Алийское зеркало Измайлова Кира
– Вовсе нет, – улыбнулся Ирранкэ. – Другое дело, что именно здесь их может не быть. Мы ведь рассеялись по многим мирам в поисках самого лучшего, так что где-то нет алиев, где-то крылатых, а где-то – людей. Мне выпало жить именно здесь, и я этому рад. Может быть, есть места и получше, но я люблю этот мир и не хочу его покидать…
– А люди тогда откуда взялись?
– Сами завелись, – серьезно ответил он. – А если взаправду – не знаю, никто не знает. Вероятно, вы – тоже дети Создателя, так ведь ваши священники учат?
– Незапертые двери… – проговорила я и сильнее сжала в руке странную вещицу. – Двери…
Мне ведь показалось, что она похожа на ключ! Так не может ли она и в самом деле им оказаться?
– О чем ты? – шепнул Ирранкэ, и я сбивчиво объяснила ему, что мне вдруг пришло в голову. – Хочешь сказать, у меня на шее висит ключ самого Создателя?
– Ты же сам сказал, что он был большим шутником, – сконфуженно ответила я, – вдобавок рассеянным. Вдруг он потерял этот ключ, потому и двери за собой не запирал? Ох, ну и чушь я несу!..
– Нет, Марион, – сказал вдруг Ирранкэ совсем другим тоном, и я почувствовала, как он напрягся. – Это не чушь. В этом что-то есть…
– О чем ты?
– Этот ключ… будем уж называть его так, – он накрыл мою руку своей и сжал пальцы, – передается у нас из поколения в поколение. Мы используем его, как умеем, но не понимаем и сотой доли его свойств. Это просто забылось за давностью лет, а может быть, никто никогда и не знал, на что именно он способен. Мы пытались исследовать его, но тщетно, удалось лишь подметить некие закономерности… Увы, даже нашего века не хватит, чтобы проверить, не было ли это случайностью! Но это не так важно. Мы живем долго, но есть те, кто старше нас. И, возможно, старше этого мира.
– Ты о Создателе? – Мне стало холодно.
– О его ровесниках, – шепнул мне на ухо Ирранкэ и обнял обеими руками. – Существует старая-престарая легенда о том, что эти создания стремятся открыть некую дверь, но не способны сделать этого. У них нет ключа.
– А взломать замок они не могут?
– Смогут, если наберут достаточно мощи. А для этого им нужно высосать все силы из мира, где они оказались… Они ищут свою родину, то место, откуда их изгнали люди, самые обычные люди, – он тихо засмеялся, – чьи потомки охраняют дверь и по сию пору! А эти твари – их остается все меньше и меньше, но даже одна такая может опустошить всю округу, чтобы набраться сил, – идут все дальше и дальше, если им удается обнаружить приоткрытую дверь. Их можно остановить, говорится в легенде, можно и убить, можно запереть и запечатать двери, чтобы твари никуда не ушли из умершего уже мира и сдохли от голода. Но если они заполучат ключ, открывающий любую дверь, для них не останется преград. И тогда…
– Нам конец? – прошептала я.
– Нет.
– Ты же сказал, они выпивают жизнь из тех миров, где оказываются!
– Выпивают – для того, чтобы хватило сил прорваться в другие места. А на своей родине они жили бок о бок с людьми, как мы живем, не замечая мелких зверушек… если вдруг не захочется позабавиться, устроив крысиные бои или тараканьи бега! Марион? Ты дрожишь?
– Да. – Я вздохнула поглубже и положила ладонь ему на грудь, на странный рисунок, туда, где ровно билось сердце. – Ты будто страшную сказку рассказываешь! Только это не сказка. И если это в самом деле ключ…
– То мы использовали его не по назначению, – закончил Ирранкэ. – Нужно было запереть дверь и уничтожить его. Но мы не знаем даже, где эта дверь и как ее найти! И одна ли она? А ключ прочнее, чем кажется: даже пламя огненных гор его не возьмет, что уж говорить о кузнечном молоте!
Он умолк ненадолго, потом добавил:
– Кажется, теперь я знаю, что должен сделать. Правда, не представляю, как именно, но время у меня еще есть. Вот, значит, что означали мои предвиденья…
Я промолчала. А что я могла сказать? «Не жертвуй собой ради призрачной цели», как пишут в тех же романах, которые дамы читают друг другу вслух? Ирранкэ все равно не послушает, раз уже все решил для себя! Но может… может, он все-таки сумеет вернуться? Не ко мне, какое там! Просто – вернуться живым, к своим родным, у него ведь есть семья… Если бы у меня была волшебная палочка, я загадала бы такое желание.
– Знаешь, – он вдруг коротко рассмеялся, – ты была права. Я боюсь смерти. Я не видел еще и сотой доли чудес этого мира!
