Падение титана, или Октябрьский конь Маккалоу Колин
– Да.
– Тогда готова ли ты компенсировать евреям и метикам их финансовые потери?
– Готова, если они не будут тебе мешать, Цезарь.
Симеон встал, низко поклонился.
– Великая царица, – сказал он, – в знак твоего благоволения не одаришь ли ты нас, евреев и метиков, еще одной привилегией?
– Какой, Симеон?
– Александрийским гражданством.
Последовала длинная пауза. Клеопатра сидела, спрятавшись за своей экзотической маской. Глаза прикрыты медно-зелеными веками, жезл и плеть на груди то вздымаются, то опадают в такт дыханию. Наконец блестящие красные губы открылись.
– Я согласна, Симеон и Дарий. Александрийским гражданством будут наделены все евреи и метики, прожившие в этом городе больше трех лет. К тому же вы получите финансовую компенсацию за потери, которые понесете в этой войне. А еще каждый еврей или метик, взявшийся за оружие, чтобы меня поддержать, может рассчитывать на награду.
Симеон вздохнул с облегчением; остальные пятеро нерешительно переглянулись, не веря своим ушам. Наконец-то они получат то, в чем им отказывали веками!
– А я, – сказал Цезарь, – добавлю еще римское гражданство.
– Цена более чем справедливая. Мы согласны, – просиял Симеон. – Более того, чтобы доказать нашу лояльность, мы будем охранять побережье между мысом Лохий и ипподромом. К нему, правда, нельзя подойти на больших кораблях, но у Ахиллы много маленьких лодок, он может использовать их. А позади ипподрома, – пояснил он Цезарю, – начинаются болота Дельты Нила. Такова воля Бога, а Бог – наш лучший союзник.
– Вот и прекрасно, – сказал Цезарь. – Прошу, угощайтесь.
Клеопатра поднялась.
– Фараон вам больше не нужен, – сказала она. – Хармиона, Ирада, помогите мне спуститься.
– О, избавьте меня от всего этого! – простонала она, как только вошла в свои покои.
Прочь сандалии, прочь нелепая накладная борода, прочь тяжеленный золотой воротник! Кольца, браслеты и ожерелья посыпались на пол. Испуганные служанки стали их подбирать, косясь с подозрением друг на друга. Велик соблазн присвоить вещицу, но и кара за то велика. Клеопатра сидела, пока Хармиона и Ирада с трудом снимали с нее огромную двойную корону. Под золотом и эмалью та была сплошь деревянной, с выдолбленным в основании углублением, идеально повторявшим форму черепа Клеопатры, чтобы ни при каких обстоятельствах не сползти с ее головы. Двойная страховка, и тяжесть тоже двойная.
Вдруг Клеопатра увидела красивую египтянку в платье храмового музыканта, радостно вскрикнула и упала в ее объятия:
– Таха! Таха! Моя мать, моя мать!
Хармиона и Ирада ворчали, что изомнется накидка, расшитая бисером, но Клеопатра их не слышала. Она обнимала и целовала Таху.
Ее родная мать была доброй и милой, но всегда слишком занятой, чтобы проявлять к дочери нежные чувства. Клеопатра ее не винила, ведь она и сама росла в ужасной атмосфере александрийского дворца. Митридат Великий выдал свою дочь Клеопатру Трифену за Птолемея Авлета, незаконного сына Птолемея Сотера, прозванного Латиром. Она родила ему двух дочерей, Беренику и Клеопатру, но сыновей у нее не было. У Авлета была сводная сестра, еще ребенок, когда Митридат заставил его жениться на Клеопатре Трифене, но это было тридцать три года назад, и сводная сестра выросла. Однако, пока Митридат Великий был жив, Авлет не смел и помыслить о расторжении брака; ему оставалось лишь ждать.
Когда Беренике исполнилось двенадцать лет, а маленькой Клеопатре пять, Помпей Великий положил конец благоденствию Митридата Великого. Тот бежал в Киммерию и был убит одним из своих сыновей (тем самым Фарнаком, который сейчас вторгся в Анатолию). Авлет тут же развелся с Клеопатрой Трифеной и женился на своей сводной сестре. Но дочь Митридата была прагматичной и проницательной. Ей удалось остаться в живых, и она продолжала жить во дворце со своими двумя дочерьми. Новая же супруга родила Авлету еще одну дочь, Арсиною, и наконец двоих сыновей.
Береника достаточно подросла, чтобы присоединиться к взрослым, а Клеопатру оставили в детской. Ужасное место. Потом, когда трон под Авлетом зашатался, мать послала маленькую Клеопатру в Мемфис, в храм Птаха. И она вошла в мир, совсем не похожий на дворец в Александрии. Прохладные известняковые здания в древнеегипетском стиле, теплые материнские руки. Ибо Каэм, верховный жрец Птаха, и его жена Таха приняли девочку в свою семью. Они научили ее разным языкам – двум видам египетского, арамейскому, еврейскому и арабскому, научили ее петь и играть на большой арфе, научили ее всему тому, что нужно было знать о Египте Нила, о могущественном пантеоне его богов, во главе которых стоял бог-создатель Птах.
Сексуальные извращения и пьяные оргии усугубляли недовольство Александрии Авлетом. Он сел на трон после смерти своего законного сводного брата, Птолемея Одиннадцатого, не оставившего наследников, но оставившего завещание, в котором отдавал Египет Риму. Таким образом, Рим вышел на первый план, что вселяло ужас. В годы консульства Цезаря Авлет заплатил шесть тысяч талантов золота, чтобы Рим узаконил его права на трон. Это золото он украл у Александрии. Ибо Авлет не был фараоном и не имел доступа к сказочным богатствам, хранившимся в подвалах Мемфиса. Плохо было то, что доход Александрии принадлежал александрийцам, которые настаивали, чтобы правитель выплатил им долг. Времена были тяжелые, цены на продукты росли, осложнения отношений с Римом становились опасными. Авлет не придумал ничего другого, как девальвировать александрийскую монету.
Это стало последней каплей, переполнившей чашу народного гнева. Толпа кинулась во дворец. Тайный туннель дал возможность Авлету бежать морем, но… без единого сестерция в кошельке. Александрийцев это не волновало, они заменили Авлета его старшей дочерью Береникой, а ее мать, Клеопатру Трифену, удостоили равных с ней прав. Ситуация во дворце изменилась. Вторая жена Авлета и все его отпрыски вынуждены были уступить царицам из рода Митридата.
