Напряжение на высоте Ильин Владимир
– Полагала, ты останешься там. Перстней у тебя достаточно, чтобы быть услышанным и требовать. Мы бы тебя поддержали.
– Сами прибегут.
– Слишком опрометчиво.
– Вы же прибежали.
Принцесса промолчала.
Хотя искренние ее чувства отразились в резко отъехавшем лимузине, стоило мне выйти у своей высотки. Машины сопровождения даром что не окатили водой из луж.
Мелочно, чтобы обидеть. Но достаточно эмоционально, чтобы подчеркнуть недовольство.
Короткий путь до дверей, впрочем, оказался чуть интереснее, чем обычно.
– Я жду вас уже второй час! – возмущенно обратился ко мне престарелый господин, кутавшийся возле дверей в пальто.
Погода не способствовала хорошему настроению, оттого слегка вымокший мужчина на шестом десятке лет, придерживающий отсыревшую шляпу одной рукой, а кожаный портфель – другой, даже не пожелал подать руку и представиться.
Внутрь – в тепло и сухость холла его не запустили, что вполне логично по нынешним неспокойным временам. Но и не прогнали подальше, а это могло значить пройденную проверку личности и важность его вопроса.
– Вам назначено? – вежливо спросил я, вызвав очередную вспышку гнева.
– Костюбов, Геннадий Олегович, – фыркнул он в ответ, – поверенный княжича Шуйского, Артема Евгеньевича.
– Вот как… – заинтересовался я. – Как он сам?
– Его сиятельство в командировке, – сделал мужчина загадочный взгляд. – Но я был уполномочен задолго до его отъезда. По воле его сиятельства, на Самойлова Максима и Еремееву Нику подготовлены заявки на аттестацию ранга Силы. Две недели назад! – добавил он ворчливости в голос. – И что бы вы думали?! Рекомые персоны не явились на экзамен!
– У нас были дела… – неловко отозвался я, припоминая.
Как же давно это было – словно и не месяцем раньше…
– Дела-а?! – зашелся поверенный ядовитым тоном. – Вы уж простите, молодой человек, но за вас ручался сам его сиятельство! А у вас, вот незадача, дела! И какие же, позволено ли мне будет узнать?! Чтобы самого Артема Евгеньевича так подводить…
– А я – подвожу? – почувствовал я растерянность.
– Бланки – именные, высокоранговые, особого учета, – с укором смотрели на меня. – Вас даже не пригласили на экзамен – вас выдвинули на него от нашего княжества! И вас на нем нет! – искренне огорчался мужчина. – Что о нас подумают, вы можете представить? Что подумают об уважаемом Артеме Евгеньевиче?!
– Я так понимаю, что-то можно исправить, раз вы тут? – приостановил я поток его расстройства.
– У вас есть три дня до закрытия ведомости! – категорично постановил он.
Университетом-то как повеяло…
– На вашу беду, комиссия этого года не станет устраивать дополнительную аттестацию. Но на вашу радость… – сделал он многозначительную паузу, – в городе огромное количество высокородных господ, которых можно заинтересовать в проведении частной аттестации. Вы, я посмотрю, не бедны, – убедительно оглядел он холл моей высотки. – Бланк должны заверить три княжеские печати. На вашу же радость, – вздохнул он вновь, – в городе есть друзья Шуйских. Они предупреждены, но договариваться вам все равно придется. Я дам вам список и рекомендуемые подарки, – заворчал он, расстегивая застежку портфеля.
Благо под козырьком входа мы были защищены от непогоды.
– Подойдет печать любого князя? – на всякий случай уточнил я.
– Из внесенных в гербовые книги империи, – громко дышал он, выискивая среди всех бумаг нужные. – Вот, будьте добры! – протянул он два плотных зеленоватых листа с гербом Шуйских по центру сверху и их печатью возле имени соискателя – так, чтобы оттиск слегка придавливал буквы.
Чуть ниже стояло незаполненное поле ранга претендента и разлинованные строчки для людей, ранг подтверждавших своим именем, подписью и печатью. Место им под это выделялось как бы не в половину листа. Точно такой же – для Ники. Я с интересом принял бланки, благодарно кивнул и пожелал согнуть для удобства.
– Стойте! – всполошился поверенный, заставив меня замереть. – Не сгибайте бланки! Их сиятельства весьма привередливы и могут отказаться от подписи мятой бумаги. Прецеденты случались, молодой человек… – неодобрительно покачал он головой.
