S-T-I-K-S. Окаянный Текшин Антон

– Попытаешься его снять и тебе хана. Своё прежнее погоняло засунь себе поглубже в жопу, отзываться только на порядковый номер. Всё! Жмых, проводи клиента в апартаменты.

Один из конвоиров толкнул в спину, и я, держась за искалеченное плечо, поковылял на выход. От химии уже успело немного отпустить, хотя ноги всё равно были какие-то ватные.

Стоило только подойти к переборке, как железная створка тут же скользнула вбок, и мы оказались в узком коридоре. Дальше пошли однообразные переходы от одного шлюза, к другому, будто по подводной лодке шли или по бункеру какому. Единственное различие – открывались они уже только после того, как Жмых проводил пластиковой картой-ключом по специальному желобу в электронном замке и набирал нехитрый код на клавиатуре. Простейшие, между прочим, меры безопасности – никакого индивидуального сканирования и прочих ухищрений.

Видимо, это как-то связано с интеллектом персонала. Все как один повстречавшиеся по пути люди походили на самых обычных, пусть и малость ухоженных, уголовников. Что же это за место такое?

Наконец, после очередной переборки, на это раз с надписью «HOLDING WARD» [ «Общая зона»], мы оказались в огромном многоярусном помещении. Центр был пуст, напоминая огромный колодец, где вместо кирпичной кладки стен располагались жилые ячейки-камеры, закрытые прозрачным стеклом. На каждом уровне имелись широкие пандусы, по которым прогуливались всё те же сизые братки с дубинками. Нашлись и носители защитных костюмов – троица любителей противогазов как раз катила кого-то на кушетке к ближайшему лифту, на пару этажей выше нас.

Тюрьма? Вот уж не думал, что здесь они есть.

– Шагай, заморыш, чего застыл? – раздражённо прошипел конвоир, снова тыча в спину. – На заход из-за тебя опоздаю!

Вроде бы так у блатных принятие пищи называется, точно не помню, да тут и свои термины могут быть. В былые времена я такого товарища скрутил бы в неприятную и унизительную позу и доставил бы в таком виде куда следует, сейчас же пришлось молча хромать, стискивая зубы.

Успею ещё ему пару ласковых сказать, надо только руку в порядок привести, а то душить неудобно будет. Не надо меня путать с обычным перепуганным попаданцем, которого тормознули на трассе в первые же часы после телепортации, я сюда, можно сказать, сам дошёл. А значит, и выйду сам, когда разберусь, как это сделать.

За прозрачными стеклами скрывались четырехместные камеры, похожие скорее на больничные палаты, с недовольными пациентами в пижамах, провожающих злобными взглядами каждую фигуру снаружи. Мне тоже выдали подобное одеяние, вызвавшее невольную усмешку, и погнали в душевую кабину. Там я в который раз едва не заорал от боли – неожиданно со всех сторон избитое тело окатило плотными горячими струями, смывая грязь и пот. Если бы не рвущая сознание боль в плече и ноющие ноги, пожалуй, процедура даже понравилась бы. Добротный камуфляж, в котором я провёл всего сутки, сизые упыри забрали, и я снова вернулся к своим истокам. Разве что ткань у этой пижамы оказалась чуть получше, а цвет – бледно-оранжевый.

Облачившись согласно местным традициям, я, наконец, оказался в своём номере, где коротали время трое мужчин. Кровати стояли в один ярус, тумбы или прочая мебель отсутствовали, имелся лишь открытый пластиковый унитаз за ширмой в дальнем конце комнаты. Однозначно – три звезды, не больше.

– С прибытием на Ферму «Крайтон»! – оскалился Жмых, вталкивая меня внутрь.

Сервис тоже на троечку – только сейчас мне сказали название этого гостеприимного места. Так в жалобную книгу и запишу.

– А почему Ферма-то? – решил я всё же спросить у конвоира, но тот уже закрыл за моей спиной прозрачную дверь, толщиной в пару сантиметров.

Я постучал костяшкой по гладкой поверхности – глухо. Пластик или плексиглас, поди так на глаз разбери.

