Записки психиатра (сборник) Малявин Максим

Убойный эпитет

Прохожу сегодня по коридору родного дурдома, то есть диспансера и вижу двух бабулек, что-то активно обсуждающих между собой. Обсуждение идет бойко, с жестикуляцией, матерные акценты расставлены правильно. Прислушиваюсь. Оказывается, кому-то из них чем-то не угодил наш доктор. Причем сильно. Причем даже азимут перемещения старушке подсказал (вот уж не знаю, чего ж такого непотребного надо было от милейшего доктора потребовать). Заключительная фраза убила:

– Это ж не врач! Это ж, блядь, ЭСКУЛАП КАКОЙ-ТО!!

Занавес, обморок…

Доктор, голос!

Эта леденящая кровь история произошла много лет назад, когда я еще студентом подрабатывал на скорой помощи одного из районов города Самары. Как правило, на каждой скорой любого района есть негласный, но общеизвестный список нелюбимых адресов. Наша подстанция тоже не была исключением. Своих героев, самых капризных и занудных пациентов, мы знали в лицо. Некая Прасковья Филипповна постоянно терроризировала нашу неотложку, с периодичностью до трех-четырех раз в день. Выезжая на ее «плохо с сердцем», приходилось в итоге убеждать болезную, что плюс-минус пять миллиметров ртутного столба в показаниях ее артериального давления – это физиологическая норма, что сегодняшнее аж девятичасовое отсутствие стула – это вовсе не признак каловых завалов, что кардиограмма вновь и в который раз не только инфаркта – даже аритмии-то не кажет. Ну и, естественно, учить наизусть географию и характер всяческих покалываний, бульканья, сжиманий и мурашек. Понятно, что от ипохондрика ждать чего-то иного не стоит, но когда эпидемия гриппа, бригады не вылезают из машин, а вызов на ее адрес только за сегодня уже четвертый…

Вот на четвертом-то вызове Василич, доктор от бога, ветеран афганской, и не удержался. Душа просила хохмы. Оставив фельдшера на станции и пошушукавшись с диспетчером, отчего та сделала большие глаза и быстро-быстро закивала, он заявил народу в курилке:

– Спорим на коньяк, что Филипповна на этой неделе никого доставать не будет!

Ударили по рукам, и доктор поехал. Вернулся он быстро. Через пять минут после его приезда в диспетчерской зазвонил телефон. Сняв трубку, диспетчер с минуту слушала, расплываясь в улыбке, кивала, а потом, нажав на рычаг отбоя, куда-то перезвонила. Коньяк Василичу проспорили, да еще как! Никто с этого адреса не звонил месяца полтора. Василич и диспетчер молчали как партизаны, поэтому на НАКОНЕЦ-ТО поступивший от Прасковьи Филипповны вызов чуть ли не жребий бросали, кому ехать – до того любопытно было узнать подробности из первых уст.

Оказалось, что, открыв в прошлый раз доктору дверь, больная опешила: эскулап стоял на четвереньках и держал в зубах чемоданчик. Выдержав театральную паузу, он поставил чемоданчик на пол и четыре раза на нее гавкнул. После этого оборотень в халате повернулся и на четвереньках потрусил вниз по лестнице. Когда прошло замешательство, Филипповна позвонила в скорую вновь и пожаловалась, что доктор, гад, НА НЕЕ ЛАЯЛ. Диспетчер оказалась девушкой доброй и отзывчивой и пообещала прислать нормальных медиков.

Когда приехала другая бригада, «не в пример этим, все как на подбор, просто гренадеры!», врач участливо так спросил:

– Так вы говорите, на четвереньках стоял?

– Да, да!

– И даже, простите, лаял, как собака?

– Да, истинный крест!

Надо сказать, что за все полтора месяца пребывания в психбольнице сердечко у Прасковьи Филипповны не болело ни разу.

Средство от соседей

За годы работы укрепляешься в осознании того, что бред – явление очень стойкое. Сравнивать его с обычной убежденностью, даже на уровне упертости рогами в стенку – все равно что сравнивать незыблемость и прочность плит перекрытия с прочностью набора посуды на шесть персон во время бурного семейного скандала. Соответственно, большинство рассказов о том, как бредовый пациент был переубежден посредством личной харизмы врача, особых психотехник и навыка внушения восемнадцатого уровня, лично я воспринимаю с некоторой долей вполне закономерного скепсиса.

Валентина Петровна (пусть героиню истории зовут так) практически всю свою жизнь прожила в Баку. Работала на заводе, была на хорошем счету. Со временем сложилось так, что большинство ее друзей, родных и знакомых в силу разных причин, среди которых не последнюю роль сыграл государственный геополитический кретинизм, уехали из города. А тут еще выход на пенсию, вынужденное безделье вкупе с неожиданно подкравшимся избытком свободного времени. Каждый офицер и прапорщик в курсе: свободное время – это зло. Точно такую же злую шутку сыграла с Валентиной Петровной оказавшаяся ничем не занятой психика. Конечно, не стоит сбрасывать со счетов характерологические особенности, тонкости обмена веществ и нейрофизиологии, но запальным механизмом послужил именно провал в жизненных ориентирах.

Валентине Петровне стало казаться, будто соседи задумали недоброе. Да-да, те самые, которых она помнила еще мелкими чумазыми засранцами. Видимо, таился в каждом из них корешок зла, который при должном унавоживании и регулярном поливе вырос до вполне солидного корнеплода с агрессивно-мизантропическими свойствами. Вот и стали мелкие пакостники взрослыми бесстыжими вредителями, а также со свету сживателями. И ведь такие изобретательные: придумали, как с помощью компьютера (вот ведь тоже бесовско-заокеанское детище, будто обычных счетов не хватало!) ее мучить: то поясницу скрутят, то вдруг в ногах жилы начнут тянуть, то сердце прихватят, а то и вовсе начнут жар приливами по телу гонять. Ну, как есть программируют несчастный организм на всякие непотребности.

Сначала страдалица просто терпела, а при попытках организма выкинуть очередное коленце спасалась травами, настойками да припарками. Потом ходила по соседям, пытаясь призвать их к порядку, да что толку – посмотрели как на дуру, да еще такое искреннее недоумение сыграли, чисто МХАТ на гастролях. Отписалась дочери о своих бедах, та прониклась, пообещала забрать к себе. Оно хоть и Поволжье, хоть и богом забытые степи, но все поближе к родным да подальше от соседей-истязателей.

Переезд прошел довольно гладко, и целых два месяца Валентина Петровна порхала аки ласточка – новые заботы, новые впечатления. Но потом вернулся рутинный привкус, а вместе с ним – и озарение: новые соседи ничуть не лучше тех, бакинских! А компьютеры у всех поголовно! Даже у детей! И вновь начались мучения: ломота, жар и холод, тянущие боли в мышцах. Плюс еще, судя по всему, стали соседи ей сверху фигурки человеческие на ниточках спускать (сама-то она не видела, но просто так уверенность ведь не возникнет, верно?). Стоило Валентине Петровне отлучиться из дома, эти фигурки начинали тайно разгуливать по квартире и устраивать диверсии почище партизанских: то молоко сквасят, то в хлеб плесени понапихают, а то ножи наточат так, что она ими постоянно режется. Пусть дочь и говорит, что ножи точит зять, но это все неправда – не может он настолько тещу не любить.

Дочь долго убеждала Валентину Петровну наведаться в дом у шоссе. Та отнекивалась, даже пару раз всплакнула – мол, что же ты меня, совсем за дуру держишь? Зять, умничка, все очень правильно обосновал. Дескать, с соседями мы можем что-нибудь сделать? Нет, поскольку нет возможности доказать наличие состава преступления (он жутко образованный, слова лепит – часами бы слушала). Можно, конечно, сходить и начистить пару физиономий, ради любимой тещи не жалко, вот только соседи заявят в милицию, и виноватым будет угадайте кто? Поэтому, мать, надо сходить к психиатру. Есть у него в арсенале проверенные средства: говорят, даже экстрасенсам дар напрочь отшибает, магов плющит, как тех лилипутов на дискотеке с Гулливером, а зеленые человечки так и вовсе считают их секретным оружием ПВО землян. Попросим доктора, пусть выпишет что-нибудь для невосприимчивости к компьютерным атакам, вроде какой-нибудь микстуры Касперского. Сказано – сделано. Хоть и не без трепета, но к психиатру сходили. А там, по его рекомендации, еще и к терапевту с гинекологом заглянули: дескать, соседи соседями, а климакса со стенокардией да остеохондрозом никто не отменял, и лечить их тоже надо. И про соседей доктор много чего говорил, запомнилось только про идеи отношения и воздействия, и что лекарства надо принимать вот по этой схеме.

Теперь Валентине Петровне никакие соседи с их компьютерами и фигурками на ниточках не страшны. Главное – пить лекарства регулярно. Молод еще Билл Гейтс, чтобы супротив фармхимпрома козни строить!

Белочка. Она же котик

Белая горячка – явление очень даже национальное и на просторах родной страны вовсе не редкое. Более того, мы можем его экспортировать в другие страны вслед за нашими эмигрантами. Сей недуг настигает неосторожных с алкоголем граждан в самых разных местах, и привозить их в больницу откуда только не приходится: из дома, с работы, из гостей…

На этот раз спецбригаду вызвали в отделение милиции. По приезде в обезьяннике обнаружились два помятого вида мужика, стоящих по стойке «смирно» возле решетки. Всем своим видом они демонстрировали полную законопослушность и страстное желание оправдать и искупить, лишь бы сей же час оказаться по другую сторону преграды. При более пристальном изучении обнаружился еще один обитатель зиндана. Крупный, крепко сбитый, с пудовыми кулаками дядечка, просто Илья Муромец, с опаской выглядывал из-под лавки.

Прибытию медиков обрадовались все. Дежурный, лучезарно улыбаясь, поведал:

– А вон и ваш клиент прячется.

С его слов, забрали дядечку из дома, где он отходил после двухнедельного запоя и, опять же, по его собственным словам, никого не трогал. Доставили в отделение, стали выяснять обстоятельства. Помогали собирать анамнез две практикантки из юридического. На свою голову. Вначале задержанный меланхолично отвечал на вопросы, и дежурный уже начал подремывать под монотонное бормотание, как вдруг…

– ВОТ ОН!!! СПРЯЧЬТЕ МЕНЯ СКОРЕЕ!!! – От рева дрогнули стены, а графин с водой издал жалобный бздыньк. Илья Муромец шмыгнул под стол, девчата вспорхнули на стол, дежурный усилием воли и мышц сфинктера подавил желание рыбкой нырнуть в дверной проем.

– Ты что орешь, негодяй? – уняв дрожь в голосе, поинтересовался милиционер.

– Кот! Огромный. Усищи – во! Лапищи – во! В дверь заглянул. Голодный. Мя-аска хочет, гад! – И, на карачках приблизившись к офицеру, доверительно зашептал, крепко держась за брючину: – От самого дома пасет! Вишь, на косточки, – кивок в сторону девчат, – не позарился, хитрый, ему понажористей кого. А во мне только полезного веса кило на сто потянет… Ты вот что, давай, спрячь меня скорее. ААААА!!! СНОВА ЗАГЛЯНУЛ!!!

В общем, в обезьянник задержанный проследовал бодро, но вскоре его вопли поставили на уши двух его новых соседей. Кот не оставлял бедолагу в покое: заглядывал через решетку (дядечка прятался под лавку), появлялся под лавкой (дядечка лез на решетку), его чеширская улыбка светила из помойного ведра (как-то удалось уговорить ведро не выплескивать) – короче, играл с ним, как с мышкой.

Сдавали Илью Муромца только разве что без ковровой дорожки. В машине он первым делом прильнул к заднему окошку:

– Ну ты только посмотри! Следит, скот! – И, перебежав вперед, стал упрашивать водителя гнать что есть мочи.

Выяснив по пути, что в дурдом посторонних не пускают, что на всех окнах решетки и что, идя навстречу пожеланиям трудящихся, администрация ведет активный отстрел бесхозных кошек, собак и бешеных тушканчиков на всей вверенной территории, пациент успокоился. На всем пути до диспансера он только изредка поглядывал в окно, злорадно ухмылялся и крутил большие фиги.

Эпически-ностальгическое

Общежития самарского Меда. Ностальгия. Школа жизни. Ужас и еще раз ужас родителей, бич деканов и комсомольских бонз. Романтика, романтика, романтика. Все молоды и отчаянно бесшабашны, гормоны бурлят, можно не спать всю ночь, а с утра вприпрыжку бежать на лекции, печень способна утилизировать несколько смертельных доз экзогенного этанола, желудок – переварить горсть гвоздей вкупе с парой привокзальных чебуреков, потенция выше разума, самомнение выше потенции – и все это в ограниченном объеме пространства.

Всего общежитий было пять (общаги вечерников и казармы военкафедры не в счет). Пятое общежитие принадлежало фармфакультету. О-о, это было самое шикарное из общежитий! Комнаты по типу квартир, в каждой (боже мой, какой шик!) своя кухня, душ и туалет. В общем, поскольку духу истинной общаги не соответствует, то и говорить не о чем.

Первое общежитие, стоматологическое – это история Самары. Его называют Арцыбуха, поскольку оно находится на улице имени Арцыбушева. Тюрьма. Не иносказательно, действительно бывшая тюрьма еще царских времен. В ней есть даже камера, в которой сидел сам Валериан Куйбышев. В эту камеру на моей памяти селили только студентов-отличников. Двери остались те самые (железо, что ему сделается!), только окошки для раздачи пищи да смотровые глазки в них заварили. И еще одна особенность: потолочное перекрытие не было сплошным. Над коридорами и холлами потолка не было. Все этажи просматривались и простреливались снизу доверху (тюрьма, как-никак), и вдоль всех камер шли металлические мостки с перилами. А поскольку в тюрьме также располагались кафедры химии и биологии, то можно было не только позаглядывать под юбки студенток, бегущих по верхним мосткам, но и плюнуть с высоты на голову особенно ненавистного преподавателя. Однажды во время одного из многочисленных перманентных переездов студенты упустили с мостков холодильник, и он всего на несколько шагов разминулся с профессором, вызвав у того ничем не обоснованную паранойю: профессор был любимый, холодильник тоже.

Второе общежитие занимали педиатры. Пятиэтажка из силикатного кирпича, на каждом этаже – ностальгия любого демобилизованного, взлетка, взлетная полоса – коридор через весь этаж. Запомнилось, как педиатры отмечали получение диплома, устраивая катания в тазиках по ступенькам, а также маршируя под горн и барабан, с пионерским знаменем, в пионерских же галстуках и пилотках; юбочки, шортики и гольфики прилагаются.

Но, поскольку ваш покорный слуга был адептом лечебного факультета, то предмет моей особенной ностальгии – это башни-близнецы, две девятиэтажные свечки красного кирпича, третье и четвертое общежития. Все воспоминания и ассоциации нашей студенческой жизни навсегда прочно спаяны для меня с этими блоками на четыре комнаты, плюс один душ, плюс один туалет, плюс две раковины для умывания, с двумя кухнями на каждый этаж, с холлом в центре каждого этажа (лично рисовал картину маслом на стене каждого холла на каждом этаже в «четверке», за что мне было позволено жить вдвоем с приятелем в трехместке), с вахтой (один телефон на всю общагу) и ячейками для почты перед ней.

Каждая осень начиналась с массового заезда. Машины, баулы, мешки, холодильники, телевизоры, много картошки и баночки-баночки-баночки… Пришибленные родители, пьяные пока только от чувства бескрайней свободы студенты, наставления, заверения, поцелуи на прощанье – и понеслась душа в рай! Но, по правде сказать, в полной мере свободой наслаждались лишь старшие курсы: у первокурсников, напуганных страшилками старожилов, были две основные задачи – не вылететь после первой же сессии (а ведь были и условно зачисленные, так называемые кандидаты, помните таких?) и совладать с условиями общежитейского быта. Первое правило общежития – ум гроссен фамилиен нихьт клювен клац-клац – усваивалось довольно быстро, после первой же сворованной прямо с плиты сковородки с жареной картошкой. Другие учились по ходу, параллельно с изучением расписания занятий и маршрутов общественного транспорта, что в условиях равномерной диссеминации кафедр и лекционных залов по всему городу было просто необходимо для выживания. Посему первые курсы можно было также отличить по привычке передвигаться большими косяками. Проблема вылета из института сохранялась также и на втором, и на третьем курсах, разве что третьекурсник уже обладал способностью выучить непомерно объемный материал в неправдоподобно короткие сроки и при этом выкроить время для себя, любимого. А уж с курса четвертого и далее начиналась полноценная общежитейская одиссея, исполненная такой степенью познания дао и, в особенности, увэй, что старый добрый Лао-цзы может нервно курить в углу и готовиться записывать урок.

Зима. Промерзающие холлы, обогреватели в каждой комнате, постоянно летящая проводка, счастливые предусмотрительные обладатели керосинок и примусов. Пора инфекций. Наш однокурсник, подхватив особо вредный вирус, решил прибегнуть к народной медицине и лечиться водкой с перцем. С чего он взял, что разводить перец в полстакане водки надо до густоты томатного сока, история умалчивает. Ну, кто ж знал, что вода – и холодная, и горячая – в тот день из-за плохонького напора будет доходить лишь до второго этажа! Покинув наш седьмой этаж приличным спринтерским рывком, Леша несся вниз по лестнице, пугая встречных студентов аномально красным цветом лица и феноменально большими, навыкате, глазами. Кое-кто уверяет, что из ушей у него вырывались струйки пара. Не видели, но спорить не будем. К слову, простудка-то у него прошла…

С алкоголем дружили. Его пытались победить, ему проигрывали, в его поисках проявляли недюжинную изобретательность. Вспомнить, к примеру, способ, которым избавлялись от красителя генцианвиолета в спирте, слитом из спиртовок на кафедре микробиологии. Или от хлоргексидина; в клинической больнице его добавляли в спирт, чтобы придать последнему неимоверную горечь. Лично мною было изготовлено восемьдесят литров вина из чистейшего виноградного сока – подрабатывал грузчиком на плодоовощной базе, и кибир-мудир, на свое горе, разрешил в конце каждого рабочего дня брать домой подпорченного винограда «скольки хочешь, уважаемый». Кто ж ему виноват, что у меня с собой всегда рюкзак был! Так, на всякий случай… Сосед, грузин Ясон, еще очень просил оставить ему виноградные отжимки: «Ты что, из них такая чача получится!» Ну, не знаю, что у него там получилось, но вскоре наши грузины загуляли всей диаспорой, и я, будучи приглашен в самый разгар веселья, должен был признать, что батоно сумел-таки меня удивить. Первый раз видел, чтобы тарелки бились о потолок. А еще первый (и, смею надеяться, последний) раз видел летку-еньку в исполнении пятерых крупнокалиберных грузинов, с проходом через стоящий посреди комнаты шкаф с выбитыми дверцами и задней стенкой. Как сказал зачинщик междусобойчика, «что-то особенное в чаче на мандаринах, дорогой». Сочетание алкоголя, нерастраченного тестостерона и избытка свободного времени подвигало на подвиги, совершенно невозможные в виде трезвом. Чего стоит одна чугунная лавка (три чугунные опоры, три погонных метра и много-много килограммов веса), умыкнутая спьяну в Ботаническом саду тремя студентами и любовно доставленная ими (пешком, естественно) за несколько километров в «тройку» на седьмой этаж. Что характерно, попытка передвинуть лавку поудобнее с утра удалась только коллективу из шестерых трезвых студентов.

Как, кстати, они среди ночи убедили вахтера открыть им дверь – загадка. Наши общаговские вахтеры настолько суровы, что могут смотреть, вздыхая, «Просто Марию», невзирая на выпущенные в атмосферу полбаллона «черемухи», факт проверенный. Проблема запертых на ночь дверей заставляла не одного студента вплотную познакомиться с клаймбингом. Помню картину раннего утра и остолбеневшую вахтершу, взирающую на спайдерстьюдента, зависшего на кирпичной кладке на уровне второго этажа, в полушаге от приветливо раскрытого окна. Второй студент в это время втолковывает бабке:

– Вот видишь, тетя Маша, без пяти минут хирург ползет. Отличный хирург. Что хошь отрежет!

Если аварийное восхождение было чем-то привычным и проходило без лишнего шума, то спуск без парашюта за всю историю общаги был всего один и запомнился надолго. Парня звали Статист. Он уже сдал госы и отрывался вовсю. Собственно, в процессе этого отрыва он и выпал с шестого этажа. На кучу песка. Сильно поломавшись и поотбивав себе все что можно и нельзя, он на некоторое время исчез из поля зрения. Ходили слухи, что умер. И вот однажды к жене заявляются однокурсники:

– Ксюх, одолжи сырых яиц!

– Вам зачем?

– Не нам, а Статисту. Его выписали, челюсть в шине, водку пить он уже может, а закусывать толком еще нет. Мы ему будем яйца через трубочку давать, а то окосеет, снова откуда-нибудь выпадет.

На той пьянке ему подарили значок парашютиста третьего класса. Самое интересное началось, когда Статист пришел за дипломом. Оказалось, что его уже сочли погибшим, и в итоге диплом пришлось выписывать заново.

Строго говоря, падали из окон не только студенты. Была у выпускников такая традиция: все старое – за борт. Посему сведущие граждане весной под окнами общежития старались не ходить и уж тем паче транспорт свой не ставить. Конец весны – пора летающих холодильников. И телевизоров. И другой бытовой техники. На приехавшую в шесть утра за какой-то девахой бандитскую «бэху» скинули горшок с цветами. Для дамы. Нечего дудеть в такую рань. И из газовика нечего палить по окнам. Самого бы разбудили с бодуна, еще бы не такое рассказал. На «уазик» приехавшей к шапочному разбору милиции сбросили быстро свинченный по такому случаю унитаз.

По утрам можно было слышать мерный шум метлы и звон осколков ему в такт, сопровождающийся беззлобными матерными комментами привыкшего ко всему дворника. О, по утрам, когда бульшая часть студентов еще пребывала в анабиозе, можно было еще и не такое увидеть. Супруга, например, подымаясь по лестнице, как-то наткнулась на такую картину: блузка, чуть выше по лестнице – юбка, потом лифчик, потом трусики и, венцом ночной истории, презерватив в конце пути. Порадовалась в душе за парочку.

Летом вновь съезжались машины, увозя обитателей пустеющих общаг по домам – до следующей осени.

Муж и жена

Рыбак рыбака видит издалека. Некоторые семейные пары настолько подходят под эту поговорку, что просто нечего больше и сказать. Многие из наших пациентов вступают в брак с такими же, как они сами. Когда больше половины участка знаешь в лицо, вместе с историями жизни и болезни, некоторые закономерности настолько очевидны, что даже статистическое исследование можно не проводить, ни к чему это. Для себя знаешь, а доказывать кому-то еще – есть в этом некий отголосок сравнительной фаллометрии.

Валя и Миша. У каждого годы и годы шизофренического стажа, многочисленные госпитализации, инвалидность. Они и на прием обычно приходили вместе. При этом постоянно друг на друга ворчали и стучали:

– Доктор, скажите ей, чтобы пила лекарства. Она не пьет, а без лекарств дура дурой!

– Это он не пьет, все уши прожужжал: «Я не больной, у меня особенности!» Видели мы эти особенности, ты, Миша, с ними вчера весь вечер разговаривал и спорил.

– А ты всю ночь не спала! И готовить не умеешь!

– Я тебя, дурака, караулила! А не нравится моя стряпня – вон, в отделении каши гречневой просто завались! Очень помогает от дурных мыслей. Стряпня моя ему не нравится…

И так на каждом приеме. При этом ни один из них ни разу – ни разу! – не сдал другого в больницу. Очень даже наоборот. Именно эта семья известна в диспансере как киднепперы-рецидивисты. Они похищали… друг друга. Из больницы.

Однажды Валя пришла на помощь Мише, когда того пытались госпитализировать. Нет, связываться с вызванной в поликлинику спецбригадой (тогда Автозаводский филиал диспансера еще располагался в Новом городе, на втором этаже обычной поликлиники) она не стала, здраво оценив неравенство сил. Она просто открыла окно второго этажа и подала проходящему в сопровождении санитаров Мише знак. Окно располагалось как раз над пристройкой крыльца. Без вреда для конечностей дражайший супруг сиганул в окно, очутился на пристройке, потом спрыгнул на асфальт и был таков. Справедливо полагая, что никто не будет подвергать ее гонениям, Валя преспокойно покинула поликлинику.

Второй раз Валя вызволила благоверного уже из отделения. Когда Миша стал чуть спокойнее, и супругам разрешили свидания, она задействовала нехитрый план. Дело в том, что находящиеся в отделении больные видятся с родственниками в крыле, из которого есть выход непосредственно на улицу. Изначально это придумали, чтобы свидания, прием передач, а соответственно, и весь поток родственников проходили в стороне, противоположной ординаторским, которые, соответственно, выходили на внутрибольничные коридоры. Валя принесла с собой не только передачку, но и одежду, чтобы было во что переодеть мужа после побега. Далее спектакль был разыгран как по нотам. Прощаясь, Валя подошла к двери, которую уже начала открывать санитарочка, но вдруг повернулась к удаляющемуся супругу и, заломив руки, воскликнула:

– Миша, поцелуй же меня на прощанье!

Все же злые шутки порой играют с нами мексиканские сериалы. Санитарка отвернулась, чуть не пустив слезу от умиления, и тут же была снесена на метр в сторону легким движением Валиного бедра, а оба супруга ринулись прочь, на свободу!

Долг платежом красен, и на следующий раз была уже Мишина очередь вызволять жену из дурдома. Он прибег к более масштабным действиям. В то время въезд в диспансер еще не был перегорожен шлагбаумом, и Миша беспрепятственно проехал внутрь на машине. Как он уговорил таксиста на такую авантюру, история скромно умалчивает. Наша (новая!) психбольница в плане своем напоминает букву «Жо», и прогулки больных происходят во двориках, образованных ножками этой буквы. Медперсонал выносит длинные лавочки и, садясь на них у открытого края двориков, создает для гуляющих больных преграду. Как выяснилось, весьма условную. Когда «шоха» на скорости вылетела из-за угла, никто и опомниться не успел, как Валя, в лучших традициях кенийских бегунов, взяла старт, ласточкой вспорхнула над лавкой и пригнувшимися санитарками, вскочила на заднее сиденье – и экипаж покинул гавань.

Надо ли говорить, что НИ РАЗУ вдогонку за супругами по их адресу не высылалась спецбригада? Себе дороже.

То ли лыжи не едут…

Эта история случилась, когда мы были на интернатуре в Самарской психбольнице. Жена несколько месяцев посвятила работе и учебе в тамошнем женском отделении. По территориальному принципу оно обслуживало городские окраины (Мехзавод, Красную Глинку), а также всех иногородних и бомжующих дам. Коллектив – золотой, грамотный, слаженный. Само здание отделения – обособленно стоящая древняя одноэтажная деревянная постройка с собственным огороженным двориком, где летом устраивался огородик и всячески лелеялись цветочные клумбы – обладало какой-то неповторимой харизмой, служащей неназойливым фоном для в общем-то тяжелой ежедневной работы, которая благодаря мастерству сотрудников казалась непринужденной, ненавязчивой и даже какой-то идиллической. Наша интернатура по времени пришлась как раз на внедрение «Закона о психиатрической помощи и гарантиях соблюдения прав граждан при ее оказании». Речь там, в частности, шла о том, что теперь или больной давал письменное согласие на лечение, или лечащий врач получал геморрой, обосновывая законность пребывания отказника в отделении. Для этого в суд писалась телега с просьбой дать санкцию на недобровольное лечение имярек. Суд рассматривал заявление и, как правило, санкцию давал. Но однажды…

В ординаторской появились две молоденькие козючки с огромными ресничищами, предъявили служебные удостоверения и изъявили желание учинить проверку законности пребывания вновь поступивших пациенток. Глазищи юных жриц Фемиды горели огнем праведного гнева, обращенного на злокозненный врачебный персонал: мол, томите в адском плену невинные души, ну ведь томите же, ну, признавайтесь на счет «раз»! От чая с малиновым вареньем и домашними плюшками они гордо отказались: мол, знаем ваши уловки, нас не купить бочкой варенья и корзиной печенья. Сокрушенно вздохнув, коварный Чингачгук ди гроссе шланге Игорь Васильевич, он же в народе зав. отделением, дал санитарочкам распоряжение сей же секунд подать сюда Маринку.

Как Маринка попала в отделение – песня отдельная. Где-то за неделю до этого у нее случилось обострение, начались голоса, и появились всякия вредныя мысли. Маринка ушла из дома. В дремучий лес. В красном платье. За неделю лесной робинзонады платье изрядно поистрепалось, обувка потерялась вовсе, и девчонка являла собой очень живописное зрелище, способное вызвать столбняк даже у медведя-шатуна. Скитаться ей, судя по всему, к исходу недели надоело, и она, выйдя на трассу, стала голосовать. С собой у нее была чудом сохранившаяся монетка; Маринка рассудила, что легковушка ее за такие деньжищи никуда не повезет, и ее выбор пал на грузовой транспорт. В итоге пострадали несколько водителей грузовиков: как только машина притормаживала, эта кикимора в красном врывалась в кабину и начинала кусаться и царапаться. Мужики, кое-как отбившись, давали по газам и надолго зарекались связываться с голосующим на дороге женским полом. Наконец, нашелся один, который сумел ее скрутить и – оцените сознательность! – довезти до психбольницы.

Маринка вошла в ординаторскую и села на предложенный стул. Стараниями санитарочек, отмывших, заботливо расчесавших колтуны и даже соорудивших какую-никакую прическу, вид у девушки был самый что ни на есть приличный, если не считать больничного халата веселенькой расцветки, делавшего ее немного похожей на цыпленка-переростка. И если не обращать внимания на особый огонек в глазах. Проверяющие оживились, только что руки не стали потирать, но сдержались.

– Марина, расскажите, как вы здесь оказались, как вы себя ЗДЕСЬ чувствуете?

И Марина рассказала. В своей обличающей речи она посетовала и на режим (нахмурился зав.), и на скудное питание (схватилась за сердце санитарочка, лично следящая, чтобы все было выпито и съедено), и на грубость персонала (заерзали ординаторы). Консенсус больной и двух юных законниц рос и крепчал с каждой минутой повествования, они ахали, охали и бросали на докторов пристальные взоры. Праведный гнев близился к точке кипения и был уже на опасной отметке, когда негодница пожаловалась, что ее грозились даже (боже мой, вся просвещенная общественность рыдает и выходит на тропу священной войны) ПРИВЯЗАТЬ К КРОВАТИ!

– За что?!

– Так вот и я спрашиваю – за что?! Брата моего убили? Убили!

Видя сетку прицела в двух парах очаровательных глаз, Игорь Васильевич попытался робко возразить:

– Мариночка, он же у тебя умер черт-те когда!

– Молчите!! – это Марина и проверяющие, хором. Ага! Скелетики в шкафах, доктора!

– Убили! Вот, смотрите. – И Маринка, подойдя к окну, жестом подозвала девчонок. Те, сдерживаясь, чтобы не бежать вприпрыжку, важно подошли.

– Вон в той вон посадке и прикопали. А он со мной оттуда говорит. И говорит, и говорит. Когда по делу что скажет, а когда ерунду несет. Кто? Да ты и несешь! Скажи еще, советчик нашелся! Ага, как же! Ему прогулы на городском погосте ставят, а он все туда же, под юбки этим двум зассыхам смотреть! Да щазз, сам заткнись!

По ходу этого пламенного монолога лица девчонок-проверялок вытягивались, глазки становились большими-большими, а губки складывались в две буковки «О». Наконец одна из них очнулась от оцепенения:

– Женщина, вы что, ДУРА?

Практически не меняя ни скорости, ни интонаций, Маринка, полуобернувшись, ответила:

– Ха! Конечно, дура! Иначе чего я здесь лежу!

Вот на сей замечательной фразе и закончилась эта проверка.

Дебильная демография

Эта история из копилки жены. Ей, как участковому психиатру, нет-нет, да и приходится бывать дома у пациентов нашего учреждения. На этот раз по распоряжению главного врача нужно было освидетельствовать даму с чужого участка и дать ответ гинекологам, может ли она по своему психическому состоянию вынашивать ребенка. Супруга прибыла на место и на несколько минут лишилась дара речи. Четырехкомнатная квартира улучшенной планировки была… Пожалуй, слово «угваздана» – слишком далеко от действительности; с таким же успехом можно утверждать, что Фрейд имеет некоторое отношение к психоанализу. Чтобы привести этот вертеп в порядок, надо было бы сначала пройтись огнеметом, потом брандспойтом, а потом замуровать дверь и забыть адрес. Атмосфера, точнее, ее насыщенность, также поражала и отключала обонятельные рецепторы с третьего робкого вдоха. А еще перманентный шум. Топот, беготня, детские крики и плач, и все на одном уровне громкости. Достаточном, чтобы вести все разговоры на грани крика.

Пациентка обнаружилась в дальней комнате. Подняться с кровати она не могла, поскольку после инсульта уже полгода как была парализована. И четыре месяца как беременна! Это не считая того, что у нас на учете тетенька состоит с детства по поводу умственной отсталости в степени умеренно выраженной дебильности. Равно как и ее супруг. Равно как и ОДИННАДЦАТЬ их детей. Опустив за явной бесперспективностью вопрос, как у них хватило ума заниматься сексом в раннем постинсультном периоде, жена задала другой, вполне закономерный:

– Куда вам столько?

Ответ поражал своей незамутненностью:

– Умненького хотели!

Инородные тела

Вспомнил несколько случаев, описанных нам, тогда еще студентам, преподавателями родной alma mater.

Первый. Привезли в гинекологию даму откуда-то из-под Самары. В сопроводительном листе запись сельского фельдшера. Дословно: «Хрен в матке». Пока персонал приемного покоя рыдает от смеха и бьется в истерике, что называется, пацталом, доктор собирает анамнез. Выясняется: у замужней дамы появился любовник, о противозачаточных она, возможно, даже слышала, но по простоте душевной искренне полагала, что все это ухищрения городских проституток и честной барышне не к лицу или… ну, вы поняли. Честной барышне достаточно подмыться и сходить в баню. Мол, зверек по имени сперматозоид от жару делается квелым и проявить свою коварную сущность никак не может. Посему задержка месячных привела деву в смятение чувств и помутнение разума, ибо ничем иным попытку вытравить плод с помощью заостренного корешка хрена не объяснишь. Надо отдать должное ее упорству: она прекратила попытки хренопенетрации, только когда корешок этого, вне всякого сомнения, целебного растения обломился в канале шейки матки! Облом, иначе и не скажешь. Да еще и от мужа по шее получила. В итоге все закончилось хорошо: хрен извлекли, матку вычистили, барышне мозги промыли. Все, как в сказке.

Второй. На сей раз – приемный покой лор-отделения. У пациента инородное тело в пищеводе и золотая цепочка изо рта. При этом пациент ни в какую не колется, что именно за предмет застрял у него в организме. Делают рентген – часы. Не наручные, а те, что джентльмены носят на цепочке в кармане жилета. Послушали фонендоскопом (спросили потом врачи, зачем; он ответил – глупость, но не мог себе отказать в удовольствии) – тикают! Часы застряли на уровне фарингеального сужения, пищевод спазмировался и намертво их заблокировал. Выяснилось (уже потом, когда брегет был извлечен), что имел место спор, который и был выигран пациентом. Никто же не требовал от дядечки, чтобы процесс поглощения был завершен актом дефекации. За цепочку вытянуть часы спорщику не удалось, пришлось набирать 03.

Третий. Вечером в отделение хирургии был экстренно доставлен мужчина с проникающим ранением брюшной стенки. Угадайте чем? Ломом! Причем лом (вылетел на приличной скорости то ли из-под пресса, то ли из карусельного станка – им что-то там ремонтировали, а кто-то включил) пробил оба бока насквозь ниже ребер, чудом не разорвав ни кишечник, ни печень. Как мужика транспортировали – целая история. Лом торчал из боков в обе стороны, и даже просто нести пострадавшего по коридору на носилках было проблематично. А уж везти в машине (не спрашивайте меня, я не в курсе!) и поднимать по лестнице… Надо сказать, лом извлекли без особых проблем, послеоперационный период прошел без осложнений. Хохма была следующим утром, на пятиминутке. Как положено, пятиминутку проводил профессор, ОЧЕНЬ именитый, уважаемый, заслуженный, не дышать, благоговеть, есть начальство глазами. В самом разгаре доклада входит студент с ломом наперевес. Ночная смена в курсе, потому молчит. Профессор, скучающим голосом:

– И что это вы нам тут принесли, товарищ студент?

– Инородное тело, товарищ профессор! – ответствует тот, вид имея лихой и глупый.

– ЧТО, БЛЯ? – Небожитель принимает вид нормального, вменяемого, но слегка охреневшего пенсионера.

Ситуацию разрулили, казус доложили, лом приобщили к кафедральной коллекции инородных тел.

Обликвус

Среди преподавателей мединститута есть те, что запоминаются на всю жизнь. Обликвусу досталось редкое счастье: его знают и помнят даже студенты, которым он никогда ничего не преподавал. Прозвище вполне отражает одну из его анатомических особенностей (специально для людей, далеких от медицины: «obliquus» по-латыни – косой). Есть самарский студенческий анекдот: едут студенты в битком набитом автобусе второго маршрута (тоже легенда) и обсуждают преподавателей анатомии.

– А у нас Обликвус.

– Кто такой?

– Да есть один: косой, хромой, бородатый и заикается.

– За-ато не кэ-курю! – раздается голос сзади.

Наше знакомство с Обликвусом тоже происходило в весьма запоминающейся и своеобразной манере. Придя в анатомичку, мы собрались в учебной комнате. Занятие, судя по часам, должно было уже минут десять как начаться. И тут в приоткрытую дверь последовательно пенетрируют: нога, рука, борода и глаз с бельмом. Пауза, затем второй глаз. Последний сосредоточивается на нас, и раздается голос:

– Кэ-акая гы-руппа?

– Сто двадцать вторая, – отвечает староста.

– А-а-а-а вот и я, – отвечает Обликвус и заходит в комнату уже целиком.

– Гы-оворите, учили пэ-озвонки шейного отдела?

– Да, – гордо отвечаем мы.

– Опэ-тимисты, – заявляет он и бросает одному из студентов связку позвонков, которую до сего момента вертел в руках. – Мы-аэстро, у вэ-ас пять се-екунд, чтоб назвать, какой это пэ-озвонок! – C этими словами он тычет пальцем в один из связки.

– Вы-ремя вышло, два! Ваша очередь, бэ-арышня!

В рекордно короткие сроки обананивается вся группа. И начинается собственно учеба. Обликвус учил интересно, с задором, с подколами, расслабиться не мог никто.

– Кы-кислецова, что такое ductus ejaculatorius? Как не зы-наете? Это такой пэ-роток, по которому мэ-маленькие, с хвостиками бе-егут-бе-егут – и пы-ривет, Кы-кислецова!

– Бе-елов нас уверяет, что у я-аичка есть верхний угол и нижний угол. Сы-вятые угодники, они, по-вашему, ты-реугольные, что ли? Или, не пы-риведи господь, кэ-вадратные? А-ага, и зы-венят…

Это благодаря ему мы выучили общеизвестный стишок:

Это он старался, чтобы группа всегда была обеспечена анатомическими препаратами:

– Эх, не у-успели, сэ-оседи лоток с пенисами сы-лямзили… Ну, ничего, за час наиграются, отдадут.

Это он, обладая по природе неиссякаемым источником жизнелюбия и какого-то ребячьего озорства, мог сподвигнуть на спонтанную посиделку половину преподавательского состава, а потом прятаться в шкафу от второй, более сознательной и в чем-то справедливо негодующей второй его половины во главе с собственной матерью, почтенных лет преподавателем анатомии. И только он с его ревнивой фортуной мог выпасть из шкафа аккурат ей под ноги с воплем «мама!».

Это он застрял между двух березок, сдавая на своей машине задним ходом, и горестно изрек:

– Гэ-оворила мне м-мамочка – купи «Москэ-вич», он у-уже!

Его было невозможно не любить. Он больше, чем просто преподаватель, он – часть наших студенческих легенд.

Еще одна белочка. И лошадка

Этот случай произошел довольно давно, когда наш родной психдиспансер еще находился за городом, на Федоровских лугах. Спецбригада поехала на вызов. Там оказался пациент с классической белой горячкой: зрительные галлюцинации, прятки, погони – в общем, кино и немцы. Само собой, приезду отъявленных гуманистов в белых халатах он не особо обрадовался и, как в той песне, бесплатно отряд поскакал на врага… Ну, поваляли друг дружку, потом скрутили болезного, посадили в буханку. Дорогой пациент все порывался то из машины выпрыгнуть, то с ребятами силушкой помериться – то есть развлекался как мог. Дорога, соответственно, оказалась длинной: шутка ли, три района да окраины! То ли водитель очень сопереживал происходящему в салоне, то ли еще какая причина, но, когда на дорогу выскочила лошадь, он просто не успел как следует среагировать.

Лошадь была небольшая – так, жеребенок-переросток. Непонятно, как она очутилась на дороге и откуда ускакала, но только что ее не было – и вот она лежит и жалобно ржет. В спецбригаде работает исключительно душевный народ, поэтому скотинку в беде не бросили. Где-то перевязали, что-то наложили и решили, отработав вызов, свезти пострадавшую к знакомому ветеринару. Сказано – сделано. Животинку сообща подхватили и через задние двери погрузили в салон. Надо сказать, что тот, другой страдалец как-то сразу притих, скукожился и весь остаток пути пребывал в созерцательной задумчивости.

По прибытии пациента номер раз доставили пред светлы очи дежурного врача. Тут надо оговориться, что в отношении алкоголиков у диспансера выработалась жесткая и четкая, вполне оправданная практика: есть психоз – велкам ту Бедлам, нет психоза – геть до наркологии. Осмотрев и расспросив притихшего дяденьку, доктор посуровел и изрек:

– Нет тут психоза. Везите в наркологию.

Вот тут-то бедолага не выдержал.

– Что?!! Я!!! С этими отморозками?!! Да ни в жисть!!! – И, подскочив к доктору, бросился на колени и скороговоркой зашептал: – Нет, нет, вы что, лучше положите меня, я с ними не поеду, у них ЛОШАДЬ В МАШИНЕ!!!

Доктор понимающе посмотрел на больного, кивнул и сел писать первичный осмотр в истории болезни.

P. S. И лежать бы ему от силы дней десять-четырнадцать, но спецбригада умеет хранить секреты. Аж целый месяц.

Довженко и не снилось

На интернатуре я некоторое время работал и учился под началом… скажем, Семена Семеныча, человека во многих отношениях незаурядного. Был период, когда патрона целый месяц за какие-то заслуги исправно снабжали свежайшим нефильтрованным пивом, и утренние пятиминутки могли плавно перетечь в небольшие посиделки под лозунгом «по глазам вижу, у всех вчера был сложный и эмоционально насыщенный вечер, так что не стесняемся, мальчики большие, посуда в шкафу». А еще шеф кодировал алкоголиков.

– Тут недостаточно просто придерживаться буквы наработанных формул, коллега, – объяснял он мне. – Логика – это последнее, что может зацепить алкоголика. Какая, к черту, у него логика! Эмоции – да-да, эмоции. Души, так сказать, глубинные позывы. Прекрасные? Нет в его нутре ничего прекрасного, ты меня не путай! Так вот, чтобы его на эти эмоции поймать, ты сам должен быть в особом расположении духа. Харизма, коллега, это тебе не хрен собачий, это отсвет искры божьей в тусклых от повседневности глазах, ЭТО должно зажигать. Иначе вся процедура из пламенной, меняющей к несомненному лучшему жизнь проповеди превратится в отпевание угасшего разума и дышащей на ладан печени пациента. Нужен эмоциональный подъем, и только так!

С этими словами он выпивал полстакана водки, выкуривал сигарету и шел кодировать очередную группу алкоголиков.

Потусторонняя связь

Наверное, каждый из нас когда-либо задумывался о том, что же там, за последней чертой. Интерес к этой теме неисчерпаем и в целом понятен: мало что страшит так же, как неизвестность, а поди найди тайну более непроницаемую, нежели смерть. А все недостаток очевидцев. Мертвые – народ неразговорчивый. А любопытно, что называется, до смерти.

И пока кто-то читал «книги мертвых», кто-то посещал спиритические сеансы либо накачивал себя несусветной дрянью в поисках калитки (ну, хотя бы дырки в заборе или, на крайний случай, замочной скважины) в Гадес, нашелся человек, подошедший к этой проблеме прагматично и основательно.

Это было в самарской психбольнице. На судебно-психиатрическую экспертизу был представлен пациент, против которого прокуратура возбудила уголовное дело по факту вандализма, порчи и тайного хищения муниципального имущества на какую-то довольно крупную сумму. Как выразился один из экспертов:

– Вот, по крайней мере, сумма, из-за которой стоило начинать сыр-бор. А то в прошлый раз из-за дебила, умыкнувшего мешок морковки стоимостью в десятки раз меньше, чем сама судебно-психиатрическая экспертиза, такой шум устроили… Оно и понятно – показатели, отчетность.

Стали выяснять, в чем дело. Пациент давнишний, на учете черт-те сколько лет, ни в чем серьезнее, нежели выплюнуть обеденный галоперидол[10] в тарелку жены, замечен не был, и вдруг – вандал, расхититель городского имущества, да какого!

– Ну и зачем вам, милейший, двадцать одна трубка от городских телефонов-автоматов? В них же нет ценных металлов! Меди – и той кот наплакал.

– Я не собирался сдавать их в металлолом.

– А зачем же вам они?