А маленькую Клеопатру вызвали из Мемфиса. Ужасный удар! Как она плакала, покидая Таху, Каэма и тихую, спокойную жизнь, полную любви и ученых занятий возле широкого синего Нила! Атмосфера александрийского двора стала хуже, чем когда-либо. В свои одиннадцать лет Клеопатра опять попала в детскую, которую ей пришлось делить с кусающимися, царапающимися и вечно дерущимися маленькими Птолемеями. Арсиноя была самой вредной, она все твердила, повторяя чьи-то слова, что Клеопатра для них недостаточно хороша. В ней слишком мало крови Птолемеев, и к тому же она внучка старого негодяя-царя, лет сорок наводившего на Анатолию ужас, но в конце концов получившего по заслугам. Его сломил Рим.
Клеопатра Трифена умерла через год после того, как взошла на трон. Береника решила выйти замуж. Но Рим этого не хотел. Красс и Помпей все еще планировали аннексию, подстрекая к этому правителей Сирии и Киликии. Где бы Береника ни пыталась найти мужа, Рим уже спешил впереди, запугивая кандидатов и вынуждая их отказаться от весьма заманчивых перспектив. Наконец она обратилась к своим родственникам по линии Митридата и среди них нашла себе жениха, некоего Архелая. До Рима ему не было никакого дела, и он поехал в Александрию и женился на Беренике. В течение нескольких дней они были счастливы. Потом Авл Габиний, правитель Сирии, вторгся в Египет.
Ибо Птолемей Авлет не тратил попусту времени в ссылке, а пошел к римским ростовщикам (в том числе и к Рабирию Постуму). Набрав у них денег, он заявил о своей готовности вручить десять тысяч талантов серебром любому, кто поможет ему вновь сесть на египетский трон. Габиний согласился и направился с войском в Пелузий. Авлет, разумеется, был рядом с ним. И еще один незаурядный и совсем еще молодой человек – командующий конницей Авла Габиния, двадцатисемилетний римский аристократ Марк Антоний.
Тогда Клеопатра не увидела Марка Антония. Как только Габиний пересек границу Египта, Береника отослала ее к Каэму и Тахе в Мемфис. Царь Архелай собрал армию с намерением драться, но ни он, ни Береника не знали, что Александрия не одобряла их брак. Еще один Митридат на троне никому не был мил, поэтому Архелая в походе убили, что положило конец египетскому сопротивлению. Габиний вошел в Александрию и снова посадил Птолемея Авлета на трон. Тот казнил свою дочь Беренику еще до того, как Габиний покинул город.
Клеопатре в те дни было четырнадцать лет, Арсиное – восемь, одному маленькому Птолемею было шесть, другому только что исполнилось три года. Чаша весов склонилась в их сторону. Вторая жена и вторая семья Авлета вновь оказались на высоте. Понимая, что Клеопатру в Александрии убьют, Каэм и Таха не отпускали ее от себя, пока Авлета не доконали собственные пороки. Александрийцы не хотели видеть Клеопатру на троне, но верховный жрец Птаха был главой египетской религии в течение уже трех тысяч лет, и Каэм знал, как следует поступить. А именно сделать Клеопатру фараоном, прежде чем она покинет Мемфис. Если она вернется в Александрию как фараон, никто не посмеет тронуть ее. Ни какой-то Потин, ни Теодат, ни Арсиноя. Ибо у фараона был ключ от подвалов с сокровищами, доступ к неограниченному запасу денег, и фараон был богом в Египте Нила, откуда поступало продовольствие для Александрии.
Главным источником царских доходов была вовсе не Александрия, а Египет Нила – земля, где с незапамятных времен правили полновластные владыки и где фараону принадлежало решительно все: поля, посевы, животные, птицы, пчелы (как дикие, так и домашние), строения, все производство и все продовольствие. Только производство льняного полотна, находившееся в ведение жрецов, он контролировал не в полной мере. Треть дохода получали производители этой тончайшей в мире ткани, походившей на чуть затуманенное стекло. Нигде, кроме Египта, не умели так плиссировать лен и красить в такие волшебные цвета. Нигде, кроме Египта, не было это полотно таким ослепительно-белым. Еще один уникальный источник дохода – бумага. Папирус в избытке рос в Дельте Нила, и его владельцем, естественно, был фараон.
Поэтому доход фараона превышал двенадцать тысяч талантов золота в год. Доход шел в два фонда – общественный и личный. По шесть тысяч талантов в каждый. Из общественного фонда фараон платил правителям, чиновникам, стражам порядка, армии, флоту, ремесленникам и крестьянам. Даже когда Нил не разливался, общественных денег хватало, чтобы закупать зерно в других землях. Личный фонд принадлежал только фараону для удовлетворения его желаний и потребностей. Фараон владел золотом, драгоценностями, порфиром, черным деревом, слоновой костью, специями и жемчугом. Флот, что плавал к мысу Горн за всем этим, тоже принадлежал фараону.
Неудивительно, что все Птолемеи жаждали получить этот титул. Ибо Александрия была совершенно отделена от Египта. Хотя царь и царица забирали львиную долю ее налогов, они не владели имуществом Александрии, будь то корабли, стекольные мастерские или торговые компании. И они не обладали титулом, дающим им право на землю, на которой стояла Александрия. Город был основан Александром Великим, считавшим себя греком, но на все сто процентов являвшимся македонцем. Толкователь повелений фараона, писец и управляющий казной собирали весь общественный доход Александрии и большую его часть пускали на удовлетворение собственных нужд, используя для этого систему привилегий и прерогатив, которые давала служба во дворце.
Мемфисские жрецы Птаха, пережившие многое при Ассирийской, Кушитской и Персидской династиях, примирились и с Птолемеем, соратником Александра Великого. Они передали в его ведение государственную казну Египта с условием, что Египет Нила не будет обойден и его храмы и народ будут процветать. Если бы Птолемей был еще и фараоном, тогда он забрал бы и личный фонд. Эти сокровища оставались в подвалах Мемфиса. Фараон должен был сам явиться в Мемфис, чтобы получить то, что ему нужно. Таким образом, когда Клеопатра убежала из Александрии, она в отличие от отца не отплыла из Большой гавани без гроша. Она поехала в Мемфис и получила деньги, чтобы собрать армию наемников и вернуть себе трон.
– Ох! – вздохнула она, избавившись наконец от парадного облачения. – Ну и тяжесть!
– То, что давит на твои плечи, дочь Амона-Ра, возвышает тебя в глазах Цезаря, – сказал Каэм, нежно касаясь ее волос. – В греческом платье ты выглядишь тенью. Тирский пурпур хорош, но не для египетских фараонов. Когда все закончится, не потакай своей слабости и всегда одевайся как фараон. Даже в Александрии.
– Чтобы александрийцы разорвали меня на куски? Ты ведь знаешь, как они ненавидят Египет.