Недоуменно пожав плечами, я распрямил бланки вновь. Затем достал сотовый и набрал повтор последнего набранного номера.
– Вернись.
– А вот вам файлик, чтобы не промокли, – бережно предложил Геннадий Олегович, сам же ловко надев его на бланки.
И будто даже слегка успокоился – во всяком случае, мандраж у него над этими бумагами слегка унялся.
А потом и вовсе пропал, сменившись оторопью, когда во всей своей неспешности машины принцессы с императорскими гербами замерли возле входа. Торопливо вышел охранник из головного авто, на ходу раскрывая зонтик и открывая дверь перед принцессой. Величаво вышагнула Елизавета, с видом недовольным, но готовым принимать извинения. Потому что возвращалась она именно за ними – а как иначе?
– А это… – неловко начал поверенный, указав в сторону девушки движением тут же ослабевшей руки.
– Жена.
– Нет, ну тогда можете сгибать, конечно… – задумчиво покосился он на бланки в моей ладони.
– Передашь деду? – протянул я бланки Елизавете.
Та недовольно перевела взгляд с меня на бумаги, словно разочаровываясь в своем возвращении.
– Только тебе доверить могу, – улыбнулся я ей примирительно. – Это для меня важно.
Как и всегда, если на кону – не подвести друга.
Взгляд смягчился.
– Какой ранг вписывать? – с интересом изучила она текст.
– Пусть сам решит.
– Там надо три печати, ваше сиятельство… – задавленным голосом откашлялся поверенный.
– Я вижу, – покровительственно произнесла принцесса, и мужчина притих, чуть сгорбившись.
– Осмелюсь заметить, – робко начал он, обращаясь уже ко мне, – на экзамене обязательно надо выступить и явить технику должного ранга. Заочная аттестация противоречит духу традиции. Воля, конечно, ваша, но порядок нужно соблюсти! – Слегка распалялся он от слова к слову. И словно даже сам испугался своей смелости: – Нет, не мне вам указывать, но…
– Не сомневайтесь, я выступлю в полную силу, – успокаивая мягкой улыбкой, заверил его я.
– Максим, какому деду передать? Князю Юсупову или князю Де Лара? – вежливо ждала все это время Елизавета, чтобы задать уточняющий вопрос и поскорее уйти из непогоды.
– Своему.
Глава 25
Колокольный звон тысячи ста церквей растекался по Москве, то усиливаясь эхом от глади холодных вод у рек, озер и прудов, то тая в лабиринтах плотной застройки; смешиваясь с шумом осеннего леса или пропадая в суете оживленных шоссе. Город встречал двенадцатый час дня – буднично, порою не замечая того факта. Разве что те, кто жил возле часовен, краем уха отличили непривычные переливы в обычно мерном звучании звонниц.
И только народ, что возмущенно толпился у ограждений, не пускавших в этот день никого на Красную площадь, невольно притих от грянувшего в такую серую ветреную непогоду непривычно громкого, торжественного звучания главных московских храмов. Вытянулись вверх высокие, подались вперед – на оцепление и железные решетки – любопытствующие. Но повезло юным и счастливым, с затаенным дыханием смотревшим за происходящим на площади с плеч отцов.
Под торжественный звон на Красную площадь выкатывались тяжелые и удобные черные автомобили с гербами, чтобы ненадолго замереть при въезде у Васильевского спуска, выпустить высокопоставленных пассажиров и скрыться в потоке Большого Москворецкого моста. Много их было, этих машин – иные владельцы старались подкатить поближе к арке Спасской башни, иные распоряжались остановить задолго до храма Василия Блаженного, степенно выходили вместе с небольшой свитой и шли вперед наперекор стылому ветру, задувавшему в лицо.
Семьсот метров пешком до Большого Кремлевского дворца – много ли это? Достаточно ли, чтобы затаить обиду на владельца Кремля, принимавшего ныне только пеших? Или лучше преисполниться уважением к мудрости того, кто не стал решать, чью машину впустить первой. Ведь ежели считаете себя достойным зайти поперед остальных, так ускорьте шаг или же бегите, теряя степенство. Но ежели вы первый и без того, а без вашего слова все равно ничего не решат на общем сходе, то к чему торопиться… Пусть подождут.
