Воображаемый друг Чбоски Стивен

Глава 76

– Брэйди, – шепнул голос. – Псст.

Брэйди Коллинз по-птичьи открыл глаза и увидел свою родную бабушку, сидевшую на больничной койке. После того случая на рождественском торжестве, когда к ней прикоснулся Кристофер, она беспробудно спала. Врачи говорили, что пациентка уже вряд ли проснется.

– Бабуля? – удивился Брэйди.

– Да, родненький.

Голос у нее был такой сухой, что чуть ли не царапался; у Брэйди даже саднило кожу.

– Как ты себя чувствуешь?

– Гораздо лучше. Где твоя мама? – спросила она.

– В кафетерий пошла, – ответил он.

– А папа?

– Наверное, по делам уехал.

– Вот и славно. Хоть поболтаем с тобой без помех.

Она похлопала по сиденью стула, придвинутого к ее койке. Тук-тук. Брэйди немедленно подошел и уселся.

– Совсем большой стал, – восхитилась бабушка. – Я ведь тебя вот этаким малюткой помню: головушка у меня на ладони целиком умещалась. Сам беззубый был, как старичок. А теперь – подумать только! Надо же, как вымахал. А ну-ка, покажи мускулы, Брэйди.

Он напряг правую руку. Скрюченными пальцами бабушка пощупала бицепс.

– Ого, – прошептала она. – Да ты силач.

Брэйди расплылся в гордой улыбке. Старушка взяла его за руку своей костлявой рукой. Их ладони грели одна другую, будто сжимая кружку с горячим какао.

– Твой папа тоже силач, Брэйди. Представь, я ведь помню их с мамой свадьбу. Уж как я радовалась, что ей достался такой благополучный муж. Мне-то с мужем не повезло. Недобрый был человек твой дедушка. И с мамой твоей плохо обращался. В зимнюю стужу то и дело на задний двор выгонял. Тебе это известно?

– Нет.

– Я хотела ее защитить, да куда мне с таким силачом тягаться? Мама этого не знает. Думает, я даже не пыталась вступиться. Мне это горько. Я знаю, она тебя в ежовых рукавицах держит, но ты на нее не обижайся, ладно? Ей-то похуже доставалось.

Брэйди промолчал.

– Ты по-прежнему ее ненавидишь, а, Брэйди?

Он кивнул.

– Понимаю. Тяжело это. Но она хочет вырастить тебя сильным. Так что ненависть свою поумерь, ладно? Ненависть до добра не доведет. Она – как тот малец. Запамятовала имя. Тот, с кем ты подрался на рождественском празднестве.

– Тормоз Эд.

– Вот-вот. Гадкий мальчишка, верно?

Брэйди кивнул. Миссис Кайзер выглянула в коридор, убедилась, что их не подслушивают, и шепотом продолжила:

– Тормоз Эд задумал тебя прикончить. Ты и сам это знаешь, правда ведь?

– Не успеет: я сам его прикончу, – ответил мальчик.

– Какой же ты у меня смышленый, Брэйди, – восхищенно сказала она. – Пойми: мать для твоей же пользы старается. Воспитала тебя силачом и смельчаком. Пускай того мальчишку все ненавидят. А тебя пусть уважают. И про Кристофера с дружками такой же разговор будет.

Брэйди ухмылялся. Их ладоням было тепло, как у костра.

– Бабушка, – заговорил он. – Неужели ты все вспомнила?

– Да, Брэйди, все до мелочей. Вот только имя свое запамятовала.

– Какое еще имя? Ты же просто бабушка.

Она засмеялась, обнажив беззубые десны.

– Тебе-то я бабушка, это верно, но имя у меня другое. Когда вышла замуж, стала миссис Джозеф Кайзер. А как до этого звали – не помню. Твой дед у меня даже имя отнял. Спрятал где-то в лесу. Но я его откопаю и себе верну. Ты мне поможешь?

– Конечно.