– Я не видела ничего, кроме этого замка, нашего городка и ближней деревни с ярмаркой. Хотя, наверно, если сравнивать людей с алиями… – не удержалась я, порадовавшись, что он сменил тему, – то на то и выйдет. А ты, как ребенок, хватаешь то, что попалось под руку?
– Будь я таков, я бы всех ваших придворных дам перебрал, как тот самый ребенок – цветные камушки, – ответил он с усмешкой. – Не в том дело. Луна позвала, и цветы… будто лепестки ветром подхватило, голова пошла кругом…
– Неужто ты бы остановился, если б я сказала «нет»?
– Остановился бы, – негромко сказал Ирранкэ. – Никогда в жизни я никого не брал силой. А ты боялась, я чувствовал.
– И все же промолчала.
– Да. Но вовсе не потому, что опасалась отказать вельможе, просто не знала, каково это, и не хотела показаться смешной и неуклюжей…
– Опять угадываешь мысли?
– Конечно. Я ведь живу достаточно давно, чтобы научиться разбираться в человеческих побуждениях, не забывай. Довольно слов…
Заглянувшая в окно полная луна отразилась в его глазах, как в бездонном колодце, и я падала в него, падала, падала…
Наутро я проснулась одна. О том, что Ирранкэ был со мной, напоминала только смятая постель, а еще – цепочка у меня на шее. Та самая, с ключом на ней.
Алии уехали на рассвете, все разом, не потрудившись ничего объяснить, вот что я узнала поутру. Больше они не появлялись в наших краях.
В комнате еще долго пахло первым снегом, хотя на дворе стояла весна.
Глава 6
Моя дочь родилась на переломе зимы, в страшную вьюжную ночь, когда буря бушевала так, что дрожали ставни, а вой ветра мешался с волчьим воем – стая бродила совсем рядом с замком, в ближнем лесу…
Мне долго удавалось скрывать свое положение: я, повторюсь, рослая и крепкая, а под передником поди разгляди что-нибудь… Однако настало время, когда таиться уже не было возможности, и тогда хватило мне и заугольных шепотков, и любопытных взглядов. Всем интересно было, кому же это неприступная Марион доверила ключи от своей твердыни? Даже герцог как-то поинтересовался, но я смолчала… Боялась только: не выставил бы прочь! Но нет, обошлось, как и с бабушкой Бертой. Кому какое дело, от кого прижила ребенка ключница, если она не пренебрегает своими обязанностями?
Я до последнего срока не оставляла службы, повезло мне: дамы, я знала, неделями, а то и месяцами отлеживались в постелях, зеленея от одного вида еды, но меня миновала эта напасть. Должно быть, тут матушкина кровь дала о себе знать: она семерых… восьмерых, считая меня, родила, не оставляя хозяйства ни на день, и самый ее младшенький оказался на два месяца старше моей дочки.
В замковой книге дочь ключницы записали как Ирену Трай, а я (а вслед за мной и прочие) называла ее Ири – радость по-алийски. Пускай слез мне тоже хватило с избытком, я не хотела об этом вспоминать.
Повитуха, меня саму принимавшая у матушки, говорила о моей дочери, что в жизни не видала такого красивого ребенка. По мне, так все младенцы одинаковы, но когда Ири подросла, о том же начали твердить и служанки, и даже знатные дамы: им нравилось возиться со спокойной и послушной девочкой. Сколько красивых платьиц, из которых господские дети выросли, не успев их даже примерить, досталось моей дочери, и не счесть! Я не возражала: мне нужно было работать, и если первые несколько недель у меня жила младшая сестра, помогавшая с ребенком, то потом мне приходилось справляться одной. Признаюсь, я опасалась, что Ири перестанет считать меня матерью, я ведь появлялась так редко… Но нет: она всегда тянула ко мне ручонки и не обижалась, если я надолго отлучалась.
Ири рано пошла, а вот заговорила только на втором году, но зато сразу целыми фразами. И с тех пор она всюду была со мной, ходила, цепляясь за мою юбку, смотрела и слушала, все запоминала, как я когда-то с бабушкой Бертой.
Она любила бывать на кухне и помогать поварятам (конечно, никто не доверил бы Ирене следить за кастрюлями, но ощипывать дичь, чистить рыбу, лепить пироги и украшать их она научилась очень быстро). Да мало ли найдется работы для проворной девчонки! Она бегала и на конюшню – лошади ее любили, и на псарню, возиться с щенками, и в птичник – задавать корм курам и гусям. А потом, отмывшись как следует и принарядившись, сиживала в покоях у знатных дам: те, повторюсь, рады были привечать красивую, приветливую и умную девочку, звали ее то почитать вслух (это искусство Ири постигла как-то незаметно, когда пробиралась на уроки детей вельмож и тихонько сидела в уголке), то музицировать и танцевать…
Никто не учил ее этому нарочно, но даже старый преподаватель, помнивший еще деда нашего герцога, говорил, что у Ири удивительный слух, а грации ее движений позавидует любая принцесса: когда она начинала двигаться под музыку, казалось, она вовсе не касается паркета, и дамы ставили ее в пример своим дочерям. Ну а запомнить не такие уж сложные па придворных танцев даже мне было под силу, что уж говорить об Ири!