За семь сотен метров каждый определит дистанцию от врагов и расстояние до друзей – двигаясь, показательно не обращая внимания на первых, но приветливо отмечая вторых. Колокольный звон не оставит места для разговоров, а общее движение вперед вскоре соберет равных под одной крышей.
Несмотря на пустые руки, все князья несли в Кремль свою правду – ту самую, что в словарях разумно зовется представлением об истине, столь разным у каждого из семидесяти восьми князей.
Хотя, поговаривают, правда всегда одна, но есть в мире сильные, а есть слабые. Есть многочисленные, а есть одиночки, кому суждено смириться с тем, что черное – это белое, если хотят жить. Но у князей империи за спиной была армия, деньги и власть, поэтому впервые для многих становились важны факты, а слова годились как аргумент.
Оставалось еще иное, что идет рядом со всякой истиной, – личный интерес. Этого у каждого из князей было вдосталь, вместе с союзным долгом, добрососедскими отношениями, прихотливыми родственными связями и непримиримой враждой с теми, чья правда будет выглядеть убедительнее. А ведь еще оставались интриги, прямой подкуп и угрозы, увещевания и тонкая политика, не позволявшая согласиться там, где следует по долгу чести, но ведь иногда можно просто смолчать.
Чуть больше тысячи шагов и немного ожидания – и семьдесят восемь князей определят меру всякой правде.
Неторопливо идут владетели, разве что дважды посторонившись за время недолгого пути – пропуская машину принцессы, выезжавшей из родного дома. И во второй раз, прянув в сторону от князя Давыдова, невозмутимо прогарцевавшего к дворцу на лошади. Первая – женщина, второй – гусар… проще обижаться на погоду.
А потом становилось и вовсе не до мелочей жизни. Все, что было до того заготовками планов, наработками аналитиков и шпионов, сталкивалось с реальностью.
Реальностью такой, что размашистое перекрестье на образы святых в Грановитой палате становилось искренним до истовости и прямо отражало опасения в умах. Хотя вряд ли кто услышал бы молитвы, содержащие: «…перессорь их снова, если ты есть!»
Они стояли почти в самом завершении пути, в центре Александровского зала – ожидая, когда откроются двери зала Андреевского и император примет их за общим столом. Но слухи о новом союзе встречали каждого, кто только вступал в Большой Кремлевский дворец. Князь Шуйский, князь Юсупов, князь Панкратов, князь Мстиславский. И даже присутствие подле них князя Давыдова не делало ситуацию ни на гран смешной. Тот баланс противоречий, что был на каждом общем сходе, ныне был переломан о хребет четырехглавого монстра, созданного влиятельнейшими фамилиями. Пятеро против семидесяти трех оставшихся: казалось бы, баланс ясен, но к каждой из этих фамилий можно было смело плюсовать еще троих-пятерых, а то и десяток зависимых, родственных, должных или просто склоняющих голову в уважении.
Для многих, кто просто не мог представить этих людей демонстративно стоящими рядом, весть о новом союзе становилась шоком и недобрым предзнаменованием, потому как если они договорились не отхватывать куски друг от друга, то непременно станут смотреть голодными волками по сторонам. Люди, несмотря на звучные титулы и равное с рекомыми родство, невольно искали плечо друг друга, разыскивая новый полюс силы, к которому можно примкнуть. И таковые нашлись.
В Георгиевском зале центром движения, сочувствия и восхищения являлся князь Черниговский. Глава очень старого рода, восходившего к прямому родству с Рюриковичами, очень уважаемый и влиятельный землевладелец. А еще слухи, переданные шепотком, что в тяжелой папке, которую несет его порученец, – дела такие, что сотрут спесь этим четверым из Александровского зала. И люди к нему тянулись, особенно те, кто осознавал, что в папке найдутся материалы и на него тоже. Ведь за поддержку доброго дела иные прегрешения непременно будут забыты, как поговаривает тот же самый шепоток…
А ведь еще был Владимирский зал, в котором были аккурат те, из-за кого сход и собрался, обозначив повод и право требовать общего сбора. Дело о захвате земель Фоминских побудило многих заявить о бесчинстве князя Панкратова, лютовавшего в далеко не выморочных землях – до принятия официального статуса угасания рода! И уж тем более какое хамство, поперек других уважаемых князей, которые тоже не прочь поделить и разграбить бесхозное.
