Король Воронов Стивотер Мэгги

Гвенллиан стояла между зеркал. Их магия с завываниями дергала и тащила ее в разные стороны. Зеркало не должно было показывать столько времен сразу; большинство людей не обладали силой, чтобы видеть столько вероятностей одновременно. Но Гвенллиан тоже была зеркалом, поэтому магия обтекала ее, не причиняя вреда, когда она прижимала ладони к одному из зеркал. Она тянулась вдаль, изучая все вероятности, и искала, искала, мечась от одной ложной истины к другой.

– Матушка, матушка, – пробормотала она. Ее беспорядочные мысли начинали мутировать, если она сразу же не проговаривала их.

А вот и мать: в этой текущей реальности, в этой текущей вероятности, в реальности, где сама Нив была мертва. Развоплощавшийся лес и мать Гвенллиан, развоплощенная вместе с ним.

Развоплощенная.

Развоплощенная.

Раз…

Издав истошный вопль, Гвенллиан сбила зеркала на пол. Внизу кто-то вскрикнул; дом просыпался. Не переставая кричать, Гвенллиан заметалась по комнате в поисках инструмента или оружия. На чердаке не было предметов, которыми можно было бы нанести хороший удар… А! Она схватила настольную лампу, вырывая шнур из стены, и с грохотом понеслась вниз по лестнице. Бух-бух бух-бух – отзывался каждый ее шаг по ступенькам.

– Артемусссс! – наполовину проворковала, наполовину прострекотала она, проскальзывая в кухню, освещенную лишь крохотной лампочкой над духовкой и тусклым серым светом из окна над раковиной. Снаружи все затянул туман, поглотив солнце. – Артемусссссс!

Он не спал; вероятно, ему приснился тот же сон, что и ей. Ведь в их венах текла одна и та же звездная субстанция.

– Уходи, – донесся его голос из-за двери.

– Открой дверь, Артемуссс! – прошипела Гвенллиан. Она тяжело, прерывисто дышала. Ее трясло с головы до ног. Лес – развоплощен, ее мать – развоплощена. И этот трусливый чародей, прячущийся в чулане, убил всех своей бездеятельностью. Она подергала дверь; он чем-то подпер ее изнутри.

– Не сегодня! – крикнул Артемус. – Спасибо, не стоит! Слишком много событий за это десятилетие. Может быть, попозже! Я не вынесу шока! Спасибо за внимание.

Он был советником королей.

Гвенллиан шарахнула лампой о дверь. Лампочка с серебряным звоном разлетелась на мельчайшие осколки; край лампы оставил трещину в тонком фанерном листе, из которого была сделана дверь. Гвенллиан пропела:

– Кролик-кролик, в норку шнырь, в норку шнырь, и лисенок в норку шнырь, в норку шнырь, и щеночек в норку шнырь, в норку шнырь. Выходи, кроличек, у меня есть вопросы. О демонах.

– Я – медленно растущий организм! – взвыл Артемус. – Я не могу так быстро приспосабливаться!

– Если к нам залез грабитель – приходите вечером после работы! – донесся крик Каллы со второго этажа.

– Ты знаешь, что случилось с моей матушкой, ты, гнилье? – Гвенллиан вырвала лампу, застрявшую в щели, чтобы врезать ею по двери еще раз. Щель стала шире. – Я скажу тебе, что я видела в своих зеркальных зеркалах!

– Уходи, Гвенллиан! – крикнул Артемус. – Я ничем не могу помочь никому из вас! Оставь меня в покое!

– Ты можешь сказать, где мой отец, ты, мелкий сорняк! В какой дыре ты его закопал?

Хрясь!

Дверь развалилась на две части; Артемус отпрянул в темноту. Он свернулся клубком на пластиковых контейнерах, многоразовых пакетах для продуктов и мешках с мукой и заслонил руками свое вытянутое худое лицо, когда она замахнулась на него лампой.

– Гвенллиан! – вскрикнула Блу. – Что ты делаешь? Дверь стоит денег!

Вот и дочурка Артемуса – он даже ногтя ее не стоил – прибежала к нему на помощь. Она ухватила Гвенллиан за руку, чтобы не дать ей размозжить лампой череп этому негодному трусу.

