Закон крови Силлов Дмитрий

Набор абсолютно дебильных мыслей крутился в моей голове, словно заезженная пластинка. А какие могут быть мысли у человека, увидевшего такое? Правильно, никаких. Или вот такие, как у меня.

«Зубы…»

Я поднял руку и, плохо соображая что делаю, взял двумя пальцами и потянул второй мост – давнюю школьную память об ударе мордой о гимнастический брус на школьном уроке физкультуры. Мост снялся свободно, словно крышка с чайника. В зеркале краем глаза я увидел лицо полного идиота, и меня это несколько отрезвило.

– Всё в порядке, спецура, – сказал я отражению, усилием воли возвращая мышцы лица в приличествующее случаю выражение. Ага, вот так нормально – портрет человека, лицом к лицу встречающего неожиданные выкрутасы своего организма. Так же, как тяготы и лишения сначала службы, а теперь вот – окружающей действительности.

На всякий случай я открыл кран и тщательно прополоскал рот водой, после чего еще раз не менее тщательно вымыл руки. Всегда был – возможно, излишне – брезглив и не понимал, как люди могут жить в такой грязище, что, дотрагиваясь до выключателя, мысленно подсчитываешь количество микробов, переехавших с кнопки к тебе на палец. А тут как-никак после выключателя в рот ими лазил…

Признаться, меня не столько заботил моральный облик аборигенов, сколько я серьезно опасался занести не только в рот, но и в рану какую-нибудь гадость. Тем более что перевязку ноги сделать было нечем, разве что трусы на полосы порвать.

Трусы было жалко. Тем более, что без них современному мужику живется как-то неуютно. К тому же появилась у меня безумная надежда, что если таким вот чудесным образом мой портрет остался неповрежденным, то, глядишь, и нога цела осталась?

Разматывал я бинт осторожно, поставив пятку на край ванны. Потому как знал по себе – при первой перевязке отдирать присохший бинт от раны – занятие не из приятных.

Рана всё-таки была – под первыми двумя слоями бинта обнаружились кровавые пятна. Так. Ладно. Прорвемся. Может, показалось вчера насчет кости? Может, вражьи дети только шкуру подпортили, а мышцы целы-невредимы?

Первый оборот. Второй. Третий… Третий пошел сложнее – спекшаяся кровь слепила бинт. Ага, а вот и салфетка марлевая на том месте, где мне Мангуст икру глодал… Судя по тому, что вся салфетка – один бурый спекшийся прямоугольник, все же придется орать дурниной, сдергивать с кресла кайфующего Папу и требовать свежий бинт.

Но прежде все-таки нужно посмотреть, что же под бинтом.

Если нет фурацилина и присохший перевязочный материал нечем отмочить, то рвать надо сразу. Иначе, если рана серьезная, при медленном отдирании бинта можно и болевой шок схватить. Потому я взялся за край салфетки, выдохнул и, зажмурившись, дернул со всей силы.

Что за черт?

Ощущение было, будто пластырь с ноги сорвал. Неприятно, конечно, но когда с раны кровавую заплатку рвешь, оно в разы неприятнее – если, конечно, этим словом можно обозначить раздирающую боль, сравнимую по впечатлениям с отрыванием по-живому фрагмента собственной кожи. А тут…

Я открыл один глаз. Посмотрел на рану. Выдохнул. И забыл вдохнуть.

Раны не было.

На том месте, куда вчера впились зубы обезумевшего Мангуста, была тонкая сеточка розовых шрамов, обрамленных каймой запекшейся крови. Такие отметины могут появиться на теле через месяц после удачного заживления серьезной дыры в мясе. Но никак не на следующий день!

Я осторожно провел пальцем по бурой корке, ковырнул ее ногтем, лизнул палец. Свежая, максимум вчерашняя кровь без признаков разложения. И шрамы рядом с ней без признаков отметин от хирургических швов, хотя такие раны шить надо обязательно.

Невероятно!

Стопу я размотал гораздо быстрее, сорвал такую же пропитанную засохшей кровью марлю – и обалдел окончательно.

Здесь было почти то же самое. Почти – да не совсем.

Видать, мышцы челюстей Мангуста были немного послабее, чем у Грогги. Мангуст скорее жевал мою ногу, разрывая кожу и полосуя мышцы. А Грогги хватанул вглубь, на всю длину зубов – хорошо, что башкой не успел мотнуть, а то бы просто откусил полстопы. Потому рана еще не успела затянуться до конца, оставив на коже розовый след, в самой середине которого еще имелся кровавый участок, напоминающий ножевую рану. Но и тот затягивался прямо на глазах, словно с двух его концов кто-то тянул за невидимые язычки двухсторонней молнии.

Я наклонился ниже, борясь с отвращением. Наверно, что-то похожее испытывала бы та кучерявая тётка из фильма «Чужие», когда в ней завелся космический ящер, – если б, конечно, фильм не был фантастикой. А то, что происходило со мной, являлось объективной действительностью.

Не то чтобы я сильно переживал по поводу того, что моя нога не изжевана в двух местах, а находится в конечной стадии регенерации. Напрягал сам факт регенерации – с какой это радости у меня открылись такие кинематографические способности? С того памятного момента, когда я обнаружил, что Дед Мороз – это Семен Игнатьевич из соседней квартиры, в чудеса я не верил. Потому оставалось принимать происходящее как данность. Либо пойти в соседнюю комнату и послушать, что скажет по этому поводу Папа Джумбо, который явно неслучайно отправил меня в ванную снимать бинты.

Бросив окровавленные тряпки в ванну, я еще раз посмотрел в зеркало. Так и есть – под впечатлением происшедшего я совсем забыл о царапине, нанесенной мне Мангустом. Естественно, что на ее месте тоже был практически незаметный шрам.

– Н-да… – протянул я, после чего почесал тонкую розовую полоску под челюстью и вернулся в комнату, стараясь по пути наступать босыми ногами на свободные от хлама участки. Несмотря на вновь открывшиеся способности, лишний раз ловить пяткой плохо забитый гвоздь или осколок бутылки как-то не хотелось.

Папа Джумбо сидел в кресле в той же позе.