– Молодец, Брэйди. Добрый, сильный мальчик.

Брэйди улыбался. Бабушка надела вставные челюсти и тоже осклабилась.

– В этой войне мы победим. Ты, главное, слушай бабушку.

Глава 77

– Мэтт, они задумали убить твоего брата, – прошептал голос.

Мэтт открыл глаза. Сегодня сочельник, но пока даже не рассвело. Все тело сотрясал озноб. В последнее время его преследовали страшные сны, но такой жути, как сегодня, не было никогда. Прямо хоть спать не ложись вовсе. Мэтт запаниковал: а вдруг сон еще не кончился? Вдруг тот олень еще вернется?

– Эй? – воззвал он к темноте. – Майк?

Тишина. Мэтт сел в кровати. Он обливался потом. В эти выходные можно было хоть сто раз переворачивать подушку. А все равно лоб горел, как от огня. Но этот жар наконец-то прошел. Остался только пот да еще этот сладковатый запах детского аспирина. Мэтт снова обмочился в постели.

– Майк? – повторил он.

И ничего не услышал. Выбравшись из кровати, он рассмотрел постельное белье. Простыня и пододеяльник насквозь пропитались мочой. Какой стыд. Он не мог допустить, чтобы это увидел старший брат. Мэтт снял мокрые пижамные штаны, холодные и липучие, и пошел в ванную, чтобы обтереться влажным полотенцем. Только после этого, чистый и сухой, он направился в спальню старшего брата. Отворил дверь, на цыпочках вошел и остановился у кровати.

– Майк? – шепотом позвал он.

Под одеялом никакого движения не было.

– Майк? Мне страшный сон приснился. Я с тобой лягу, можно?

В ответ не раздалось ни звука. Замедленным движением Мэтт потянул одеяло, но увидел только свернутый валиком спальный мешок и бейсбольную перчатку.

Майк исчез.

Мэтт огляделся, ища хоть какие-нибудь признаки неладного. С прикнопленного к стене постера смотрели «Мстители», в том числе и Тор, кумир Майка. В шкафу – обычный беспорядок. На полу валяются мячи – бейсбольные и футбольные. Под кроватью ничего. Все вещи на своих местах. Но что-то здесь было неправильно. Как на той улице, что привиделась ему во сне. Что-то не так.

Выйдя в коридор, Мэтт все так же бесшумно направился в комнату к мамам. Ему думалось: может, Майку тоже приснились кошмары и он побежал в родительскую спальню, чтобы лечь между двух мам. Но нет: мамы лежали каждая на своем краю. Майка между ними не оказалось.

Мэтт прокрался по лестнице вниз. В кухне на столешнице обнаружилась картонная упаковка молока. Мэтт ее потрогал. Картон успел нагреться. Видно, простоял в тепле не менее часа. На задней стороне была фотография пропавшей девочки. Эмили Бертович. Он мог поклясться, что девочка разглядывает его в упор.

После кухни требовалось обследовать гостиную. На журнальном столике белела миска с недоеденными хлопьями. Из нее торчала ложка. Телевизор показывал старый мультфильм про Мстителей. С экрана заговорил Тор:

– Железный Человек в беде, капитан Америка.

Из гостиной Мэтт устремился в прихожую. Куртки Майка на вешалке не оказалось. Задвижка входной двери осталась незапертой. Мэтту не верилось, что брат мог вот так, запросто уйти из дома. Тем более что сейчас оба были под домашним арестом из-за драки на рождественском празднестве. Если Майка застукают, матери посадят его под замок на всю жизнь. Случилось что-то страшное.

Мэтт отворил входную дверь.

Воздух был тих и спокоен. Ночью валил снег; сильная облачность грозила новым бураном под Рождество.

– Майк? – в который раз позвал он шепотом. – Ты тут?

И опять ни звука. Только с лужайки на другой стороне улицы на него таращился олень. У Мэтта похолодело внутри. Он набросил пальто, сунул ноги в сапожки – и отметил, что ботинки брата стоят где всегда. Связав их шнурками, он перебросил ботинки через плечо. А на крыльце его будто толкнуло: он сбегал на кухню и схватил нож.

Хорошо, пусть считается, что ему был голос.

Мэтт зашагал по улице. Он не отрывал взгляда от занесенного снегом тротуара и думал, что там остались еле заметные следы босых ног брата. Зрение нередко его подводило из-за «ленивого глаза». Но с того момента, как до его руки дотронулся Кристофер, зрение стало улучшаться. А через неделю пришло в норму. Но на этом не остановилось. Теперь он видел на многие мили вперед. И вспоминал, как бабушка, даром что страдала дальнозоркостью, снимала очки и с заднего крыльца смотрела фильмы, которые крутили в автомобильном кинотеатре под открытым небом. При этом она, конечно, ничего не слышала. Но все лучшие фильмы смотрела непременно. А потом этот кинотеатр ликвидировали. И она умерла от рака мочевого пузыря. Мэтт сам не знал, почему сейчас вспомнил бабушку. Он просто шел по длинному, пологому склону, ориентируясь по следам.

В сторону Леса Миссии.

Следы заволокло легкой утренней дымкой. Так облаками заволакивает небо. Мэтт не поднимал головы и двигался к лесу. По следам брата. Чем ближе он подходил к лесу, тем сильнее чесался и дергался глаз.

Входя в Лес Миссии, Мэтт крепко сжимал нож. На месте широкой просеки сейчас тянулась только узкая тропка. Она шла мимо козьего мостика и ручья, который почему-то не замерзал. Мэтт вышел на знакомую поляну. Он чувствовал на себе взгляды оленей, устремленные через прогалины в вечнозеленых зарослях; оленье дыхание поднималось вверх, словно пар из дорожного люка. Мэтт прошел через угольную шахту. Всю целиком, до противоположного конца. Миновал выброшенный холодильник, почему-то очень теплый, как костер. Впереди, на опушке, показались бульдозеры и другая техника – собственность компании «Коллинз Констракшн».

Тут-то он и увидел Майка.

Его брат сидел на корточках в грязи – босой, с ножом в руках. На глазах у Мэтта он проткнул заднюю шину бульдозера. Потом перебрался к передней шине и отвинтил ниппель. Засунул в отверстие нож и медленно выпустил воздух. Мэтт бесшумно подошел к брату; тот сидел отвернувшись.

– Майк, – шепотом позвал Мэтт.

Майк вытащил нож из покрышки.

– Ты что делаешь, Майк?

Майк не отвечал. Мгновение затягивалось.

– Сегодня канун Рождества, – сказал наконец Майк. – Бульдозеры доберутся до нашего штаба.

– И дальше что?

– Если мистер Коллинз снесет дом на дереве, Кристоферу не выбраться. Нужно его выручать.

– Кто тебе это сказал?

– Как кто? Ты.

Развернув брата лицом к себе, Мэтт увидел, что у того закрыты глаза. Майк не очнулся ото сна.

Мэтт осторожно вынул у него из руки нож.

– Нам нужно довести дело до конца, Мэтт, – не просыпаясь, заспорил Майк.

– Спокойно. Ложись на мою куртку. Я закончу, – сказал Мэтт.

Майк послушался. Положив под голову куртку брата, он захрапел. Мэтт натянул принесенные из дому ботинки на его закоченевшие ступни. А потом при помощи двух ножей за считаные минуты вывел из строя всю технику строительной компании Коллинза. В любую другую ночь их наверняка застукали бы на месте преступления.

Хорошо, что сторож слег все с тем же тяжелым гриппом.

Глава 78

– Вот гады!

На глазах у миссис Коллинз ее муж швырнул телефон на столик в больничном кафетерии. Этажом выше его теща лежала без сознания в отдельной палате, но дела настигли его даже здесь. Даже в сочельник.

– Что стряслось? – невольно спросила миссис Коллинз.

С притворно озабоченным, преданным видом она изображала, будто выслушивает бубнеж мужа про каких-то «гадов», проткнувших шины всех бульдозеров и грузовиков. Краем уха она услышала, что этот «долбаный проект «Лес Миссии» нужно было запустить еще месяц назад, но кто-то целенаправленно устраивает диверсии. Бесконечные проволочки обходятся слишком дорого. Строительство на грани срыва. Вот-вот настанет срок выплачивать ссуды. Ей, черт побери, неплохо бы поумерить свои аппетиты.

Бла-бла-бла-бла-бла.

Сколько раз он вот так начинал заводиться? Пять раз в месяц? А в период аудита – десять? Она могла бы записать это на магнитофон и только нажимать на клавишу, чтобы избавить себя от этой перепалки. «Как, по-твоему, Кэтлин, откуда на все это берутся средства? Уж всяко не из твоей богадельни!» – «Помилуй, Брэд, это ведь я превратила «Тенистые сосны» из налогового убежища в доходный бизнес!» – «В доходный бизнес?! Да этот стариковский приют не способен прокормить даже тебя одну!» Раньше их примирял секс, но когда это было? И как ему самому не надоело себя слушать днями напролет? Господи, неужели он еще не умолк? Нудит и нудит.

Миссис Коллинз только кивала, почесывая шею под бриллиантовым колье. Зуд не проходил. А все потому, считала миссис Коллинз, что она безвылазно торчит в этой больнице, ожидая, когда ее мать придет в сознание. Мало того, что она вся стала липкой от пота, так еще и голову не могла помыть в общем больничном санузле – ужас какой-то. И надолго ли у нее хватит сил сдерживать свою ненависть к этому зануде?

– Да ты меня не слушаешь! – взвился он.

– Я очень внимательно слушаю, Брэд. Действительно, все это ужасно. Продолжай, пожалуйста, – сказала она.

Муж не умолкал; глядя через его плечо, миссис Коллинз видела, что в коридоре не протолкнуться из-за каталок с вновь прибывающими пациентами. Их, чего доброго, начнут размещать прямо в столовой на полу, как умирающих солдат в фильме «Унесенные ветром»[67]. Хорошо, что ее матушка этажом выше занимала комфортабельную отдельную палату, куда спокойно поместились бы еще две койки. А эти нищеброды, размышляла миссис Коллинз, не ровен час, их убьют, если слезут со своих каталок. Она, во всяком случае, именно так бы и поступила. Не в ее характере мириться с подобным хамством. И как следствие, считала миссис Коллинз, она купается в роскоши, а неимущим для этого безнадежно не хватает мозгов.

На миг ей представилось, как эти оборвыши поднимаются с каталок и единым фронтом выдвигаются в столовую, чтобы вырвать язык у ее мужа. А что, миссис Коллинз была бы совсем не против. Она уже беззвучно молилась о таком исходе, устав разубеждать мужа, будто весь мир восстал против него, хотя одного беглого взгляда на его положение и многочисленные банковские счета было бы достаточно, чтобы на все сто процентов убедиться в обратном.

А потом, разобравшись с ее муженьком, пусть бы эта толпа ринулась наверх, вытащила мамашу из комфортабельной одноместной палаты и вздернула рядом с ними на веревке, свитой из тончайшей простыни лучшего качества. Пусть бы мать, забывшая то, чего не могла забыть миссис Коллинз, болталась в петле рядом с ними. За наполненную водкой бутылку из-под воды. За нищету и вечные долги. За потакание садисту, который хлестал родную дочь шлангом и в декабрьскую стужу мокрой выгонял на задний двор. А мамочка сидела тихо как мышь, не делая ни малейшей попытки прекратить эти зверства, хотя возможностей таких было предостаточно.

– Если ты псина, так и живи во дворе, как псина, – приговаривал он.

А что мать? Да ничего.

Спасибо за эти воспоминания.

Вот уже восемь лет миссис Коллинз наблюдала, как материнские воспоминания одно за другим катятся в тартарары. Восемь лет миссис Коллинз держала в ежовых рукавицах эту богадельню, чтобы окружить мамашу такой заботой, какой сама никогда не видела в родительском доме. А все почему? Да потому, что так заведено в семействе Коллинзов. Но не Кайзеров. Кайзеры гниют в коридоре на каталках, а Коллинзы нежатся в отдельных палатах. Кайзеры мрут от водки, которую с немалой выгодой продают им Коллинзы. Теперь она в стане Коллинзов. Потому-то восемь долгих лет миссис Коллинз делала для своей матери все возможное и в благодарность ждала только одного: чтобы старуха отошла наконец в мир иной. Чтобы попросту окочурилась, избавив дочь от необходимости вспоминать за обеих. Чтобы окочурилась, избавив дочь от необходимости высиживать рядом с ней в гостиной и смотреть нескончаемые дневные ток-шоу, в которых жертвы домашнего насилия подробно отвечают на вопросы телеведущих всех цветов кожи, вероисповеданий и сексуальных ориентаций, а доморощенные психологи из аудитории твердят, что родители этих жертв определенно сами некогда подвергались насилию. Чтобы окочурилась, избавив дочь от зрелища тупых слез, проливаемых тупицами.

Доведись этим тупицам хотя бы на три месяца поменяться местами с Кэти Кайзер – им было бы о чем лить слезы. Им бы хоть на сутки стать пепельницами для своих папаш. Им бы изо дня в день выслушивать, какие они уродины. Им бы, страдая от истощения, изо дня в день выслушивать, что они – жирные свиньи. Им бы постоять мокрыми на морозе, видя перед собой только алюминиевый сайдинг тесного родительского домишки. Пусть бы попытались узреть в этом сайдинге отражение прекрасного будущего.

Гляди на эту халупу, Кэти. Дай срок – у тебя будет просторный особняк.

Самый большой в городе. И бриллиантовое колье в придачу.

Гляди: вот отражение завидного мужа. Гляди: вот отражение прекрасного сына.

Им бы впиваться что ни ночь ногтями себе в ладони, чтобы не уснуть вечным сном на обледенелом заднем дворе. Им бы посмотреть, как отец тем временем напивается в теплой кухне. Только тогда у них появится право рассуждать, не подвергался ли в свое время насилию этот мерзкий алкоголик. А то ведь всякое бывает. Представьте себе, мучителями родных детей становятся и те, кого никто и никогда не мучил. Извечный вопрос: что было раньше – курица или яйцо? Как знать. Всегда кто-то бывает первым. И хоть бы раз. Хоть бы один-единственный раз за все эти восемь лет переливания из пустого в порожнее на студийном диване оказался какой-нибудь честный отец – да она бы тут же пожертвовала ему миллион.

– Проснулся я как-то утром и решил: отныне буду гасить сигареты о дочурку.

– Но по какой причине? Оттого, что именно так вас истязали в детстве? – спросит его ведущий.

– Да нет. Со скуки.

Миссис Коллинз тут же отправила бы ему чек в благодарность за прямоту, а другой чек – его детям, понимающим, наверное, каково жилось Кэти Кайзер. А всех остальных заставила бы хоть один день побыть в ее шкуре. Чтобы к вечеру до них дошло: она, черт побери, не лужа у них под ногами.

– Кэтлин? Ты что, не в себе? – взъелся ее муж.

Миссис Коллинз сверилась с настенными часами. Пока суд да дело, прошло десять минут.

– Прости, милый, – выговорила она. – Мне слегка нездоровится. Повтори, пожалуйста: что ты сейчас сказал?

– Я сказал, что вынужден ехать в Лес Миссии – разбираться с этим хулиганством. Понятно, что сегодня сочельник, но сроки поджимают.

Он напрягся, будто ожидая, что жена примется рвать на нем новую дорогую рубашку-поло, когда услышит о его предстоящей отлучке. Но она только улыбнулась.

– Разумеется, милый. Вечером, после завершения всех трудов, тебя будет ожидать лучший в мире рождественский ужин.

– С тобой все нормально, Кэтлин? – усомнился он.

– Разумеется, – повторила она, точно выверяя улыбку.

– Это правда?

– Езжай по делам. Я буду наготове.

С этими словами она поцеловала его в губы. Надумай она сделать ему минет по случаю их годовщины, не осушив перед тем трех бокалов шардоне, он и то не был бы настолько поражен. Миссис Коллинз много значила для мужа. Но ждать от нее понимания не приходилось.

– Ладно, – сказал он. – если что понадобится – звони.

Жена кивнула, и они распрощались. Как только он скрылся из виду, миссис Коллинз заметила, что до крови расцарапала себе ладони. А до этого даже не чувствовала, как впивается ногтями в кожу. Она обвела взглядом лежавших на каталках чумазых пациентов.

Все они сверлили ее глазами.

Она не сомневалась, что в отсутствие мужа стала единственной их мишенью. Полученных ею знаний истории оказалось достаточно, чтобы припомнить, как бунтари обходятся с женами богачей. Миссис Коллинз догадывалась, что все эти людишки пытаются нагнать на нее страху, но они не учли главного.

Для нее они значили не больше, чем алюминиевый сайдинг.

Игра в гляделки продолжалась с минуту. Когда последний из игроков заморгал и опустил взгляд, миссис Коллинз вышла в коридор. Можно приписать это здравому смыслу. Или внутреннему голосу. Но что-то ей подсказывало: надо немедленно забрать отсюда сына и отвезти домой. А там налить себе вина и полежать в ванне. Повторно воспользоваться душем в больничном санузле, хоть и отдельном, было выше ее сил. Вернувшись в палату, она застала такую сцену: сын читал вслух ее матери, хотя та по-прежнему лежала без чувств.

– «Чтобы лучше видеть, дитя мое», – декламировал он.

– Поехали, Брэйди, – шепнула она.

– Я хочу еще посидеть с бабушкой, – прошептал он в ответ.

– Бабушка без сознания, – не уступала она.

Брэйди заупрямился.

– Нет. Бабушка в сознании. Мы только что с ней беседовали.

– Не выдумывай. Бери куртку.

– Я не выдумываю.

Миссис Коллинз посмотрела на свою мать, лежащую в глубоком забытье. Сын любил жестокие розыгрыши, но так низко еще не опускался.

– Считаю до трех, Брэйди Коллинз. На счет «три» ты будешь приговорен к собачьей конуре.

Но Брэйди не шевельнулся.

– Честное слово, мы с ней беседовали, – повторил он.

– РАЗ, – начала миссис Коллинз.

– Бабуля, проснись, – окликнул Брэйди.

– ДВА, – прошипела его мать.

– Умоляю, бабуля! Иначе она меня увезет!

– ТРИ!

Схватив сына за плечо, миссис Коллинз развернула его к себе. Она смотрела на него в упор.

– Если будешь устраивать сцены в общественном месте, останешься в собачьей конуре на всю рождественскую ночь, до самого утра. Богом клянусь.

У ее сына потемнели глаза. Сколько мог, он выдерживал материнский взгляд. Но вскоре сделал то, что на его месте сделал бы в присутствии матери кто угодно. В том числе и его отец.

Брэйди моргнул первым.

Как только они вышли из палаты, на миссис Коллинз накатила тревога. Но не оттого, что им пришлось идти через все здание под взглядами всякой шушеры, хотя приятного в этом было мало. И не оттого, что по дороге домой они то и дело натыкались на серьезные аварии, упавшие деревья и очереди на бензоколонках.

Нет. Проблема заключалась в ее сыне.

– Мам, скажи свое имя, – попросил он.

– Кэтлин Коллинз.

– Нет, другое. Как тебя раньше звали? До встречи с папой?

– Кэти Кайзер. А что?

– Да ничего, я просто так спросил.

Возможно, миссис Коллинз и не была самой нежной матерью на свете, но сына своего знала как облупленного. Брэйди никогда не задавал лишних вопросов. Точь-в-точь как его отец. Но сейчас в нем прорезалась какая-то вкрадчивость. Тошнотворно-любезная. Он одарил ее расчетливо-дружелюбной улыбочкой. Как в фильме «Степфордские жены»[68]. Чтобы молчание выглядело примирением. Длинная подъездная дорога вела через все поместье. Машин прислуги сегодня здесь не оказалось. Без кота мышам раздолье. Миссис Коллинз осталась наедине с сыном.

– Мам, хочешь сэндвич? – предложил он.

– Нет, спасибо. Первым делом я хочу принять ванну. Ты ничего не забыл?

– В смысле?

– Я досчитала до трех. Так что не подлизывайся. Ты знаешь правила. Если ведешь себя, как псина, то и обращение с тобой будет, как с псиной. Марш во двор.

В воздухе повисла тишина. Миссис Коллинз, в противоположность своему отцу, не любила наказывать единственного ребенка. Она никогда не хлестала Брэйди шлангом. Не держала ночь напролет под открытым небом. И позаботилась о том, чтобы на заднем дворе стояла конура, где можно укрыться от непогоды. Но правила были придуманы не напрасно. Ей предстояло воспитать сына так, чтобы он стал лучше, чем она сама. Ей предстояло указать ему на алюминиевый сайдинг, чтобы сын рисовал на нем собственные мечты. Для своей же пользы.

– Ровно на один час, Брэйди. Или хочешь на два?

Он молчал. И буравил ее взглядом. Как свернувшаяся перед броском змея.

– Один, – выговорил он.

– Вот и хорошо. Посидишь во дворе ровно час, пока мама будет принимать ванну.

– Я понял, мама, – сказал он.

Она предвидела бунт. И устыдилась, не заметив никаких признаков неповиновения. Вероятно, сегодня она перегнула палку. Но кто-то же должен следить, чтобы сын усваивал все уроки, а иначе быть ему среди тех, кого на каталках держат в больничном кафетерии, правда ведь? Ну разумеется. Поэтому она самолично вывела его на задний двор и поставила у собачьей конуры; все это время за ними наблюдал олень. Сыну она позволила не снимать куртку.

– Я тебя люблю, Брэйди, – сказала миссис Коллинз перед тем как вернуться в теплую кухню, к бокалу охлажденного шардоне.

Брэйди промолчал. Он забился в конуру и, как полагается, смотрел оттуда на мать. Бабушка предупреждала, что так и будет. Она подробно проинструктировала Брэйди, как ему себя вести, а потом смежила веки и притворилась спящей, чтобы не спугнуть его мать. Зачем отвлекать ее на тривиальности: вот матушка проснулась, ну и что?

– Брэйди, пока будешь томиться во дворе, сможешь сделать бабушке большое одолжение?

– Конечно, бабуля.

– Когда тебя опять загонят в собачью конуру, приложи усилия, чтобы такое больше не повторялось. Наша семья нуждается в оздоровлении. Верно?

– Верно, бабуля.

Старуха расплылась в беззубой улыбке.

– Спасибо тебе, Брэйди. Ты чудесный мальчик. Знаю, тебе приходится нелегко. Этот мир слеп к старикам и детям. Хочешь, открою тебе один секрет?

– Какой?

– При игре в прятки нам нет равных.

В предвкушении пенной ванны миссис Коллинз поднялась на второй этаж; а ее сын тотчас же прокрался в дом и шмыгнул на кухню. Тонкими, окоченевшими пальцами он вытащил из подставки длинный нож. А потом бесшумно, как наставляла бабушка, двинулся наверх.