– Не хочешь ли порасспросить его, синяя лилия? – завопила Гвенллиан. – Я не единственная, кому нужны ответы. Ты слышал, как кричала моя матушка, Артемуссссс?

– Гвенллиан, перестань, – сказала Блу. – Еще очень рано, и мы спим. Ну, спали.

Гвенллиан выронила лампу, вырвала руку из пальцев Блу и схватила Артемуса за руку и за волосы. Он заскулил, как побитый пес, когда она выволокла его из кладовки.

– Мама! – закричала Блу, прикрыв глаз рукой. Артемус распростерся на полу между ними, опасливо поглядывая на них снизу вверх.

– Говори, насколько силен этот демон, Артемус! – прошипела Гвенллиан. – Говори, кто будет следующим. Говори, где мой отец. Говори, говори!

Внезапно он вскочил на ноги и бросился бежать. Гвенллиан сделала попытку сцапать его на бегу, но поскользнулась на осколках разбитой лампочки. Она упала на пол, больно ударившись бедром, и тут же поднялась, цепляясь ногтями за все, что могло сойти за опору. Артемус вылетел через стеклянную дверь на задний двор, прежде чем она успела выпрямиться, и когда она выскочила в залитый туманом двор вслед за ним, он уже успел взобраться на нижнюю ветку старого бука.

– Оно не примет тебя, ты, трус! – выкрикнула Гвенллиан, хоть и боялась, что все же примет. Она бросилась за ним и принялась взбираться на дерево. Деревья и ветви были ей знакомы, вдобавок, она лазила быстрее, чем он.

– Ты, интриган, ты, мечтатель, ты… тыыыы! – рычала она.

Ее платье зацепилось за ветку и тем самым подарило Артемусу несколько секунд. Артемус вытянул руки, нащупал ветвь и взобрался еще выше. Когда Гвенллиан полезла следом, листья вокруг нее сердито зашумели, а мелкие ветки начали обламываться под ее весом.

– Помогите! – умоляюще произнес он, но на самом деле он сказал не так. Он сказал: – Auxiril!

Это слово слетело с его губ, как трепещущая, перепуганная, отчаявшаяся и потерявшая всякую надежду птичка.

– Моя матушка! – простонала Гвенллиан. Мысль, без запинки переведенная в слова. – Моя матушка, моя матушка, моя матушка!

Мертвые буковые листья содрогнулись над ними и дождем посыпались вокруг.

Гвенллиан подпрыгнула, чтобы достать его.

– Auxiril! – взмолился он снова.

– Оно тебя не спасет!

– Auxiril, – прошептал он, вцепившись в дерево.

Остатки осенних листьев с шорохом и шипением опали с ветвей. Ветви сплелись. Земля вспучилась под натиском корней, вгрызавшихся в нее все глубже. Гвенллиан попыталась ухватиться за ветку – и не смогла удержаться. Ветвь под ней дернулась и изогнулась немыслимой петлей. Земля внизу шептала и шептала вслед тянувшимся корням – они были слишком далеко от дороги мертвых, чтобы сделать это, а Артемус все равно это сделает, как это типично, типично, типично для него – а затем Гвенллиан рухнула вниз, когда ветвь под ней дернулась снова.

Она упала, тяжело приземлившись на плечо, задохнувшись от удара об землю, а когда подняла голову, то увидела уставившихся на нее Блу и ее мертвого друга. Остальные стояли в дверях дома, но Гвенллиан была оглушена падением и не разбирала лиц.

– Что?! – воскликнула Блу. – Что это было только что? Он что…

– …в дереве? – закончил за нее Ноа.

– Моя матушка была внутри дерева, и она мертва! – рявкнула Гвенллиан. – Твой отец внутри дерева, и он трус! Тебе не повезло. Я убью тебя, когда ты вылезешь наружу, ты, отравленный сучок! – это уже в адрес дерева. Она знала, что Артемус слышал ее; это его душа свернулась теперь внутри этого ствола, проклятый древесный светляк, проклятый чародей. Гвенллиан была в бешенстве: он мог прятаться там до тех пор, пока жив этот старый бук. Демон вряд ли заинтересуется деревом, находившимся так далеко от Кэйбсуотера, так что, даже после того, как умрут все и всё остальное, он снова выйдет целым и невредимым.

О, какая ярость!