– Ну как? – невозмутимо спросил он.

– Впечатляет, – признал я, усаживаясь на кровать и демонстративно шевеля пальцами на ноге. – А как это?

– Это еще долго, – сказал Папа. – Был бы ты полноценным вампиром или оборотнем, такие царапины заросли бы без всякой дезинфекции и бинтов меньше чем за сутки. Это им в случае чего-то более серьезного приходится ждать полнолуния, чтобы полностью восстановиться.

– А серьезное для них – это что?

– Ну, рука там оторванная, глаз выбитый или кровопотеря при множественных ранениях, от которых человек бы сразу загнулся, – пояснил Папа Джумбо. – Мясо же при поверхностных ранах – тьфу, чуть не на глазах затягивается.

Сочтя сказанное шуткой, я хмыкнул и спросил:

– Что ж, сейчас я, получается, неполноценный?

– Сейчас ты кандидат на тот свет, – веско сказал Папа. – Жить которому осталось один день.

– И одну ночь? – уточнил я.

Этот разговор про книжно-киношную нечисть и невозмутимый вид явно прикалывающегося Папы меня позабавил. Никогда не думал, что мой работодатель может нести всякую чушь с таким невозмутимым видом. Хотя Папу, укуренного в хлам африканской травой, я раньше тоже не видел. Поэтому его дело, пусть развлекается.

– Ночи ты не переживешь, – сказал Папа. После чего выколотил прямо об подлокотник потухшую трубку, пожевал полными губами, видимо, анализируя, чего ему еще не хватает для полного счастья, и заорал зычно:

– Нга!

Как уже упоминалось, голос у папы был как у нашего зама по тылу – на другом конце полка слыхать без мегафона.

Доносящийся из коридора храп прервался. После чего почти сразу скрипнула дверь, раздались шаркающие шаги и в комнату вплыл худой чернокожий пацан в цветастой рубахе, широких штанах и перепутанных со сна дредах, отчего казалось, что на голове у него поселилась стая крупных пауков, передравшихся с осьминогами.

«Однако, шустро пацан подорвался, – отметил я про себя. – Похоже, у них тут иерархия как в армии и Папа что-то вроде дембеля со стажем».

Окинув взглядом сонного юношу, Папа Джумбо коротко распорядился:

– Воды.

Юноша качнулся, устоял и отправился в коридор, достаточно ловко огибая встречающийся на пути хлам. Где-то – видимо, на кухне – хлопнула дверь холодильника, после чего юноша вплыл в комнату, держа в руке пластиковую бутыль «Шишкиного леса» и досыпая на ходу.

Папа принял требуемое, высосал половину, дергая мощным кадыком, после чего причмокнул довольно и бросил:

– Свободен.

Не говоря ни слова, сомнамбула развернулся – и звуки повторились в обратном порядке.

Шарканье, скрип двери и почти сразу храп, присоединившийся к соло, которое, кстати, все это время так и не прерывалось.

– Племянник мой, – пояснил Папа. – Здесь живет со своей бабой. Раздолбай редкостный, тупой, как буратино, но исполнительный. Так что имей в виду, пока будешь здесь кантоваться, можешь этого антропоморфного дендромутанта засылать куда потребуется, разрешаю.

Подивившись про себя способности Папы генерировать сложные определения, я еще раз окинул взглядом убогий интерьер комнаты и честно сказал:

– Неохота мне как-то племянника напрягать. Может, я домой?

– Дело твое, – пожал плечами Папа. – И то правда, чего целый день ждать, пока раны снова откроются и все мясо с костями через них гноем истечет? Лучше уж сразу.

– За что мне такие ужасы? – удивился я.

– Закон природы, – веско ответил Папа. – Укушенному нелюдем жить до новолуния. А новолуние у нас через… – Папа глянул на календарь и прищурился, – через четырнадцать часов. И тогда либо перерождение, либо смерть. Хотя, если хочешь, расскажу подробнее.

Я кивнул. В вампиров, оборотней и другие сказки я не верил, зато верил в чудеса современной медицины. Как знать, может, Папа за время рассказа отойдет от своей этнической травы и все-таки расколется, что за секретный регенерирующий препарат он мне вколол.

Но оказалось, что от сказок мне не отвертеться.

– Тебя вчера укусили сначала вампир, а потом оборотень, – сообщил мне Папа, степенно набивая трубку по второму заходу. Я подумал, что ближе к третьей трубке меня, наверно, укусит самолично Кащей Бессмертный. Но предпочел помалкивать.

– Вообще-то вампиры и оборотни имеют общих предков с людьми, – продолжил Папа. – Но сами они считают по-другому. Кровососы ведут свою родословную от Каина, оборотни – от Вениамина, тоже библейского персонажа. Но от кого бы они их ни вели, на выходе мы имеем примерно равных по силе и интеллекту особей со схожим обменом веществ, но с несколько различным набором способностей. И те, и другие похожи на людей тем, что любят деньги, власть, а также хорошо пожрать, нормально выпить, красиво потрахаться – ну, список можно продолжить, здесь, думаю, ясно. Отличает их от нашего брата лишь любовь к свежей крови, предпочтительно человечьей. Ну, ликаны еще мясо любят, некоторые даже больше, чем кровь.

– Ликаны – это…

– Оборотни так себя называют, – пояснил Папа Джумбо. – Про ликантропию слыхал?

Я кивнул.

– Болезнь такая. Когда человек себя волком считать начинает.

– Вот-вот. От греческого «ликос» – волк. Только здесь все взаправду. По желанию человек превращается в волка, так же, как вампир может стать тварью, сильно смахивающей на гигантскую летучую мышь. Кстати, людей они называют «хомо». Заметь, пропуская сапиенс, так как считают их чем-то средним между ходячими консервами и тупой рабочей силой.

– Ишь ты, – хмыкнул я. – А люди как их называют?

– Иногда люди называют их нечистью, но они этого очень не любят. А вообще-то с древних времен славяне называли их нежитью. Или нелюдями, что, на мой взгляд, более верно. Не мертвые они, совсем не мертвые. Живут, причем на всю катушку. Так, что любой хомо обзавидуется. А вот что нелюди они – это точно. Общие только предки да внешний вид. Остальное все разное, начиная от уровня жизни и заканчивая обменом веществ.