– Ответ Риму должен дать фараон, а не Александрия, – отрезал Каэм. – Твой первый долг – отстоять самостоятельность нашей страны раз и навсегда, сколько бы Птолемеев ни отдавали Египет Риму в своих завещаниях. С помощью Цезаря ты можешь это сделать, и Александрия должна быть благодарной. Что представляет собой этот город? Это же паразит на теле Египта и фараона!
– Возможно, все изменится, Каэм, – задумчиво проговорила Клеопатра. – Я знаю, ты прибыл на лодке, но прогуляйся по Царской улице и посмотри, что творится вокруг. Цезарь произвел в городе страшные разрушения, и я подозреваю, что это только начало. Александрийцы разорены, причем самым бесцеремонным образом. Они будут драться с Цезарем до конца, но я знаю, что победить они не смогут. Когда они поймут это, все навсегда изменится. Я читала записки, которые Цезарь написал о своей войне в Галлии, – очень объективные, лишенные эмоций. Но, увидев его, я лучше их поняла. Цезарь проявляет терпимость, он способен понять и принять многое, но, если ему постоянно досаждать, он меняется. Прочь милосердие, прочь понимание, он приложит все силы, употребит все средства, чтобы сломить противников. Александрийцы никогда не воевали со столь могущественным врагом. – Странные глаза взглянули на Каэма с почти Цезаревой отстраненностью. – Когда Цезаря вынуждают, он ломает дух и хребты.
Таха поежилась:
– Бедная Александрия!
Муж ее ничего не сказал, распираемый радостью. Александрию уничтожают! О сладкий час для Египта! Мемфис вновь возродится, обретет власть. Годы, которые Клеопатра провела в храме Птаха, давали плоды.
– Нет известий с Элефантины? – спросила она.
– Еще рано, дочь Амона-Ра, но мы получим их вместе. Мы прибыли, чтобы в трудное время ты была не одна, – сказал Каэм. – Ты не можешь сейчас приехать в Мемфис, мы знаем об этом.
– Это так, – сказала Клеопатра и вздохнула. – Как я скучаю без Птаха, без Мемфиса и вас!
– Но Цезарь ведь стал твоим мужем, – сказала Таха и взяла ее за руки. – И ты понесла от него.
– Да, у еня будет сын, я знаю это.
Жрецы Птаха переглянулись, удовлетворенные.
«Да, у меня будет сын, но Цезарь меня не любит. Я полюбила его, как только увидела, – высокого, красивого, похожего на бога. Я не ожидала, что он будет выглядеть как Осирис. Старый и молодой одновременно, отец и муж. Полон силы, величия. Я для него лишь обязанность. Лишь веха в земной жизни, после которой он двинется в новом направлении. В прошлом он любил. Когда он не знает, что я наблюдаю за ним, его боль становится видимой. Наверное, они все ушли – женщины, которых он любил. Мне известно, что его дочь умерла при родах. Но я не умру при родах. Правительницы Египта никогда не умирают при родах. Хотя он боится за меня, ошибочно принимая мою внешнюю хрупкость за слабость, но я сделана из хорошего материала. Я доживу до глубокой старости, как и подобает дочери Амона-Ра. Сын Цезаря из моего чрева состарится, прежде чем получит возможность править вместе со своей женой, а не с матерью. Но он не будет единственным нашим ребенком. Я еще должна родить Цезарю дочь, чтобы наш сын мог жениться на своей кровной сестре. Потом пойдут другие дети – мальчики, девочки. Все переженятся, и все будут плодовиты.
Они образуют новую династию, дом Птолемея Цезаря. Сын, которого я ношу, построит храмы по всей реке, и его тоже провозгласят фараоном. Мы вместе будем выбирать Бухиса, быка Аписа, и каждый год будем проверять показания ниломера на Элефантине. Поколение за поколением разливы Нила будут обильными. При Птолемеях Цезарях страна никогда не узнает нужды. Земля Осоки и Пчелы вернет себе прошлую славу и все свои прежние территории: Сирию, Киликию, Кос, Хиос, Кипр и Киренаику. В этом ребенке заключено будущее Египта, в его братьях и сестрах – кладезь таланта и гения».
Когда пять дней спустя Каэм сказал Клеопатре, что Нил поднимется на двадцать восемь футов, она даже не удивилась. Это был идеальный разлив, и ее ребенок будет идеальным. Сын двух богов, Осириса и Исиды, – Гор, Хароерис.
3
Война в Александрии продолжалась до ноября, но ограничивалась западной стороной Царской улицы. Евреи и метики оказались бесстрашными воинами, они сколотили собственные боевые отряды и превратили свои литейные и скобяные цеха в оружейные мастерские. Серьезный урок для александрийцев – македонцев и греков, сосредоточивших загрязняющие воздух производства, связанные с металлом, в восточной части города, где жили все умелые ремесленники. Скрипя зубами, толкователь повелений фараона был вынужден потратить некоторую часть городских фондов на закупку оружия в Сирии. Он уговаривал всех, кто жил на западной стороне и умел работать с металлом, начать делать мечи и кинжалы.
Ахилла несколько раз предпринимал атаки через ничейную землю, но безуспешно. Солдаты Цезаря с легкостью отражали наскоки, кроме того, в них зрела ненависть к надоедливым, словно мухи, врагам.
В начале ноября Арсиное и Ганимеду удалось бежать из дворца. Арсиноя надела кирасу, шлем, наголенники и, размахивая мечом, принялась воодушевлять павших духом александрийцев. Она надолго овладела всеобщим вниманием, что позволило Ганимеду подобраться к Ахилле и беспрепятственно его убить. Уцелевший толкователь повелений фараона тут же объявил Арсиною царицей, а Ганимеда произвел в главнокомандующие. Умный ход. Ганимед был рожден для такого дела.
Новый главнокомандующий приказал впрячь волов в лебедки, регулирующие подъем шлюзных ворот, и перекрыл доступ воды к районам Дельта и Эпсилон. Район Бета и Царский квартал водоснабжения не лишились. Потом, используя искусную комбинацию однообразного механического человеческого труда и колесо старого Архимеда, Ганимед закачал в трубы соленую воду из Кибота, сел и стал ждать.
Через два дня, в течение которых вода становилась все более соленой, римляне, евреи и метики поняли, что произошло. Они запаниковали. Цезарь был вынужден лично заняться возникшей проблемой. Он вскрыл мостовую посреди Царской улицы и выкопал глубокую яму. Как только она наполнилась пресной водой, кризис миновал. Вскоре на каждой улице Дельты и Эпсилона появилось такое количество колодцев, словно там поработала армия кротов. Всеобщее восхищение Цезарем дошло до того, что его стали считать полубогом.
– Мы сидим на известняке, – объяснил он Симеону и Кибиру, – в котором всегда есть водоносные слои, потому что он мягкий и легко разъедается подземными потоками. Как-никак рядом с нами самая большая в мире река.