Блу смотрела на бук, слегка приоткрыв рот:

– Он… он внутри?

– Конечно! – ответила Гвенллиан. Она оттолкнулась руками от земли и встала, подобрав юбку, чтобы не споткнуться. – Вот кто он на самом деле! Это твоя кровь. Неужели ты не чувствовала корни в своих венах? Проклятие! Проклятие!

Она в гневе промаршировала обратно в дом, оттолкнув с дороги Мору и Каллу.

– Гвенллиан, – позвала Мора, – что происходит?

Гвенллиан задержалась в коридоре:

– Демон приближается! Все умрут. Кроме ее бесполезного папашки. Он будет жить вечно.

Глава 42

В субботу Адам проснулся под звуки идеальной тишины. Он уже забыл, каково это. За окнами спальни Деклана медленно плыл туман, заглушая пение птиц. Дом находился слишком далеко от дороги, чтобы услышать звуки машин. Из-за стены не доносилось никакого шума из административного офиса церковной общины, никто не выгуливал собаку на тротуаре у дома, дети не бежали в школу с визгами. Вокруг царила тишина, такая глубокая, что ему казалось, будто у него заложены уши.

Затем внутри него, возвращаясь к жизни, шумно вздохнул Кэйбсуотер, и Адам сел. Если он вернулся, это означало, что раньше его не было.

Ты здесь?

Он ощутил свои собственные мысли, и снова мысли, а дальше – очень тихий, едва слышный голос Кэйбсуотера. Что-то было не так.

Отбросив покрывала и поднявшись на ноги, Адам на мгновение замешкался. Надо же, он проснулся в доме Линча, одетый во вчерашнюю одежду, все еще пахнущую дымком гриля. Он проснулся так поздно, что на несколько часов проспал утреннюю силовую тренировку. Его губы все еще хранили память о губах Ронана Линча.

Что он творит? Ронан – не объект для игр. Впрочем, он не считал, что играет.

«Ты должен уехать отсюда», – сказал он себе.

Но впервые за долгое время он не ощутил знакомого желания немедленно уехать, так, словно ему припекало пятки. В этом заявлении куда-то подевалась вторая, сама собой разумеющаяся часть: и никогда не возвращаться.

Он отправился на первый этаж, заглядывая в каждую комнату по пути, но, похоже, он был в доме один. На краткий миг, напоминавший психоделический кайф, он представил, что спит и во сне бродит по этому опустошенному дому. В животе у него заурчало, и он пошел искать кухню. Там он съел две оставшиеся с вечера булочки для гамбургеров всухомятку, так как не мог найти масло, запил их остатками молока прямо из пакета и, позаимствовав куртку с вешалки, вышел на улицу.

Снаружи поля плавали в тумане и росе. На его сапоги налипли осенние листья, пока он шел по тропинке между пастбищами. Он прислушивался, ища признаки какой-либо деятельности в любом из сараев, но в целом он был вполне доволен безмолвием. Такая тишь, такая абсолютная тишь – только серое небо низко над головой и мысли Адама.

На душе у него было так спокойно.

Тишину нарушило метнувшееся ему под ноги существо. Оно пронеслось по траве, так быстро и чудно перебирая копытцами, что Адам узнал в нем Сиротку лишь тогда, когда она вложила руку в его ладонь. В другой руке она держала мокрую черную палочку. Адам, взглянув на девочку, заметил кусочки коры, прилипшие к ее зубам.

– Тебе разве можно это есть? – спросил он ее. – А где Ронан?

Она ласково потерлась щекой о его руку:

– Savende e'lintes i firen…

– По-английски или по-латыни, – попросил он.

– Сюда!

Но вместо того, чтобы вести его в каком-то конкретном направлении, она выпустила его руку и принялась скакать вокруг него, размахивая руками, как крыльями. Он зашагал дальше, а она все прыгала вокруг него. Летевшая куда-то птица вдруг зависла у него над головой. Заметив движущуюся Сиротку, Чейнсо каркнула, покружилась над ними и полетела обратно к верхним полям. Там Адам и нашел Ронана – черное пятно в затянутом белым туманом поле. Он за кем-то наблюдал, но Чейнсо сообщила ему о приближении Адама, и Ронан, обернувшись и сунув руки в карманы темной куртки, стал смотреть, как тот подходит.

– Пэрриш, – произнес Ронан, окинув Адама взглядом. Он явно ничего не принимал как должное.

– Линч, – отозвался Адам.

Сиротка рысью проскочила между ними и ткнула в Ронана палочкой, которую держала в руке.

– Какая же ты мелкая пакость, – сообщил ей Ронан.

– А ей можно это есть?

– Не знаю. Я даже не знаю, есть ли у нее внутренние органы.

Адам рассмеялся, до того нелепо это прозвучало.

– Ты ел? – спросил Ронан.

– Что-то кроме палочек? Ага. Я пропустил силовую тренировку.

– Какая жалость. Хочешь потаскать тюки с сеном? Это наверняка придаст тебе мужественности, глядишь – и волосы на груди вырастут. Эй, только ткни меня еще раз этой штукой, – это уже относилось к Сиротке.

Пока эти двое сцепились в траве, Адам закрыл глаза и запрокинул голову назад. Он мог бы заняться ясновидением прямо здесь и сейчас. Тишина и ветерок, холодивший шею, унесут его прочь, а влага, просочившаяся в его сапоги, и запах живых существ помогут ему удержаться в реальности. Изнутри и снаружи. Он не знал, что именно начинает боготворить – это место или Ронана, и не был уверен, что разница имела значение.

Когда он открыл глаза, то увидел, что Ронан смотрит на него – так, как смотрел уже много месяцев. Адам посмотрел в ответ – так, как смотрел в ответ уже много месяцев.

– Мне надо заняться сновидением, – сказал Ронан.

Адам взял Сиротку за руку и поправил его:

– Нам надо заняться сновидением.

Глава 43

В двадцати пяти минутах езды от них у Гэнси не было сна ни в одном глазу. А еще у него были неприятности.

Он еще не знал, по какой причине они возникли; зная семейство Гэнси, он мог так и не выяснить это. Впрочем, он чувствовал эти неприятности всеми фибрами души, так же, как ощущал, что прочно попал в сети истории с Глендауэром. Раздражение и злость в семье Гэнси были похожи на легкий привкус экстракта ванили. Его применяли экономно, крайне редко по отдельности, и определить его наличие можно было только задним числом. Если попрактиковаться, то можно было научиться распознавать его, но до какой степени? "Вот в этой булочке присутствует некоторая злость, тебе не кажется? О, да, думаю, всего чуть-чуть…"

Хелен была зла на Гэнси. Вот какой напрашивался вывод.

Семья Гэнси собралась в школьном здании, одном из объектов их инвестиций. Это был обветшалый, но все же удобный старый каменный дом, расположившийся среди отдаленных зеленых холмов между Вашингтоном и Генриеттой, где на его содержание зарабатывали сдачей в краткосрочную аренду. Семья провела здесь ночь – они пытались убедить и Гэнси переночевать с ними, и он бы, возможно, выполнил эту просьбу, если бы не Ронан, и если бы не Генри. Может, именно поэтому Хелен была зла на него.

В любом случае, он наверняка компенсировал эту недостачу, приведя с собой интересных друзей, с которыми его домочадцы могли поиграть. Семейство Гэнси обожало приводить в восторг других. Гости в доме – отличная возможность продемонстрировать свои изысканные кулинарные таланты.

И все-таки у него были неприятности. Не с родителями. Они были очень рады видеть его: «Как ты загорел, Дик!». И они тем более были рады видеть Генри и Блу. Генри мгновенно прошел тест, призванный проверить, насколько он был им ровней и мог ли быть другом – тест, который Адам и Ронан всегда проходили с большим трудом, а Блу… Ну, что бы так ни привлекало младшего Гэнси в ее проницательном и любопытном выражении лица, это определенно привлекло и старших. Они немедленно принялись расспрашивать Блу о ее семейной профессии, пока нарезали кубиками баклажаны.

Блу описала ежедневную рутину в доме номер 300 по Фокс-уэй почти обыденным тоном, тогда как ее рассказ в машине Гэнси о далеко не обыденном исчезновении ее отца в стволе дерева сопровождался изумлением и замешательством. Она рассказала о горячей телефонной линии ясновидения, очищении домов от негативной энергии, медитационных кругах и гадании на картах. Ее слегка небрежный стиль описания очаровал родителей Гэнси еще больше; если бы она попыталась продать им эти услуги, это никогда бы не сработало. Но она просто рассказывала им о том, как это происходило, и ничего не просила у них. Они были в восторге от этого.