Но ставки их, откровенно говоря, бились представительностью новых союзников князя Панкратова, оттого многие сочувствовавшие (и завидовавшие) ныне склонялись к тому, чтобы уйти в Александровский зал. Или же в Георгиевский, потому как любой силе был необходим противовес, а эти откровенно таковым не смотрелись. Поговаривали, что тихонечко ведутся переговоры между «Владимирскими» и «Георгиевскими» – и это уже смотрелось весомо…
Но были и другие многие, кто ценил свое имя, влияние и вдобавок полагал себя слишком мудрым для участия в дешевых интригах на вторых ролях. Оттого они попросту бродили по иным залам, палатам и галереям, демонстративно отрицая наличие каких-либо союзов. Потому как ежели стороны внезапно будут равны, то бороться они будут за тех, кто ни к кому не примкнул, а раз так, то зачем это делать сейчас, без гарантий и бесплатно?
Впрочем, Долгорукий и Оболенский, Шереметев и Галицкий, да еще под два десятка влиятельных фамилий могли и сами стать новой силой – и вполне станут, ежели найдут для этого удобный момент. Ведь каким бы жарким ни был спор, император найдет возможность дать им слово – если они того захотят. А уж там найдутся подходящие доводы, чтобы князья вновь вспомнили о ценности своей рубахи возле тела и тех столпах общества, которых следует держаться, чтобы сохранить свое, откусить немного чужого – или хотя бы не дать это сделать другим.
Словом, хотя шубы на княжьих плечах редко отличались мехом, в одних залах пахло битым зверем, а в других – хищником.
А еще вдобавок в Александровском зале пахло вкусным коньяком.
– Давыдов, имейте совесть! – зашипел на коллегу князь Панкратов, страдальчески поглядывая на будто ненароком отвернувшегося к колонне гусара.
– А что случилось? – тут же развернулся тот, сверкая глазами и хорошим настроением.
– Вы можете не пить хотя бы пару часов?!
– Если я буду трезв, всем станет страшно, – мудро отметил Давыдов, притрагиваясь к левому усу. – Общество должно видеть постоянство!
– Немного страха им не помешает, – оглядел Панкратов тех мечущихся и неопределившихся, что останавливались у стен в дальней части зала, но не торопились приближаться.
Уж больно хмуро и неприветливо выглядели четверо из пяти князей – мрачные до той самой крайности, что бывает у государственных мужей, озадаченных мировыми проблемами… или просто мужчин, вышедших со злого похмелья на работу.
Оттого договариваться о беседе к ним направляли порученцев – князья желали обозначить плату за свою поддержку, ежели та понадобится. Но с удивлением обнаруживали, что, при всем уважении, с ними будут рады переговорить позже. Значительно позже – например, этим вечером или завтра. То есть все уже определено – и неизвестность результатов изрядно тревожила просителей.
– Немного страха – это что я не пристаю к людям и не затеял еще ни одной дуэли, – легкомысленно отмахнулся гусар. – Вы же не планируете большой войны?
– Полагаю, до нее не дойдет.
– Значит, нет смысла отказываться от доброго шустовского коньяка! – потянулся Давыдов за фляжкой на поясе.
– Василий, ему завидно, – прогудел князь Шуйский. – Не раздражай человека.
– Да я разве!..
– И меня тоже, – припечатал князь.
Давыдов погрустнел, но флягу все-таки вернул на место.
– Может, все же дать им денег? – задумчиво произнес князь Юсупов, обозначая небольшим наклоном головы приветствие, ежели встречал кого взглядом.
А поймать его взгляд желали многие.
– Придется платить всем, – отметил глубоким басом стоящий подле князь Мстиславский.
Мощный мужчина с седыми кустистыми бровями и иссеченным морщинами лицом не так давно отпраздновал сто десятый день рождения. Но возраст сказался на нем только небольшой сутулостью – как у человека, привычного к слишком низким для него потолкам и сводам домов начала двадцатого века. Потолки стали выше, кареты – комфортнее, а привычка осталась. Хотя и сутулость та пряталась под серо-стальным волчьим мехом распахнутой на груди шубы.
– Это ли проблема? – Юсупов старался не выдавать размышления мимикой лица, оставаясь бесстрастным.
– Союзникам – тоже. И твоим, и моим. Иначе не поймут.
– Для верности дела…
– Для верности дела есть я, – невозмутимо произнес Мстиславский.
И Давыдов с уважением отсалютовал ему флягой.
