Клей Уэлш Ирвин

Дайте мне лекарство

В индийской забегаловке с Катрин Джойнер стали происходить странные вещи. Американская певица испытала настоящий, глубочайший, жесточайший голод. От пива и косяка, который Рэб предложил раскурить за углом, ее конкретно пробило на хавчик, пряные запахи пьянили, пробуждая аппетит. Как ни старалась Катрин, крепкий комок голода мигом встал у нее в горле и чуть не задушил ее. Рассыпчатый манящий бахис, пахучий пикантный соус, покрывающий нежные кусочки маринованной говядины, курицы, ягнятины, шипящие на сковородах разноцветные овощи – все это, даже находясь в двух столах от нее, заставляло пульсировать вкусовые сосочки.

Катрин ничего не могла с собой поделать. Она заказала себе наравне с другими, а когда принесли блюда, набросилась на еду с яростью, при виде которой в более щепетильной компании поднялась бы не одна бровь, но для Рэба, Терри и Джонни это было в порядке вещей.

Катрин хотела заполнить образовавшиеся в ней пустоты, но не лекарствами, а карри, пивом и лепешками наан.

Терри и Рэб возобновили свой спор.

– Городская легенда, – объявил Рэб.

– А вот если я тебе сейчас по зубам двину, это тоже будет городская легенда?

– Нет… – осторожно ответил Рэб.

– Тогда захлопни ебальник, городская легенда, на хуй. – Терри вперился в Рэба, тот отвел глаза и уставился в тарелку.

Рэб разозлился. На Терри, конечно, но и на себя тоже. Терминологию эту он усвоил из курса «Масс-медиа и информационные технологии», на который записался в местном колледже, где учился на вечернем, и все чаще пользовался ею в повседневной речи. Он знал, что это раздражало и отвращало его друзей. Не нравился им этот выпендреж, ведь те же понятия он мог адекватно выразить привычным для всех языком. Да ну, в пизду, подумал он, мне что, запрещено пользоваться новыми словами? Это казалось ему пораженчеством, подавлением культурного роста. Но сейчас был совсем другой случай, так как злился он прежде всего потому, что ему выпало быть братом Билли (Бизнеса) Биррелла. Подобное родство накладывало определенное бремя; ожидалось, в частности, что перед таким мудаком, как Джус Терри, брат Билли Биррелла пасовать не должен.

У Бизнеса был мощный удар, и свои первые шесть боев в статусе профессионала он выиграл за несколько раундов, отправив соперника в нокаут или технический нокдаун. На седьмой раз случилось страшное. Будучи неоспоримым фаворитом, он проиграл по очкам опытному левше из Порт-Талбота Стиву Моргану. Во время боя обычно взрывной Бизнес показал себя вялым, апатичным, бездеятельным, редко бил в цель и производил впечатление подсадной утки для коротких прижигающих ударов Моргана. Общее мнение сводилось к тому, что, если б удар у Моргана был помощнее, у Бизнеса были бы серьезные проблемы. Устроители и врач на ринге сообразили: что-то тут неладно.

Проведенное сразу после боя исследование и последующие анализы показали, что Билли (Бизнес) Биррелл страдает расстройством щитовидной железы, что неблагоприятно влияет на общее состояние. С помощью медикаментов здоровье Биррелла можно было поддерживать в норме, однако правление Британской боксерской ассоциации было вынуждено отозвать его лицензию.

Тем не менее Бизнеса уважали и относились к нему как к человеку, которому лучше дорогу не переходить. Тот факт, что он проиграл бой скорее со своим здоровьем, нежели был разбит соперником и, несмотря ни на что, не лег и не сдался, только укрепил его статус местного героя. Вместо того чтоб клясть злую судьбу, которая увела у него из-под носа шанс на величие, Билли Биррелл обналичил свою местную славу и открыл популярное и прибыльное преклубное заведение под неизбежным названием «Бизнес-бар».

Будучи человеком, склонным к размышлениям и созерцанию, Рэб Биррелл не обладал тем взрывным динамизмом, чтобы равняться со своим братом в бойцовской удали или бодрой предприимчивости. Рэб чувствовал, что ему суждено вечно играть за Бизнесом вторую скрипку, и он застрял между попытками укорениться в своем собственном праве и желанием позволить себе болтаться в зоне пониженного давления, которую создавал вихрь по имени Билли Биррелл. Ему казалось, а может, так и было в действительности, что люди, склонные идеализировать его брата, смотрели на него свысока.

Пока Рэб все это обдумывал, Терри отказывался верить своим ушам. Он расположился на той же стороне стола, что и Катрин, и был немало удивлен, когда она притянула его к себе и прошептала на ухо:

– Послушай, Терри, я хочу, чтоб ты знал, у нас с тобой секса не будет. Ты четкий парень, и я люблю тебя как друга, но трахаться мы не будем. О’кей?

– Ты запала на Насморка… или Биррелла…

Терри чувствовал, как мир его разваливается напополам. Его шансы на секс рушились быстрее, чем больницы, в то время как возможности Рэба и Джонни, наоборот, росли и ширились, как тюрьмы. С Луизой он тоже обломался. Четкая девочка, но слишком уж молоденькая для него, а кроме того, и это много важнее, – тусовала с Ларри Уайли, который снова сел. Такие дела. Зато похвастаться своими записями в музыкальном автомате, и в «Серебряном крыле», и в «Уклонисте» Луиза не может.

В Терри и его друзьях Катрин одновременно отпугивало и привлекало то, что она не могла назвать иначе как чудовищно раздутым эго. Вот вам пожалуйста, три халявщика из сомнительного района города, название которого она едва слышала, а ведут себя как пупы земли. Из известных ей великих рокеров никто таким самомнением не обладал. Да даже подумать смешно, что она, Катрин Джойнер, которая объездила весь свет, украшала обложки самых стильных и модных журналов, пошла бы с одним из этих хамоватых лузеров.

Смешно и нелепо.

Катрин прочистила горло. Легко сжала руку Терри, чтобы утешить его и сориентироваться самой. Кроме того, ей понравилось, когда Джонни Насморк проделал это с ней.

– Нет, ни на кого я не запала. Мы все друзья, ты, я, ребята. Вот и все, и ничего другого быть не может. – Она улыбнулась и огляделась вокруг. – Мне нужно в уборную, – объявила она, поднялась и, слегка пошатываясь, отправилась в сторону туалета.

– Почему отщепенцы называют сортир уборной, ты ж не убираться туда ходишь, – засмеялся Рэб Биррелл.

– Ну да, поссать да вмазаться, – рассудил Джонни.

Терри молча дождался, пока Катрин исчезла за дверями туалета, и повернулся к Рэбу.

– Пиздося костлявая, американская высокомерная сучка…

Рэб Биррелл широко улыбнулся полным курицы-джалфрези ртом.

– А, сменил, бля, пластинку? А как же Катрин то да Катрин это?

– На хуй, отщепенка гребаная, – сурово проворчал Терри.

Спокойно воспринимать отказ способны не многие, но Терри не справлялся даже на «удовлетворительно».

Глаза Биррелла загорелись, когда он сообразил, в чем дело.

– Да она тебя отшила, еб твою! Ты уж думал ей присунуть, а она съехала с темы!

– Шибко умная, сучка, думает, что с такими, как мы, можно покрасоваться, когда вздумается…

– Что уж теперь, ненавидеть ее за то, что запихнуть тебе не дала? Если б ты каждую, кто тебя отослал, ненавидел, длинный бы черный список получился! – Рэб с удовольствием глотнул «Кингфишера», осушил кружку и махнул, чтоб принесли еще, а Насморк закивал в мрачном восторге.

– Это потому, что для таких, как она, я – плебс, вот почему, – сказал Терри, слегка оттаявший от перспективы выпить еще за счет Катрин пивка.

– Да ладно, Терри, это здесь ни при чем. Ты ей просто не понравился, – отрезал Рэб.

– Да нет же, нет, – устало завел Джус Терри, – не учи меня, Биррелл, я телок знаю. Сучек никто лучше меня не знает. Во всяком случае, из присутствующих за этим столом, – с вызовом заявил он, для пущего эффекта отстукивая пальцами по столу.

– В Америке телки другие, – рискнул Насморк, о чем тут же пожалел.

Улыбка Джуса Терри разлилась, как река в устье.

– Отлично, Джонни-бой, вот кто у нас ебаный эксперт по американской пиздятинке. И сколько ж ты американок выебал, если сравнить с шотландками. Ну и в чем, скажи-ка нам, разница? – Терри зашелся сиплым беззвучным смехом, и Рэб Биррелл тоже почувствовал, как трясутся его бока.

Насморк слегка поерзал в кресле и пошел на попятный.

– Я ж не говорю, что отымел тучу американок, – заискивающе завел он. – Я просто сказал, что в Америке телки другие… даже вон по телику показывают.

– Хуйня, – рявкнул Терри, – пизда – она и в Африке пизда.

– Слушай, – Рэб решил спасти Джонни от позора, – думаешь, пошла в туалет, засунула два пальца в рот и выблевала всю жрачку в унитаз?

– Пизды ей за такое, – заявил Терри, – в унитаз! Дети, бля, голодают, на хуй, по телику, а какая-то мандавоха такое вытворяет!

– Но ведь так они и делают, такие телки. Булимия, или как там это называется, – рассуждал Насморк.

Катрин вернулась из туалета. В какой-то момент казалось, что ее вытошнит, но потом это прошло. Обычно она действительно шла в туалет и выташнивала ядовитую пищу, пока та не обернулась жировыми клетками, а те не расползлись гнилью по всему телу. Теплая текучая тяжесть посреди живота, которая раньше читалась только как болезнь, теперь доставляла ей удовольствие.

– Сегодня в «Тире» хорошая вечеринка, фестивальная, слыхала? – предложил Биррелл.

– Супер. Поклубиться не желаешь, Кэт? Чтоб огоньки зажглись, как в сказке? – рискнул Джус Терри.

– Я, в общем-то, не одета… но возвращаться в гостиницу тоже не хочется… но… ладно, пойдем, – сказала она. Продолжать движение, не останавливаться, вот что было сейчас важно.

– Тогда надо наркоты достать. Спидка, таблов, – зашустрил Рэб и, повернувшись к Насморку, спросил: – Позвонишь Дейву?

Терри закачал головой:

– На хуй спид. Возьмите кокоса на потом. Ты не против, Кэт?

– Да почему бы нет, – смирилась Катрин.

Она понятия не имела, куда заведет это приключение, но приняла решение пройти все до конца.

Рэб заметил, как лицо Терри исказилось самодовольством.

– Кэт сама из шоу-бизнеса, Рэб. Ей ваш гопницкий спидок не нужен. Теперь – только лучшее.

– Мне спид больше нравится, – заспорил Рэб.

– Ладно, Биррелл, можешь играть в героя рабочего класса сколько хошь. От нас ты за это медаль не получишь, правда ведь, Джонни-бой! – повернулся он к Насморку.

– Ко-ко нюхнуть было б круто, – сказал Насморк. – Разнообразия ради, – обратился он к Рэбу, чтоб хоть как-то смягчить свое предательство.

Вообще-то, Насморк плотняком отвисал на спидах, кокос же разрушал его и так непрочные пазухи.

Кролик

Лиза вспомнила, что Энджи как-то рассказывала ей о Безумном Максе, кролике Шарлин, который жил у нее в детстве. Она говорила что-то на отходах, после ночи клубежа и таблопоглощения. Жесть какая-то, из тех историй, что в подробностях не вспомнишь, но мерзкое тревожное ощущение остается. Информация, которую можно спокойно слить в папку «наркотический бред».

Что-то там случилось с этим кроликом. Какое-то несчастье, потому что Шарлин даже в школу не ходила какое-то время. Больше Лиза не вспомнила ничего.

И вот Шарлин снова заговорила. Теперь про кролика.

Она рассказала, что любила кролика и что каждое утро первым делом бежала к клетке, посмотреть, как он там. Временами, когда пьяный ор отца или плач матери становился невыносим, она пряталась в глубине сада, прижимала к себе Безумного Макса, гладила его и ждала, пока все это прекратится.

Однажды, придя из школы домой, она увидела, что двери клетки распахнуты. Зацепив что-то уголком зрения, она медленно подняла глаза на дерево. Безумный Макс был прибит к стволу. Здоровенные шестидюймовые гвозди прошибли тело насквозь. Шарлин попыталась отодрать его, прижать к себе, хоть и зная, что он уже мертв. Но не смогла. И пошла в дом.

Вечером домой пришел пьяный отец. Он рыдал и вопил:

– Гребаные соседи… кролика моей девочки… прибью их, на хуй… – Тут он увидел Шарлин. – Мы купим тебе другого кролика, птичка…

Она посмотрела на него с презрением и нескрываемой ненавистью. Она знала, что случилось с кроликом. Он знал, что она знает. Он наотмашь ударил десятилетнюю девчушку по лицу, та упала на пол. Прибежала мать, стала ее защищать, он уложил ее, одним ударом сломав ей челюсть. Мать потеряла сознание. После всего он отправился в паб, оставив ребенка вызывать «скорую». Она была настолько напугана, что ужасно долго не могла набрать номер.

Рассказав эту историю, Шарлин резко встала и весело улыбнулась.

– Ну, куда пойдем?

Теперь Лиза хотела спать.

Американец в Лейте

Поймать такси оказалось не так-то просто, три машины промчались мимо, и только на четвертой Франклину удалось отъехать в Лейт. Он дал водителю, чьи манеры показались ему грубоватыми, четкие инструкции остановиться в Лейте у первого бара с лицензией на ночную продажу алкоголя.

Водитель посмотрел на него, как на психа:

– Да много баров допоздна открыто во время Фестиваля-то.

– Остановите у первого же в Лейте, – повторил Франклин.

Всю долгую утомительную смену таксист развозил по городу охуевших, которые не знали, что, где и когда им надо. Все они ожидали от него энциклопедических знаний Фестиваля. Номер тридцать – выкрикивали они адрес, как будто номер блюда в китайской забегаловке. Или еще лучше – просто говорили название группы или спектакля. Таксисту все это порядком осточертело.

– Есть Лейт и Лейт, старина, – объяснил он, – то, что я знаю как Лейт, тебе, может, и не Лейт вовсе.

Франклин не знал, что на это сказать.

– Тебе надо в Шор, или на Фит-Уок, или Пирлиг, где Эдинбург переходит в Лейт? Где в Лейте?

– Вот это уже Лейт?

Таксист взглянул на вывеску «Бар Граница».

– Самое начало. Выходи здесь и шагай вперед. Пабов здесь до фига.

Франклин вышел и устало протянул водителю деньги. Проехали они всего ничего. Быстро пересчитав все в уме, он решил, что за те же деньги пересек бы весь Манхэттен. Сердитый Франклин вошел в спартанский бар, но Катрин видно не было. На самом деле невозможно было даже представить себе ее в таком месте. Оставаться он не стал.

Проходя мимо следующего бара, он понял, что таксист был прав, она может быть где угодно, здесь, похоже, все бары работают допоздна.

Катрин не было и в следующем, но здесь он заказал себе выпить.

– Большой скотч, – кивнул он бармену.

– Это у тебя американский акцент, да, приятель? – спросил голос прямо в ухо.

Франклин едва заметил, что рядом с ним кто-то стоит. Он обернулся и увидел двоих, оба – с «ежиком» на голове. Выглядели они как обычные крутые парни, только мертвые глаза одного сильно контрастировали с его же широкой улыбкой.

– Да…

– Америка, скажи, Ларри. Пиздец как мне там понравилось. Нью-Йорк, вот где я бывал. А ты на Фестиваль сюда приехал, да?

– Да, я…

– Фестиваль этот, – фыркнул другой, – хуйня полная, я так скажу. Только бабки просирают на хуй знает что. Здорово! – крикнул он бармену. – Налей-ка еще виски, еб твою, нашему другану из Америки. Ну и нам с Ларри тоже плесни.

– Нет, пожалуй… – стал отказываться Франклин.

– Да, пожалуй, – сказал мужчина так холодно и настойчиво, что Франклин Дилэни только и смог, что сдержать дрожь.

Бармен, здоровый, румяный, коренастый мужик в очках с черной оправой и торчащей вверх копной рыжеватых волос, радостно пропел:

– Три больших виски, Франко.

Другой, тот, кого звали Ларри, сморщил гримасу тайной доверительности.

– Вот что я тебе скажу, приятель, телки американские – пиздец какие борзые. И это дело любят. Так что, когда приходит Фестиваль, я где слышу американский акцент, туда и ломлюсь. Австралийки, новозеландки, все охуенные, – сказал он, поднимая стакан ко рту.

– Не обращай на него внимания, старина, он, пиздец, сексуальный маньяк, – сказал мужчина по имени Франко, – только и думает, кому б присунуть.

– Да ладно, Франко, говорят же, так уж повелось в колониях, они отказались от условностей старого мира. А ты что думаешь, приятель?

– Ну, я на самом деле…

– Хуйню говоришь, – отрезал Франко, – телки – они везде телки. И не важно, из какой пизды они вылезли. Есть ебливые и сытные, а есть не очень.

Ларри примирительно поднял руки, затем повернулся к Франклину, глаза его искрили.

– Вот что я тебе скажу, приятель, ты, типа, того – корешей поссорил.

Франко с вызовом посмотрел на него.

– Да нет, этот гондон – человек светский, ты ж много где бывал, а, мужик? – допытывался Ларри с лукавой улыбкой на губах. – Так скажи, коли знаешь: телки в Америке пялятся больше, чем в Европе?

– Послушайте, я не знаю. Я зашел выпить спокойно и идти себе дальше, – ответил Франклин.

Ларри взглянул на Франко, после чего выпятил грудь, схватил Франклина за лацканы пиджака и прижал его к стойке.

– Так мы, значит, рожей не вышли с тобой пить, харя ты заморская? Нет, ни хуя, ты, сука, с нами выпьешь!

Франко встал между ними и стал медленно оттаскивать Ларри. Тот, однако, не отпускал Франклина, сердце у которого уже зашлось.

– Давайте-ка поспокойнее, ребята, – сказал бармен.

– Отпусти его, мать твою, Ларри, это я тебе говорю, – тихо сказал Франко.

– Ни фига. Мы с ним сейчас выйдем. Я его сделаю.

– Если кто с тобой отсюда и выйдет, так это я, ты заебал так себя вести, – прорычал Франко.

– Я просто зашел выпить, – заныл Франклин.

– Хорошо, – сказал Ларри и отпустил Франклина. – Ты еще у меня схлопочешь, – огрызнулся он, тыкая в американца пальцем через плечо Франко, который вышел за ним и уже у двери быстро обернулся и произнес:

– Жди здесь.

Франклин и не собирался никуда. Это ж звери. Он смотрел, как пацан по-ковбойски убийственно вышагивает вон за своим недавним другом.

Бармен закатил глаза.

– Кто они такие? – спросил Франклин.

Бармен закачал головой.

– Не знаю. Они не завсегдатаи. Они, похоже, готовы были нарваться, так я решил лучше отшутиться.

– Дайте еще скотч, двойной, – нервно сказал Франклин; надо было остановить трясучку.

Бармен принес виски. Франклин полез во внутренний карман за бумажником. Его там не было.

Он выбежал на улицу, где должны были драться мужики, только никакой драки не было, никого не было. Он взглянул направо, потом налево. Ушли все кредитки и крупные купюры. Он пересчитал деньги из брючных карманов. Тридцать семь фунтов.

В дверях показался бармен.

– За виски-то расплачиваться будем или как? – недовольно спросил он.

Stone Island

В преддверии уик-энда Дейви Крид запасся и таблами, и порошками, но тяга была нереальная – звонили все подряд. Это все Фестиваль. Лиза – сытная телочка, подружке ее тоже можно присунуть разок, хотя она, похоже, слишком много о себе думает. Кридо попытался их задержать, но им не терпелось сорваться. Он бы пересекся с ними и позже, но телефон все звонил без перерыва. Потом пришел Рэб Биррелл, Джонни Насморк, какой-то жирный упырь, весь в кудряшках, и с ними тощая карга с американским акцентом. Она смахивала на постаревшую Элли Макбил[58] из телика. С пивком, может, тоже потянет.

Тот кудрявый вид имел весьма сомнительный. Кридо не понравилось, как он глазел на аппаратуру и телик. Блатной или, скорее, приблатненный. А шмотки… пиздец, надо ж так нарядиться. А Рэб Биррелл в майке с футбольным гербом! Кридо с удовольствием прикоснулся к лейблу «Stone Island»[59] на своей рубашке, чье присутствие убеждало его, что мир еще не окончательно сошел с ума, а если и сошел, то ему удалось изолировать себя от этого безумия.

Терри слыхал о Дейве Криде. Но не думал, что шрамы настолько выдающиеся. Действительно тяжелый случай. Насморк рассказывал, что люди его уложили, поставили на лицо железный ящик из-под молочных бутылок и прыгнули сверху. Обычно все рассказы Насморка приходилось делить надвое, однако в данном случае именно так все и выглядело.

Как ни старался, Терри не мог не пялиться на его шрамы. Кридо поймал его взгляд, и Терри ничего не оставалось, как только улыбнуться и сказать:

– Спасибо, что снабдил нас, приятель.

– Парни могут в любой момент ко мне обратиться, – ответил тот, ледяным тоном давая понять, что к Терри это не относится.

Рэб Биррелл смотрел на Дейви. Он не раздался, и волосы у него были по-прежнему густые, но лицо краснело и опухало, когда не надо, от выпивки, должно быть, и кокоса. У некоторых такое бывает. Поймав волну напряжения, гулявшую по комнате, Рэб ляпнул первое, что в голову пришло:

– Видел вчера Лексо… – Бодрость, с которой он начал, сникала по мере того, как он вспоминал, что Кридо и Лексо разбежались много лет тому и с тех пор так и не восстановили никаких отношений. – Ну, в клубе «Фриндж».

Терри сморозил что-то типа:

– Так вот где теперь все модные чуваки тусуют!

Кридо задыхался от немой ярости. Мало того что Биррелл с Насморком привели этого оборванца охуевшего, так они еще смеют упоминать в его доме имя Лексо ебаного Сеттерингтона.

– Так, у меня, короче, дела. Увидимся позже.

Кридо кивнул на дверь, и Рэб с Джонни с огромным облегчением вышли. Уже перед выходом из подъезда Терри сказал:

– Ну не охуевшая ли тварь.

– Наркота у нас, что еще надо.

– Вежливость ничего не стоит, а какое впечатление о шотландском народе создастся у нашей американской гостьи?

Рэб пожал плечами и открыл дверь подъезда. Краем глаза он заметил такси и выскочил на улицу, размахивая рукой.

Аэропорт Сиднея, Новый Южный Уэльс, Австралия

Среда, 23.00

Надо обязательно взять чего-нибудь в самолет. Транквилизаторов или еще какого дерьма. Влетаю в аптеку и чуть не падаю на прилавок с бритвами. Сука, сука, сука.

– Сука, – зашипел я сквозь зубы, и малышка за прилавком смотрит на меня и видит бомжару вонючего.

Рядом со мной грациозная чистая Хелена похожа на сиделку, сопровождающую непоседливого подопечного, она все разруливает, а у меня из кармана вываливается мелочь и просачивается сквозь пальцы на пол.

Риди и Парлор Мейд[60] делают шаг назад, им немного стыдно. То же повторяется и на стойке бронирования, на регистрации, на таможенном досмотре. Но меня все-таки взяли на этот рейс, сила убеждения Хелены оказалась мощнее гребаной бюрократии. Без нее я б в аэропорту и пяти минут не продержался, не то чтоб на самолет попасть.

Но ведь мне нужно домой.

Мой старик. Старый чертяка просил меня только об одном: чтоб я держал связь. Я даже этого не смог. Эгоист, эгоист, сучий эгоист. По линии генетики этому неоткуда взяться. Мои родители, они такими никогда не были. Их родители тоже. Это только я испорченный, готовый все себе простить, слабак, эгоист.

В детстве он всегда говорил мне – будь собой. Я же был слишком активен, пиздец как выпендривался, и мама немного волновалась перед семейными собраниями, не заставлю ли я их краснеть. А вот старик мой никогда не парился. Бывало, отведет меня в сторону и скажет: «Будь собой. В жизни только и надо, что быть самим собой».

И не то чтоб это было так просто, наоборот, это было самое сложное, требующее особых усилий задание.

И вот я уже готов пройти на посадку и уже попрощался с Риди и Селестой Парлор, они уже отправились в бар. Хелена здесь, со мной, я сжимаю ее руку, хочу остаться, но должен идти. Я не способен говорить и поэтому просто смотрю ей в глаза – в надежде, что она сама сможет прочесть там все, и с опаской, что ничего, кроме страха и тревоги за моего старика, она там не увидит. Я вспомнил, как однажды она сказала мне, что хотела б побывать в Лондоне. Я разразился тирадой, что Лондон скучный, разрекламированный, подавляющий, снобский город и что, если говорить об Англии, значительно интереснее было бы побывать где-нибудь в Лидсе или Манчестере. Ленивое спокойствие туриста, звучавшее в ее фразе, меня просто взбесило. Конечно же, я обрушил на нее собственные неврозы, последствия неудач. Это было простое, абсолютно невинное замечание, а я повел себя как грубый самодур, как часто бывало с девушками, с которыми у меня были слишком длительные отношения. Обжираясь наркотиками, я схуиебился до маленькой, конвульсивно подергивающейся злобной ракушки. Нет, даже это объяснение никуда не годится. Наебнулась моя голова, а наркотики просто помогали с этим как-то жить.

Она крепко обняла меня. Она вся такая начищенная и мытая, а я всегда так зубоскалил на эту тему, а на самом деле мне это в ней ужасно нравится. Я знаю, что она делает все это потому, что считает себя обязанной, что это ее прощальный кадр и что скоро она скажет мне, что все кончено. Плавали, знаем, большего я и не заслуживаю, но я не хочу, чтоб все было как раньше. Она говорит:

– Я позвоню твоей маме и скажу, что ты вылетел. Постарайся позвонить ей из Бангкока, но если почувствуешь, что ты все еще в ахуе и твой звонок ее только расстроит, позвони мне, а я позвоню ей. Карл, тебе правда пора.

Она отходит, и я чувствую, как ее руки выскальзывают из моих, и в сердце резко и больно кольнуло.

– Я позвоню тебе. Мне нужно много чего тебе сказать… я…

– Иди, тебе пора.

Как контуженный, я прошатываюсь мимо охранников, оборачиваюсь посмотреть, смотрит ли, но ее уже нет.

Эдинбург, Шотландия

Четверг, 0.41