Арлекин Корнуэлл Бернард

– Восемьсот шестьдесят связок, – сказал граф Нортгемптонский.

На какое-то время повисла тишина.

– А сколько у самих стрелков?

– Может быть, по связке на каждого, – угрюмо проговорил граф Нортгемптонский.

– Только-только, – сурово заметил король.

Он бы хотел иметь стрел вдвое больше, но мало ли чего он хотел. Он мог желать вдвое больше солдат, и холм вдвое круче, и чтобы французов возглавлял человек вдвое нерешительнее, чем Филипп Валуа, который, видит бог, и так достаточно нерешителен, – но что толку хотеть? Нужно сражаться и победить. Король хмуро посмотрел на южную оконечность гребня, где холм спускался к деревне Креси. Здесь французам будет атаковать легче всего, а это означало, что бой ожидается тяжелым.

– Пушки, Уильям, – сказал Эдуард графу Нортгемптонскому.

– Пушки, сир?

– На флангах у нас будут пушки. Должны же эти чертовы штуковины когда-то пригодиться!

– Может быть, сир, их лучше скатить с холма? Хоть пару человек они задавят.

Король рассмеялся и поскакал дальше.

– Похоже, собирается дождь.

– Не так скоро, – ответил граф Уорвикский. – И французы тоже могут погодить, сир.

– Думаешь, они не придут, Уильям?

Граф покачал головой:

– Придут, сир, но на это нужно время. Много времени. Возможно, к полудню мы увидим их авангард, а арьергард еще будет переходить мост у Аббевиля. Готов спорить, они подождут с битвой до завтрашнего утра.

– Сегодня или завтра, – проговорил король, – какая разница?

– Мы можем уйти, – предложил граф Уорвикский.

– И найти холм получше? – улыбнулся король.

Эдуард был моложе и не так опытен, как многие из его вассалов. Но он был король, и потому решение оставалось за ним. Он будет сражаться здесь. Так он и заявил, и заявил твердо.

– Будем сражаться здесь, – повторил король, глядя вверх на склон.

Он представлял там свое войско и видел его так, как увидят французы. Он знал, что его подозрение верно: самая низкая часть гребня, та, что ближе к Креси, окажется опасной. Там, рядом с мельницей, будет его правый фланг.

– Правым флангом будет командовать мой сын, – сказал Эдуард, вытянув руку, – и ты, Уильям, будешь с ним.

– Слушаюсь, сир, – подчинился граф Нортгемптонский.

– А вы, милорд, левым, – сказал король графу Уорвикскому. – Мы построимся в двух третях пути от подножия и на фронте и флангах поставим лучников.

– А вы, сир? – спросил граф Уорвикский.

– Я буду у мельницы, – сказал король и погнал коня вверх по холму.

Проскакав две трети склона, он спешился и подождал, пока оруженосец примет поводья, а потом принялся за действительно нужное и не терпящее отлагательств дело – прошел вдоль холма, отмечая места на дерне своим белым посохом и давая указания сопровождавшим его военачальникам, куда поставить солдат, а те посылали за своими подчиненными. Таким образом, когда войско поднимется на длинный зеленый склон, все будут знать, куда становиться.

– Принесите сюда знамена, – велел король, – и поставьте там, где соберутся войска.

На протяжении всего пути из Нормандии войско двигалось тремя колоннами. Двум большим следовало установить длинный плотный строй латников поперек верхней части склона.

– Всем сражаться пешими, – распорядился Эдуард и подтвердил, что имеет в виду всех без исключения, хотя один-два военачальника из молодых ворчали, что почетнее сражаться верхом.

Но король больше заботился о победе, чем о чести, он слишком хорошо знал, что если его латников посадить на коней, то глупцы бросятся в контратаку, как только увидят атакующих французов, и сражение превратится в сумбурную потасовку у подножия холма. Тогда имеющие численное преимущество французы наверняка одержат верх. А если англичане будут сражаться пешими, то не смогут безумно броситься на всадников и им придется ждать под прикрытием щитов, когда на них нападут.

– Коней держать в тылу, за гребнем, – приказал Эдуард.

Он принял командование над третьей, самой маленькой колонной, которой предстояло остаться в резерве на вершине холма.

– Вы будете со мной, епископ, – сказал король епископу Даремскому.

Епископ, закованный в броню от макушки до кончиков пальцев на ногах и с тяжелой палицей в руке, выразил неудовольствие:

– Вы отказываете мне в возможности проломить несколько французских голов, сир?

– Взамен я позволю вам утомить Господа вашими молитвами, – сказал король, и окружающие рассмеялись. – А наши лучники, – продолжил он, – будут стоять здесь, вот здесь и вот здесь.

Эдуард шагал по дерну и через каждые несколько шагов втыкал белый посох. Он прикроет свой строй лучниками и куда больше лучников поставит на фланги. Лучники, он знал, были его преимуществом. На этом месте, завлекающем вражеских всадников на славную битву, их длинные стрелы с белым оперением будут смертельны.

– Здесь, – он сделал шаг и снова воткнул посох, – и вот здесь.

– Прикажете вырыть ямы? – спросил граф Нортгемптонский.

– Как можно больше, Уильям, – ответил король.

Лучникам, когда они соберутся в группы перед строем латников, будет велено вырыть в дерне ямы в нескольких ярдах ниже по склону. Не очень глубокие, но достаточные, чтобы сломать ногу не заметившему их коню. Если сделать много ям, атака может затормозиться и расстроиться.

– А здесь, – сказал король, дойдя до южного конца гребня, – мы разместим несколько телег. Поставьте сюда половину пушек, а вторую – в другой конец. И я хочу иметь здесь побольше лучников.

Эдуард жестом велел подать коня.

Поскольку латы были слишком тяжелы, двум пажам пришлось приподнять и взвалить его на седло. Выглядело это не очень внушительно. Оказавшись в седле, король окинул взглядом гребень холма, уже не пустынного, а разукрашенного первыми знаменами, которые показывали солдатам, где собираться. Через час-два, подумал Эдуард, все его войско будет здесь, чтобы заманить французов под стрелы лучников. Он вытер землю с конца посоха и со словами: «Посмотрим, найдется ли там что-нибудь поесть» – погнал кобылу по направлению к Креси.

На пустом гребне затрепетали первые флаги. Над далекими полями и лесами нависало серое небо. На севере шел дождь, дул холодный ветер. Восточная дорога, по которой должны были прийти французы, оставалась пустой. Священники молились:

– Помилуй нас, Господи, в Твоей великой доброте, помилуй нас.

Человек, называвший себя Арлекином, находился в лесу на возвышенности, что располагалась к востоку от холма между Креси и Вадикуром. Он покинул Аббевиль среди ночи, заставив стражников открыть северные ворота, и повел своих людей сквозь темноту вместе с аббевильским священником, знавшим местные дороги. Теперь, прячась за буками, он следил, как английский король разъезжает по далекому холму. Король удалился, но зеленый дерн испещрили знамена, а из деревни вверх по склону потянулись первые английские войска.

– Они хотят сразиться с нами здесь, – сказал Арлекин.

– Место не хуже любого другого, – сердито заметил сэр Саймон Джекилл.

Ему не понравилось, что его подняли среди ночи. Он знал, что этому странному человеку в черном, называвшему себя Арлекином, предложили вести разведку для французского войска, но не думал, что все люди Арлекина должны пропустить завтрак и шесть часов в холоде красться по черным пустынным окрестностям.

– Забавное место, – ответил Арлекин. – Они построят на холме лучников, и нам придется скакать прямо на их стрелы. Нужно обойти их с фланга, – сказал он, указывая на север.

– Предложите это его величеству, – язвительно проговорил сэр Саймон.

– Сомневаюсь, что он меня послушает. – Арлекин уловил издевку в голосе рыцаря, но не ответил на дерзость. – Пока. А когда завоюем себе имя, будет слушать. – Он потрепал коня по шее. – Однажды я встретился с английскими стрелами, и это был всего лишь один стрелок, но я видел, как легко стрела пробивает кольчугу.

– Я видел, как стрела пробивает двухдюймовую дубовую доску, – сказал сэр Саймон.

– Трехдюймовую, – вставил Генри Колли.

Он, как и сэр Саймон, мог сегодня встретить английские стрелы и все же гордился мощью английского оружия.

– Опасное оружие, – признал Арлекин невозмутимым голосом.

Он всегда был невозмутим, всегда уверен, неизменно спокоен, и это самообладание раздражало сэра Саймона, хотя еще больше его бесили полуприкрытые глаза Арлекина, которые напоминали ему глаза Томаса из Хуктона. Но Томас из Хуктона мертв, и сегодня против них будет одним лучником меньше.

– Однако и лучников можно разбить, – добавил Арлекин.

Сэр Саймон отметил, что француз за всю свою жизнь повстречался всего лишь с одним лучником и тем не менее уже придумал, как их разбить.

– И как же?

– Ты сам подсказал мне как, – напомнил ему Арлекин. – Конечно же, дать им израсходовать стрелы. Послать против них маловажные цели – пусть час-два стреляют по крестьянам, болванам и наемникам. А мы, – он повернул коня, – пойдем во второй линии. Какой бы приказ мы ни получили, все равно будем ждать, когда у них подойдут к концу стрелы. Кому хочется быть убитым каким-нибудь грязным крестьянином? В этом нет никакой славы, сэр Саймон.

Рыцарь признал, что в его словах есть резон. Он последовал за Арлекином в дальнюю часть буковой рощи, где с вьючными лошадьми дожидались оруженосцы и слуги. Двое гонцов отбыли с донесением о расположении англичан, а остальные слезли с коней и расседлали их. Людям и лошадям пришла пора отдохнуть, перед тем как облачаться в боевые доспехи. еще нужно было обратиться за поддержкой к Богу.

Арлекин часто молился, и это смущало сэра Саймона, который считал себя добрым христианином, но не до такой уж степени набожным. Два-три раза в год он исповедовался и ходил к мессе, но в остальное время мало вспоминал о Боге. Арлекин же вверял себя Богу каждый день, хотя редко заходил в церковь и мало времени проводил со священниками. У него были как будто личные отношения с Небесами, и это одновременно раздражало и утешало сэра Саймона. Раздражало – потому что казалось недостойным мужчины, а утешало – потому что если Бог мог принести какую-то пользу воину, то именно в день сражения.

Впрочем, этот день, похоже, был для Арлекина особенным, так как, преклонив колено и молча помолившись, он встал и велел оруженосцу принести копье. Сэр Саймон, желавший поскорее прекратить благочестивые глупости и поесть, решил, что пора облачаться в доспехи, и тоже послал оруженосца за своим копьем, но Арлекин остановил его:

– Погоди.

Замотанные в кожу копья везли на вьючной лошади, но оруженосец Арлекина принес копье, следовавшее на собственной лошади и завернутое помимо кожи еще и в холст. Сэр Саймон предположил, что это личное оружие Арлекина. Но когда с древка сняли холстину, он увидел древнее, покоробившееся копье из такого ветхого дерева, что оно несомненно сломалось бы от малейшего усилия. Наконечник, похоже, был серебряным, и это тоже было глупо: серебро слишком мягко для смертельного оружия.

Сэр Саймон усмехнулся:

– Не собираетесь же вы сражаться с этим?

– Мы все будем сражаться с этим, – ответил человек в черном и, к изумлению сэра Саймона, снова преклонил колени. – На колени, – велел он и сэру Саймону.

Тот повиновался, чувствуя себя идиотом.

– Ты хороший воин, сэр Саймон, – сказал Арлекин. – Мало я встречал людей, так владеющих оружием, и не думаю, что хотел бы видеть кого-то иного на моей стороне, но для сражения нужно еще кое-что, кроме мечей, копий и стрел. Перед боем нужно думать и всегда нужно молиться, ведь если Бог на твоей стороне, никто не может тебя победить.

Сэр Саймон, смутно сознавая, что его критикуют, перекрестился и сказал в свое оправдание:

– Я молюсь.

– Тогда вознеси благодарность Богу за то, что мы пойдем в битву с этим копьем.

– Зачем?

– Потому что это копье святого Георгия и человек, бьющийся под защитой этого копья, будет в объятиях Бога.

Рыцарь уставился на копье, которое с почтением положили на траву. В жизни сэра Саймона было несколько случаев, когда он, обычно в полупьяном состоянии, улавливал что-то в божественных таинствах. Однажды один свирепый доминиканец довел его до слез, хотя при следующем его приходе в таверну уже не было того эффекта; а еще он весь съежился, когда впервые пришел в собор и увидел тускло освещенный свечами свод. Но таких моментов было мало, они были редки и нежеланны. Однако теперь вдруг таинство Христа коснулось его сердца. Сэр Саймон посмотрел на копье и увидел не безвкусное старое оружие с непрактичным серебряным наконечником, а нечто наделенное Божьей силой. Оно было послано Небесами, чтобы сделать человека неуязвимым, и рыцарь почувствовал влагу на глазах.

– Мои предки привезли его из Святой земли, – сказал Арлекин, – и сказали, что воин, сражающийся под защитой этого копья, не может быть побежден. Но это неправда. Их победили. Однако, когда все их союзники погибли, когда развели адское пламя, чтобы сжечь их сторонников, сами они остались живы. Они покинули Францию, взяв с собой копье, но мой дядя украл его и спрятал от нас. Потом я нашел копье, и теперь оно благословит нас на битву.

Сэр Саймон ничего не сказал, а лишь смотрел на оружие с чувством, близким к благоговению.

Генри Колли, нетронутый торжественностью момента, шмыгнул носом.

– Мир загнивает, – сказал Арлекин. – Церковь разложилась, а короли ослабели. В нашей власти, сэр Саймон, построить новый мир, угодный Богу, но, чтобы сделать это, мы должны разрушить старый. Мы должны сами взять власть и передать ее Богу. Вот зачем мы сражаемся.

Генри Колли решил, что француз спятил, но сэра Саймона захватили его слова.

– Скажи мне, – Арлекин посмотрел в лицо сэру Саймону, – что изображено на боевом флаге английского короля?

– Дракон, – ответил тот.

На лице Арлекина появилась столь редкая для него улыбка.

– Разве это не знамение? – сказал он и, помолчав, продолжил: – Я скажу тебе, что случится в этот день. Придет нетерпеливый король Франции и бросится в атаку. День сложится для нас плохо. Англичане будут глумиться над нами, что мы не можем сломать их строй. Но потом мы принесем это копье, и ты увидишь, как Бог изменит ход битвы. Мы выхватим победу в последний момент. Ты возьмешь в плен королевского сына, а возможно, мы захватим и самого Эдуарда, и нашей наградой будет благоволение Филиппа. Вот зачем мы сражаемся, сэр Саймон, – за расположение короля, так как оно означает власть, богатство и земли. Ты поделишься этим богатством, но только когда поймешь, что мы воспользуемся им для очищения христианского мира от скверны и тлена. Мы будем бичом для нечестивых.

«Совсем спятил, – подумал Генри Колли. – Рехнулся».

Арлекин поднялся с колен и подошел к корзине, висевшей на боку лошади, откуда достал лоскут ткани и развернул его. Это оказалось красным знаменем с изображением странного зверя с рогами, клыками и когтями, который стоял на задних лапах, сжимая в передних чашу.

– Это знамя нашей семьи, – сказал Арлекин и черными лентами привязал полотнище к длинному серебряному наконечнику копья, – и много лет, сэр Саймон, это знамя было запрещено во Франции, так как его владельцы сражались против короля и Церкви. Наши земли были опустошены, а наш замок до сих пор разорен. Но сегодня мы станем героями, и это знамя снова окажется в милости. – Он обернул наконечник флагом, скрыв йейла. – Завтра мой род возродится.

– Какой род? – спросил сэр Саймон.

– Мое имя – Ги Вексий, – раскрыл тайну Арлекин, – я граф Астаракский.

Сэр Саймон никогда не слышал про Астарак, но ему было приятно узнать, что его хозяин – человек действительно благородных кровей. Выражая покорность, он почтительно протянул к Ги Вексию сложенные руки и с непривычным подобострастием проговорил:

– Я не разочарую вас, милорд!

– Бог не отвернется от нас сегодня, – сказал Ги Вексий и взял руки сэра Саймона в свои. – Завтра, – он возвысил голос, говоря со всеми рыцарями, – мы сокрушим Англию!

Потому что у него было копье.

И приближалось войско французского короля.

И англичане сами приготовили себя для побоища.

Уилл Скит стоял на опушке рядом с кучей выгруженных с телеги вязанок.

– Стрелы, – сказал он, но вдруг осекся, глядя на прическу Томаса. – Боже милостивый! Похоже, тебя обгрызла крыса. – Он нахмурился. – Впрочем, тебе идет. Как будто ты наконец-то повзрослел. Стрелы! – повторил Уилл. – Не тратьте их зря.

Он начал одну за другой швырять связки лучникам.

– Кажется, их много, но вы, богом обиженные калеки, никогда не были в настоящей битве, а битва поглощает стрелы так же, как шлюха поглощает… Доброе утро, отец Хобб!

– Ты оставишь мне связку, Уилл?

– Не трать их попусту на грешников, святой отец, – ответил тот, бросая связку и ему. – Убей какого-нибудь богобоязненного француза.

– Такого не бывает, Уилл. Все они сатанинские отродья.

Томас высыпал одну вязанку в свой мешок для стрел, а другую заткнул за пояс. В шлеме он хранил две тетивы, сберегая их от опасного дождя. В лагерь к лучникам пришел кузнец, молотом выправил мечи, топоры, ножи и тесаки, а потом наточил их. Кузнец, и раньше бродивший близ войска, сказал, что король отправился на север посмотреть на поле боя, но сам он считает, что французы сегодня не придут.

– И чего тогда потеть, – проворчал он, водя точильным камнем по мечу Томаса, и заметил, глядя на длинный клинок: – Французская работа.

– Из Кана.

– Ты мог бы продать его за пенни или два. – В похвале чувствовалась зависть. – Добрая сталь. Старая, конечно, но добрая.

Теперь, пополнив запас стрел, лучники сложили свои вещи в повозку, которая вмещала пожитки всего войска. Один солдат, мучившийся животом, будет охранять ее, а другой инвалид присмотрит за конями стрелков. Уилл Скит велел убрать повозку и осмотрел собравшихся лучников.

– Эти ублюдки придут если не сегодня, то завтра, – сказал он. – Их больше, чем нас, и они не голодные, у них хорошая обувь, и они думают, что их дерьмо пахнет розами, так как они долбаные французы. Но умирают они так же, как и все прочие. Стреляйте в их коней – и доживете, чтобы увидеть закат. И помните: у них нет настоящих стрелков, а значит, они проиграют. Это не трудно понять. Берегите головы, стреляйте в коней, не тратьте попусту стрелы и слушайте приказы. Пошли, ребята.

Они перешли мелкую речку, как и множество других отрядов, потянувшихся из леса в деревню Креси, где расхаживали рыцари, окликая оруженосцев или пажей, чтобы те поудобнее затянули какой-нибудь ремень или ослабили пряжку. Связанных уздечками коней отвели за холм, где вместе с войсковыми женщинами, детьми и пожитками они простоят до окончания битвы в кольце телег. Принц Уэльский, до пояса уже облаченный в доспехи, грыз у церкви зеленое яблоко. Он рассеянно кивнул, когда стрелки Скита почтительно стянули свои каски. Жанетты нигде не было, и Томас задумался, не сбежала ли она одна, но потом решил, что ему нет до этого дела.

Рядом с ним шла Элеонора. Она дотронулась до его мешка со стрелами:

– Тебе хватит стрел?

– Смотря сколько придет французов, – ответил Томас.

– А сколько здесь англичан?

Говорили, что в войске восемь тысяч, половина – стрелки, и Томас счел, что это похоже на правду[6]. Он назвал цифру Элеоноре, и та нахмурилась.

– А сколько французов? – спросила она.

– Бог их знает, – ответил Томас.

Сам он считал, что их гораздо больше восьми тысяч, намного больше, но он ничего не мог с этим поделать и потому, глядя на поднимавшихся по склону лучников, постарался забыть о численном неравенстве.

Они перевалили через гребень и увидели длинный передний склон. На мгновение Томасу показалось, что начинается великая ярмарка. Холм пестрел разноцветными флагами, а между ними ходили люди. Для полного сходства с Дорчестерской ярмаркой не хватало только пляшущего медведя и жонглеров.

Уилл Скит остановился, высматривая знамя графа Нортгемптонского, и увидел его справа от себя, недалеко от мельницы. Он повел своих людей вниз, и графский латник показал им вехи, отмечавшие их позицию.

– Граф хочет, чтобы вы вырыли ямы против коней, – сказал он.

– Вы слышали? – крикнул Уилл Скит. – Начинайте копать!

Элеонора помогала Томасу. Земля была плотная, и, чтобы разрыхлить ее, приходилось пользоваться ножом, а потом выгребать грунт руками.

– Зачем вы роете ямы? – спросила Элеонора.

– Для коней, – ответил Томас, притаптывая вырытую землю, прежде чем начать копать следующую ямку.

Перед всем строем лучников, шагах в двадцати от позиции, появились одинаковые маленькие лунки. Вражеские всадники будут нестись на всем скаку, и ямы задержат их. Кони смогут преодолеть это препятствие, но медленно, и азарт наступления будет потерян. Пробираясь между коварными лунками, французы сами окажутся под атакой лучников.

– Вон, – сказала Элеонора, указывая рукой, и Томас увидел на дальнем конце холма отряд всадников.

Первые прибывшие французы смотрели через долину, как под знаменами медленно собирается английское войско.

– Еще несколько часов, – сказал Томас.

Эти французы, догадался он, были лишь авангардом, посланным вперед разыскать врага, а основное французское войско еще идет из Аббевиля. Арбалетчики, которые, конечно, возглавят атаку, будут пешими.

Справа от Томаса, где склон спускался к реке, строилось укрепление из пустых телег и повозок. Их подгоняли плотно друг к другу в качестве преграды для всадников, а между ними поставили пушки. Это были не те большие пушки, что безуспешно пытались пробить ворота в канскую крепость, а гораздо меньше.

– «Сквернословы», – сказал Томасу Уилл Скит.

– Сквернословы?

– Так их называют – «сквернословы».

Он провел Томаса и Элеонору по склону взглянуть на пушки, представлявшие собой связки железных труб. Пушкари перемешивали порох, а остальные развязывали связки гарро – стреловидных железных снарядов – и запихивали их в стволы пушек. Некоторые «сквернословы» имели до восьми стволов, некоторые семь, а некоторые только четыре.

– Бесполезные хреновины. – Скит плюнул. – Но они могут напугать коней.

Он кивнул стрелкам, рывшим лунки перед «сквернословами».

Пушки здесь стояли густо – Томас насчитал тридцать четыре, и еще волокли новые, – но они были нужны лишь для прикрытия лучников.

Прислонившись к повозке, Скит смотрел на дальний холм. Погода была вовсе не теплой, но он вспотел.

– Ты заболел? – спросил Томас.

– Немного крутит кишки, – признался йоркширец, – но ничего такого, что помешало бы петь и плясать.

На дальнем холме уже собралось сотни четыре французских всадников, и из леса появлялись все новые.

– Может быть, ничего и не будет, – тихо проговорил Скит.

– Сражения?

– Филипп Французский нерешителен. Он совершит марш-бросок, чтобы вступить в бой, а потом подумает, что лучше повеселиться дома. Так я о нем слышал. Нервный ублюдок. – Он пожал плечами. – Но если он решит, что сегодня ему выпал шанс, дело плохо.

Томас улыбнулся:

– А ямы? А лучники?

– Не будь дураком, парень, – обругал его Скит. – Не каждая лунка сломает по конской ноге, и не каждая стрела попадет в цель. Возможно, мы отобьем первую атаку, а может быть, и вторую, но они будут все наседать и наседать и в конце концов пробьются. Их слишком много, гадов. Они пройдут, Томас, и тогда придется поработать латникам. Просто не теряй голову, парень, и помни, что рукопашная – для латников. Если эти ублюдки пройдут за ямы, опусти лук и жди цели, и тогда останешься жив. Ну а если мы проиграем… – Он пожал плечами. – Беги в лес и прячься там.

– Что он говорит? – спросила Элеонора.

– Что сегодня будет простая работенка.

– Ты не умеешь врать, Томас.

– Их просто слишком много, – проговорил Скит самому себе. – Томми Дагдейлу в Бретани пришлось еще круче, Том, но у него было в избытке стрел. А у нас не хватает.

– У нас все будет в порядке, Уилл.

– Да, конечно. Может быть. – Скит отошел от повозки. – Мне нужно немного побыть одному.

Томас и Элеонора снова направились на север. Англичане уже строились. Вокруг расставленных там и сям флагов толпились латники, строясь в квадраты. Впереди каждого строя становились лучники, а старшие проверяли, оставлены ли в строю промежутки, чтобы лучники могли убежать, если всадники прорвутся слишком близко. Из деревни принесли связки копий и раздали латникам переднего ряда. Если французы преодолеют стрелы и ямы, копья можно упереть в землю и встретить ими врага.

К полудню на холме собралось все войско. Оно казалось гораздо больше, чем было на самом деле, потому что многие женщины остались со своими мужчинами и сидели рядом с ними на траве. Время от времени выглядывало солнце, отбрасывая на долину тени. Ямы были вырыты, пушки заряжены. С дальнего холма за англичанами наблюдали французы. Не меньше тысячи. Но никто не рискнул спуститься по склону.

– Это, по крайней мере, лучше, чем марш, – сказал Джейк. – Есть возможность отдохнуть, верно?

– Денек будет легкий, – предположил Сэм и кивнул на дальний холм. – Ублюдков не так уж много, а?

– Это лишь авангард, дурень, – ответил Джейк.

– А что, подойдут еще? – искренне удивился Сэм.

– Придет вся Франция до последнего ублюдка.

Томас молчал. Он представлял себе, как французское войско тянется по Аббевильской дороге. Все они знают, что англичане остановились и ждут их, и, несомненно, французы спешат, чтобы не опоздать к сражению. Наверное, они уверены в победе. Он перекрестился. Элеонора, чувствуя его беспокойство, коснулась руки Томаса.

– С тобой все будет хорошо, – сказала она.

– И с тобой тоже, любовь моя.

– Помнишь, что ты обещал моему отцу?

Томас кивнул, но не мог убедить себя, что сегодня увидит копье святого Георгия. Этот день был реален, а копье принадлежало некоему таинственному миру, с которым Томас не хотел иметь ничего общего. Все прочие, думал он, пылают страстью к этой реликвии, и только он, у которого не меньше причин узнать правду, остается равнодушен. Лучше бы ему вообще не видеть этого копья. Лучше бы человек, называвший себя Арлекином, никогда не появлялся в Хуктоне. Но если бы французы не высадились там, он не ходил бы с черным луком, и не стоял бы сейчас на этом зеленом холме, и не встретил бы Элеонору. «Нельзя отвернуться от Божьей воли», – сказал себе Томас.

– Если увижу копье, – пообещал он Элеоноре, – я буду биться за него.

Это была его епитимья, хотя он надеялся, что исполнять ее не придется.

В полдень солдаты поели заплесневелого хлеба. Французы темной тучей покрывали дальний холм, теперь их было очень много, и прибыли первые пехотные части. Первые капли дождя заставили лучников свернуть тетивы и спрятать под шлемы. Но мелкий дождь вскоре закончился, и лишь ветер шевелил траву.

А французов на дальнем холме становилось все больше и больше. Целое полчище. Оно пришло в Креси, чтобы отомстить.

Англичане ждали. Два стрелка из отряда Скита играли на дудочке, а хобелары, поставленные защищать пушки на флангах, пели песни про зеленые леса и быстрые ручьи. Некоторые танцевали, выделывая па, к которым привыкли дома на зеленых лужайках, другие спали, многие играли в кости, и все, кроме спящих, постоянно поглядывали через долину на дальний холм, где сгущалось вражеское войско.

У Джейка был кусочек воска, и он пустил его по рядам стрелков, чтобы они натерли луки. В этом не было необходимости, просто хотелось чем-то заняться.

– Откуда ты взял воск? – спросил его Томас.

– Украл, конечно, у одного разини-латника. Наверное, намазывал себе седло.

Беседа перешла в спор, из какого дерева получаются лучшие стрелы. Это был вечный спор, но он убивал время. Все знали, что лучшие стрелы делают из ясеня, но некоторые утверждали, что березовые, грабовые или даже дубовые стрелы летят ничуть не хуже. Ольховые, хотя и тяжелые, были хороши для охоты на оленя, но им требовался тяжелый наконечник, и стреляли ими не с той дистанции, как в бою.

Сэм достал из мешка новую стрелу и показал всем, как искривилось ее древко.

– Наверное, из долбаной ольхи, – пожаловался он. – Такой хорошо стрелять из-за угла.

– Теперь стрелы делают не так, как раньше, – сказал Уилл Скит, и стрелки усмехнулись, потому что это была его старая песня. – Это точно, – продолжал Уилл. – Нынче одна спешка, и никакого мастерства. Кому оно нужно? Ублюдкам платят за вязанку, вязанки посылают в Лондон, и никто не осматривает стрелы, пока они не попадут к нам, а нам что делать? Только взгляните! – Он взял у Сэма стрелу и покрутил в руках. – Это же вовсе не гусиные перья! Это воробьиные! Она никуда не годится, разве что пощекотать себе задницу. – Он швырнул стрелу обратно Сэму. – Нет, настоящий стрелок должен сам делать себе стрелы.

– Раньше я делал, – сказал Томас.

– А теперь что, обленился? – Скит усмехнулся, но усмешка погасла, когда он посмотрел через долину. – Сколько ублюдков, – проворчал он, глядя на собирающихся французов, а когда на изношенный сапог упала капля дождя, состроил гримасу. – Хорошо бы хлынул настоящий дождь и вылил все свои запасы. А то, если будет моросить, когда ублюдки пойдут в атаку, нам придется бежать, потому что луки не будут стрелять.

Элеонора сидела рядом с Томасом и смотрела на дальний холм. Там теперь было солдат не меньше, чем у англичан, а основные силы французского войска только начали прибывать. Холм заполнили конные латники, строясь в конрои. Конрой был основной боевой единицей рыцарей или латников и включал от двенадцати до двадцати человек, но в дружинах больших военачальников численность людей в конрое была гораздо больше. На дальнем холме собралось столько всадников, что некоторым пришлось спуститься по склону, и он в один миг стал разноцветным: на латниках были плащи, расшитые гербами их господ, на конях – цветистые попоны, а французские флаги добавляли синих, красных, желтых и зеленых цветов. И все же, несмотря на все эти цвета, преобладал унылый серый цвет стали. Перед всадниками виднелись красно-зеленые камзолы генуэзских арбалетчиков. Пока их была всего горстка, но к ним присоединялись все новые и новые.

В центре английского войска раздались радостные возгласы, и Томас, шагнув вперед, увидел, что лучники встают на ноги. Первой его мыслью было, что французы пошли в атаку, но всадники не скакали, и стрелы не летели.

– Встать! – вдруг скомандовал Уилл Скит. – На ноги!

– Что такое? – спросил Джейк.

И тут Томас увидел всадников. Не французов, а дюжину англичан, ехавших перед фронтом выстроившегося в ожидании войска; они следили, чтобы не приближаться к вырытым стрелками ямам. Трое из всадников держали знамена, и одно из них было огромным штандартом с лилиями и леопардами в золотом обрамлении.

– Это король, – сказал кто-то, и стрелки Скита грянули приветствия.

Король остановился и заговорил с солдатами в центре линии, потом направился на правый фланг. Его эскорт ехал на крупных жеребцах, а сам король восседал на серой кобыле. На нем был яркий плащ, шлем с короной он повесил на луку седла и ехал с непокрытой головой. Красно-синий с золотом королевский штандарт двигался впереди остальных флагов, за ним везли личный королевский герб с восходящим солнцем, а третьим, вызвавшим самые громкие приветствия, был необычайно длинный вымпел с изображением эссексского огнедышащего дракона. Это был флаг Англии, флаг воинов, сражавшихся против Вильгельма Завоевателя. Теперь его нес потомок Вильгельма, демонстрируя, что это флаг Англии, флаг воинов-англичан, приветствовавших своего короля.

Эдуард остановил лошадь рядом со стрелками Уилла Скита и поднял белый посох, призывая к тишине. Стрелки сняли шлемы, а некоторые опустились на одно колено. Король выглядел еще молодо, его волосы и борода золотились, как восходящее солнце на его штандарте.

– Я благодарен… – начал было Эдуард, но таким хриплым голосом, что пришлось начать заново. – Я благодарен вам за то, что вы здесь.

Это вызвало новые крики ликования, и Томас, кричавший вместе со всеми, даже не задумался, что у них, в сущности, не было никакого выбора.

Король снова поднял белый посох, призывая к тишине.

– Французы, как видите, решили присоединиться к нам! Возможно, им одиноко.

Шутка была так себе, но она вызвала оглушительный хохот, перешедший в насмешки над врагом. Король улыбнулся, ожидая, когда шум утихнет.

– Мы пришли сюда, – снова возгласил он, – только для того, чтобы защитить свои права, свои земли и привилегии, принадлежащие нам по людским и божеским законам. Мой французский кузен бросил нам вызов, и тем самым он бросил вызов Богу.

Солдаты смолкли и внимательно слушали. Жеребцы под королевским эскортом рыли копытами землю, но никто из всадников не шевелился.

– Бог не потерпит дерзости Филиппа Французского, – продолжал король. – Он покарает Францию, и вы, – он выбросил вперед руку, указывая на лучников, – вы будете Его орудием. С вами Бог, и я обещаю, я клянусь вам перед Богом собственной жизнью, что не покину этого поля, пока его не покинет последний солдат моего войска. Мы будем вместе стоять на этом холме, будем вместе сражаться и вместе победим во имя Бога, святого Георгия и Англии!