В присутствии Блу Гэнси вдруг мучительно осознал, как они все выглядят в ее глазах – старый «мерседес» на подъездной дорожке, безупречно подшитые по росту брюки, гладкая кожа, ровные зубы, солнечные очки от Burberry и шарфы от Hermes. Теперь и он мог взглянуть на этот дом ее глазами. В прошлом ему бы и в голову не пришло, что дом выглядел как-то по особенному богато – декор в нем был очень скромным, и, на вкус Гэнси, выглядел скорей аскетично. Но теперь, проведя столько времени с Блу, он видел, что именно этот скромный декор придавал дому богатый вид. Семье Гэнси не требовалось держать в доме множество вещей, потому что каждый предмет, принесенный сюда, был тщательно подобран, чтобы исполнять определенное предназначение. Здесь не было ни одной дешевой книжной полки, наспех повешенной для хранения лишней посуды. Ни одного стола, на котором валялись бумаги вперемешку со швейными принадлежностями и игрушками. Никаких гор кастрюль и сковородок на шкафах и никаких туалетных ершиков в дешевых пластиковых ведерках. Вместо этого, даже в этом старом, разрушающемся доме все было оформлено эстетически. Ершики – в бронзовых ведерках, лишняя посуда – за стеклянными дверцами, игрушки – в резных старинных сундучках, а сковородки – на специальных подвесных рамах с крючками для посуды.

Из-за всего этого он чувствовал себя довольно неловко.

Гэнси старательно ловил взгляды Блу и Генри, чтобы убедиться, что у них все хорошо, но главная трудность заключалась в том, чтобы сделать это как можно более деликатно в присутствии других членов семьи Гэнси, ведь деликатность – их общий язык. Предложить им помощь как можно тактичнее было невозможно: все сообщения мгновенно перехватывались. Поэтому легкая беседа продолжалась до тех пор, пока обед не перенесся на террасу, выходившую на задний двор. Генри и Блу сидели слишком далеко от Гэнси, чтобы он мог оказать им какую-нибудь помощь по воздуху.

Хелен нарочно села рядом с ним. И привкус ванили тут же стал оглушительным.

– Директор Чайлд сказал, что ты запаздываешь с подачей заявления на вступление в университет, – сказал мистер Гэнси, наклоняясь вперед, чтобы разложить по тарелкам кинву.

Гэнси притворился, будто он занят извлечением мошки из своего стакана чая со льдом. Миссис Гэнси в знак солидарности помахала рукой в воздухе, словно отмахиваясь от невидимой мошки: – Казалось бы, на улице слишком прохладно для насекомых. Должно быть, где-то неподалеку есть стоячая вода.

Гэнси аккуратно вытер палец с дохлой мошкой о край стола.

– У меня еще сохранились контакты с Дромандом, – продолжал мистер Гэнси. – У него по-прежнему есть обширные связи с историческим факультетом Гарварда, если ты все еще хочешь именно туда.

– Господи, только не туда, – возразила миссис Гэнси. – Конечно же, Йель.

– Что, как Эрлич? – мистер Гэнси вежливо хохотнул, видимо, вспомнив какую-то шутку для своих. – Пусть это станет уроком всем нам.

– Эрлич – особый случай, – ответила миссис Гэнси. Они чокнулись бокалами, будто произнесли какой-то секретный тост.

– Ты уже куда-то подавался? – спросила Хелен. В ее голосе слышалась угроза. Неслышная для тех, кто не входил в семью Гэнси, но достаточно уловимая для того, чтобы их отец заметил ее и нахмурился, глядя на дочь.

Гэнси моргнул:

– Пока что никуда.

– Я не помню, каковы сроки для этих дел, – отметила миссис Гэнси. – Но, кажется, уже скоро, да?

– Время ускользнуло от меня, – произнес он. Это был наиболее простой способ сказать «теоретически, я обречен умереть до того, как это станет актуально, так что я потратил свои свободные вечера на другие занятия».

– Я читал статью об академических отпусках, – вставил Генри. Он улыбнулся тарелке, которую перед ним поставила миссис Гэнси, и по этой улыбке стало ясно, что язык деликатности он знает в совершенстве. – Для таких ребят, как мы, это хороший вариант.

– А кто такие эти «мы»? – спросила мать Гэнси тоном, предполагавшим, что ей нравится думать, будто у них есть что-то общее.

– О, ну, знаете, чересчур образованные молодые люди, доводящие себя до нервного срыва в достойной погоне за совершенством, – пояснил Генри. Родители Гэнси рассмеялись. Блу ковыряла салфетку. Гэнси был спасен, а Блу – выброшена на мель.

Впрочем, мистер Гэнси заметил это и перехватил мяч, прежде чем тот коснулся земли: – Я бы очень хотел прочесть что-нибудь в твоем авторстве, Блу, о том, каково расти в доме ясновидящих. Ты могла бы написать диссертацию или мемуары, но в любом случае это будет очень увлекательно. У тебя очень особый, индивидуальный тон и стиль, даже когда ты говоришь вслух.

– О, да, я тоже заметила, дивный генриеттский акцент, – тепло добавила миссис Гэнси. Они были прекрасными командными игроками. Отличный отраженный бросок, одно очко в пользу Гэнси, выигрывает команда «Прекрасное самочувствие».

– Я почти забыла про брускетты, – сказала Хелен. – Они сейчас сгорят. Дик, ты не поможешь мне принести их?

Команду «Прекрасное самочувствие» резко распустили. Гэнси вот-вот узнает, откуда у него неприятности.

– Да, конечно, – согласился он. – Кому-нибудь что-нибудь принести, раз уж я иду на кухню?

– Вообще-то, если захватишь мой график мероприятий с комода, было бы славно, спасибо, – сказала ему мать. – Мне надо перезвонить Мартине и убедиться, что она сможет приехать пораньше.

Брат и сестра Гэнси отправились в дом, где Хелен сначала вытащила хлебцы из духовки и только потом повернулась к нему:

– Ты помнишь, как я попросила тебя сообщить мне, какую грязь потенциально можно накопать на твоих богатеньких друзей, чтобы я могла принять меры, прежде чем мама пойдет на выборы?

– Полагаю, это риторический вопрос, – ответил Гэнси, принимаясь за сервировку брускетты.

– Ты мне не прислал никакой информации на этот счет, – упрекнула его Хелен.

– Я отправлял тебе вырезки о розыгрышах во время Недели приколов.

– И все же ты забыл упомянуть, что дал взятку директору.

Гэнси перестал сервировать брускетту.

– Ты и впрямь это сделал, – констатировала Хелен, без труда читавшая все эмоции у него на лице. Брат и сестра Гэнси были настроены на одну радиоволну. – И ради кого из них ты пошел на это? Кто из твоих друзей? Этот, из трейлерного городка?

– Только не надо оскорблений, – решительно отрезал Гэнси. – Кто тебе рассказал?

– Мне рассказали бумаги. Тебе еще нет восемнадцати, знаешь ли. Как тебе вообще удалось убедить Брулио оформить этот документ? Он же вроде должен быть папиным юристом.

– Папы это вообще не касается. Я не тратил его деньги.

– Тебе семнадцать. Какие еще деньги у тебя есть, кроме семейных?

Гэнси взглянул на нее:

– Подозреваю, ты прочла только первую страницу документа.

– У меня на телефоне открылась только она, – сказала Хелен. – А что? Что там на второй странице? Господи Боже. Ты отдал Чайлду этот свой склад, да?

В ее формулировке это звучало так честно. Он предполагал, что так и было. Один диплом Эгленби в обмен на фабрику Монмут.

«Скорей всего, тебя здесь уже не будет, чтобы скучать по Монмуту», – сказал он себе.

– Во-первых, что он такого сделал, чтобы заслужить подобное? – наседала Хелен. – Ты с ним спишь?

Негодование охладило его тон:

– То есть, дружба – недостаточно достойная причина?

– Дик, я вижу, что ты изо всех сил стараешься придерживаться высоких моральных принципов, но, поверь мне, у тебя не получается. Чтобы достичь таких высот, тебе потребуется не просто лестница нравственности, но еще и стул, чтобы поставить лестницу на него. Неужели ты не понимаешь, в какое ужасное положение это поставит маму, если твоя глупость выплывет на свет?

– Мама тут ни при чем. Это сделал я.

Хелен склонила голову. Обычно он не замечал разницы в возрасте между ними, но именно сейчас она совершенно явно была умудренной опытом взрослой женщиной, а он был… кем бы он ни был.

– Ты думаешь, пресса станет разбираться? Тебе семнадцать. Бог мой, документ выписан семейным юристом! Пример семейной коррупции, и так далее, и тому подобное. Поверить не могу. Ты мог хотя бы подождать и сделать это после выборов.

Но Гэнси не знал, сколько времени у него осталось. Он не знал, дотянет ли он до дня после выборов. От этой мысли что-то сдавило ему грудь, мгновенно перекрыв дыхание, поэтому он оттолкнул ее подальше так быстро, как только смог.

– Я не подумал о последствиях, – сказал он. – Ну, для кампании.

– Естественно! Я вообще не знаю, о чем ты думал. Я долго думала, пытаясь как-то обосновать твое поведение, но так и не сумела.

Гэнси передвигал по разделочной доске кусочек помидора. Сердце в груди все еще дрожало.

– Я не хотел, чтобы он перечеркивал всю свою жизнь только потому, что его отец умер, – гораздо тише произнес он. – Сейчас он не хочет заканчивать школу, но я хотел, чтобы у него был диплом, когда он решит, что ему это все-таки нужно.

Хелен ничего не ответила, и он чувствовал, как сестра изучает его, пытаясь прочесть его мысли. Он продолжал катать кусок помидора по доске, размышляя, как на самом деле он даже не был уверен, что Ронану нужен этот диплом, и как он жалел о том, что заключил с Чайлдом сделку, хотя знал, что не сможет спокойно спать, пока не сделает этого. Он во многом ошибся, но сейчас времени осталось слишком мало, и исправлять ошибки было поздно. Это был тоскливый и преступный секрет, который он был вынужден хранить.

К его удивлению, Хелен обняла его.

– Братишка, – прошептала она, – что с тобой?

В семье Гэнси не принято было обниматься, и Хелен обычно не стала бы рисковать и обнимать его, чтобы не помять блузку; ее тонкие золотые браслеты оставили вмятины на его руках, и что-то во всем этом так тронуло его, что он едва не заплакал.

– Что если я не найду его? – наконец, сказал он. – Глендауэра.

Хелен вздохнула и выпустила его из объятий:

– Ох уж этот твой король. Когда это закончится?

– Когда я найду его.

– А потом что? Что если ты и впрямь найдешь его?

– Только это, и больше ничего.

Это был неудачный ответ, и ей он совсем не понравился, но она лишь прищурилась и провела руками по блузке, разглаживая морщинки на ткани.

– Мне очень жаль, что я испортил мамину кампанию, – произнес он.

– Ты ее не испортил. Мне просто придется… не знаю. Раскопаю какие-нибудь скелеты в шкафу Чайлда, чтобы заставить его молчать в случае чего, – Хелен, похоже, не испытывала особого отвращения к такому занятию. Ей нравилось организовывать факты. – Господи. А я-то думала, что мне придется иметь дело с дедовщиной и хранением марихуаны. Кстати, что это за девочка с тобой? Ты целовался с ней?

– Нет, – честно ответил Гэнси.

– А следовало бы, – подчеркнула она.

– Она нравится тебе?

– Она чуднАя. Ты чудной.

Брат и сестра улыбнулись друг другу.

– Давай уже вынесем эти брускетты, – сказала Хелен. – Может, нам еще удастся выжить после этих выходных.

Глава 44

Это было ошибкой.

Адам понял это сразу же, как провалился в темный зев чаши для гаданий, но он просто не мог оставить Ронана во сне одного.

Его физическое тело, скрестив ноги по-турецки, сидело на полу в Барнсе, а чашей для гаданий ему служила обычная керамическая собачья миска. Скрюченное тело Ронана лежало на диване. Сиротка сидела рядом с Адамом, глядя в миску вместе с ним.

Это было настоящим.

Но и это тоже настоящее: эта отравленная симфония, в которую превратился Кэйбсуотер. Вокруг него лес исторгал из себя черноту. Деревья таяли и растворялись в темноте, но в обратном направлении – длинные струи липкой черной жижи текли вверх, в небо. Воздух дрожал и метался туда-сюда. Разум Адама не знал, как вместить все то, что он видел. Это был тот же ужас сочившегося чернотой дерева, которое они уже видели раньше, но теперь это распространилось на весь лес, включая атмосферу. Если бы от истинного Кэйбсуотера ничего не осталось, было бы не так страшно – по крайней мере, можно было бы списать все на ночной кошмар. Но он все еще видел остатки леса, который он успел познать. Леса, изо всех сил пытавшегося остаться в живых.

"Кэйбсуотер?"

Ответа не было.

Адам не знал, что с ним произойдет, если Кэйбсуотер погибнет.

– Ронан! – прокричал он. – Ты здесь?

Возможно, Ронан всего лишь спал, а не сновидел. Или, может, он сновидел где-то в другом месте. Может, он прибыл сюда раньше Адама и уже был убит.

– Ронан!

– Кера! – простонала Сиротка.

Впрочем, когда он огляделся в поисках нее, ее нигде не было видно. Могла ли она прийти следом за ним, погрузившись в медитацию над чашей для гадания? Мог ли Ронан сотворить еще одну такую девочку в своих снах? Адам знал, что ответ на этот вопрос – да. Он как-то видел, как сновиденный Ронан умирает на глазах у Ронана реального. В этом лесу могло быть бесчисленное количество Сироток. Проклятье. Он не знал, как позвать ее. Но все же попытался:

– Сиротка!

Едва выкрикнув ее имя, он тут же пожалел об этом. Здесь все становилось тем, чем ты называл его. В любом случае, ответа не было.

Он принялся пробираться сквозь лес, старательно цепляясь за свое тело, оставшееся в Барнсе. Его руки на холодной поверхности миски. Ощущение собственных ног на деревянном полу. Запах камина у него за спиной. Помни, где ты находишься, Адам.

Он не хотел снова звать Ронана; он не хотел, чтобы этот кошмар создал двойника. Все, что он здесь видел, было жутью. Вот на глазах растворяется еще живая змея; вот на земле лежит олень, перебирая ногами, как в замедленном кино, а сквозь его еще живую плоть прорастают ветви. Вот существо, не бывшее Адамом, но почему-то одетое как он. Адам отшатнулся, но странный мальчишка не обращал на него никакого внимания. Он был занят тем, что медленно поедал собственные руки.

Адам задрожал.

– Кэйбсуотер, где он?

Его голос надломился, и Кэйбсуотер сдвинулся с места, пытаясь выполнить просьбу своего чародея. Перед ним возник камень. Точнее, он всегда был там, как это может происходить лишь в снах; как появлялся или исчезал Ноа. Адам уже видел этот камень; его бороздчатая поверхность была испещрена фиолетово-черными буквами, написанными рукой Ронана.

Адам прошел мимо него, и тут сзади раздался крик.

Вот и Ронан. Наконец-то. Наконец-то.

Ронан ходил вокруг чего-то, лежавшего в выгоревшей траве среди разлагавшихся деревьев; когда Адам приблизился, то увидел, что это были остатки туши, но не мог понять, что это было за животное изначально. Похоже, у него когда-то была белоснежная шкура, но плоть покрывали глубокие порезы, розовеющие края которых заворачивались внутрь. Из-под грязно-серого лоскута надорванной шкуры вывалился клубок внутренностей, подцепленных когтем, окрашенным в ярко-красное. Сквозь эти останки там и сям прорастали грибы, но с ними тоже творилось что-то ужасное; на них было трудно и больно смотреть.

– Нет! – выдохнул Ронан. – О, нет. Ах, ты, ублюдок…

– Что это? – спросил Адам.

Рука Ронана зависла над двумя раскрытыми клювами, лежавшими бок о бок и окаймленными чем-то черным и пурпурно-алым; Адаму не хотелось всматриваться и разбираться, что это такое.

– Мой ночной ужас. Господи. Вот дерьмо.

– Откуда он здесь взялся?

– Я не знаю. Ему небезразлично все то, что небезразлично мне, – ответил Ронан, поднимая взгляд на Адама. – Это кошмар или реальность?

Адам выдержал его взгляд. Вот до чего они дошли: ночные кошмары стали реальностью. Теперь между снами и реальностью не было никакой разницы, когда они находились в Кэйбсуотере вместе.