– Ферма, потому что нас тут забивают, – ответил один из пижамников на повисший в воздухе вопрос. – А официальное название – пункт временного содержания чего- то там. Неважно, в общем.

Он оказался стриженным худощавым азиатом лет под сорок, с широким лицом и узкими миндалевидными глазами. Но говорил чисто, без акцента. Москвич, что ли?

– В каком смысле, забивают? – перво-наперво уточнил я.

– Как скот. У внешников наши органы на вес золота, ты не в курсе что ли?

– Чего-о?!

– Ясно, свежак, – угрюмо заключил второй обитатель палаты – заросший по глаза детина, с татуировками на запястьях.

Этот точно мог бы на кулачках с Кирпичом силушкой померяться, хоть и выглядел он болезненно. Бледная кожа, круги под глазами – что-то это мне напоминает…

– Давно здесь? – со вздохом спросил азиат.

– Чуть меньше недели, – прикинул я, и вернулся к насущному. – Так что там с органами?

– Их вырезают. Периодически.

– На кой чёрт?! Незаконная трансплантация, что ли?

– Ой, мра-а-ак, – печально протянул азиат. – Тебя как звать-то? Алёша, небось, какой-нибудь?

– Полоз меня зовут, – жёстко ответил я. – Крёстный мой – Декан, только вот сгинул он практически сразу, не объяснив мне нифига. И если тебе это кажется смешным, то давай разговор сворачивать. Нет настроения что-то.

– Значит, продвинутый немного, уже легче, – примирительно ответил широколицый. – А то рассказывать с самых основ дело неблагодарное, никто этого не любит. Многие вообще брошюрку для таких вот печатают, чтоб не чувствовать себя попугаем. Меня звать Шумахер, почему так – долгая и скучная история. Этот вот угрюмый товарищ – Сыч, он у нас за старшего.

Заросший мужик кивнул и откинулся на подушки, проворчав:

– Тише бубните. Я спать собираюсь.

– И последнего нашего сокамерника, – улыбнулся азиат, указав на третьего узника, даже не приподнявшегося с кушетки. – Зовут Похер. Прошу любить и…

– Шумахер, твою же мать, узкоглазую! – раздалось на всю камеру. – Заманал уже! Покер я, придурок ты нерусский! Радуйся, что встать не могу…

– Если я ща встану, ты и дышать разучишься, – пообещал Сыч. – Затихли все.

– Ну чего он…

– Ну, раз ты Покер, – хитро прищурился Шумахер. – То ответь, что кого кроет – флеш или фулл-хаус?

– Конь калмыцкий твою маму кроет!

– Вот о чём и речь, – совершенно не обидевшись, хмыкнул азиат. – Так и бывает с теми, кто себе имя сам придумывает. Ладно, со знакомством покончили. Давай к оградке поближе, а то, не ровен час, Сыч и правда встанет.

Мы устроились у прозрачной стены, за которой, не спеша прогуливались надзиратели с дубинками.

– Скажи мне кто, что я окажусь в тюряге, где сидят приличные люди, а охраняют их конченые уркаганы, плюнул бы тому в лицо, – признался мой собеседник после долгой паузы, пока мы наблюдали за жизнью снаружи.

Снова показались аквалангисты с каталкой, но уже с противоположной стороны колодца, метрах в сорока от нас. Пациент им попался беспокойный, умудрившийся, дёргаясь в путах, сбросить с себя белоснежную простыню. К каталке подскочили «сизые» и мигом угомонили бунтаря дубинками.

Шумахер скривился, как от зубной боли.

– Твари…

– Расскажи мне о них, – попросил я.

– Пожалуй, с этого и начнём. Интернета с телевиденьем здесь нет, даже книги не выдают, остаётся только рассказывать новичкам, как же им не повезло. Видишь этих уродов в презервогазах? Это внешники и есть. Жители, как ни странно, Внешки – самой окраины обитаемых земель Улья. Он же Стикс, он же Беспросветная Жопа, называй, как хочешь. В отличие от нас, иммунных, вирус для большинства из них смертелен, вот и мыкаются в резине, дабы чего не подхватить. Пока всё понятно?

– Вроде бы да, вот только откуда они все? Тоже провалились?

– Каждый из своего мира. Тех, которые нашли сюда дорогу.

– Мира?!

– А, так ты и про мультивселенную не знаешь?! – спохватился Шумахер. – Ну, так лови подачу в девственный мозг – реальностей бесконечное множество, иногда похожих, иногда совсем разных. Вот оттуда все сюда и сыплются, как в отстойник.

– Хочешь сказать, что ты не с Земли? – не поверил я.

– С Земли, конечно, просто с чуть другой версии, чем твоя, родная. У кого-то Российская Империя до сих пор цветёт и пахнет, кто-то прям с первомайского советского митинга прилетает, а некоторые утверждают, что у них там диктатура и тоталитаризм махровый. Хотя различия могут быть и совсем мелкие – типа не тот автор на учебнике по математике. Двух совсем уж одинаковых миров найти трудно, да их, мне кажется, и не существует.

От такой информации голова чуть не закипела, но нечто подобное я уже испытывал во время встречи с Деканом, даже пульсирующее болью плечо принялось понемногу отпускать. Пошло на этот раз легче. Хотя бы стало ясно, откуда ноги растут у странных дат в деревне.

– Ладно, пусть так, – кивнул я. – Почему же внешники не перезаражались, когда впервые в ваш Улей не попали?

– Может и отъехал из них кто, поди теперь узнай, – пожал плечами азиат. – Но есть существенная разница между кораблекрушением и десантом. Весь фокус в том, что они в свои мирки спокойно возвращаются обратно. Как – хрен его знает, но факт доказан. И сразу предвижу самый популярный вопрос – вернуться хотя бы в чужую реальность не получится, ты хоть иммунный, но всё равно заражён, и это не лечится. Сечёшь, о чём я?

– Тому миру настанет конец.

– О, соображаешь! Поэтому те из внешников, кому посчастливилось заиметь иммунитет, сидят здесь безвылазно. К своим-то их уже не пускают. Таких, правда, совсем немного – считанные единицы, живут они в достатке и греют задницы исключительно на руководящих должностях. А не то совсем бы тут с мотивацией плохо стало.

– Так они все иностранцы?

– Это по-всякому, и русские даже попадаются. Миры-то разные. Но в нашем регионе преимущественно представители Европы и Северной Америки масть держат. На втором месте по популярности – центральная Азия.

– А охрана, получается, из местных?

– Ну да, их у нас мурами называют. Шестёрки внешников, на них вся грязная работа. Но, между тем, к ним так просто не попасть – нужно быть в прежней жизни лютым зеком, в крови по локоть. Смертность у них повышена, не без этого, но кандидатов полно всегда – никому ж не хочется быть добровольным донором.

При этих словах Шумахер против воли вздрогнул, видимо, припомнил не очень приятный эпизод.

– Так зачем же внешникам наши органы? – вернулся я к болезненной теме.

– Фармацевтика, мать её химию, – вздохнул азиат. – Мы для них святой Грааль и философский камень в одном флаконе. Иммунный же не болеет ни хрена и любую несмертельную рану может залечить, дай только срок. Вот они и наблатыкались безопасно извлекать из нашего ливера необходимые ферменты, на основе которых варганят свои лекарства… От всего.

Да уж, вот это новости. Думал, что попал в тюрьму, а тут, скорее, концлагерь с медицинским уклоном. Действительно – ферма, лучше не скажешь.

– И часто они вас потрошат?

– Не вас, а нас, – поправил Шумахер. – Тебя завтра того… Да не дёргайся ты, обследуют для начала и подберут индивидуальную программу. Вряд ли вырежут сразу чего – больно ты тощий, даже для новичка. Болел там, что ли, у себя?

– В точку, умирать ехал на «скорой».

– Ну, поздравляю с новой жизнью! С живцом и прочим здесь не жадничают, благо он им без надобности. Поправишься быстро, массу наберёшь, а потом и под нож можно… Лишь бы у тебя способность какая полезная резко не прорезалась, а то могут и в разделочную сразу от греха подальше определить.

Проклятье, как же я многого не знаю…

– Что ещё за способность?

– У всех иммунных в первые дни проявляется нечто… Вроде дара, если с живцом проблем не было. Со временем эта способность улучшается, если долго проживёшь или горох регулярно употреблять будешь. У всех сначала она строго одна одинёшенька, новые же открываются либо со временем, либо с помощью жемчуга. И его, и горох извлекают из матёрых заражённых, так же как и спораны. Понятно?

– Да, – кивнул я. – А какие именно способности появляются?

– Кому как повезёт, – развёл руками Шумахер. – А бывают они самые разные, изредка востребованные, но чаще всего – бесполезные и смешные. Так что не думай, что все тут сплошные супергерои из комиксов. У тебя-то что-нибудь странное приключалось в последнее время?

– Если не вспоминать, что меня перебросило в отстойник мультивселенной, – уточнил я. – То мне удалось почувствовать приближение довольно серьёзного перерождённого. Потом ещё раз, хоть и тварь была слабее. Это считается?

– Тонкий сенс… – задумчиво пробормотал азиат, почесав подбородок. – А ничё так, вдвойне обиднее здесь сгинуть. Мог бы неплохие деньги на рейдах зарабатывать.

– То есть это и есть моя способность? Что-то вроде экстрасенса?

– Ну да, есть чем гордиться. У меня вот «зелёная ладонь» – нет, не то, что ты подумал, извращенец, это когда прикосновением человек убыстряет развитие растений. Недозрелый плод, опять же, в руке могу спелым сделать. Мечта мелиоратора, в общем.

– Ничего себе! – присвистнул я, прикинув, какие деньги он мог зашибать на прежней Земле. – А у Сыча и Покера?

– Похер считает в уме, как заправский калькулятор, а наш старшой видит в темноте лучше, чем днём, до сих пор не пойму, как он Филином не стал.

– Ну, ты тоже не Мичурин вроде.

Азиат тихонько хмыкнул, тряхнув головой.

– У вас-то гонщик Шумахер имелся? Вот! А у меня – нет такого. Но это никого не волновало, когда я, будучи таким же свежаком, как и ты, вылетел на дорогом авто с салона прямо на трейсерскую группу, с матёрым мертвяком на хвосте. Те, кто жив после той заварухи остался, так меня дружно и окрестили.

– Трейсеры это кто?

– Охотники на мутантов, – пояснил азиат. – Ты бы им о-о-очень пригодился, со своим-то специфичным даром.

– Ну да, в этом я немного соображаю, – скромно признался я, и, припомнив недавние события, спросил. – А некто Кирпич тебе знаком? Этот парень как-то сделал свой кулак похожим на кусок мрамора, как таких называют?

– Ублюдки, вот как их называют, – зло сплюнул Шумахер. – Живой, падла, вернулся… Думал – грохнули его. Они тут на пару с Синим здешние бугры, даже не знаю, кто из них хуже. А кого ещё успел увидеть?

– Кроме безликих солдат и мелких отморозков, – начал я перечислять. – Разве что женщина-внешник, все перед ней на цыпочках ходили, даже твой пресловутый Кирпич.

– Доктор Стерва… – изумлённо протянул мой собеседник. – Ну, ты и везучий! Со знаком минус, правда…

– Её правда так зовут?

– Нет, конечно, – хекнул азиат. – У внешников обычные имена, им кликухи ни к чему, они не принадлежат к этому миру. Она Стелла как-то там «-ски», не помню точно. Боченски, Ковальски? В общем, не суть. Доктор Стерва здесь одна из ведущих специалистов, увидеть её в Приёмнике – плохая примета. Обычно те из новичков, что попали именно на неё, долго на ферме не задерживаются… Извини.

– Да ладно, мне всё равно у вас тут не нравится, – отмахнулся я.

Мы ненадолго замолчали, думая каждый о своём.

Наконец-то всё стало понемногу проясняться. Вот только особой радости от того, что узнал сегодня так много нового, у меня не возникло. Достаточно вспомнить, что со мной в скором времени сделают.

– Как часто нам под нож?

– Всё индивидуально, – пожал плечами Шумахер. – Но долго такое издевательство организм всё равно терпеть не может, циклов десять-пятнадцать максимум. Начинаются проблемы, вот как у Похера, хотя у него всего восемь операций за спиной. И девятая, походу, будет последней. Да и долго сидеть на попе ровно мы не можем – у кого регенерация выше среднего, того трясучка доканывает.

– Ты же говорил, мы ничем не болеем? – напомнил я.

– Только если соблюдаем положенный этим миром режим – пьём живец и время от времени шаримся по кластерам. А здесь стаб, хоть и махонький, поэтому после длительного пребывания начинается мандраж, вот как у тебя. Если забить на симптомы, можно поиметь проблем. Естественно, ты ни черта не понял, что я сейчас сказал, верно?

– Угадал.

– Ох, как всё запущено… Как же ты выжил-то, везунчик?

– Я бы не стал себя так называть.

– Ну, раз сюда попал, то возможно и ты и прав, – азиат зевнул и потёр глаза. – Уморил ты меня, надо отдыхать ложиться, скоро свет погасят. Ну ладно, кратенько, раз ты быстро на лету схватываешь. Окружающий нас мир напоминает пчелиные соты, поэтому много кто вполне оправданно называет его Ульем. Каждый участок-сота имеет строгие границы, а вот площадь у них произвольная – это кластеры и есть. Время от времени там происходит перезагрузка, всё заволакивает вонючим туманом, и хлоп! Появляется кусок чужого мира, со всем, что там находилось в момент переноса. И начинается обычная такая возня – кто-то кого-то жрёт, кто-то мародёрит, а остальные грабят и убивают всех, кто на глаза попадётся. Пока всё ясно?

– Более чем. Я встречал резкую смену ландшафта, и как раз не мог понять, что это такое. Получается, здесь везде такая чехарда?

– Не совсем. Внешка-то она потому так и называется, что граничит с такими дрянными участками, жить на которых нельзя от слова – совсем. Это окраина обитаемых земель, за ней жизни нет. Дальше царит вечная чернота, где зазеваешься – и станешь обсидиановым памятником самому себе, а потом вовсе рассыплешься кучкой праха. Обитаемые же кластеры бывают трёх видов – быстрые, стандартные и долгие, это от времени всего цикла зависит. Попадаются и такие, на которых перезагрузка происходит настолько редко, что ждать её можно десятилетиями, а можно и вовсе не дождаться – это те самые стабы. Понимаешь, тут вот какое дело – оказаться в перезагружающемся кластере, такого даже врагу не пожелают. В лучшем случае просто умрёшь, а в худшем… Ну не будем об этом, на ночь глядя. Стабы тем и хороши, что в них можно относительно безопасно строиться и жить, не всё же время наперегонки со смертью бегать. Но сидеть там безвылазно тоже не получится – через некоторое время организм начинает барахлить, пока не отказывает совсем. Лекарство простое – снова выйти на большую дорогу. Вот так и живём, как белки в горящем колесе.

– Да уж, будет о чём ночью поразмыслить, – потёр я подбородок здоровой рукой. – Ты кто по профессии, не преподаватель ли часом?

– Не, – хмыкнул Шумахер. – Окончил, правда, питерскую Чернильницу, но работал в автосалоне – дорогие тачки лохам толкал.

Наш разговор прервал оживший интерком под потолком, который я сначала и не заметил:

– Внимание, отбой!

Я задрал голову и увидел небольшую камеру слева от динамика, угол обзора которой охватывал большую часть помещения. Какие же предусмотрительные здешние живодёры, однако. Интересно, у них на мониторах один из местных «сизых» сидит или грамотный человек?

Яркий свет в камере плавно начал тускнеть, как в вагоне поезда, но до полной темноты так и не добрался. Я пожелал словоохотливому Шумахеру спокойной ночи, дохромал до оставшейся пустой кровати и рухнул на матрас. Плечо всё ещё пульсировало болью, но мне сейчас было не до него. Нужно переварить свалившуюся на меня гору информации и придумать, как отсюда свинтить до того, как мне отрежут что-нибудь из нужного.

По палате разнёсся громкий храп – это Сыч, наконец, убрал подушку с лица, и перевернулся на спину. Всегда везло мне на таких соседей.

Я какое-то время задумчиво наблюдал сквозь стекло за бредущими на пересмену надзирателями, но, видимо, химия не прошла для организма даром – сморило и меня.

На этот раз кошмаров избежать не удалось. Сначала за мной кто-то гнался по тёмным бесконечным коридорам, затем я оказался в стерильной операционной, связанным и беспомощным. Сколько бы я ни дергался в путах, меня все плотнее прижимало к хирургическому столу, окружённому людьми в больничных масках. От адреналина кровь застучала в голове, а между тем одна из фигур, вооружившись блестящей пилой, склонилась надо мной, выбирая место, с которого лучше начать. Понимая, что второй попытки уже не будет, я рванулся душой и телом прочь…

И провалился в густую, липкую черноту.

Но способность мыслить на этот раз осталась со мной. К тому же, и места оказались знакомые – здесь мне уже довелось однажды побывать. Со всех сторон на меня злобно вытаращились немигающие алые глаза, будто я ненароком громко испортил воздух.

«Чего вы от меня все хотите!?»

Внезапно до меня дошло, что это не сон. Я прекрасно помнил себя, осознавал, что лежу на кушетке посреди современного концлагеря, но проснуться никак не мог. Что за бред, у меня снова обморок?

Глаза понемногу вроде бы стали приближаться. Не знаю, в темноте, подсвеченной лишь алым, трудно было судить о расстояниях, но они явно стали больше. Пронзительно заныло в затылке, как тогда, в деревне, когда за мной по пятам шла перерожденная тварь. Неужели…

Но тут меня, наконец, выплюнуло на свет божий, как косточку от вишенки – далеко и без мякоти. Я очнулся весь мокрый от холодного пота, сердце истошно колотилось об рёбра, а на губах стоял отчётливый привкус крови, стекающей из носа. Зато мерзкое ощущение в затылке принялось понемногу стихать.

– Подъём! – взревел интерком.

И тут же пронзительно вспыхнул свет, выжигая привыкшую к полутьме сетчатку глаз.

– Да вашу ж мать, ублюдки!

Сыч безуспешно тёр слезившиеся глаза, сев на кровати. Покер продолжал лежать, лишь набросил простыню на голову, а вот Шумахер поднялся и, как ни в чём не бывало, приступил к простенькой гимнастике. Я тоже сел, наклонившись вперёд, и попытался остановить кровотечение. Жаль, из подручных средств ничего не было, так что я опять умудрился испачкать пижаму. В лучших своих традициях.

– Эй, чего это с тобой? – подскочил ко мне Шумахер.

Ответить я не успел. Дверь, ведущая наружу, бесшумно распахнулась и в камеру заскочила парочка надзирателей.

– Что за юшка, кто разрешил махач!?

– Никто, он сам! – испуганно заверещал Покер с кровати, хотя на него подумали бы в последнюю очередь.

– Захлопнись, лежак, – уже спокойней произнёс «сизый», приближаясь к моей кушетке с расчехлённой дубинкой. – Эй, тринадцать-семьдесят три, кто тебе вшатал?

– Давление подскочило, – совершенно честно признался я. – У меня так бывает.

Надзиратели переглянулись, и тот, что постарше, пожал плечами:

– Лепилы разберутся. На выход!

За дверью нас поджидала уже знакомая каталка с ремнями-фиксаторами и парочка внешников в защитных костюмах. Я покорно лёг в ложе, поморщившись от прострелившего болью плеча, когда меня пристёгивали, и поехал к лифту. Лишь отметил про себя, что товарищи иностранцы предпочитают без особой нужды в камеру не заходить.

В просторную кабину мы забились впятером, но стоило нам опустится, как надзиратели нас покинули. На нижнем уровне оказалась своя охрана – затянутые в боевые скафандры бойцы, вооружённые ухватистым пистолетом-пулемётом, отдаленно напоминающим бельгийский P-90. Один из них и сопровождал каталку до конечного пункта поездки – нескольких смежных отсеков, забитых медицинским оборудованием под завязку.