Наверно, каждой матери ее ребенок кажется самым лучшим, особенным и одаренным… Но что же тут скажешь, если Ири в самом деле выделялась среди других девочек?
Я же боялась только одного: кто-нибудь догадается, чья Ири дочь. И ведь это было так легко понять! От меня она взяла только смоляной цвет волос, но все остальное… У нее была белая кожа, не сгоравшая на солнце, но лишь едва золотившаяся от загара, тонкие черты лица, легкая кость, гибкая фигурка – ничего общего с моей крестьянской основательностью, – но при этом немалая сила. И глаза… Создатель, эти глаза! Помню, поначалу я не могла в них смотреть. Потом привыкла – это была Ири, не Ирранкэ, и в ее глазах я видела не море, а грозовое небо, и отблески солнца в лесном озере, и блеск росы на весенней траве…
Она пахла первым снегом. И ландышем.
Алии в наших краях не появлялись. И никто не приезжал за ключом, который я с той самой ночи носила на шее не снимая.
«А ты был бы рад, наверно, узнав, что у тебя есть дочь, – подумала я, расчесывая на ночь волосы. – Это же намного больше, чем просто воспоминание! Да что там, как можно сравнивать подобное?»
– Мама, ты что, плачешь? – окликнула Ири. – Что случилось? Тебя кто-то обидел?
– Нет, – покачала я головой, а она забралась ко мне на колени. – Правда, звездочка, все в порядке. Так… вспомнилось кое-что.
– Ты о бабушке думала? – поразмыслив, спросила Ири: я сидела перед зеркалом, о котором ей уже рассказывала, отсюда, наверно, и взялся ее вывод. – То есть твоей бабушке?
Я молча покачала головой. Почему-то дочери я лгать не могла.
– О твоем отце.
– Ты о нем никогда ничего не говоришь, – сказала Ири и заглянула мне в лицо. – Он тебя обидел?
– Да что ты!
– А где он тогда?
– Умер, – ответила я и сжала губы, потому что не хотела в это верить. – Он умер, звездочка. Ты очень на него похожа.
И это было правдой: теперь, когда Ири исполнилось восемь, стало ясно, что она – одно лицо с Ирранкэ. Те же высокие скулы, прихотливо изогнутые брови, и тонкий нос с едва заметной горбинкой, и твердая линия рта. Только у него губы были по-мужски узкими, а у Ири – красиво очерченными, алыми, как кровь на снегу… Начнешь разглядывать все по отдельности: вроде бы и ничего особенного и писаной красавицей не назовешь. А потом взглянешь – и оторваться невозможно! А глаза… Ох уж эти глаза!
– Так часто говорят, если мужчина взял и ушел, – вдруг сказала она. – Я слышала от служанок. И от нашей бабушки. А на самом деле вовсе он не умер, а просто у него еще жена есть и другие дети!
– Твой отец не был женат, – ответила я, хотя не знала наверняка. – И он знал, что уходит умирать. Останься он в живых, вернулся бы, это уж точно.
«Не ко мне, так за ключом», – добавила я про себя.
– Он был хороший? – тихо спросила Ири.
– Я его почти не знала, – честно сказала я. – Я понятия не имею, каким он был в обычной жизни. С виду – вроде нашего герцога, суровый и властный, а со мной…
Я прижала дочку к себе, вдохнула морозный запах…
– А плакать не надо, – попросила Ири. – Мама? Ну что с тобой сегодня?
– Он говорил точно так же… – вздохнула я, смахнув слезы. – Когда прощался. Ну, довольно! Идем спать.
– Ага… Завтра к бабушке сходим?
Я кивнула, задула свечу и забралась под одеяло.
Так-то Ири частенько бегала к моей матери одна, то гостинец относила, то просто так – поиграть со сверстниками. Здесь-то, хоть детей и хватало, но… Отпрыски слуг – вечно заняты, подай-принеси, нарежь-почисти, помой-подмети, а дети знатных особ заняты учебой либо рукоделием, с ними не пойдешь головастиков в канаве ловить! Но не дело ведь сидеть сиднем день деньской, да и хозяйственные дела наскучивают в таком-то возрасте… Я помнила, как бабушка отправляла меня к маме погостить и развеяться, и сама так же поступала с Ири.