В ожидании эффекта, который должна была произвести на Цезаря соленая вода, Ганимед сосредоточился на артиллерийском обстреле, посылая горящие снаряды в сторону Царской улицы с той частотой, с какой его люди могли заряжать баллисты и катапульты. Но у Цезаря имелось средство противодействия – маленькие катапульты, называемые скорпионами. Они метали короткие деревянные стрелы, которые оружейные мастера делали десятками по шаблонам, чтобы гарантировать правильную траекторию полета. Плоские крыши домов по Царской улице служили отличными площадками для скорпионов. Цезарь расставил их за деревянными балками по всей длине Царской улицы. Стрелявшие же из баллист служили прекрасными мишенями. Хороший стрелок из скорпиона мог легко поразить цель в грудь или в бок. Ганимед был вынужден загородить своих людей железными щитами, которые мешали им целиться.
Во второй половине ноября прибыл долгожданный римский флот, хотя никто в Александрии об этом не узнал. Дули такие сильные ветры, что корабли отнесло на несколько миль к западу от города. Ялик, прокравшийся в Большую гавань, направился к мысу Лохий, после того как гребцы заметили алый флаг командующего, развевающийся на фронтоне главного дворца. Они везли Цезарю сообщение от легата, который командовал флотом, и письмо от Гнея Домиция Кальвина. Хотя в сообщении говорилось, что флот очень нуждается в пресной воде, Цезарь сначала сел читать записку Кальвина.
К сожалению, не могу послать тебе два легиона из-за недавних событий в Понте. Фарнак высадился в Амисе, и я отправляюсь с Сестием и тридцать восьмым посмотреть, как обстоят дела. Ситуация очень серьезная, Цезарь. В донесениях сообщается об ужасных разрушениях и о том, что у Фарнака больше ста тысяч человек. Все они – скифы, то есть дерутся как львы, если сообщения Помпея правдивы хоть вполовину.
Я послал тебе весь боевой флот, поскольку он вряд ли мне понадобится в кампании против царя Киммерии, ибо у того нет с собой кораблей. Лучшие в моем флоте – десять родосских трирем, быстрых, маневренных, с бронзовыми таранами. Ими командует известный тебе Эвфранор, лучший флотоводец, не считая Гнея Помпея. Еще десять военных судов – понтийские квинквиремы, очень большие, массивные, но не быстроходные. Мне также удалось превратить двадцать транспортов в военные корабли, я укрепил их носы дубом и добавил скамеек для гребцов. Думаю, лишними они не будут, раз ты собираешься в провинцию Африка. По слухам, Гней Помпей со своим флотом уже там. Республиканцы определенно рассчитывают на реванш. Но все равно весть о гибели Помпея Магна огорчила меня. То, что с ним сделали египтяне, ужасно.
Тридцать седьмой легион везет с собой много хорошей артиллерии. Кроме того, поскольку в Египте голод, я подумал, что тебе может понадобиться провиант. И нагрузил сорок транспортов пшеницей, нутом, маслом, беконом и очень вкусными сушеными бобами. А также бочками с соленой свининой. Бобы и свинина идеальны для похлебки.
Я также поручил Митридату из Пергама набрать для тебя хотя бы один легион. Ему запрещено набирать армию, но я, пользуясь данными мне чрезвычайными полномочиями, отменил этот запрет. Когда он прибудет в Александрию, ведают одни боги, но он надежный человек, поэтому я уверен, что он поспешит. Кстати, он пойдет по суше, а не морем. Если ты снимешься с места раньше, оставь ему транспорты, и он нагонит тебя.
Следующее письмо тебе я отправлю из Понта. Марк Брут теперь – наместник Киликии, но ему строго наказано заниматься только вербовкой и тренировкой солдат, а не сбором долгов.
– Я думаю, – сказал Цезарь Руфрию, сжигая письмо, – что мы сплутуем. Давай соберем все пустые бочки и отплывем вместе с ними из Александрии на запад. В открытую, не таясь. Как знать, вдруг Ганимед подумает, что его трюк с соленой водой сработал и что Цезарь покидает город со всеми своими людьми, бездумно бросив кавалерию на произвол судьбы.
Поначалу именно так Ганимед и подумал, но тут его конный дозор наткнулся на группу римских легионеров, праздно болтавшихся по берегу. Эти римляне оказались совсем неплохими парнями, хотя и простодушными. Они сообщили людям Ганимеда, что Цезарь никуда не уплыл, а просто берет воду из родника. Александрийские всадники поскакали галопом к своим, бросив пленников, которые возвратились к Цезарю.
– Но мы им не сказали, – заверил Руфрия младший центурион, – что наши корабли встретятся там с подоспевшими на помощь судами. Они ничего не знают о них.
– Ага! – крикнул Цезарь, выслушав Руфрия. – Наш друг-кастрат теперь непременно выведет свой флот из гавани Евноста, надеясь подстеречь тридцать пять наших транспортов-водовозов. Подсадные римские утки против александрийских ибисов, а? Где Эвфранор?
Если бы день не клонился к закату, война в Александрии могла бы на том и закончиться. Сорок квинквирем и квадрирем Ганимеда выскочили из гавани Евноста, когда вдали показались римские транспорты, идущие против ветра, – не слишком трудная задача для гребцов на пустых кораблях. Как только александрийцы приготовились к смертоносной атаке, транспорты расступились, давая дорогу десяти родосским и десяти понтийским военным судам, за которыми следовали два десятка бывших торговых, но переоборудованных в боевые посудин. Два с половиной часа светлого времени – маловато для морского сражения, но Ганимед понес серьезный урон. Одна его квадрирема с моряками была взята в плен, одна затонула, еще две, основательно поврежденные, потеряли свои экипажи. Военные корабли Цезаря не пострадали.
На рассвете следующего дня в Большую гавань вошли транспорты с войском и провиантом. Теперь к силам Цезаря в Александрии добавились еще пять тысяч солдат-ветеранов и тысяча нестроевых солдат и военный флот под командованием Эвфранора. А также много хорошей еды. Легионеры обрадовались. Они успели возненавидеть александрийскую пищу! Особенно масло, выжатое из семян кунжута и тыквы.
– Теперь, – объявил Цезарь, – я займу остров Фарос.
Сделать это было довольно легко. Ганимед не горел желанием терять своих опытных людей. Он отступил. Жители острова оказали серьезное сопротивление римлянам, но безрезультатно.
А Ганимед спустил на воду все имевшиеся у него корабли. Победа на море вдруг стала казаться ему залогом победы на суше. Потин ежедневно присылал вести из дворца, думая, что снабжает информацией Ахиллу. Ни Цезарь, ни тем более Ганимед не удосужились сообщить ему, что Ахилла мертв. Ганимед понимал, что, если Потин узнает, кто командует войском, поток сведений может иссякнуть.