Меня попросили раздеться и заполнить для анализов несколько ёмкостей в тесном санузле, после чего последовал внушительный забор крови и самое неприятное – срезание кусочка кожи на руке. Получившуюся рану обработали и поставили капельницу, после которой у меня, наконец, перестало дёргать повреждённое плечо, а по тёлу разлилось приятное тепло. На некоторое время меня оставили в покое и всё та же парочка внешников наблюдала, как быстро восстановится повреждённый кожный покров.

Не спорю, здорово ощущать себя бессмертным Дунканом Маклаудом, чьи раны затягиваются на глазах, но радость несколько преуменьшало то, что регенерацию здесь будут использовать по полной программе. Снова и снова, пока не выпотрошат меня полностью.

Ну, уж нет! Не получится отсюда сбежать – живым я им точно не дамся.

Последним пунктом обследования шла странная установка, похожая на противоестественную помесь кабины для солярия и МРТ, где пришлось лежать около двадцати минут в костюме Адама. Даже пластиковый напульсник с личным номером на это время сняли.

Получившийся результат сканирования озадачил вивисекторов и они, судя по звукам, задействовали гарнитуру. Мне же не оставалось ничего другого как лежать и ждать появления более компетентных специалистов.

Доктору Стерве я практически не удивился, а вот она напротив – не ожидала встречи и сходу отчитала неразумных коллег, побеспокоивших её по пустякам. Но показания, что они ей успели подсунуть, похоже, удивили и её. Минуты две происходил оживлённый спор, в котором большую часть времени говорила именно женщина, после чего тот из внешников, кто немного владел русским, спросил:

– Тринадцать-семьдесят три, чем ты болеть?

– Злокачественная опухоль в затылочном отделе головного мозга, – припомнил я. – Как там по-медицински диагноз звучал, не помню.

Толмач перевёл мои слова остальным. Доктор Стерва удовлетворённо хмыкнула и ледяным тоном изрекла:

– Idiots, he hasn`t recovered yet! [Идиоты, он просто ещё не восстановился!]

Меня извлекли из саркофага и выдали свежий комплект больничной одежды, не забыв снова защёлкнуть браслет на запястье. Раздражённая женщина покинула отсек, выговорив напоследок двум смущённым аквалангистам всё, что она о них думает.

Обратно каталку сопровождал один-единственный внешник, погружённый в нерадостные мысли. Даже код на панели у него получилось правильно набрать лишь с третьего раза.

В общей зоне за время нашего отсутствия ничего не изменилось. Всё та же парочка «сизых» надзирателей встретила нас по прибытии, сопроводив до самой камеры, где мне вручили пластиковую бутылочку с живцом и оставили в покое.

Плечо давно уже перестало ныть, срезанный участок на руке затянулся новой розовой кожей, так что можно смело заявлять, что отделался я лёгким испугом. На этот раз.

Но спокойно поваляться на кровати, погрузившись в тяжёлые размышления, не дали мои новые сокамерники. Стоило только надзирателям отойти от прозрачной двери, как рядом приземлились Сыч и Шумахер. Оба напряжённые, с хмурыми лицами, как обычно бывает у мужиков перед дракой. И вряд ли они в моё отсутствие успели поссориться между собой.

После тяжёлой мхатовской паузы тишину нарушил Сыч:

– Слышь, Полоз, или как тебя там, мы хоть и не на хате в настоящей зоне паримся, но брехливых здесь тоже не слишком уважают…

О как, не успел тут и суток пробыть, а уже что-то предъявляют. Ничего у людей не меняется.

– Обоснуй свои слова, – спокойно ответил я.

– Ты утверждаешь, что новичок, всего неделю в Улье, – веско проговорил мужик. – И когда тебя честно спросили, открылась ли твоя способность, сказал, что чувствуешь заражённых. Сенс типа.

– Всё верно, так в чем проблема?

Сыч нехорошо улыбнулся. Настолько нехорошо, что мне невольно захотелось нашарить рукой чего-нибудь потяжелее, ибо не гожусь я такому верзиле в спарринг-партнёры – килограмм на тридцать разница.

– А скажи-ка мне тогда, сенс Полоз, – процедил он, не переставая скалить зубы. – Куда это ты исчезал сегодня ночью?