Он уходя спросил (адаптирована под iPad) Акунин Борис

XV

В последнее время – вероятно, под влиянием знакомства с госпожой Ларр – я внимательно читал новости о женском движении, захлестнувшем Европу и более всего Британию.

Перед Букингемским дворцом разразилось побоище между полицией и суфражистками, подстерегавшими короля Георга, дабы вручить ему требование об избирательном праве. «Произошла ожесточенная свалка, – писал репртер. – Суфражистки бились, как бешеные: почти у всех полисмэнов лица оказались исцарапанными, руки искусанными. Многие потеряли свои каски. После столкновения вся площадь была усеяна сломанными зонтиками и рваными шляпками».

Молодец полиция, подумал я. Так им и надо.

В Париже у входа в ресторан арестовали даму, пытавшуюся войти внутрь в сандалиях и без чулок. Был составлен протокол по обвинению в оскорблении нравственности в общественном месте.

А вот это, пожалуй, показалось мне чрезмерным.

В городе Севре, тоже во Франции, мадемуазель Делякасель прыгнула с аэроплана на парашюте. Слава богу, не разбилась, идиотка.

Вероятно, в неотдаленном будущем женщины добьются того, что их наделят такими же правами, как мужчин. Но понимают ли они, что тогда им придется нести такие же обязанности? Одно без другого не бывает. Поглядим, как вы запоете, когда придется добывать хлеб насущный, разгружать вагоны или исполнять воинскую повинность. Последняя мысль меня развеселила: я вообразил марширующий батальон, обтянутые солдатскими штанами крутые бедра, раздутые бюстами гимнастерки.

Разумеется, если бы шеренга состояла из сплошных Мари Ларр, это не выглядело бы комично, но ведь она такая на свете одна.

Перевернул на страницу отечественных новостей.

«Начальница одного аристократического института отказала Распутину принять в институт его дочь. Начальнице было указано, что есть приказания, которым нельзя не подчиняться и что на днях она получит подробное приказание. Начальница ответила, что тогда она подчинится приказанию, но подаст в отставку», – сообщал столичный корреспондент. Наверняка речь шла о Смольном, куда принимали только дворянок.

Тон был сдержанный, цензура есть цензура, но каждая строчка сочилась негодованием, которое я мог разделить только отчасти. С одной стороны, конечно, безобразие, что скандальный пророк злоупотребляет своими высокими связями, о которых ходит столько слухов. С другой стороны, мне как плебею были досадны привилегии, которыми кто-то пользуется просто по праву рождения. Ведь двадцатый век на дворе! Может быть, пресловутый «старец» пробьет брешь в стене цитадели для «благородных девиц». Выйдет от шарлатана хоть какая-то польза.

На странице больших статей сообщались подробности гибели океанского лайнера «Императрица Ирландии», повторившего участь «Титаника». Как выяснилось, нынешняя история была еще печальней. «Титаник» хоть погиб в открытом море, ударившись об айсберг. Тут, как говорится, воля божья. А здесь беда произошла от столкновения с угольным судном при обычном тумане, в виду берега. И все равно две с лишним трети людей погибли – больше, чем на «Титанике».

Открылись отвратительные подробности. Капитан и основная часть экипажа, оказывается, уцелели. Из пассажиров же спаслись в основном путешествовавшие первым классом – места в шлюпках достались им.

Как всё это похоже на нашу современную цивилизацию, думал я. Капитаны с экипажами, то есть правители, ведут вверенные им корабли в тумане, толком не зная своего дела и не сознавая своей высокой ответственности. А когда произойдет беда, больше всего пострадают пассажиры низших классов…

День был субботний, короткий. От текущих дел распоряжением вице-директора Воронина меня освободили – я готовился сдавать доклад о «молниеносных бригадах». С удовольствием занимался приятной кабинетной работой, без спешки и штурмовки. Я всегда всё делаю вовремя, торопыжничать не люблю.

От поисков Даши Хвощовой после апрельских приключений мне вышла полная отставка. Алевтина Романовна выразила неудовольствие тем, что розыск велся в неверном направлении. Можно подумать, это я придумал сосредоточиться исключительно на «большевистской» версии! Но перечить и оправдываться я не стал. Наоборот, с облегчением отошел в сторону. Надежды на то, что девочку удастся спасти, у меня уже не было, и заниматься дальше душераздирающими, но бессмысленными изысканиями я не желал.

