Углём и атомом Плетнёв Александр

К месту действий

После Командорских островов шторм выдал последние свои вздохи и уже к Авачинскому заливу совсем отпустил эскадру, всхлипывая остатками былого.

Качало от силы в четыре балла, выхолощенный северным ветром воздух давал горизонт миль на пять. В связи с этим на кораблях усилили вахты сигнальщиков, дозорный «Рион» забежал вперед, только дымы и видать.

Нес свою радиолокационную службу и «Ямал», но с ледокола честно предупредили, что мелкие деревянные суда, особенно на фоне береговой черты, будут малозаметны. Чего, не так чтоб уж серьезно, но все ж опасался Рожественский.

Оторванность камчатского края от центра России, практическая бесконтрольность со стороны столичных департаментов, отсутствие кораблей береговой службы, стационарных инспекционных станций – все это вело к постоянному хищническому лову лососевых в устьях рек в период нереста. Естественно, что среди всей этой браконьерской шушеры затесались японские агенты, производя разведку берегов Камчатки, собирая информацию, касающуюся оборонительных возможностей полуострова.

Время нереста, конечно, уже миновало, но были все основания полагать, что в связи со слухами об «арктическом походе» узкоглазые неизбежно захотят попромышлять в близлежащих водах.

Более того, теперь, после факта засыла дозорных кораблей в Берингово море, не исключался вариант, что и тут Рожественского будут ждать какие-нибудь не самые приятные сюрпризы.

О какой-либо обороне Петропавловска-Камчатского, приди сюда японцы по-серьезному, говорить не приходилось.

По счастью, северное направление для японцев являлось даже не второстепенным, а так… постольку-поскольку. И если захват Владивостока рассматривался лишь в качестве серьезного аргумента при переговорах о мире, то на регионы более высоких широт, невзирая на природные богатства земель, лежащих под русской короной, интересы сынов Ямато по большей частью распространялись, как говорится, «на пожрать».

Хоть и не совсем чтобы так!

После победы в войне 1904–1905 годов (в известной истории) Япония воспользовалось этим моментом в полной мере. В том числе почерпав отсюда средства для выплаты долгов кредиторам[14].

Тем не менее в мае 1904 года узкоглазые совершили наглую и исключительно «геройскую» вылазку, высадив десант с четырех шхун в устье реки Озерная на Охотском побережье Камчатского полуострова. То бишь в глубоком тылу Петропавловка.

Сто пятьдесят солдат при двух орудиях – а вокруг ни души!

Стали лагерем, окопались, выставили пушки, подняли знамя, торжественно объявив весь полуостров «землей Микадо».

Двинув взвод в близлежащий поселок Явино, не застали никого и там – предупрежденные жители ушли в горы.

Командир экспедиционного отряда лейтенант Гундзи скалил редкие зубы – а ну-ка: «полный успех и никакого сопротивления!».

Прозвучало торжественное «банзай» – очередное победное поднятие флага на часовеньке, и рядом столб с надписью на ломаном русском… дословно: «эта земля уже принадлежался Японию, Тэнно, хэнка банзай! Кто тронет это тынь – будет убита!»

И подпись: «Командира японского войска Сечу Гундзи».

Полтора месяца оккупанты торчали у Озерной, не решаясь двинуть вглубь полуострова.

За это время к их лагерю подтянулись местные силы ополченцев – две дружины, всего 88 человек. Японский отряд был окружен, завязался бой.

Потеряв в перестрелке убитыми три десятка человек, остальные самураи успели попрыгать в шлюпки, добраться к шхунам, в итоге бежав на остров Шумшу.

Там располагалось якобы японская рыбацкая деревня, а на самом деле форпост, откуда можно было снова пытаться организовывать наступательные движения на камчатском полуострове.

Именно туда, на Шумшу Рожественский и рекомендовал «наведаться» исполняющему обязанности начальника Петропавловского уезда Гребницкому Н. А.

Не единолично, конечно, а в составе вооруженного десанта, при поддержке корабельной артиллерии.

Свое предложение Зиновий Петрович озвучил уже потом, мимоходом, на борту броненосца «Князь Суворов» на рейде в Авачинской бухте.

К широтам ниже все больше довлел туман, и по местным условиям вход в узкое горлышко Авачинской бухты представлял собой непростую задачу. Рожественский в своей подозрительности на происки противника вполне допускал захват порта японцами, минимум – минирование фарватера.

Как назло, ни одного суденышка, дабы вызнать, какова обстановка в Петропавловске, на подходе к цели обнаружено не было. Просить господина Чертова провести разведку летающей машиной адмирал счел ненужным, а скорей в гордости зазорным. Тем более что на месте, над горлом бухты и сушей вилось заметное марево, предполагая ограниченную видимость с высоты полета.

Первым пустили американский браконьерский пароход (который не жалко, вдруг мины), за ним американский же угольщик. Следом шли «Маньчжурия» и «Воронеж». Броненосцы двигались с небольшим запозданием и интервалом. «Ослябя» – замыкающим.

«Рион» и «Ямал» остались в патрулировании и дозоре.

Первые же наблюдательные посты – Петропавловский маяк, а затем на мысах Бабушкин и Раков, организованные административной властью для наблюдения за морем, показали, что бухта и порт находятся под контролем российских властей.

На их флагштоках вился российский триколор.

Да и у сигнальных пушек возились явно не азиаты – те же, в свою очередь, поначалу нечтоже сумняшеся на чудной вид броненосцев, выкрашенных полосами и пятнами, наконец рассмотрев андреевские флаги, приветственно махали руками.

Курьерские шлюпки уже унесли вести в Петропавловск – первая «тревожная» о подходе неизвестных судов, еще не распознанных, вторая «торжественная» – когда определилась национальная принадлежность пришельцев.

Так что на причалах гостей уже ждали.

Подернутая маревом Петропавловская гавань казалась пустынной, туман загадочно прятал все границы, но два широкобрюхих парохода под американскими флагами обнаружились сразу.

– Вот они! Ваше высокопревосходительство, – немедленно оповестил Игнациус, опытным взглядом опознав углевозов, – обещанные суда с углем-с. Отрадно!

Рядом, у совершенно негодных для погрузки-выгрузки причалов, понурился архаичный пароходик да пара зарифленных шхун. Суетились встречающие на пристани.

– Будут чествовать…

Неожиданностью было стоящее в глубине бухты крупное судно с клиперным носом, трехтрубное, с изящ ными обводами, с Андреевским флагом на корме.

– «Лена!» – снова подал голос Игнациус, едва удалось прочитать название на борту. – Вспомогательный крейсер. Из Владивостока?

На реях крейсера поползли сигнальные флажки, с него семафорили.

В ответ с борта флагмана прозвучал выстрел из салютной пушки.

В первую очередь Рожественского заботила бункеровка, на что было сроку вытребовано – сутки. Кому этим заняться, естественно, нашлось.

Сам же адмирал принял местного уездного начальника, прибывшего в сопровождении отставного штабс-капитана, руководившего камчатской обороной.

Чуть погодя пришвартовалась шлюпка с «Лены», явив капитана второго ранга Берлинского (командира корабля) и чиновника особых поручений, по виду жандармского типа.

«Ну-с, что тут? – Зиновий Петрович внимательно ознакомился с предъявленными бумагами. – Так и есть, господин жандарм в чине статского советника. Одначе держится как минимум на “действительного”[15]. Только, пожалуй, молод он для следующего чину. И непрост. Да отделение прописано в документе какое-то новое… судя по англицизму, “специальный”. Ну-ну».

Грифы на предъявленных «жандармом в штатском» бумагах стояли самой наивысшей инстанции. И допуск у него имелся соответствующий.

Цель прибытия вспомогательного крейсера, согласно рескрипту, именовалась «миссией, имеющей касательство ледового судна “Ямал” секретной конструкции». И признаться, вызвала у Зиновия Петровича некоторое двоякое чувство, в котором явно преобладало недоумение. И непонимание.

«И да бог бы с ним, – с натяжкой отмахнулся адмирал, нахмурившись, – не моя сие компетенция. В Петербурге знают, что делают».

Приказав отбить дополнительную телеграмму в столицу, подозревая, что ответ придется обождать, так как на берегах Невы сейчас глубокая ночь, Рожественский решил вначале расспросить начальника уезда и его помощника: обо всем, что касается противника – появлялись ли военные корабли, вспомогательные шпионские суда, случались ли вылазки, десанты, стычки?

И был удовлетворен пространным докладом. Более того, повествование оказалось даже занимательным.

«Да уж, – невольно дивился Зиновий Петрович, – местечковые копеечные баталии – сотня на сотню! Необученные ополченцы рыбаки-охотники, большинство которых из коренных народностей. Против такой же сборной рыбьей чешуи, только что с ружьями – японские солдаты, решившие, что на правах войны можно прийти и пограбить! Однако ж смотри ты… дали супостату отпор по всем статьям. Повсеместно! Не чета куропаткинскому стоянию. И прозябанию порт-артурской эскадры».

– Так вы говорите, на Шумшу у них форпост?

– Так точно, – штабс-капитан, даром что в отставке, а выучку сохранил, щелкнув каблуками.

– А чего ж не выбили противника с острова, коль такие молодцы?

Штабс-капитан дернул шеей виновато. Переглянулся с начальством, скосив взгляд на стоящих чуть в сторонке господ со вспомогательного крейсера:

– Так, ваше высокопревосходительство… средств на то не имеем. У японца на берегу укрепления, артиллерия, а у нас шиш.

Рожественский все понял, дополнив про себя: «шиш с маслом». Неприязненно взглянул на командира «Лены»:

– Что ж вы, капитан второго ранга, почитай тут как уж неделю. При боевом корабле, при пушках, а позволяете неприятелю сидеть у вас под боком. Отчего ж не совершили рейд?

И презрительно пропуская ответное «…простите, считаю невместным подвергать судно риску до выполнения особого предписания», с ходу предложил камчатцам:

– Пароход замурзанный на две тысячи тонн, что в составе пришел, видели? Браконьерский американец – подлежит конфискации. Забирайте, приписывайте к своей…

– …к компании «Камчатское торгово-промышленное общество», – немедленно прозвучала подсказка.

Рожественский вальяжно кивнул, довольный собой и своим государственным подходом:

– Пушки я вам выделю, из тех, что на «Маньчжурии»… из японских. Хлам откровенный, но вам и того с лихвой. Воюйте. Будет у вас шиш, но теперь с маслом.

Отдав необходимые распоряжения, дождавшись, когда уездный глава и его помощник покинут адмиральский салон, Рожественский тем не менее нарочито тянул время, стоя у иллюминатора с папиросой.

Жандармов он не любил.

«Да и капитан этот… второго ранга, как там его – Берлинский, откровенно не произвел впечатления. Не вояка. Извозчик. Допуска у него, судя по бумагам, к секретам нет – гнать долой».

Докурил, уткнув пепельницу и, сцедил не оборачиваясь – поймет:

– Оставьте нас.

Едва за Берлинским хлопнула дверь, Зиновий Петрович резко повернулся и как можно бесцеремонней спросил:

– И?

На рожественское «и?» статский советник отреагировал одной мимикой… и это было свое, более ярко выраженное, если не вызывающее «и?».

«Какой осторожный нахал», – не менее осторожно констатировал Зиновий Петрович. И решил надавить:

– Вы знаете, с чем вам придется встретиться… или столкнуться, если будет угодно?

В ответ лишь степенный кивок.

– Это очень… – адмирал не нашелся словом, – хм, своеобразные люди. И не только по стилю речи.

– Я уже имел опыт общения. И знаю, о ком и о чем идет речь. В полной мере.

– Вот как? – Рожественский снова вспомнил о сопроводительных бумагах жандарма. – Ну что ж, извольте. Задавайте свои вопросы. Времени мало, а у меня и без того хлопот хватает.

И следующие пять минут отвечал на вопросы.

Сквозь зубы… бесясь на грани… сдерживаясь.

Потому что помнил, ЧЬЯ подпись стояла под поручительством жандармского чина.

Впрочем, и сам статский советник оказался с понятием – не зарывался. Вопросы были поставлены умно, как к третьему лицу, словно в сторону…

А Зиновий Петрович, принужденно отстранившись, превратился в сплошное отрицание… на каждый вопрос.

…

– Нет. Никакого отхода от оговоренных соглашений и планов я не заметил. Кроме инцидента с британским крейсером.

…

– Нет. Ручаться, что «ямаловцы» причастны к пожару на «Бервике» не могу.

…

– Не видел смысла находиться на головном ледоколе во время прохождения Арктикой, поскольку не имею опыта ледовой проводки. Соответственно, в своей некомпетентности, не вправе отдавать какие-либо распоряжения капитану «Ямала».

…

– Никаких политических или иных похожих вопросов не обсуждалось. Государственное устройство, как и будущее Российской империи в беседах не затрагивались. Об императоре, о его семье разговоры не вели. Еще раз подчеркну, судно потомков я посещал исключительно в рабочем порядке, для согласования дальнейшего маршрута и действий.

…

– Доверительных отношений наладить и не пытался. Увольте-с.

…

– Исключено! Поверьте, американцев они не любят с полной искренностью, – и, уловив паузу, решительно вбил клин: – Вы удовлетворены, наконец?

– По большей части…

В открытый иллюминатор уже вовсю вливались характерные звуки – началась погрузка угля. Повизгивала лебедка, ворочалась стрела для подъема паровых катеров, совсем отчетливо слышалось, как какой-то матрос покрикивает на подающую сторону, при этом безбожно матерясь.

– Экий барбос, – рассеянно поворчал Зиновий Петрович: «Знает же паршивец, что орет почитай в открытые окна адмиральского салона».

В другой раз досталось бы разошедшемуся горлопану «на орехи», но сейчас в голове довлели иные мысли. Ответ из Петербурга, наконец, пришел и удивил.

Ожидалось, ни много ни мало, прибытие самого генерал-адъютанта его императорского величества наместника на Дальнем Востоке Алексеева.

«Во как!»

Для чего конкретно прибывает Алексеев, можно было не гадать, но дополнительных объяснений не последовало. Статский советник удовлетворился самим фактом (стало быть, осведомлен), лишь уточнил ориентировочное время, когда ждать корабль с генерал-адъютантом.

Выспрашивать подробности у жандарма Зиновий Петрович посчитал унизительным. Однако рассуждая здраво: «Предположим, что потомкам будут предлагать… возможно, просить и сулить, дабы “Ямал” продолжил опекать радарами и дальней связью эскадру. Так как не клеится у них в Петербурге с планами выловить на живца-“Ослябю” всего Камимуру. А то и вовсе… вот дурень – как же сразу не догадался! Пора их – путешественников по столетиям, без роду, без племени – вообще в казну брать, чтоб присягнули со всей ответственностью и верноподданностью. Для того и столь важную персону посылают. А то вольница разбойная, право слово».

Построив вполне логичную версию, Зиновий Петрович немного успокоился, плеснул из початой бутылки, неторопливо раскурил папиросу, открыл пошире иллюминатор, высунувшись: «где там этот неугомонный матершинник? Сейчас я ему…»

Однако ж явившего лик адмирала вмиг углядели и, не растерявшись, грянули дружное «ура!».

«Вот черти!» – Улыбаясь, погрозил кулаком. Такие они – лавры, пусть маленьких, но побед! Окинул сытым прищуром вокруг – все ли идет как должно, и вернулся к столу, к пепельнице, к «початой» и к нолитому.

«Нет, не клеится. Что-то тут другое. Какая-то совсем уж несуразица. Для чего предварительно гнать “Лену” с чиновником особых поручений?

Допустим, наместник задерживался – возможно! Зная Алексеева – тот наверняка заберет для своей особы самый лучший крейсер во Владивостоке – “Богатырь”. Который вот-вот должен выйти из ремонта. Вот и причина задержки.

Но тогда зачем на “Лене” полурота жандармов? Для защиты наместника чересчур. Конвойная?

Или, как всегда, они там в Петербурге в Морском штабе замудрили-перемудрили?

И еще факт – на категорическое заявление об уходе эскадры, едва закончится бункеровка, не дожидаясь наместника (вот только не хватало ему перед Алексеевым расшаркиваться и время терять), статский советник и бровью не повел.

“Неискренность“ – это первое, что наворачивалось на ум. Душком несет от этой “миссии, имеющей касательство ледового судна “Ямал“ секретной конструкции».

Но мое ли это дело?»

Устойчивый северный, а главное, почти попутный ветер гнал шхуну под всеми парусами… так что иногда порывами основательно кренил, шлепая волной о борт.

Касуми Исикава спешил, рискуя, бормоча обещания, что, вернувшись, воздаст молитву в храме древней матери первого императора, сейчас же непрерывно поминал милость духов моря, держась столь близко к береговой черте, сколько позволяло чутье бывалого рыбака – не налететь на камни, миновать отмели.

Русский патрульный появился из марева словно призрак, словно гайдзины овладели методом крадущегося ниндзюцу, одев целое судно в необычные одежды, сливающиеся текучими разводами с границей воды и тумана.

Касуми Исикава успел приказать переложить руль и гик, ложась в дрейф, чтобы замереть на фоне береговой черты, на фоне скал, надеясь, что русские примут грязные, латаные паруса шхуны за эти самые серые скалы, где гомонят тучи припозднившихся к перелету птиц.

Это было крупное судно, наверняка с низкой осадкой, оттого русский капитан не осмеливался идти ближе к берегу, к отмелям и подводным рифам. Иначе шхуну Исикавы заметили бы.

Не заметили… постепенно удаляясь контркурсом, утопая в дымке, оставив после себя медленно таявшую копоть сожженного угля.

Теперь снова можно было подхватить устойчивый ветер и поспешить, донести весть на Шумшу, где ждет большая шхуна (не чета его «старушке») с паровой машиной, выдававшей все 12 английских миль. И тогда удастся передать и предупредить о приходе русских военных кораблей. Больших кораблей.

Касуми Исикава правильно рассчитал, оставив шхуну в укромной отдаленной бухте, подкравшись на ялике как можно ближе к воротам в залив, где был главный порт носатых варваров. И оставаясь незамеченным, направив зрительную трубу, посчитал каждое судно в длинном неторопливом кильватере, без труда опознав в «концевых» боевые корабли класса не меньше броненосца.

– Один, два… три, – бормотал Исикава, смаргивая, думая, что это слеза накатила на глаз, и от этого очертания кораблей противника кажутся столь смазанными. Еще не зная, что он пока единственный из японцев знает, что дошли «три», а не «один».

Примерно через полчаса «Рион» в условной точке совершит разворот, ложась на обратный курс. Ход обоснованно держали малый, патрулируя в опасном тумане, вблизи берега, без лоцмана и точных карт.

Хитрого японца на рыбацкой шхуне крейсер уже не нагонит.

Цепной реакцией влечась…

• Войду, мой этот мир иль мною не заслужен.
• Ступлю, переступлю на лезвие ноже,
• Где грань сойдет на «нет» – где тонко, там где уже.
• Оглянешься в «недавно», перешагнув в «уже».

– Вот уж не думал, что наша ядерная топка добредет до широты Петропавловска.

– У-у-у, – неопределенно промычал Шпаковский, раскуривая, втянувшись, не вынимая, сквозь зубы, – так нормально все – с температурой… тьфу, блин! Потухла, мать его, с моросью этой.

Реактор молотил в оптимальном режиме, конденсаторы охлаждались штатно – температура забортной воды держалась в приемлемых показаниях (+9,5°) и согласно сезону обещала только падать[16].

Воздух же стыл заметно быстрее, гонимый «нордом», потому комфорт перекуров на палубе был обманчив.

– Арктика пусть и колюча морозами, но чиста и дышится легче, – Чертов шумно втянул воздух, морща нос, – уж скорей бы назад.

– А я… веришь – нет, за всю службу ни разу на Тихом не был, – в голосе Шпаковского что-то треснуло, словно тоской по молодости.

– И че?

– Интересно. Всегда интересно попялиться на новые места. Пусть север сравнительно и однообразен.

– Не особо-то ты так напялишься, – кэп повел подбородком, намекая на видимость, – когда с полумилю, когда в прорехах тумана на две-три, – а к берегам нам подходить вообще ни к чему… хватит, что среди поморов ославились. Тут что ль еще аборигенов пугать? Тем более земли бесконтрольные. Хоть и не сезон, я имею в виду промысловый, но ходят все кому не лень. Японцы, американцы…

Лежали в управляемом дрейфе, «растопырив уши», РЛС. В другой бы раз ни в жизнь так не подумалось, а тут – постоянное не прекращаемое служение вдаль смотрящим в интересах Зиновия только и вызывает подобные аллегории.

«Рион» патрулировал ближе к берегу. Поначалу ему регулярно сбрасывали целеуказания по высветившимся на радаре засветкам, и он гончей кидался с проверками. Но потом выяснилось, что это, за исключением двух рыбацких шхун, неожиданно многочисленные стаи не отлетевших пернатых.

Находиться здесь, в районе Камчатки, да и на Тихом в целом, «Ямалу» смысла уже однозначно не было – отдавали последнюю дань ответственности и вежливости, пока корабли Рожественского насыщались антрацитом.

А тут Петербург вдруг огорошил едва ли не директивой. Директивой, потому что сухой и официальной: «ожидать прибытия наместника» и еще какого-то «фрукта».

Оказалось, что «фрукт» – чин особых поручений, уже в Петропавловске на борту вспомогательного крейсера «Лена».

В общем – «ждите визитов, встречайте!!!».

– Щемит мне, – ежился не от ветра кэп, – за каким чертом сюда несет целого наместника? Порядки тут наводить? Определенно причина в нас. И хорошо если только плюшки раздавать.

– А что еще? Единственное, вдруг увяжется с нами идти через Арктику. И то! Всего лишь очередной капризный высокопоставленный турист.

– Капризный?

– Да он же в Харбине целым паровозо-составом стоял на путях… с кучей адъютантов, денщиков, охраной.

И на адрес Рожественского поступило однозначное распоряжение. Его уже не озадачивали какими-то тонкими промежуточными операциями, а приказывали не мешкая следовать к Порт-Артуру. Так как там обстановка вышла к горячей терминальной стадии! После того, как генералы Линевич и Гриппенберг (надо ж, а о Куропаткине ни слова!) нанесли поражение японской армии при Ляоляне, давление противника на Порт-Артур только усилилось. Видимо, японское командование решило во что бы то ни стало покончить с крепостью, дабы освободить и перебросить свои войска на локализацию русского наступления.

– Люди переживают…

– По поводу? – Чуть дернулся Чертов.

Начальник безопасности успокаивающе покачал головой, зная, что капитан подспудно ожидает, когда ж в экипаже начнутся психологическая ломка от самого факта «попадания»:

– Гадают, какой путь выберет Рожественский – в обход всего архипелага Тихим океаном или в проливы и через Японское море?

– А-а-а. И чего, спрашивается, голову преждевременно забивать? Управятся с бункеровкой за сутки – завтра к полудню покинут бухту и двинут на юг, предварительно согласовав с Петербургом… а там и с Владивостоком и Витгефтом, включая ориентировочное время промежуточных рандеву и выхода к Артуру. Радейка ж через нас идет, вот и узнаем.

– И на том наше сотрудничество с Зиновием прекращается… – в голосе помощника слышится неожиданное сожаление.

– И ничего страшного. Обходились же они как-то одними телеграфами, без всяких наших ништяков.

– Энтузазиам. Народ радеет, идейки всякие высказывает. Даже «соколовцы» обмолвились, что у них имеется резервный радар на беспилотники.

– И что… отдать Рожественскому? Марсовым на «Суворов» поставить? Угробят вместе с броненосцем.

– И я о том же им втолковал. Это ж не только ценный прибор, но и спеца надо будет отправлять. «Утюги», может, и внушительно выглядят, но доверия ни Зиновию, ни железякам его бронированным у меня нет – потонут к чертям.

С темнотой (а стемнело из-за тумана быстро и довольно густо), как специально дождавшись, появился гость – на экране радара после пары мелких шхун, шмыгнувших к «норду», замерцала весьма крупная засветка.

Случилась в этом явлении какая-то бесовщина… из-за тумана ли, или банально прозевали, но не было, не было, а потом на тебе – раз (!) и сразу дистанция до объекта десять миль, с зюйд-оста. Ходкий достаточно – до 12 узлов кочегарил, курсом прямехонько на Авачинскую бухту.

Подумали и дурное, вплоть до японца-противника,но больше полагали, что не иначе наместник на крейсере поспешает.

Оповестили «Рион».

Троян Петр Аркадьевич, видимо, имел похожие сомнения – в эфире прошла трескотня морзянки, но неизвестное судно на запросы отмалчивалось. «Рион» между тем выписывал дугу, с расчетом на всякий случай отсечь чужаку возможность ретирады.

Наводили по радару со всей военной осторожностью, но вскоре с «Риона» сообщили, что наблюдают огни судна. Осветили прожекторами – выяснилось, что это пароход «Ротондо», зафрахтованный КПТО в Североамериканских штатах[17]. Прибыл из Сан-Франциско с грузом продуктов, товаров и угля для камчатцев.

Еще одни сутки в копилку ожидания…

Следующий день высветлился на грани нуля морозцем, зато горизонт отскочил на шесть миль и далее…

Далее уж дымка брала свое, фантазируя лежащими на западе землями Камчатки. Восток вспух белым пятном солнца, что ползло вверх, уменьшаясь… сверху невидимые кричали косяки, отлетающие к югам.

– Наши «маркони», – Шпаковский хмыкнул – жаргонное «маркони» звучало для этого времени особенно актуально, – с флагманскими «на вась-вась»[18]. Говорят, за ночь все кому треба углем накидались, хм… стахановски. Воды залили, котлы подшаманили. Местные им харчей подкинули из промысловых выгод… на радостях – как-никак силушка, защитники-заступники в лице целого адмирала с эскадрой.

А о нас никто не почесался… неблагодарный Зинова.

Далее.

«Рион» тоже с полуночи уголь добирает, его сменил «Ослябя».

А поскольку Рожественского из Петербурга подпнули исключительно прямолинейно, то вот-вот должны выходить.

– А чего ж молчат? – Андрей Анатольевич находился в той приятной стадии утра, когда кровь уже побежала, тело размялось, желудок еще не требовал, но намекал. – В смысле, чего Рожественский молчит? Он-то, по логике, должен нас сосватать на рандеву с «Леной», где сидит какой-то хмырь особых поручений. Или как? Или что? Не в бухту ж нам идти.

– Наша ль печаль? – Пожал плечами помощник. – Думаю, придет нужда – телеграфируют.

– Ладно, подождем, – не стал настаивать кэп и, помолчав, вдруг «перекинул стрелки»: – Я с ужина рано ушел…

– Я видел.

– Так уж и видел?!

– А как же – целый капитан! – Не без подкола: – Как такого не заметить.

– И чего нового вывели наши доморощенные прогрессоры?

Столовая в последнее время на ледоколе оказалась самым общественным местом, где озвучивались идеи и соображения, строили планы, куда в подвахту переносили все дискуссии, засиживаясь допоздна.

Капитан эти футуристические тренировки ума молчаливо и с интересом поощрял, считая, что они единят экипаж, а подчас в спорах позволяют спускать пар неустойчивым умникам.

– Э-э-э, – потянул Шпаковский, припоминая, – там же столько всего, что…

– Про то, чтобы набирать за границей разных головастых, рукастых и перспективных, навроде всяких будущих гениев-опенгеймеров, я еще застал, – уточнил Чертов.

– И не одобряешь, – уловил интонацию помощник.

– А зачем? Своих умных голов хватает. Дать только им возможности и направления.

Да и… вот представь – выкрали бы наши в «сорок пятом» Брауна, тот, что фон и Вернер. Так и тыкали бы в нас пальцем, дескать, немец Гагарина запустил, а русские – сплошь лапти. Мда…

Там, на столовской экспресс-говорильне помню, чегой-то про нефть заговорили, но меня сморило слегка. Я и ушел.

– Да, собственно… – Шпаковский наморщил лоб, – если обобщить, мысля была такая: самые рентабельные залежи нефти пока еще не открыты – те, которые Саудовские. Сейчас это никому не нужная куча песка, которую можно прихапать за всего лишь кучку золота.

– Не удержит их Россия. Там Суэц, там бритты рулят. Авантюра, – моментально нашел слабое место Чертов.

– А если кинуть англам как кость – совместные разработки? Да чтоб не сильно они за японцев цеплялись в этой войне? Тем более что «Антанта» на носу.

– «На носу», – передразнил кэп, – с носом и оставят. Все одно кинут, вытеснят.

– Один черт, не наше и нам не достанется. Так хрена ль? Зато прекратятся настойчивые изыскания нефти в Иране, а значит, хоть частично снимется напряжение на южных границах империи. Поулягутся страсти и вокруг Бакинских месторождений.

– Вот-вот. Сейчас Россия с этого источника снимает самые сливки и стрижет купоны. Выгодно ли будет терять такие доходы? Тут не только геополитика.

– Один черт, недолго этот эксклюзив продлится! Наши в компах нарыли – через четыре года в Иране-Персии забьет первый промышленный фонтан.

– В таком случае, ваша правда, информировать надо. Впрок бы… Тем не менее нашему «научно-прогрессивному совету» следует подготовить подробные материалы и, как тут заведено…

– И предоставить всеподданнейший бла-бла на имя Е.И.В., – перебивая, «подпел» в хорошем настроении Шпаковский, расплывшись в улыбке, – работа уже ведется. Люди озадачены!

Если перевести время на местный часовой пояс, то где-то после часу пополудни Рожественский стал выводить свои корабли и суда из бухты.

На причалы высыпали петропавловцы, провожая эскадру. Скупо бахали салютные пушки – по мере снятия с бочек броненосцев, увитых сигнальными флажками, с парадно построенными на палубах матросами. С берега отвечали, вплоть до самочинной ружейной пальбы в воздух – люди увидели мощь и силу державы, и это не могло не волновать гордостью.