– Василий! – шикнул на него Шуйский.
– В этом нет сомнений, но если бросить самым громким и шумным кость… – все же предложил Панкратов. – На круг выйдет не такая большая сумма. Во всяком случае, пусть ругаются и хватают за бороды наших оппонентов.
Тоже – освященная поколениями традиция. И отвечать Силой там, где можно просто врезать в глаз, – оно как-то не по-христиански.
– А для верности этого дела у вас есть я! – закрутил ус Давыдов.
Только вот смотрели на него исключительно скептически.
– Что?!
– Василий, никаких драк! – сделал ему внушение Шуйский. – Я тебя сердечно прошу. Ты слишком увлекаешься!
– Я всегда помню, что наши – за спиной, – оскорбленно отметил тот.
– Там стол – круглый!!!
– Я прошу прощения… – подал робкий голос присутствующий тут шестым и до того абсолютно немногословный господин Еремеев.
Ему вчера обещали показать императора – и стойко выполняли обещание. Все тогда еще были пьяны и счастливы, а завтрашний день виделся столь далеким…
То, что Еремеев тихонечко обтекал в своем темно-синем костюме, выступая то ли в роли свитского одного из князей, то ли вообще непонятно кого при них, – его нервировало куда как больше, чем будущая встреча с первым аристократом страны. Потому что встречи завершаются, а репутация молчаливо стоящего подле исполинов зацепит на века. Ему нужно было что-то сказать, чтоб хотя бы для себя считаться равным участником беседы.
– Прошу рассчитывать и на мои финансы в этом деле, – выдавил он стойко под внимательными взглядами князей. – В равной доле.
– Разумеется, – задумался на мгновение Юсупов, но решил уважить отца невестки.
Тем более что деньги у того точно были.
– Ежели для кулачной потехи, то пусть, – согласился Мстиславский, пожав плечами.
– Деньги найдутся, – степенно кивнул Шуйский. – За Василия внесу сам.
– Что?! – вскинулся тот. – Да мой род – богатейший в стране! Да я!.. Да я прикуривал от миллиардов! – горделиво тряхнул головой Давыдов и приосанился.
– Вы, кстати, когда мне их вернете? – вкрадчивым тоном уточнил Еремеев, припоминая сгоревший дотла гостевой домик с частью свадебного выкупа за дочь.
– О, не беспокойтесь, – покровительственно посмотрел на него князь. – Я помню свои долги. Я же гусар.
– Максим тоже гусар, – хмуро смотрел на него Еремеев с явным намеком.
И Давыдов явно погрустнел. Особенно на фоне любопытствующих взглядов, шедших от остальных князей.
– Послушайте, Еремеев… – задумчиво глянул он на кредитора. – А вы никогда не думали о карьере министра внутренних дел?
– Мне кажется, здравствующий министр был в Георгиевском зале… – чуть опешил Еремеев, скрывая свои чувства за бесстрастным выражением лица.
– Это ненадолго, – отмахнулся гусар. – Ну так как?
– А это не слишком? – недовольно вступился Панкратов.
– Ну а кого еще? – делано всплеснул руками Давыдов. – Вы сами подумайте: у вас в стране – второй гусар! Вы что, полагаете, что его остановит какой-то иной министр внутренних дел?
Риторический вопрос, судя по снесенной до фундамента родовой башне Черниговского.
– А тестя он – убоится! – мудро завершил князь.
– Не лишено смысла, – всерьез задумался Юсупов.
И Шуйский с Панкратовым невольно кивнули головами. Тем более что на должности будет их человек, хотя официально – из свободного и независимого рода.
– Вот вы послушайте: «Еремеев придет – порядок наведет»! – горячился Давыдов, для верности прижимая своего бледного кандидата за плечи. – Да на фоне нынешнего бардака!..
– А «придет-наведет» с любой фамилией рифмуется… – задавленно отметил тот.
– А вы помните об этом, – вымолвил Мстиславский, глядя Еремееву в глаза.
– Я, пожалуй, откажусь, – вывернулся Еремеев из объятий и для верности отступил за Шуйского.
Так и от Давыдова, и от Мстиславского подальше…
– Жаль, – грустно отметил Юсупов.
– Есть и другие кандидатуры, – с легким недоумением пожал плечами Мстиславский.
– А вы ведь с моим младшеньким внуком еще не знакомы… – оглядел Юсупов князя Семена сверху донизу. – И верно…
– Не довелось, – проступало у того недоумение еще сильнее. – Безусловно, я слышал много лестных слов от своего сына…
– Господ просят пройти в Андреевский зал! – прогремело под потолками Большого Кремлевского дворца.
– Ну, еще не то услышите, – вздохнув и посмотрев на медленно открывающиеся створки и выстраивающийся почетный караул, произнес князь Юсупов.
Глава 26
Шоркали кресла, отодвигаемые от огромного овального стола, рассаживались по местам владетельные господа, раскланиваясь с соседями – стараясь, впрочем, не смотреть по сторонам и вверх. Слишком подавлял тронный зал даже привычных к роскоши и богатству людей. К мрамору и позолоте колонн можно привыкнуть; сводчатыми потолками и художественным паркетом – восхищаться, а своим гербом в числе иных объединившихся в границах империи – законно гордиться. Но сам зал был настолько монструозен по своей величине, будто построен не для человека. Даже престол императора под балдахином и золотой звездой «Всевидящего Ока», занятый тремя резными креслами, вполне гармонично сочетался бы всего с одним, но под стать габаритам помещения. Правда, сама личность императора, занявшего центральный трон меж пустующих крайних, вполне соответствовала любым масштабам. Только уютнее от этого всем остальным не становилось.
Уж тем более не по себе чувствовалось всей армаде порученцев, свитских и телохранителей, мало того что задвинутых к стенам, за колонны, так еще и заблокированных собственной государевой стражей, живым щитом не дающей ни подойти и кресло подвинуть князю, ни торопливым шепотом дать подсказку. Формально свита присутствовала, но сама форма зала оставляла князя наедине с хозяином дворца. Совсем уж неуютно было тем свитским, господин коих не явился по уважительной причине – ради традиции, он все равно считался присутствующим в равной степени. Но его слугам в любом случае оставалось только молчать, даже если в зале прозвучат речи не в их пользу…
Сам император беседовал с кем-то из порученцев, тактично давая время обустроиться гостям, и те охотно толкались, стараясь быть ближе даже не к трону, а к тем полюсам силы, которые они сочли первенствующими на этот день. Перетаптывались люди подле князя Черниговского у левого крыла стола – и было их немало. С ближнего от императора края торопливо собрались алчущие земель и богатств Фоминских. Третьи собирались на правой стороне стола, желая быть поближе к князьям Мстиславскому и Юсупову. Остальные же заполняли лакуны между противоборствующими силами, удерживая расстояние как от первых, так и от вторых – с самыми влиятельными по дуге напротив трона, лицом к нему.
– Василий, сядь справа от меня! – шикнул князь Шуйский, удерживая друга за полу мундира.
– Я все продумал! Пойдет драка – буду двигаться по часовой стрелке! – упрямо нацелился князь на другое кресло.
– Но я же за вас!.. – обескураженно смотрел на них слева князь Можайский.
– Тогда давайте поменяемся, – мудро предложил ему Давыдов.
– И я за вас, – опасливо выглянул из-за плеча Можайского князь Ухорский.
– Саша, не держи меня, я сейчас с другой стороны стола вернусь, – азартно потянулся дальше Василий.
Но был остановлен, утохимирен и зажат между Шуйским и Панкратовым. Потому что драка до оглашения повестки – недостойно высокого княжеского титула. Пусть хотя бы будет за что!..
– Ладно, – ворчливо двигал плечами Давыдов, пытаясь убрать руки со столешницы под стол, к поясу и фляге.
– Василий, я тебя сердечно прошу!
– Что?! Я не понимаю, что за избыточная опека!.. – возмущался он тихим шепотом. – Ладно в прошлом!.. Помню, был я в чине поручика… Но сейчас-то я серьезный человек!..
– Водички попей, – присоветовал ему друг.
Давыдов шумно, выражая недовольство, придвинул к себе высокий хрустальный графин и громко набулькал в граненый стакан воды.
– Форма знакомая, ощущения не те… Как тогда ночью, когда отелем ошиблись.
Шуйский горестно вздохнул.
– Надо было все-таки прикупить тех крикунов, – констатировал Панкратов, глядя на галдящий край стола, собранный из удельных владетелей не самого большого достатка, но самого могучего гонора.
– Так я и прикупил, как договорились, – спокойно произнес Юсупов. – Счета потом всем пришлю, по равной доле.
– Когда успел? – удивились в ответ.
– С утра еще.
Мстиславский покосился на соседа, но комментировать не стал. Остальные тоже вспомнили, почему не любят Юсуповых.
– Гости дорогие! – прогремело от трона, заставив говоривших умолкнуть и повернуться лицом к императору. – Сегодня вы здесь по моему приглашению, в моем доме. Собрал я всех, чтобы князь Скрябин мог свою обиду до вас донести. А вам решать, признать ли его обиду и помочь ли – словом, а может, и делом. Говори, князь.
Из-за общего стола, отодвинув кресло, вышел тучный мужчина на пятом десятке лет, демонстративно отшагнув в сторону, чтобы казаться ближе к трону.
– Меня вы знаете. От Юрия Святославовича, князя Смоленского, я род веду. Потому говорить буду не только за себя, но и за Травиных, Пырьевых и Осокиных, что со мной в родстве. Горе у нас случилось, упокоились огненным судом наши родичи князья Фоминские. То был божий суд, – приподнял он голос, стараясь не смотреть на князя Стародубского, – в том обиды нет.
В зале прошла волна движения – это печаль, ухмылки, циничные взгляды и равнодушие находили форму на княжеских лицах. Хотя родичам открыто признать отказ от кровной мести – как же такое возможно…
– Я видел много горя на лице жены друга моего, князя Тарусского, – артистичным жестом указал на князя, занимающего место рядом с ним. – Его свет души, Анна Григорьевна, в девичестве Фоминская. Тяжелая утрата лишила ее покоя и сна, а приговор небес поставил перед ней тяжелую задачу. Анна Григорьевна приняла беду близко к сердцу и испросила у мужа и церкви отпустить ее из семьи. Фоминской Анной Григорьевной вышла она из храма, о чем есть записи в реестровых книгах. Фоминской пришла на могилы родичей и клялась спасти благородный и древний род, герб которого все еще на стенах этого зала, от исчезновения.
Князь выдержал паузу и обвел присутствующих мрачным взглядом.
– Мои друзья, которых я прошу быть самыми строгими судьями. Мои соперники, в чей чести я не сомневаюсь. Возможно ли быть так, чтобы честной дочери стоять обворованной у могилы отца и дяди?! Как так вышло, что в миг, когда думают о деле благом и дают в том клятвы, кто-то смеет отдать на поток и разграбление отчий дом, открыто и дерзко?!
Зал возмущенно загудел. Не то чтобы зашелся криками и призывами, но волны наступающего шторма уже накатывали на берег.
– Тебя спрошу, князь Панкратов, а есть ли в тебе честь: украсть последнее у женщины?! – завершил он грозным рыком.
Князь Панкратов, уже набрав в легкие воздуха, чтобы перекричать гул голосов, неожиданно ощутил успокаивающее прикосновение ладони князя Юсупова.
– Так твой друг приданое жены не вернул, выходит? – басом прогудел князь Максутов от дальней части стола.
– А и верно, как о нищей бесприданнице речь… – поддержал его князь Урусов через несколько кресел.
Зал замер и зашумел вновь, но интерес испытывал ныне к Скрябину с Тарусским, а князя Панкратова оглядывая вполглаза.
– Поднимись, не вижу тебя, – нервно отреагировал князь Скрябин.
– Близорукий ты, никак? – хмыкнул князь Урусов. – Меня не видишь, так, может, и коварство друга не разглядел? Сколько Анне свет Григорьевне отец приданого дал? Два города с землями вокруг? Я не слышал, чтобы в реестрах про них что-то было.
– Это юридические процедуры! – не выдержав, вскочил князь Тарусский. – Нельзя вот так просто взять и отписать два города!
– Я правильно тебя понял, что приданое жены ты отдашь? – меланхолично уточнил Урусов.
– Вне всяких сомнений, – напряженно произнес тот. – Я более чем кто-то радею за благополучие близкого мне человека. Обворованного дерзко, среди бела дня! Вот о чем судить бы вам, а не сомневаться в чести моей! Почему ты, князь, не спросишь князя Панкратова, где была его совесть?!
Рекомый вновь напрягся, собираясь подняться на ноги, но был вновь удержан жестом и взглядом князя Юсупова.
– О совести думать – верное дело, братья! – рявкнул с места князь Дондуков, владетель небольших земель в Калмыкии.
И был тут же поддержан хором голосов сидящих подле него, от избытка чувств даже застучавших кулаками по столу.
Обрадовался было князь Тарусский… Но что-то говоривший Дондуков продолжал смотреть на него, а не указывал обвиняющим перстом на Панкратова…
– А вот скажи мне, князь, – поднялся со своего места мужчина с характерным восточным прищуром – лукавым и умным, – дети твои от супруги твоей фамилии останутся?
– Им и решать, когда вырастут, – постарался выглядеть бесстрастным тот.
– Ответил ты на мой вопрос, благодарствую. По словам твоим, Анна Григорьевна на кладбище отправилась к родным. Фамилию себе вернула. Герб, поди, на машине ты ей уже нарисовал? Не отвечай. Спрошу иное у князя Стародубского, если он позволит.
И вскинувшемуся Тарусскому, пытающемуся найти оскорбление в речах, но не способному зацепиться за слова, оставалось только гневно поджать губы.
– Говори, – негромко произнес безволосый от старости мужчина с угловатыми чертами лица и пепельными бровями.
Его черные глаза равнодушно смотрели на столешницу, а раскрытая левая ладонь лежала чуть впереди сжатого кулака, демонстрируя три потертых алых перстня.
– Уважаемый, не сочти за оскорбление. Общество захочет услышать это больше моего. Фоминская Анна Григорьевна говорила с тобой и твоей внучкой после инцидента в Москве? Передавала ли она извинения? Предлагала ли виру?
Зал притих, уже осознавая, к чему подводят голоса из-за стола. Можно ли назваться Фоминской – наследницей богатейшего рода? Даже нужно – и никто мог и не спросить, хочет ли она этого, когда на кону такой куш. Выпнут из семьи, вернут фамилию, заберут наследство через детей. Только надо бы помнить, что наследство – это не только деньги, но и обязательства. Умерли виновники, попытавшиеся затащить в свою машину незнакомую девчонку, оказавшуюся княжной. Умерли все Фоминские, когда об этом прознал разъяренный дед, обожающий свою кровинку. Но ежели ты возвращаешь себе фамилию не для того, чтобы попытаться отомстить, если признаешь вину и хочешь возглавить клан – логично начать с покаяния, принимая прошлое в полной мере.
– Нет, – глухо прозвучало в абсолютной тишине.
– Интересно, случись бы такое у соседей, винил бы ты, князь Тарусский, в этом жадность недалеких наследников? Или бесчестье?
– Ты забываешься, как мне кажется!.. – задрожал от гнева голос новоявленного холостяка. – Кто тебе позволил лезть в наши с князем Стародубским взаимоотношения?!
– А они – есть? – поднял равнодушный взгляд на него тот, кого он посмел упомянуть. – Или ты что-то сделал, чтобы они объявились? Почему когда вы, жадная свора, делили наследство покойников, ко мне приезжал не ты, а князь Панкратов, уговаривая дать разрешение на розыск и погребение семьи Фоминских? Где ваше радение за родичей, потомки Юрия Святославовича, ежели за покойных просит чужак? Почему он их хоронит, а твоя жена приходит их оплакивать на его кладбище?!
– Ты сказал, нет у тебя претензий к семье Фоминских, – потупил взгляд Скрябин, скрывая злость. – Не желали мы тебя гневить, о старом напоминая. Новую жизнь рода сердце велело начать. Что до покойных, честь по чести предали бы останки земле! Ежели бы не этот вор, что украл себе землю и достояние и армией своей грозил уничтожить всякого! – в ярости ткнул он перстом в Панкратова. – Как кровь родную хоронить, когда пулей грозят?!
– Идти под пули, вестимо, – хмыкнул князь Урусов. – Ты совет для чего собрал? Чтобы мы под пули за твою честь и твоих предков пошли, а ты в Москве сидел?
– Чтобы пресечь поток и разграбление!.. – дал осечку голос, подлетев к потолку.
– Так я слышал, нет там его, – задумчиво прокомментировал князь Туманов, сидевший среди «неопределившихся» коллег. – Говорят даже, города грамоты направили князю Панкратову, чтобы на княжение его пригласить. Но, может, врут. Князь, было ли такое? – обратился он ненавязчиво к Панкратову, про которого словно вспомнили только сейчас.
– Грамоты имеются, – скупо ответил он.
– От всех городов и весей? – словно не поверил ему Туманов.
Читать бесплатно другие книги:
