Другая Блу Хармон Эми

Глава двадцать седьмая

Лед

В этот раз мы летели самолетом. Больше никаких восьмичасовых переездов. Сейчас я уже не была беременна, а значит, и никаких запретов доктора на полеты. Уилсон сказал, что на машине мы бы ехали очень долго, и смысла мучить себя не было. Похоже, ему даже больше меня хотелось поскорее все узнать. А меня то пробирала дрожь от нетерпения, то подташнивало.

Мы позвонили в лабораторию и детективу Муди, сообщили, что едем. К моему удивлению, он предложил встретить нас в аэропорту. Не думаю, что это стандартная процедура, что я ему и сказала. Он помолчал, а потом ответил изменившимся тоном:

– Знаете, по моему направлению так мало историй со счастливым концом. Многие страдают, многие пропадают… и мы их так и не находим. Так что для меня это очень важно. Весь департамент стоит на ушах. Начальник сказал, что эта история вызвала большой резонанс, у нас есть связи в «Рино Ревью», и они ждут не дождутся интервью. Вы сами решите, захотите общаться с ними или нет. Я позвонил детективу Боулсу – профессиональная этика, – сказал ему о результатах. Он тоже очень взволнован.

Он был так искренне воодушевлен, что я не стала его разочаровывать, хотя точно знала, что не буду общаться ни с какими репортерами. Как ребенок, получивший долгожданный подарок, я не хотела узнать правду о себе и тут же передать ее другим, как самую обычную, не особо ценную вещь. Мне нужно было самой принять это, а потом уже делиться с кем-то. Принять, понять, изучить все, что узнаю. И может, когда-нибудь, когда раны затянутся, когда это перестанет быть чем-то таким непривычным, я пойму не только как все было, но и почему… возможно, тогда мне захочется об этом рассказать. Но не сейчас.

В Лас-Вегасе уже пахло весной, но в Рино было холодно. Мы с Уилсоном съежились в куртках, совсем не готовые к налетевшему на нас по-зимнему холодному ветру, как только мы вышли из арендованной машины. От полицейского сопровождения мы отказались, решив, что хоть и не собираемся тут надолго оставаться, отдельная машина не помешает. Совсем скоро все станет ясно. Безо всяких расследований и поисков. Мне покажут мою жизнь, мою историю как сценарий к фильму, с местами преступлений и описанием персонажей. Все казалось нереальным, как если бы это действительно был сценарий. По крайней мере до тех пор, пока мы не приехали в полицейский участок. И тут будто кто-то скомандовал «мотор», а своей роли я не знала. Меня охватил страх, страх перед сценой, незнакомой аудиторией, перед дублями, о которых я не знала и потому даже не могла подготовиться. И, помимо всего прочего, я не хотела, чтобы Уилсон опять видел меня в таком неприглядном свете, героиней с трагичной, местами жестокой и угнетающей историей.

– Ты готова, Блу?

– Нет. Нет! Да, – прошептала я. Это было ложью, но другого выхода я не видела. И все равно не могла пошевелиться. Уилсон вышел из машины, обошел ее и распахнул передо мной дверь, предлагая руку. Когда я ее не приняла, он наклонился и внимательно на меня посмотрел.

– Блу?

– Я не хочу, чтобы ты заходил внутрь. Ты слишком много знаешь!

Он поцеловал меня в лоб.

– Да, у меня уже пара сотен фактов в списке. Я думал, мы это обсуждали… и не так давно, вообще-то.

– А что, если они нам расскажут что-то, и ты передумаешь?

– Что такого они могут сказать, что изменит мои чувства к тебе? Тебе было всего два года, когда мама тебя оставила. Думаешь, мы узнаем, что ты была малышом-наркоторговцем? Самым юным в мире? Или, может, убийцей? Или… о нет! Мальчиком. Может, ты на самом деле мальчик. К этому будет сложновато привыкнуть, это да.

Смех вырвался золотистым облачком, и я постаралась запомнить, уцепиться за это яркое мерцание, которое я чувствовала благодаря Уилсону. Я уткнулась ему в грудь, вдыхая его аромат. Поддержка, легкая подначка и надежда, вот чем он пах сейчас для меня.

– Блу. Что бы там ни было, я только сильнее полюблю тебя. Ты права. Я знаю слишком много. И именно поэтому никто не может сказать ничего такого, что заставит меня сомневаться в том, что я к тебе чувствую.

– Хорошо, – прошептала я и коснулась губами его шеи, там, где заканчивалась куртка. Он вздрогнул и обнял меня.

– Хорошо, – повторил он с улыбкой. – Пойдем.

Меня познакомили с сержантом Мартинесом, он расследовал это дело восемнадцать лет назад вместе с другими полицейскими, но сразу после представления они как-то растворились в обстановке. Там была и Хейди Морган из государственной криминалистической лаборатории, она вместе с сержантом Мартинесом и детективом Муди провели нас в комнату, где на столе лежала большая пухлая папка. Мы все сели вокруг нее, и Хейди Морган положила рядом также и свои документы. Так все и началось, просто, без торжественных речей и собраний.

Начала Хейди с объяснения разницы между ДНК и ДНК-маркерами. Показала мне таблицу, где сравнивалась моя ДНК с ДНК той женщины, моей матери. Что-то из объяснений было мне уже знакомо еще по первой встрече, когда они только брали у меня образец ДНК, а теперь у них были результаты.

Хейди посмотрела на меня и улыбнулась.

– Мы уверены, что вы и есть биологическая дочь женщины по имени Вайнона Идальго.

– Ее так звали? Вайнона Идальго, – я повторила, просто чтобы проверить, отзовется ли что. Может, какое-то воспоминание, или мне покажется, что я его уже слышала. Но имя было мне незнакомо, ничем не примечательно, как, например, Хейди Морган или Стэн Мартинес. Будто я никогда его раньше не слышала.

Пришел черед сержанта Мартинеса. Он раскрыл большую папку, и Уилсон сжал мою руку под столом. Крепко стиснув его пальцы в ответ, я затаила дыхание.

– Вайнона Идальго, найдена мертвой в мотеле «Стоувей» пятого августа 1993 года. Возраст на момент гибели – девятнадцать лет. На самом деле ей только-только исполнилось девятнадцать, второго августа, за три дня до.

– Ее убили?

Горло перехватило. Не знаю, чего я ждала, но точно не убийства.

– Мы нашли инструменты для приема наркотиков, анализ крови показал, что в крови они были, но ее сумочка и машина пропали, а на затылке была рана. Очевидно, мисс Идальго недавно выиграла на игровых автоматах на местной парковке, и на момент убийства при ней было довольно много наличных. Из-за денег ее и убили. Судя по данным токсикологической экспертизы, она уже приняла большую дозу и собиралась принять еще. Дилер решил, что она – легкая добыча, схватил ее сумочку и ударил головой о прикроватную тумбочку. Следов борьбы почти не было, свидетелей тоже. Но нам удалось найти запись с камер видеонаблюдения, где ее машина выезжает со стоянки, там даже лицо водителя видно. Дело казалось вполне очевидным и банальным. Пока мы не узнали от родных, что у нее был ребенок. И он пропал. И вот тут мы зашли в тупик. Вы словно в воздухе растворились. Вот ее фотография, сняли с водительских прав, то есть ей тут где-то шестнадцать лет. – Детектив Мартинес вытащил из кармана фотографию улыбающейся девушки и передал мне. Когда я разглядела ее лицо, то увидела себя. Уилсон рядом глубоко вздохнул и крепче сжал мою руку.

– Вы с ней одно лицо, Блу, – прошептал он. – Глаза разные, и ты немного меньше и изящнее… но улыбка и волосы… это же ты.

– Да. Мы тоже сразу заметили, и когда встретились с вами в октябре, были вполне уверены, что нашли пропавшую дочку Вайноны. Конечно, мы не могли ничего сказать тогда. – Детектив Муди широко улыбнулся, и я выдавила улыбку в ответ.

В водительских правах значилось, что у Вайноны Идальго черные волосы и карие глаза. Национальность – коренная американка. Рост: 164 сантиметра, вес: 53 килограмма. Я была выше ее, но весила столько же. У меня не получалось отвести глаз от фото. Она не выглядела злой. Только очень юной.

– Вначале правоохранительные органы выдали свидетельство о смерти, но когда поиски ребенка… то есть вас, зашли в тупик, мы с детективом Муди съездили к семье лично.

– У меня есть семья? – При мысли о том, что сейчас у меня отберут мою личность, то немногое, что я о себе знала, желудок снова немилосердно скрутило.

– У вас есть бабушка, Стелла Идальго, мама Вайноны. Вы с матерью жили с ней, пока Вайнона не уехала, забрав вас с собой – вам было всего два года. Стелла Идальго живет в штате Юта, в индейской резервации народа пайюта. Мы связались с ней, и она с нетерпением ждет встречи.

– А моя бабушка знает, кто мой отец?

– Да. Вашего биологического отца зовут Итан Джейкобсен.

Из папки появилась еще одна фотография. С нее на меня серьезно смотрел мальчик со светлыми топорщащимися волосами и голубыми глазами. Широкоплечий, горделиво позирующий в красной футболке с номером тринадцать на груди. Похоже, это общая фотография из школьного фотоальбома, где они фотографируют каждого футболиста отдельно, и все ребята пытаются выглядеть крупнее, чем на самом деле.

– Это выражение мне знакомо, – пробормотал Уилсон, с нежностью взглянув на меня. – Ты так же смотрела в тот первый день в школе. Такой взгляд, как бы говорящий: «Отвалите».

В комнате стало очень тихо, словно все поняли, что мне нужно было прийти в себя. Наконец детектив Мартинес продолжил.

– По словам Итана Джейкобсена и Стеллы Идальго, Итан не хотел иметь ничего общего с Вайноной после слов о беременности. Его семья утверждает, что они умоляли ее отдать малышку на удочерение. Они дали Вайноне какую-то сумму денег, когда тебе было где-то полтора года, и Стелла Идальго это подтвердила. Но Вайнона вскоре уехала, и больше от вас обеих не было ни слуху ни духу.

– Итан Джейкобсен женился, у него есть дети, но он сразу предоставил нам образец ДНК, еще когда Вайнону нашли мертвой, а вас объявили пропавшей. Его ДНК также была загружена в базу данных, и мы сравнили ее с вашей.

– И ваши ДНК тоже совпали, поэтому все заняло немного больше времени, чем я обещала, – вмешалась Хейди Морган.

Детектив Муди снова заговорил, на этот раз серьезно, даже без намека на улыбку.

– Из вежливости мы связались с мистером Джейкобсеном и сообщили, что нашли вас. Он был потрясен, что вполне понятно, оставил свой телефон и адрес, но сказал, что принимать решение вам.

Я кивнула. Голова уже кружилась от полученной информации. Теперь я знала имена своих родителей. Знала, как они оба выглядят. И у меня была бабушка, которая хотела меня увидеть. Осталось только одно.

– Как меня зовут?

Детектив Мартинес сглотнул, а детектив Муди вытирал глаза. Похоже, их, как и меня, сейчас переполняли эмоции.

– В свидетельстве о рождении написано «Савана Идальго», – хрипло ответил детектив Мартинес.

– Савана, – выдохнули мы с Уилсоном одновременно, и пришел мой черед смахивать слезы.

– Савана? Только Джимми смог бы по-настоящему понять всю иронию, – дрожащими губами выдавила я. Уилсон вопросительно склонил голову. Слезы покатились по щекам, в горле встал комок, но я попыталась объяснить.

– Когда я была маленькой, я притворялась, что меня зовут Сапана – так похоже на Савану. Сапана – это девочка из индейской легенды, которая поднялась на небо, а потом ее спас ястреб. Я всегда говорила Джимми, что он – ястреб, из-за имени, а я – Сапана. Он же утверждал, что, по легенде, он скорее дикобраз. Никогда не могла понять, почему. Думала, он так шутит. Сейчас мне кажется, что он очень переживал из-за того, что не пошел в полицию. Думаю, это его сильно мучило. Но я не жалею. – Я посмотрела на них всех по очереди, остановившись на Уилсоне. – Он был хорошим отцом. И он не похитил меня, и не он ранил маму…

– А ты этого боялась? – осторожно спросил Уилсон.

– Иногда. Но потом я вспоминала Джимми, каким он был. Как ты и сказал, Уилсон. Я знала слишком много, чтобы сомневаться в нем. И я не жалею, что он взял меня с собой. И не собираюсь жалеть. Знаю, что это может быть сложно понять, но я так чувствую.

Не только мне понадобилось немного времени, чтобы прийти в себя, и мы все по очереди отворачивались промокнуть глаза, прежде чем детектив Мартинес снова взял слово.

– Ты родилась двадцать восьмого октября 1990 года.

– Всего за два дня до Мелоди, – заметила я, снова растроганная.

– И двадцать восьмого октября вы приехали, чтобы сдать образец и узнать, кто же вы, – добавила Хейди Морган. – Как интересно, круг замкнулся.

– И мне двадцать один, – поразилась я, довольная, как и большинство молодых людей, что оказалась старше, чем думала.

– Но в твоих правах написано двадцать, так что никаких походов по пабам или казино сегодня, – поддразнил меня Уилсон. Все захихикали, и эмоциональное напряжение немного спало.

– Держите, можете посмотреть всю папку. Хотя там есть фотографии с места преступления и другие вещи, которые вы, возможно, не захотите видеть. Фотографии в конвертах. Все, что мы знаем, записано и тоже лежит в папке. Мы оставим вас одних, если хотите. Все данные вашей бабушки и отца тоже там есть. Ваша бабушка все еще живет в резервации, но ваш отец переехал в Сидар-Сити, штат Юта, недалеко отсюда.

Еще час мы с Уилсоном провели, рассматривая содержимое папки, пытаясь составить более полное представление о девушке, которая была моей мамой. Информации было немного. Но меня поразило, что, когда они нашли машину мамы, на заднем сиденье лежало детское одеяльце. Судя по описанию, оно было голубым, с большими синими слонами, небольшого размера. Картинка тоже прилагалась, как возможная фотография второго места преступления.

– Блу, – вырвалось у меня, когда далекое воспоминание всплыло из памяти. – Так я называла это одеяльце, «Блу».

– Что? – Уилсон тоже посмотрел на картинку, которую я держала в руках.

– Это мое одеяльце.

– Ты назвала его «Блу»?

– Да. Как же так, я помню его, но не помню маму? – Голос звучал твердо, но сердце ныло. Не знаю, надолго ли меня еще хватит. Я убрала фотографию и встала, прошлась по комнате, пока Уилсон тоже не встал и не притянул меня в объятия.

– Не так все и сложно, моя хорошая. У меня была мягкая игрушка, собачка, маме пришлось в конце концов ее выкинуть, такой она стала грязной и измочаленной. Ее сотни раз стирали, несмотря на строгий знак на ярлычке, обещающий, что она развалится на части. И Честер есть во всех моих детских воспоминаниях. Может, так было и с твоим одеяльцем.

– Джимми говорил, что я просто повторяла: «Блу»… – Кусочки головоломки встали на свои места, и я замерла посреди фразы. – Джимми говорил, что я просто повторяла: «Блу». Поэтому он так меня и назвал.

– Так вот откуда твое имя… – недоверчиво произнес Уилсон. На его красивом лице отразилось понимание.

– Да… все это время я просто просила свое одеяльце. Она должна была оставить мне его, завернуть меня в него, когда оставляла в машине Джимми. Она же должна была знать, как мне будет страшно, как я буду плакать из-за того чертова одеяльца.

Я вырвалась из рук Уилсона, пытаясь вдохнуть поглубже. Но грудь сдавило так, что дышать было больно. Будто по мне быстро-быстро расползлись трещины, как по тонкому льду, по которому я ходила всю жизнь. А теперь я провалилась глубоко в море скорби, и волны сомкнулись над головой. Я пыталась выплыть на поверхность, вдохнуть. Но к ногам будто камень привязали, и я стремительно тонула.

– Пожалуй, с тебя на сегодня хватит. – Уилсон прижал меня к себе и открыл дверь, делая знак кому-то в коридоре.

– Ей уже достаточно, – услышала я, и кто-то еще вошел в комнату. Перед глазами все поплыло, и наступила темнота. Потом я почувствовала, как меня усаживают в кресло и опускают голову между колен.

– Дыши, Блу. Давай же, любимая. Дыши глубже, – тихонько шептал Уилсон мне на ухо. В голове немного прояснилось, лед в венах слегка оттаял. Вздох, второй, еще несколько. Когда зрение тоже вернулось, я могла просить только об одном.

– Я хочу домой, Уилсон. Не хочу больше ничего знать.

Мы ушли из участка с копией всех документов. Это Уилсон настоял. И на том, чтобы я взяла контакты людей, с которыми, кроме крови, у нас не было ничего общего тоже. Мне очень хотелось выкинуть всю папку из окна, посмотреть, как бумага разлетится по асфальту, улетит в ночной город, подхваченная ветром. Ветер должен был унести сотни страниц трагичной истории жизни, чтобы забыть о них и никогда не вспоминать.

Мы поели прямо в машине, слишком измотанные и подавленные, чтобы идти куда-то или даже разговаривать. Но до дома было восемь часов езды, а наш самолет вылетал только в восемь утра, так что пришлось найти отель и снять номер на ночь. Уилсон не спрашивал, хочу ли я отдельную комнату. Я и не хотела. Но в номере оказалось две отдельные кровати, и как только мы вошли, я почистила зубы, стянула джинсы и упала на ближайшую подушку, тут же уснув.

Мне снились вереницы вырезанных из бумаги куколок, лицо мамы, одеяльца всех цветов, кроме синего. Снилось, что я еще в школе, иду по бесконечным коридорам, ищу Уилсона, но вместо этого натыкаюсь на множество детей, которые не знают своего имени. Я проснулась со слезами на глазах и зарождающимся страхом, что Уилсон уехал, пока я спала. Но он все еще был там, на второй кровати, обнимал вторую подушку. Спутанные кудри ярко выделялись на фоне белой простыни. Какое-то время я наблюдала за ним, спящим в лунном свете, запоминая линию скул, тень от длинных ресниц на щеках, движение губ, когда он вздыхал во сне.

А потом, не дав себе время ничего обдумать, я забралась на кровать рядом с ним и свернулась калачиком, положив голову ему на плечо и обняв. Мне нужно было убедиться, что он на самом деле мой, мне хотелось приклеиться к нему, слиться в единый организм. Я поцеловала его в плечо, скользнув рукой под футболку, провела кончиками пальцев по груди. Он проснулся, тут же повернулся ко мне, но выражение лица было не разобрать в тени. Лунный свет ореолом освещал его, и я потянулась к нему, скользнула ладонью по щеке, кончиками пальцев проследила контуры лица. Он не шевельнулся, когда я несмело коснулась поцелуями его подбородка, век и, наконец, губ. А потом, не говоря ни слова, он прижал меня к подушкам и сжал запястья. Я замерла в предвкушении, когда он с силой притянул меня к себе, не давая мне и пальцем пошевелить.

Но никаких поцелуев или ласк не последовало, как и слов любви, произнесенных страстным шепотом. Вместо этого он прижал мою голову подбородком и так крепко обнял, что я едва могла вздохнуть, и даже не подумал отпустить. Так я и лежала, жутко удивленная, все ждала, когда же железная хватка ослабнет, его тело наконец оживет, и я почувствую хотя бы прикосновение. Но руки как стиснули меня, так и не изменили положения, и он сам дышал ровно и не шевелился. В конце концов я уснула, лежа в кольце его рук, так сильно прижимающих меня к себе, что уже нельзя было сомневаться в нем или бояться его потерять.

Глава двадцать восьмая

Горечь

Когда я проснулась утром, Уилсон уже был на ногах, умытый и гладко выбритый, но глаза смотрели устало. Надеюсь, не из-за того, что он всю ночь убаюкивал меня? Его категорический отказ меня смутил, несмотря на всю нежность действий. Он же вел себя как ни в чем не бывало, так что я отмахнулась от обиды и побежала в душ и одеваться, жуя на ходу завтрак, чтобы успеть вовремя в аэропорт. Уилсон ушел в себя, я тоже задумалась, и когда мы добрались до Пемберли, то оба хотели побыть одни. Прошедшие сутки повисли над нами, как грозовое облако. Уилсон занес мою дорожную сумку в комнату и повернулся ко мне, прежде чем уйти.

– Блу. Знаю, что ты измучена, я сам как выжатый лимон, и это даже не у меня мир переворачивается снова и снова за эти несколько месяцев. Но тебе нужно дойти до конца. – В его голосе звучала просьба.

– Я знаю.

– Хочешь, я ей позвоню? Так тебе будет проще сделать следующий шаг.

– А это не будет слабостью?

Я очень хотела, чтобы позвонил он, но если потом он будет считать меня тряпкой, то лучше не надо.

– Нет, милая, это всего лишь делегирование. Когда нужно что-то сделать и при этом не сойти с ума.

– Тогда да. Пожалуйста. И я готова с ней встретиться, когда она скажет.

Оказалось, что Стелла Идальго была крепче меня, потому что она была готова встретиться хоть сию секунду. Так что мы с Уилсоном поехали на его «Субару» в Сент-Джордж, штат Юта, следующим же утром. Мы оба хорошо выспались, но каждый в своих кроватях… что меня немного беспокоило, в основном потому, что я не знала, как это понимать. Таких, как Уилсон, я не встречала. Он был джентльмен среди мейсонов и колби. А я не была леди. А вдруг ничего не получится?

– Расскажи, каково это? – попросила я, сконцентрировавшись на будущей встрече.

– Каково что? – уточнил он, не отрываясь от дороги.

– Впервые встретиться с твоими настоящими родителями. Что ты им сказал? Тиффа говорила, что ты поехал один. Конечно, ты гораздо храбрее меня. Я бы не смогла вот так, одна…

– То были совершенно другие обстоятельства, Блу. Даже не сомневайся в себе. Ты сильнее всех, кого я знаю, и это комплимент. Мне было восемнадцать, когда я встретился со своими биологическими родителями. Мама все это время общалась с ними, чтобы когда-нибудь я смог их увидеть. Она считала, что однажды это станет очень важно для меня. Папа был против. Он был уверен, что это необязательно и только отвлечет меня. Мне оставалась пара месяцев до выпускных экзаменов, и я зарылся в учебники, что, признаюсь, было для меня естественно. Мне удалось пройти четыре класса за два с половиной года, придерживаясь расписания, которое мы с отцом составили. Он всегда упорно шел к своей цели, как одержимый, и я считал, что настоящий мужчина должен вести себя именно так. Но в школе начались каникулы, и я места себе не находил, раздражался по любому поводу. По правде сказать, я был как бочонок с порохом, только и ждал, чтобы кто-то поднес фитиль. Так что я полетел в Англию и остановился у Элис. И нашел своих родителей, – закончил Уилсон так, будто в этом не было ничего особенного.

– Мы с мамой решили, что не скажем папе. И, как оказалось, зря. Но это уже другая история.

– Так как же прошла встреча? – напомнила я вопрос.

– Просто кошмар, – тут же отозвался он. – Поучительно, и вместе с тем… непонятно.

Что тут сказать, я не знала, поэтому просто ждала, следя за сменой эмоций на его лице. Он помолчал, вспоминая.

– Когда я встретился с отцом, сначала мне показалось, что он – тот еще тип, – задумчиво произнес Уилсон. – Но, поговорив с ним, походив вокруг, познакомившись с его друзьями, я понял, что это не так. Мы пошли в паб, куда он любит заходить после работы, «У Уолли», кажется. Его там все знали, даже любили. Берт – бобби.

– Бобби?

– Полицейский. Это так не вяжется с его характером, он невероятно общительный и своенравный. А я всегда считал, что все полицейские – крепкие и молчаливые ребята.

– Скорее, как твой папа?

– Да! Как Джон Уилсон. Одержимый, жесткий, серьезный. А Берт Уитли был полной противоположностью. Он говорил, что стал полицейским, потому что ему нравилось место, где он живет. Нравилось общаться с людьми, а когда он был мальчишкой, то всегда мечтал ездить на машине с мигалкой и сиренами. – Уилсон рассмеялся и покачал головой. – Так и сказал! Помню, я подумал, что за псих.

Он взглянул на меня, будто ждал, что я буду ругаться. А я просто ждала, что же дальше.

– Но я заметил и другое. Берт казался очень довольным жизнью. И с ним было очень весело. – Уилсон снова рассмеялся, но на этот раз как-то грустно. – В этом он тоже так отличался от моего отца. Джон Уилсон всегда был недоволен, очень редко я видел его счастливым, и находиться с ним рядом было по большей части тяжело.

Уилсон покачал головой и резко сменил тему.

– А маму зовут Дженни. Она никогда не была замужем за Бертом. Вышла за сантехника, Ганнера Вудроу. Сантехник Ганнер…

Уилсон так забавно это произнес, что я едва сдержала смешок. Сейчас я уже даже не замечала его акцент… почти.

– У них родилось пятеро детей, и их дом напоминал зоопарк. Я провел там всего пару часов, пока Ганнер не пришел с работы, а потом мы с Дженни выскользнули из дома. Попили чай там рядом, смогли поговорить без этих постоянно прыгающих вокруг обезьянок.

– Она тебе понравилась?

– Очень. Она чудесная. Любит книги и историю, часто цитирует стихи.

– Очень похоже на тебя.

Уилсон кивнул.

– У нас оказалось так много общего, это просто поразительно. Мы говорили обо всем. Она спрашивала меня о том, что обычно волнует всех мам: о чем я мечтаю, чего хочу, есть ли у меня девушка. Я сказал, что у меня нет времени на девушек. Что пока моей единственной любовью были история и книги. Мы поговорили про школу, она спросила, что я собираюсь делать дальше. Я пересказал свои планы на десять лет вперед, включая диплом, медицинский колледж, работу с отцом. Она явно ждала других карьерных предпочтений и потому спросила: «А как же любовь твоей жизни?»

– Она волновалась за твою личную жизнь? Тебе же было всего восемнадцать, – возразила я, почему-то до смешного довольная, что с этим у него все было не как у меня.

– Нет. Она говорила не о личной жизни. Она переживала за «любовь моей жизни», – повторил Уилсон. – История и книги.

– Вот как. – Теперь я поняла.

– После встречи с родителями я впервые задался этим вопросом. Неожиданно задумался, а хочу ли я быть доктором. И начал размышлять, а что же сделает меня счастливым. Подумал о мигалках и сиренах. – Он слегка улыбнулся краешком губ. – Подумал, как мне нравится делиться прочитанным со всеми, кто был готов слушать. На самом деле я доводил родителей и сестер до белого каления, бесконечно пересказывая какие-нибудь исторические события.

– Про святого Патрика?

– Про святого Патрика, Александра Великого, царя Леонида I, короля Артура, Наполеона Бонапарта… и про многих других.

– Профессия доктора потеряла свое очарование?

– Для меня в ней никогда не было очарования, и как только я это понял, сказал папе, что не собираюсь в медицинский. До самого выпуска я молчал, тихонька строя свои планы, пока он расписывал мое будущее по дням. А потом сказал, что хочу преподавать, когда-нибудь даже в университете. Сказал, что хочу писать, читать лекции и потом получить степень доктора исторических наук. Он выяснил, что я встречался со своими биологическими родителями, и винил их в этом. Ужасно злился на нас с мамой, мы ссорились, кричали друг на друга, я ушел, отца вызвали в больницу, и живым я его уже не увидел. Эту часть истории ты знаешь. – Уилсон тяжело вздохнул и провел рукой по волосам.

– Так ты это имел в виду, когда говорил, что встреча с родителями была ужасной… потому что она запустила цепь других событий?

– Нет. Хотя, наверное, можно было так понять. Это было ужасно, потому что я чувствовал себя невероятно потерянным, запутавшимся. Раньше я с таким не сталкивался, никогда. Сейчас скажешь, что у меня просто была беззаботная жизнь, да? – Он пожал плечами. – Я встретился с двумя людьми, которые как небо и земля отличались от тех, кто меня вырастил. Они не были хуже или лучше. Просто другие. И это не значит, что я преуменьшаю заслуги своих родителей. Они отлично справились, любили меня. Но мой мир пошатнулся. С одной стороны, я никак не мог взять в толк, почему Дженни и Берт не попробовали быть вместе ради меня. Неужели я так мало значил для них, что они просто передали меня богатому доктору и его жене и пошли каждый своей дорогой, бросив меня?

Я моргнула, зная, что упрек предназначался не мне. Но все равно почувствовала укол совести. Интересно, будет ли Мелоди задаваться этим вопросом, когда вырастет?

Уилсон продолжил:

– А с другой стороны, я вдруг понял, что не хочу заниматься тем, чем хотел раньше. Я хотел быть счастливым, и мне нужна была свобода, которой всегда недоставало. И я знал, что это значило выбрать совсем другую жизнь, не ту, какой я жил до этого.

– Как мне это знакомо…

– Да, знаю. – Уилсон встретился со мной взглядом, где читалось понимание и горячая нежность. Вот как он мог так смотреть, и даже не поцеловать за всю ночь?

– У меня оставалась еще неделя в Англии, и я уехал из Манчестера в Лондон. Элис никогда не опекала меня, как остальные. Она просто пожала плечами и сказала: «Развлекайся, смотри, чтобы тебя не убили, и не опоздай на самолет». Я встретился с ребятами из школы, но всю неделю пил, не просыхая, и занимался таким, что даже рассказывать стыдно.

– Например? – спросила я, наполовину в ужасе, наполовину в восторге оттого, что Уилсон все же не совсем святой.

– Мне очень нужен был хоть кто-то рядом. Я потерял девственность, но мало что помню. На этом не закончилось. Каждый ночь я менял клубы, девушек, и мне становилось все хуже и хуже. Я пытался восстановить душевное равновесие, занимаясь тем, что только уводило меня дальше в липкий туман. Понимаешь?

Я кивнула, точно зная, что он имел в виду. Блуждать в тумане… мне было знакомо.

– В конце концов приятель отвез меня назад в Манчестер. Погрузил в самолет, убедившись, что я спокойно улечу в Штаты. И следующие полгода я пытался прийти в себя, встать ровно, чтобы мир наконец перестал кружиться перед глазами. Во многом то, через что прошла ты, чему я сам был свидетелем, помогло и мне. Я гораздо лучше понимаю теперь и себя, и своих родителей, обе стороны.

Какое-то время мы ехали молча. А потом я все же решила узнать о том, что мучило меня с самого утра в Рино.

– Уилсон, а что случилось в Рино? То есть… я думала, что ты захочешь… я тебе не нравлюсь… физически?

Я будто пригласила капитана футбольной команды на выпускной, даже колени задрожали. Уилсон расхохотался. А я сжалась, мечтая провалиться сквозь сиденье, борясь с желанием закрыть лицо руками, чтобы скрыть разочарование. Должно быть, Уилсон заметил мое выражение лица, потому что в следующую секунду под визг тормозов мы остановились на обочине со включенной аварийной сигнализацией, нарушив пару правил дорожного движения. И тогда он повернулся ко мне, недоверчиво качая головой, будто не мог поверить, что я не поняла.

– Блу, если бы дело было только в физической привлекательности, мы бы так и сидели сейчас в Рино. В той же самой комнатенке в отеле, заказывали бы уборку номера…или, скорее, пиццу из ближайшего кафе. Но для меня в наших отношениях дело не в сексе. Ты это понимаешь?

Я покачала головой. Нет. Совсем не понимаю.

– Когда ты забралась ко мне в кровать, единственное, о чем я мог думать, это о том путешествии в Лондон, когда у меня было секса даже больше, чем мечтает любой подросток. И о том, как паршиво я себя чувствовал потом. Я не хотел, чтобы наш первый раз был для тебя таким же. Ты пережила серьезное эмоциональное потрясение в Рино, как и я в Лондоне, и ты нуждалась во мне. Но не в таком смысле. Когда-нибудь… и я очень надеюсь, что скоро – потому что еще одна такая ночь, и я просто сгорю, – ты захочешь меня, потому что любишь, а не от отчаяния, потерянности или оттого, что тебе страшно. Вот что мне нужно.

– Но, Уилсон, я правда люблю тебя, – не отступала я.

– И я люблю тебя… со всей страстностью, – ответил он, притягивая меня к себе, играя с прядью моих волос.

– «Гордость и предубеждение»?

– Как ты догадалась?

– Обожаю мистера Дарси.

Вместо ответа сам Дарси притянул меня к себе и поцеловал, показывая, как искренна и сильна его любовь.

Глава двадцать девятая

Правда

Пронесшийся мимо грузовик клаксоном высказал все, что о нас думает, «Субару» даже качнуло. Но если бы не он, мы бы очень, очень сильно опоздали на встречу с моей бабушкой. Так или иначе, после некоторых блужданий мы нашли дом Стеллы Идальго на окраине индейской резервации Шиввитс. Обычно надежный навигатор Уилсона работал с перебоями, то ли потому что мы были в резервации, то ли просто в штате Юта. В районе Сент-Джорджа я была только один раз со школьной экскурсией, но запомнила красные скалы, нависшие над резко обрывающимися плато, выделявшимися на фоне голубого неба, и пустынную местность. Такой суровый, негостеприимный, но в то же время необыкновенно красивый пейзаж, и я на миг задумалась, как же мои предки могли жить тут сотни лет, до современных благ цивилизации. Воды здесь мало, пищи, наверное, еще меньше, а что-либо вырастить почти невозможно.

Мы подъехали к дому Стеллы Идальго, заметив небольшое одноэтажное строение с белой обшивкой и красными ставнями с облупившейся краской. Домик был чистеньким, но без всяких украшений, в саду живописно разложили обломки пустынных скал, между ними росли древовидные юкки – их еще называют «дерево Джошуа». Снаружи было так тихо, что я слышала стук своего сердца, напоминающий старинный барабан. Дверь открылась даже прежде, чем мы дошли до ступенек.

Стелла Идальго оказалась хрупкой невысокой женщиной. Наверное, ей было около шестидесяти. Она обладала тем типом неувядающей красоты, когда любые оценки возраста невозможны. Да, в черных волосах серебрились пряди, но морщин не было. Она сделала простую прическу на косой пробор, с низким пучком. Ее медно-золотистая кожа ярко выделялась на фоне белой свободной рубашки и белых же брюк. Босоножки тоже были белыми, единственным пятном другого цвета оказались сережки с бирюзой, а также браслет и ожерелье с теми же камнями. Да, она умела преподнести себя, как уверенная в себе и в своей внешности женщина. Она пригласила нас войти слегка подрагивающей рукой – единственное, что выдало ее беспокойство.

– Полиция почти ничего не рассказала мне о вас.