– А если человек начнет пить кровь сородичей или жрать их заместо говядины, то он может стать нелюдем? – поинтересовался я. Не любопытства ради, а только чтоб Папу не обидеть и разговор поддержать.

– Не получится, – покачал головой Папа, с удовольствием затягиваясь вновь разожженной трубкой. – Обычному человеку пить кровь соплеменников и есть их мясо полезно лишь в тех случаях, когда он испытывает белковый дефицит. Например, раньше в Африке каннибализм был обусловлен именно отсутствием либо малочисленностью домашнего скота. А современные вампирские кланы есть следствие возникшей в Средние века во Франции массовой вспышки порфирии, болезни, при которой организм не может произвести основной компонент крови – красные тельца, которые вампиры приспособились получать извне. Отсюда и другой обмен веществ, и некоторые весьма полезные способности. До этого болезнь встречалась достаточно редко и до кланов дело не доходило.

– А оборотни?

Я сам не заметил, как заинтересовался темой. Пока что все выглядело вполне логично и научно, докопаться было не к чему.

– То же самое, только болезнь другая, – сказал Папа. – Так называемый синдром Пагета, при котором происходит неконтролируемый рост костей, вкупе с териантропией, позволяющей этот рост контролировать и направлять.

– Это еще что за слово хитрое? – подивился я.

– То же, что ликантропия, – пояснил Папа. – Только не психическое заболевание, а реальная способность превращаться в животных полностью или частично, что тоже требует сумасшедшей скорости обмена веществ и большого количества эритроцитов.

– То есть в случае с вампирами и оборотнями эритроциты служат чем-то вроде питания для форсажа? – уточнил я.

– Не только, – покачал головой Папа Джумбо. – Это еще и зелье, позволяющее продлевать жизнь сколь угодно долго. И чем старше вампир или оборотень, тем он сильнее и тем большими способностями обладает. И если обычный человек еще может убить Младшего Брата, то с более старыми особями ему особо ловить нечего.

– Младшего Брата?

– Так они называют недавно инициированных, – пояснил Папа. – Процесс инициации довольно прост – вампир или оборотень кусают человека, слюна зверя попадает тому в кровь, после чего человек должен выпить крови укусившего. И в ближайшее полнолуние наступает Первое Перерождение, человек становится членом клана легендарных нелюдей.

Память услужливо преподнесла мне несколько картинок – Грогги, впившийся мне в стопу, Мангуст, грызущий мою икроножную, зубная коронка в руке, новые зубы, следы на ноге от затянувшихся ран…

– А… если человек не выпьет крови того, кто его укусил? – с некоторым вполне объяснимым волнением спросил я.

– Тогда он умирает очень плохо и больно, – пожал плечами Папа Джумбо. – Либо становится кормовым скотом, если вампир или оборотень укусит его снова. Слюна любого из зверей в образе человеческом дает укушенному практически мгновенный прилив сил и способность к сумасшедшей для человека регенерации, причем ее действие продолжается несколько дней. После чего она становится смертельным ядом, который нейтрализует новая порция слюны нелюдя либо кровь укусившего. Такая вот хитрая физиология.

Папа ухмыльнулся.

– Но твой случай особый, – сообщил он. – Тебя цапнули практически одновременно и вампир, и оборотень. Что получается из человека в таком случае, я, честно говоря, не знаю. Но могу предположить, что если ты выпьешь кровь и того, и другого, то у тебя появится шанс выжить. Хотя и не стопроцентный. Многие люди, укушенные нелюдем, умирают, когда пытаются пить кровь инициатора. Организм не принимает. У большого количества народа фатальная аллергия на кровь нелюдей. Помимо этого, сердце некоторых уже инициированных не выдерживает первого Перерождения в новолуние – их жизненную силу выпивают люди или нелюди в Хороводе Душ. Но могу тебя успокоить – уже через тринадцать часов пятьдесят минут наступит это самое новолуние и три раза подряд ты точно не умрешь.

– Спасибо на добром слове, – кивнул я, ни черта не поняв из последних речей Папы, кроме того, что шансы умереть в ближайшую половину суток у меня значительно подросли. – И за заботу тоже спасибо.

Я показал глазами на ногу, перебинтованную то ли Папой самолично, то ли его подручными.

– Угу, – промычал Папа, занятый трубкой.

– Стало быть, помру я сегодня так или иначе, – подытожил я. – И зачем тогда было меня спасать? Подозреваю, что Грогги с Мангустом тоже не знали, что из меня получится, и, несмотря на травмы, с удовольствием додавили бы после боя настолько загадочное тело.

Папа кивнул с довольной улыбкой, так, что лакированная мефистофелевская бородка слегка хрустнула, преломившись о мощные грудные мышцы, развитые у моего работодателя не по возрасту. Не иначе наш афропапа до сих пор железки тягает. И стероиды колет в перерывах между стравливанием людей с нелюдями.

– Еще как додавили бы, но тебе просто крупно повезло. Ударом локтя ты сломал Грогги мечевидный отросток грудины, и отломок воткнулся ему в сердце. После чего кровососу серьезно поплохело. Убить его можно, только воткнув в сердце или мозг деревяшку – древесина очень плохо влияет на вампирий обмен веществ, мгновенно вызывая мутации, аналогичные онкологии у человека. В этом случае кровосос погибает меньше чем за минуту. Кстати, то же самое происходит с оборотнем, если в его сердце или мозг воткнется что-то серебряное.

Так вот, – продолжил Папа Джумбо. – Повредив сердце Грогги, ты обеспечил ему хороший нокаут, который, если ты заметил, вампир ощутил не сразу. Когда же Мангуст увидел в твоей ноге вампирий зуб, он очень расстроился – как же, кровососы наверняка не откажутся принять к себе такого бойца, инициировав его сразу после боя не отходя от кассы. Вот он и решил тебя убить, пока не поздно. Но он не учел, что проникшая в твою кровь слюна Грогги придаст тебе сил и скорости, отчего и лишился глаз. Правда, ненадолго – до грядущего полнолуния. Как я уже говорил, у старших вампиров и оборотней регенерация утраченных органов происходит почти мгновенно, младшим же приходится ждать Перерождения.

