Ветер и меч Резанова Наталья

Прежде, чем радение превратилось в оргию, я поднялась из-за стола, и, расталкивая людей, а порой и переступая через них, покинула площадь. Никто не обращал на меня внимания.

От бегущих теней и пляшущих огней ступить в пустоту и тьму улиц — как прыгнуть в воду, а это вовсе не страшно, напротив… Там, где недавно было столь людно, я не встретила ни единой живой души. Казалось, я никак не могу удалиться от площади, какое бы расстояние ни прошла. Шум оставался таким же полнозвучным, его усиливала безлюдность улиц. Даже у храма гул отдавался эхом.

Костры давно угасли, угли остыли. Широкая серо-черная полоса опоясывала святилище, и вокруг валялись увядшие цветы и сломанные ветви, с которыми утром встречала нас толпа. Над храмом висела огромная Луна, и я вспомнила ночь после высадки с кораблей. Может, я еще и вернусь в Темискиру, я даже обязательно вернусь туда, может, уплыву к столпам Богини, или, чем Богиня не шутит — к Оловянным островам, но такую Луну, как над Землей Жары, вряд ли где увижу.

Проваливаясь по щиколотки в холодный пепел, я пересекла пространство, где утром пылал огонь, и оказалась у ступеней храма. Наверху лестницы стояла Хтония. За ее спиной, сквозь колоннаду, был виден отсвет жертвенного пламени.

— Ты услышала? — спросила я.

Она сделала отрицательный жест:

— Я знала, что ты придешь.

Спрашивать, откуда — не имело смысла.

Мы ничего больше не сказали друг другу. И так было ясно, что я сменю ее в храме.

Мы с Хтонией разминулись, колонны остались позади, и в обвеваемом ветрами полумраке вдоль стен прошагала вереница светловолосых женщин с мечом у пояса и топором за спиной. Я знала, что это — мои отражения, но все равно у меня похолодели руки, словно у какой-нибудь паломницы из глухой деревушки, впервые попавшей в городское святилище и уверенной, что лицезреет великие чудеса.

Может быть, это Богиня наслала на меня ледяную дрожь, чтобы вселить почтение к себе. Слишком я была расчетлива, с таинства ми обращалась как с боевыми приемами, и помышляла больше о пользе, нежели о вере.

Да, следовало почтить Богиню, но как? Может, необходимо, как в Темискире, вызвать кого-нибудь в ее честь на поединок? Хотя бы Хтонию? Она бы поняла. Но я столько раз твердила, что здесь не Темискира, и служить Богине надо по-иному…

Я не хочу власти и не ищу ее. Я не горда. И не особенно умна, а временами проявляю редкостную тупость. И все же зачем-то Богиня сделала меня орудием своим?

Чаша с вином по-прежнему стояла на алтаре, а рядом лежала миртовая ветка. Наверное, ее оставила Хтония, а может, заходили паломники. Подойдя, я подняла ветку, дабы бросить ее в жертвенный огонь, но промедлила, читая молитву.

— Госпожа, не перестану прославлять Твое могущество, бессмертная избавительница, носящая много имен! Все, ожидающие смерти в темнице, жестоко, без сна страждущие, плывущие по морю во время страшной бури, когда гибнут люди и тонут корабли — все обретут спасение, моля Тебя, чтобы Ты пришла на помощь…

Почему мои губы шептали мольбу о помощи? Именно в тот час, когда я была счастлива, когда исполнились все мои желания? Я не знала. И не знаю до сих пор.

— Внемли моим молитвам, Госпожа Великого Имени, яви свое милосердие, избавь от печалей…

А потом пламя на жертвеннике колыхнулось не так, как от ветра, и я обернулась. Камень, брошенный из пращи, ударил в серебряное зеркало и, отскочив, перевернул чашу. Темное густое вино растеклось по алтарю.

Пятеро было их, возникших между колоннами храма.

Первым я увидела Некри в его львиной шкуре, хотя он стоял позади других. И Шал-муну оказался здесь, и еще трое вождей, и самый младший из них, с блестящими от масла волосами и в платье из крашеной шерсти, метнул камень, словно на охоте. У остальных имелись кривые мечи и короткие копья. И меч был в моей руке.

— Я знаю ваши имена, — предупредила я их, но, по правде, имена тех троих я запамятовала.

Они об этом не догадывались, и младший попятился. Некри не дал ему отступить. Он ухмыльнулся.

— У нас забрали прежние имена и дали новые, над которыми у тебя нет власти. И ты ничего не сможешь нам сделать. И мы…

И он тоже слишком много разговаривал. Прежде, чем он успел продолжить и расписать, что они теперь сделают со мной, я перевернула треножник, и священный огонь, зашипев, погас, слившись с лужей вина. В темноте я успела метнуться в сторону. Девять зеркал позволяли видеть мои перемещения, но определить, где я и где отражения, им, к зеркалам непривычным, было затруднительно.