Вот только намедни дочка сказала, что в прошлый раз, когда она несла бабушке лучшие пирожки от нашей кухарки, за ней увязался какой-то мужчина. Ири убежала и спряталась в овраге, и просидела там чуть ли не до заката, боясь, что тот человек где-то поблизости, и только вечером побежала сломя голову к бабушке. Назад ее мой старший брат проводил, спасибо ему, но больше я не собиралась отпускать дочь одну. Пускай ей едва сравнялось девять, но мало ли падких на красоту ублюдков? Не рухнет замок, если ключница на полдня отлучится…
«А ты все-таки остался со мной, как я и просила, Ирранкэ, – подумала я, дотронувшись до ключа. Я заменила его серебряную цепочку на железную, дорого заплатила мастеру, чтобы сделал попрочнее, тройного плетения, как у лучшей кольчуги. Сам ключ спрятала в кожаный мешочек, а цепочку перевила сыромятным шнурком, на котором этот мешочек висел. Наверно, проще было оторвать мне голову, чем сдернуть эту подвеску! – Жаль, ты никогда не увидишь Ири. А я никогда не забуду тебя. Как жасмин зацветет – ты тут как тут…»
Жасмин благоухал так, что дыхание останавливалось: Ири принесла целую охапку свежих ветвей и поставила в кувшин, сказала, садовник подстригал кусты и срезал лишнее, так не пропадать же такой красоте!
Мы вышли еще до рассвета и, право, славно было идти по мокрой от росы траве! Как я любила в детстве пробежаться вот так по лугу, раскинув руки, а потом упасть на спину и смотреть в бездонное небо, на облака, в рисунке которых мне мерещились то конные рыцари, то драконы с грифонами, то прекрасные дамы с единорогами, а то просто пушистые коты…
– Мам, я разуюсь, – сказала вдруг Ири и, не дожидаясь моего разрешения, живо скинула ботинки и чулки. – Как хорошо!
– Холодно еще, – нахмурилась я, но она только помотала головой:
– Вовсе нет! Сама попробуй, земля совсем теплая, а трава такая щекотная…
А и правда: когда-то я и сама бегала босиком чуть не до снега, а теперь, гляди-ка, остепенилась, подумать смешно!
– Погоди… – Я тоже разулась и ступила на прохладную траву. – Ой!
– Ты не привыкла просто! Иди вот так, тут мягко… А тут осторожно, мам, крапива уже вылезла, а она по весне такая жгучая, просто ужас… А лучше закрой глаза! Ну, закрой, я тебя за руку поведу!
– Ну хорошо, – сдалась я и зажмурилась. – А зачем это?
– А ты шагни, и почувствуешь, – серьезно сказала Ири. – Что у тебя под ногой? Какое оно?
– Что-то прохладное… гладкое, – подумав, ответила я. – Подорожник?
– Верно! А тут?
– Шершавое… никак лопухи уже проклюнулись? Так, а это вот точно крапива!
– Угадала! – засмеялась Ири и потянула меня вперед.
Молодая трава щекотала ступни, и я вдруг словно вернулась в детство, когда вот так же могла узнать, не глядя, на что наступила: на нежные пушистые листочки земляники, на жесткие кожистые листья ландыша (он-то что на обочине позабыл?), на клейкую по весне заячью капусту, мохнатый и не колкий еще репейник, мягкий бархатный мох или прошлогоднюю осклизлую солому…
Ири скакала вокруг меня козленком, но вдруг замерла, прислушиваясь, и сказала:
– Едет кто-то по дороге. Конных десяток и… да, карета. Мам, может, лучше лесом пойдем? Ну их…
Я ничего не слышала, но привыкла уже к тому, что Ири чуть не за полдня пути может угадать, много ли народу явится в гости в замок, поэтому кивнула.
– Не заблудимся?
– Да где же там плутать? – удивилась она и потащила меня в рощицу. – Вот он, тот овраг, а от него до бабушкиного дома рукой подать!
В весеннем лесу было до того хорошо, что я позабыла, куда и зачем мы идем.
– Скачут… – шепнула вдруг дочь и дернула меня за рукав, вынуждая присесть. – Гляди!
Сквозь прозрачный еще кустарник я увидела промчавшихся всадников и запряженную четвериком карету.
– Это теща нашего герцога, – сказала я, разглядев герб на дверце экипажа, и невольно улыбнулась. – Он ее так страстно любит, что наше отсутствие ему только на руку! Авось ей не понравится прием, она и уедет восвояси.
– А тебя честно отпустили, – добавила Ири. – Как положено. А что она заявилась без спросу, так мы не виноваты, правда?
– Ага! – улыбнулась я. – Так где, ты говоришь, короткий путь через овраг?
– Я покажу! Идем, мам! – загорелась она. – Только там ручей наверняка разлился, но это ничего, он не очень глубокий!
Конечно же, мы вымочили юбки, хоть и подоткнули их выше колен, измазались, потом долго отмывались в том самом ручье… И мне вовсе не хотелось идти ни к матушке, ни обратно в замок. Весенний лес был невыразимо прекрасен! Уже начали пробовать голос соловьи, негромко отсчитывала чьи-то годы кукушка, нежно пахли ландыши – ими поросли целые поляны, – и мокрая трава, и едва развернувшиеся блестящие листья, и молодая хвоя цветущих елей и сосен…
– Мам, гляди! – раздался голос Ири, и я, вздрогнув, очнулась. – Какие милые!
Ей под ноги выкатились четыре меховых клубка, мне показалось сперва – щенки… Да, щенки, только волчьи! Откуда бы тут взяться собакам?
– Чудо какое! – Ири схватила сразу двоих в охапку и повернулась ко мне, улыбаясь во весь рот. – Правда, мам?
– Оставь их, – тихо попросила я. – Не трогай. Идем скорее отсюда…
– Ну почему-у! – воскликнула она, отпустила щенков и, подоткнув юбку, упала на четвереньки. – Смотри, какие смешные! Тяв!..
Щенкам понравилась новая игра, они наскакивали на Ири, били лапами и игриво покусывали ее за рукава, за подол, а она только смеялась да норовила повалить их в траву и мягкий мох и в шутку пугалась, когда острые щенячьи зубы щелкали возле самого ее носа.
Надо было хватать дочь и тащить прочь, и я уже сделала шаг вперед, как вдруг…
Что-то холодное коснулось моей руки. Я посмотрела вниз и оцепенела: рядом со мной стояла волчица. Крупная, хоть и худая волчица с отвисшими сосцами, перелинявшая уже, серовато-бурая.
Я встретилась взглядом с желтыми волчьими глазами…
Говорят, на диких животных нельзя смотреть в упор, они принимают это за вызов. И еще – от меня наверняка оглушительно пахло страхом, а звери ведь отлично это чуют!
«Только не трогай Ири, только не ее, лучше меня… – вот все, о чем я могла думать в ту минуту. – Мы же ничего тебе не сделали, мы просто шли мимо, а она ребенок, как твои щенки, видишь, они играют?»
Она вздохнула, села рядом, снова коснувшись холодным носом моей руки, и уставилась на возню своих щенят с моей дочкой.
– Угощайся… – шепотом сказала я, осторожно подняв руку и вынув из корзинки пирожок с мясом.
Волчица глянула на меня, понюхала гостинец, взяла пирожок и улеглась, зажав его в передних лапах и откусывая понемножку. Когда она закончила, я достала второй, разломила и предложила ей половину. Волчица не отказалась.
– Вот ведь глупые, – сказала я зачем-то, кивнув на детей, которые носились взапуски по поляне, топча первоцветы. Потом подумала и села на траву. Что стоять-то? Если волчица захочет, она так и так меня задерет, не отобьюсь. У меня при себе даже палки нет, а мой маленький нож волчице – что заноза. Я ведь не опытный охотник, чтобы глотку ей одним движением перерезать!
Волчица облизнулась и ухмыльнулась во всю пасть. Я не удержалась, боязливо протянула руку и положила ее на щетинистый загривок. Собаки на ощупь совсем не такие…
Мы успели прикончить почти все пирожки к тому времени, как дети наигрались и кинулись к нам. Я уже и не пыталась отбиваться от волчат, лезущих ко мне на колени, и не думала отпихивать Ири, бросившуюся к волчице.
– Это она, мам! – радостно сказала дочка, обняв ее за шею. Волчица ласково лизнула ее в ухо. – Когда я от того дяденьки пряталась в овраге, она пришла и сидела рядом, пока он не ушел. А ее муж увел собак за собой! У него собаки были, я разве не говорила? Наверно, охотиться ехал.
– Не говорила… А куда он делся? – зачем-то спросила я. – Волк, не дяденька.
– Не вернулся, – помолчав, ответила Ири. – Видишь, какая она худая? Охотиться некому, она одна осталась.
Я переглянулась с волчицей, она устало прикрыла глаза. Кажется, мы понимали друг друга.
– Так мы идем к бабушке?
– Да нет уж, пожалуй, – вздохнула я, взглянув на ее перепачканное платье. – Вернемся обратно. В другой раз сходим.
– А и ладно! Зато я их повидала! – весело сказала Ири и снова сгребла в охапку подвернувшихся волчат. – Знаешь, какие они маленькие были смешные? Во-от такусенькие, пушистые, клубочки-колобочки!
– А ты откуда знаешь? – нахмурилась я.
Волчица снова ухмыльнулась во всю пасть.
– Ну… я когда к бабушке шла, всегда сюда сворачивала, – повинилась Ири. – Посмотреть, как они. И приносила что-нибудь, а то рано-то по весне совсем голодно, дичь тощая, да и много ли в одиночку наловишь тех зайцев?
– Вот и воспитывай ее! – сказала я волчице. – Спасибо, что не закусила ею. Она одна у меня.
Та только фыркнула, смешно сморщив черный нос, и встала. Волчата мигом подкатились к ней, а когда мать потрусила в лес, пристроились след в след, как взрослые.
– Чего я еще о тебе не знаю? – спросила я Ири, когда она отряхнула подол и выпрямилась.
– Ну… ты же не разрешила бы мне ходить к волкам, – серьезно сказала она, подумала и добавила: – И лосей угощать. Они соленые ржаные сухари любят. А маленькие лосята тоже ужасно смешные! Ноги – воот такущие!
– Лоси – еще куда ни шло, – тяжело вздохнула я. – Но…
– А к медведю я не ходила, – поспешно заверила Ири. – То есть, конечно, я его знаю, но так… иногда вижу, когда через малинник летом иду, зимой-то он спит. Ну так я здороваюсь да прохожу скоренько… Хотя…
– Что? – спросила я, понимая, что сейчас сойду с ума.
– Да нет, ничего, – сказала она, посопела и созналась: – Бабушкино варенье в прошлом году… Я тебе сказала, что горшочек разбила, а на самом деле ему отдала. Он сластена такой, унюхал и привязался – угости да угости… Ты не злишься, мам?
– Нет, я просто в ужасе, – честно ответила я. Рука еще помнила прикосновение волчьего носа. – Идем домой.
– Правда не злишься? – допытывалась Ири. – Мам, ну он очень просил, я и дала попробовать… А ему тот горшочек – два раза лизнуть. Вот. Мама? Ты что?
– Ничего, – покачала я головой и утерла глаза. – Я не буду сердиться, ты только говори мне, что делаешь и куда идешь, а то… где тебя искать-то, случись что?
– Звери меня не тронут, – со странной уверенностью заявила дочка. – Я знаю. Если я им вреда не причиню, то и они… Люди хуже. Они не понимают.
– Я тоже? – зачем-то спросила я.
– Ты понимаешь, – подумав, ответила Ири. – Ты же говорила с волчицей, а она отвечала! А другие бывают хуже зверей, ничего им не объяснишь…
– Только в замке такого не скажи, – попросила я, взяв ее за плечи. – А не то… такого насочиняют!
– Не скажу. Говорю же – они не понимают. Не слышат даже. Ни собак, ни лошадей… Вот Марта-скотница – та умеет с коровами разговаривать, но она сама по себе, – Ири вздохнула, – не очень умная.
У Марты и впрямь с головой было неладно, но она хорошо ладила со скотиной, умела успокоить даже самую бодливую корову или буйного бычка, козы ходили за ней как привязанные, и даже дерзкий петух, однажды клюнувший самого герцога, слетал к ней на могучее плечо и ласково щипал за ухо.
Я вспомнила Ирранкэ: видела, как он гладил коня, собираясь в дорогу, и вроде бы шептал ему что-то, а жеребец норовил положить голову ему на плечо и ласково фыркал… Может, у Ири алийская кровь так сказывается? Или просто совпадение?
– Идем, – сказала я, подумала и добавила: – А увидишь того человека, что к тебе руки тянул, укажи мне на него. Ему не поздоровится!
– А что ты ему сделаешь, мама?
– Убью, – спокойно ответила я. – Так ведь поступают волчицы?
Глава 7
А время шло незаметно: я вдруг обнаружила, что стала тетушкой нескольких племянников, – это мои братья успели жениться и обзавестись потомством, сестры тоже – какая была сговорена, какая на выданье. Вот когда пригодились припрятанные деньги: кому на свадьбу подарок приготовь, кому на рождение!
Ири выросла настолько, что ее вполне можно было принять за взрослую девушку, и хоть одевалась она очень скромно, на нее все равно глазели и юнцы, и бородатые мужчины, и это меня пугало.
– Хоть с головой в портьеру заворачивайся, а лучше в рыцарские доспехи прячься, – ворчала она вечерами, – ты посмотри, мам, опять синяк! Это маркиз Арлен, щиплется, как гусак. Из самого уже песок сыплется, а он все «внученька» да «внученька»! Пень старый…
Что я могла поделать? Ко мне, помнится, не больно-то приставали, но я в этом возрасте не была и вполовину так хороша, как Ирена! Гонять от нее слуг было мне по силам, да она и сама могла и ответить, и оплеуху дать: рука у дочки оказалась потяжелее моей. Но то слуги, они понимали, что не про их честь такой цветок расцвел. Однако, если им прикажут доставить девочку господину…
Но куда деваться? Отправить Ири в деревню к бабушке, смотреть за малышней? Но там тоже парней хоть отбавляй, затащат на сеновал, всего и дел-то… как вон матушку мою. Та, положим, не больно-то сопротивлялась, потому как мой отец оказался ей по нраву, но она была уже взрослой, а Ири еще ребенок! Да и не отобьется она от двоих-троих.
Если бы удалось пристроить ее горничной к какой-нибудь знатной даме или девице из тех, что сумели бы защитить! Ведь Ири умела и одеть госпожу, и причесать, и даже лицо накрасить, уж молчу о шитье и прочем… Но куда там! Какая женщина потерпит подле себя и своих дочерей горничную, которая намного красивее их? Даже дряхлые старухи подбирают служанок поневзрачнее: такие и с кавалерами по углам не обжимаются, и вообще… знают свое место.