– Занимательная история, – кивнул я. – И давно ты с ними дружбу водишь?

– Ну а это уже не твоего ума дело, – задушевно ответил Папа Джумбо. – Как бы ни задирали нос нелюди, без людей им не обойтись. А без умных людей – тем более. В общем, нужны мы друг другу. Симбиоз, однако. На этом и закроем тему моих с ними взаимоотношений.

Я не стал нарываться на конфликт. В моем теперешнем положении это было как минимум неразумно. В подобных неясных случаях следует для начала получить как можно больше информации, а уж потом гонор показывать.

– С тобой и с ними понятно, – сказал я, хотя на деле понятного было мало. – Только ты так и не ответил, зачем я-то тебе нужен в моем теперешнем состоянии? Думаю, ты серьезно рискуешь, пряча меня на квартире племянника.

– Ничуть, – криво улыбнулся Папа Джумбо. – С татами тебя увезла машина «скорой помощи», которую через пару кварталов остановили несколько неизвестных в масках, перегородив дорогу самосвалом. Больного забрали, санитарам пожелали счастливого пути. Так что ты теперь здесь. Кстати, санитаров остановили еще через пару кварталов, перегородив дорогу внедорожником. Дилетанты, – хмыкнул Папа, с удовольствием затягиваясь. – Естественно, толку от их движений было немного. Санитаров, правда, жаль…

– Что с ними?

– Не знаю, – пожал плечами Папа. – Скорее всего, закопаны где-нибудь на старом кладбище, предварительно потеряв пять-шесть литров крови на брата. Хотя, если это были оборотни, вряд ли что-то пришлось закапывать – в отличие от вампиров, они никогда не прочь заесть благородный напиток свежатинкой…

За время службы я насмотрелся всякого. Но когда гибнут люди, абсолютно непричастные к чьим-либо разборкам, мне всегда становится не по себе. И очень хочется свернуть башку тому гаду, кто поднял руку на беззащитного. Хотя, если верить Папе, в моем случае это вряд ли поможет. Только если как в фильмах – деревяшкой или серебром. В башку или в сердце…

– И все же ты мне не ответил, – упрямо повторил я.

– Ты о том, какой мне интерес тебя спасать? – невозмутимо спросил Папа. – Настырный ты, как я погляжу. Но, пожалуй, это и хорошо. Поясняю. В последнее время и вампиры, и оборотни сильно меня напрягают, выставляя на ринг заведомо непобедимых бойцов. В профессиональном боксе это регулируется – думаю, ты как профессионал не раз недоумевал, как это звезды мирового ринга выдерживают удары, от которых любой здоровый мужик помер бы на месте. Нежить такие удары сносит не в пример легче, так что делай выводы…

Выводы я уже сделал. И поневоле начал проникаться бредом Папы Джумбо. Всё что угодно можно списать на бред, глюки или временное помутнение рассудка. Но когда твои годами отработанные удары перестают работать, несмотря на то что ты слышишь, как хрустят под ними сломанные вражьи кости, тут уж, извините, но бред становится той самой хрестоматийной объективной реальностью, данной нам в ощущениях.

Между тем Папа Джумбо продолжал вещать, на глазах ломая мою устоявшуюся картину мира. Этакий чернокожий Морфеус, развалившийся в кресле и просвещающий зеленого Нео по поводу матрицы. Но, похоже, в отличие от Киану Ривза, мне разноцветных колёс не предложат. И узнавать, «насколько глубока кроличья нора», мне, подобно сказочной Алисе, придется по-любому. Причем, как всегда, на собственной, неоднократно продырявленной шкуре.

– Сам понимаешь, подпольные бои без правил – это не профессиональный спорт, и тасовать бойцов здесь практически невозможно. А вампир против оборотня биться не могут даже на таких боях – у них, видишь ли, Равновесие.

– Это еще что такое? – спросил я.

– Поясняю, – кивнул Папа. – У нелюдей на сегодняшний момент поделены сферы влияния, в связи с чем старшие следят, чтобы младшие ни под каким видом не конфликтовали. Новая война владыкам кланов не нужна. В истории таких войн было немало, и все они заканчивались одинаково: нежити становилось меньше и люди поднимали головы. Иной раз при этом снимая головы оставшимся кровососам и мясоедам. Так что сейчас они стараются исключить малейший повод для новой вражды. И поскольку за бой вампир против оборотня оба получат от старших звездюлей, они предпочитают бить людей. Кровь у воинов, понимаешь, играет. А мне откуда бойцов брать? И им отказать нельзя – у меня своей крови лишней нету. Но при этом как-то неохота стоять под старость с плакатом на груди: «Вот в этом солярии я так здорово загорел».

Я усмехнулся.

– Понятно. Значит, тебе понадобился человек со стороны, который заставит зверюшек призадуматься, стоит ли им соваться на твои бои?

Папа неопределенно пожал плечами.

– Если ты думаешь, что я тебя специально подставил, то это не так, поверь. Но коль уж возникла такая ситуация, грех не помочь человеку, интересы которого неожиданно совпали с моими.

Папа снова не спеша выколотил потухшую трубку о подлокотник, после чего наклонился, выдвинул один из ящиков тумбочки, достал оттуда фанерную коробку и протянул мне.

– Думаю, пригодится, – сказал он. – Один из зидероксилона, африканского железного дерева, второй – серебряный. Смотри не перепутай.

Я взял протянутую коробку и снял крышку, уже догадываясь о том, что найду в ней.

Как я и предполагал, внутри на какой-то цветастой тряпке, мало напоминающей подложку для магических предметов, лежали два кинжала – деревянный и серебряный.

– Кстати, напоминаю – соваться к себе домой я тебе настоятельно не рекомендую, – сказал Папа Джумбо. – Одежда твоя, документы, мобильник и гонорар за бои здесь, в сумке под кроватью. Домашние адреса своих новых клыкастых друзей запишешь или так запомнишь?

Несмотря на рекомендации Папы, меня все-таки терзали смутные сомнения по поводу необходимости пития крови моих недавних оппонентов. Морду набить без свидетелей да поведение на татами – это можно, а кровь пить – как-то чересчур. Анекдот напоминает:

«– Сосед, меня твоя собака укусила.

– Ну пойди и укуси её».

Несколько лет назад чернокожий мафиози был достаточно известным рукопашником, уважаемым как за мастерство, так и за деловую хватку. Однако в настоящее время он, по моему мнению, слишком сильно увлекся курением подозрительных снадобий, что вызывало сомнения в неопровержимости его логических выкладок. Которые, тем не менее, были весьма убедительны в свете изменений, произошедших со мной меньше чем за сутки.

Тем не менее, для того чтобы пойти резать кого-то кинжалами, выполненными в виде зубов какого-то мифического существа, мне требовались более убедительные доказательства.

И не только они.

Дело в том, что любой спецназовец осознает неизбежность дембеля. Контракт рано или поздно кончается, и даже если продлевать его постоянно, однажды тебе его банально не продлят по возрасту. Потому уходить на дембель все-таки лучше относительно молодым и здоровым. И при этом осознавая, что этот самый дембель раз и навсегда вырвет тебя из привычных армейских будней и бросит в неизвестность. Окружающая действительность имеет свойство меняться, и письма сослуживцев, уволившихся ранее, свидетельствуют о том, что возвращаемся мы совсем не в тот мир, который покинули, уходя на службу.

Потому практически каждый спецназовец заранее заготавливает себе «дембельский чемоданчик», который, по его мнению, поможет ему выжить в суровых условиях гражданской жизни хотя бы первое время.

При этом нет какого-то общего алгоритма, по которому составляется содержание этого культового предмета. Для кого-то это скопленные деньги или ценные предметы на продажу, для кого-то дембельский альбом и сувениры на память о службе. А для некоторых особо отмороженных это вещи, при нахождении которых отцами-командирами на службе или правоохранительными органами на гражданке их владелец будет иметь очень крупные неприятности.

В случае нахождения моего чемоданчика вышеназванными лицами неприятности мне были бы обеспечены на много лет вперед. Потому хранил я его в таком месте, в которое нормальный мент или военный не полезет ни под каким видом. И юный Нга тоже не полезет, разве что за кило травы. Столько травы у меня не было, да и подставлять под монастырь молодого афророссиянина было ни к чему – глядишь, еще пригодится. Исходя из чего после ухода Папы Джумбо я нацарапал огрызком карандаша на куске туалетной бумаги необходимый текст, без стука вошел в «комнату храпа», растолкал афророссиянина и, всучив ему список вместе с зеленой купюрой, отправил за жратвой в ближайший супермаркет со строгим наказом закупить продукты строго по списку, а сдачу вернуть.

Юная темнокожая леди, храпевшая рядом с Нга на огромном матрасе, лежавшем прямо на полу, так и не проснулась, продолжая выводить носоглоткой мощное соло. Позавидовав столь крепкой нервной системе, я вернулся в комнату, сел на кровать и задумался.

Так, разложим ситуацию по полочкам. По словам Папы, жить мне осталось менее суток, ежели не хлебну кровушки двух бойцов, кусивших меня за конечность аки гадюки из черепа лошади, воспетой Пушкиным и Высоцким. Кровушку бойцы по доброй воле мне, понятно, не отдадут, так что придется их вырубать. А поскольку сопротивляться они будут серьезно, то, возможно, и мочить.

Я скосил глаза на клочок бумаги с записанными мной от руки адресами и схемой «как проехать». Есть у меня такой недостаток, для спецназовца недопустимый, – топографический кретинизм. Бороться с ним бесполезно, отцы-командиры в свое время помучились-помучились, да и бросили, постановив, что идеальных бойцов в природе не бывает, хрен с ним, пусть записывает, только потом не забывает уничтожать те конспекты. Так что лежала поверх заработанной пачки баксов схемка, повергавшая меня в определенное уныние.

Предполагаемые сказочные чудища жили в местах весьма прозаических – один в коттеджном городке, по рассказу Папы, напоминающем обнесенную стеной крепость, а второй – в натуральном замке, отстроенном на холме рядом с убогой подмосковной деревенькой. Вот уж не думал, что эдакие олигархи развлекаются мордобитием и питьем крови честного народа. Хотя кто знает, случайно ли в русском языке богатеев-эксплуататоров частенько называли «кровопийцами»? Может, вот она, связь, – пока не начнешь хлебать литрами кровь рабочих и крестьян и в прямом, и в переносном смысле, не быть тебе владельцем заводов, газет, пароходов и не жевать ананасы и рябчиков в последний день Помпеи…

Так, не отвлекаемся, думаем дальше.

Верить людям на слово в наше время дело, чреватое последствиями для верующего, особенно если тебе предлагают порезать либо замочить пару олигархов. Не исключено, что, пока я валялся в отключке, Папа вкачал в меня какое-нибудь неизвестное науке африканское снадобье, вызывающее буйную регенерацию, и теперь пытается использовать меня втёмную, грозя смертью скорой и неминучей.

В пользу этого предположения свидетельствуют также его настоятельные рекомендации не ездить к себе домой. А ну как приеду я в Химки, город моего детства и юности, несправедливо обсмеянный «Камеди Клабом», поднимусь на последний этаж родного дома без лифта и обнаружу, что не ждет меня там лихая засада сказочных зверюшек, а по-прежнему не нужен я нафиг никому в этом мире? Возможен такой вариант? Весьма и весьма.

Исходя из чего сей факт требует проверки обстоятельной. Так как сильно я подозреваю, что если всё сказанное Папой Джумбо чистая правда и мне действительно придется пускать в ход дарёные кинжалы, то после принудительной сдачи крови Грогги с Мангустом, а также их друзья-товарищи-родственники будут на сто процентов гореть страстным желанием как минимум кусить меня еще разок. И на этот раз желательно за горло. Так что, прежде чем наживать себе врагов, надо убедиться, что они действительно враги, а не спарринг-партнеры, с которыми на ринге мутузишь друг друга больно и яростно, а после вместе пьешь горькую в кабаке, хлопая друг друга по плечам и вспоминая: «а как я тебе с ноги в ребра!», «а ты мне как локтем по морде!» и далее в том же духе.

Плюс – вышеупомянутый чемоданчик, собранный отмороженным старшим лейтенантом Краевым именно на такой вот случай. Потому как идти на такое дело без некоторых предметов из того чемоданчика есть предприятие абсолютно бесперспективное. А значит, по-любому придется выдвигаться в район родных пенат, где тот чемоданчик, собственно, и заныкан.

Как раз к окончанию моего совещания с самим собой (чего лишний раз с умным человеком не посоветоваться?) вернулся Нга с тремя пакетами и довольным лицом буддиста, достигшего просветления. Сдачи он, естественно, не принес (на что я, впрочем, и не особо рассчитывал), зато в пакетах было все заказанное плюс пол-литра водки, приобретенной по собственной инициативе.

– Надо ж за знакомство, – пояснил Нга, перехватив мой строгий взгляд.

Н-да, не поспоришь. Темнокожий юноша был явно в курсе традиций аборигенов. Мы быстро соорудили нехитрый обед: покупная кура гриль, разогретая в духовке, колбаса, пара консервов, хлеб, лук, чеснок. Что еще надо россиянам для счастья? На запах разогреваемой куры пробудилась и подтянулась вторая половина Нга, при ближайшем рассмотрении оказавшаяся довольно симпатичной мулаткой лет шестнадцати от силы.

– Аня, – представилась половина Нга.

– Очень приятно, Андрей, – галантно назвал я одно из своих имен, которых у спецназовца обычно больше, чем положено простому смертному. – Ну что, за знакомство?

Второй тост, провозглашенный Нга за воссоединение пролетариев всех стран, я не поддержал – ехать поддатым домой не хотелось, мало ли, вдруг Папа Джумбо не обманул? И хотя верилось в это с трудом, но расслабляться все же не стоило. Поэтому, покончив с обедом, я откланялся, сославшись на неотложные дела, и выпросил у юной пары две старые поясные сумочки для мобильных телефонов, а также иголку с ниткой и ножницы. После чего удалился в свою комнату, при помощи портняжных принадлежностей слегка видоизменил дарёные сумки. Покончив с кройкой и шитьем, я оделся в свои мятые шмотки, которые кто-то запихал в мою спортивную сумку весьма небрежно, и покинул юную пару, настоятельно порекомендовав тинейджерам прибраться в квартире.

Выйдя из дома и обозрев окрестности, я понял, что судьба занесла меня в места далекие и непознанные. Мягкий ноябрьский снежок сыпался сверху на суровые коробки хрущёвок, деревья, кусты, скамейки, расставленные вокруг детской площадки, а также на большей частью непокрытые головы редких прохожих, суля последним очередную сезонную эпидемию гриппа и ОРЗ.

У прогуливающегося во дворе дедка я осведомился, куда это занесла меня нелегкая.

Дедок понюхал воздух и, вздохнув, ответил с плохо скрываемой завистью:

– Люберцы это, парень. Эх, я в молодости тоже так пил, что на следующий день не помнил, как и куда меня занесло. А счас уже здоровье не то.

И, предвосхищая мой следующий вопрос, ткнул пальцем в переулок:

– Там за углом маршрутка останавливается, до метро довезет. Деньги-то остались, чтоб до дома доехать?

– Остались, спасибо, отец, – сказал я и отправился в указанном направлении. Душевный у нас все-таки народ, понимающий и сочувствующий – если, конечно, ты не террорист и не сторонник сухого закона.

Путь на перекладных маршрутка от Люберец – метро – маршрутка до Химок занял около двух часов, так что в своем районе я оказался, когда уже начало смеркаться.

Завидев вдали очертания знакомых пятиэтажек, я усмехнулся про себя, вспомнив крылатое: «Таксист ошибся, завезя клиента вместо Марьино в Южное Бутово. Клиент разницы не заметил».

Правда, в моем случае химкинские безлифтовые пятиэтажки были сложены не из хрущевского кирпича, как в Люберцах, а из блоков, облепленных черно-белой мозаикой, местами осыпавшейся от времени. Ну и современные круглые башни точечной застройки в нашем районе местами были понатыканы – на зависть коренным жителям, ютящимся в малогабаритках.

Сразу за одной из таких башен, расположенные параллельно друг другу, стояли три пятиэтажки. Я жил в той, что ближе, – от родителей осталась однушка на последнем этаже, выходящая окнами на соседнюю панельную девятиэтажку. В той девятиэтажке жил мой давний знакомец еще со школы Васька Шнырев с очевидным прозвищем Шнырь, обслуживающий прилегающую местность в качестве дворника и разносчика свежих сплетен по совместительству.

Васька был беззлобным, компанейским малым, тихим алкоголиком, вечно теребимым женой по поводу отсутствия денег и перспектив на будущее. Ко мне он относился с безграничным уважением за моё прошлое, чем я порой беззастенчиво пользовался, по возможности компенсируя доброту дворника бутылкой-другой. Васька всегда беспрепятственно давал мне ключи от своей полумёртвой «шестерки», на которую написал доверенность от руки на моё имя, а также иногда помогал мне решать проблемы с местным ДЕЗом.

Как-то, пользуясь его беспечностью и доверием, я наглым образом спёр у него связку ключей от служебных помещений и в мусоросборной камере его подъезда оборудовал тайник для своего чемоданчика, после чего аккуратно вернул ключи на место. Исходил я при этом из того, что у меня в подъезде мусоропровода нет и что вряд ли кто-то когда-то будет искать что-то ценное, роясь в отходах и рискуя быть приложенным по макушке сброшенной сверху бутылкой. Также я учел, что даже если Васька чемоданчик найдет, то первым делом прибежит не в милицию, а ко мне за советом – мою компетентность в таких вопросах он всегда ставил выше милицейской.

Поступок с моей стороны был, конечно, не очень красивый, но в данном случае я, как учили отцы-командиры, исходил из принципа максимальной рациональности. Да и потом, даже если бы случилось чудо и чемоданчик нашли, предъявить такому существу, как Васька, владение содержимым чемоданчика было равносильно обвинению монашки в хранении ядерной боеголовки.

Вот и сейчас я решил для начала выяснить обстановку и из окон Васькиной квартиры по возможности выяснить, что делается в моей. После чего уже принимать решения исходя из того, наврал мне Папа Джумбо или все-таки сказал правду.

Прогулочным шагом человека, не отягченного мирскими заботами, я дошел до Васькиного двора, делая вид, что увлеченно разговариваю по мобильному и заодно при этом прикрывая рукой лицо от лишних взглядов. Во дворе было не особенно людно, разве что у соседнего с Васькиным подъезда на лавочках расположилась стайка молодых людей призывного возраста – человек пять-шесть глушили «Очаковское» из двухлитровых пластиковых пузырей, курили и лениво общались сквозь зубы под однообразный «тынц-тынц», несущийся из чьего-то плеера или сотового. Картина, в общем, обычная для наших дворов, когда молодежи податься некуда из-за отсутствия работы, денег и других интересов, кроме пива, курева, ширева и «тынц-тынц».

Проведя беглый осмотр территории и не найдя более ничего подозрительного, я проскользнул в Васькин подъезд и, игнорируя лифт, по лестнице взбежал на пятый этаж. Еще один плюс – Васькины окна были расположены практически вровень с окнами моей квартиры, так что позиция для наблюдения идеальная.

Я уже поднял руку для того, чтобы постучать в знакомую дверь, памятуя, что звонок у Васьки хронически не работает… и замер, осознавая, что между дверью и косяком имеется щель. Обитая дешевым дерматином дверь была не заперта и слегка поскрипывала на несмазанных петлях, тревожимая слабым потоком теплого воздуха, идущего из квартиры…

Бывают в жизни моменты, порой незначительные совершенно, когда вдруг осознаешь – вот она, черта, отделяющая твоё уютное, объяснимое «прошлое» от неведомого «будущего», которое вот-вот нахлынет, поглотит и перевернет с ног на голову твой уютный, понятный, привычный, вполне объяснимый мир. Тот, в котором ты жил с момента рождения, тот, о котором тебе постоянно рассказывали родственники, друзья, знакомые, учителя, прохожие и случайные люди-эпизоды в метро, автобусах, магазинах, на улицах… Все те, кто до сего момента формировал устойчивую картину мира, в котором ты живешь, рассказывая тебе, что солнце – яркое и теплое, что луна – планета, отражающая по ночам солнечный свет, что подъезд, в котором живет знакомый с детства дворник, – грязноватый и полутемный, с написанными краской из баллончиков похабными надписями на стенах, как и все похожие подъезды в твоем районе…

И что такая знакомая Васькина дверь, обитая потертым возле ручки дерматином, не должна быть открытой в вечернее время. И что даже если раздолбай Васька спьяну забыл ее запереть, то я, Андрей Краев, глядя на щель между косяком и этой незапертой дверью, просто физически не могу ощущать лицом слабый поток теплого воздуха, идущий из квартиры, и запах, который несет с собой этот поток…

Потому что ощущать столь слабые ноты – это феномен из той же серии, что и новые зубы, растущие у тебя во рту, раны, затягивающиеся на следующий день, и лицо Мангуста, вытягивающееся вперед наподобие волчьей морды. Потому что все это не сон, не бред и не галлюцинации. Потому что если сейчас ты повернешься и уйдешь, не войдя внутрь Васькиной квартиры, твой привычный мир все равно не вернется в накатанное русло. И тебе уже никогда не стать тем Андреем Краевым, который сутки назад, насвистывая, собирал у себя дома спортивную сумку, готовясь к вечернему бою и прикидывая, куда потратить выигранные деньги…

Я толкнул дверь и сделал шаг вперед.

Потом еще один.

И еще…

Я шел по полутемному коридору Васькиной однушки, освещенному тусклым светом ночника, к проему его единственной комнаты, откуда лился тусклый серый свет, просеянный сквозь стекло широкого, давно не мытого окна, наполовину забранного не снятой с лета зеленой сеткой от комаров. Эту сетку я видел каждый день, подходя к окну своей комнаты, и постоянно удивлялся: что, Ваське сложно несколько кнопок от деревянной рамы отколупнуть? Прохладно ведь уже, зима на носу, какие комары в ноябре?

Я шел по коридору. И сейчас этот короткий сегмент малогабаритной квартиры с покосившейся вешалкой справа и дверями санузла слева казался мне слишком длинным, самым длинным коридором в моей жизни, по которому мне доводилось идти.

Потому, что я уже знал что увижу по другую сторону зеленой Васькиной сетки от комаров.

Потому, что запах становился с каждым шагом сильнее.

Слишком знакомый запах…

Я вошел в комнату и невольно прикрыл нос и рот рукавом своей армейской камуфлированной куртки. Потому что знакомый запах будил незнакомые чувства, от которых кружилась голова и сводило спазмами желудок. Уж лучше нюхать рукав, успевший пропахнуть московскими улицами, метрополитеном и наземным общественным транспортом. А еще лучше закрыть глаза, чтобы не видеть то, на что не стоит смотреть никому – если, конечно, не желаешь до конца жизни просыпаться в поту от ночных кошмаров…

В паре метров от меня лежала на спине Васькина жена в распахнутом на груди когда-то зеленом махровом халатике. Сейчас зеленым был лишь один рукав халата, и то наполовину. В остальном домашняя одёжка превратилась в рваную бурую тряпку, облепляющую дородное тело ее хозяйки.

Вернее, то, что от него осталось.

Я видел пару раз, как выглядит свиная туша, которую загрызли волки и не успели доесть. Разорванное горло, распоротое брюхо, выеденная требуха… Хоть и нехорошо говорить такое о человеке, но Васькина жена сейчас напоминала такую тушу. На месте ее когда-то объемистого живота зияла страшная рана, а ошметки внутренностей, разбросанных вокруг трупа, лишь усиливали впечатление.

Но это были не волки – откуда им взяться в километре от Москвы? И потом, звери не умеют отрезать головы жертв и водружать их на столах, засунув им при этом в рот кусок окровавленного мяса.

