Сердце, которое помнит Зендкер Ян-Филипп
Снедаемый любопытством, я подполз к дому, где смог подслушивать их разговор через щели в половицах. Оказалось, дяде принадлежало несколько полевых наделов в окрестностях Кало. Точнее, не ему, а его давным-давно умершей жене. Военный хотел купить эту землю, причем немедленно.
Когда он уехал, соседи рассказали дяде, что наделы входят в зону, отведенную под новое строительство. Там должны появиться виллы, торговые центры, гольф-клуб и больница с вертолетной площадкой. У Ба много лет сдавал землю крестьянам из соседней деревни. Те выращивали рис и небольшую часть урожая отдавали дяде. Его такое положение вещей устраивало, и он ничего не хотел менять. Дядю не волновало, что земля растет в цене и может вырасти еще. Эти слова он каждый раз повторял полковнику (или что-то в этом роде), когда тот приезжал торговаться. Иногда дяде требовалось больше слов, а иногда он обходился меньшим их количеством.
Однако полковник не слушал, не понимал или понимал, но не принимал дядины слова всерьез. Каждый раз он предлагал все больше денег.
– Люди слышат только то, что хотят услышать, – простонал дядя после их прошлого разговора.
Сейчас военный высунулся из оошка и хмуро посмотрел на дядю:
– Куда-то собрались?
– Да, – не сбавляя шага, ответил дядя.
Джип медленно покатился за нами. Такое невежливое поведение было совсем не присуще дяде.
– Может, вас подвезти?
– Вы чрезвычайно добры. Благодарю за предложение. Племянник проводит меня на станцию. К счастью, тут недалеко.
Мы шли рядом с джипом, глядя исключительно вперед.
– Так вы обдумали мое предложение? – спросил военный.
– Ваше предложение очень щедрое, – ответил дядя. – Настолько щедрое, что я не могу его принять.
– Предоставьте это моим заботам.
У Ба шагал настолько быстро, что я едва за ним поспевал. Я был вынужден даже бежать, чтобы не отставать.
И вдруг дядя остановился как вкопанный. Водителю джипа пришлось резко затормозить.
– Я смиренно прошу меня простить, если во время наших прошлых бесед невольно создал у вас ложное впечатление, – начал дядя. – В мои намерения совсем не входит держать вас в неведении относительно моих планов. Более того, после прошлого вашего визита я даже был склонен воспользоваться вашим предложением. – У Ба замолчал, и военный пристально посмотрел на него. – Но поскольку упомянутые наделы принадлежат моей покойной жене, я решил посоветоваться с ней и прибегнул к помощи Тхан Вина. По моей просьбе и благодаря его уникальным способностям он связался с ней. Вернее, с ее духом, если вам угодно. Тхан Вин спросил, разрешает ли она продать упомянутые поля. Как ни печально, но моя жена не дала разрешения. Более того, ее оскорбило само это предложение. В таких делах я не могу идти против ее воли. Уверен, вы меня поймете. Решение этого вопроса находится не в моих руках.
Я взглянул в глаза полковнику (или что-то в этом роде) и быстро отвернулся. Дядя говорит, что сердца некоторых людей полны уксуса.
– У Ба, я удивлен, что вы верите в духов, – сказал военный.
Даже я уловил в его голосе упрек.
– А разве мы все в них не верим? – возразил дядя. – Каждый по-своему.
Военный сердито усмехнулся:
– Остановитесь и подумайте, сколько всего вы могли бы на эти деньги купить для своего племянника. – Мы не остановились, и тогда военный сказал: – Боюсь, вы делаете большую ошибку. Никто не предложит вам лучшей цены.
– Знаю, знаю. – Дядя нагнулся к окошку джипа, словно хотел что-то сказать по секрету этому полковнику. – Я пытался объяснить это моей жене. – Он глубоко вдохнул. – К моему величайшему сожалению, эти доводы ее не убедили. А сейчас, с вашего разрешения, мы пойдем на станцию.
Дядя прибавил шагу. Я поспешил за ним.
Джип еще несколько ярдов катился рядом с нами. Мне стало жарко от гнева, струившегося из глаз полковника. Потом мотор взревел, и джип уехал.
Едва машина скрылась из виду, мы пошли медленнее.
– Какой терпеливый человек, – тихо произнес У Ба, словно говоря с самим собой.
– В этот раз он совсем не выглядел терпеливым, – возразил я.
– Знаешь, Бо Бо, не так давно он не стал бы предлагать мне деньги за землю.
– А что бы он тебе предложил?
– Ничего. Он бы просто ее забрал.
Поезд уже ждал на станции. Торговцы предлагали чай и кофе в пластиковых стаканчиках. Ребята из моей школы несли на голове корзины с бананами, яблоками и выпечкой. Бродячие собаки рылись в отбросах. В окна вагонов передавали чемоданы, коробки и младенцев. Мы поднялись в вагон, и я стал искать для У Ба сидячее место. Дядя уезжал во время праздника Тадингют[4], и потому все вагоны были переполнены. Пассажиры сидели в проходах, между сиденьями и в открытых дверях. Нас заметил сын соседки и уступил У Ба свое место. Дядя с благодарностью согласился. Я молча встал рядом.
Поезд сильно дернулся и покатился по рельсам. Одни торговцы спешно спрыгивали, другие, наоборот, заскакивали в вагоны.
У Ба молча стиснул мою руку. Это был наш знак. Но сегодня мне было трудно расставаться с дядей. Когда наконец я стал высвобождать руку, то почувствовал, как не хочется дяде меня отпускать.
Когда нам удалось расцепить руки, Кало остался позади. Я стал пробираться к двери, переступая через корзины с цветной капустой, картошкой, морковкой и курами. Прежде чем спрыгнуть, я обернулся. Голова У Ба была повернута вбок. Он смотрел в окно.
Я подождал.
Он не повернулся.
Я еще подождал.
Дядя не поворачивался.
Я спустился на нижнюю ступеньку и спрыгнул. Некоторое время я еще бежал за поездом, не выпуская его из виду. Когда поезд скрылся за поворотом, я повернулся и двинулся обратно в Кало. Мне нравилось идти между рельсами, перепрыгивая со шпалы на шпалу.
«Взрослые – это сплошная загадка», – думал я.
Глава 5
Когда У Ба уезжает, все вокруг меняется.
Наш дом вдруг становится больше.
Ночи делаются холоднее и темнее.
Дождь стучит громче.
Тишина становится тише.
Пустота – еще пустее.
Хотя я с нетерпением жду приезда отца, с каждым часом, прошедшим после расставания с дядей, тишина становится тише, а пустота – пустее.
Звучит странно, но это так.
Однажды я спросил У Ба, возникает ли и у него такое же чувство, когда меня нет.
Подумав минуту, он объявил:
– Нет. Ты никогда не уходишь больше чем на несколько часов. – Видя, что я разочарован таким ответом, дядя поспешил добавить: – Я, конечно же, скучаю по тебе, и, если бы ты куда-нибудь уехал, я бы чувствовал себя так же, как ты.
Возможно, мне просто не нравится оставаться одному.
Из соседних домов и дворов доносятся детские голоса. Мальчишки играют в чинлон[5]. От их смеха мне не становится легче.
Я включил старый кассетный магнитофон У Ба. По правде говоря, играет это устройство скверно: скорость нарушена, динамик свистит и хрипит. Кассет у нас всего три, и все с фортепианной музыкой. Но это лучше голосов снаружи или тишины в доме.
Я вычистил очаг, подмел на кухне и в комнатах, снял статую Будды с алтаря и тщательно вытер мокрой тряпкой. Потом стал наводить порядок на полках, вытирая пыль. Там мне попалась книга, взятая у Ко Айе Мина. Я сел на кушетку и стал читать. Прочитав несколько страниц, я закрыл книгу. Мысли мои блуждали далеко от сюжета. У Ба говорит: «Если ты слишком рассеян и не можешь следовать за сюжетом, то не имеешь права читать дальше».
Первый день всегда бывает самым тяжелым.
И шрам ощущается сильнее обычного.
Я походил из угла в угол и начал считать.
Один-два-три-четыре-пять…
После сотни я стал успокаиваться, а дойдя до пятисот, почувствовал себя лучше.
Я оглядел нашу гостиную с книжными полками от пола до потолка. Книг у нас больше, чем в книжном магазине, который несколько месяцев назад открылся на главной улице. Они стоят не только на полках, а стопками громоздятся на полу, возле дивана и изножья кровати.
Многие книги находились в ужасном состоянии, и У Ба взялся их реставрировать. Когда я был поменьше, то целыми вечерами лежал на кушетке и смотрел, как дядя работает, пока не засыпал. На реставрацию одной книжки у него обычно уходило от двух до трех месяцев. Иногда больше; бывало, что и меньше. Все зависело от толщины книги и ее состояния. Но дядя уже давно не реставрировал книги. Зрение у него ослабело, а руки начали трястись. Он как-то пожаловался, что реставрация книг утомляет его сильнее, чем раньше.
Я знаю, насколько это его беспокоит. По его мнению, мы богатейшие люди в Кало, если не во всем штате Шан. Мы окружены мудростью и знаниями, красотой и плодами воображения. Кто бы еще мог похвастаться таким богатством?
А почему бы не сделать дяде приятный сюрприз и не заняться его работой, пока он в отъезде? Я снял с полки картонную коробку с принадлежностями для реставрации. В одной баночке лежали крошечные кусочки белой бумаги. Другая была наполнена сероватым клеем. Там же лежал пинцет и несколько тонкопишущих шариковых ручек с черной пастой. Я перенес все это на стол, наугад потянулся за старой книгой и открыл ее. Это был роман Альбера Камю «Посторонний». Название мне понравилось. Книга была довольно тонкой. Черви, моль, термиты и влажность оставили следы на ее пожелтевшей бумаге. Особенно досталось нескольким первым страницам, где редко попадались неповрежденные фразы.
Я осторожно подцепил пинцетом кусочек бумаги, обмакнул в клей, приложил к дырке и придавил указательным пальцем. Когда клей подсох, я аккуратно подрисовал шариковой ручкой недостающие буквы. Я превратил «П он ий» в «Посторонний». «М ь» превратилась в «Мать». Потратив еще немного усилий, я восстановил «с бол з я» до «соболезнования».
Реставрация книг оказалась более тяжелым делом, чем я ожидал. Я постоянно наталкивался на незнакомые слова и фразы. Чтобы узнать, как они правильно пишутся и что значат, приходилось заглядывать в наше старое издание Британской энциклопедии.
Например, «шкатулка». Или «частная жизнь». В бирманском языке такого слова не существует.
Глава 6
– Much money, а не many money, – прошептал я.
Ко Тхейн Аунг, сидящий рядом, лишь посмотрел на меня.
– Что ты сказал? – тихо спросил он.
– Должно быть much money, а не many money, – повторил я.
Он усмехался, пока весь класс пять раз подряд хором повторял:
– I do not have many money[6].
Я вздохнул и стал молча смотреть в окно. За окном шел дождь. Я попытался считать капли, ударявшие в оконное стекло передо мной. Занятие столь же бессмысленное, как этот урок английского.
– Three people, а не peoples.
На этот раз я сказал это так громко, что услышали почти все. В классе вдруг стало тихо. Все смотрели на нашу учительницу До Мьинт Наинг. Фраза просто сорвалась у меня с губ. Не специально, а случайно, как выпавший изо рта леденец.
– Что ты сказал?
Вскочив из-за стола, она подлетела ко мне с длинной деревянной линейкой. Такие линейки оставляют на руках красные следы.
– Ничего.
– Врешь! Я ясно слышала.
«Так что ж тогда спрашиваете?» – хотел ответить я, но решил, что с меня достаточно бед.
– Что ты сказал? – резким тоном повторила учительница.
– Я просто говорил сам с собой, – пробормотал я, подавив тихий стон.
– Бо Бо, я в последний раз тебя спрашиваю, – прошипела она.
– Я сказал, что слово people не имеет множественного числа, поскольку уже обозначает множественность лиц. Правильно будет three people, а не peoples.
До Мьинт Наинг умеет быть строгой. Умеет быть несправедливой. Умеет до крови бить линейкой по пальцам. Но говорить по-английски она не умеет.
Я умею и тем самым доставляю ей головную боль. Дядя говорит со мной только по-английски, чтобы в английском я чувствовал себя столь же легко и свободно, как и в бирманском. Мне пришлось пообещать директрисе, что я не буду поправлять учителей английского в присутствии класса, а приберегу свои исправления для разговора с глазу на глаз после уроков. Иначе другие ученики могут потерять уважение к учителям. Я это понимаю, но иногда искушение вмешаться бывает сильнее меня. Особенно на уроках До Мьинт Наинг. Она жена армейского офицера, расквартированного в Кало. Ее младший сын учится в моем классе. Совершеннейший идиот с мозгами краба. Она никогда не вызывает его к доске, поскольку знает, что он не ответит ни на один вопрос. И тем не менее он получает отличные отметки за домашние задания и контрольные. И табель успеваемости у него такой же, как мой. Это меня злит.
Еще До Мьинт Наинг преподает физику и математику, которые знает ничуть не лучше английского.
Но старшие сестры этого идиота тоже получают у мамочки только «отлично».
Глаза учительницы пылали гневом.
– Сколько раз я тебе велела не мешать ведению урока? – спросила она, ударив по столу линейкой.
Уж не знаю, по какой причине, но я единственный в классе, кого ей не хватает смелости ударить.
– Извинись! – (Я молча отвернулся к окну.) – Вон из класса! Немедленно!
Я вышел и встал за дверью. Честно говоря, здесь я проводил немало времени. Не только До Мьинт Наинг прогоняла меня с уроков. Большинство учителей меня не любили. За что – не знаю. Меня считали дерзким. Я слишком много разговаривал на уроках. Отвлекал других учеников и забивал им головы дурацкими идеями. Все это полнейшая чушь. Худшее, на что я был способен, – это вслух произносить правильные ответы. Но едва я начинал перечить учителям, они злились. Когда мне становилось скучно, я просто клал руки на парту, опускал голову и пытался уснуть. Это учителям тоже не нравилось.
С первого класса дядя обучал меня каждый день, включая и выходные. Он считает, что в школе я ничему не научусь. В результате я самый успевающий ученик в нашем классе и единственный, кто не берет дорогие частные уроки у наших учителей вне стен школы.
Может, У Ба прав: это и есть причина их неприязни ко мне.
Глава 7
Как правило, через пару дней после отъезда У Ба у нашего порога появляется мой отец. Если он поедет поездом через Тхази, ждать его надо сегодня. Но если он отправится из Янгона на автобусе, то приедет завтра рано утром. Отец проводит со мной несколько недель и потом уезжает. А вскоре возвращается У Ба.
В этот раз прошло уже три дня, как дядя уехал, но отец так и не появился.
Я пытался не думать о нем, однако это нелегко, когда на самом деле с нетерпением ждешь его приезда.
Ко Айе Мин приглашал меня пожить у него до приезда отца. Я поблагодарил его за любезность и отказался.
Я боялся разминуться с отцом. Разумеется, это глупость, поскольку отец приедет не на один день. И все равно я хотел встретить его дома.
На четвертый день я встал затемно и поехал на велосипеде на автобусную станцию. Она находится на главной улице и связывает нас с остальным миром.
Моросил дождь. Добираясь до автобусной станции, я успел промокнуть и озябнуть. Я завернул в единственную чайную, открытую в такую рань. Она находилась напротив станции. Там было полно народа. Кто-то смотрел корейскую мыльную оперу, остальные сидели, уткнувшись в свои смартфоны. Официант меня знал. Он был другом бойфренда его дочери. Увидев меня, промокшего до нитки, он молча поставил передо мной чашку горячей воды и тарелочку с семечками подсолнуха.
Автобус опаздывал. Мое беспокойство нарастало с каждой минутой.
Я смотрел на семечки.
Один.
Два.
Три.
Семнадцать.
Сорок пять.
Шестьдесят.
Сто одиннадцать…
Солнце уже всходило, когда из-за угла появился автобус. У меня заколотилось сердце. Я стал следить за выходящими пассажирами.
Вышли трое молодых монахов.
Мать со спящим ребенком на руках.
Толстая тетка, едва сумевшая выбраться из автобуса. Багажа у нее было больше, чем она способна нести.
Мужчина, выходивший следом, споткнулся, поскольку смотрел не под ноги, а в телефон.
Две усталые туристки с крашеными волосами и рюкзаками за спиной. Обе удивленно крутили головой, словно приехали не туда.
Мужчина с маленьким мальчиком. А моего отца не было.
Я обошел автобус кругом. За большими тонированными стеклами виднелись сонные лица пассажиров. Люди сидели, прислонившись щекой к стеклу. Лиц было не разглядеть, и тогда я поднялся в автобус, но отца не обнаружил.
Путь домой показался мне очень долгим.
Около полудня я отправился на железнодорожную станцию. Поезд пришел несколькими минутами ранее, и платформа успела опустеть. Раздосадованный, я повернулся, чтобы уйти.
– Бо Бо!
Я мгновенно узнал этот голос, хотя слышал его совсем не так часто, как хотелось бы.
Он был ниже, чем голос У Ба. Сильнее, но такой же мягкий и зовущий.
Я обернулся. Отец ничуть не изменился со времени прошлого приезда. Высокий, худощавый, с длинными мускулистыми руками и ногами. Правда, тогда у него были короткие волосы. За это время он их отрастил и завязал в конский хвост. В его волосах прибавилось седины. Отец приехал в зеленой лоунджи, красной футболке, стоптанных вьетнамках и с новым красным браслетом на руке. Я помню родимое пятно у него на подбородке и то, что на правой руке у него недостает одного пальца. Никаких шрамов на щеках у него не было, только на предплечье.
На отцовском плече висела старая коричневая сумка. За спиной – гитара. Я и не знал, что он играет на гитаре.
– Привет, – поздоровался отец.
– Привет.
Мне хотелось столько ему сказать. Как совладать с этим потоком слов? Я чувствовал, что оно меня просто разорвет.
– Как дела?
– Хорошо. Очень хорошо.
Взбудораженный приездом отца, я забыл спросить, как его дела.
– Я по тебе скучал, – сказал отец.
Мы стояли и смотрели друг на друга, не говоря больше ни слова. Мой отец – очень тихий, спокойный человек. По крайней мере, когда мы вместе. Я ни разу не видел его другим. Мы могли провести целый день, перебросившись лишь несколькими фразами. Меня это вполне устраивает.
– Спасибо, что пришел меня встретить, – наконец сказал он. – Это очень любезно с твоей стороны.
Только теперь отец протянул ко мне руки. Он поднял меня, поцеловал в щеки и лоб, а потом крепко обнял. Я зарылся лицом в его волосы. Они пахли моей матерью. А может, мне так только казалось. Я не знаю ее запаха. Возможно, это просто запах, оставшийся от долгой поездки в поезде. Сделав несколько шагов, отец опустил меня на землю.
– А ты изменился, – сказал он, смерив меня взглядом. – Стал тяжелее и выше. Скоро меня перерастешь.
– Я так не думаю.
Как бы я ни пытался, мне было не представить себя выше, чем он.
Отец улыбнулся.
Иногда я не понимал, как относиться к его словам. Наверное, так было потому, что мы мало виделись. Или потому, что его глаза самые трудные для чтения.
Они у него темно-карие, почти черные, и очень, очень большие. Самые большие из всех глаз, какие мне встречались. И все равно мне по ним ничего не прочесть. Когда отец смотрит на меня, я теряюсь в его взгляде. В его глазах столько покоя и широты, что мне ни на чем не сосредоточиться, как бы я ни старался. Знаете, на что это похоже? Как будто лежишь ночью на лугу и смотришь в бездонное черное небо, полное перемигивающихся звезд.
Мы пошли домой. Я взял отца за руку. Его рука намного крупнее и сильнее, чем рука У Ба или моя. Он осторожно сжал мои пальцы, и мне захотелось сохранить ощущение одного этого прикосновения навсегда.
Идти спокойно я не мог. Тело требовало движения. Я пробежал несколько метров вперед, обождал, обернулся и помчался обратно к отцу, перепрыгивая через лужи. Он смотрел на меня и смеялся с оттенком усталости. Должно быть, поездка его утомила.
Когда он приезжал в прошлый раз, я хотел спросить его о маме. Я тянул с вопросом, откладывая со дня на день, а в день отъезда моя храбрость в последнюю минуту куда-то подевалась. Я поклялся себе, что на этот раз обязательно спрошу, но что-то уже подсказывало мне: когда дойдет до вопроса, я опять струшу.
«Подумай хорошенько, какой камень собираешься перевернуть», – всегда предупреждал меня дядя.
Вовсе не обязательно, что под ним окажется бабочка.
Глава 8
Мой отец умеет ладить с живностью. Я не знаю никого, кто бы еще умел это так, как он. Особенно с курами. Вы не поверите, но это так. Стоило отцу войти в наш двор, как куры сразу устремились к нему. Большие и маленькие, белые и пестрые. Как будто они его помнили. Отец присел на корточки и протянул руку. Куры без страха подходили к нему, клевали у него с ладони и даже позволяли их гладить. Отец издавал странные звуки, и несколько кур ответили ему громким кудахтаньем.
Я невольно засмеялся:
– Ты говоришь на их языке.
– Да. Я куриный сплетник, – усмехнулся отец. – А ты?
– Нет, – ответил я и выпучил глаза. – Люди не говорят на языках животных.
– Ты уверен? – Отец снова выпрямился. – Одно время моими лучшими друзьями была дюжина кур.
– Как можно дружить с курами?
Наверное, отец опять решил меня проверить. Бывая у нас, отец рассказывал мне кучу разных историй. Некоторые из них были правдой, остальные – выдумкой. Отцу было интересно проверить, сумею ли я отличить правду от вымысла.
– Можно подружиться с собакой. Или с кошкой. Но с курицей?
– А если ты настолько одинок, что тебе больше не к кому обратиться?
Мне подумалось, что уж я-то все знаю про одиночество. Бывали дни, когда мне становилось ужасно одиноко, но не настолько, чтобы захотелось подружиться с курами.
Отец повернулся и, сопровождаемый курами, пошел по двору, внимательно оглядывая наше хозяйство. Приезжая к нам, он всегда что-нибудь чинит в доме или во дворе. В прошлом году он соорудил новый курятник. В позапрошлом – заделал течь в крыше и заменил прогнившие ступеньки на крыльце. Сейчас отцовский взгляд остановился на сломанных желобах, которые мы с У Ба прикрепили проволокой к крыше. Сооружение получилось хлипким. От желобов тянулась такая же хлипкая паутина синих пластиковых труб, с помощью которых мы пытались собирать дождевую воду. Не скажу, чтобы очень успешно. Даже во время проливных дождей бочки заполнялись лишь наполовину. Это создавало нам некоторые трудности, поскольку водопровод работал по определенным дням, а то и вовсе бездействовал. Мы зависели от бочек, а они настолько прохудились, что зачастую мы брали ведра и шли за водой к соседям, рассчитывая на их щедрость.
Мы поднялись в дом. Отец внес сумку и гитару в спальню. Вид у него был усталый и, как мне показалось, немного встревоженный.
– Ты голоден? – спросил я, желая переключить отцовский разум на другие мысли.
– Да.
– Хочешь, что-нибудь приготовим вместе?
– Очень хочу.
Одно из любимых отцовских кушаний – рыбный суп мохинга. На следующий день после отъезда У Ба я купил все необходимое. Мы начали с готового рыбного фарша, в который для остроты добавили специй.
Я стал чистить луковицу. Вскоре мои глаза заслезились, и отец пришел мне на помощь. Он очистил вторую луковицу, несколько зубчиков чеснока, затем мелко нарезал стебель лимонного сорго и натер корень имбиря.
Я разогрел на сковородке масло, потом погрузил в него всю основу супа. Туда же я добавил по ложке молотого перца чили и куркумы. Через какое-то время лук стал прозрачным. Добавив к фаршу горстку рисовой муки, мы перемешали то и другое с водой, выложили на сковородку. Смесь зашипела и начала густеть. По кухне распространился соблазнительный аромат. Я слышал урчание отцовского желудка. Отец попробовал суп и насыпал еще перца. Мы оба любим, когда во рту жжет.
В почти готовый суп отец добавил рисовой лапши. Через полчаса мы сидели на кушетке и ели суп. Отец чавкал громче меня.
За все это время мы не произнесли ни слова. Просто смотрели друг на друга и улыбались. Мне этого было достаточно.
Как я уже говорил, мой отец – человек молчаливый. Он не из тех, кто забросает тебя вопросами. Насколько понимаю, он зачастую умеет и без слов выразить свою точку зрения.
После еды отец закурил чируту, а затем, порывшись в сумке, достал картонную коробочку.
– Я тебе кое-что привез. – Он протянул коробочку мне.
Каждый год отец привозил мне что-нибудь в подарок. Обычно книгу, купленную в секонд-хенде. Но в такую коробочку не то что книгу – маленький свиток с трудом запихнешь. Я с нетерпением поднял крышку и увидел губную гармошку. Я внимательно осмотрел подарок. Гармошка тоже была не из новых. Я осторожно дунул в нее. Никакого звука.
– Дунь посильнее, – подбодрил меня отец.
Я набрал побольше воздуха в легкие и быстро дунул. Звук получился отвратительным. Громким, металлическим и каким-то скрипучим, словно гармошка была сломанной.
Отец засмеялся и забрал у меня гармошку. Потом, держа ее большим и указательным пальцем, зажал между губами, словно намеревался откусить от нее кусок. Он закрыл глаза и начал играть.
Едва раздался первый звук, началось волшебство. Отец преобразился у меня на глазах. Я едва его узнавал. Он притоптывал то одной ногой, то другой. Вскоре он отбивал ритм всем телом, целиком растворившись в музыке. Он осторожно держал гармошку обеими руками. Меня заворожили звуки, которые он извлекал из этой нехитрой вещицы. В них не было ничего металлического, никакого скрипа. Ритм исполняемой мелодии невольно передался и мне. Я слышал ее впервые, но она мне сразу понравилась. Захотелось взять палку и стучать по столу, как по барабану. Весь дом звенел от отцовской музыки.
Закончив играть, отец обтер гармошку и подал мне:
– Попробуй еще раз. Это совсем не трудно.
– Где ты научился так играть? – удивился я.
– Нигде. Я самоучка. Если хочешь, я тебя поучу. Тогда вскоре мы сможем играть вместе: ты на гармошке, а я – на гитаре. Что ты об этом думаешь?
Мое счастье не вмещалось в слова, и потому я просто кивнул.
Глава 9
Две недели подряд время или текло слишком быстро, или тянулось еле-еле. В школе оно вообще останавливалось. Уроки казались скучнее прежнего и никак не могли закончиться. Ко второму уроку я уже начинал считать минуты до половины четвертого.
Я подумывал прогулять школу, подделав подпись У Ба на объяснительной записке. Иногда я так делал тайком от дяди. Вместо уроков я отправлялся ловить рыбу или шел к Ко Айе Мину поиграть на компьютере. Мне хотелось целые дни проводить с отцом, но я знал: он ни за что не позволит мне отлынивать от учебы.
Я сидел в опостылевшей школе и думал, как прекрасно мог бы провести это время с отцом. А еще я думал, что каждый день приближает его возвращение в Янгон. От этой мысли мне становилось еще тоскливее. Меня выручал только счет.
Один-два-три-четыре-пять…
Едва занятия заканчивались, я кратчайшим путем мчался домой. И тогда время начинало течь слишком быстро. Домой я прибегал запыхавшимся. Отец то сидел на крыше, ремонтируя водосборные желоба, то копал канаву за курятником. Пока я маялся в школе, он где-то раздобыл бетономешалку, лопаты, мешки с цементом и целую груду кирпичей. Отец решил построить нам бак для воды. Я помогал в меру своих сил. Мы перемешивали цемент и заливали в основание бака. Я сортировал камни и подавал отцу. Как-то зашли двое соседей, предложили помочь. Отец поблагодарил их и сказал, что мы прекрасно справимся сами. Не знаю, зачем он так сказал. С соседской помощью работа пошла бы быстрее. Возможно, отец – из тех людей, кому трудно принимать чужую щедрость.
Он действовал быстро и умело. Мы с ним великолепно сработались. За несколько дней нам удалось закончить первый из двух баков.
Ранним вечером мы вместе готовили обед, а затем наступало время для музыки.
Отец привез с собой странного вида металлический держатель. Туда можно было вставлять губную гармошку. Держатель он вешал себе на шею и мог одновременно играть на гитаре и гармошке.
У отца красивый голос. Наше музицирование всегда начиналось с того, что он исполнял для меня несколько песен. Одна мне особенно понравилась. Начиналась она с гитарных аккордов, затем вступала гармошка. Прослушав несколько раз слова песни, я запомнил их наизусть.
– Я жить хочу и хочу отдавать, – пел отец. – Я глубоко копал, ища золотое сердце… Я везде искал золотое сердце… а годы шли, и я старел…
Читать бесплатно другие книги:
