Удержи меня Крамер Марина

Ну, этого еще не хватало! Я улыбнулась и, сославшись на усталость и головную боль, откланялась, оставив неудачливого любителя чайной церемонии в полном недоумении. Переведя дух, я нажала кнопку вызова лифта и, когда он открылся, с удивлением обнаружила прямо перед собой Даниила.

– Ну, и где это мы гуляем так поздно? – весело спросил он, втягивая меня в кабину и целуя в нос. – Хорошо выглядишь, кстати!

– Спасибо. А ты ко мне?

– Нет, к твоей соседке! – фыркнул он. – Ты мне сегодня не позвонила ни разу, я же беспокоюсь. Ты совсем одна, мало ли…

От его тона защипало в носу и захотелось заплакать. Ну, почему Артем не может ТАК спросить у меня, что происходит? А Данька, меж тем, продолжал, забирая у меня ключи от квартиры и вставляя их в замок:

– Где была-то? Гуляла? Молодчина, нечего дома сидеть постоянно, погода пока не совсем испортилась, вот и дыши воздухом.

Не переставая говорить, он отомкнул дверь и подтолкнул меня в коридор, включил свет. Я подчинялась, не вполне понимая, что последует за этим. У нас было четко оговорено, что ночевать у меня он не остается, более того – вообще ничего в моем доме не происходит, я этого не хочу и настаиваю на своем решении. Даниил словно услышал мой внутренний монолог:

– Не волнуйся, Машуля, я уйду через часик. Просто очень захотел увидеть тебя, – помогая мне снять пальто, он прижался губами к моей шее, открытой короткой стрижкой. – Машка… я соскучился по тебе.

– Не надо, Даня, – попыталась я освободиться от его объятий, но он не дал:

– Прекрати, я ничего не собираюсь… Просто поцелую тебя…

Идиллию прервал резкий звон телефона, я дернулась на звук, поскользнувшись на ламинате и едва не упав. Схватив трубку, я услышала голос мужа:

– Привет. Поздновато гуляешь.

– Привет… – мое сердце заколотилось – вдруг что-то с Юлькой?

– Как ты? – продолжал Артем абсолютно будничным тоном, словно не находился сейчас за тридевять земель.

– Нормально. Как у вас дела?

– Не увиливай, Марья – как здоровье? – и это было странно и непонятно, не вязалось с нашим расставанием. – Ты лечишься еще?

– Завтра последняя капельница.

– А потом?

– Потом нужно сделать перерыв и через полгода повторить анализы. Но для этого придется лечь в стационар.

– Значит, нужно будет лечь, – решительно заявил Артем, удивив меня. – Это ведь серьезное дело, да?

Я не понимала вообще ничего – с мужем происходило что-то необъяснимое, он вдруг стал интересоваться моим здоровьем, даже в голосе какие-то странные нотки звучат.

– Мне бы надо поговорить с тобой, но по телефону не хочу, – продолжал удивлять меня муж. – Нам многое нужно обсудить.

Да-а… «все страньше и страньше», как говорит любимая Юлькина книжная героиня Алиса. Что-то не то с моим Артемом, уж не перегрелся ли?

Он, кажется, и сам удивился своим словам, смутился как-то и стал прощаться, пообещав, что Юлька позвонит мне завтра утром. Положив трубку, я расплакалась. Данька молча обнял меня за плечи, прижал к себе. Я старалась успокоиться, но не удавалось, слезы текли сами. Данька заглянул мне в глаза, подняв голову:

– Ну, что ты? Расстроилась?

– Нет…

– Ну, хочешь, я сейчас уйду?

– Нет… Я боюсь одна оставаться, – я вцепилась в рукав его свитера, и Данька успокаивающе погладил меня по голове:

– Все-все, я не ухожу, пойдем…

Он увел меня в ванную, заставил умыться, потом утащил в зал, усадил в кресло и укутал лежавшим там покрывалом. Сам же отправился в кухню, поставил чайник.

– Машка, а я ведь совсем не помню, как ваша квартира выглядела до ремонта. Помнишь, как я к тебе приезжал, когда в институте учились?

Я кивнула, чего, естественно, Даниил видеть не мог, наливая чай. Мы не очень часто встречались в пору учебы, предпочитали не афишировать отношения, причем именно я настаивала на этом, не знаю, почему.

Данька вернулся с чашкой в руке, протянул мне и сел в кресло напротив.

– Что муж сказал?

– Тебе зачем? – вдруг с какой-то неприязнью спросила я, и Даниил удивленно вздернул брови:

– Спросить нельзя?

– Нельзя.

Повисло молчание, долгое и напряженное, в воздухе просто физически ощущалось отчуждение, возникшее вдруг между нами. Мне захотелось, чтобы он встал и ушел, оставил меня одну, дал возможность подумать и разобраться. Подняв глаза, я посмотрела на Даниила, и он встал, не оборачиваясь, вышел в коридор, накинул куртку. Входная дверь хлопнула, послышался звук вызванного лифта, но потом и это стихло. Я осталась одна в полутемной квартире, держа в руке чашку с чаем, который так и не смогла выпить.

Даниил.

Черт бы побрал всех этих баб! Это же надо – за две недели вторая меня выставила! Стареешь, Даниил Владимирович, форму теряешь. Ну, я еще понимаю – Оксанка, неспроста она взъелась, видимо, услышала что-то. Или увидела. Но Машка-то! Господи, ни одну из всех своих женщин я не любил так, как эту, никогда у меня не было такой длительной связи. Три года – это ж целая жизнь. Я не могу представить себе, что ее не будет рядом, что я не услышу ее голос в телефонной трубке, не увижу ее худенькую фигурку в дверях моего кабинета. Машка-Машка, что ж мы натворили с тобой, идиоты? Ты натворила, если уж откровенно говорить. За каким чертом тебя понесло замуж за этого Артема, я до сих пор не могу понять. Любовь? Ага! А я тогда кто? Деньги? Я тебя хорошо знаю, ты не это в людях ценишь, никогда не была меркантильной и расчетливой. Да я и сам хорош, если честно… Слабое место – бабы, это у нас семейное, и папа такой, и дядьки, и даже дед. Тот вообще в семьдесят женился на двадцативосьмилетней молодке, отец мой чуть с инфарктом не свалился, когда узнал. И ведь живут до сих пор! Так что есть мне, на кого кивать.

Понятное дело, не каждая женщина согласится терпеть это так, как Оксанка. Но ей просто смысла нет рыпаться – куда она пойдет? Где были мои глаза, когда я на ней женился? Совсем другие мне нравились, абсолютно не такие. А тут – как затмение нашло, увидел на улице рослую, крупную деваху с косой ниже пояса и запал. Первое время все вроде бы шло нормально, но потом… Потом она стала раздражать меня своим нытьем, постоянным недовольством, своим избыточным весом. Наверное, кому-то Оксанка моя и нравилась, а что – видная баба, мечта Кустодиева, таких на картинах обычно в бане рисуют, чтоб с веником березовым, распаренная, розовая. Но я-то сам других люблю, таких, как Машка моя, чтобы хотелось защитить, обнять, закрыть собой от неприятностей. А Оксанка сама кого хочешь закроет. И характер…

И почему на таких, как Машка, вечно все валится? Все тридцать три несчастья… Когда я узнал про ее диагноз, спать не мог, есть не мог – как представлю, через что ей придется пройти и чем это может кончиться… Я хирург, как-никак, все понимаю. И она понимает, вот еще в чем проблема-то. Понимает, и потому категорически настроилась не лечь под нож. И не уговорить мне ее ни за что, я-то знаю.

И еще этот ее придурок Артем, нервотреп поганый. Только и понукает, только и недоволен всем, так и ищет, к чему прицепиться. Я его в школе часто вижу, когда Макса забираю. С виду приятный мужик, не подумаешь даже, разве что уголки губ всегда опущены, да на лице постоянная тень недовольства. А девчонка его боится, это сразу заметно – только отца увидит, голову в плечи вбирает, глаза в пол – и бредет к нему обреченно, как на каторгу. Не понимаю, почему Машка позволяет ему так относиться и к себе, и к дочери.

А девчонка у них – загляденье. Машка до сих пор не знает, что я частенько ездил на все эти их конкурсы по бальным танцам. Сначала чтобы просто Машку увидеть, а потом увлекся, да и Юлька молодчина, хорошо танцует. Я даже Макса хотел в танцы отдать, да тот ни в какую – карате, мол, и все. Ну, пусть хоть так. А то Оксанка распустила совсем – целыми днями у телевизора, уроки кое-как, лишь бы отстали.

Я и не заметил, задумавшись, что пошел снег, а я по-прежнему стою под Машкиными окнами и не могу определиться, куда идти ночевать. И решение вдруг пришло само собой – как куда? Я что, бомж бездомный? У меня квартира есть, туда и пойду. Надвинув шапку поглубже и стараясь воротником защитить лицо от снега, я зашагал к автобусной остановке.

Картина, открывшаяся моему взору дома, не порадовала. Оксанка, с новой прической, которая удивительно ее старила и только подчеркивала круглое, как по циркулю, лицо, стояла босиком, зато в новом платье. И запах… такие знакомые духи, даже внутри все защемило… Машкины, точно – «Исси Мияки», муж ей всегда из-за границы такие возит, у нас подделки сплошные.

– Собираешься куда-то? – поинтересовался я вместо приветствия.

Оксанка открыла рот, не ожидала, что я вдруг заявлюсь домой и начну еще вопросы задавать. Я же спокойно снял мокрую от снега куртку, стряхнул шапку, и тут из комнаты вылетел сын, повис на моей шее с радостным воплем.

– Здоров, сын! – я подхватил его под мышку и пошел на кухню. – В этом доме поесть дают?

Судя по Оксанкиному лицу, единственное, чего бы мне с удовольствием дали сейчас, это пара затрещин, но при ребенке она не посмела. Засуетилась, накрывая на стол, но при этом ни слова не произнесла, словно язык проглотила.

– Надеюсь, мышьяка ты туда не подсыпала? – я взял вилку и чуть ковырнул плов в тарелке.

– Н-нет, – смутилась жена. – Мы тебя не ждали…

– А, если б ждали – подмешала бы! – понимающе кивнул я, расправляясь с любимым блюдом быстро и с аппетитом. Оксанка покраснела, но ничего не сказала, села напротив, подперев кулаком коротко остриженную голову. – Ты зачем прическу испортила? Не идет тебе стрижка, сама не видишь?

Она расстроено кивнула, в глазах блеснули слезы, и мне вдруг стало ее жалко – сидит такая несчастная, тушь поплыла, прическа отвратительная, и платье тоже не для ее комплекции, и духи эти. Машке этот запах подходил идеально, я обожал вдыхать тонкий аромат, отдающий клевером и сеном, исходивший от ее волос и кожи. Оксанка же напомнила про покос и деревню. Этакая доярка Нюра на сеновале. Дуреха, можно подумать, что запахом она меня может привязать! Это Машкин запах, только об этом я и буду помнить, неужели непонятно?

Оксана.

– …ну, что вы, женщина! Это совсем не ваш аромат, вам нужно что-то более тягучее! – убеждала меня крашеная вобла в парфюмерном магазине.

Терпеть не могу этих псевдоконсультантов – откуда ей знать, что мне идет, а что нет? Я этот аромат искала давно, с тех самых пор, когда унюхала его от Данькиной рубахи, и теперь эта мымра мне рассказывать будет!

– Я беру! – решительно пресекла я поток ее соображений об ароматах и направилась к кассе.

Ого, ну и цена, однако… Почти три тысячи рублей… Но отступать уже поздно, я все равно куплю эти чертовы духи, даже если мне придется голодать всю неделю, оставшуюся до получки. С моим весом это не проблема…

Сжимая в руках вожделенный пакетик с красивым логотипом, я вышла из магазина и, повинуясь какому-то внезапному порыву, зашла в парикмахерскую, оставив там свою косу и еще энную сумму. Парикмахерша долго убеждала меня не стричь волосы, но я была непреклонна, и пожилая женщина с тяжелым вздохом принялась за работу. Стрижка вышла неплохая или мне, окрыленной вдруг переменами, просто так показалось.

Максим на мой новый имидж почти не отреагировал, хмыкнул что-то и ушел в комнату, а я достала из шкафа новое платье, которое еще ни разу не надевала, облачилась в него и стала крутиться перед зеркалом. И в этот момент в замке повернулся ключ, и на пороге возник Даниил с таким лицом, словно не произошло ничего. Вроде как с работы вернулся. Вернулся…

Как ни в чем не бывало, он разделся, сунул ноги в тапки и пошел на кухню, спросив про ужин. Я растерялась, не могла никак найти нужную нить поведения, не знала, как себя вести. Накрыв на стол и проглотив его шутку про мышьяк, я села напротив и уставилась в лицо. Надо же, ни тени смущения, ни намека на раскаяние… Я бы глаза не поднимала, а он – хоть бы что! Наглец.

– Ну, давай поговорим, – отставив тарелку, предложил муж.

– О чем?

– О том, как жить будем дальше. Оксана, я понимаю, – он взял меня за руку, и я вздрогнула, – я виноват перед тобой… Ты вправе обижаться, вправе обвинять… Оксанка, я тебя об одном только прошу… не заводи больше разговоров об этом, ладно?

– О чем? – совсем уж глупо переспросила я, и Данька, вздохнув, ответил:

– О том, что у меня есть женщина. Да, Оксана, есть, и я тебе больше скажу – я никогда ее не брошу, просто потому, что она пропадет без меня…

– А я?! – вдруг выкрикнула я сорвавшимся, жалким голосом. – Я-то как же? Как мне жить, зная, что у тебя есть еще кто-то? Почему я должна терпеливо сносить это все, а? Неужели ты не понимаешь, что сейчас просто растоптал меня? Как мне жить с этим? Ты сидишь и заявляешь, что не бросишь эту бабу!

– Она не баба! – отрезал Данька, вставая. – Если бы ты знала, как она живет, то заткнулась бы!

– Да?! А как живу я?! Пусть она об этом подумает! Нельзя строить свое счастье на руинах чужого! – завизжала я, срываясь в истерику.

– Все, замолчи! – он обхватил меня и потащил в ванную, там засунул под душ и включил воду. Это отрезвило, я осела в ванне и заплакала навзрыд, мокрая и растрепанная, новая прическа пришла в полный беспорядок, остатки косметики потекли по лицу. Данька вытащил меня, стянул мокрое платье, закутал в полотенце и повел в комнату. – Ну, хватит, Ксюша… не плачь.

Он давно не называл меня этим именем, и это тоже не добавило мне спокойствия, я продолжала реветь над своей разбитой вдребезги жизнью. Как я должна реагировать на его заявление о том, что он не бросит свою любовницу? Посмеяться и предложить образовать шведскую семью?

– Даня… давай разведемся, – жалко попросила я, размазывая по лицу слезы.

Он посмотрел на меня так, словно я попросила о чем-то неприличном.

– С ума сошла? А Максим? И потом, я не собираюсь уходить от тебя. Но и Машку не брошу, просто не могу.

Ага, Машка, значит… понятно. Очень редкое имя.

Ночевать он остался дома, не уехал. Утром сам проводил Максима в школу, а меня предложил довезти на работу, но я отказалась – взяла выходной, нужно было собраться с мыслями, привести все к какому-то общему знаменателю, а на работе, естественно, этого не сделаешь.

Прокрутившись по дому до обеда, я пошла в аптеку, вспомнив, что у меня закончился чай для похудения, который я пила постоянно. Медленно обходя витрины, я вдруг зацепилась взглядом за что-то знакомое. Вернее – за кого-то. Это опять была женщина в длинном пальто с капюшоном, та самая, что попалась мне дважды в тот день, когда я выгнала Даниила из дома. Сейчас у меня появилась возможность рассмотреть ее как следует – капюшона на ней не было, и лицо больше ничто не скрывало. Под глазами – огромные черные тени, нос заострившийся, губы чуть тронуты помадой кирпичного цвета, и это выглядит гротеском каким-то, контрастируя с нереально бледной кожей. Волосы выкрашены в черный цвет, коротко острижены, открывают длинную шею и маленькие уши с небольшими серьгами из черных агатов. Рука, потянувшаяся к окошечку и взявшая висящий на пружинке карандаш, маленькая, такая тонкая, что, кажется, вот-вот сломается. Мне на ум сразу пришло сравнение – Эльвира, Повелительница Тьмы. Это фильм такой американский, про ведьму. Если бы этой дамочке отрастить волосы подлиннее, набрать несколько килограммов и сделать силиконовый бюст пятого номера, то она запросто могла бы дублировать актрису, сыгравшую ведьму в кино. И дело не в том, что она некрасива, напротив – очень даже миловидная, просто общий вид такой… странный.

Женщина, тем временем, спрашивала у аптекарши:

– …и долго его ждать?

– Если сейчас заказ сделаете, через три месяца привезут. Митоксантрон редко спрашивают, у него цена высокая, – равнодушно ответила девушка. – Будете заказывать?

– А есть выбор? – вздохнула «Эльвира». – И быстрее – никак?

– Никак.

– Хорошо, пишите, – сдалась моя незнакомка, протягивая девушке листочек со своими данными.

– Мы вам перезвоним сразу, как только лекарство придет, – пообещала аптекарша, убирая бумажку в толстую тетрадь.

«Эльвира» накинула на голову капюшон и так обреченно двинулась к двери, что у меня сжалось сердце. «Видимо, чем-то серьезным болеет», – подумала я и протянула в окошечко пятисотрублевую купюру:

– «Грацию», пожалуйста, две упаковки.

Аптекарша оглядела меня и слегка улыбнулась, мол, дура ты, дура, жрать меньше надо, а не чайком себя уговаривать, но меня это даже не задело – я не в первый раз такое вижу и слышу. Просто поразительно, как могут работать в аптеках люди, абсолютно не испытывающие сочувствия к больным. Ведь не от хорошей жизни сюда народ заходит, это ж не продуктовый магазин и не кафе. Ой, ну, чего я взъелась сегодня?

Спрятав две яркие коробочки в сумку, я направилась в школу – как раз через десять минут у Макса уроки закончатся, вместе домой пойдем.

Сын бежал мне навстречу, размахивая ранцем и сменкой:

– Ма-а-а! Я пятерку получил за стихи!

– Молодец. Только, если не путаю, ты на прошлой неделе должен был их рассказывать, – подозрительно проговорила я, и Макс потупил глаза, сразу останавливаясь. – Та-ак, все ясно – значит, на той неделе двойку получил, а дневник спрятал?

Сын понуро кивнул, ковыряя носком ботинка ямку в снегу. Это превращалось в тенденцию – получив двойку, Максим прятал дневник за батарею в подъезде, а потом, исправив оценку, нес его на подпись деду, чтобы избежать родительского гнева.

– Максим! – внушительно сказала я, подняв его голову за подбородок и глядя в глаза. – Ты понимаешь, что врать родителям – это…

– …почти преступление, – закончил сын унылым голосом. – Ма, честно – я больше не буду…

– Сто раз слышали уже! Держать свое слово ты не умеешь, и это не по-мужски. Сегодня мы решим вопрос следующим образом – на тренировку ты не пойдешь. Все, тема закрыта! – отрезала я, заметив, что он собирается возразить.

Слава богу, Даниил вернулся, теперь мне будет проще выяснять отношения с сыном – этим в нашей семье всегда занимается именно он.

Еще на пороге я поняла, что муж дома – вот его ботинки, а вот и голос доносится из комнаты:

– …нашла, за что переживать! Не плачь, я сказал – достану. Что значит – «дорого»? Нет такого понятия – деньги, когда речь о здоровье, и не смей мне больше говорить об этом! Будет тебе митоксантрон через неделю, самое большое.

Какое-то знакомое слово, где-то я слышала его уже… Даниил вышел из комнаты, убирая на ходу в карман мобильный:

– Привет. Я уезжаю, заскочил пообедать, буду поздно, – скороговоркой выдал он и начал одевать куртку.

– Даня, наш сын опять… – начала я, но он перебил, взяв меня за плечи и отодвигая в сторону от входной двери:

– Вечером, Ксюша, все вечером, хорошо? – и ушел.

Даниил.

Машка рыдала в трубку, и это было так непривычно, даже странно – она никогда не раскисала так при мне, да еще позвонив по телефону. Но повод был, чего уж там. Наша система здравоохранения такая интересная штука! Мало того, что дорогостоящее лекарство больной должен искать сам, за свои кровные, поскольку инвалидность дают только после операции, так его еще и нет нигде, этого самого лекарства, пусть и за бешеные деньги! Три месяца, это же надо! А применять нужно сейчас, потому что через три месяца может быть уже и поздно… Придется просить дядю Мишу, пусть поможет.

Что ж так все навалилось-то вдруг, а? Не месяц, а крысиная беготня, сплошные скандалы, слезы, истерики…

Интересно, Оксанка слышала мой телефонный разговор или нет? И если слышала, то поняла, с кем говорю? Если честно, после вчерашнего разговора я думал, что на этом все у нас и закончится, ну, какая баба станет терпеть мужа, в открытую заявившего о любовнице? Неужели она настолько боится меня потерять, что согласна на все? Так не бывает. И потом, что означал этот демарш со сменой прически? Странно…

И вдруг ни к селу, ни к городу мне вспомнился обрывок разговора, услышанного как-то летом, пока протирал во дворе машину. На лавке у подъезда сидели две старухи, грелись на солнце и «мыли кости» всем соседям, как у них это и принято:

– …а у Городницких-то в семье чего творится – ужас! – проговорила, работая спицами, Наталья Ивановна, наша соседка по площадке. – Как Лариса померла, так и пошло…

Лариса – моя мать, умершая от рака печени пятнадцать лет назад. Мы с отцом тогда остались одни, долго не могли прийти в себя, потрясенные таким внезапным уходом мамы, еще совсем молодой, красивой и, как нам казалось, полной сил. Она никогда не жаловалась на здоровье, всегда улыбалась… А потом вдруг слегла и больше не поднялась…

А Наталья Ивановна, меж тем, продолжала:

– …Вовка-то с невесткой, с Оксанкой, живет, и пацан у нее вовсе не от Даниила! Вы приглядитесь повнимательнее – он же копия Вовка, ничего Данькиного нет!

– Ох, бесстыжие! – запричитала толстая, горластая баба Сима из второго подъезда. – Это ж надо! При живом-то сыне!

– И не говори, Николаевна! Да Даниилка-то и сам хорош – на днях на рынок пошла, а он по рядам ходит с какой-то девкой…

Верно, было такое – это мы с Машкой за яблоками заехали, она ест только венгерские, красные, с толстой кожурой, и только на нашем рынке есть продавец с такими. Значит, меня рассекретили. Слушать эту чушь дальше мне стало неинтересно и противно, я вышел из-за машины, и бабки мигом захлопнули рты, но я виду не подал, что слышал их болтовню и пошел домой.

Сейчас я почему-то вдруг вспомнил об этом. Надо же – и отца в покое не оставят, старые калоши! Да ему монумент из золота надо отлить за то, что он так и не привел в дом никого, хотя еще молодой и здоровый мужик. И все его походы налево моментально закончились со смертью мамы. Я как-то спросил его, почему он не женился, ведь я тогда уже был взрослым, поступал в институт и жил своей жизнью. Ответ меня не то чтобы поразил, но заставил взглянуть на отца по-другому:

– Сынок, женщин может быть сколько угодно, а жена – одна. Был только один человек, с кем бы я хотел встретить старость – это твоя мама. А жениться второй раз… зачем? С молодой нужно детей заводить, а я этого не хочу. А с ровесницей… у нее уже свои дети, а если нет – характер испорченный. Нет, в наш дом я уже никого не приведу.

Я знал, что у него есть подруга, с которой он встречается много лет, вместе ездит отдыхать, иногда остается ночевать, но в дом он ее не приводил никогда и со мной не знакомил. Когда я женился на Оксанке, у меня даже вопрос не возник о том, чтобы просить отца разменять квартиру – это был наш с ним дом, дом, где жила наша мама.

…Уговорить дядьку помочь оказалось делом трехсекундным. Узнав, что Машка не может найти препарат, он сделал только один телефонный звонок. Один звонок – и я держу в руках листочек с координатами человека, который отдаст мне митоксантрон сегодня же вечером, причем без аптечной накрутки. Вот так… А если бы не было дядьки с его возможностями и связями?

Я вышел из больницы, сел в машину и набрал Машкин номер. Трубку долго не брали, я уже начал волноваться, но вот раздался ее голос:

– Да, Даниил, я тебя слушаю.

– Ты что так долго?

– На кухне была, чайник кипел, звонок не слышала.

– Ну, как ты?

– Как всегда. Слабость только, голова кружится все время, – пожаловалась она.

– Можешь успокоиться и расслабиться, сегодня вечером я тебе привезу твой митоксантрон, – сообщил я, и она обрадовалась так, словно я пообещал ей не лекарство, которое слегка снимет симптомы, а полное выздоровление. Если бы это зависело от меня…

– Даня, спасибо! Ты не представляешь…

– Так, прекрати! – перебил я поток благодарности. – Это единственное, чем я могу помочь тебе. Так вечером я заеду?

– Да-да, конечно, – заторопилась она. – Я буду тебя ждать.

Это были волшебные слова – мне всегда хотелось, чтобы Машка ждала меня, чтобы выбегала радостно в коридор, едва заслышав звук поворачивающегося в замке ключа. Именно ее я хотел видеть, просыпаясь по утрам… Что мы наделали с тобой, Машка?

Маша.

Ну, слава Богу, выдохнула я, положив трубку. Слава Богу, что есть Данька, который смог помочь, иначе я нигде не достала бы лекарство так быстро. Теперь я хотя бы смогу избавиться от постоянной тошноты и слабости, заставляющей меня все чаще укладываться днем на диван. Послезавтра возвращаются Юлька и Артем, и мне нужно привести в порядок квартиру, приготовить им что-нибудь вкусненькое, потому что они явно соскучились по моему борщу и пирожкам с капустой.

До самого вечера я занималась домашними делами, сумев отключиться от своих мыслей, и очнулась только от звонка во входную дверь. Это оказался Даниил, с порога сунувший мне в руки фирменный аптечный пакет с тремя упаковками ампул:

– Держи. И больше не плачь по пустякам, обещаешь?

– Даня… – начала я, но он поцеловал меня, заставляя замолчать, а потом произнес, ласково глядя мне в глаза:

– Машуля, не надо ничего говорить. Мне не нужна твоя благодарность – мне нужна ты. Любая. Понимаешь?

Я кивнула, закусив губу, чтобы не расплакаться от нахлынувшего на меня чувства. Потом молча стала расстегивать Данькину куртку, и он подчинился, предупредив виновато:

– Машуль, я ненадолго. Там у Макса что-то в школе…

– Да-да, я понимаю. Но ты хоть чаю попей со мной, я так устала одна все время быть.

Мы пили чай и смотрели друг на друга, как школьники, впервые оказавшиеся вдвоем в пустой квартире. Потом Данька спросил:

– Твои когда приезжают?

– Послезавтра. Я так соскучилась, ты не представляешь. Юлька, наверное, черная приедет, и волосы опять выгорят, будут, как меллированные, – я улыбнулась, вспомнив, как всегда после летних каникул моей дочери не давали прохода вопросом о том, зачем мама ей волосы покрасила.

– Красивая девчонка растет, – проговорил Даниил, глядя на меня с легкой улыбкой. – Знаешь, Машуля, она на тебя похожа…

– Совсем не похожа, – заспорила я. – Ты ж Артема видел – они просто одно лицо, а меня словно и рядом не стояло!

– Ну, не знаю, мне она тебя напоминает, только волосы у нее светлые совсем. А ты, когда мы познакомились, была рыжая, – снова улыбнулся он, протянув руку и взъерошив мою рваную челку. – И не красилась совсем, только помадой немного.

Я закрыла глаза, прислушиваясь к движениям его руки на моих волосах, к ставшему частым дыханию, почувствовала, как он тянется ко мне через стол и касается губами моих губ.

– Даня… не надо…

– Я только поцелую тебя, и все, – прошептал он, беря меня за руку и вытаскивая из-за стола, чтобы усадить к себе на колени. – Машка… прогони меня, иначе я никуда сам не уйду, так здесь и останусь насовсем, – попросил он, прижавшись головой к моему плечу.

– Не выдумывай, Данька, ты прекрасно понимаешь, что это невозможно.

– Да, – вздохнул он, соглашаясь. – Невозможно.

Юлька и Артем вернулись рано утром, но я успела встать и к их приезду испечь пирожки, накрыть на стол и привести себя в относительно божеский вид. Дочь с визгом повисла у меня на шее, прилипла всем телом:

– Мамуся! Как же я соскучилась по тебе!

– Я тоже, заяц, – я села вместе с ней на диван, чуть отстранив ее и разглядывая покрытую загаром мордашку. – Ты как негритенок стала, совсем черная!

– Ой, мама, как же на море здорово! – взахлеб рассказывала дочь, спеша поделиться впечатлениями и эмоциями. – Я столько ракушек собрала – ужас! Прямо мешок! Сейчас покажу!

– Юляша, может, сначала завтрак, вы ж с самолета?

– Нет, сначала ванну, потом завтрак и спа-ать! – зевнула она, открывая свою сумку и доставая из нее всякую всячину.

Артем молча сидел в кресле и, казалось, не замечал того, что происходит в комнате – мыслями он был где-то совсем в другом месте. Кроме «здравствуй», он не произнес ни слова, и я не знала, как мне вести себя.

Набрав Юльке ванну и посидев с дочерью несколько минут, я пошла на кухню. Артем курил, стоя у окна. На плиту из джезвы выливался кофе, но муж этого не замечал, продолжая думать о чем-то. Я сняла почти пустую емкость, вытерла конфорку и стала варить кофе заново. Затушив сигарету, Артем, наконец, повернулся ко мне:

– Ну, что, давай поговорим.

– Давай, – я удивленно посмотрела на него – что-то в тоне показалось странным.

– Ты сядь, пожалуйста, я не могу разговаривать, когда ты мечешься туда-сюда.

Я опустилась на стул, не понимая, о чем именно он собрался говорить со мной через полчаса после двухнедельного отсутствия. Артем закурил новую сигарету, глядя прямо перед собой, потом поднял глаза на меня и начал:

– Маша, так больше продолжаться не может. Я устал жить в этом, понимаешь? И я ухожу. Только не перебивай меня, иначе я уже не смогу все сказать, что хотел, и мы опять будем тянуть эту резину, ненавидя друг друга. Так будет лучше для всех – для тебя, для Юльки и для меня. Я ухожу, потому что не могу больше жить с тобой, с твоей надуманной болячкой, с которой ты носишься уже долгое время. Я устал от твоих слез, от твоего страдальческого вида, я чувствую себя виноватым в чем-то. Поэтому лучше будет, если мы перестанем жить вместе. Юльку я не брошу, буду оплачивать все по-прежнему. Если что, можешь звонить, я буду приезжать.

Высказавшись, Артем встал, сунул в карман ключи от машины, мятую пачку сигарет и вышел в прихожую, даже не потрудившись взглянуть на меня. Через пару минут хлопнула входная дверь. Все. Десять лет совместной жизни перечеркнули несколько фраз и бронированная дверь.

Не соображая, что делаю, я встала, достала аптечку и нашла упаковку димедрола. Нет, я не собиралась травиться таблетками, даже в мыслях не было – я просто посплю, и все пройдет, во сне всегда все проходит…

Я не заметила, что машинально выдавливаю одну таблетку за другой и глотаю их, даже не запивая. Еще какое-то время спать не хотелось, я слышала, как плещется в ванной Юлька, что-то напевая, как по телевизору идет очередная «мыльная опера» с Хуанами и Верониками… Потом глаза начали слипаться, я прилегла на диван, накрывшись пледом. И только когда ноги стали ледяными, а пальцы рук начало сводить судорогой, до меня дошел смысл происходящего со мной. Кое-как встав, я побрела, шатаясь, в ванную, постучала.

– Я уже вышла, мамуся, – сообщила Юлька, открывая дверь и в полотенце направляясь в свою комнату. – Пойду, посплю, потом поболтаем, да? – она чмокнула меня в щеку и закрыла за собой детскую.

Я уже не понимала, зачем зашла в ванную, тупо посмотрела в зеркало, но, кажется, даже не увидела собственного отражения. Держась за стену, добрела до дивана и упала на него, стараясь не закрывать глаза. Какой-то внутренний голос твердил мне, что нельзя закрывать их, иначе – конец. Единственная мысль долбила в голове: «Нельзя, потому что Юлька, проснувшись, напугается до смерти… я не могу напугать ее… не могу…». Но глаза закрывались сами собой, я уже не в состоянии была сопротивляться, но остатки сознания все же держали меня на этом свете. Нашарив лежащую рядом телефонную трубку, я набрала номер Даниила.

– Да, Машуль, привет! – раздался его обрадованный голос.

– Даня… я умираю… – прошептала я, собравшись с силами.

– Ты что несешь?! – заорал он. – Что случилось?!

– Я… я, кажется… димедрола… перебрала… – язык заплетался, мешая четко выговаривать слова, но Даниил, к счастью, все понял и спросил:

– Ты дома одна? Маша, не молчи – ты одна дома?

– Юлька… спит…

– Машка, вставай немедленно, пей воду, сколько сможешь, литра три, и дверь открой, я сейчас приду! Только не ложись, Машка, слышишь? Пей воду и жди меня! – и он бросил трубку.

Я с трудом заставила себя встать и пойти в коридор, поставить входную дверь на предохранитель. Потом, взяв на кухне бутылку с минералкой, начала пить ее, обливаясь. Пальцы по-прежнему сводило судорогой, глаза закрывались, но я старалась держаться. В окно я увидела, как бежит к подъезду Даниил в хирургическом костюме и накинутой сверху куртке. Буквально через пару минут он влетел в квартиру, схватил меня за плечи и развернул к себе:

– Зачем?! Зачем ты сделала это, дуреха?!

– Я… не хотела… – лепетала я, мотаясь в его руках, как тряпка.

– Ладно, потом разберемся.

Уложив меня на диван, он достал из кармана две упаковки со шприцами, какие-то ампулы и жгут. Я боролась с навалившимся сном, как могла, старалась сосредоточиться на том, что делает Даниил, но это удавалось мне все меньше. Вдруг подкатила тошнота, я почувствовала, что сейчас меня просто наизнанку вывернет, попыталась встать, и Даниил, заметив мои телодвижения, подхватил на руки и понес в ванную. Стало заметно легче, Данька заставил меня выпить еще почти два литра воды, сделал два укола в вену и сел рядом на диване, укоризненно глядя в мое побледневшее лицо.

– Господи, как ты меня напугала! – проговорил он дрогнувшим голосом. – Машуля, ну, нельзя же так! Что произошло?

Я молчала, не в силах произнести ни слова. Сказать, что от меня ушел муж, я не могла, я и сама в это до конца еще не верила.

– Ну, молчи, потом разберемся, – повторил Даниил фразу, сказанную совсем недавно. – Тебе лучше? – он погладил меня по щеке, потрогал влажный, холодный лоб, и я кивнула. – Ну, вот и хорошо. Ох, Машка-Машка! – покачав головой, он вздохнул.

– Даня… – пробормотала я, – спасибо… ты иди, вдруг Юлька встанет… как я ей объясню?

– Так и объяснишь – врач пришел, плохо тебе стало. Я посижу немного, подожду.

– Мне лучше…

– Это хорошо, но я все же посижу.

Он пробыл рядом со мной почти час, его мобильный надрывался, вибрируя в кармане робы, но Даниил не обращал внимания, держал меня за руку и все смотрел, смотрел…

Мне, действительно, стало лучше, сознание немного путалось, но спать больше не тянуло. Зато стала мучить совесть – как я могла так безответственно поступить по отношению к собственной дочери? Почему я не подумала о ней, прежде чем полезть в аптечку? Какая дура…

Даниил собрался уходить, попросив непременно позвонить ему вечером:

– Я дежурю, мне будет спокойнее, если услышу тебя.

– Хорошо, я позвоню…

Сказав это, я впервые осознала, что сегодня мне не придется для этого идти на улицу…

Даниил.

Услышав в трубке Машкин голос, я едва со стула не упал – до того ужасно звучало то, что она сказала. Я думал только об одном, хватая с вешалки куртку и выскакивая из ординаторской на глазах изумленно замолчавших коллег – хорошо, что рядом, через дорогу, значит, успею, успею… Перемахивая через две ступеньки, я добежал до ее квартиры, рванул дверь – Машка стояла на кухне, держась за подоконник обеими руками, бледная, как смерть. Мне показалось, что она меня не узнала в первый момент. У меня сердце вдруг сжалось, до того она была потерянная и несчастная. Что же случилось, чтобы Машка моя вдруг решилась на такое безумие? С Юлькой что-то? Так нет – сказала ведь, что дома и спит, значит, все нормально. И где ее муж? Неужели с самолета сразу на работу поехал? Две недели дома не был, между прочим, жена болеет, мог бы и остаться. Господи, какая чушь в голову лезет – надо быстрее с Машкой что-то делать, пока не все лекарство еще в кровь всосалось…

…Спустя час Машке полегчало, она больше не закатывала глаза, дышала спокойно, руки немного согрелись. Я смотрел на нее, лежащую передо мной на диване, и никак не мог угадать причину, заставившую ее сделать это. Но спрашивать не стал, да и бесполезно это сейчас – все равно не скажет. Мне постоянно звонили, телефон надрывался, но мне не было дела ни до кого, я беспокоился только о Машке, только о ней. Убедившись, что она уже более или менее в порядке, я собрался уходить.

– Позвони мне, если будет возможность. Мне будет спокойнее знать, что у тебя все в порядке.

И от меня не укрылось странное выражение ее лица и какая-то растерянная улыбка, мелькнувшая и тут же спрятавшаяся в уголках губ.

…Вечером она позвонила, разговаривала спокойно и как-то отстраненно, словно автоматически, думая о чем-то другом. Меня это, признаться, насторожило немного, но я отнес это на счет действия димедрола. Когда я спросил, увидимся ли мы завтра, Машка как-то неопределенно пробормотала «может быть… еще не знаю… Юльке в школу», и я опять почувствовал что-то не то в ее тоне. Ничего, поспит, оклемается, и все войдет в норму – она ведь и сама испугалась того, что чуть было не произошло с ней, так что нет ничего удивительного ни в тоне, ни в голосе. Я успокоил себя этим и завалился на диван в ординаторской, решив подремать часик – поступления не было, к счастью.

Утром, вернувшись с работы, я столкнулся на пороге квартиры с Оксанкой – она держала в руках пакет с мусором. Я молча забрал у нее этот куль и побрел вниз, к мусорным бакам. И отчего-то вдруг собственная жизнь представилась мне таким же мусорным мешком – я выбрасываю ее, неизвестно зачем и куда, живу с нелюбимой уже женщиной, страдаю сам и заставляю страдать ее. И сын… и Машка…и как выпутаться? Я бросил мешок в ящик и заметил оборванного, грязного бомжа, роющегося в соседнем контейнере. Я не испытывал к ним какого-то отвращение – в больнице ко всему привыкаешь – но вот этого конкретного мне почему-то стало жалко, и, порывшись в кармане, я вынул полтинник, протянул ему: