Напиши себе некролог Введенский Валерий

– Пить! – потребовал он.

– Ты убил гимназиста?

– Пить…

– На каторге напьешься, в Енисее воды много.

– Не убивал, вашеродие.

– А кто убивал?

– Не знаю. Пошел ночью рыбачить, как обычно, толкнул лодку, запрыгнул, а там – тело.

– В котором часу дело было?

– А я знаю? Часы рядовым не положены. А звезд летом в Питере нет, словно днем светло. Может, в полночь пошел. Может, позже. Не знаю.

– Где находился до того?

– В трактире, где ж еще? А как его закрыли, спал под его дверью. Там и проснулся.

– Как же у тебя рука на мальчишку поднялась?

– Вашеродие…

– Ваше высокоблагородие!

– Высокоблагородие. Не убивал, клянусь. Не могу я православных губить. Турок – запросто, англикашек – тоже, французиков всяких убивал. Черкесов, как свиней, резал. А вот наших не могу… Ей-богу, не могу. Невиновен я, отпустите.

– Хорошо, допустим. Ты залез в лодку, нашел тело. Почему в полицию не побежал?

– Я разве дурной? Кто ж в такое поверит? Меня же в убийстве и обвинят. Потому решил труп утопить. Вышел в Невку, а там рыбаков – как кобелей на сучке. Пришлось держаться от всех подальше, чтоб никто не увидел, что у меня за груз. И долго ждать. Часа два прошло, а может, три, пока все лодки разъехались. Чтобы тело пошло на дно, ранец к ноге пристегнул. Да, видно, тяжести в нем мало. Всплыл, подлец. Вот горе-то.

– Червонцы где взял?

– У мальца в карманах нашел. Пять штук. Зачем они ему? Пришлось забрать. Один ужо пропил.

– То бишь воровство ты признаешь, а в убийстве сознаваться не желаешь?

– И в воровстве не желаю. Воровство – когда у живого отымешь. А мертвому, что ему надо? Только крестик на шее. Крестик я оставил.

Крутилин битых три часа опрашивал Пашку, по кругу повторяя вопросы. Но отставной солдат твердил одно и то же.

В девять вечера в камеру постучали:

– Иван Дмитриевич, агенты заждались, – сообщил Фрелих.

– Пусть Яблочков рапорты примет.

– Нет его.

– Как нет?

– Как ушел утром, так и не возвращался.

– Где его носит? – Крутилин выскочил из камеры. Проходя через приемную, заметил заплаканную посетительницу, с виду кухарку.

Та вскочила:

– Ваше…

– Завтра приходи, некогда.

– Пристав послал…

– Завтра, – рявкнул Крутилин.

– Степанида я, кухарка Гневышевых.

Крутилин обернулся:

– Неужто Капа вернулась?

Та покачала головой:

– Анна Сергеевна свое лекарство разом выпила. Тихо так померла. Я даже не слышала. Записку вам оставила. Пристав велел отдать.

Дрожащими руками Иван Дмитриевич взял записку:

«Простите меня, люди добрые, за все зло, что совершила, за обиды, что причинила. Ухожу, потому что Господь всю семью мою к себе призвал. Значит, и мне пора. Надеюсь, что господин Крутилин найдет убийц Капочки и Костика.

Анна Гневышева».

– Почему она решила, что Капа мертва?

– Сердце материнское подсказало.