Не могу сказать, чтобы я так уж привыкла к зеркалам, но, по крайней мере, давно по знакомилась с храмовыми ловушками. Отчасти благодаря повелительницам вождей. И если мне предстояла драться против многих, пусть на моей стороне будут тени и отражения.

Я не звала Хтонию. Если она не предупредила меня, это означало одно — Хтонию убили. Вероятно, уже тогда, когда я размышляла, не вызвать ли ее на поединок во имя Богини. Хотя мне трудно, почти невозможно было понять, как она, с ее опытом, подпустила их к себе.

Я понимала другое — отобрать у вождей имена и дать им новые в силах были только горгоны. В своем ослеплении я поверила, будто они и впрямь способны смириться с властью чужого храма, пусть и посвященного Богине. О, нет, они не собирались становиться жертвами! Эту участь они предназначили мне.

Но некогда было предаваться сетованиям. Нужно прорваться к выходу. И, несмотря на то, что вожди двигались медленней, чем я, они все же не зря считались опытными воинами. Мне приходилось тяжко. Пожалуй, я поступила неверно, схватившись по привычке за меч, а не за секиру. С топором мне было бы легче их достать. С другой стороны, все же мой меч — лучшей закалки, чем их кривые клинки.

Тот, чьего имени я не помнила — бросивший камень — умер первым. Меч вспорол его от паха в тот миг, когда изогнутый клинок крутился над моей головой. Выпавшее оружие я подбирать не стала, поскольку, хоть и обу чена драться обеими руками, привыкла к прямым клинкам и с непривычным оружием не сумела бы быстро парировать удары, а скорость оставалась главным моим преимуществом.

Когда еще один славный воин, предварительно не разобравшись, шарахнув по зеркалу, попытался подрубить мне ноги, я успела вскочить на алтарь, и лезвие ударилось о камень, выбив искры. Так обращаться с оружием — за это убивать мало, но ничего иного, кроме как убить его, я была сделать не в состоянии. Покуда он разворачивался, я полоснула его по шее наискось — от уха к яремной ямке, и прыгнула в сторону, увернувшись от следующего меча.

И тут удача мне изменила. Соскочив с алтаря, я поскользнулась на разлитом на полу вине, и, проехавшись немного по гладким плитам, позорнейшим образом плюхнулась на спину.

Некри и Шалмуну, будучи поопытней убитых, не преминули этим воспользоваться. Между ними даже не возникло обычного для подобных людей спора за право меня убить. Они действовали слаженно. А может, они заранее договорились, что удовольствие должен получить Некри.

Некри, которому я вернула власть. Некри, присягнувший мне на верность и принявший из моих рук львиную шкуру. Впрочем, теперь он уже не был Некри, и все вышеперечисленное не имело ровно никакого значения. Он стал свободен от обязательств.

Шалмуну сноровисто наступил мне на правую руку, прежде чем я успела подняться, и припечатал мой меч к полу. А Некри, похоже, усвоил урок, полученный несколько мгновений назад, и не стал отвлекаться на произнесение речей о своем превосходстве и моем ничтожестве (даже удивительно). Вообще ни на что не стал отвлекаться, дабы я в вышеназванном своем ничтожестве не успела измыслить никакой коварной уловки. Помимо серповидного меча, он был вооружен недлинным копьем, которое утром так ловко подкидывал в воздух. Это копье он и занес надо мной без колебаний. Но ударить не успел.

От входа раздался ужасающий вопль. Женский.

За последние полтора года мне приходилось слышать только боевые кличи, либо те, что вырываются во время радений Богини, и я успела забыть, сколько ужаса и боли может быть в голосе женщины.

Некри до всего этого не было дела, он лишь услышал посторонний шум и слегка повернулся в ту сторону, а рука его на миг замедлила движение. И в этот же миг я ударила его пяткой промеж ног. К сожалению, удар получился не таким сильным, как сапогом (надо было обуться), но достаточно болезненным, чтобы заставить Некри отшатнуться. Потом я, извернувшись, дотянулась до валявшейся на полу серебряной чаши, левой рукой врезала Шалмуну по лодыжке, и он, неловко переступив, освободил мою правую. Я перекувырнулась через голову и вскочила на ноги.

Митилена, не переставая кричать, рубила того, кто преградил ей дорогу. Он уже не сопротивлялся и падал на колена, а она все рубила крест-накрест.

Некри швырнул в нее копье. Но судьба его нынче оказалась такая — не попадать, или попадать не туда, куда целишь.

Его соратник все еще шатался на полусогнутых ногах, когда острие копья вонзилось ему в бок. Только тогда Митилена прекратила вопить, и они с Некри бросились навстречу друг другу, словно разлученные любовники.