Когда меня одолевали такие мысли, я звала ее и шли мы прочь из замка, обычно ночами, недалеко, до оврага. Ири разведала, как можно выбраться наружу, минуя стражу: в старой башне, которая все никак не могла обрушиться, хотя с ее макушки то и дело падали камни, имелся подвал, а из пдвала лаз вел за пределы крепостных стен. Конечно, я запрещала дочери лазить на эту башню, она и не лазила… на нее, а насчет подвалов уговора не было – так она и заявила, когда я отругала ее за рискованные похождения и испачканное платье.
Зимними ночами из леса выходили волки. Может, те самые, может, другие, я среди них отличала только ту волчицу, а вот Ири, казалось, знает каждого.
Иногда мимо проходили лоси – огромные и неуклюжие с виду, они двигались удивительно быстро и плавно на длинных своих ногах, взрезая грудью глубокий снег, будто невиданные корабли бороздили пенные волны, и исчезали в лесу. Правда, против соленых сухарей устоять не могли – подходили полакомиться. Особенно лосята любили угощение, совались бархатными мордами в руки, забавно сопели и косили темными глазами – не припрятали ли мы чего-нибудь?
Время от времени откуда-то из темноты бесшумно слетала на мягких крыльях сова – только и заметишь дуновение ветерка, – и снова пропадала.
Ранним утром на снегу мышковали лисы, ослепительно-огненные на белом…
Ну а весной и летом в лесу было раздолье! И по осени – я никогда не забредала так глубоко в лес, как делала это теперь, с Ири.
– Откуда ты знаешь, что это съедобные ягоды? – спрашивала я в который раз.
– Птицы клюют, значит, съедобные, – отвечала она, набивая рот.
– Лоси вон мухоморы едят!
– Но это же совсем другое, мама, – серьезно говорила Ири. – Попробуй. А вот те не трогай. Они тоже красивые, но ядовитые.
– Их ведь тоже птицы клюют.
– Не все, сама посмотри! Только красногрудки, а остальные даже и не пробуют!..
Казалось бы, после таких походов я должна была целый день клевать носом и едва волочить ноги, а Ири тем более, но нет! Я забыла, когда в последний раз маялась после бессонной ночи, и началось это… Верно, как раз после рождения Ири. Случалось подобное и раньше: тогда Ирранкэ коснулся моего лица, и я еще несколько недель вставала бодрой и выспавшейся, даже если удалось урвать всего пару часов сна, но потом это сошло на нет. А когда появилась Ири, я с ужасом думала о том, как буду то и дело вскакивать ночью к дочке, а утром приниматься за работу, но… Ири оказалась на редкость спокойной, почти всю ночь спала беспробудно, а я перестала мучиться от недосыпа. Бабушка говорила: под старость люди спят меньше, но мне-то до старости было еще далеко… Чудеса да и только!
Однако никакое чудо не может длиться вечно, закончилась и наша пускай не вовсе беззаботная, но все-таки спокойная жизнь…
Близился праздник – герцогу нашему сравнялось полвека, и он намеревался отметить это событие со всей родней и знакомцами. В замке началась привычная суета: проветривали и протапливали гостевые покои, служанки носились туда и сюда с перинами и подушками, выбивали портьеры и ковры, надраивали перила и паркет, чистили хрусталь, серебро и бронзу. Кухарки сбились с ног ожидалось немало гостей, и наготовить снеди на такую ораву было делом не из простых!
Ну и я за несколько дней ни разу, считай, не присела: тем отопри кладовую с постельным бельем, этим – сундук со столовым серебром, да пересчитай его заодно… Сбегай туда, сбегай сюда, проверь вместе с экономом и распорядителем, все ли везде в порядке, достаточно ли привезли вина и прочих напитков, хватит ли припасов, не ударит ли хозяин лицом в грязь перед знатными гостями? С нас же и спросят, окажись что не так!
Ири была при мне неотлучно: порой нужно срочно отправить кого-нибудь с поручением, а пока поймаешь какого-нибудь слугу… он, пока добежит, половину забудет, а другую – перепутает! Ири хоть понимала что к чему, а память у нее была лучше некуда, раз скажи – запомнит от и до. Вот она и летала туда-сюда, то на кухню, то еще куда.
Так и вышло, что когда явился очередной гость, обе мы оказались во дворе, как и другая челядь, и видели пышный кортеж – это был какой-то заморский вельможа, так закутанный в меха, будто на дворе стояла не теплая осень, а лютая зима.
Оказалось, что и нас увидели. И запомнили…
Праздновали, как водится, долго и очень, очень богато – негоже скупиться ради такого дела, заявил герцог, и ни супруга его, ни сыновья не могли возразить. Я знала, что у старшего, наследника, человека не то чтобы скупого, но прижимистого, сердце кровью обливается при виде таких безмерных и бессмысленных трат (видно, он удался в свою бабушку), да и младшему милее не пиршества, а путешествия, на которые отец ему денег жалеет… Но разве скажешь хоть слово поперек?
– Когда ж это закончится? – простонала старшая кухарка, утерев пот со лба, и тут же крикнула: – Эй, там, ставьте еще тесто да порубите цыплят!
– Еще дня два потерпи, – сказала я, потому что сама уже не чаяла избавиться от этой шумной толпы. Вот, заглянула к ней якобы с поручением, а на самом деле просто передохнуть, пускай даже в кухонной жаре и чаду. – Кое-кто уже отбыл, скоро и остальные по домам потянутся. Путь неблизкий, им успеть бы до снега вернуться.
– Твоими бы устами да медок наворачивать, – пробурчала она и пошла по кухне, отвешивая подзатыльники поварятам и пробуя кушанья. – Сколько они сожрали – это ж снеди на целую деревню!
– Марион, тебя герцог ищет! – заглянул с лестницы лакей.
– Это еще зачем?
– Он мне не докладывается, сказал, чтоб явилась к нему, и все, – пожал тот плечами и убежал прочь.
– Подожди меня здесь, – велела я Ири, и та кивнула. Пусть лучше побудет под присмотром Катрины, которая меня девчонкой помнит, чем окажется одна наверху, где полным-полно нетрезвых мужчин! – Катрина…
– Пригляжу, – махнула она гигантским половником. – Ири, а ты не стой столбом, порежь-ка пока вон овощи!
Я отряхнула передник, пригладила волосы и живо взбежала по лестнице. Мое счастье – годы меня почти не брали, как бабушку Берту и матушку, а то иные в моем возрасте уже старухи старухами! Повезло, ничего не скажешь…
– Ваша светлость? – присела я в реверансе, когда камердинер впустил меня к герцогу. – Чего изволите?
– Есть у меня к тебе разговор, Марион, – негромко произнес он, мучительно икнул, отпил из бокала и скривился. Это было не вино, а какой-то лечебный отвар, поняла я по терпкому запаху. Ну что же, если пировать несколько суток кряду, в самом деле худо придется, тем более его светлость уже не мальчишка. – О твоей дочке.
Я заставила себя сохранять спокойствие, хотя внутри у меня что-то оборвалось.
– Красивая выросла девчонка, – продолжал герцог, – смышленая и обходительная. Приодеть, причесать – настоящая принцесса получится, а?
Я молчала, не понимая, к чему он клонит.
– Внук одного из моих уважаемых гостей, дэшавара Урзы, увидел Ирену, – сказал он, а я попыталась сообразить, о ком он говорит.
Ах да, это тот раззолоченный вельможа, который все время мерз и требовал натопить сильнее и принести еще жаровен, хотя в его покоях и так стояла нестерпимая духота.
– Увидел и сказал, что хочет взять ее в жены, – продолжал он. – Это самый любимый из внуков дэшавара Урзы, сын его единственной, ныне покойной дочери. Он не наследник и никогда им не будет, но дед потакает ему во всем, Марион, слышишь? Во всем! А мне позарез нужны его корабли и его связи, потому как торговля с югом – это не золотая, это бриллиантовая жила! И если я окажу своему дорогому другу крохотную услугу… – герцог улыбнулся, – он станет намного сговорчивее.
– Вот как… – сумела я выговорить.
– Да. Если мы сумеем угодить его обожаемому внуку, так похожему на безвременно покинувшую этот мир Алишу, да лягут облака коврами под ее ноги, – передразнил его светлость южного гостя, – переговоры пойдут намного легче.
– Но Ирена ведь простолюдинка, – прошептала я.
– Для южан это имеет значение только в том случае, если заключается политический брак, – ответил он. – В остальном… красота, или деньги, или все разом, вот как они выбирают невест. Вдобавок… – тут герцог подался вперед, едва не опрокинув кубок, – она не вовсе безродная, верно? Наши с тобою деды, Марион, были сводными братьями, и об этом не слыхал только глухой! Да и взглянуть на нас – похожи ведь, а?
– Да, ваша светлость, – ответила я, пытаясь сообразить, как теперь быть.
– И отец Ирены, сдается мне, был отнюдь не подлого происхождения, – хмыкнул он. – Сознайся наконец, от кого ты ее нагуляла? Уж не от дальнего ли нашего родственничка, виконта Иддена? Что глаза прячешь? Угадал? Больно уж девчонка на него в профиль похожа, а сам Идден давно носа к нам не кажет…
Я промолчала, решив, что так будет лучше, а виконт, которого я помнила крайне смутно, переживет приписанного ему внебрачного ребенка, тем более девочку.
Читать бесплатно другие книги:
