ни каких-либо ассоциаций. Обычная рожа, слегка помятая, с короткими бородой и усами, с усталыми глазами и несколькими ранами на лбу и виске. Судя по тому, что борода довольно ухоженная и аккуратно подстрижена – мне этот стиль нравился, и я его холил и лелеял.

Пригладил волосы руками и потер подбородок. Мыслей о том, знаю ли я этого мужика в зеркале, не возникло. Кажется, именно таким я и должен быть. Долго себя рассматривал, вертелся в поисках татуировок, шрамов, родинок. Татушку нашел на плече – огромный орел с расправленными крыльями. О чем я думал, когда его набивал? Что может символизировать орел? И почему именно он, а не лев, тигр или волк, например?

Парочку шрамов. Они мне ни о чем не говорили, и я не помнил – кто и где меня ими наградил.

«Наверное, ты та еще скотина, раз до сих пор тебя не начали искать. И что будешь делать, если никто так и не придет?».

Я все же отнес номер телефона врачу и согласился на убойную дозу обезболивающего и снотворного. У меня развилась бессонница. Я всю эту неделю не спал почти. По ночам не мог глаза закрыть. Мне казалось, что увижу во сне что-то из прошлой жизни, и мне это не понравится. Но когда вырубался, ни черта мне не снилось. Я проваливался в какой-то каменный мешок, в полную и глухую темень и просыпался, как от резкого толчка, едва лишь занимался рассвет. Открывал глаза, прислушивался к себе, а там опять все та же шторка.

Верочка любезно принесла мне кофе из ординаторской, сказала, что ночью какая-то красивая женщина мужа своего искала. Не меня точно, иначе уже зашла б ко мне с пакетиком яблок и сладостей, накинув на плечи белый халат. И непременно с заплаканным лицом. Так трагичней. Но та женщина явно зашла к кому-то другому, а мне заботливо предложили рогалик с повидлом из больничной столовой и кокетливо похлопали голубыми глазками. Нет, милая, за рогалик я тебя трахать не буду, вот за хороший бифштекс еще б подумал. Все же определенно я сволочь. Верочка ушла, пообещав заглянуть ко мне после обхода. Можно подумать, я её об этом просил. Навязчивые женщины хуже надоедливых мух.

Смотрел в окно, ожидая обход, а потом заметил ЕЁ в темно-синем пальто с пакетом в руках и пластиковым стаканчиком. Засмотрелся на роскошные волосы. Очень густые, светло-пшеничные. Ветер их швырял в разные стороны, а она шла и листья носком сапога поддевала, сжимая двумя руками стаканчик. Как девчонка. И каблуки громко по асфальту стучат. У меня в голове музыка сама собой зазвучала… Странно так – она идет, а у меня музыка в ушах стоит.

Мир был в огне,

Никто не мог спасти меня, только ты.

Странно, что желание заставляет

глупых людей делать,

Я никогда не мечтал, что встречу кого-то, как ты,

И никогда не мечтал, что потеряю кого-то, как ты

(с) Wicked game (Chris Isaak)

– Эй, Железнодорожник?! – мой сосед по палате, с толстым поролоновым валиком на шее, только проснулся. Они меня все так называли, потому что имени я своего не помнил. – На кого засмотрелся там? Пошли завтракать.

– Не голоден, спасибо, Сев.

– Верочка притащила завтрак, да? Соблазняешь девку, кобель чертов. Загадочные мужики-психи всегда баб привлекают. В следующий раз притворюсь, что ни хрена не помню.

– Нет, Верочка просто жалостливая и хорошая девочка, а у тебя жена есть, Сева. Симпатичная, между прочим.

– Ну да, конечно. Очень хорошая, раз тебе таскает кофе и булочки из буфета на её кровные купленные. Знаешь, Железнодорожник, своя на то и своя, а хочется не свое хоть разочек… Эх, не светит мне любовница-медсестра.