Я не стала им мешать. Хвала Богине, рука не сломана, а на мою долю пока приходился Шалмуну. Поначалу, когда их было пятеро, он дрался лучше. Что странно — обычно необходимость полагаться лишь на себя и отсутствие толкотни дают в бою превосходство. Однако Шалмуну растерялся. Ведь мне полагалось уже быть мертвой, а этого никак не получалось, и он никак не мог взять в толк, почему. Делал ошибку за ошибкой, спотыкался, сбился с дыхания.

Долго возиться с ним я не собиралась, беспокоясь за Митилену. Будь она родом из Темискиры, я бы предоставила ей Некри со спокойным сердцем, но Митилена обучалась владеть оружием в зрелом возрасте и была склонна к излишней горячности. Поэтому я быстро разрубила Шалмуну кадык, срезав попутно с бороды бирюзовые бусины, и развернулась к Некри.

Напрасно я беспокоилась. Меч Митилены был в крови по рукоять, а Некри обеими ла донями зажимал рану на животе. Если бы он опустил руки, внутренности вывалились бы на пол. Митилена еще не научилась убивать быстро, с одного удара, и вместо того, чтобы добить Некри, смотрела на него, как завороженная. Даже когда он упал.

Я вытерла меч митаннийским плащом Шал-муну. Митилена заговорила. Ее голос срывался после недавнего крика.

— Мы следили за домами кернийцев… но там пусто и темно… я пришла на площадь… тебя не было… я догадалась, что ты в храме и подумала, что они устроят засаду, побежала сюда…

В ее словах слышался страх, что меня удивило. Хотя, в общем, я угадывала, что, увидев меня на полу, она испугалась вовсе не того, что Некри меня убьет. Наверное, после того, что она пережила у пиратов, такой ход мысли был естественным. Вождь все еще дышал. Золотые жуки, бараны и соколы на покрытой черными волосами груди поднимались и опадали, глаза закатились.

— Пошли.

Некри, принесшего мне присягу, я бы не бросила. Долг повелевал дать ему быструю и чистую смерть. Но он принял другое имя и другую судьбу, и этому человеку я ничем не была обязана.

Покидая святилище, я все еще не боялась. Не такое это происшествие, чтобы заставить меня бояться. Подумала только — вот, храм осквернен, заново освящать придется…

Другое тревожило, чтобы не сказать хуже. Вряд ли жрицы удовлетворились тем, что натравили на меня вождей, придумав трюк с переменой имен. Проклятье! Все это их «паломничество» на Змеиное Болото, привилегию которого выпросили при заключении договора, означало, что заговор готовился тщательно и давно. Я должна перехватить их, если они еще в городе!

Но, выбежав на лестницу, мы поняли, что так легко покинуть храм нам не удастся.

На площадь подоспело десятка два воинов с факелами. Их такие тонкости, как смена имен, явно не волновали. Просто они желали встретить своих победоносных вождей и, увидев нас, бросились в бой, не рассуждая. Нам еще повезло, что они норовили достать нас мечами, тогда как легко могли прикончить копьями или забросать камнями из пращей (так что рассуждать перед боем иногда полезно). И получилось, что они сами давили соседей и мешали друг другу. А я успела убрать меч в ножны и выхватить топор, потому что сейчас рубить им было удобнее.

И все же их оказалось слишком много. А уходить обратно в храм — бесполезно, он намеренно выстроен так, что в него легко проникнуть с трех сторон.

Митилена отступила в сторону ровно настолько, чтобы отвлечь часть врагов на себя и не мешать мне, потому что для топора необходим большой замах. Именно в таком бою понимаешь, почему двойной топор, а не меч считается царским оружием. Топор цеплял клинки противников, перерубал факелы, подсекал ноги. Вдобавок при горгонах не было щитов. (Это ахейцы в любую, даже самую мелкую стычку, за собой щиты таскают.) Поэтому им не удавалось достать меня, а многие, даже те, кто еще сохранял равновесие, истекали кровью.

Однако они могли бы одолеть нас, если бы потрудились подумать, как действовать дальше. Но не успели. Они так орали, что ничего, кроме собственных воплей, не слышали. Поэтому, когда их бойцы стали валиться один за другим, являя небу спины с торчащими стрелами, это стало для горгон большой неожиданностью. Хотя мы с Митиленой видели, как из переулка показалась Лисиппа со стражей, и как стрелки цепью рассыпались по площади.

Все было кончено в несколько мгновений. Лисиппа не сочла нужным приближаться к горгонам, просто перестреляла их. Факелы горгон только улучшали точность прицела.

Перешагивая через ступени и трупы, я спустилась к своим. Митилена — за мной. С Ли-сиппой мы не обменялись ни словом. Не требовалось. Стража большей частью была конной, и Лисиппа подвела мне своего буланого коня. Отправляясь на пир, Аластора я передала Кирене, а та успела переправить его в крепость, но сейчас выбирать не приходилось.

— Подождите!

Кричал Герион. Он появился из-за угла — наверное, проверял, нет ли где засады. Поперек седла он вез что-то… кого-то…

Я еще в храме понимала, что Хтония убита. А подойдя поближе, поняла и как ее убили. Зацепили длинным арканом и задушили. Поперек горла виднелась еще полоса от петли, тело было страшно изувечено. И не только тело. Лицо размозжено, глаза вытекли. Они уволокли ее труп подальше от храма, чтобы я не услышала. Не хотели своими развлечениями спугнуть меня раньше времени.

Но и сейчас я не то, чтобы испугалась. Дурно мне стало и тошно. Сколько я себя помнила в Темискире, столько же помнила и Хтонию. И мне легче было представить собственную смерть, чем смерть Хтонии. Наверное, то же самое чувствуют люди иных народов, лишившись кровных родичей. Не знаю. Но это был не страх. Возможно, нечто, предшествующее страху. Подтянувшись в седло, я велела всем поворачивать на проклятое пиршество.

Оно обернулось тем, чего я и опасалось — побоищем. А должно было стать просто резней. И почти стало ею. Это было видно по обилию трупов на Площади Суда. В большинстве это оказались горожане либо пришлые — паломники и купцы.

Когда мы вырвались на площадь, бой шел между моими людьми и воинами побережья, остальные уже не сопротивлялись. Прошло не так много времени с моего ухода в храм, чтобы пирующие успели настолько напиться, как сейчас казалось. Конечно, они были пьяны, но не до такой степени, чтобы не попытаться хотя бы убежать и спрятаться.

Пиршество готовилось по преимуществу горожанами, а вот вино доставили в качестве дара горгоны, успевшие перед тем посетить Змеиное Болото, где их снабдили подобающими зельями… А кто недостаточно вылакал отравы, тех угомонили своими чарами младшие жрицы…

Они все оказались здесь. Бродили меж распростертыми телами и добивали тех, кто еще остался жив, маленькими каменными ножами. Видимо, прежде прятали их среди побрякушек в волосах. Сосредоточенно так, словно ничего не замечали вокруг, или сами были под. действием отравы или чар.

Но я искала взглядом старших. Они стали трехглавым средоточием заговора, их нужно было уничтожить немедля. Увидела лишь Мормо.

Она стояла, как обычно, опираясь на посох, повернув голову в золотой маске туда, где четверо воинов из горгон волокли к деревянному судебному помосту какого-то человека.

Он отбивался, но безуспешно, Я не сразу узнала его — оборванного, облепленного грязью и кровью, своей и чужой. Решила, что это кто-то из самофракийцев, однако когда он выругался по-атлантски, сообразила — Ихи.

Я направила коня в их сторону, Мормо каким-то образом услышала топот, несмотря на общий шум и, повернувшись ко мне, подняла посох, не отступив с моего пути ни на шаг. Не знаю, чего она добивалась. Были ли у нее в запасе чары или она просто хотела ударить меня? Посох не стал ни змеей, ни птицей, а буланый, сбив старуху с ног, стоптал ее копытами.

Подоспев к Ихи, я освободила его от противников несколькими взмахами топора. Ихи, хрипя, ухватился сперва за повод буланого, а когда тот, недовольный подобным обращением, заплясал подо мной, отвалился, поймав край помоста.

Ход сражения на площади развернулся в нашу пользу. К своей радости я увидела живыми среди сражавшихся обоих кормчих. Верно, их спасло то, что и Келей, и Нерет, как истинные дети островов, предпочитали чистое виноградное вино пальмовому.

Горго и Алфито нигде не было видно. Золотая маска была на площади одна, и та уже не на лице Мормо. При падении застежки сломались, и маска откатилась. Подъехав поближе, я подцепила ее с земли топором и, размахнувшись, швырнула в гущу воинов. Горгоны завопили так, словно я посмела отрубить голову самой Богине. Если бы в них полетела голова Мормо, это возымело бы меньше действия.

Некоторые побросали оружие, другие, напротив, бросились на наших с еще большим ожесточением. Это им не помогло.

Те из самофракийцев, что стояли плечом к плечу с амазонками, при виде золотой маски воспрянули духом, и нападавшие, налетая на их клинки, устилали собой площадь.

Но последнего напутствия от жриц воинам Болота вряд ли предстояло дождаться-, Потому что правило, твердо соблюдаемое моими людьми — не убивать женщин, если эти женщины не воины — в ту ночь было нарушено.

Спрыгнув с коня, я подошла к лежавшей ничком Мормо. Перевернула ее и увидела, что она еще жива. Впрочем, ненадолго. Ушибы, полученные ею, могли и не быть смертельными, но в ее летах много ли надо? Я не стала укорять ее предательством, совершенным в тот же день, когда мы выпили сестринскую чашу. Для нее, несомненно, это было ничто. Даже если бы мы смешали кровь, она сказала бы, что для женщин причастия крови не существует, потому что кровь каждый месяц обновляется.

— Ты не погубила меня, Мормо.

— Не нужно… — прошипела она.

Мне почудилось, будто она о чем-то просит, но старуха добавила:

— Ты сама себя погубишь.

Это были ее последние слова. Выпрямившись, я увидала, что бой завершился. Кроме нас, и, возможно, уцелевших горожан, живых не оставалось.

— Мы победили! — кричал Нерет, наступив на маску горгоны. — Мы вновь победили!

Победили? Слишком уж легко это получилось. Судя по тому, сколько с утра прибыло в город представителей племен, здесь должно находиться больше трупов.

И где Алфито с Горго? Младших жриц тоже убито всего трое…

— Голые суки удрали, — сумрачно заметил подоспевший Келей. — Я видел. Ничего, найдем, их ни с кем не спутаешь…

Я бы не торопилась в это верить. Если нагота — главная примета, от нее легко избавиться, нацепив любую одежду. Но прежде, чем искать их, нужно собрать раненых. И выяснить еще одно обстоятельство.

— Где Шадрапа?

— Почтенный учитель погиб одним из первых, — произнес незнакомый голос. — И мастер Таавт тоже.

Ко мне подошел высокий, белобрысый, коротко стриженый мужчина с крепкими руками ремесленника, в рваной и грязной праздничной одежде.

Надо полагать, другие священнослужители тоже мертвы. А вот Ихи они не прикончили сразу. Очевидно, хотели переправить на Змеиное Болото, чтобы там принести в жертву обстоятельно и со вкусом. Пускай он и не принадлежал к жреческому сословию! Молодой и сильный мужчина, по их воззрениям, лучше бы удовлетворил богиню, чем старик Шадрапа. Но, разрази меня Богиня, до чего же Ихи везет на жертвоприношения!

— А где были вы, кернийцы?

Ответ я знала, спросила лишь от усталости.

— Прятались под столами… под помостом… — Помявшись, он добавил: — Я… мы думали, что все делается по твоему приказу, госпожа. Прости нас.

Прощать мне их было не за что.

— А остальные горгоны где?

Вот на это точный ответ получить я не надеялась. Если они сгоряча рванули штурмовать крепость, тогда можно не беспокоиться. Это для них верное самоубийство. И если бы из горгон оставались только воины, они бы, скорее всего, так и поступили. Но здесь было кому за них думать…

— Не знаю, госпожа, — с сомнением произнес керниец. — Я плохо понимаю язык побережья. Они сговаривались — ведьмы… — он сделал охранительный знак, — и один из вождей — такой высокий, финифтяное ожерелье и по плащу бахрома…

Зуруру. Его не оказалось с прочими в храме.

— Они говорили что-то про два святилища… и про огонь… и еще здесь стояла повозка с припасами… Они увели ее и что-то погрузили… кувшины или бурдюки…

Немало он видел, этот мастеровой, сидя под столом или где-то там еще… Повозка… храм… огонь… Мы никого не встретили по пути, а горгоны хитры…

Но почему святилища два? Атлант чего-то не понял? Или они противопоставили храм Змеиного Болота нашему?

Я подозвала Энно и велела ей сделать то, что недавно намеревалась предпринять сама: собрать раненых и тех из горожан, кто еще в силах двигаться, и отступать в крепость, предупредив наших, что в городе — бунт. И вновь поднялась в седло.

— А что делать нам, госпожа? — спросил керниец.

— Идите в крепость, помогайте нести раненых или расходитесь по домам.

— Мне кажется, госпожа, это не самый лучший выбор.

Он подобрал меч и выглядел с ним пре-смешно. Если бы я могла смеяться. За ним стояло еще с дюжину переселенцев, вооружившихся кто чем.

— Вы умеете сражаться?

— Нет… но мы попробуем… Только позволь нам отправить в крепость женщин и детей.

— Хорошо.

Не лезть вперед без приказа их можно было не просить. Это они и сами знали.

Ихи, слышавший наш разговор, сделал попытку присоединиться к соплеменникам, но после нескольких шагов зашатался и едва не упал. Его, похоже, не только избили, но и опоили какой-то пакостью. Энно подхватила его и повела к раненым. А я больше не могла терять времени. Нам предстояло вернуться туда, куда мы возвращались все прошедшие сутки — к храму.

Мы продвинулись недалеко. И атлантские переселенцы, державшиеся у нас в арьергарде, не зря решили, что нынче ночью домой лучше не возвращаться. Горгоны использовали против нас оружие, к которому я так часто прибегала сама. Огонь. Они подожгли дома на улицах, прилегавших к храму. Им было нужно задержать нас, пока они будут увечить или разрушать святилище.

Конечно, идея исходила от жриц. Ведь воины не понимали, что в действительности для огня я уязвима. Чтобы убедиться в этом, не требовалось даже видеть Горго, возникшую на повозке, преграждающей улицу, пока мы рубили передовой заслон горгон.

На сей раз она была без маски. Увитые жилами руки она простирала к Луне и что-то выкликала. Казалось, что она молится Богине. Но слова, доносившиеся сквозь треск огня, звон бронзы и хрипение умирающих, призывали вовсе не бледную Тиннит или Гекату. Горго обращалась к преисподней и звала духов бездны.

Прежде чем она успела направить духов бездны на наши головы, короткое копье, брошенное сверху, ударило ей в бок. Это не Богиня разгневалась на святотатство, творимое жрицей, и не спятивший воин горгон обернул оружие против своей хозяйки. Архилох, дурной стрелок, взобравшись на крышу, метнул его. Юноша был настолько известен плохим глазомером, что не поручусь, будто он не метил копьем в кого-то другого. А, может быть… Пути Богини неисповедимы. По крайней мере, цель он поразил.

Горго кулем осела на дно повозки, на ее губах пузырились кровь и пена.

Я подозвала атлантов и велела им убрать повозку, разобрать завал, но меня снова прервал Архилох.

— Мирина! — он все еще торчал на крыше дома. — Там… у пристани…

— Что — у пристани?! — страшно закричал Келей.

Но он уже догадывался. Так же, как и я. Ремесленники упоминали кувшины и бурдюки. Что в них было? Масло? «Кровь огня»?

Два святилища.

Второе святилище — не крепость, а корабли. Они следили за нами, они знают, как дорог мне флот. Город не так велик, возможно, мы успеем. Но это значит — бросить храм на произвол судьбы. Что, если ему будет нанесен непоправимый вред? Что мне выбрать?

Я посмотрела на Кирену, на Митилену. Они молчали.

— Мирина, там деготь и пенька! — в отчаянии возопил Келей.

Это был довод. Древесина, деготь и пенька. А святилище выстроено из камня и способно продержаться дольше.

— К пристани! — велела я и повернула коня.

Когда мы скакали по городу Керне, день обратился в ночь, и тьма, поглотившая солнце, пала на землю. Когда мы скакали по городу Кирены, ночь обратилась в день, и свет Луны застилало пламя пожара. Искры и копоть сыпались черно-золотым дождем, и с грохотом рушились крыши горящих домов, преграждая узкие улицы, и приходилось петлять, удваивая и утраивая расстояние.

Келей не зря опасался, что на пристани пожар распространится стремительнее, чем где-либо в городе. Мы прибыли быстро, но там уже все полыхало.

— В воду! — кричал Келей. — Отводим корабли от берега, чтоб вас всех разорвало!

Конечно, корабли следовало отогнать как можно скорее. Только нас теперь было мало, а кораблей — много. Все равно. Может быть, удастся спасти хотя бы «Змею» и «Крылатую».

«Наши стены — это наши корабли», говорили критяне, и Талассократия пала, лишившись этих стен.

Но для нас корабли — это больше, чем стены! Однако прежде чем мы достигли кромки воды, на нас ринулись горгоны, конные и пешие. Вряд ли они ждали нас в засаде. Но не из тех они были, чтобы избегать схватки, где бы она ни намечалась.

— Келей, Нерет, пробивайтесь на корабли! — крикнула я. — Мы их задержим!

Требовалось отманить горгон на себя. Иного выхода не оставалось. Боевой Совет сомкнулся вокруг меня, и мы сперва ударили по ближайшим бойцам горгон, чтобы потом отступить и рассыпаться. Прием, старый, как мир, но срабатывает почти всегда. Даже теперь, в общей сумятице, горгоны не могли отказать себе в удовольствии погнаться за отступающим врагом, и, таким образом, Келею с Неретом и прочим корабельщикам удалось прорваться к воде. За прочим я не могла проследить.

Горгон оказалось куда больше, чем нас, и мы не стали медлить, отражая их натиск. Сражение на береговой полосе, рядом с кораблями и городом за спиной, неминуемо напоминало о Трое. Только там и город, и корабли были нам чужими, а враги и союзники — равно безразличны. Здесь мы дрались за себя. Впервые с того дня, когда мы высадились на Землю Жары. Закон необходимости, отмененный мной, оказался неумолим.

На предводителе красовался плащ, отделанный бахромой, как принято в Баб-Илу. Я не ошиблась — Зуруру, последний из коалиции вождей, присягнувший мне, возглавил рейд на пристань. Что ж, нужно сделать так, чтобы он поскорее присоединился к своим собратьям и духовным наставницам. Но странно — он явно уклонялся от встречи со мной. Испугался? Не похоже. Я видела его прежде в бою — он не трусил. Вообще среди вождей мне попадался лишь один трус — Шиллуки. А что с этим? Или заманивает в ловушку, как Хепри?

Нет. Отступая, Зуруру охотно схватывался с теми, кто попадался ему на пути. Он просто не хотел драться со мной. И пусть его. Я не столь горда, чтобы настаивать на «поединке предводителей». У Митилены я не стала оспаривать права прикончить Некри, первого среди вождей и предателей, и за этим тоже не стану гоняться. Главное, чтобы Нерет с Келе-ем увели корабли. С ними ушли все уцелевшие самофракийцы, обладавшие большей сноровкой в гребле, и лишь несколько амазонок, среди них — Аргира.

От Зуруру, чем бы он там ни был занят, меня отрезала Аэлло. Спешившись, с двумя мечами в руках, она вошла в безумие боя. Это был пляс Энио, собирательницы кровавой жатвы, молотильщицы смертных голов. Пешей была и Митилена, но она дралась одним мечом, а Лисиппа, добывшая другого коня, била копьем с седла. Хотя она была не так хороша, как Хтония, достигшая во владении копьем совершенства как в пешем, так и в конном бою… Что толку вспоминать об этом теперь…

Я работала топором, сжимая коленями бока буланого. Алаетор или Алай послужили бы мне лучше, но опыт позволял драться обеими руками даже на непривычном коне. Вертясь, как песчаный вихрь, я теряла представление о сторонах света, замечая лишь очередного врага.

То, что пожар разгорался сильнее, стало очевидно. Однако, что горит, разглядеть не было времени. В иное мгновение представлялось, будто продолжается праздник, начатый днем. Огромный костер, нет, огненная стена, и на фоне ее — черные пляшущие фигуры. Они не поднимутся после этого танца. Стена? Наши стены… Горели корабли.

Аэлло дралась против полудюжины распат-ланных горгон у крутобокого борта вытащенного на берег корабля. И никто из сражавшихся не заметил, что над ними все пылает, до той поры, пока не начали рушиться черные обугленные доски. И ветер гнал огонь с одного судна на другое.

Мои корабли! «Змея»! «Крылатая»!

Расшвыривая по пути все и вся, я въехала в воду, пытаясь рассмотреть, успели ли они отойти от берега. Вода была черна, как тот деготь, за который боялся Келей, и на черном глянце бесновались рыжие блики. Дым светился во мраке.

Силясь разглядеть корабли, я не увидела, что ко мне по мелководью скачет Зуруру. Настолько упустила из виду, что он мог бы снести мне голову на скаку. Но вместо того он с разлета подрубил буланому ноги. А это хуже, чем предать клятву. Конь завалился на бок, и, если бы я не успела соскользнуть с седла, придавил бы меня.

Спрыгнув, я утвердилась по колена в воде. И про воду радостно орал что-то Зуруру.

Только впоследствии я поняла, с чего он вновь так осмелел. В отличие от своих хозяек, не придававших никакого значения огненному обряду, он, несомненно, полагал, что я в родстве с огнем, а значит, в воде должна потерять силу. Это я, из моря пришедшая…

Тогда я не размышляла о суевериях. Зуруру хохотал и крутил над головой кривой клинок. Я отскочила в сторону и зацепила вождя топором, изрядно затупившимся, за поясной ремень, словно крюком. Стащила с коня так, что он плюхнулся в воду, и прежде чем Зуруру успел приподняться, наступила ему босой ногой на горло. Совсем недавно другой вождь наступил мне на руку. Но сейчас мы остались — одна против одного. Он булькал, взбивая воду и песок, кадык ходил под ступней, и он еще какое-то время скреб дно руками, прежде чем затих.

Мне не было до него никакого дела.

Кормчие отогнали «Змею» и «Крылатую» от кромки берега, но справиться с пожаром не смогли.

Два пожара предстало моим глазам — второй бушевал, повторенный в черных волнах.

После первого оцепенения я побежала по воде, по рыжей отраженной дороге.

Тушить! Заливать! Делать что-нибудь!

С каждым шагом я погружалась все глубже, и каждый шаг стоил все больших усилий. Нужно поплыть, и я приготовилась к этому. Заложив топор за спину, в ременную петлю, чтобы оставить руки свободными.

Не успела.

Они пробивались мне навстречу вплавь — Келей, Нерет, Аргира, остальные. И стало ясно, что они покинули корабли не раньше, чем погибла надежда на спасение.

Келей был ранен, и, выбравшись на мелководье, упал бы, если бы Аргира не подставила ему плечо. У Нерета были опалены волосы и борода. Эргина среди тех, кто спасся, я не увидела.

— Они оказались там раньше нас, Мирина, — откашлявшись, произнес Келей.

Нерет вознес кулаки к небу:

— Эти суки с их ядовитым зельем!

О каком яде он говорил — о дурмане, которым отравили вино, или о черной и жирной крови огня? Это уже не имело значения.

Мы выбрались на берег. Среди тех, кто дожидался нас, не оказалось горгон. Зато были кернийцы, все с тем же, подобранным на площади оружием. Я не предполагала, что они последуют за нами до самой гавани. Когда мы отъезжали от завала, кернийцы разбирали его, дружно исполняя мой приказ, и мне показалось, что их воинственный пыл не распространится дальше этого действия.

— Зачем вы здесь?

— Они рушат храм, госпожа, — донеслось до меня, как сквозь пелену. — Мы дрались с ними, сколько могли… Но ведьмы открыли городские ворота… в городе новые отряды горгон…

Митилена упала на колени.

— Это я во всем виновата! Я думала, что предатели — атланты! Я следила не за теми, я всех сбила с толку, я позволила себя обмануть и обманула других!

Она рыдала, хотя рушились не ее мечты, а мои. Я не шевельнулась, ни чтобы утешить ее, ни чтобы ударить.

Огонь полыхал везде, в городе и на море. Исчезало все, что я успела создать.

И там, среди тьмы и пламени, собирались свежие силы врагов.

— Убей их всех, Мирина! — прохрипел Келей.

— Убей! — подхватил Нерет. — Не оставь отравительниц живыми!

Мне стало страшно. И с этим страхом, рожденным отчаянием и тоской, я пошла в бой. Почему я, ненавистница повествований о победоносных сражениях, столько времени уделяю ночи, когда я потерпела поражение? Не знаю. Знаю, что это поражение не зависело от исхода боя. И виновна в разгроме была не Митилена, а я, позволившая заманить себя и своих людей в ловушку, более жуткую, чем на пиратском корабле.

Тогда я была готова к предательству, потому что ничего, кроме предательства, не ожидала. Но до той ночи я никогда по-настоящему не могла поверить, что женщины способны обмануть и предать женщин. Издержки темискирского воспитания.

Однако воины побережья, губившие город, храм и флот, всего лишь исполняли волю жриц Болота. А те относились к мужчинам гораздо хуже, чем, например, Митилена. Она хоть их ненавидела. Жрицы же рассматривали мужчин как скот или орудие ублажения собственной плоти. То есть так, как большинство мужчин смотрит на женщин. И эти — здешние — подчинялись и принимали подобное обращение (как женщины в других краях), а я, желавшая поднять их, стала им врагом.

В ту ночь я молила Богиню послать мне боевое безумие, уподобить Пёнтезилее или Аэлло. Ибо мне не так повезло, как Таавту, который умер, не успев увидеть, как гибнет его творение. Но тщетно. И я не могла забыть последние слова Мормо. Она была права, даже если хотела напоследок солгать. Ничто не в силах победить нас, кроме нашей собственной глупости.

Горгоны нас не одолели. Они умели нападать из засады и были хороши в нападении, но долгого, упорного боя не выдерживали.

Энно, доставившая раненых в крепость, привела остатки гарнизона нам на помощь. И атланты, примкнувшие к нам, при всем неумении, держались стойко.

К утру те, кто напал на город, были уничтожены либо бежали.

Но и города тоже больше не было. Мы брели среди дымящихся развалин, груд камней и черепицы, разбитых колонн и трупов, трупов, трупов… Их присыпал пепел, и лица их казались неузнаваемыми.

Однажды мне показалось, что среди них лежит несчастный дурачок Шиллуки — за кого он сражался? Или просто подвернулся кому-то под руку? Не стоило останавливаться ради него.

Были более важные потери. До трети амазонок, свыше половины самофракийцев. Хтония, Аэлло, Меланиппа, Эргин, Геланор, Менот… Сколько длить перечень?

И не счесть потерь среди переселенцев, которые пришли сюда в надежде, что я дам им защиту. Никто не попрекал меня этим, но что пользы?

— Парус! — это кричал Герион. Он уцелел, при том, что всю ночь провел в гуще сражения. — На море — парус!

Голова была так тяжела, словно на нее водрузили шлем наподобие ахейских. Поднять ее удалось с великим трудом. Но Герион оказался прав.

Над синими валами волн, швырявших обломки моей великой флотилии, мелькал белый парус. Пираты, успевшие прознать о нашей беде? Или мятежные атланты? Боевые корабли Крита и Черной Земли не выходят в плавание поодиночке. А этот плыл один.

Все равно, нужно уводить людей в крепость. Открытый бой, даже с невеликим противником, нам сейчас не по силам. Даже я, не получившая ни царапины, вряд ли смогу поднять топор, а многие еще и ранены…

Герион, подсаженный Архилохом, вскарабкался на груду обгорелых бревен, приложил к глазам измазанную сажей ладонь… Глаза у него, как у всякого охотника, были острые.

— Это «Гриф», — сообщил он. — «Гриф» возвращается!

Я не поверила ему. Но, по мере того, как корабль приближался к берегу, я узнавала его очертания, нос, утяжеленный тараном, изображение птицы на полотнище паруса.

Может, корабль захвачен критянами, и это снова обман?

Весла, сверкающие на солнце, дружно взметнулись в воздух. Щурясь, я высматривала на палубе вооруженных воинов в бронзовых доспехах и косматых шлемах. Не было их. Обычные моряки… И, сдается мне, я узнаю их.

Диокл, покинув рулевое весло, что-то кричал, радостно размахивая руками.

Да, «Гриф», птица-падальщик, как ему и подобает, направлялся к месту побоища. Что бы там ни было, у нас снова есть корабль. Нужно все начинать сначала. Ничего не поделаешь.