В начале декабря Ганимед потерял своего информатора во дворце.
– Дело становится слишком серьезным, чтобы долее терпеть рядом шпиона, – сказал Цезарь Клеопатре. – Потин должен умереть. Ты не против?
Она удивилась.
– Нисколько.
– Хорошо. Я подумал, что надо спросить у тебя. В конце концов, он твой главный дворцовый управляющий. Вдруг евнухи сейчас в дефиците?
– У меня масса евнухов, я назначу Аполлодора.
Время их совместного пребывания ограничивалось часом здесь, часом там. Цезарь никогда не спал во дворце и не обедал. Вся его энергия посвящалась войне, затягивавшейся из-за нехватки войск.
Она пока не сказала ему о ребенке. Зачем? Время для этого наступит, когда он будет не так занят. Она хотела, чтобы он обрадовался, а не рассердился.
– Позволь мне решить проблему с Потином, – сказала она.
– Если только ты не станешь его пытать. Это должна быть быстрая, чистая смерть.
Лицо ее помрачнело.
– Он заслуживает другого, – проворчала она.
– Возможно. Но пока здесь командую я, он получит удар ножом под ребра с левой стороны. Я мог бы выпороть его и обезглавить, но у меня нет на это времени.
Итак, Потин умер от удара ножом под ребра с левой стороны, как было приказано. Но кое-что Клеопатра утаила от Цезаря. А именно то, что показала Потину нож за два дня до того, как он был пущен в дело. И Потин в течение этих двух дней лил слезы, умоляя сохранить ему жизнь.
Морское сражение состоялось в декабре. Цезарь поставил свои корабли двумя колоннами за отмелями у выхода из гавани Евноста, оставив центр открытым. Справа десять родосских кораблей, слева – десять понтийских, между ними пространство в две тысячи футов для маневра. Двадцать бывших транспортов встали на значительном удалении. План принадлежал Цезарю, за его исполнение отвечал Эвфранор. Все было тщательно продумано еще до того, как первая галера снялась с якоря. Каждое из резервных судов знало точно, какой корабль в линии оно должно заменить; все легаты и трибуны знали свои обязанности; каждая центурия легионеров знала, каким корвусом она воспользуется для абордажа вражеского судна, а сам Цезарь посетил каждый корабль, чтобы подбодрить людей и вкратце рассказать, какого результата он ждет. Большой опыт показал ему, что тренированные и опытные рядовые солдаты могут взять ситуацию в свои руки и превратить поражение в победу, если их посвятить во все подробности плана, поэтому он всегда информировал своих солдат.
Корвус – абордажный деревянный мостик с железным крюком на дальнем конце. Это римское изобретение появилось еще во времена войн против Карфагена – державы, не знавшей себе равных на море. Новое приспособление словно бы превратило морские сражения в сухопутные, а на суше не было равных римлянам. Как только мостик перекидывался с палубы на палубу, крюк вцеплялся в борт вражеского корабля, давая возможность римлянам перейти на другой корабль.
Ганимед выстроил двадцать два своих корабля цепочкой, преграждавшей вход в гавань. За ними стояли еще двадцать два корабля. Позади этой второй линии расположились многочисленные беспалубные суденышки и биремы. Они не должны были принимать участие в сражении. Их обязанностью было метать во врага зажигательные снаряды.
Сложность операции заключалась в мелях и рифах: какая сторона выступит первая, та и рискует быть отрезанной и нарваться на скалы. Пока Ганимед медлил в нерешительности, Эвфранор бесстрашно провел свои суда в проход и обошел препятствия. Его передние корабли были немедленно окружены, но родосцы оказались блестящими моряками. Как ни лавировал, как ни маневрировал Ганимед, его неуклюжим галерам не удалось ни потопить, ни взять на абордаж, ни хотя бы вывести из строя ни одной атакующей единицы. Когда к родосцам присоединились понтийцы, Ганимеду настал конец. Его пришедший в беспорядок флот теперь целиком зависел от милости Цезаря. А Цезарь в сражениях пощады не знал.
К тому времени как наступившая темнота положила конец боевым действиям, римляне захватили бирему и квинквирему со всеми моряками и гребцами, потопили три квинквиремы и серьезно повредили десяток других александрийских кораблей, которые еле-еле убрались в Кибот, оставив Цезарю всю гавань Евноста. А римляне не потеряли ни одного корабля.
Зато у противника оставались часть Гептастадия и бухта Кибот, сильно укрепленные и с большим гарнизоном. Да, Фарос римляне взяли, но ближе к Киботу ситуация становилась иной. Серьезным препятствием для Цезаря была узость Гептастадия, на котором могли поместиться не больше двенадцати сотен человек, а такого количества явно недоставало, чтобы сломить оборону александрийцев.
Как и всегда, когда наступал тяжелый момент, Цезарь со щитом и мечом поднялся на крепостной вал, чтобы подбодрить своих людей. Его алый палудамент был далеко виден. Однако страшный шум, поднявшийся в задних рядах, создал у солдат впечатление, что их окружили. Они стали отступать, оставив Цезаря в трудном положении. Его собственная лодка была на воде, прямо под ним. Он прыгнул в нее и направил вдоль дамбы, крича, что александрийцев в тылу нет – наступайте, ребята! Но все больше и больше солдат спрыгивали с дамбы на корабль, рискуя опрокинуть его. Внезапно решив, что сегодня Кибот не захватить, Цезарь прыгнул из лодки в воду, зажав между зубами свой алый плащ командующего, который служил всем ориентиром, пока он плыл. И все последовали за ним – к спасению.
В итоге Ганимеду удалось удержать Кибот и материковый конец Гептастадия. Цезарь же контролировал теперь остальную часть дамбы, остров Фарос, всю Большую гавань и гавань Евноста. Без Кибота, к сожалению.
Война опять перешла на сушу. Ганимед, казалось, сделал вывод, что город уже разрушен Цезарем, почему бы не последовать его примеру. И александрийцы начали разбирать второй ряд домов по другую сторону ничейной полосы, позади особняков на западной стороне Царской улицы, используя камни, чтобы возвести сорокафутовую стену с плоским верхом для размещения на ней крупной артиллерии. Потом они целый день и ночь обстреливали Царскую улицу, правда без особого успеха: роскошные особняки, превращенные Цезарем в своеобразные бастионы, устояли. Галльская кладка murus gallicus (чередование слоев камня и длинных деревянных бревен) придала этим сооружениям чрезвычайную прочность. Камень обеспечивал жесткость конструкции, а дерево не давало пробить в ней бреши. Эти дома были отличным укрытием для солдат Цезаря.
Поскольку бомбардировка не увенчалась успехом, александрийцы стали катать взад-вперед по Канопской улице деревянную осадную башню в десять этажей высотой, осыпая врага градом булыжников и тучами копий. Цезарь с вершины Панейона начал контробстрел. Башня была буквально завалена связками горящей соломы и подожжена горящими стрелами. Ревущий ад, орды кричащих людей, прыгающих вниз… Башню укатили в недра Ракотиса, и больше ее не видели.
Война зашла в тупик.
Через три месяца постоянных сражений, в которых ни одна сторона не могла ни сдаться, ни запросить перемирия, Цезарь вернулся во дворец, передав ведение осады опытному Публию Руфрию.
– Ненавижу сражаться в городах! – в ярости сказал он Клеопатре, раздетый до алой туники на подкладке, которую он носил под кирасой. – Это вроде Массилии, только там я поручил все легатам, а сам отправился громить Афрания и Петрея в Ближней Испании. А здесь я застрял, и каждый день этой задержки дает фору так называемым республиканцам, засевшим в провинции Африка.
– Туда ты и направлялся? – спросила Клеопатра.
– Да. Я надеялся найти там Помпея Магна и поговорить с ним о мире, который мог бы спасти драгоценные жизни множества римлян. Но из-за вашей отвратительной продажной системы евнухов и педерастов, отвечающих за детей и за город – не говоря уже о казне! – Магн мертв, а я торчу здесь!
– Прими ванну, – предложила она. – Ты сразу почувствуешь себя лучше.
– В Риме говорят, что царицы из Птолемеев купаются в ослином молоке. Откуда пошел этот миф? – спросил Цезарь, погружаясь в воду.
– Понятия не имею, – сказала она, стоя у него за спиной и разминая удивительно сильными пальцами его плечи. – Может быть, это придумал Лукулл. Он был здесь недолго, а потом уехал в Киренаику. Птолемей Латир подарил ему изумрудный монокль. Нет, не монокль. Большой изумруд с чьим-то профилем. То ли Лукулла, то ли своим, я не помню.
– Мне это безразлично. Лукулл по натуре был вздорным. Я презирал его, – пробурчал Цезарь.
Он обернулся, сгреб ее в охапку и поставил перед собой.
Почему-то в воде она не выглядела худосочной. Ее маленькие коричневые грудки словно бы пополнели, а соски стали крупными и очень темными, с отчетливым ореолом вокруг них.
– Ты беременна, – вдруг сказал Цезарь.
– Да, уже три месяца. Я понесла в первую же ночь.
Взгляд скользил по ее зарумянившемуся лицу, а ум лихорадочно работал, пытаясь найти место в его планах для этой удивительной новости. Ребенок! У него не было детей, и он уже не надеялся иметь их. Поразительно. Отпрыск Цезаря будет сидеть на египетском троне. Может быть, станет фараоном. Цезарь зачал царя или царицу. Ему было совершенно все равно, какого пола будет ребенок. Для римлянина дочери так же важны, как и сыновья, с их помощью можно заключить политический союз огромной важности.
– Ты доволен? – заволновалась она.
– Ты хорошо себя чувствуешь? – вместо ответа спросил он, гладя ее по щеке мокрой рукой.
Оказывается, в этих красивых львиных глазах легко утонуть.
– Я чувствую себя замечательно.
Клеопатра повернула голову, чтобы поцеловать его руку.
– Тогда я доволен.
Он привлек ее к себе.
– Птах сказал, что у нас будет сын.
– Почему Птах? Разве не Аммон ваш верховный бог?
– Амон-Ра, – поправила она. – Аммон у греков.
– Что мне нравится в тебе, – вдруг сказал он, – это то, что ты не прочь поговорить даже во время интимной игры. Не стонешь, не пытаешься изображать страсть, как профессиональная шлюха.
– Ты хочешь сказать, что я – любительница? – спросила она, целуя его лицо.
– Не говори ерунды. – Он улыбнулся, получая удовольствие от ее поцелуев. – Беременность тебе к лицу, теперь ты больше походишь на женщину, чем на девочку.
Прошел январь. Александрийцы послали к Цезарю делегацию. Ганимеда среди прибывших не было. Делегацию возглавлял главный александрийский судья, человек, от которого Ганимед посчитал возможным избавиться, если Цезарю захочется взять пленников. Никто из них не знал, что Цезарь хворал: у него болел желудок, и болезнь с каждым днем обострялась.
Аудиенция проводилась в большом тронном зале, где Цезарь ранее не бывал. Роскошь невероятная, непостижимая. Вокруг бесценная мебель в египетском стиле. Стены покрыты золотом, инкрустированным самоцветами. Пол выстелен золотыми плитками. Так же отделаны потолочные балки, правда сам потолок очень прост, без сложных карнизов, без кессонов (видимо, среди местных строителей не было хороших штукатуров). Но кто в таком блеске заметит подобную мелочь? В глаза первым делом бросались невероятные статуи из золота, водруженные на постаменты. Пантеон египетских богов. Очень странные существа. У большинства человеческие тела, но головы принадлежат различным животным, среди них крокодил, шакал, львица, кошка, гиппопотам, сокол, ибис, бабуин с собачьей мордой.
Цезарь отметил, что новый евнух царицы, Аполлодор, одет как египтянин. Длинное плиссированное платье из полосатого красно-желтого льна, золотое ожерелье с изображением ястреба и головной убор немес – сделанный из золотой ткани платок, плотно прилегающий ко лбу и завязанный на затылке в узел, с двумя фалдами по бокам, спускающимися на плечи. Двор явно переставал быть македонским.
Беседу повел не Цезарь. Ее повела Клеопатра, одетая как фараон, – большое оскорбление для главного судьи и для его приспешников.
– Мы пришли договариваться не с Египтом, а с Цезарем! – резко сказал он, глядя на Цезаря, который сидел с посеревшим от недомогания лицом.
– Я правлю здесь, а не Цезарь, и Александрия – часть Египта! – громко, жестко и немелодично отрезала Клеопатра. – Главный управляющий, напомни невеже, кто я и кто он!
– Ты отреклась от своих македонских предков! – крикнул главный судья, когда Аполлодор заставил его преклонить колени перед царицей. – Где Серапис в этом зверинце? Ты не царица Александрии, ты – царица зверей!
Этот выпад позабавил Цезаря. Его курульное кресло стояло на месте трона маленького царя. Очередное потрясение для заносчивого македонца! Фараон вместо царицы и римлянин там, где должен быть царь.
– Доложи мне, зачем ты пришел, Гермократ, а потом можешь покинуть этот зверинец.
– Я пришел с просьбой. – Гермократ встал с колен. – Отдай нам царя.
– Зачем?
– Ясно, что здесь он лишний! – ядовито сказал Гермократ. – Мы устали от Арсинои и Ганимеда, – добавил он, явно не понимая, что дает Цезарю ценную информацию о настроениях среди высшего командования противника. – Этой войне нет конца. – В голосе главного судьи звучала неподдельная усталость. – Если царь будет с нами, мы сможем через него вести переговоры о мире, прежде чем город перестанет существовать. Корабли гибнут, торговля совсем развалилась…
– Ты можешь вести переговоры со мной, Гермократ.
– Я отказываюсь вести переговоры с царицей зверей, предательницей Македонии!
– Македония, – сказала Клеопатра тоже устало, – это страна, где никто из нас не бывал на протяжении многих поколений. Пора вам перестать называть себя македонцами. Вы – египтяне.
– Нет, никогда! – сквозь зубы сказал Гермократ. – Отдай нам царя Птолемея, который чтит свою родословную.
– Аполлодор, немедленно приведи к нам царя.
Малолетний царь, одетый как македонец, в шляпе и диадеме, явно порадовал Гермократа, и он снова упал на колени, чтобы облобызать монаршую руку.
– О, твое величество, твое величество, ты нам нужен! – простонал он.
После того как шок, вызванный разлукой с Теодатом, прошел, Птолемей оказался в обществе младшего брата Филадельфа и с ним нашел выход своей молодой энергии, что понравилось ему намного больше, чем ухаживания Теодата. Смерть Помпея Великого толкнула Теодата на преждевременное совращение мальчика, которое, с одной стороны, заинтриговало его, а с другой – вызывало отвращение. Хотя Птолемей провел с Теодатом – близким другом отца – всю свою жизнь, он всегда смотрел на воспитателя как на весьма неприятного старика. Некоторые вещи, которые Теодат проделывал с ним, были приятны, но не все, и к тому же мальчику не доставлял удовольствия сам их исполнитель – с обвисшим телом, черными гнилыми зубами и противным запахом изо рта. Юный Птолемей вступил в пору полового созревания, но его воображение по-прежнему занимали не любовные похождения, а колесницы, армии и сражения, где он представлял себя командующим. Так что, когда Цезарь устранил Теодата, маленький Филадельф стал товарищем Эвергета по играм в войну. И такая жизнь была по душе им обоим. Они бегали по дворцу и вокруг него, издавая воинственные вопли, вели разговоры с легионерами, которых Цезарь расставил охранять территорию, слушали их рассказы о грандиозных сражениях в Длинноволосой Галлии. Птолемей узнал о Цезаре много такого, о чем и не подозревал. И хотя мальчик редко видел Цезаря, он восхищался этим правителем мира, наблюдая, как этот гениальный стратег выставляет дураками его александрийских подданных.
И теперь с подозрением уставился на Гермократа:
– Я вам нужен? Зачем?
– Ты наш царь. Нам нужно, чтобы ты был с нами.
– С вами? Где?
– На нашей части Александрии.
– Ты хочешь сказать, что я должен покинуть дворец?
– Твое величество, у нас для тебя есть другой дворец. В конце концов, тут твое место занято Цезарем. Нам нужен ты, а не твоя сестра Арсиноя.
Маленький царь засмеялся:
– Ну, это меня не удивляет! Арсиноя – заносчивая сука.
– Именно, – согласился Гермократ и повернулся к Цезарю, а не к Клеопатре. – Цезарь, можно нам забрать нашего царя?
Цезарь отер пот с лица:
– Да, главный судья.
Птолемей громко заплакал:
– Нет, я не хочу уходить! Я хочу остаться с тобой, Цезарь! Пожалуйста, не отсылай меня!
– Ты – царь, Птолемей, и можешь быть полезным твоему народу. Ты должен идти с Гермократом, – слабым голосом сказал Цезарь.
– Нет-нет! Я хочу остаться с тобой!
– Аполлодор, выведи их обоих, – приказала Клеопатра, которой все это надоело.
Плачущего и протестующего царя увели.
– Что они затевают? – хмуро спросил Цезарь.
В своих новых апартаментах в нетронутом войной красивом доме на территории Серапейона Птолемей продолжал безутешно рыдать. Горе его еще больше усилилось, когда появился Теодат, которого Клеопатра снова прислала к мальчику. К разочарованию воспитателя, его ухаживания были энергично и со злостью отвергнуты. Но не только против Теодата восстал Птолемей. Он жаждал отомстить Цезарю за его предательство.
Выплакавшись и уснув, он проснулся утром с ожесточившимся сердцем.
– Пришли ко мне Арсиною и Ганимеда! – крикнул он толкователю повелений фараона.
Арсиноя, увидев его, радостно завизжала:
– О, Птолемей, ты пришел, чтобы жениться на мне?
– Отошли эту лживую суку к Цезарю и моей сестре, – резко приказал он, потом уставился на усталого и изможденного Ганимеда. – А этого немедленно убей! Я сам буду командовать армией.
– И никаких разговоров о мире? – спросил толкователь.
В животе у него что-то словно бы оборвалось.
– Никаких разговоров о мире. Я хочу получить голову Цезаря на золотом блюде.
Итак, война сделалась еще более ожесточенной. Тяжелое бремя для Цезаря, которого мучили тошнота и озноб. Приступы боли усилились, и он уже не мог лично командовать войсками.
В начале февраля к нему прибыл еще один боевой флот, а с ним провиант и тридцать седьмой легион, состоящий из демобилизованных в Греции бывших республиканских солдат, которым надоела гражданская жизнь.
– Выведите в море все корабли, – сказал Цезарь Руфрию и Тиберию Клавдию Нерону. Он был завернут в одеяла, его била дрожь. – Нерон, ты, как старший римлянин, назначаешься командиром, однако лишь номинально. Я хочу, чтобы ты понял, что командовать флотом будет наш родосский друг Эвфранор. И ты исполнишь любой его приказ.
– Не подобает иноземцу принимать за римлян решения, – холодно сказал Нерон, выпячивая подбородок.
– Мне наплевать, что подобает, а что нет! – с усилием проговорил Цезарь, стуча зубами. Лицо у него было белое, исхудавшее. – Мне важен лишь результат, а ты, Нерон, даже голову Октябрьского коня упустил, не сумев правильно расставить команду! Так что внимательно слушай и запоминай. Пусть Эвфранор делает что хочет, а ты станешь ему помогать абсолютно во всем. Иначе будешь изгнан, причем с позором.
– Позволь и мне отправиться с кораблями, – попросил, чуя недоброе, Руфрий.
– Не могу. Ты должен остаться на Царской улице. Эвфранор нас не подведет.
