Клей Уэлш Ирвин

Я знаю, ты используешь меня

Джус Терри не любил высоты. Он под такую работу не заточен. Мыть окна – пожалуйста, но забираться на такую верхотуру – это просто не для него. Как же он оказался на подвесной платформе, где город как на ладони, и моет окна отеля «Балморал»? Какого хуя он позволил этому старому синяку Алеку Почте вписать его в это шоу, было вне пределов его понимания. Алек сказал, что им заплатят сразу и наличными, потому что Норри Макфейл попал в больницу и ему собираются делать операцию на плече. Норри не хотел потерять выгодный контракт с гостиницей, поэтому доверил Алеку завершить начатую работу.

– Ебанический видок отсюда, скажи, Терри, – прокашлял Алек, отхаркнул комок мокроты и сплюнул.

Несмотря на приличную высоту и шум машин, Алеку показалось, что он расслышал, как харчок расплескался по асфальту.

– Ну круто, – ответил Терри, стараясь не смотреть вниз на Принцесс-стрит.

Можно просто перелезть через перила – и привет. Делов-то. Даже слишком просто. Удивительно еще, чего не так много народу прыгает. С бодуна и того легче. Долю секунды почувствуешь тщетность всего, и ты уже там. Слишком большой соблазн. Интересно узнать бы, какой процент самоубийств среди высотных мойщиков окон. В голове Терри всплыла картина из прошлого, и его замутило. Он схватился за перила, потные руки онемели на металле. Он сделал глубокий вдох.

– Да, не каждый день такой вид открывается, – восхищался Алек, смотря на замок сверху.

Из внутреннего кармана комбинезона он вытащил полбутылки виски «Феймос граус». Открутив крышку, сделал мощнейший глоток. Он дважды подумал, прежде чем нехотя протянул бутылку Терри, и обрадовался, когда Терри ее отклонил. Чувствуя, как алкоголь приятно обжигает его внутренности, он взглянул на Терри, чья кудрявая копна развевалась на ветру. Зря он привлек сюда этого бездельника и ворюгу, решил Алек. Он-то думал – за компанию, но Терри все больше помалкивал, что на Терри было абсолютно не похоже.

– Вид охуительный, – повторил Алек, слегка споткнувшись, отчего закачалась вся платформа, – прямо жизни не нарадуешься.

Терри постарался взять себя в руки, чувствуя, как кровь застывает в жилах. Особо долго жизни не порадуешься с таким-то мудаком, на такой-то верхотуре, подумал Терри.

– Да, Алек, это точно. А когда обед? Я с голоду, пиздец, помираю.

– Ты ж только что в кафе позавтракал, жирная тварь загребущая, – ухмыльнулся Алек.

– Да когда это было, – ответил Терри. Он осматривал спальню, находящуюся по другую сторону окна, которое он мыл. Моложавая женщина села на кровать.

– Харе телок заценивать, грязный подонок, – озабоченно выпалил Алек, – одна жалоба от посетителей, и на кону средства к существованию нашего Норри.

Терри засек на столе нетронутый клубный сэндвич. Он постучал в окно.

– Да ты ебнулся! – Алек схватил его за руку. – Норри в больнице, ты его подставляешь!

– Все путем, Алек, – сказал Терри успокаивающим тоном, несмотря на покачивания платформы, – я знаю, что делаю.

– Доябываешься до гостей…

Женщина подошла к окну. Алек съежился, отошел на другой край платформы и еще раз приложился к «Граусу».

– Прости, куколка, типа, – начал Терри, когда Катрин Джойнер подняла глаза и увидела у себя за окном какого-то толстого парня.

Ну конечно, они моют окна. И долго же он на нее смотрел? Он что, следит за ней? Псих. Нет, Катрин на эту удочку не поймаешь. Она подошла к нему.

– Что вам надо? – резко спросила она, приоткрывая огромное окно.

Полутруп гребаный, подумал Джус Терри.

– Э-э-э, прости за беспокойство и все такое, куколка… я тут бутер приметил, там, на столе, – он указал на клубный сэндвич.

Кэтрин отвела с лица волосы и заткнула за ухо.

– Что?.. – Она с отвращением посмотрела на еду.

– Ты ж его не будешь, так?

– Нет, не буду…

– Давай тогда мне.

– Ну ладно… о’кей…

Катрин не могла придумать ни одной причины, чтобы не отдать этому человеку сэндвич. Франклин, может, даже решит, что это она его съела, и тогда, возможно, хоть на минутку перестанет ее доставать. Парень, конечно, назойлив до неприличия, ну и похуй, бери – не хочу.

– Конечно… пожалуйста… в самом деле, почему бы вам не зайти и не выпить еще и кофе… – язвительно сказала она, недовольная, что ее потревожили.

Терри понял, что Катрин просто так шутит саркастически, однако решил вломиться в номер по-любому. Можно изобразить тупого, притвориться, что принимаешь все за чистую монету. Богатые примерно такого поведения от представителей низших сословий и ожидают, так что всё на своих местах.

– Очень мило с вашей стороны, – улыбнулся Терри и зашел.

Катрин сделала шаг назад и метнула взгляд на телефон. Псих какой-то. Надо позвонить в охрану.

Терри заметил эту реакцию и поднял руки вверх.

– Я просто кофе зашел попить, я не больной какой-нибудь, как в Америке, на куски резать не буду, ничего такого, – объяснил он, расплываясь в улыбке.

– Приятно слышать, – ответила Катрин, беря себя в руки.

Алек Почта немало удивился, увидев, как его друг исчез в номере.

– Что там за тема, Лоусон? – крикнул он, начиная паниковать.

Терри подмигнул Катрин, которая все еще оценивала расстояние между ней и телефоном, после чего отвернулся и высунул голову в окно.

– Да девчонка тут одна пригласила зайти перекусить. Американочка. Надо уважить, а, – прошептал он рассерженной физии Алека и закрыл окно.

Кэтрин подняла брови, увидев в собственной спальне облаченную в комбинезон фигуру Терри. Это мойщик окон. Он здесь работает. Он просто хочет кофе. Спокойствие.

– Прямо изнуряет себя. Чтоб работу выполнить то есть. Нельзя работать в таком стрессе. Смертельный номер. Вот в чем Алека проблема, – Терри кивнул за окно, где человек с красным лицом размахивал по окну Катрин тряпкой, – слишком много стрессов на работе. Я ему говорю, Алек, говорю, на твоей работе все язву зарабатывают, а у тебя уже две, завязывай.

Этот гондон не робкого десятка.

– Да… то есть – понятно. А ваш друг кофе не хочет?

– Не, у него есть свой напиток, он на нем и отвисает.

Терри присел на стул, казавшийся слишком изящным и декоративным, чтоб его выдержать, и принялся вгрызаться в сэндвич.

– Недурственно, – чавкая, объявил он. Катрин тем временем зачарованно смотрела на него, разрываясь между диким ужасом и любопытством. – Всегда интересно было, какие бутеры в шикарных местах делают. Я, кстати, был тут на прошлой неделе в «Шератоне», у приятеля на свадьбе. Неплохую пирушку закатили. «Шератон» знаешь?

– Нет, не знаю.

– Это на другом конце Принцесс-стрит, там, на Лотиан-роуд. Мне тот райончик не слишком нравится, но теперь там значительно спокойнее, чем раньше. Так говорят, во всяком случае. Я теперь в город редко выбираюсь. В центре так заряжают – не напасешься. Но Дейви с Руфью выбрали это место… Руфь – та телка, на которой мой друган Дейв женился. Хорошая девка.

– Так…

– Не в моем, в общем-то, вкусе, слишком выдающийся бюст, понимаешь. – И Терри сложил ладошки лодочкой у себя на груди, лаская большие невидимые груди.

– Так…

– Но ведь это выбор Дейва, так? Я ж не могу каждому встречному-поперечному указывать, на ком, бля, жениться, так?

– Так, – сказала Катрин с ледяной решимостью.

Она подумала о последних четырех-пяти годах, которые он спит с ней. С ними.

Турне. Еще одно гребаное турне.

– Ты-то сама откуда?

Короткая вопросительная фраза, произнесенная Терри, вырвала ее из гостиничного номера в Копенгагене и забросила в кукурузные поля детства.

– Ну, в общем-то, я из Омахи, Небраска.

– Это в Америке, да?

– Да…

– Всю жизнь хотел съездить в Америку. Тони, мой друган, только оттуда вернулся. Сказал, между прочим, что сильно перехваливают вашу Америку. Каждая суч… пардон, все гонятся за этим, – Терри потер большим и указательным пальцами, – гребаным янки-долларом. Здесь, между прочим, тоже такая мода пошла. На станции Уэйверли за сортир тридцать пенсов берут! Хочешь поссать – плати тридцать пенсов! За такие бабки надо проссаться как следует. Я б и посрал заодно, если все в одну цену, старина! Что это за хрень, скажи, пожалуйста, если знаешь!

Катрин угрюмо кивнула. Она не очень-то понимала, о чем говорит этот человек.

– Так и что занесло тебя в Шотландию? Первый раз в Эдинбурге?

– Да… – Этот жирдяй ее не знает. Катрин Джойнер, одна из величайших в мире певиц! – Вообще-то, – надменно затянула она, – я буду выступать.

– Типа, танцевать?

– Нет, петь, – прошипела Катрин сквозь стиснутые зубы.

– А… Я сначала подумал, может, ты танцуешь по клубам в Толлкроссе, че-нибудь в этом роде, но потом решил, что этот плейс шибко навороченный для гоу-гоу-герлы… – он оглядел громадный сьют, – надеюсь, ты не обижаешься. Ну так, и чего ты поешь?

– Ты, может, слышал: «Не разбивай мне сердце снова»… или «Я твоя жертва»… или «Я знаю, ты используешь меня»… – Катрин так и не собралась с силами, чтоб упомянуть и «Настоящую любовь».

Глаза Терри выпучились – он признал ее, затем замерли на мгновение – засомневался, и снова расширились – догадка подтвердилась.

– Да! Я их знаю – все!

И он запел:

…Обожаю эту песню! Это ж правда жизни… то есть такие парни бывают, понимаешь, о чем я? Как только вынима… ну, после секса, вот, типа, и все, верно?

– Да…

Катрин не могла сдержаться и мягко смеялась над представлением, которое устроил Терри. Дичь полная. Она так давно ни над чем не смеялась.

– Тебе надо на сцене выступать, – улыбнулась она.

Терри ощетинился, как будто ему всадили пару кубов гордыни неочищенной.

– А я и пою, караоке, в «Последней миле», в «Брумхаусе». В общем, спасибо за бутер. Мне пора за работу, пока этот ган… пока мой коллега Алек Почта не стал капать мне на мозг.

Он на секунду задержал взгляд на ее фигуре. Тростиночка.

– Вот что, ты же позволишь мне угостить тебя сегодня вечером? Ты не занята?

– Нет, но я…

Джус Терри был достаточно опытным пользователем мощного шароподкатного пресса, чтобы дать Катрин время оценить ситуацию.

– Ну тогда я вытащу тебя бухнуть маленько. Покажу тебе город. Настоящий Эдинбург! Это свидание, как у вас там в Штатах говорят, – подмигнул он.

– Ну, не знаю… наверное…

Катрин не верила своим ушам. Она собралась выйти в город с толстым мойщиком окон! Он может оказаться извращенцем, ловцом душ или похитителем. Его не заткнуть. Он жуткий доставала…

– Идет, тогда встречаемся внизу в Элисон. Словечко из местной музыкальной тусы, как раз для тебя, да ты, наверно, знаешь – Элисон Мойе,[50] шикарное фойе? Тогда в семь, идет?

– Идет…

– Зашибись!

Джус Терри открыл окно и не без труда вылез обратно на платформу, стараясь не смотреть вниз.

– Пиздец как вовремя, бля, – заныл Алек, – я не собираюсь тут один корячиться, мы так не договаривались. Норри нам двоим за окна платит, не только мне. Норри… в гребаной реанимации, Терри. На больничной койке, страдает от окостенения сухожилия на той руке, что окна моет, врубэ? Что, думаешь, он почувствовал бы, узнай он, что мы тут рискуем оставить его без средств к существованию?

– Не ной, еб твою, заебал. Я всего-то назначил свидание телке, которую раньше в «Top of the Pops» показывали!

– Да ну. – Алек открыл рот, показав желтые с червоточиной зубы.

– Святая правда. Там она, пташка эта. «Не разбивай мне сердце снова» – это она пела.

Алек открыл от удивления рот, когда Терри в подтверждение вышесказанного запел:

– Я эту песню помню… так, а как же ее зовут. – Он украдкой глянул в окно на Катрин.

– Катрин Джойнер, – сказал Терри с той же надменной самоуверенностью, с какой он выкрикивал ответ на викторинах в «Серебряном крыле», когда знал его наверняка. Настоящее имя Элиса Купера? Винсент гребаный Варьер. Как два пальца.

– Может, и билеты на ее концерт достанешь?

– Все будет, Алек, все будет чики-пуки. Мы теперь в теме и можем поиграть на кое-каких струнах, мать твою. Мы старых обид не забываем.

Хитрый гад, тридцать шесть лет, а все с матушкой живет, подумал Алек.

Голубые горы, Новый Южный Уэльс, Австралия

Среда, 9.14

Единственное, что я фиксирую, – это пульсация баса, биение жизни, непрерывный бум-бум-бум-бит. Я жив.

Я балансирую. Частичная потеря сознания – еще не полная тьма: будто стоишь себе невозмутимо посреди солнца, пытаясь увидеть что-то за ослепительными языками пламени, всматриваясь в великолепную расщелину вселенной, твою задницу, твою задницу, твою задницу…

Я поднимаю глаза, передо мной зеленый холст. Не пошевелиться. Я слышу голоса вокруг, но не могу сконцентрироваться.

– Что он принял?

– Когда он начал?

Голоса мне знакомы, но имен вспомнить не могу. Среди них, может, есть лучший друг или бывшая любовница. Собрать толпу и тех и других за последние лет десять было так несложно; насколько искренними, настоящими казались эти отношения тогда, настолько же легкомысленными и пустыми теперь. Но вот они сгрудились вокруг меня, слились в невидимую силу доброй воли человечьей. Может, я помираю. Может, так оно все и происходит, путешествие в страну смерти. Смешение душ, сливание, ощущение причастности к одной духовной силе. Может, так он кончается – мир.

Сладкий запах усиливается и обостряется в моих ноздрях до едкой химической вони. Я вздрагиваю, тело бьет конвульсия – одна, вторая, отпустило. Голова распухает так, будто череп и скулы вот-вот треснут, и сокращается обратно до нормальных размеров.

– На хуй надо, Риди! Ему только аммиака не хватало в носопырку охуевшую, – ворчит девичий голос.

Она постепенно вырисовывается: золотистые дреды, может, они просто грязные, но для меня – золотистые. Черты лица складываются в женскую версию игрока «Арсенала» Рэя Парлора. Ее зовут Селеста, она из Брайтона. Английского Брайтона, не здешнего. Здесь же наверняка свой Брайтон есть. Да, точно.

В голове что-то залипло. Мысли как будто в луп запустили, зациклили; вот что значит циклиться: навязчивая идея в квадрате.

Риди тоже сгустился прямо у меня перед глазами. Большие голубые глаза, волосы ежиком, обветренная кожа. Тряпичные заплаты наметаны так густо и бессистемно, что ни хера не разглядеть, что это была за одежда. Сплошная заплата. Все вокруг. Здесь все залатано. Хуй знает, на чем все держится, вот-вот посыпется.

– Прости, Карл, дружище, – извиняется Риди, – просто хотелось оживить тебя как-то.

Надо позвонить Хелене, но мобильный наябнулся, слава яйцам. Здесь все равно приема нет. Да и не в том я состоянии, чтоб извиняться, признавать свою вину. Вот что объебос ответственный делает: время приостанавливается, и ты оказываешься в положении, когда попытка принести извинения может только все еще больше испортить, так что ты даже не пытаешься. Все, отпустило, я даже чувствую, как лицо кривится улыбочкой. И все равно в ближайшем будущем меня ждет эта приемная дикого ужаса и тревожной неуверенности.

Тревога.

Мои пласты.

– Где, бля, мои пласты?

– Ты не в состоянии крутить, Карл.

– Где пласты, на хуй?

– Расслабься… здесь они, старина. Но ты играть все равно не будешь. Не дергайся, – убеждает меня Риди.

– Да я, бля, ща их всех сделаю… – слышу я себя.

Я выставляю указательный палец пистолетом и произвожу жалкий звук, изображающий выстрел.

– Слушай, Карл, – говорит Селеста Парлор, – посиди немного, собери голову. Винтиков повывалилось до хуя.

Селеста из Брайтона. Риди из Ротерхэма. Куда ни поедешь, везде тысячи англичан, ирландцев да и шотландцев тоже. Светлые все головы. Калифорния, Таиланд, Сидней, Нью-Йорк. Не просто тусуются в свое удовольствие, не просто живут этим, они, бля, заправляют темой, они все рулят! Легально или нелегально, в одиночку или сообща, вкладывая никому не нужный больше антрепренерский талант, свободные, пиздец, акцент здесь пофиг – не тема, показывают местным, как это делается.

Австралия – другое дело, это и впрямь последний рубеж. Столько народу осело здесь после того, как мечту размазали по стенке полицейские спецотряды и воротилы черного рынка, охуевшие драгдилеры, взращенные тэтчеровским режимом. Британия и так казалась старой развалюхой, а с новыми лейбористами, модернизацией, модными барами, обкокошенным медиа и рекламным пидорьем куда ни плюнь, как ни странно, стала еще обшарпанней. Достаточно было один раз мрачно произнести «время, джентльмены», чтобы граждане туманного Альбиона дали ходу до дому, бегом на последний автобус или электричку, чтоб поспеть до полуночи. Старый добрый смирительный кулак все еще таился под подкрашенной слащавой повседневностью.

А вот в Австралии – нет, там все было свежо и снова по-настоящему.

На рейвы за Центральным вокзалом в Сиднее можно было зайти просто по дороге в магаз. Потом все снова ушло в поля, в самодельные лагеря в стиле «Безумного Макса». Мы дичали, посреди дня могли впасть в транс под бешеный гибрид диджериду[51] и техно. Отъезжали, терялись, никаких властей – шугаться некого, мы сохраняли свободу эксперимента, пока капитализм пожирал сам себя.

Да и не в этом дело.

Пускай охуевают, копят богатства, которые нет даже надежды потратить. Бедняги, они потеряли всяческие ориентиры. Пятьдесят штук в неделю футболисту. Десять штук за ночь диджею?

На хуй.

Отъябись и присохни.

Здесь я хотя бы чувствую себя в безопасности, здесь хватает спокойных, рассудительных чуваков. Всяко лучше, чем та туса, с которой я связался на Мегалонге. Сначала было весело, к тому же я никогда в знакомствах особо разборчив не был. Говорят, что, независимо от идеалов и какой бы демократичной система ни была, лидер всегда проявляется. С этим можно согласиться или поспорить, но вот что упырь себя всегда проявит – это точно.

Воздух был свежий и легкий, было сыро, впрочем, помню, там было пекло. Северная территория, прошлое лето. Невыносимая жара высасывает все соки. А Бриз Томпсон тем не менее смотрит на меня.

Лицо у него как угорь-мурена, нет, правда. Я плавал как-то с маской по рифам и столкнулся с таким нос к носу. Злобные твари.

Я для него угроза. Он говорит без слов: ты диджей, играй музыку. Не провоцируй меня, не думай, откажись от мыслей в мою пользу, я могу думать за всех нас. Ведь я пиздец какой великий харизматический лидер.

Прости, Бриз. Ты всего лишь вонючий упырь из богатеньких, у которого есть звуковой аппарат. Ну выебал ты несколько пизданутых телочек, которые сами не знают, чего хотят, а кто их не ебал?

Слава яйцам, сам я – гопник, и уровень моего цинизма не позволяет, чтоб меня гипнотизировал идиот, который лепит что-то, как пидор, еб твою.

Как только задели интересы главного, лов-энд-пис куда-то сразу улетучился. Нет, это не Северная территория, это Мегалонг-Вэлли, но тем летом было жарко, как в Эллис-Спрингс. Нет. Было сыро, влажно.

Репа ни хуя не варит…

А думаю я о том, что всю жизнь чувствовал себя аутсайдером никудышным. Даже в племени, в толпе, в тусе я был чужой. И тут я снова его вижу. Бриз – властолюбивая тварь подковерная. Одно и то же постоянно: «Я план мероприятия не составляю», и даже когда ты в полном жесточайшем ахуе, он с тобой нежен и аккуратен, как удар по яйцам. Я его опять вижу. Он прогоняет какой-то библейский кал, что я, мол, как Самсон, потеряю силу, если обрезать мою белобрысую шевелюру, которая и так выпадает, мать ее.

Хуй там был. Лучшего сета я в жизни не играл. Ослепительно. Он все дуется. Потом он уже не может сдерживать свою злость. Он начал что-то там молоть, я просто отошел. Он поперся за мной и дернул меня за руку. «Я с тобой разговариваю!» – взвизгнул он. Это предел. Я обернулся и врезал ему. Применил боксерский удар, мне Билли Биррелл как-то показывал. Не такой уж прямо удар получился, с биррелловским, конечно, смешно сравнивать, но Бризу и этого хватит. Он попятился в шоке и давай хныкать и угрожать одновременно.

Ничего он не сделает.

Влип в еще одну хуевенькую историю. Вот что политика с человеком делает: от клубов, где бабло реальное платят, нос воротишь, чтоб играть для засранцев, которые тебя просто ненавидят.

Вот что я еще скажу о Бризе: чувак умел развести костер, или, скорее, умел припрячь нас развести костер. Его костры – это целое событие, со своей церемонией и помпезным ритуалом. Они освещали все вокруг, мерцающий свет поднимался вверх, языки пламени хотели перещеголять друг друга в темной пустыне. Я вспомнил о нашем районе, Билли Биррелл оценил бы по полной. Уж как он любил костры. Да, Бриз умел развести костер и развести застенчивых конфузливых малышек: они раздевались и танцевали перед ним, а потом шли к нему в палатку.

Пизданул сучку, получил удовлетворение, Schadenfreude[52] эдакое. Кто так говорил? Малыш Голли. Уроки немецкого.

Хуй с ним, с Бризом. Там я встретил Хелену. Она снимала все на фотик, а я снял ее. Когда она наснималась вдоволь, мы тихо свалили. Сели в ее старенький джип и поехали. Места, чтоб не париться, было до фига. Всегда было место.

Просто смотреть на ее лицо, пристально следить за ней, пока она везет нас через пустыню. Я даже иногда сменял ее, хотя до этого за руль в жизни не садился.

Поезжайте туда сами, увидите, какое там пространство, какая свобода. Как мы заполняем это пространство, как время наше заканчивается.

Эдинбург, Шотландия

15.37