Вот тут-то и выяснилась истинная причина раскулачивания городской телефонной сети в крупных размерах. Около полугода назад у больного на фоне относительного затишья в психосимптоматике вдруг появились голоса в голове. Да не просто голоса, а голоса покойников. Кто-то из этих людей умер давно, кто-то – не очень, но все они были так или иначе знакомы или близки нашему пациенту. Лодка критичного восприятия, идущая ко дну под столь плотным артобстрелом, продолжала подавать последние сигналы «may day» – мол, чтоб совсем козленочком не стать, пей галоперидол, на фоне его действия голоса мертвецов слышны совсем невнятно. Тут граждане усопшие и подкинули идейку: а давай, мол, телефонизируем кладбище! Нет, не всё, конечно же. Только по особым заявкам. Чей голос в голове отметился, того и подключаем. Ну, есть еще пара застенчивых товарищей, тут, дескать, мы тебе подскажем адресок абонента. Исполнять спецзаказ больной ринулся бодренько, с огоньком, и в краткие сроки город лишился пары десятков работающих уличных телефонов, а к загробной телефонной сети подключилась, соответственно, пара десятков не совсем живых абонентов. Попался наш телефонист-некромант банально: кладбищенский сторож, не вовремя решивший сделать обход владений, наткнулся на подозрительного типа, закапывавшего телефонную трубку в ямку рядом с могилой.

Разобрались, отсмеялись, описали, порекомендовали суду в качестве меры пресечения амбулаторное принудительное лечение. Осталась лишь легкая тень подозрения: похоже, дядечка выдал не все свои загробные контакты…

Генерал терапии

Предаваясь воспоминаниям студенческой поры, не могу не отметить, что ряд преподавателей, с которыми нам довелось познакомиться и чьим речам мы внимали с трепетом и благоговением (светила медицины, небожители!), были запоминающимися, яркими, неповторимыми личностями. Только сейчас, ретроспективно анализируя впечатления тех лет, понимаешь, что некоторые из их особенностей относились скорее к числу психопатологий. Но ведь учили, и как!

Запомнился, и наверняка не только мне, профессор одной из кафедр терапии. Умнейший человек, потрясающе грамотный врач, он, что называется, читал пациента с лету. Однажды, будучи в Соединенных Штатах, он, проведя несколько минут у постели сложнейшего больного, без данных лабораторных анализов и дополнительных исследований установил правильный диагноз заболевания вплоть до мельчайших подробностей и степени нарушения основных функций! К нему везли больных отовсюду, он решал сложнейшие диагностические задачи… и при этом был со странностями. Такими же яркими, как и его несомненный талант.

Профессор ходил исключительно в генеральской форме. Говорят, что раньше на этой форме красовались соответствующие погоны, но после решительного протеста, выраженного официальным письмом из Минобороны в почти матерной форме, погоны доктора заставили снять. А лампасы остались. Как и фуражка. Был как-то случай: один полковник, придя по какой-то своей надобности в клинику мединститута, был вынужден ждать своей очереди. Он вышел покурить, и тут-то на сцене и появился профессор. Сам вид личности в генеральском и без погон оказал прискорбное воздействие на расшатанную штабными учениями и карьерными пертурбациями психику офицера. А когда эта непонятного ранга личность в лампасах подошла, чеканя шаг, и доверительно отрапортовала:

«Товарищ полковник, разрешите доложить, во вверенном мне подразделении за время моего дежурства происшествий нет!» – бедный вояка чуть не проглотил свой окурок.

Определенно, у профессора присутствовали некие идеи относительно собственной генеральской миссии на передовых рубежах сражения с недугами человечества. Более того, персонал вверенной ему кафедры как-то не спешил разубеждать своего заведующего. В праздники, особенно 23 февраля, 1 и 9 мая, можно было с легким изумлением и тихой радостью (свят-свят, я в этом цирке не участвую!) наблюдать, как персонал кафедры бойким почти строевым шагом следует под сенью красного знамени в сторону ЕГО кабинета, поздравлять дорогого шефа, пламенного борца и прочая, и прочая.

К студентам профессор был суров. Сколько их получило на экзаменах «банан», исходя из собственных, недоступных пониманию обычного смертного, критериев оценки знаний – бог весть. Как-то раз он спросил студента:

– Как вы относитесь к песням Аллы Пугачевой?

– Я ее не слушаю, мне некогда, я учебой занят, – ответил тот.

– Как, вы не знаете песен Аллы Борисовны? Вы, человек, получающий всестороннее университетское образование? Это два!

Следующему студенту, слышавшему диалог, был задан тот же вопрос.

– Ну как же, конечно, слушаю и очень люблю творчество этой певицы!

– Как?! У вас, студента-медика, есть время, чтобы интересоваться еще чем-то помимо учебы? Это два!

К опоздавшим на лекцию студентам профессор относился недоверчиво-подозрительно:

– А кто-нибудь еще знает, почему она опоздала? И что там она прячет в сумочке? Вдруг пистолет или, – он делал большие глаза и губы трубочкой, – бомба?

Но сами лекции были прекрасны и познавательны, если отвлечься от личности лектора и некоторого своеобразия их подачи. На них выросло не одно поколение врачей. А особенности – ну, какая же легенда без них!

Газы!

Приходит как-то ко мне на прием семейная пара пенсионного возраста. Видно, что у супругов сохранились теплые отношения, оба проявляют друг о друге заботу, которой могли бы позавидовать многие молодые парочки. Видно, что инициатором визита явился муж и что при этом он скорее сгребет свою половину в охапку и убежит с ней куда подальше, но не даст ее в обиду. Деликатно интересуюсь причиной визита. Выясняется, что женщине стало казаться, будто соседи снизу пускают в их квартиру газ.

– Какой, природный?

Она смотрит на меня, как мать на сына-имбецила: ласково, но устало и с легкой укоризной. Выясняется, что нет, не природный, а самый что ни на есть отравляющий и в чем-то даже боевой. От этого газа она чувствует недомогание (крепкая тетенька, от газа, предназначенного для выведения из строя вражеских войск ротами и батальонами, у нее, видите ли, недомогание!), перестала спать ночами и потеряла аппетит.

– Что же вы в милицию не обратились? Или в ФСБ?

Еще один взгляд, дающий понять, что рейтинг этих организаций еще ниже моего, но пара таких вопросов – и они сравняются. Муж нарушает неловкую паузу:

– Да, собственно, мы там уже были, – легкая боль воспоминаний во взгляде, – но они посоветовали обратиться к вам.

– А как именно вы поняли, что газ поступает снизу? Про недомогание с бессонницей я все уяснил, это, безусловно, улики, это противоречит всем конвенциям и нормам международного права, но соседи снизу… Они что, в преступной организации состоят? Или с международными террористами связаны? «Аум Синрике» там, например…

Бинго! Меня не то что рублем подарили – горсткой жемчужин осыпали, такое потепление во взгляде чувствовалось физически – мол, вот! Умеет же понять несчастную жертву газового террора, когда юродивым не прикидывается! Далее разговор шел уже более доверительно и непринужденно. Да, именно секта «Аум Синрике». Да, соседи снизу сектанты, они даже глаза по-особенному щурить стали в последнее время. А догадалась просто: стала полы мыть – а в линолеуме дырочки, их глазом почти не видно (негромкий комментарий мужа с галерки: «То есть совершенно»), только если с увеличительным стеклом искать и под особым углом смотреть. И если наклониться ближе к полу, от газа начинает кружиться голова (тем же устало-любящим тоном: «Это не от газа, дорогая, это возраст и сосуды»), и это неудивительно, ведь газ нервно-паралитический.

– Ну, дорогие мои, с террористами разбираться, конечно, не в моей компетенции, вас бы на время от них в отделении спрятать, пока контртеррористическое подразделение будет делать зачистку здания. Нет? Категорически? Ну что ж… Выпишу я вам таблетки. Нет, соседей ими пользовать не надо, не такие таблетки, да и соседи не тараканы. Это для повышения сопротивляемости организма в целом и нервной системы в особенности. Да, оборонная разработка, для очень деликатных задач. Вот. Не благодарите, не надо, просто придерживайтесь схемы приема, и вы приведете меня в неописуемый восторг. И вам всего доброго.

Через пару недель они снова пришли на прием. Лица супругов светились от радости.

– Спасибо, доктор! Ваши таблетки чудесно помогают! Я снова чувствую себя человеком. Я… я СПАТЬ СТАЛА БЕЗ ПРОТИВОГАЗА!

– И я тоже, – устало-облегченно произнес муж.

Инвестируй правильно

Вопрос о сохранности денежных средств и о правильном их размещении занимает важное место в умах и сердцах не одного поколения людей. Банки, инвестиции, кубышки, паевые фонды, место под половицей или зарытый в землю сосуд, полный презренного металла, – главная идея одна: сохранить. Вопрос, можно сказать, общечеловеческий, посему нашим пациентам нет никаких причин поступать вразрез с веками сложившимся правилом поведения.

Дело было в Самаре, в женском отделении областной психиатрической больницы. Довольно поздно ночью спецбригада доставила женщину лет тридцати или около того. В сопроводительном листке мотивы госпитализации были изложены нечетко; можно было понять только, что имела место агрессия к окружающим, упорная бессонница и высказывания суицидального характера. Игорь Васильевич, заведующий отделением, не меньше часа убил на то, чтобы выяснить у пациентки, что же с ней стряслось, и из-за чего соседи вызвали психбригаду. Куда там партизанам и агентам разведки вкупе с матерыми уголовниками! Их всех можно было приглашать к нашей пациентке на семинар «Как беседовать с врачом и не расколоться»! За большие деньжищи, ибо ТАК уходить от ответов, поддерживая при этом в целом непринужденную беседу, – это надо не просто уметь. С этим, похоже, надо родиться. И, как назло, никаких сведений о родственниках, способных пролить свет на эту историю, и близко не было. Заведующий написал заявление в суд с просьбой дать санкцию и все такое, отправил и стал ждать.

Следующий день в отделении был банным. Больных в сопровождении санитарочек отправили на помывку, и доктора собрались в ординаторской попить чаю. Женский врачебный персонал очень любил Игоря Васильевича, сокрушался по поводу его худобы и всячески пытался накормить шефа какими-нибудь плюшками, пряниками и вареньем. Лицу начальствующему подобает внушительная фигура и царственная плавность движений, а Игорь Васильевич просто шустрый мух какой-то, а не зав., право слово! Где-то на середине чаепития прибежала запыхавшаяся санитарка и с порога выпалила:

– Ой, Игорь Василич, чё я вам покажу!

Выяснилось, что в процессе мытья из влагалища ушедшей в глухую несознанку пациентки выпала свернутая тугим пухлым цилиндриком пачка денег, на что одна из больных задумчиво изрекла:

– Надо же, а я всегда думала, что ОТТУДА сдачи не бывает…

Чистую и разрешившуюся от финансового бремени пациентку уже было не нужно ни о чем спрашивать. Слова лились из нее потоком, и было отчетливо видно, КАК ей становится легче от возможности с кем-то поделиться своими переживаниями. Дама поведала, что с некоторых пор за нею следят. Черные риелторы. Чтобы ее саму убить, а ее квартиру продать. Следят денно и нощно, подавая друг другу условные сигналы: то при помощи комбинаций из светящихся окошек, то посредством особой последовательности номеров на проезжающих мимо автомобилях. А недавно совсем уже обнаглели и стали переговариваться то за стенкой, то этажом ниже. Вначале она ходила к соседям, убеждала их не пускать к себе этих преступников, но потом поняла: соседи тоже состоят в преступном сговоре. Обложили со всех сторон. Вы знаете, я восхищаюсь нашими женщинами. Ее жизни что-то угрожает, ее хотят убить, и что она делает в ответ? Идет к соседям с требованием сей же час предъявить ей этих негодяев, чтобы она могла с теми разобраться! И скалку прихватывает. Вы бы так смогли? Соседи убоялись, стали на всякий случай извиняться, но набравший обороты джихад было не остановить. На вопрос доктора, а что с деньгами, больная ответила:

– Я ведь могла погибнуть! Не оставлять же им еще и деньги!

Пересчитав и сдав на хранение под опись ее накопления, Игорь Васильевич промолвил:

– На машину бы хватило. А говорят, деньги не пахнут…

Об относительности

Этот случай произошел лет десять назад, когда Автозаводский филиал амбулаторной службы психдиспансера находился еще на другом краю города. Вообще такое местоположение вполне устраивало и докторов, и уж тем более пациентов: все под боком, далеко ехать не надо, начальство черт знает где. Омрачал всеобщую благодать только один факт: если нужно было в экстренном порядке госпитализировать больного, то на ожидание спецбригады, спешащей из прекрасного далека, уходило полчаса как минимум. Нет, бывали дни вдохновения, свершений и рекордов, но все же, как правило, следовало запастись терпением и уповать на то, что биться с несогласным со своим диагнозом пациентом не придется.

На прием к моей жене пришла тетечка и с порога заявила:

– Делайте со мной что хотите, но я страшно желаю кого-нибудь убить!

– Вы не поверите, но порою я страстно желаю практически того же! – ответила доктор.

Слегка опешив и сбавив обороты, дама, тем не менее, настаивала на том, что желание ее сильно, решимость тверда, настроение ни к черту, а посему возможности поистине безграничные. Доктор сделала условный знак медсестре, та кивнула, подхватила папку ОЧЕНЬ важных с виду бумаг, которые надо ОЧЕНЬ срочно подписать, исчезла за дверью, бодрой рысью преодолела дистанцию до регистратуры, набрала номер спецбригады и сказала в трубку: «Ребята, сейчас я вас обрадую неимоверно – у нас вызов!» Доктор тем временем начала писать направление, попутно расспрашивая пациентку, чтобы та не чувствовала себя незаслуженно забытой; мы, психиатры, при служебной необходимости можем быть крайне любознательными. А как давно у вас возникла такая замечательная мысль об убийстве? Хотите ли вы убить кого-то конкретного или же это вопрос искусства (либо «привыкли руки к топору»), и кандидатура как таковая не имеет значения? Желание присутствует постоянно или возникает приступами, и если последнее, то что эти приступы провоцирует? Сами пришли к такому желанию, или «голоса» подсказали (отдельная ветка вопросов для «голосов»)? Как именно убивать будете? Куда труп денете?

Через некоторое время, продолжая отвечать на монотонные вопросы, больная жутко разобиделась. Не видя в бесстыжих глазах врача должного почтения и трепета, она начала проявлять признаки нетерпения и даже попыталась повысить голос, на что получила суровое внушение, что доктор, мол, старается не для кого-нибудь, а для ее же блага. Растущее недовольство уже грозило вывести противостояние на новый виток, как вдруг на сцене появился новый участник, изменивший весь ход дальнейших событий.

В поликлинику заявился Слава. Есть такая категория пациентов, в которых причудливым образом слились в одно целое болезнь и сволочизм личности. В таких случаях эффект обычно потенциируется, как у сочетания анальгина с димедролом. Или аминазина с реланиумом[11]. Или водки с клофелином. Пришло это чудо в прескверном настроении, поскольку было на днях выписано из отделения с добрыми напутствиями в объеме четырех кубов галоперидола деканоата в задницу (в данном случае «внутримышечно» – недопустимый эвфемизм). Циклодола[12], который нейтрализует побочные эффекты галоперидола, Славе с собой не дали, зная его токсикоманические наклонности. Вот он и пришел в поликлинику с твердым намерением циклодол получить. И ведь получил бы, чай, и мы в лесу не звери, да вот не было циклодола. Слава принял отказ на свой счет, интерпретировал его в лучших традициях кривой логики, резонерства и опоры на слабый признак и выдал аффективную реакцию с бычьим ревом и выбиванием всех дверей подряд. А вот медперсонал этот парень нехилой комплекции и близко не трогал: сказывался опыт многих, многих госпитализаций. Сопротивление быстро приехавшей спецбригаде, которая, если помните, была вызвана для жаждущей убийства пациентки за те самые полчаса до визита Славы, было оказано чисто символическое, и больного увели в машину. Медсестра крикнула вдогонку бригаде: