Четыре после полуночи Кинг Стивен

ГЛАВА 14

Касл-рокский «Супераптечный магазин Ла Вердье» никак не укладывался в категорию аптечных магазинов. Иначе говоря, аптечным он был в последнюю очередь. Словно кто-то перед самым открытием вспомнил, что в названии есть-таки слово «аптечный». Видимо, менеджеры компании, открывая очередной магазин «Ла Вердье», просто поленились чуть изменить вывеску, чтобы она более точно соответствовала предлагаемому набору товаров и звучала как «Супермагазин Ла Вердье». А потом кто-то из ответственных лиц отложил открытие на день или два, чтобы установить в магазине рецептурный прилавок размером с телефонную будку, найдя ему место в самом дальнем и темном углу, до которого добредет лишь самый любопытный из покупателей.

Так что «Супераптечный магазин Ла Вердье» больше смахивал на обычную «центовку».[30] В Касл-Роке последней настоящей «центовкой» был «Магазин Бена Франклина», длинный зал с паркетным полом и свисающими с потолка шарами-люстрами. Он закрылся в 1978 году, уступив место салону видеоигр и видеофильмов, в котором по вторникам проводился «День взрослых», когда в один из залов не допускались покупатели моложе двадцати лет.

В «Ла Вердье» продавалось все то же, что и в прежнем «Бене Франклине», только товары купались в ярком свете флуоресцентных ламп, отражая его своими сверкающими обертками. «Купи меня! — казалось, кричал каждый товар. — Купи меня, или ты можешь умереть! Или может умереть твоя жена! Или твои дети! Или твой лучший друг! Возможно, все сразу! Почему? Откуда мне знать? Я — безмозглый товар, лежащий на полке „Ла Вердье“! Но ты чувствуешь, что это так? Ты знаешь, что так и будет! Поэтому купи меня, и все будет в порядке. Так ПОКУПАЙ! НЕМЕДЛЕННО!»

В одной секции продавалась галантерея, в двух — средства первой помощи и патентованные лекарства, не требующие рецепта врача, еще в одной — видео— и аудиокассеты, как пустые, так и с записями. На длинной полке стояли журналы и книги в мягкой обложке. У одного кассового аппарата покупателя ждал прилавок с зажигалками, у второго — с часами. Третий прилавок прятался в темном углу, где скучал фармацевт. Сладости и игрушки продавались в отдельной секции, за исключением периода от Дня всех святых[31] до Рождества, когда и первые, и вторые отвоевывали у остальных товаров еще два отдела. А в эту осень прямо перед входной дверью, можно сказать, на самом видном месте, в «Супераптечном магазине Ла Вердье» появился еще один красочно украшенный прилавок с ярким, привлекающим взгляды названием «ОСЕННИЙ ФОТОФЕСТИВАЛЬ». Возможно, появление этой секции указывало на наличие «иного мира», о существовании которого Кевин Дэлевен даже не догадывался, а Попа Меррилла мир этот интересовал только в одном аспекте: можно на нем заработать деньги или нет.

Стенд украшали осенние листья, а среди них в ярком свете купались фотоаппараты «Кодак» и полароидные камеры, в том числе и «Солнце-660». Нашлось место и для сопутствующих товаров: чехлов, альбомов, пленок, автономных электрических вспышек. Венчала это все старомодная тренога, напоминающая смертоносные машины марсиан из классического романа «Война миров» Герберта Уэллса. На треноге висела табличка с приятной вестью для покупателей: на этой неделе все полароидные камеры и сопутствующие им товары продаются со значительной скидкой.

В половине девятого утра, через полчаса после открытия «Ла Вердье», единственным покупателем в магазине был Поп Меррилл. Таблички о скидке он даже не заметил, а прямиком прошествовал к единственному открытому прилавку, на который Молли Дархэм как раз выкладывала часы.

«Ага, вот и Старина Глазастик пожаловал», — подумала она и скорчила гримаску. Попу удавалось устраивать целое представление из покупки трубочного табака «Принц Альберт». Старик всегда подходил к ее кассе, даже если приходилось выстоять очередь. Молли думала, что это очень даже его устраивало. Обычно оплата одной покупки занимала максимум тридцать секунд, но когда дело касалось Глазастика, Молли радовалась, если он отходил от кассы через три минуты.

Деньги он хранил в потертом кожаном кошельке, закрепленном на поясе цепочкой. Доставал кошелек, не отрывая взгляда от Молли, можно сказать, разогреваясь, потом открывал его. Наверху у него лежали бумажные деньги, купюры грязные, затертые, такие в руки брать не хотелось, под ними позвякивала мелочь. Поп вытаскивал один доллар, потом толстыми пальцами прижимал остальные бумажки к стенке кошелька (он никогда не доставал два доллара, зачем лишать себя удовольствия?) и начинал выуживать из глубины монеты. В кошелек он даже не смотрел, предоставляя отбор монет пальцам.

Глаза занимались другим делом. Они ползали по ее буферам, животу, бедрам, вновь возвращались к буферам. Никогда не поднимались до лица, даже до рта, хотя именно рот чаще всего привлекает мужчин. Попа Меррилла привлекало другое: ее тело. Когда же он наконец набирал нужную сумму (Молли казалось, что на это уходила целая вечность) и покидал магазин, у нее возникало неодолимое желание принять душ.

Вот и теперь, увидев Попа Меррилла, она вся подобралась, готовясь к очередной экзекуции. «Ничего страшного, — успокаивала себя Молли, — он всего лишь смотрит на меня. Пора бы к этому привыкнуть. На меня все время таращатся». Все так, но не совсем. Потому что Поп Меррилл очень уж отличался от мужчин, которые не отказывали себе в удовольствии полюбоваться ее роскошными формами. И не только тем, что Поп был стариком. Его взгляд, казалось, имел вес. Он давил, а глаза Попа буквально ощупывали ее тело, каждую выпуклость, каждую ложбинку. При встрече с Глазастиком Молли сожалела, что не ходит на работу в монашеском одеянии. Или в броне.

Но она помнила любимую фразу матери: «Чего нельзя избежать, то приходится терпеть, милая Молли». Так что, пока кто-то не придумал способа взвешивать взгляды, чтобы запретить наиболее похотливые, и пока Поп Меррилл не сдох, чем доставил бы немалое удовольствие многим жителям Касл-Рока, Молли не оставалось ничего другого, как мириться с неизбежным.

Правда, в тот день ее ждал приятный сюрприз. Во взгляде Попа она не увидела никаких чувств. Собственно, он смотрел не на Молли, а сквозь нее. Молли показалось, что Поп весь в своих мыслях и ему сейчас ни до чего. А мысли эти были далеко-далеко.

— Могу я вам чем-нибудь помочь, мистер Меррилл? — спросила Молли, а ноги уже несли ее к полке с табаком.

С Мерриллом все следовало делать быстро, потому что, поворачиваясь к нему спиной, девушка чувствовала, как липкий взгляд торопливо ощупывает ее ягодицы, потом пробегает по ногам и вновь принимается за прежнее занятие, чтобы все успеть до того, как Молли повернется к нему лицом.

— Да, — ровным, бесстрастным голосом ответил он, словно обращался к банкомату; сегодня девушка не вызывала у него ни малейшего интереса, и Молли это более чем устраивало. — Я бы хотел… — Тут он произнес слово, которое Молли не поняла.

Слово, которое она никогда не слышала. Какой-то невообразимый набор звуков. Вроде бы он сказал «тойфилмакко». Такого товара у них точно не было. Может, он назвал какое-то новое лекарство?

— Простите, мистер Меррилл?

— Пленку, — ясно и отчетливо произнес он.

Тут Молли решила, что он и в первый раз произнес именно это слово, просто ее уши услышали не пойми что.

— Какую пленку желаете?

— Для полароидной камеры, — ответил Поп. — Две кассеты.

Продавщица, конечно, не могла знать, что происходит, но у нее не осталось ни малейшего сомнения, что старичок, у которого самые грязные мысли во всем Касл-Роке, сегодня явно не в себе. Взгляд его плавал, а голос… почему-то голос напомнил Молли ее пятилетнюю племянницу Эллен, но она никак не могла уловить связи.

— Для какой модели, мистер Меррилл? Пожалуй, спросила она резковато, но Поп Меррилл ничего не замечал. Поп Меррилл потерялся в далеком далеке. Смотрел не на нее, а на полку с сигаретами за левым плечом Молли. Наконец последовал ответ. Слова он будто выплевывал:

— Для полароидной камеры «Солнце». Модель 660.

Тут до нее дошло, откуда эти мысли об Эллен. В тот самый момент, когда Молли сказала ему, что должна взять кассеты с выставочного стенда. У племянницы был большой мягкий плюшевый медведь-панда, которого она, по причинам, ведомым только ей или какой-либо другой маленькой девочке, назвала Полетт. Где-то внутри Полетт стояло электронное устройство с чипом памяти, в котором хранились четыре сотни коротких простых предложений вроде «Мне нравится обниматься, а тебе?» или «Хочу, чтобы ты никогда не уходила». Стоило надавить Полетт повыше пушистого пупка, как после паузы раздавалась одна из этих коротких фраз; слова произносились отрывисто, будто выплевывались, отстраненным, лишенным эмоций голосом, тон которого резко контрастировал со смыслом произносимого.

Молли постоянно ждала от Полетт какого-то подвоха. Всякий раз, когда Эллен надавливала кулачком на мягкий живот медведя, ей казалось, что сейчас медвежонок удивит всех (за исключением тети Молли из Касл-Рока), сказав, что он действительно думает, например: «Этой ночью, после того, как вы уснете, я вас задушу», — или что-нибудь попроще, вроде: «У меня есть нож».

В то утро Меррилл говорил как плюшевый медведь. И пустым взглядом ничем не отличался от него. Молли всегда думала, что хуже похотливого взгляда этого старика ничего быть не могло. Как выяснилось, могло.

Молли направилась к выставочному стенду, впервые не ощущая ягодицами липкого, ощупывающего взгляда, и постаралась как можно быстрее найти то, о чем просил Поп Меррилл. Она нисколько не сомневалась, что смотрит старик куда угодно, только не на нее. Тут Молли не ошиблась. Когда она взяла кассеты (скинув пару листьев с одной из них) и пошла к прилавку. Поп по-прежнему смотрел на стойку с сигаретами, вроде бы внимательно изучая ассортимент. Но через секунду или две Молли поняла, что он смотрит, но ничего не видит. Глаза его наполняла божественная пустота.

«Пожалуйста, скорее уйди отсюда, — мысленно взмолилась Молли, — пожалуйста, возьми эти кассеты и уйди. Пожалуйста».

Если бы Поп прикоснулся к ней с такой пустотой в глазах, Молли бы закричала. Точно бы закричала. И почему магазин так пуст? Почему нет других покупателей? Она бы предпочла шерифа Пэнгборна, но, раз он вроде бы обручился, сошел бы и кто угодно. Молли предполагала, что мистер Константин, фармацевт, где-то в магазине, но рецептурный прилавок находился в доброй четверти мили от нее. Она знала, что рецептурный прилавок не может находиться так далеко, тут она сильно загнула, но мистер Константин ничем не смог бы ей помочь, пожелай старик Поп Меррилл прикоснуться к ней. А если мистер Константин пошел в кафетерий «Нэн» выпить чашечку кофе с мистером Китоном, помощником члена городского управления? Если случается что-то из ряда вон выходящее, почему оно должно случиться в тот самый момент, когда ты одна?

«У него не все в порядке с головой», — подумала Молли и тут же услышала свой наигранно-веселый голос:

— Вот ваши кассеты, мистер Меррилл. Она положила кассеты на прилавок и невольно подалась налево, под защиту кассового аппарата; ей стало чуть легче.

Из брючного кармана Поп Меррилл выудил свой затертый, многое повидавший кошелек, и ее негнущиеся пальцы отбили на кассовом аппарате совсем не ту сумму, которую следовало получить. Правда, со второго раза удалось пробить правильно.

Поп Меррилл уже протягивал ей две десятки. Она говорила себе, что десятки эти просто помялись и истерлись, что они, возможно, не такие старые, хотя и выглядели старыми. На том, правда, бег ее мыслей не остановился. Внутренний голос забубнил, что десятки не просто мятые, они мятые и склизкие. И старыми их назвать нельзя, эпитет «старые» к ним совсем не подходит. Для этих денежных знаков не годился даже термин «древние». Это были доисторические десятки, отпечатанные до того, как родился Христос, до того, как построили Стоунхедж, до того, как первый низколобый, без шеи, неандерталец вылез из пещеры. Десятки эти принадлежали к тому времени, когда Господь Бог еще был ребенком.

Молли не хотела прикасаться к ним.

Но ей не оставалось ничего другого, как прикоснуться.

Покупатель ждал сдачи.

Невероятным усилием воли она заставила себя взять купюры, как можно быстрее затолкала их в ящичек выдвижной панели кассового аппарата, зацепилась ногтем, но даже не заметила пронзительной боли: ей было не до того. «Правда, вести себя как девочка-подросток перед первой менструацией тоже непростительно», — сказала себе Молли.

Теперь она стремилась как можно быстрее набрать сдачу, но, даже вытаскивая другие купюры, она не могла забыть, какие ощущения вызвали у нее две десятки этого Меррилла. Они буквально кишели микробами, которые, казалось, шевелились под подушечками его пальцев. Миллиардами микробов, огромных микробов, видимых невооруженным глазом, и все они хотели переползти на ее кожу, заразить ее неведомыми миру болезнями.

Но покупатель ждал сдачи.

Молли попыталась сконцентрироваться на сдаче, сжала губы так, что они побелели. Четыре долларовые бумажки не хотели, просто не желали вылезать из-под валика, который удерживал их в ящичке. Теперь надо добавить к ним десятицентовик, но… Господи, в кассе ни одного десятицентовика! Да что же это такое происходит, черт побери! Почему она так долго обслуживает этого странного старика, и именно в то утро, когда он, впервые в истории, хочет побыстрее уйти из магазина?

Наконец Молли выудила пятицентовую монету, всем своим существом чувствуя его молчаливое присутствие (она опасалась, что, подняв голову, увидит Меррилла совсем рядом с собой, перегнувшегося через прилавок), потом три по центу, четыре, пять… но последняя выскользнула из ее пальцев и упала в ящичек к четвертакам, и Молли пришлось вновь охотиться за ней похолодевшими, онемевшими пальцами. Пятый цент тоже едва не выпал из дрожащих пальцев, она почувствовала пот на шее и на узкой полоске кожи между носом и верхней губой. И вот, крепко сжимая монеты в кулаке и надеясь на то, что старик не протянет руку, что ей не придется прикасаться к его сухой, чешуйчатой коже, но предчувствуя, что протянет, Молли подняла глаза и натянула на лицо радостную «лавердьевскую» улыбку, от которой едва не лопнули окаменевшие мышцы. Девушка старалась убедить себя, что ничего страшного все равно не произойдет: Поп возьмет сдачу и уйдет. Но внутренний голос твердил другое, и мысленным взором она внезапно увидела, как эта сухая рука, скорее похожая на лапу птицы, хватает не сдачу, а ее руку. Молли гнала от себя эти образы, не желала их видеть, но…

Когда она наконец подняла голову, улыбка исчезла со скоростью курьерского поезда.

В магазине, кроме нее, никого не было.

Поп ушел.

Ушел, пока она уговаривала себя и набирала сдачу.

Молли начала бить мелкая дрожь. Если и требовалось доказательство того, что старик не в себе, то более убедительного она и представить себе не могла. Такое не оставило бы сомнений даже у самого закоренелого скептика. Впервые на ее памяти (и на памяти всего городка, она могла бы на это поспорить и наверняка выиграла бы) Поп Меррилл, который отказывался дать официанту чаевые даже в тех редких случаях, когда обедал в ресторане, ушел с покупкой, не дождавшись сдачи.

Пальцы Молли разжались, четыре долларовые купюры, пятицентовик и пять монет по одному центу упали на стеклянный прилавок. Молли не хотела прикасаться к этим деньгам.

Но более всего не хотела вновь увидеть Попа Меррилла.

ГЛАВА 15

Пустота в глазах Попа сохранилась и после того, как он покинул «Ла Вердье». Оставалась и когда он пересекал тротуар с кассетами в руке. Пустота исчезла, уступив место тревожной настороженности, лишь когда он ступил в ливневую канаву и… замер. Одной ногой на тротуаре, другой — среди окурков и пакетиков из-под чипсов. Поп, которого Молли видела в магазине, уступил место другому Попу, которого Молли также никогда не видела, но которого прекрасно знали те, кого старик без труда обводил вокруг пальца. Не Меррилл-сладострастник и не Меррилл-робот, а Меррилл — хитрый и коварный зверь. И этот Меррилл такой свой образ предпочитал не демонстрировать публично. Поп полагал, что нет нужды всем знать, каков он на самом деле, каково его истинное «я».

Однако в то утро хозяин «Империи изобилия» потерял контроль над собой, да и улица пустовала, так что его никто не видел. А перед тем, кому бы он попался навстречу, предстал бы не Меррилл — философ точной механики, и даже не Меррилл — ловкий торговец. Случайный прохожий увидел бы душу Меррилла. Внешне Поп в тот момент очень уж напоминал голодного бездомного пса, пробравшегося в сарай, где забивают кур, и замершего, навострив уши, чуть склонив голову, оскалив клыки: услышал какой-то звук в доме фермера и думает о ружье с двумя широкими дырами, образующими цифру восемь. Пес, конечно, не знает, что есть цифра восемь, но может предугадать, откуда исходит угроза, на то ему и даны инстинкты.

На другой стороне улицы Поп видел желтоватый фасад «Империи изобилия», чуть в стороне от пустующего здания, в котором раньше находилась «Деревенская прачечная», кафетерия «Нэн», магазина готового платья, в котором хозяйничала правнучка Эвви Чалмерс, Полли (о ней мы поговорим в другой раз).

Стоянки для автомобилей перед каждым из магазинов пустовали… Однако на одну как раз сейчас въезжал «форд». Поп узнал этот автомобиль. В утренней тишине далеко разносился шум работающего двигателя. Затем двигатель заглох, вспыхнули и погасли тормозные огни. Поп вытащил ногу из сливной канавы и попятился к магазину «Ла Вердье». Остановился у самого угла — все тот же пес, настороженно прислушивающийся к каждому звуку, трезво оценивающий, веет от этого звука смертью или нет.

Дэлевены вышли из машины и направились к «Империи изобилия». Старший нетерпеливо заколотил в дверь. Удары донеслись до Попа так же отчетливо, как и шум работающего двигателя. Последовала пауза, Дэлевены прислушались, затем удары вновь посыпались на дверь. Не требовалось большого ума, чтобы понять, что Джон кипит от ярости.

Они знают, подумал Поп. Каким-то образом они узнали. Чертовски хорошо, что я разбил эту чертову камеру.

Он постоял не шевелясь, лишь глаза обшаривали улицу, потом обогнул угол аптечного магазина и скрылся в проулке между «Ла Вердье» и соседствующим с ним банком. Двигался он быстро и уверенно, словно скинул лет пятьдесят.

В это утро, решил Поп, целесообразнее добираться до дома по задворкам.

ГЛАВА 16

Не получив ответа, Джон Дэлевен в третий раз принялся барабанить в дверь, да так, что жалобно задребезжали стекла. Даже отшиб себе руку, и боль заставила Джона почувствовать, насколько же он зол. Гнев этот его не удивил. Если Меррилл сделал то, о чем говорил Кевин, а отец чувствовал, что сын не ошибся, то у Джона Дэлевена были все основания так злиться. Удивило его другое: до этого момента он и не подозревал, что так разгневан. Похоже, я не так уж хорошо себя знаю, как считал. И мысль эта немного успокоила его. Джон даже чуть улыбнулся.

А вот Кевин не улыбался. Его тревога росла. — Вариантов немного. — Мистер Дэлевен повернулся к сыну. — Или Меррилл ушел по делам, или сидит наверху и не отвечает, или понял, что мы обо всем догадались, и удрал с камерой. — Помолчал, а затем рассмеялся. — Впрочем, есть и четвертый вариант. Может, он умер во сне.

— Не умер. — Кевин прижался носом к грязной, пыльной стеклянной панели двери.

Лучше б он никогда не открывал эту дверь! Мальчик заслонил ладонями глаза так, чтобы солнечный свет не мешал видеть то…

— Посмотри!

Мистер Дэлевен так же прижался носом к стеклу. Они стояли бок о бок, спиной к улице, вглядываясь в полумрак «Империи изобилия».

— Что ж, — вырвалось наконец у мистера Дэлевена. — Если он и удрал, то все свое дерьмо оставил…

— Да… но я не про это. Ты ее увидел?

— Увидел что?

— Висит на крюке. Рядом со шкафом, на котором часы.

Мгновение спустя мистер Дэлевен ее разглядел: полароидную камеру, свисающую на ремне с крюка. Ему даже показалось, что он видит дырку сбоку, но, возможно, это лишь почудилось.

Но нет, ему не почудилось.

Улыбка Джона растаяла, как только он осознал, что чувствует то же, что и Кевин: давящую неотвратимость того, что должно свершиться, четкое ощущение того, что этот вроде бы простой, но очень опасный механизм по-прежнему работает… и в отличие от многих часов Попа работает без сбоя.

— Ты думаешь, Меррилл сидит наверху и ждет, пока мы уйдем? — вслух спросил мистер Дэлевен самого себя.

Замок на двери выглядел новым и дорогим, но он готов поставить последний доллар на то, что от хорошего удара замок вылетит из старого дерева. Не зря же говорят: замок хорош только в крепкой двери. Но люди об этом редко задумываются.

Кевин повернулся к отцу. Выражение его лица потрясло Джона Дэлевена. Он подумал: «Интересно, как часто у отца появляется возможность увидеть, каким будет его сын, когда вырастет? Не всегда, конечно, лицо мальчика будет таким напряженным, таким вымученным. Господи, как я на это надеюсь!

Но оно будет выглядеть именно так. Боже мой, в какого симпатичного парня он вырастет!»

На мгновение Джон забыл о настоящем, но только на мгновение. Если и оторвался от реальности, то никогда не забывал, что она здесь, никуда не делась.

— Что будем делать, папа? — прохрипел Кевин. — Что?

— Ты хочешь вломиться в магазин? Я не возражаю.

— Еще нет. Может, мы сможем обойтись без этого. Не думаю, что Меррилл в магазине… но он где-то неподалеку.

Ты же не можешь этого знать, подумал мистер Дэлевен. Не можешь даже предугадать.

Но его сын знал, и почему-то отец верил ему. Какая-то связь установилась между Попом и Кевином. Какая-то? Чушь собачья. Отец прекрасно понимал, что это за связь. Их связывала чертова полароидная камера, висевшая на крюке. И чем дольше она работала, чем дольше вертелись невидимые ему шестерни, тем меньше это нравилось мистеру Дэлевену.

Надо разбить камеру, думал он. Надо скорее разбить камеру.

— Ты уверен, Кев?

— Давай зайдем со двора. Попробуем ту дверь.

— Там ворота. Он их запирает.

— Может, мы сможем перелезть через забор.

— Попробуем, — кивнул мистер Дэлевен и поспешил за сыном в проулок, спрашивая себя при этом: «А не сошел ли я с ума?».

Ворота открылись от легкого толчка. Так уж получилось, что Поп забыл их запереть. Мистеру Дэлевену не очень-то хотелось лезть через забор, тем более свалиться с него и что-нибудь сломать, но открытые ворота его тоже не порадовали. Тем не менее они вошли во двор Попа, заваленный не пойми чем, не говоря уже об опавших листьях.

Дэлевены оказались у колоды для колки дров как раз в тот момент, когда Поп выходил на Тутовую улицу, в квартале к западу. Он намеревался дойти до здания и участка, принадлежащих лесозаготовительной компании Уолфа Джоу. Хотя грузовики для перевозки опилок уже катили по дорогам западного Мэна, а на лесопилках давно визжали пилы, в конторе первый человек появлялся ровно в девять утра, то есть через пятнадцать минут. Сзади участок лесозаготовительной компании огораживал высокий забор. За забором находился двор «Империи изобилия». Ключ у Попа от запертых ворот был.

Кевин уставился на колоду. Мистер Дэлевен проследил за взглядом сына, и его брови удивленно взлетели вверх. Он открыл рот, дабы спросить, а что все это значит, но закрыл, не произнеся ни слова. Потому как и без Кевина сообразил, что к чему. Мистер Дэлевен уже понимал: творится нечто более чем странное (не хотелось говорить сверхъестественное), и Поп прямым образом во всем этом замешан. Мистер Дэлевен понял еще одно: импульсивные поступки в данной ситуации могут привести к необратимым последствиям. Которых очень хотелось избежать.

Сначала Джону показалось, что он смотрит на остатки полароидной камеры. Разумеется, это подбросил глазам его разум, стремящийся найти рациональное объяснение. Но то, что лежало на колоде и рядом с ней, никоим образом не напоминало полароидную камеру. Все эти шестерни, оси, пружинки скорее были от часов. Тут мистер Дэлевен увидел мертвую мультфильмовскую птичку и догадался, что это было. Хотел уже узнать у Кевина, зачем Поп притащил во двор часы с кукушкой, положил на колоду для колки дров и разнес вдребезги ударом кувалды, но немного подумал и решил не спрашивать. Тем более что ответ становился ясен. Мистеру Дэлевену он не нравился: какой-то безумный получался ответ…

Часы с кукушкой надо куда-то вешать. Этого требовали маятниковый рычаг и противовесы. И куда вешают часы с кукушкой? Естественно, на крюк.

Торчащий из стены крюк.

Такой вот крюк, на котором сейчас висела полароидная камера Кевина.

Вот теперь мистер Дэлевен заговорил. И слова его словно донеслись издалека:

— Что с ним происходит, Кевин? Он сошел с ума?

— Не сошел, — ответил Кевин, не отрывая глаз от разбитых часов, и голос мальчика тоже пришел откуда-то со стороны. — Его свели с ума. Это сделала камера.

— Мы должны ее разбить — воскликнул мистер Дэлевен; слова эти зазвучали в его ушах прежде, чем сорвались с языка.

— Рано, — покачал головой Кевин. — Сначала мы должны пойти в аптечный магазин. У них распродажа.

— Распродажа чего? — спросил мистер Дэлевен. Сын коснулся его руки. Кевин стоял, подняв голову, словно принюхивающийся олень. В этот момент мальчик казался не просто красивым — божественным, напоминая молодого поэта в час его смерти.

— Что такое? — встревоженно спросил мистер Дэлевен.

— Ты ничего не слышал? — Настороженность уступила место сомнению.

— Машину на улице, — ответил мистер Дэлевен. «На сколько я старше сына? — неожиданно подумал он. — На двадцать пять лет? Господи, не пора ли мне вспомнить о том, что я взрослый?» Неординарность ситуации давила на Джона.

Он чувствовал, что зрелостью тут не возьмешь, но предложить ничего не мог.

— Других звуков точно не было, папа?

— Нет. Кевин, ты очень уж нервничаешь. Возьми себя в руки, а не то… — («Что — не то?» Но Джон знал, что хотел добавить, и невесело рассмеялся). — А не то мы убежим, как два перепуганных кролика.

Кевин задумчиво посмотрел на отца, словно пробудился от глубокого сна, точнее, вышел из транса, и кивнул.

— Пошли отсюда.

— Кевин, но зачем? Что ты задумал? Он, может быть, наверху, просто не хочет выходить к…

— Я скажу тебе, когда мы выберемся отсюда. Пошли. — Мальчик буквально тащил отца со двора Попа, а затем и с проулка, ведущего к улице.

— Кевин, ты хочешь оторвать мне руку? — спросил мистер Дэлевен, когда они вернулись на тротуар.

— Он точно там был, — объяснил Кевин. — Прятался. Ждал, пока мы уйдем. Я почувствовал его присутствие.

— Он там… — Мистер Дэлевен остановился, потом снова зашагал. — Хорошо, он там был. Допустим, он был в магазине. Может, нам вернуться и взять его в оборот? — Отец помолчал и, смирившись с тем, что сразу они не вернутся, добавил:

— Где он был?

— С другой стороны забора. — Взгляд Кевина плавал, и отцу это совсем не нравилось. — Меррилл уже побывал там. Получил то, что хотел. Нам надо поторопиться.

Кевин собрался перейти на другую сторону улицы, где располагался магазин «Ла Вердье». Мистер Дэлевен схватил его, как кондуктор «зайца», пытающегося прошмыгнуть в вагон без билета.

— Кевин, что ты такое говоришь? Вот тут Кевин все и сказал. Посмотрел на отца и сказал.

— Пойдем, папа. Пожалуйста. Речь идет о моей жизни. — В его глазах застыла мольба. — Пес уже рядом. Мы не можем просто ворваться в дом и разбить камеру. Уже поздно. Пожалуйста, не останавливай меня. Пожалуйста, не буди меня. Речь идет о моей жизни.

Мистер Дэлевен хотел предпринять еще одну попытку, чтобы устоять перед всем этим безумием, но… сдался.

— Пошли! — Он снова схватил сына за локоть и увлек к аптечному магазину. — Сделаем то, что ты считаешь необходимым… Времени нам хватит?

— Я в этом не уверен, — ответил Кевин и с неохотой добавил:

— Боюсь, что нет.

ГЛАВА 17

Поп ждал за деревянным забором, подглядывая за Дэлевенами через замочную скважину. Пачку табака он засунул в задний карман, чтобы пальцам ничто не мешало сжиматься и разжиматься, сжиматься и разжиматься.

Вы на моей территории, лихорадочно стучало в виски. Попу более всего хотелось добраться до этих Дэлевенов, растоптать, убить. Вы на моей территории, черт побери, вы на моей территории!

Конечно, следовало призвать закон и обрушить его на головы этих негодяев. Вот что следовало сделать. И Меррилл бы это непременно сделал, если бы они не стояли над обломками камеры, которую мальчик должен был собственноручно уничтожить две недели назад. Поп полагал, что и в этой ситуации удалось бы призвать их к порядку, но в то же время старик хорошо знал, как относятся к нему в этом городе. Пэнгборн, Китон, все остальные.

Шваль — вот что о нем думали в Касл-Роке. Шваль. До тех пор, пока сами не загоняли себя в угол и им не требовалось по-быстрому занять деньги. Тогда они ищи ко мне.

Пальцы сжимались и разжимались, сжимались и разжимались.

Дэлевены разговаривали, но Поп их не слушал. Он весь кипел от ярости. Внутренний голос без устали твердил: Они на моей территории, и я ничего не могу с этим поделать! Они на моей территории, и я ничего не могу с этим поделать! Будь они прокляты! Будь прокляты!

Наконец Дэлевены ушли. Как только Поп услышал скрип старых ворот, он сунул ключ в замок и отомкнул его. Проскользнул во двор, миновал дверь черного хода и побежал, как молодой, прижимая руку к правому бедру, словно в этом месте ему досаждала боль. Но ничего не болело. Просто Поп боялся, что у него из кармана выпадут ключи или кошелек, которые и подхватят затаившиеся Дэлевены. Попа не удивило бы, если бы отец и сын спрятались в засаде, поджидая его. «Если имеешь дело с подонками, то надо ожидать от них поведения подонков», — в бешенстве думал он.

Поп вытащил ключи из кармана, они звякнули. Поп — его лицо перекосилось от страха — взглянул через плечо, не высунулась ли откуда глупая физиономия Кевина. Но нет, никто ниоткуда не высунулся. Пока.

Он нашел нужный ключ, вставил в замок, повернул. Дверь в магазин открылась, Поп переступил порог, тут же закрыл ее за собой да еще задвинул засов. Облегченно вздохнул и прошел в свою «Империю изобилия». Тут он чувствовал себя как дома. Мог бы пройти этими узкими коридорами хоть во сне… тот факт, что и ходил, на какое-то время исчез из его памяти, как и многое другое.

Маленькое грязное окошко смотрело на узкий проулок, по которому прошли Дэлевены, чтобы попасть на его территорию. Сквозь немытые стекла виднелась и часть улицы.

Поп пробрался к окну между стопок никому не нужных старых журналов. Увидел спины Дэлевенов. Догадался, что отец и сын идут в «Ла Вердье». Наверное, будут там спрашивать о нем. Но что им сможет сказать эта сучка продавщица? Что мистер Меррилл был и ушел. А что еще?

Что он купил две упаковки трубочного табака.

Поп улыбнулся.

За это его не повесят.

Поп нашел коричневую сумку, вышел с ней во двор, пошел было к колоде для колки дров, но передумал и повернул к воротам. Зачем повторять допущенные ошибки?

Заперев ворота, он вернулся к колоде, собрал кусочки разбитой «полароидной камеры». Работал он быстро, но старался ничего не пропустить и ничего не оставить. Поднял с земли все, за исключением разве самых мелких осколков и щепочек.

Полицейские эксперты, возможно, смогут идентифицировать валяющийся на земле мусор. Поп видел, как это делается в телевизионных полицейских сериалах (видеофильмы про полицию он не смотрел принципиально): мужчины и женщины с умным видом ползают по месту преступления, с щеточками, пылесосами, даже пинцетами, что-то подбирают, складывают в пластиковые пакетики. Управление шерифа Касл-Рока специального снаряжения не имело. И Поп сомневался, что Пэнгборн уговорит полицию штата прислать своих экспертов, даже если шерифа убедят обратиться в полицию штата.

Да и не смогут Дэлевены обвинить его в краже полароидной камеры. А если начнут объяснять, что к чему, их примут за сумасшедших.

Собрав остатки «камеры». Поп ретировался в магазин, открыл «особый» ящик, сунул в него коричневую сумку, задвинул ящик, запер и убрал ключи в карман. С этим вопрос решен. Поп все знал и об ордере на обыск. Скорее в аду пойдет снег, чем Дэлевены уговорят Пэнгборна обратиться в окружной суд с просьбой выписать такой ордер. Нет, он избавится от остатков камеры задолго до того, как шериф получит-таки ордер на обыск. А избавляться от нее прямо сейчас опаснее, чем упрятать под замок. Дэлевены могут снова прийти и застать его за этим делом. Лучше переждать.

Потому что они обязательно вернутся.

Поп Меррилл в этом ни на секунду не сомневался, как не сомневался в том, что его фамилия Меррилл.

Позже, когда уляжется вся суета, он сможет подойти к мальчику и сказать: Да, все так. Я сделал все то, о чем ты думаешь. А теперь почему бы нам не забыть прошлое? Будем считать, что мы друг друга не знаем… хорошо? Мы можем себе это позволить. Тебе так не кажется, по крайней мере сейчас, но можем. Смотри сам… ты хотел разбить камеру, так как считал, что она опасна, а я хотел ее продать, потому что считал, что она может принести прибыль. Как выяснилось, ты был прав, а я ошибался, по-моему, можно считать, что ты мне отомстил. Если бы ты знал меня лучше, других объяснений тебе не потребовалось бы. Не так уж много наберется людей в городе, перед которыми я признавал свои ошибки. Мне это очень неприятно, вот что я хочу сказать, но не в этом дело. Даже если я ошибаюсь, то предпочитаю никому в этом не признаваться. И потом, парень, я сделал то, что ты хотел сделать с самого начала. Мы прошли один и тот же путь, вот что я хочу сказать, и, считаю, можем больше не поминать прошлое. Я знаю, что ты обо мне думаешь; знаю, что я о тебе думаю; и ни один из нас не будет выдвигать другого на пост руководителя парада в честь Дня независимости. Но с этим можно жить, не так ли? Что я хочу сказать, мы оба рады тому, что проклятой камеры больше нет, так давай поставим на этом точку и разойдемся в разные стороны.

Но такой монолог Поп Меррилл мог произнести позже — при благополучных обстоятельствах, — если бы вообще решился произнести. Сначала все должны успокоиться. А сейчас каждый из них готов вырвать у него из задницы кусок мяса, как (пес на полароидной фотографии) как… ну, не важно, мало ли с кем их можно сравнить. Главное, вести себя как всегда, заниматься обычными делами и изображать из себя невинное дитя, когда Дэлевены вновь появятся в магазине.

Потому что они обязательно появятся. Но бояться этого не стоит. Бояться не стоит, потому что…

— Потому что ситуация под контролем, — прошептал Поп. — Что я хочу сказать, вот так.

Он подошел к входной двери, перевернул табличку с «Закрыто» на «Открыто» (потом вновь повернул ее на «Закрыто», но не заметил этого). Вот так, начало положено. А теперь? Притворимся, что этот день никак и ничем не отличается от любого другого. Изобразим изумление, когда они прибегут, готовые умереть за то, что уже давно мертво и похоронено.

Итак… каким же заниматься делом, когда они явятся с шерифом Пэнгборном или без него?

Взгляд Попа упал на часы с кукушкой, висевшие на крюке рядом с красивым шкафом, который он купил на распродаже в Сибаго месяц или полтора назад. Не очень хорошие часы, дешевка, но если их подновить, то, возможно, удастся продать лыжникам, которые появятся здесь через месяц-другой, кому-нибудь из тех, кому нужны настенные часы для летнего коттеджа. Почему нет? В сельском доме они могут и смотреться. Вряд ли кто из этих лыжников поймет, что покупка таких часов не решение проблемы, а лишняя головная боль.

Поп мог бы пожалеть этого лыжника, но считал своей главной задачей никогда не разочаровывать покупателя. Раз человек хочет что-то купить, значит, ему это надо, а он. Поп, должен зарабатывать на жизнь, не так ли?

Да. Значит, Поп будет сидеть за верстаком и возиться с часами, проверяя, ходят ли они вообще, а если ходят, то как точно. И Дэлевены, появившись в магазине, застанут его за этим занятием. А может, заглянут и другие покупатели. Он на это надеялся, хотя летний сезон уже закончился, а зимний еще не начался. Покупатели, конечно, хорошо, но главное — как будет выглядеть он сам: обычный человек, которому нечего скрывать, занятый привычным делом в самый что ни на есть обычный день.

Поп подошел к крюку, снял «часы с кукушкой», осторожно, чтобы не запутались цепи противовесов. Понес часы к верстаку, что-то напевая себе под нос. Положил их на верстак, потом ощупал задний карман. Трубочный табак. Только что купленный. Хорошее дело.

Поп подумал о том, что неплохо бы покурить, прежде чем браться за работу.

ГЛАВА 18

— Ты не можешь знать, что Поп тут побывал, — неуверенно протестовал мистер Дэлевен, когда они вошли в «Супераптечный магазин Ла Вердье».

Не отвечая, Кевин направился к прилавку, за которым стояла Молли Дархэм. Все ее волнения, связанные с недавним появлением Попа Меррилла, остались позади, чувствовала она себя куда лучше. История эта теперь казалась ей довольно-таки глупой, словно кошмар, после которого просыпаешься и думаешь: И я ЭТОГО боялась? Как я могла подумать, что такое может случиться со мной, даже во сне?

Но когда Молли увидела перед собой побледневшее лицо Дэлевена-младшего, то поняла, что испугаться еще как можно, даже того, что случается только во сне.

— Здесь побывал Поп Меррилл. — В голосе Кевина не слышалось вопросительных интонаций. — Что он купил?

— Пожалуйста, извините, — вмешался мистер Дэлевен. — Мой сын не очень хорошо себя чув…

Тут он взглянул на Молли и замолчал: она выглядела так, словно увидела человека, которому только что оторвало руку.

— Мой Бог! — выдохнула продавщица.

— Он купил пленку? — спросил Кевин.

— Что с ним такое? — ответила Молли вопросом на вопрос. — Я заметила, что с ним что-то не так, как только старик вошел в магазин. Что с ним? Он… что-то сделал?

Господи, подумал Дэлевен. Кевин ЗНАЛ. Значит, все это правда.

И в этот самый момент мистер Дэлевен принял историческое решение: сдаться. Полностью и окончательно. Он, отец, вверил себя в руки пятнадцатилетнего сына.

— Мистер Меррилл купил пленку, не так ли? — настаивал Кевин; у Молли задрожали губы. — Полароидную кассету. Оттуда. — Мальчик указал на выставочный стенд.

— Да. — Теперь Молли побледнела, как и Кевин; на ее щеках остались лишь пятна наложенных утром румян. — Он был такой… странный. Словно говорящая кукла. Что с ним случилось? Почему…