Голова Васькиной жены лежала на залитой кровью скатерти, а полный ужаса взгляд мертвых глаз был направлен на кресло, в котором сидел хозяин квартиры.

Васькин пах был страшно разодран, и я сразу понял, что за ошметок зажат во рту его жены. Не-волки обладали жестоким чувством юмора, пытая Ваську. Картина произошедшего здесь встала перед моими глазами, словно я сам был свидетелем двойного убийства.

Сначала кисти рук дворника приколотили к подлокотникам кресла гвоздями-«сотками», а стопы – к полу. Потом, поизмывавшись над его женой, убили ее на глазах мужа. Потом какие-то твари, приведенные убийцами, сожрали ее внутренности…

Что же такое скрывал Васька, почему молчал, видя все это? А может, и не скрывал он ничего. И рад был бы сказать, да не знал. Потому и вырвали ему хозяйство под финиш, засунув его в рот отрезанной головы бедной бабы. А потом несколькими точными ударами ножа вскрыли грудную клетку и, вырвав сердце, скормили тем приведенным тварям…

Преодолевая странные желудочные позывы, я приблизился к трупу и присмотрелся.

Нет, грудь вскрывали не ножом, а несколькими ножами, расположенными параллельно друг другу. Или не ножами…

Мозг, отказывающийся верить в новую картину мира, наконец сдался. Мне ли не знать, как выглядит ножевое ранение? Нет, не сталью совершено жуткое преступление. И никаких зверей не приводили с собой убийцы. И не тошнота, и не рвотные позывы крутят сейчас мой желудок от запаха крови, пролитой от силы полчаса назад…

Восемь рваных ран, крест-накрест разворотивших Васькину грудь, были следами от гигантских когтей невиданной твари с человеческими мозгами, свернутыми набекрень. Это она убила моего приятеля с женой и сожрала их внутренности. И я – такая же тварь, потому что мне до одури, до трясучки хочется рвануть зубами Васькину шею и хлебнуть остывающую кровь, которой – я точно знаю – осталось в трупе еще на несколько хороших глотков.

В мой язык уперлось что то твердое и острое. Я отнял рукав от лица и осторожно провел пальцем по верхним зубам, которые стоматологи называют «третьими». Просто чтобы удостовериться.

Что ж, я удостоверился. Моим зубам действительно больше не нужны стоматологи. Они стали полностью здоровыми. Настолько здоровыми, что теперь обладают способностью выбегать из моей пасти на несколько сантиметров при виде человеческой крови.

– Стоять, старлей, – сказал я вслух сам себе. – Стоять! Они спецом не тронули его шею, прикнопили к креслу и откинули назад голову. Не пытали они Ваську. Они в тебе зверя будили. Так что стой, Андрей Краев. Стой, смотри и запоминай. Теперь это твоя война, и ты от нее не отвертишься. Стой, смотри и запоминай. Чтоб, когда ты их найдешь, ты знал, что рвешь их глотки не только за то, что они с тобой сделали. А еще и за Ваську с его бабой. И за тех, кого они сожрали до этого…

Я проговаривал это все вслух, программируя сознание, как делал всегда, получив сложное боевое задание на службе. А в подсознании уже формировались мыслеобразы…

«Стая гопоты у соседнего подъезда… Случайно? Вряд ли… Если не случайно, то их дальнейшие действия? Заблокировать меня в квартире? Возможно…»

Мой взгляд скользнул по комнате.

С оружием у Васьки было неважно. Твари прихватили его с женой во время обеда, вон на столе тарелка, вторая разбитая в углу валяется, на столе тупой кухонный нож с закругленным концом, вилки, голова… Так, о голове не думать. Полупустая бутылка водки на столе? Может быть…

Теперь – моя квартира.

Я подошел к окну, хоронясь вдоль стены, и осторожно выглянул из-за шторы.

Увы, Папа Джумбо был прав – дома меня ждали…

Каждое утро пожилая соседка тетя Валя приходила ко мне убраться, еды приготовить. За что я платил ей двести долларов в месяц – и бабушке к пенсии прибавка, и мне, холостяку, жить в разы проще. И каждый раз тетя Валя перед тем, как начать протирать пыль, раздвигала шторы по максимуму – мол, видит плохо, света ей мало. Сейчас же шторы оставались на своем месте…

Значит, еще и соседка… Я скрипнул зубами, чуть не вывернув себе новыми клыками нижнюю челюсть. Жила бабушка одна, ее не скоро хватятся. Эх, думал ли я, делая для нее дубликат ключей от своей квартиры, что подписываю тете Вале приговор на смерть жуткую, нереальную? И сейчас он или они в моей квартире…

Ладно.

Усилием воли подавив в желудке очередной голодный спазм, я шагнул к заставленной дешевыми фигурками стенке, стараясь не наступить в кровавые лужи, растекшиеся по полу. Здесь во втором ящике слева Васька хранил все ключи, в том числе от квартиры, от машины и от своей мусорной камеры.

Я выдвинул ящик. Так, ключи на месте.

Сунув их в карман, я задвинул ящик обратно, подошел к столу, схватил недопитую бутылку и в несколько глотков опрокинул в себя ее содержимое. Желудок протестующе взбрыкнул, но, видать, я еще не до конца превратился черт знает в кого и ничто человеческое было пока мне не чуждо. Я постоял несколько секунд на месте, анализируя ощущения. Ага, сработало! Противоестественный голод понемногу отпустил мое нутро, вроде как и клыки уменьшились до почти привычных размеров. Пора действовать!

Я сделал шаг по направлению к выходу из квартиры – и замер, сжимая в руке пустую бутылку.

В темноте коридора, слабо освещенный светом, льющимся из окна кухни, стоял один из недорослей, тех, что тусовались у соседнего подъезда, когда я шел сюда. Любитель «Очаковского» смотрел на меня – и улыбался слегка вытянутой вперед, но пока еще человечьей мордой, демонстрируя клыки, аналогичные моим – разве что чуть подлиннее.

– Хорошо пошла? – осведомился недоросль. – Только зря ты это. Я бы на твоем месте лучше мужика куснул.

Он кивнул на труп.