Напоследок я наслушался разных малоприятных эпитетов от мадам Хвощовой, но слава богу обошлось без кары в виде отправки моего злосчастного рапорта начальству.

Алевтина Романовна сказала на прощанье:

– Мисс Ларр мне с самого начала говорила, что надобно рассматривать и другие версии, да я, дура, ее не послушала, а вы ее не поддержали. Дальше мы обойдемся без вас!

Вот и отлично.

С жандармским ротмистром я расстался, сделав ему щедрый подарок: позволил написать в рапорте, что большевистские боевики были уничтожены в ходе операции, разработанной им, Кнопфом. Оказывается «товарищ Мока» Охранке был очень хорошо известен и давно находился у них в розыске. Этот субъект руководил в партии так называемым «боевым крылом», имел на своем счету немало кровавых подвигов.

– Всё, больше никаких «эксов»! – ликовал Кнопф. – Теперь большевики будут пробавляться одной пропагандой. Зубы у них вырваны!

Я окончательно решил, что коли девочку эта партия не похищала, а теперь и банков грабить не станет, то незачем передавать ротмистру список ее подпольной сети. Хватит с Кнопфа лавров победителя грозного Моки, не то шустрый жандарм вознесется на верх карьерной лестницы. Страшно представить, каких провокационных турусов он наворочает, получив много власти. Пусть уж лучше большевики призывают пролетариев всех стран объединяться – это менее опасно.

Что еще произошло за минувшие недели?

С Мари Ларр я ни разу не виделся после того, как мы отвезли раненую в госпиталь. Я попросил извещать меня о состоянии здоровья мисс Чэтти, и Мари несколько раз мне звонила, вот и всё.

Я знал, что Бетти помещена в отдельную палату и что ею занимаются лучшие врачи. Прямой угрозы жизни нет, но извлечь пулю из позвоночника они не решаются. Пережаты какие-то важные нервы, бедная девушка парализована от шеи и ниже. На консилиуме постановили пригласить из Берлина главное нейрохирургическое светило. Все расходы взяла на себя Хвощова.

У меня не хватило силы духа навестить больную в госпитале. Невозможно было представить, что эта неугомонная, юркая обезьянка лежит пластом и способна двигать одними только лицевыми мускулами. Но я попросил Мари сообщить мне, когда состоится операция. Последняя новость, позавчерашняя, была, что профессор Таубе прибыл и готовится.

Телефон на моем столе зазвонил, когда я, закончив чтение газет, открыл папку с материалами по докладу, со вкусом разложил цветные карандаши и собрался делать разметку на полях рукописи для последующего перепечатывания.

– Операция началась, – послышался в трубке как всегда спокойный голос Мари. – Продлится до полудня.

Я посмотрел на часы – было начало одиннадцатого – и сказал, что скоро приеду, а также пожелал Бетти удачи.

Меня охватило волнение. Конечно, и по поводу операции, но еще и потому что я увижу Мари. Я сам этому удивился. Не влюбился же я в нее, ей-богу! Во-первых, не романтический мальчик, уже сорок шестой год. Во-вторых, с тем же успехом можно влюбиться в каменную статую.

Но я помню – вижу – тот майский день столь отчетливо после нескольких тусклых, бессобытийных недель лишь потому, что в моей жизни снова возникла Мари.

Она была всё такой же: красивой, неулыбчивой и бесстрастной.

– Ну что? – воскликнул я, кидаясь к ней в больничном коридоре. – Уже?

Она предложила мне сесть на соседнее кресло и лишь тогда ответила:

– Продолжается.

Операция затягивалась. Я нервно сказал, что это нехороший признак.

– Хуже, чем было, не будет, – пожала плечами Мари. – Этот месяц для Бетти был истязанием. Неподвижность для нее пытка. Всё время говорила, что лучше умереть. И умерла бы, если бы не надежда на профессора Таубе.

Сказано это было таким тоном, будто речь шла о погоде.

– Что расследование? – спросил я. – Появились ли какие-то новые обстоятельства? Требование выкупа или хоть что-то?

– Ничего. И слава богу. Я все равно не могла бы отсюда отлучиться. Нужно было постоянно находиться с Бетти, разговаривать с нею, ухаживать.

Пожалуй, она бледнее обычного, подумал я. Должно быть, недосыпала.

Вдруг Мари подняла палец, к чему-то прислушиваясь.

– Везут.

Открылась дверь операционной, санитары выкатили тележку, на которой лежала Бетти. Ее лицо было белым, глаза закрыты.

– Жива! – сказал я, вскакивая. – Покойницу накрыли бы с головой!

Мари не тронулась с места.

– Что же вы? – обернулся я. – Идемте к ней!

– Зачем? Она без сознания. Нужно идти к профессору. Сейчас меня к нему вызовут, и мы всё узнаем.

Она была совершенно права, но даже не подойти к подруге, которая только что находилась на пороге смерти? Все-таки нежить какая-то, подумал я.

Больную увезли в палату. После этого мы ждали около десяти минут, я весь извелся. Наконец выглянул строгий молодой человек, ассистент берлинской знаменитости, и сказал по-немецки:

– Герр профессор просит вас зайти, сударыня.

Еще четверть часа я ходил по коридору, шепча молитву. Когда ничего не можешь сделать, это единственное, что остается.

Вышла Мари. Я впился в нее взглядом – и не прочел на лице, таком же, как всегда, ни радости, ни печали.

– Идемте в палату, – сказала Мари. – Операция прошла неудачно. Пуля извлечена, но теперь омертвение нервных тканей ускорится. Полный паралич необратим.

Я ахнул. Мне почему-то казалось, что всё закончится благополучно.

В палате мы встали у кровати, глядя на спящую Бетти.

– Хвощова оплатит уход за бедняжкой, я в этом уверен, – прошептал я. – Какая ужасная судьба…

– Выйдите, пожалуйста, – попросила меня Мари.

– Зачем?

Она посмотрела на меня своими холодными светлыми глазами.

– Сейчас я сожму ей артерию. Вам это зрелище не понравится.

– Что?!

– Я ей пообещала. Если операция не удастся, Бетти не проснется.

Я захлопал глазами.

– Да идите же, черт бы вас побрал! – яростно прошипела Мари.

От неожиданности я шарахнулся и сам не помню, как оказался в коридоре. Меня трясло.

Я подумал, что после такого не хочу, да и не смогу общаться с этой женщиной.

Дрожащими пальцами вырвал из записной книжки листок. Быстро написал карандашом: «Полагаю, что Ваше пребывание в России окончено. Надежды, что похитители выйдут на связь, больше нет. Вашей помощнице вы тоже не нужны. Мы больше не встретимся. Прощайте».

Положил под дверь, на пол. Увидит.

«Чудовище, какое чудовище», – бормотал я, очень быстро, чуть не спотыкаясь, идя прочь.

XVI

Это было восемнадцатого, в субботу. А в воскресенье раздался стук в дверь – новомодных электрических звонков в моем доме не было.

Время шло к полудню, но я не так давно встал с постели. Голова шумела, потому что вечером я выпил много коньяку. После гибели Видока у меня завелась эта новая привычка. Обычно я осушал рюмку-другую, чтобы уснуть, но вчерашнее потрясение совершенно выбило меня из колеи.

Открыв дверь, я увидел перед собой Мари. Только накануне я думал о ней с ужасом и радовался, что никогда больше ее не увижу, но мое сердце наполнилось внезапным, несомненно счастливым волнением, а сумрачная лестничная площадка словно озарилась солнцем.

Мне кажется, именно в тот момент я осознал, что эта женщина значит для меня много больше, чем я желал бы думать.

– Вы? – пробормотал я, пораженный ошеломляющим открытием, и отступил назад.

– Откуда вы узнали мой адрес? – вот единственное, что я спросил.

– От Хвощовой, – коротко молвила Мари и вошла в прихожую, не дожидаясь приглашения.

Оттуда она проследовала прямо в комнату, положила на стол шляпку с перчатками, обернулась.

– Что вы застыли? Идите сюда. Есть новости.

Я запахнул халат, взял себя в руки.

– Какие новости? По поводу Даши?

– Утром ко мне в комнату ворвалась Алевтина Романовна. В крайне возбужденном, я бы даже сказала полупомешанном состоянии. Говорит: «Вы умеете убивать, убивать без морализаторства!».

– Вы ей рассказали про Бетти? – удивился я.

– Нет, конечно. Вероятно, она имела в виду историю в порту. «Убейте его! – кричит. – Убейте! Я заплачу вам много денег! Очень много!». Вы Хвощову давно не видели. Она сильно изменилась. За этот месяц вся высохла, постарела, взгляд воспаленный, но тут прямо совсем сумасшедшая. Я в первую минуту так и подумала: психика не выдержала напряжения, подломилась. Говорила она лихорадочно, сбивчиво. «Дашу не похитили! Деньги тут ни при чем! Зачем ему деньги? Это месть! За Монсарта! Он убил мою девочку, убил!». Я долго ничего не могла понять, принимала ее бессвязные крики за бред. Но постепенно картина прояснилась. Сейчас изложу вам суть, по порядку.

Мари на миг умолкла, глядя на полупустую бутылку коньяка. Я поспешно убрал ее со стола.

– Весь месяц Хвощова беспрестанно чем-то себя занимала, чтобы отвлечься от мыслей о дочери. Это нормальная защитная реакция при шоке. Больше всего времени Алевтина Романовна тратила на свою коллекцию. Беспрестанно перевешивала картины с места на место, меняла то рамы, то таблички. Должно быть, произведения искусства помогали ей оторваться от реальности. Кроме того она затеяла строить специальное здание, предназначенное исключительно для работ Анри Монсарта. Архитектор придумал какие-то особенные стеклянные потолки, позволяющие создать идеальное освещение. Строительство музея Монсарта идет в ускоренном темпе, без выходных. И сегодня, в воскресенье, Хвощова тоже была там, на стройке.

Я внимательно слушал и не мог взять в толк, какое отношение имеет французский живописец к похищению девочки. Или не похищению, а убийству?

– Около забора остановился лимузин. Оттуда вышел некий Зибо.

– Кто это?

– Я тоже переспросила. Зиновий Иванович Бобков, семейное прозвище Зибо. Это кузен покойного мужа Алевтины Романовны.

– А, это имя попадалось мне в газетах. Какой-то прожигатель жизни, скандалист-миллионщик.

– Дело не в этом. А в том, что Зибо тоже страстный, даже маниакальный коллекционер современного искусства. И конкурент моей клиентки. У них что-то вроде давнего, яростного соперничества. Охотятся на одних и тех же художников и люто ненавидят друг друга. Особенно жаркий бой разгорелся у них из-за Монсарта. Contrat exclusif, который художник подписал с Хвощовой, стал для Зибо страшным ударом.

– Алевтина Романовна вообразила, что… – Я недоверчиво покачал головой. – Нет, чушь.

– Я лишь пересказываю вам ее слова. Итак, на стройку приехал Зибо. Походил, посмотрел. И говорит: «Прекрасное здание. И коллекция чудесная. Кому только, Алечка, ты ее оставишь? Ведь некому». Хвощова обмерла. Никто кроме очень узкого круга до сих пор не знает, что ее дочка исчезла. Дома – только няня и шофер, в клинике – доктор и садовник. При этом англичанка отправлена на родину, а садовника Хвощова послала работать в ее крымское имение и хорошо заплатила за молчание. Всем сообщено, что мисс Корби увезла девочку в санаторий. Откуда же Зибо мог узнать?

– Погодите, – сказал я, недоумевая. – Мало ли что мог иметь в виду Бобков? Хвощова не в себе и впала в паранойю, это понятно. Но вы-то, надеюсь, не верите, что коллекционер искусства выкрал и убил двоюродную племянницу в отместку за какого-то Монсарта?

– Должно быть, вы никогда не имели дела со страстными коллекционерами. Это род психического заболевания. Когда-нибудь я расскажу вам о деле «Мадонны с фиалкой», которое я расследовала в Филадельфии. Там было целых три трупа. Но я еще не закончила про Хвощову. «Что ты имеешь в виду?» – спросила она Бобкова. Знаете, что он ответил? «Ты украла у меня сына. Око за око, Алечка, око за око». Засмеялся, сел в машину и уехал.

– Какого еще сына?

– В свое время Монсарта открыл Зибо, еще совсем молодым, безвестным художником, чьи работы никто не покупал. Опекал гения, устроил ему мастерскую, ввел его в моду. Говорил, что Монсарт ему как сын.

– Это, конечно, меняет дело, – признал я. – Выходка Бобкова подозрительна. И всё же, согласитесь, идея Алевтины Романовны совершенно безумна. Хвощова безусловно свихнулась. Чего стоит это ее требование, чтобы вы убили предполагаемого злодея? Тут нужен психиатр.

Мари качнула головой.

– Требование действительно безумное. Но версия не такая фантастическая, как вам кажется. Давайте я вам сообщу сведения, которые я успела собрать о господине Бобкове, а потом вы сами решите, способен он на подобное или нет.