Другая Блу Хармон Эми

Глава шестая

Павлин

Налетел ноябрь, солнце светило мягко и рассеянно. Жаркий воздух пустыни уже не обжигал, и осень стала долгожданной передышкой, хотя в Вегасе и Боулдер-Сити росли сплошные пальмы. Мейсон начал приезжать чаще, и пока мы неслись через пустыню на его мотоцикле, мне нравилось быть с ним. А вот когда поездка заканчивалась, равно как наша страсть и похоть, и мы лежали в кровати, тяжело дыша, вот тогда говорить было не о чем. Мне всегда хотелось побыстрее уйти или чтобы ушел он. Я никогда не притворялась, что люблю его или что мне от него что-то нужно. А ему, похоже, хватало и того, что я могла ему дать.

Поэтому появление в моей квартире брата Мейсона, Брэндона, стало для меня полной неожиданностью.

Мэнни и Грасиела сидели у меня, смотрели шоу «Американский идол». Мэнни был уверен, что он поет лучше, чем почти все участники, и доказывал это в рекламные паузы, стоя на диване с воображаемым микрофоном в руке.

Он пел неплохо, а нехватку таланта компенсировал личным обаянием. Обычно Грасиела была его самым преданным фанатом, но тем вечером она была какая-то дерганая, постоянно проверяла телефон и ходила взад-вперед по комнате. И вообще она в последнее время действовала мне на нервы.

Теперь она выпрямляла свои черные кудри, начала откидывать их за спину, а спереди разделяла так, что пряди закрывали левый глаз, как у меня. В самом начале учебного года она использовала только блеск для губ и пудру. Но и это изменилось: глаза теперь были жирно подведены черным карандашом, ресницы завиты и накрашены, а на веки нанесены тени темных тонов.

Ее джинсы и футболки стали в обтяжку, она даже нашла пару ботинок с гигантским каблуком тридцать пятого размера. Она весила едва ли сорок килограммов, у нее не было ни груди, ни бедер, а в этой одежде и макияже она будто на Хеллоуин вырядилась. Не сложно отгадать, кого она пыталась скопировать, но выглядело это смехотворно. И я впервые задумалась, а вдруг и я тоже смотрюсь смешно.

Когда в дверь позвонили, Грасиела подскочила с дивана, пискнув, будто за дверью ждал Джастин Бибер.

– Да что с ней такое происходит? – раздраженно проворчала я.

– Наверное, гормоны, – вздохнул Мэнни, будто знал о женских гормонах все.

– Ах, вот как? Поэтому она стала моей мини-копией? Из-за гормонов?

Я протопала к двери и рывком ее распахнула, думая, что это соседи, которых достало громогласное пение Мэнни, и они пришли жаловаться. На пороге стояли Брэндон и его приятели с одинаковыми ухмылками на лицах.

– Привет, Блу. – Брэндон неприятно улыбнулся, разглядывая мой топ и короткие хлопковые шортики, в которые я переоделась после работы. Его друзья также заинтересовались моей одеждой. Их я точно не ждала и на секунду потеряла дар речи.

– Э-э-э, привет, Брэндон. Что вы тут делаете?

Такое приветствие звучало отнюдь не гостеприимно, но парень шагнул через порог, будто я как раз его пригласила. Я опешила, отступив, и он по-хозяйски зашел в квартиру, Кори и Мэтт следом.

Они все устроились на диване и уставились в телевизор, будто собирались задержаться на какое-то время.

Мэнни радостно улыбался и здоровался, в восторге от того, что Брэндон Бейтс смотрел с ним его любимое шоу. Грасиела выскользнула из ванной, по стеночке проскользнула в комнату, как робкий щенок, и устроилась на ближайшем к Брэндону подлокотнике.

– Привет, Брэндон, – промурлыкала она, не отрывая от него взгляда и прерывисто дыша.

И тут я поняла, к чему было все это кокетство. Она знала, что они придут. О чем она думала? Что мы все куда-то пойдем? То, как она смотрела на него, не оставляло сомнений в ее чувствах. Но я также знала, что Грасиела его не интересовала. Слава богу. Вообще-то он делал определенные намеки мне несколько раз, флиртовал, и я задумалась, когда же Мейсон увидит в брате потенциальную угрозу.

– Ну, Блу? – произнес Брэндон через пару минут. – Я думал, может, мы с тобой прокатимся или еще что. Кори и Мэтт побудут няньками, если хочешь.

Мэнни возмущенно зафыркал при слове «няньки», а Кори удивленно поднял брови: это явно не входило в его планы.

– Брэндон! – предупреждающе окликнул его Мэтт.

– Брэндон! – вскрикнула Грасиела, будто он ее ударил. Потом посмотрела на меня с такой ненавистью, что я отшатнулась.

– Мэйсон знает, что ты здесь? – ровным тоном спросила я.

– Мейсон сказал, что у вас с ним все по договоренности, а не отношения, так что думаю, ему все равно.

Брэндон улыбнулся мне, будто я выиграла приз. Грасиела смотрела на меня в упор так, будто я украла ее суженого.

Пора отправлять всех по домам.

– Неужели? – проворковала я. – Что-то я не припомню, чтобы ты был частью этих договоренностей, так что, пожалуй, поездку пропущу. И, боже мой, сколько времени! Проклятье, моя тетя скоро придет! – Это было ложью, но он об этом знать не мог. – Вам, ребята, лучше уйти. – Я открыла дверь и посмотрела на них, выжидательно приподняв бровь. Мэтт и Кори послушно встали, но Брэндон выглядел уязвленным. Он очень медленно поднялся, и на секунду я подумала, что так все не закончится.

– Я провожу тебя, – нежно пропела Грасиела и встала вслед за ними.

В Мэнни наконец проснулся братский инстинкт, он резко вскочил и схватил сестру за руку.

– Пойдем, Грейси, нам тоже пора.

Девушка выдернула руку. Мэнни гневно сверкнул глазами и разразился яростной тирадой на испанском. Грасиела зашипела в ответ, как загнанная в угол кошка, но позволила себя увести.

– Я тебе напишу, хорошо? – крикнула она Брэндону, обернувшись.

Его дружки заржали, слушая еще один поток возмущений, который затих вместе с их шагами по лестнице. Наконец и троица вышла следом, и я вздохнула с облегчением.

Брэндон произнес что-то себе под нос, и ржание его дружков превратилось в фырканье и соответствующие намеки.

– Эй, Брэндон, – окликнула я. – Держись подальше от Грейси, пожалуйста.

– А меня не она интересует, – ответил он. – Дай знать, когда захочешь прокатиться.

Вместо ответа я захлопнула дверь.

– Жанна д’Арк родилась в 1412 году в бедной семье в маленькой деревушке на востоке Франции. Жили они в регионе, который опустошали постоянные конфликты. Через три года после ее рождения король Англии Генрих V вторгся во Францию и разбил французов при Аженкуре, и страна оказалась разделена.

Уилсон говорил, держа руки в карманах, серьезным взглядом окидывая класс.

– В сохранившихся документах Жанну д’Арк описывают как обычную «пастушку». Но для меня она – одна из самых невероятных исторических фигур. В тринадцать лет у нее начались видения религиозного характера. Она описала их: для нее видения были предупреждением людям, чтобы они были более набожными и добрыми, ходили в церковь. Довольно просто для видений. – Уилсон блеснул белозубой улыбкой, показывая, что на самом деле видения были совсем не простыми, да и вообще редкой штукой. – К шестнадцати годам видения изменились. Она начала получать конкретные инструкции «отправиться во Францию», так она и сделала. Жанне д’Арк было шестнадцать, когда она обратилась к сидящему в осаде дофину Карлу де Понтье, наследнику французского престола, и сказала, что бог послал ее к нему на помощь. Можете представить себе современную девушку, которая идет к президенту США и говорит, что ее послал ему на помощь сам бог? Полагаю, обращение Жанны к королю было не менее эффектно. То, что король согласился принять ее, уже поразительно. Вообще-то до этого ей дважды отказали. Но в конце концов Жанна смогла убедить Карла, что она – ответ на молитву дофина, в которой тот спрашивал бога, законный ли он наследник престола, и если нет, тогда молил послать страдания ему, а не его народу. Она сказала, что бог его услышал и что Карл – король по праву. Она написала письмо англичанам, в котором говорилось, что Царь Небесный и сын Святой Девы Марии Иисус Христос поддерживают притязания Карла на престол Франции и что они должны вернуться назад в Англию. Ей также передали командование армией и позволили вести солдат в бой. Семнадцатилетней девушке-крестьянке! – Уилсон оглядел класс и своих учеников, которым самим было лет по семнадцать. – Для тех, кто сражался против англичан, Жанна стала почти легендой. Люди трепетали перед ее мудростью, знаниями и духовностью. Благодаря ей им было за что сражаться и во что верить. За год армия во главе с Жанной д’Арк одержала победы при Орлеане, Пате и Труа. От английского владычества были освобождены и многие другие города, что позволило Карлу VII короноваться в июле 1429 года. Однако годом спустя Жанну захватили в плен и продали англичанам.

Англичане и французское духовенство решили предать ее суду за колдовство. Когда они хотели избавиться от какой-либо женщины в то время, ее просто называли ведьмой. Вы сами увидите, что во все века сильных женщин обвиняли именно в этом. Сначала судебный процесс был открытым, но ответы Жанны в собственную защиту были куда острее и разумнее, чем ее обвинители могли себе представить. Она даже завоевала поддержку и сочувствие слушателей. Ее обвинители не могли этого допустить, и процесс стал закрытым.

Разумеется, ее признали виновной, и она была приговорена к сожжению на костре. Считается, что когда ее привязали к столбу, она простила своих обвинителей и попросила молиться за нее. Многие англичане оплакивали ее, убежденные, что сожгли святую. Сохранилось немало записей о жизни Жанны д’Арк. И вот что особенно точно характеризует ее и ее убеждения. Она сказала: «Жизнь – это все, что у нас есть, и мы живем так, как считаем правильным. Но пожертвовать самим своим естеством и жить без веры – такая судьба ужаснее смерти».

В прошлый раз, когда вы работали над своей историей, вы писали о ложных убеждениях, уверенности, которая могла быть только мифом. Сегодня вы напишите об обратном. Что заставляет вас двигаться вперед? Какие убеждения определяют вас как личность?

«Жила-была одна птичка, маленький черный дрозд. Его вытолкнули из гнезда, никому не нужного птенца. Лишнего. Птичку увидел Ястреб, подхватил и унес с собой. Он приютил ее в своем гнезде, научил летать. Но однажды Ястреб не вернулся домой, и маленькая птичка снова осталась одна-одинешенька. Она хотела улететь. Но когда она подобралась к краю гнезда и посмотрела на небо, то поняла, какие маленькие у нее крылышки, какие слабенькие. А небо было таким огромным. И лететь было так далеко. Она почувствовала себя в ловушке. Она могла улететь, но куда?»

Выкидывать свою работу я перестала. Но ненавидела ее все больше и больше. «Я никто! А ты кто?» Воспоминания о том ужасном дне вернулись. О дне, когда я стала никем.

У меня не осталось сил, и я была совсем ребенком. В памяти будто черное облако поднялось. Думаю, я уснула тогда между раковиной и туалетом, потому что потом сразу увидела Донни. Он без малейших усилий вытащил меня из моего укромного местечка. Я вскрикнула, пнула его и протиснулась к двери. Пол был мокрый, и я поскользнулась, Донни тоже потерял равновесие, пытаясь уступить мне дорогу. Я побежала к своей комнате, он за мной. Ужас сдавил мне горло, и я не могла закричать. Я захлопнула дверь и закрыла ее, пытаясь быстро укрыться под кроватью, но она была слишком низкой, и голова не пролезала. Больше спрятаться было негде. Донни бился в дверь плечом. Я подбежала к комоду и вытащила большую футболку, которую сразу же надела, а потом схватила деревянную змейку, которая стояла сверху.

– Я просто хочу убедиться, что ты в порядке, – солгал Донни. Я видела его лицо, когда он смотрел на меня, и знала, что он врал. Дверь с грохотом ударилась о стену, и Донни появился в проеме. От шума я подскочила и уронила змею.

– Ты с ума сошла?! – заорал Донни. Он вытянул руки перед собой, будто загоняя в угол дикое животное. И медленно двинулся ко мне, держа ладони поднятыми кверху.

– Я поговорил с Шерил. Она сказала, что ты сегодня узнала плохие новости. С этим нелегко справиться. Я останусь с тобой, пока она не вернется домой, хорошо? Просто ложись в кровать. У тебя даже губы посинели.

Я нагнулась подобрать змею, придерживая футболку, чтобы мои голые бедра не выглядывали из-под нее. Гладкое дерево успокаивающе легло в руку. Донни остановился.

– Я не причиню тебе вреда, Блу. Просто хочу убедиться, что ты в порядке.

Я повернулась и побежала к кровати, прыгнула в нее и натянула одеяло до подбородка. Змею я цепко держала под одеялом. Донни подошел ближе, и я не сводила с него глаз. Вот он сел на краешек кровати, наклонился к моей прикроватной тумбочке и выключил свет. Я закричала. Лампа немедленно загорелась снова.

– Перестань! – гаркнул он.

– Оставь свет, – задыхаясь, проговорила я.

– Хорошо-хорошо, – торопливо произнес он. – Я просто посижу здесь, пока ты не заснешь.

Я повернулась к стене, спиной к Донни, зажмурилась и обняла длинную извивающуюся змею, которая уже нагрелась в моих руках. Дерево всегда было таким, теплым и гладким. Джимми говорил, это потому, что деревья когда-то были живыми существами. Я почувствовала прикосновение к волосам и напряглась, тут же открыв глаза.

– Когда я был маленьким, мама гладила меня, чтобы я уснул, – мягко произнес Донни. – Я бы мог погладить тебя, вот так.

Он провел рукой по моему плечу, потом осторожно коснулся моей спины, рисуя небольшие круги. Ощущения были приятными. Я молчала, сконцентрировавшись на кругах и руке, которая двигалась туда-сюда.

В конце концов я уснула под эти поглаживания, которыми Донни успокоил и утешил меня. А мне это было так нужно. Когда Шерил пришла домой, она разбудила нас обоих – Донни уснул в кресле у моей кровати. Шерил вытолкала его и заняла освободившееся место в кресле. Зажгла сигарету трясущимися руками.

– Донни сказал мне, что ты пыталась покончить с собой! Что тебе вообще взбрело в голову?

Я не отвечала. Я же не хотела умирать. Не совсем. Просто хотела еще раз увидеть Джимми.

– Я хотела снова увидеть папу.

Шерил смерила меня взглядом; ее губы все еще сжимали сигарету. Казалось, она размышляла над моими словами, взвешивала их так и эдак. Наконец она вздохнула и потушила окурок о лампу, рассыпав пепел по моей тумбочке.

– Ты ведь знаешь, что он не был твоим отцом, да? Хочу сказать, он был тебе как отец. Но он не был твоим родным отцом.

Я села на кровати и уставилась на нее, в этот момент ненавидя и презирая ее, думая, зачем она говорит такие ужасные вещи, особенно сегодня.

– Не смотри на меня так. Я говорю это не чтобы тебя задеть. Ты просто должна знать. Джимми сказал мне, что он остановился в закусочной у дороги в городке Рино. Там он продал несколько своих работ. Он сказал, что ты спала, свернувшись на скамейке у углового столика, и была немногим больше младенца. Ты ждала маму, которая играла на игровых автоматах. Сказал, что не знал, чья ты. Помнишь, каким он был, загорись на нем одежда, он и тогда бы на помощь не позвал. Вот и сидел там с тобой, поделился своим обедом. Сказал, что ты не плакала, не боялась его. Он прождал с тобой какое-то время, даже сделал тебе игрушку.

Шерил зажгла вторую сигарету и глубоко вдохнула дым, кивая в сторону моего комода.

– Вон она. Вон там.

Я затрясла головой, возражая, отрицая ее слова, отказываясь отдавать Джимми, а она собиралась забрать его у меня. Но она продолжала говорить, а я беспомощно слушала.

– Рассказал, что ты наблюдала за ним и проглотила всю картошку фри. Наконец твоя мать пришла. Джимми был уверен, что она разозлится на него, все-таки чужой человек – и сидит с ее ребенком. Но она скорее казалась удивленной, хоть и встревоженной.

Следующим утром он нашел тебя в своем пикапе. Ручка со стороны пассажирского сиденья сломалась, так что у него не получилось закрыть дверь накануне. А твоя мать смогла пробраться внутрь. Окна были приоткрыты, а ты лежала на переднем сиденье. К счастью, он нашел тебя ранним утром. По его словам, было очень жарко, и твоя мать поступила ужасно глупо, оставив тебя в машине, даже с приоткрытыми окнами. Может быть, она была под кайфом или пьяна. У тебя был рюкзачок, в нем немного одежды и куколка, которую он вырезал для тебя.

Он не знал, почему она оставила тебя. Может, решила, что он о тебе позаботится. Может, у нее больше никого не было и она не видела другого выхода. Но очевидно, что она последовала за ним и в какой-то момент оставила тебя там. Он вернулся к стоянке, туда, где впервые увидел вас обеих. Но ее там не оказалось, а задавать вопросы он побоялся, чтобы не привлекать к себе внимания.

Так что этот дурак оставил тебя у себя. А должен был бы в первую очередь пойти в полицию. Несколько дней спустя появились полицейские, стали расспрашивать управляющего. Он был другом Джимми, так что рассказал ему, что стряслось. Как выяснилось, они нашли тело женщины в местном мотеле. Распечатали листовки с ее фотографией из водительских прав и оставили одну управляющему. Ну, знаешь, что-то вроде: «Если вы что-то знаете, позвоните по этому номеру», которые полиция везде вешает. Это была твоя мать. Когда Джимми увидел фото, до смерти перепугался, уехал и забрал тебя с собой. Не знаю, почему он просто не оставил тебя там или не обратился в полицию. Просто уехал. Он не доверял полиции. Возможно, думал, что его обвинят в чем-то, чего он не совершал. Он даже не знал твоего имени. Ты просто твердила: «Блу, Блу, Блу». Так что так он тебя и назвал. Прилипчивое словечко, наверное.

Насколько я знаю, никто никогда не искал тебя. Ты же не была звездой рекламы. Три года назад, когда Джимми пропал, я думала, что мне конец. Я знала, что кто-нибудь поймет, что ты – не его дочь, и они посадят меня за то, что я не сдала его. Так что я просто сказала, что ты – его дочь, насколько мне известно. Они не слишком настаивали. У Джимми не было никаких записей, а ты говорила, что он – твой папа. Вот почему я тебя взяла. Я знала, что должна присматривать за тобой ради него и ради себя тоже. Да и ты вела себя хорошо. Надеюсь, и дальше будешь. Никаких больше фокусов, как сегодня. Мне только твоего трупа в квартире не хватало.

Следующие несколько месяцев Донни заглядывал к нам, когда Шерил была на работе. Он всегда был так мил со мной, всегда готов утешить. Немного ласки, прикосновений – как крошки для голодного птенца. В конце концов Шерил его бросила, может, почувствовала, что я ему уж слишком нравилась. У меня как камень с души свалился, когда я поняла, что его внимание было не совсем подобающим. Но я кое-чему научилась у него. Я поняла, что хорошенькую девочку захотят утешить. Приласкать, пусть и мимолетно, но мне хватит, чтобы прогнать одиночество, хоть и на краткий миг.

Жанна д’Арк сказала, что отказаться от самой себя и жить без веры – судьба хуже смерти. Три года я жила одной надеждой. Надеждой, что Джимми вернется за мной. В ту ночь надежда умерла, как и то, кем я себя считала. Не то чтобы я отказалась от себя, не совсем. Меня у меня оторвали. Маленькая черная птичка, которую подобрал Джимми, умерла медленной и мучительной смертью. Вместо нее появилась ослепительная синяя птица, громкий несносный павлин с красивыми перьями. Эта птица одевалась так, чтобы привлекать всеобщее внимание к своей красоте, и жаждала симпатии. Но это была только яркая цветастая маска.

Глава седьмая

По-королевски

Глория Оливарес, мама Мэнни и Грейси, почти никогда не бывала дома. Не потому, что она была плохой матерью или не любила своих детей. А потому, что должна была работать сутками, чтобы обеспечить их. Это была невысокая худенькая женщина, даже встань она на носочки, и то была не выше метра и пятидесяти сантиметров. День за днем она работала по восемнадцать часов в сутки, была горничной в том же отеле, где находилось казино Шерил, и еще убиралась в домах состоятельных жителей города. Не знаю, легально ли она работала в США и остался ли у нее кто-то в Мексике. Ее брат, Сэл, пару раз привозил мне дерево для работы, но брат с сестрой никогда не говорили об отце, и им точно никто не присылал деньги.

Глория заботилась о детях со всей ответственностью. Они всегда были в чистой одежде, умыты, накормлены и в тепле, но ей часто приходилось оставлять их одних, и с этим она ничего не могла поделать. Сейчас, когда они подросли, стало попроще, но Мэнни утверждал, что присматривает за Грейси с тех пор, как ему исполнилось пять. Может, поэтому он считал себя второй мамой своей младшей сестрички, хотя и был старше ее всего на два года. И, возможно, поэтому, когда Грейси так переменилась, он стал каким-то дерганым.

Грасиела была просто невыносимой и постоянно дерзила, и когда я принесла рождественский ужин, то обнаружила Мэнни ходящим туда-сюда, требующим, чтобы она вышла из своей комнаты. Бев дала мне всего по чуть-чуть с собой из кафе, и Мэнни был бы на седьмом небе, будь все в порядке. Но Грейси заявила, что она не голодна и что не будет «есть с той, кто спит со всеми подряд». Грасиела вела себя со мной попросту отвратительно с тех пор, как Брэндон заявился ко мне домой месяц назад. К сожалению, чем безразличнее становился Брэндон, тем быстрее росла агрессивность и решительность Грейси.

Я пожала плечами, пожелала Мэнни счастливого Рождества и отправилась назад к себе. Его сестра могла не хотеть «есть с той, кто спит со всеми подряд», но очень даже не прочь была проехаться домой на моей машине, так как тогда она видела Брэндона на парковке. И она по-прежнему старательно копировала мою прическу, макияж, даже то, как я закатывала рукава и застегивала рубашки. То есть обедать с такой, как я, она не хотела, а вот выглядеть так же – пожалуйста… Мне очень не хватало прежней милой Грейси, и если это наваждение у нее не пройдет в ближайшее время, ее брат точно сойдет с ума, а меня все окончательно достанет.

– Королева Елизавета I была дочерью короля. Короля Генриха VIII, если быть точным. Звучит неплохо, а? Быть принцессой. Богатство, власть, лесть. Превосходно, не так ли? Но помните поговорку – «никогда не суди книгу по обложке»? Я ее немного изменю. Никогда не суди исторические события по так называемым фактам. Сними блестящую обложку, и вот перед тобой настоящая история. Матерью Елизаветы была Анна Болейн. Кто-то что-то знает о ней? – Уилсон оглядел море лиц, обращенных к нему, но все молчали.

– Анна Болейн была сестрой Мэри, любовницы короля, по крайней мере одной из них. Но Анна хотела большего и была уверена, что добьется своего. Она плела заговоры, составляла схемы и приложила весь свой ум и хитрость, чтобы заинтересовать и удержать Генриха. Семь лет король пытался добиться развода со своей супругой, чтобы жениться на Анне. Как ей это удалось? Как она сумела не только сохранить интерес монарха, но и сделать так, что он готов был горы свернуть ради нее? Ее ведь не считали красавицей. В то время стандартами красоты были светлые волосы, голубые глаза, нежная кожа, – как у ее сестры Мэри. Так как же у нее получилось? – Уилсон ненадолго замолчал, чтобы добиться нужного эффекта. – Она морила его голодом!

Класс рассмеялся, поняв намек.

– В конце концов, когда Генрих не смог добиться согласия духовенства на развод, он разорвал все отношения с католической церковью и все равно женился на Анне. Какой скандал! Церковь тогда обладала огромной властью, даже над королем.

– О-о-о, – вздохнули девушки.

– Как романтично, – протянула Крисси, строя глазки Уилсону.

– О да, страшно романтично. Кажется, идеальная история любви… пока не знаешь, что три года спустя после свадьбы ее обвинили в колдовстве, инцесте, богохульстве и заговоре против короля. И обезглавили.

– Отрубили голову?! Как грубо! – с негодованием, чуть ли не с гневом воскликнула Крисси.

– Ей не удалось родить королю наследника мужского пола, – продолжил Уилсон. – Она родила Елизавету, но это не считалось. Кто-то говорил, что у Анны было слишком много власти. Мы знаем, что глупой ее не назовешь. Но ее дискредитировали и уничтожили, и ее супруг-король позволил этому случиться.

– Очевидно, есть ему больше не хотелось, – язвительно заметила я.

У Уилсона порозовели уши, что меня очень порадовало.

– Очевидно, – сухо произнес он, ничем не выдав своей неловкости. – Это возвращает нас к началу. Все не так, как нам кажется. Что скрывается под поверхностью, кроме очевидных фактов? Теперь подумайте о своей жизни…

Я «отключила» голос Уилсона из сознания и легла на парту, закрывшись волосами. Понятно было, к чему он ведет. Наши истории. Зачем он это делает? Какой смысл? Я лежала щекой на парте, пока Уилсон не закончил свою лекцию, и вместо его мягкого, как подтаявшее масло, акцента зашуршала бумага и заскрипели карандаши.

– Блу?

Я не пошевелилась.

– Ты не заболела?

– Нет, – проворчала я, садясь ровно и откидывая волосы с лица. Я прожигала его взглядом, даже когда взяла протянутую мне работу. Он будто хотел что-то сказать, но передумал и отступил к своему столу. Я смотрела ему вслед, жалея, что не отказалась выполнять задание. Я не могла. Мой жалкий маленький абзац текста выглядел так, будто по мятой бумаге стучал клювом цыпленок. Цыпленок. Вот кто я была. Цыпленок, клюющий пустую землю, который пищит и топорщит перышки, чтобы казаться сильным и никого к себе не подпускать.

«Жила-была одна птичка, маленький черный дрозд. Его вытолкнули из гнезда, никому не нужного птенца. Лишнего. Птичку увидел Ястреб, подхватил и унес с собой. Он приютил ее в своем гнезде, научил летать. Но однажды Ястреб не вернулся домой, и маленькая птичка снова осталась одна-одинешенька. Она хотела улететь. Но когда она подобралась к краю гнезда и посмотрела на небо, то поняла, какие маленькие у нее крылышки, какие слабенькие. А небо было таким огромным. И лететь было так далеко. Она почувствовала себя в ловушке. Она могла улететь, но куда?»

Я добавила новые строки и остановилась, постукивая карандашом по бумаге, сыпя новые крошки для цыпленка. Может, вот какая правда скрывалась внутри. Мне было страшно. Ужасно страшно, что моя история закончится плохо. Как жизнь бедной Анны Болейн. Она плела интриги, продумывала планы и стала королевой, а потом ее выбросили за ненадобностью. Опять это слово. Жизнь, которую она так тщательно выстраивала, отобрали у нее одним махом, а мужчина, обещавший ее любить, бросил на произвол судьбы.

Я никогда не считала себя цыпленком. В своих мечтах я была лебедем, прекрасной птицей, которой все восхищаются. Птицей, которая показала, что все вокруг ошибались на ее счет. Я как-то спросила Джимми, почему его назвали в честь птицы. Джимми привык к моим вопросам. Он говорил, что я была жизнерадостным ребенком и совсем не переживала из-за отсутствия матери. Не плакала и не жаловалась, постоянно болтала, так что он, почти всю свою жизнь проживший один и почти ни с кем не общавшийся, чуть не сошел с ума. Он никогда не выходил из себя, но мог просто отказаться отвечать, и тогда я болтала сама с собой.

Но в тот день Джимми охотно согласился рассказать мне сказку. Он объяснил, что ястребов считают защитниками, они олицетворяют силу, и что именно поэтому он всегда гордился своей фамилией. Он сказал, что у разных индейских племен существуют свои версии одних и тех же легенд о животных, но его любимой была история племени Арапахо о девочке, которая забралась на небо.

Девочку звали Сапана, она была красивой и доброй и любила всех птиц в лесу. Однажды Сапана собирала ветки для растопки и увидела ястреба, лежащего у подножия дерева. Из его груди торчала большая игла дикобраза. Девочка успокоила его и вытащила иглу, а затем подкинула ястреба в воздух. В следующий миг девочка увидела большого дикобраза у ствола высокого тополя. «Так это был ты, злобное создание! Ты ранил ту несчастную птицу», – она хотела схватить противного дикобраза и вырвать его иголки, чтобы он больше не ранил ни одной птички.

Сапана погналась за ним, но дикобраз был шустрым и забрался на дерево. Девочка полезла за ним, но никак не могла его догнать. Дикобраз забирался все выше и выше, а дерево тянулось и тянулось ввысь. Неожиданно Сапана увидела плоскую гладкую поверхность над собой. Она сияла и переливалась, а когда девочка потянулась дотронуться до нее, то поняла, что попала на небо. И вот она уже стояла на полянке в круге из вигвамов. Дерево исчезло, а дикобраз превратился в уродливого старика. Сапана испугалась и повернулась, чтобы убежать, но как попасть домой, не представляла. Старик-дикобраз сказал: «Я наблюдал за тобой. Ты очень красивая и много трудишься. А мы много трудимся тут на небе. Ты будешь моей женой». Сапана не хотела быть женой старика-дикобраза, но не знала, как ей быть. Она попала в ловушку.

Сапана скучала по зелено-коричневым краскам леса и мечтала вернуться домой. Каждый день старик приносил ей шкуры буйволов, которые нужно было отскоблить, потянуть и сшить из них одежду. А если она не выделывала шкуры, то копала репу. Старик-дикобраз сказал ей не копать слишком глубоко, но однажды девочка замечталась о своем домике в лесу и не следила, как глубоко копает. И когда она вытащила большущую репу, то увидела льющийся из ямы свет. Она заглянула туда и увидела зеленые клочки земли далеко внизу. Теперь она знала, как вернуться домой! А чтобы старик-дикобраз не увидел, что она нашла дорогу домой, она закатила огромную репу обратно в яму.

Каждый день Сапана собирала остатки сухожилий от шкур буйволов и связывала их вместе. В конце концов она сплела достаточно длинную веревку, чтобы спуститься на землю. Привязав один конец к ближайшему дереву, она выкатила репку из земли. Бросила веревку вниз и начала спускаться сквозь облака. Зеленые клочки становились все ближе и ближе, но она еще была так далеко. Вдруг она почувствовала, как кто-то дергает веревку, и увидела старика-дикобраза, чье лицо выглядывало прямо из неба. «Вернись назад, или я развяжу веревку, и ты упадешь», – проревел он. Но Сапана не собиралась возвращаться. Тут веревка ослабла, и в следующий миг она уже падала вниз. А потом кто-то подхватил ее, и она оказалась на спине огромного ястреба. Это был тот самый ястреб, которому Сапана помогла в лесу в тот день, когда погналась за дикобразом. Он опустил ее на землю. Семья Сапаны была очень счастлива, что она вернулась. С тех пор они оставляли кусочки мяса для ястреба и других хищных птиц в знак благодарности за спасение и возвращение Сапаны.

– Ты как тот ястреб, который спас Сапану! – пропищала я, в полном восторге от сказки. – Как жаль, что меня зовут не Сапана! Тогда я была бы Сапана Экохок!

Джимми улыбнулся мне, но как-то грустно, и пробормотал:

– Иногда я чувствую себя скорее стариком-дикобразом, а не ястребом.

Я не поняла, что он имел в виду, и громко рассмеялась его шутке.

– Айкас у нас старик-дикобраз! – Я указала на ленивого лохматого пса. Айкас поднял голову и посмотрел на меня, будто понимая, что я говорю. Он фыркнул и отвернулся, явно обиженный сравнением. Мы оба тогда рассмеялись, и беседа вскоре забылась.

«Жила-была одна птичка, маленький черный дрозд. Его вытолкнули из гнезда, никому не нужного птенца. Лишнего. Птичку увидел Ястреб, подхватил и унес с собой. Он приютил ее в своем гнезде, научил летать. Но однажды Ястреб не вернулся домой, и маленькая птичка снова осталась одна-одинешенька. Она хотела улететь. Но когда она подобралась к краю гнезда и посмотрела на небо, то поняла, какие маленькие у нее крылышки, какие слабенькие. А небо было таким огромным. И лететь было так далеко. Она почувствовала себя в ловушке. Птичка могла улететь, но куда? Она боялась… потому что знала, что она – не ястреб».

– Джимми?

В трейлере было темно, и я прислушалась, стараясь уловить спокойное дыхание Джимми. Дождь лил с такой силой, что, казалось, он был повсюду, и маленький трейлер покачивало от ветра и потоков воды.

– Джимми? – громче позвала я.

– Что? – В этот раз он откликнулся сразу, будто тоже лежал в темноте и прислушивался.

– А я похожа на маму?

Джимми снова не ответил, и я задумалась, а будет ли он мне что-то рассказывать вот так, среди ночи.

– У нее были такие же темные волосы, как у тебя, – наконец произнес он едва слышно. – И она напомнила мне кого-то, кого я когда-то знал.

И все, больше ни слова. А я так и ждала в темноте, не скажет ли он еще хоть что-то.

– И это все? – нетерпеливо позвала я, поняв, что иначе не дождусь.

– Ты не очень похожа на нее, – вздохнул он. – Она была больше похожа на меня.

– Чего? – такого ответа я не ожидала совсем.

– Она была как я, индианкой, – проворчал он. – Черные волосы, глаза, медная кожа, гораздо темнее твоей.

– Она была из пауни?

– Я не знаю, к какому племени принадлежала твоя мама.

– Но я-то все равно пауни? – не унималась я. – Потому что ты пауни?

Джимми тяжело вздохнул. Мне было невдомек, что ему неловко мне это все объяснять. И я не поняла, что он пытался мне сказать.

Джимми вздохнул:

– Засыпай.

Глава восьмая

Сталь

Когда раздался первый выстрел, я подумала, что где-то рядом взорвались петарды в честь Нового года. Я вздрогнула, но мне и в голову не пришло испугаться. На парковке вокруг дома было светло как днем в любое время суток: жители запускали самодельные ракеты из пластиковых бутылок и вращающиеся фейерверки, а детишки бегали туда-сюда с бенгальскими огнями, так что к звукам я почти привыкла. Захлопнув шкафчик, я направилась на седьмой урок, когда раздался еще один выстрел.

А потом послышались вопли, кричали, что у кого-то ружье. Я завернула за угол, направляясь к классу мистера Уилсона, и увидела Мэнни: его рука была поднята вверх, как у статуи Свободы, а факелом было ружье. Он стрелял в потолок, уверенно двигаясь в сторону класса, требуя сказать, где находится Брэндон Бейтс. Ужас обрушился на меня, как поезд с отказавшими тормозами. Я уронила книги и побежала за Мэнни, крича ему вслед.

– Мэнни! Мэнни, остановись!

Он даже головы не повернул. Просто шел и стрелял. Три выстрела. Четвертый. Он вошел в класс Уилсона и закрыл за собой дверь. Прозвучал еще один выстрел. Я вбежала в комнату пару секунд спустя, готовясь к худшему. Мистер Уилсон стоял напротив Мэнни, протянув к нему руку. Дуло ружья смотрело ему в лоб, а Мэнни кричал, чтобы ему сказали, где Брэндон. Ученики плакали и прятались под партами по несколько человек. Ни крови, ни тел, ни каких-либо признаков Брэндона Бейтса я не заметила. Это осознание придало мне сил. Я стояла за спиной Мэнни и лицом к Уилсону, и хотя он не отводил взгляда от нацеленного на него ружья, знаком велел мне уйти. В ответ я двинулась к нему, обходя Мэнни по широкой дуге, чтобы не напугать, говоря как можно мягче.

– Мэнни. Ты же не хочешь ранить Уилсона. Он тебе нравится, помнишь? Ты сказал, что он – лучший учитель, которого ты знаешь.

Мэнни дико покосился на меня и снова перевел взгляд на Уилсона. Он тяжело дышал и сильно вспотел, трясущимися руками сжимая свое оружие. Я боялась, как бы он случайно не нажал на курок. На таком расстоянии и он бы не промазал.

– Блу, не подходи! Он защищает Брэндона! Всем лечь на пол! – провизжал он, размахивая ружьем из стороны в сторону. – Я снесу ему голову, к-к-клянусь. – Он начал заикаться, а слова так не вязались с его юным голосом, что я почти рассмеялась. Но это было не смешно. И не могло быть смешным.

Я подходила все ближе, и Уилсон яростно замотал головой, пытаясь остановить меня. Но я двигалась к нему. Мои ноги будто весили тонну каждая, и я не чувствовала рук. Страх почти полностью парализовал меня. Но боялась я не Мэнни. Я ужасно боялась за него.

– Мэнни, солнышко… Отдай ружье. Никто из нас не защищает Брэндона. – Я посмотрела на прячущихся студентов, молясь, чтобы его в этой комнате не оказалось. Некоторые студенты подняли головы, тоже высматривая виновника происходящего, но все молчали.

– Его тут нет, Мэнни, – спокойно произнес Уилсон, словно очередную лекцию читал. – И я защищаю не его. А тебя, ты это понимаешь? Ты нужен своей сестре. А если ты убьешь Брэндона или кого-нибудь еще, тебя посадят в тюрьму на очень долгий срок.

– Но ей всего четырнадцать! А он всем отправил то фото! А ведь она думала, что нравится ему. Он сказал ей прислать ему пару фотографий, а затем разослал их всем! Она пыталась покончить с собой, а теперь я собираюсь убить его!

Он наклонился, чтобы проверить учеников под партами, уверенный в том, что Брэндон все же прячется тут.

– Он ответит за это, Мэнни, – успокаивающе произнесла я, находясь теперь на расстоянии вытянутой руки от него. Уилсон дотянулся до меня и схватил за плечо, притягивая к себе. Он попытался отодвинуть меня к себе за спину, но я вывернулась из его хватки и встала между ним и Мэнни. Я знала, что в меня Мэнни не выстрелит. Он снова навел ружье на Уилсона, но теперь там стояла я.

– Там есть и твое фото, Блу! Ты это знала? Гэбби показала мне сегодня утром. Вся ч-ч-ертова ш-школа видела т-тебя! – произнес Мэнни, снова заикаясь, его лицо выглядело искореженной маской.

Меня будто током ударило, горло сжалось от унижения, которое поползло по телу как змеиный яд, но я заверила себя, что это не может быть правдой. Я не опускала протянутую руку, надеясь, что Мэнни сдастся и отдаст мне оружие.

– В таком случае, разве это не Блу должна стоять тут с ружьем? – тихо возразил Уилсон.

Мэнни выглядел явно обескураженным. Потом посмотрел на меня, а я пошевелила пальцами, показывая, что он должен отдать ружье мне. Похоже, Уилсону удалось его отвлечь и заставить задуматься.

А потом он рассмеялся. Это был просто легкий всхлип, но звук эхом прокатился по комнате, как еще один выстрел. Я уже собиралась прикрыть голову руками, но всхлип перерос в фырканье, которое затем превратилось в настоящий смех, а потом перешло в рыдания.

В один миг Мэнни растерял всю свою уверенность, его рука опустилась, и ружье едва держалось в разжавшихся пальцах. Разом поникнув, он позволил рыданиям взять верх над собой. Уилсон обошел меня и обнял его, притягивая к себе, а я схватила ружье. Мэнни выпустил оружие без возражений, захлебываясь слезами, и я осторожно отступила, делая шаг в несколько секунд. Но когда оружие наконец оказалось у меня в руках, я понятия не имела, что с ним делать. Класть его на пол я не хотела, а отдать Уилсону не могла. Он обеими руками крепко обнимал моего безутешного друга, как мне показалось, не столько чтобы успокоить, сколько чтобы удержать, но Мэнни об этом знать было необязательно.

– Ты знаешь, как разряжать ружье? – тихо окликнул меня Уилсон.

Я кивнула. Джимми научил меня. Я быстро извлекла пули, а Уилсон обратился к классу: многие уже начали вылезать из-под парт и вставать.

– Ребята, я прошу всех спокойно выйти из класса. Идите, не бегите. Когда вы выйдете из холла, не останавливайтесь. Выходите из школы. Думаю, к нам уже едут. Все должно быть в порядке. Блу, останься здесь. Ты не можешь выйти отсюда с оружием, а я не могу забрать его у тебя прямо сейчас. Мы подождем, пока не приедет помощь.

Я поняла, что под помощью он имел в виду полицию, но не хотел встревожить Мэнни, который уже выплакался и мелко дрожал в руках Уилсона.

Мои одноклассники пробрались к двери, распахнули ее и вырвались в холл. Там было тихо и пусто, как и всегда во время уроков. Но я знала, что учителя пытались защитить детей как могли, и на самом деле все сейчас сбились в кучки за закрытыми дверями, плакали и молились, чтобы больше не было выстрелов, умоляли о помощи, звонили в службу спасения. Или все побежали к выходу, когда Мэнни начал стрелять в потолок. А может, там уже спецназ бежал по лестнице, в эту самую секунду. Что я знала точно, так это что, как только приедет полиция, моего друга уведут отсюда в наручниках и он больше сюда не вернется. Никогда.

– Блу, положи ружье на мой стол. Тебя не должны увидеть с оружием в руках, – велел Уилсон, возвращая меня в уже опустевший класс, где я так и стояла, замерев, не зная, что делать.

Вернувшись и встретившись с ним взглядом, я увидела в его глазах ужас осознания. Как будто сейчас, когда опасность миновала, он заново проигрывал у себя в голове все произошедшее, вместе с дополнительными материалами и кровавыми сценами, вырезанными цензурой. И только я удивилась, чего это меня саму не трясет, как ноги подкосились, и я, пошатнувшись, схватилась за парту и с трудом опустилась на стул.

А потом в комнату ворвались полицейские, выкрикивая приказы и задавая вопросы, Уилсон быстро и по порядку ответил на все, показал на оружие и описал все, что произошло в классе. Нас с Уилсоном отпихнули в сторону, Мэнни окружили, заковали в наручники и вывели из школы. А потом я почувствовала руки Уилсона на своих плечах, обнимающие крепко-крепко, и прижалась к нему в ответ. Его рубашка была мокрой от слез Мэнни, под щекой захлебывалось ритмом сердце. Его запах, аромат душистого мыла и перечной мяты, соединялся с острым запахом страха, и несколько минут ни один из нас не мог вымолвить ни слова. Когда он наконец заговорил, голос был хриплым от переполнявших его чувств.

– Ты что, глухая? – возмутился он, губами касаясь моих волос. Он говорил отрывисто, и акцент стал более заметным. – У тебя вообще отсутствует инстинкт самосохранения?! Почему, во имя Господа, ты не спряталась, как все остальные ученики с половиной мозга?

Я цеплялась за него, дрожа. Адреналин, позволявший мне держаться, уже выветрился.

– Он мой друг. А друзья не позволяют друзьям… стрелять… в других друзей, – попыталась усмехнуться я, но голос дрожал, несмотря на браваду. Уилсон рассмеялся, почти естественно и с облегчением в голосе. Я засмеялась вместе с ним, потому что мы смотрели смерти в лицо и остались живы, а еще потому, что я не хотела плакать.

Мы с Уилсоном отвечали на вопросы вместе, а потом нас допрашивали по отдельности, как и каждого, кто находился в классе и в холле с той минуты, когда Мэнни зашел в школу. Не сомневаюсь, что его тоже допрашивали очень тщательно, хотя ходили слухи, что он ни на что не реагирует и за ним постоянно наблюдают, чтобы он не покончил с собой. Позже я узнала, что когда наш класс выбежал с урока истории через главные двери средней школы, крича, что Мэнни обезоружили, спецназ уже вызвали, а «Скорая помощь» и служба спасения успели подъехать к школе. В эту самую минуту прибыла полиция и вбежала в здание. От первого выстрела в лампочку до ареста прошло всего пятнадцать минут. А ощущалось как вечность. Все говорили, что мы с Уилсоном – герои: повсюду в школе были установлены камеры, а на национальном телевидении вышел репортаж о стрельбе в школе, окончившейся без кровопролития. Меня похвалил сам директор Бэкстед, что, я уверена, было немного странно для нас обоих. Те несколько раз, что он вызывал меня к себе в кабинет, были отнюдь не из-за героического поведения, если не сказать хуже. Журналисты не давали нам с Уилсоном прохода несколько недель, но я не хотела ни с кем говорить о Мэнни и отказывалась давать интервью. Я просто хотела вернуть своего друга. А из-за полиции и всей этой шумихи я могла думать только о Джимми и о том, как потеряла дорогого мне человека. Мне показалось, что я видела офицера Боулса, того, кто вытащил меня из машины где-то полжизни назад. Он говорил с группой родителей, когда я вышла из школы в тот ужасный день. Я убедила себя, что это не мог быть он. Да и что с того, если и он? Мне нечего было ему сказать.

Прошел месяц с тех пор, как Мэнни вошел в класс Уилсона с ружьем. И целый месяц этот кошмар длился и длился, без остановки. Месяц глубокого отчаянья и несчастья для семьи Оливарес. Мэнни освободили после одного из слушаний, и Глория подхватила детей и уехала. Не знаю, куда они отправились и увижу ли я их снова. Кошмарный месяц. Так что я позвонила Мейсону. Со мной всегда так было. Никаких свиданий и встреч, только секс.

А Мейсон рад, как всегда. Мне он нравился внешне, нравилось это ощущение, когда мы были вместе. Но не более. В чем-то он меня даже раздражал. Я не докапывалась до сути своей неприязни и сомневалась, стоит ли вообще об этом думать. Так что когда я увидела его после школы, ждущего меня у своего «Харли-Дэвидсона», мускулистые руки в татуировках скрещены на груди, я бросила свой пикап на парковке и вскочила к нему за спину. Перекинула сумочку через плечо, обхватила его за талию, и мы помчались прочь от школы. Мейсон любил гонять на мотоцикле, а этот январский полдень был холодным, но пронизанным безжалостным солнцем, которое бывает только в пустыне. Мы ехали около часа, доехали до дамбы Гувера и повернули назад, когда зима провозгласила наступление вечера, выталкивая солнце с горизонта, которое не особенно-то и боролось. Я не завязала волосы в хвост, и ветер спутал их, превратив в кучу черных узелков, которые швырял мне в лицо, сразу как наказание и прощение. К чему я, похоже, и стремилась.

Мейсон жил над гаражом родителей, в квартире, куда можно было попасть по узкой лестнице, заканчивающейся невразумительным пролетом. Мы забрались наверх, с горящими от ветра щеками, колотящимся сердцем, оживленные морозным воздухом. Я не стала ждать нежных разговоров или прелюдий. Никогда не ждала. Мы упали на его смятую кровать, так и не произнеся ни слова, и я отключила и растревоженное сердце, и беспокойные мысли. Сумерки сменились ночью. Еще одна бессмысленная смена времени суток, еще одна попытка найти себя, потеряв.

Несколько часов спустя я проснулась, а рядом уже никого не было. Сквозь тонкие, словно бумажные стены, отделявшие комнату и ванную от остальной квартиры, доносились голоса и музыка. Я оделась, влезла в джинсы, которые терпеть не могла, но продолжала носить изо дня в день. Мне ужасно хотелось есть, и я надеялась, что Мейсон и кто там был у него в гостях заказали пиццу, и я смогу утащить кусочек. Волосы сбились в колтун, глаза обведены черными кругами туши, так что пришлось провести двадцать минут в ванной, чтобы у нагрянувших гостей не было повода для непристойных замечаний.

Закончив приводить себя в порядок и по привычке выключив свет, я направилась к выходу. Осторожно обошла кровать, стараясь не наступить на разбросанную одежду и обувь. Выключатель в спальне был у двери, но ванна находилась в другом конце комнаты, так что дойти через весь этот кавардак на высоких каблуках было той еще задачкой. Я добралась до двери, откуда пахло чем-то горячим и сырным, и уже нащупывала ручку, когда услышала голос Мейсона.

– Как дела, братишка?

С той памятной стрельбы я не виделась и не говорила с Брэндоном Бейтсом. Да я и не хотела. Его даже не было в школе в тот день, но я все равно винила его и только его в том, что случилось. Замерев у двери, голодная и нерешительная, я прислушивалась к голосам.

– Эй, Брэндон! С кем-то встречался в последнее время? – это был Колби, самый неприятный из дружков Мейсона. Он был мерзким, злым и глупым. Тройная угроза. И, судя по голосу, он был пьян, что еще хуже. Всеми силами я старалась его избегать. Похоже, сегодня не получится.

– Нет, но еще не вечер, – пошутил Брэндон. Как всегда дружелюбен и очарователен.

– Мейсон сказал, у тебя есть фото той маленькой сеньориты в телефоне, – небрежно бросил Колби. – Они их не конфисковали, а?

И хотя, по общему мнению, Грасиела отправила свои фото в обнаженном виде Брэндону, в их распространении и в домогательстве обвинили Колби. Ходили слухи, что его родители всеми правдами и неправдами добивались его оправдания. Но все знали, что он натворил.

– Заткнись, ты, придурок, – рявкнул Мейсон, но в его голосе не хватало резкости, и я вздохнула, уже зная, что будет дальше. Мне придется идти пешком за своим пикапом, который так и стоял у школы. Они с Колби, похоже, не угомонятся до утра. Куча алкоголя и бесконечное шоу про бои без правил.

– А что? Я видел у тебя то фото Блу! У этой девчонки тело что надо, я знаю, о чем говорю! Не то что у какой-нибудь четырнадцатилетки, – фыркнул Колби.

Мое сердце ухнуло вниз и со скрежетом замерло.

Мейсон выругался, затем уронил что-то, и слова потерялись за шумом драки. Что-то разбилось, мат летел вперемешку с предметами.

– Она же в другой комнате, чертов идиот! – выплюнул Мейсон, а Колби с Брэндоном рассмеялись, очевидно ничуть не обеспокоенные тем, что я могу услышать, как они обсуждают мое тело, или что Мейсон сделал фото данного тела без моего согласия.

– Я тоже видел фотку! – смеялся Брэндон. – Вся школа видела. Вообще-то, мне кажется, та мексиканочка увидела ее на моем телефоне. Было довольно просто убедить ее, что все классные девчонки присылают мне свои фотки.

– Заткнись, – прошипел Мейсон, и его было слышно не хуже, чем смех остальных. – Какого дьявола вы делали в моем телефоне? Блу даже не знает, что я ее сфотографировал!