И Эвфранор действительно не подвел, но очень дорого заплатил за победу. Дороже, чем рассчитывал Цезарь. Поначалу все шло хорошо. Напористый родосский флотоводец уже уничтожил один александрийский корабль и нацелился на второй. Но тут неприятельские суда окружили его. Он флажками дал знать Нерону, что ему нужна помощь. Нерон проигнорировал этот сигнал. И боевой, хорошо оснащенный корабль был потоплен вместе со всем экипажем и Эвфранором. В остальном оба римских флота не пострадали и благополучно вернулись в Большую гавань. Нерон был уверен, что Цезарь никогда не узнает о его предательстве. Но одна маленькая птичка с корабля Нерона прощебетала в ухо Цезарю.
– Собери свои вещи и убирайся! – прорычал Цезарь. – Я больше не хочу тебя видеть, ты, самовлюбленный, лживый, безответственный идиот!
Нерон стоял пораженный.
– Но я победил! – крикнул он.
– Ты проиграл. Это Эвфранор победил. А теперь прочь с моих глаз.
В конце ноября Цезарь написал Ватии Исаврийскому в Рим, что задержится в Александрии. Планы же на предстоящий год таковы. Он остается диктатором, а курульные выборы должны быть отложены до его возвращения, как бы долго этого ни пришлось дожидаться. Тем временем пусть его по-прежнему замещает Марк Антоний. Риму же придется как-нибудь прожить без старших магистратов, довольствуясь лишь плебейскими трибунами.
После этого он больше в Рим не писал, считая, что его вошедшая в поговорку удача оградит город от неприятностей, пока он не появится и лично со всем не разберется. Антоний, несмотря на буйную юность, оказался способным малым. Он справится. Он получил стабильное, как в политическом, так и в экономическом плане, государство. Но почему, почему только Цезарю по плечу приводить все в порядок? Разве другие не могут отдалиться от круга насущных проблем на достаточное расстояние, чтобы обозреть его целиком, чтобы видеть не только личные перспективы и блюсти не только свои интересы? Взять, например, Египет. Ему совершенно необходима крепкая царская власть и заботливое, просвещенное правительство, над которым не властна толпа. Поэтому Цезарь и останется здесь – возможно, надолго. Он просто обязан разъяснить царице Египта, как нужно править страной и как сделать так, чтобы эта земля никогда больше не становилась убежищем для римлян-ренегатов, а также втолковать александрийцам, что калейдоскоп Птолемеев ничего для них не меняет, что им надо жить, ориентируясь только на Нил, на цикличность разливов этой могучей реки, приносящей то хорошие, то плохие времена.
Болезнь иссушила Цезаря, отказываясь оставить его. Она была очень серьезной. В результате он совсем исхудал. Это он-то, в ком никогда не было ни грамма лишнего веса! В середине февраля, несмотря на его протесты, Клеопатра привезла из Мемфиса жреца-врачевателя Хапд-эфане. В конце концов, надо лечиться.
– Твой желудок сильно воспалился, – сказал врачеватель на ужасном греческом. – Единственное лекарство – жидкая каша из ячменного крахмала, смешанная с отваром целебных трав. Ты должен питаться этим хотя бы месяц, а там поглядим.
– Я буду есть все, кроме печени и яиц в молоке, – тут же согласился Цезарь, вспомнив прописанную Луцием Тукцием диету, которая чуть не свела его в могилу, когда он болел малярией и прятался от Суллы.
Питаясь одной лишь жидкой кашей, Цезарь быстро пошел на поправку и стал набирать вес.
В первый день марта, получив письмо от Митридата Пергамского, он ощутил такое волнение, что даже почувствовал приступ слабости. Однако теперь болезнь не затуманивала его разума, и он мог думать с прежней ясностью.
Ну вот, Цезарь, я и дошел до Гиеросалимы, называемой также Иерусалимом. Набрал тысячу конников у Дейотара в Галатии и получил из Тарса, от Марка Брута, весьма неплохой легион. С Северной Сирии взять было нечего, но, кажется, еврейский царь без царства Гиркан испытывает к царице Клеопатре приязнь. Он выставил три тысячи великолепных солдат-евреев и отправил меня дальше на юг в компании своего друга Антипатра и его сына Ирода. Через два рыночных интервала мы надеемся дойти до Пелузия, где, по уверениям Антипатра, соединимся с армией царицы Клеопатры, стоящей лагерем возле горы Касий. В армии этой одни евреи и идумеи.
Тебе лучше, чем мне, известно, где нас может подстеречь враг. Я узнал от Ирода, очень деятельного и умного молодого человека, что Ахилла увел свою армию из Пелузия несколько месяцев назад, чтобы воевать против тебя в Александрии. Но Антипатр, Ирод и я все равно опасаемся болот и проток Дельты Нила. Кампания может развернуться и там, и мы не хотим в нее ввязываться самостоятельно, без каких-либо директив от тебя. Поэтому мы в Пелузии остановимся и будем ждать твоих указаний.
На понтийском фронте дела обстоят неважно. Гней Домиций Кальвин с войском, которое ему удалось набрать, встретил Фарнака у Никополя в Малой Армении и был разгромлен. Ему не оставалось ничего другого, как отступить на запад, к Вифинии. Если бы Фарнак последовал за ним, Кальвину пришел бы конец. Но Фарнак предпочел остаться в Понте и в Малой Армении, где учинил настоящий погром. Его жестокость не знает границ. Поговаривают, что он планирует захватить и Вифинию. Если это так, то он небрежно готовится к этому предприятию. Впрочем, Фарнак всегда был таким. Еще с детских лет, как я помню.
В Антиохии нас нагнал новый слух: будто бы сын Фарнака Асандр, оставленный править в Киммерии, провозгласил себя царем, объявив, что отец его теперь не монарх, а изгнанник. Посему может случиться, что тебе с твоим Кальвином выпадет передышка, если Фарнак вернется в Киммерию, чтобы свергнуть неблагодарного сынка.
С нетерпением жду ответа и всегда к твоим услугам.
Наконец-то избавление!
Цезарь сжег письмо, потом велел Требонию написать новое, будто бы от Митридата Пергамского. Его содержание должно было заставить александрийцев покинуть город для непродолжительной военной акции в Дельте Нила. Но сначала письму следовало сторонним путем попасть во дворец, к Арсиное, причем таким образом, чтобы той стало ясно, что Цезарь его еще не читал и ничего не знает о приближающемся подкреплении. Фальшивое письмо запечатали монетой c изображением Митридата Пергамского, позволив агентам хитрой царевны перехватить его на пути к командующему. Не прошло и часа, как Арсиноя вместе с письмом покинула дворец. А через два дня царь Птолемей, его армия и все македонцы Александрии тайно погрузились на корабли и взяли курс на восток, к Дельте. Город, лишившись своих предводителей, больше не мог сражаться.
Цезарь еще не совсем поправился, хотя и отказывался это признать. Видя, как он надевает доспехи, Клеопатра заволновалась.
Читать бесплатно другие книги:
