Фамильные ценности, или Возврату не подлежит Рой Олег

– Дальше считай, – скомандовал тот, подвигая второй ящик.

– Одиннадцать…

– Достаточно. С какой бутылки начинается второй ящик?

– С… с одиннадцатой.

– А если бы в ящик помещалось не десять бутылок, а сто – с какой бутылки начинался бы второй ящик? Можешь на пальцах посчитать: первая бутылка, вторая… ну?

– С… со сто первой…

– Всем понятно? – Руслан утащил ящики назад в служебную столовую – обеденную зону Аркадия Васильевна устроила сразу, с момента открытия салона – нельзя же, чтоб люди давились бутербродами по углам, а бегать обедать по окрестным кафе не каждого устроит.

Спор завял на корню. Она тогда так восхитилась этой эффектной демонстрацией, что потихоньку удвоила Руслану полагавшуюся к Новому году премию.

Руслан не работал в салоне уже лет шесть, с того Нового года прошло и вовсе вдвое больше, но Аркадия Васильевна все еще помнила эту смешную и очень показательную историю. Сколько ни запутывай людей, сколько ни пугай их, а простой житейский здравый смысл – вот как у Руслана или у тех милых женщин на остановке – пробьется сквозь любой туман. Ну а пока в людях жив здравый смысл – а он, судя по всему, все еще вполне здрав – все у нас будет в порядке. Какие бы страшилки ни валили на нас господа борзописцы. И если даже что-то сломается – починим. И будем жить дальше. Невзирая ни на какие катаклизмы. И нечего нас пугать.

Она купила свежую газету и поморщилась: как же, не пугайте – и тут грядущий конец света на первой полосе, что за наказанье! Впрочем, газеты – ну то есть бумажные газеты – ей вообще не нравились, все-то казалось, что они мятые, как будто их уже сто человек лапали. И пахнут – фу. Вот книги почему-то пахнут вкусно, может, их как-то по-другому печатают?

Боже-боже, о чем я думаю, хмыкнула она, закинула за плечо своевольный шарф и решительно свернула в переулок: еще один поворот – и она дома.

Свой дом – это очень, очень важно. Быть может, это вообще самое важное.

Дом. Обновленный, но по-прежнему вздыхающий – от воспоминаний. Ему есть что вспомнить. Когда-то в его стенах бурлила жизнь, игрались свадьбы, смеялись дети. А сейчас на весь дом остались две старухи – она да Татьяна. Ну вот Михаил еще заезжает, но заезжать – это же совсем не то.

Аркадия Васильевна усмехнулась: экое кокетство – называть себя старухой, да про нее такого даже самые пристрастные завистницы сказать не могут. Бодра, весела и подвижна. Не то что Татьяна. Вроде и практически ровесницы, а у той и ноги отекают, и одышка, и радикулит регулярно прихватывает. Ладно, хоть Михаил навещает мать достаточно часто. Может, еще и потому, что вырос здесь, сжился с этим домом, сроднился. Когда он приезжает, Аркадии кажется, что дом как будто улыбается, как будто дышать в нем легче становится, теплее как будто. Теплее – это, конечно, не про отопление. Просто очень приятно, когда чувствуешь неподалеку человека, который любит то же, что и ты. Этот дом, к примеру.

Вот жена Мишина, Светочка, так тут и не прижилась, настояла на покупке собственных апартаментов в огромном многоквартирном «муравейнике». Аркадия не спорила, холодно пожав плечами: отдельно так отдельно. Может, оно и к лучшему: вторая жена Михаила была ей не слишком симпатична.

Впрочем, первый его брак тоже не вызывал у нее восторга. Ну, в самом-то деле, что за капризы – жениться в восемнадцать лет? И ладно бы избранница была сногсшибательной красоткой, вокруг которой штабеля отвергнутых поклонников валяются – хватай, пока другие не опередили. Или оказалась бы какой-нибудь умницей запредельной, юной обладательницей «Оскара» или победительницей «Евровидения». Или уж, на худой конец, внучкой президента. Лучше французского. Впрочем, про внучку президента – это, конечно, смешно. Как и все остальное. Почти все. Ведь действительно: если уж кидаешься жениться, едва вскочив со школьной скамьи – должны же у невесты быть какие-то невероятные достоинства? Иначе ради чего, плюнув на все соблазны, которые щедрой рукой рассыпает молодость, лезть вместо этого в семейное ярмо? Которое, при всех прелестях и приятностях жизни вдвоем, все-таки ярмо. Так ради чего?

Наташа не была ни Мисс Вселенной, ни даже первой красавицей класса: ну симпатичная, ну волосы роскошной русой волной, ну фигурка тоненькая. Но, в общем, ничего особенного. Не была она и внучкой президента, хоть какого-нибудь, хоть самого завалящего. Она даже не была умницей: аттестат средненький, ни в олимпиадах, ни в поэтических или, к примеру, спортивных турнирах не светилась. Собственно, у нее вообще не имелось никаких особенных талантов. Кажется, единственное, что эта девочка умела – это любить.

Мишу она любила, кажется, с первого класса и продолжала любить, верно и преданно, до самого выпускного. Но – издали и молча.

Ему всегда нравились девушки яркие, броские, лидеры и заводилы, вокруг которых создаются компании и клубится веселье. Ну а поскольку он и сам был парень не их последних – симпатичный, юморной, на удивление воспитанный, даже галантный, джентльмен, в общем, – то и проблем с «закадрить» очередную кукольно-очаровательную красотку не возникало. Не то чтобы девушки вешались на него гроздьями, но романов в школе Михаил успел прокрутить немало. Правда, после недолгой романтической эйфории всегда оказывалось, что, кроме собственно любовного угара, ему, Михаилу, нужно еще что-то – ну хотя бы поговорить. Красотки же интересовались все больше модными брендами и нашумевшими голливудскими премьерами, а прогулкам в парке предпочитали размножающиеся, как грибы, ночные клубы. И Михаил начинал скучать. Это, впрочем, было вполне взаимно, так что очередной умопомрачительный роман, едва сверкнув, быстренько гас – едва ослабевало это самое помрачение ума. Весна идет, гормон играет, ехидно шутил Михаил и начинал высматривать следующую красотку.

И только на выпускном балу Наташа отважилась пригласить его на «белый» танец. На следующий «медляк» Михаил пригласил ее уже сам. И еще на один. И еще. Потом они сбежали. Выпускное веселье понемногу «поднимало градус». На столах было только шампанское, да и то немного, но кого и когда это останавливало? Сперва бегали «добавлять» к туалетам или хоть за коридорный угол, после и скрываться перестали, передавая очередную бутылку по кругу, как трубку мира. Курили уже в открытую, голоса становились все громче, шутки все непристойнее и тупее. А за порогом была целая Москва – ночная, просторная. Не пустая, конечно, полная усиленных полицейских патрулей и гуляющих выпускников, таких же, как они, но – чужих. То есть, в общем-то, пустая. Одна на двоих.

Провожая Наташу домой – над Москвой уже поднималось бледное, точно заспанное, солнышко, – Михаил уже был стопроцентно уверен: это – Она. Та, о которой он мечтал.

Как ни странно, Роман Века не помешал Михаилу поступить в автодорожный – это был давний выбор, машины он любил всегда. Так что, куда поступать, и вопроса не возникало. Только в МАДИ. Возле которого на «бревенчатом» постаменте стоит легендарная полуторка, ходившая по Дороге жизни и поднятая после войны со дна Ладожского озера. Не просто «как настоящая», а самая настоящая! В отличие от колеса под ногой стоящей неподалеку скульптуры «автостудента», которое, с точки зрения Михаила, выглядело непропорционально маленьким, словно от детского автомобильчика, ей-богу. Впрочем, он и на детском автомобильчике бы не посчитал зазорным прокатиться. Лишь бы ездить, лишь бы крутить баранку. А уж проектировать машины – элегантные легковушки, неправдоподобно мощные грузовики, заковыристо-сложную спецтехнику – это ж и вовсе счастье! Или все-таки ездить лучше?

Жизнь показала, что для него лучше, приятнее – все-таки ездить. Но это было совсем потом. А пока он, с честью выдержав в промежутках между свиданиями с Наташей, которая с готовностью гоняла его «по билетам», все экзамены, отпраздновал зачисление недельными «каникулами» на подмосковной турбазе, порадовал домашних новеньким студенческим билетом и… сообщил, что женится.

Вот так вот, господа и дамы.

Сказать, что в доме после этого известия началась буря – это ничего не сказать. Как?! Молоко на губах не обсохло, а уже жениться? Давно ли еще в штаны писал? Мало ли, что уже восемнадцать! Какое там «уже» – «всего-то» восемнадцать! Сопляк! Да-да-да, и она такая же соплячка, какая может быть семья! Скандалы, слезы, ссоры, выяснения отношений – будь еще жив Шекспир, он наверняка создал бы из этого еще одну великую трагедию. Но трагедии хороши на сцене или хотя бы на телеэкране: поглядели, попереживали за героев, убедились, что зло, как всегда, наказано, а добро, как всегда, восторжествовало, вздохнули облегченно – и пошли пить чай. Если же «шекспировские страсти» разыгрываются прямо в собственном доме, жить становится… неуютно. Зло должно быть повержено, а добру полагается восторжествовать? Так поди еще разберись, где тут зло, а где добро. И единственное, чего начинает хотеться – не победы справедливости (для кого эта справедливость?), а чтобы поскорее все закончилось. Чтобы стало тихо, и можно было уже пойти спокойно выпить чаю.

Михаил был непреклонен – сейчас, и никаких гвоздей! – и свадьба все-таки состоялась. Молодым даже подарили вскладчину крошечную однокомнатную квартирку «на краю географии». Не из щедрости, а по принципу «с глаз долой – из сердца вон». Чтобы не глядеть ежедневно «на это безобразие», не переживать попусту. Ну, женились и женились, а мы и не глядим на них, мы лучше чаю попьем.

Нюра пыталась тогда Михаила защищать. Но где уж было ей – тихой, задумчивой, всегда погруженной в собственные размышления – противостоять неукротимому валу материнской энергии. Сердце, как всегда, когда Аркадия Васильевна вспоминала дочь, остро кольнуло. Нюры нет давным-давно, а вина все грызет, все саднит – и прощения уже не попросишь. Разве что там, за порогом, где встречаются все.

Вот в самом-то деле – и чего она тогда так вскинулась? Уж точно не потому, что мечтала, чтобы Михаил женился на ее Нюре, чтобы Приваловы и Матвеевы породнились окончательно. Уж кто-кто, только не она. Его-то родители еще, может, и могли бы строить такие планы – дети подрастают, у тебя девочка, у меня мальчик, не разлей вода, чего ж и ждать в финале, как не свадебных колоколов? Но Аркадии-то такое и в голову, разумеется, прийти не могло.

Ну, так и что тогда она была так недовольна союзом Михаила и Наташи?

Сейчас Аркадия Васильевна уже удивлялась себе тогдашней и жалела, что так энергично восставала против той свадьбы. Если бы она тогда бодренько сказала что-нибудь вроде: подумаешь, какая беда – слишком молоды, это пройдет, повзрослеют, – сказала бы, и Мишенькины родители наверняка тоже не стали бы возражать. Ну поворчали бы немножко, и все. Но раз Аркадия была против – а ведь с чего, собственно? – то и они не унимались. Грызли, грызли молодую семью… и догрызли.

Михаил начал понемногу завидовать своим холостым приятелям – они-то гуляют напропалую, веселятся, с кем хотят. А у него – жена. Улыбчивая, покладистая, любящая. Готовая принять любое решение, любой каприз обожаемого мужа. И сегодня. И вчера. И завтра. И послезавтра. Да сколько ж можно жрать эту пресную кашу без соли! Ну и старшее поколение вздыхало сочувственно: когда ж и погулять, как не в молодости, а вместо этого приходится семейную лямку тащить…

В общем, Единственной На Всю Жизнь Любви хватило на три года. Может, если бы Наташа родила, старшее поколение утихомирилось бы, прекратило бессмысленную грызню – кто им, в самом-то деле, дал право судить, кому на ком жениться и когда. Но детей у них не случилось, вот и вышло то, что вышло. Молодые тихо развелись, и Миша вернулся домой.

Но он ведь, в сущности, по складу своему семейный мужчина. Погуляв после развода, понаслаждавшись вольной волюшкой, он насытился свободой довольно быстро. Он же не из бобылей, ему женщина в доме нужна. Вполне можно было предположить – Аркадия Васильевна вздохнула, – что он опять женится. Он ведь даже Наташу вскоре – ну как вскоре, года через два, что ли, или через три – кинулся разыскивать. Но квартиру, которую Михаил оставил ей после развода, она поменяла, причем по какой-то сложной схеме, так что нынешние хозяева знать не знали, где искать предыдущую. Пропала Наташа.

Впрочем, вряд ли, думала Аркадия Васильевна, Михаил разыскивал «бывшую» из-за того, что считал, она – его Единственная и из-за какой-то там безумной любви. Скорее уж просто холостяковать надоело. Хотелось собственного дома, горящего в ночи окошка, пыхтящего на плите борща – ну да, и борща, ведь это же так здорово, когда подходишь к своей двери, а оттуда тянет теплыми, вкусными домашними запахами. А если мужик нацелен на создание семьи, если по-настоящему к этому стремится, жадно выискивая в толпе свою будущую супругу – то в конечном итоге он будет готов увидеть черты избранницы в ком угодно.

В ком попало.

Вот и попало.

Светочка к тому моменту работала в салоне «Аркадия Привалова» уже с полгода. Принимала ее Аркадия Васильевна с сомнением: приезжая, правда, из Подмосковья, не совсем уж из Тьмутаракани, комнату снимает, работала в ювелирной лавчонке в каких-то дальних курмышах, чуть не за МКАДом, а до этого, кажется, и вовсе на рынке бижутерией торговала. Нет, эта не задержится. Выглядит, конечно, прилично и за речью следить старается, но что-то в ней не то. Слишком яркая красота, слишком броская, почти вульгарная. Но, с другой стороны, разве это такой уж недостаток? Золото на фоне платины или серебра тоже нередко выглядит несколько вульгарным. О крупных камнях и говорить нечего. Как ювелир Аркадия Васильевна отлично знала: яркая красота бывает двух типов. Либо безупречная до полной бездушности ледяная Снежная Королева, либо брызжущая жизнью Мэрилин Монро. Яркая, сверкающая, неодолимо притягательная и – чуточку вульгарная. Собственно, потому и притягательная.

Как ни странно, в почти аристократической атмосфере салона «Аркадия Привалова» Светочка не просто задержалась, а – прижилась. И вообще всячески старалась «соответствовать». Она оказалась очень толковой ученицей. Выбросила жвачку, безжалостно выкорчевала из речи «пригородные» словечки, сменила жуткие блестящие юбочки и топики на скромные платья, впрочем, с ее формами даже строгое «маленькое черное платье» выглядело чуть ли не соблазнительнее, чем самое откровенное бикини, и прекратила лить на себя парфюмерию литрами. Даже улыбаться стала как-то вроде бы по-другому, не столь беззастенчиво зазывно. Аркадии Васильевне, правда, казалось, что новые манеры Светочки несколько отдают Голливудом, но опять же, с другой стороны, а что такого? Голливуд – это «Оскар», «Оскар» – это красная ковровая дорожка, а красная ковровая дорожка – это драгоценности. Тургеневским девушкам место за книжным прилавком, а в ювелирном салоне и Голливуд вполне подойдет.

А уж как эта девица запоминала все, что хозяйка рассказывала во время своих регулярных лекций и мастер-классов – все бы так! Еще и записывала! И «легенда» любой вещицы в салоне у Светочки буквально от зубов отскакивала: какой мастер делал, откуда, в каком стиле, какие металлы и камни использовались, какие предания с камнями связаны, с чем, куда и когда это можно носить, как ухаживать – и так далее, и тому подобное. Образцовый продавец-консультант.

Михаил увидел «образцового продавца», когда подвозил Аркадию Васильевну на работу, и зачем-то она попросила его подождать.

Увидел – и прикипел.

Ну, что и говорить, Светочка производила впечатление на всех посетителей мужского пола. Простовата, конечно, но все мы тут, в конце-то концов, не графья и даже не нобелевские лауреаты. Михаил, по сути, несмотря на высшее образование, просто шофер и автомеханик. Ну, так и почему бы нет?

В общем, если по большому счету, то никаких оснований для недовольства Светочкой у Аркадии Васильевны не было. То есть совсем никаких. И мила, и дружелюбна, и по работе к ней никаких претензий, как продавец-консультант она прекрасно вписалась в атмосферу ювелирного салона «Аркадия Привалова» и, выйдя замуж за человека, хозяйке весьма близкого, работала по-прежнему, поблажек для себя не только не просила, а и не ожидала. Безупречна, в общем. Но… Как будто стенка между ними какая-то. Абсолютно, до полной невидимости прозрачная и звуки пропускает – вроде бы и нет никакой стенки. Но Аркадия Васильевна чувствовала ее постоянно. Бог знает, что там эта «стенка» перекрывает – запахи, мысли, флюиды какие-нибудь – но каждый разговор со Светочкой казался тщательно упакованным в хрустящий целлофан: вроде и видно все до мельчайших деталей, и слышно, а не прикоснуться. С Михаилом вот все совсем по-другому. Родной человек. Свой. Чуть ли не более родной, чем даже Татьяна. Хорошо, конечно, что наезжает он часто, да и в магазине постоянно бывает, но все равно жаль, что живет отдельно.

Да и внук Балька, поглядев на «великое переселение народов», как он назвал переезд Михаила с молодой женой, вдруг заявил, что ему надоело жить под вечным присмотром. Он, дескать, свободная самодостаточная личность, взрослый, в конце-то концов, человек, не нуждающийся ни в чьей опеке. Дом прекрасен – хотя бы воспоминаниями о проведенных здесь детстве и юности – но птенцы, подрастая, должны покидать теплое гнездо, это же естественный ход вещей. Аркадия тогда, смешно сказать, даже обрадовалась этой жажде самостоятельности: действительно, мальчику пора становиться мужчиной, пора учиться строить собственную жизнь и отвечать за нее, чтобы потом сумел отвечать и за других. Она, при всей своей бодрости, не вечна, так что именно ему, Бальке, быть главой семьи. Впрочем, про «главу семьи» Аркадия Васильевна тогда говорить не стала, но квартиру внуку купила. Небольшую, однокомнатную – в Строгино. Не самый престижный район, и вообще не ближний свет, но места там хорошие: светло, просторно. Лети, птенец, в вольную взрослую жизнь!

Вот только «птенец», хлебнув воли, как будто захмелел, и, вместо ответственности, Аркадия Васильевна с досадой, а то и некоторым страхом видела растущую разболтанность. Как неумелый водитель крутит руль «во все стороны», так и Балька хватался за что попало – все больше за развлечения. Довольно невинные пока что, но ведь лиха беда начало. Как такому семейное дело-то передавать? Ведь стоит ему остаться одному – тут же набегут-налетят-наползут хищники и хищницы, окружат-заморочат-облапошат, обведут вокруг пальца, как лиса Алиса и кот Базилио облапошили наивного доверчивого Буратино. Не хватало еще, чтобы после всех усилий, уловок, хитростей, а то и унижений, все, что она – опираясь на выстроенный предками фундамент – складывала по камешку, по кирпичику, что возводила так бережно, так старательно, чтобы все это в одночасье разлетелось клочьями, рассыпалось в прах и пыль, пропало в никуда и в нигде. Ну уж нет. Этому не бывать. Она не допустит. Она пока еще жива. Хотя… сколько ей еще осталось? Она ведь не молодеет. Ох, не молодеет, часы уже восьмой десяток начали отсчитывать.

Когда отгремели торжества по поводу ее семидесятилетия, когда были произнесены все поздравления, вручены все подарки, отзвенели все тосты и особнячок, ласково помигав окнами вслед разъезжающимся гостям, притих, она увела внука в кабинет и усадила напротив:

– Мальчик мой, ты живешь отдельно уже не первый год. Тебе скоро стукнет четверть века. Взрослый, в общем. Вроде бы взрослый. А на деле? Попойки с друзьями, пустоголовые девицы, игрушки компьютерные… Положи телефон! – скомандовала она, не скрывая раздражения. – Не наигрался еще? Не пора ли уже задуматься о чем-то более серьезном, чем вся эта, – она замялась на мгновение, подбирая слово поточнее, но чтоб не обидеть, – елочная мишура?

– Бабуль, ты чего? – искренне удивился Балька. – Я ж не бездельник, как некоторые. У меня аспирантура, и, кстати, я там, мягко говоря, не в худших рядах. Вот закончу – чуть-чуть ведь осталось – диссер защищу, а там уж… Ну, после то есть…

– Диссер! – Аркадия Васильевна хмыкнула почти презрительно. – Даже в этом никакой серьезности. Про остальное и говорить-то неприятно. После, надо же! Ладно, не обижайся, я не об этом. В аспирантуре ты молодец, диссертация и степень – тоже отлично. Не повредит во всяком случае. Но вся эта… тусовка… Болото ведь. А из болота чем дальше увязнешь, тем тяжелее выбираться. Ты интересный неглупый молодой мужчина, а общаешься сплошь с пустышками, это еще мягко говоря. Не задумывался о том, что где-то есть нормальные девушки? Причем «где-то» – не на другой стороне земного шара, а, в общем, неподалеку, достаточно только выскочить из всей этой развлекательной мишуры. И где-то среди них – та, с которой ты сможешь прожить всю жизнь. Семья – это ведь не только родительский дом, собственную семью каждый и строит собственноручно. Не пора ли хоть кирпичики для этого строительства начать выбирать?

– Бабуль, да какая еще семья? – Балька, хвативший во время празднества не только шампанского, но, кажется, и коньячку, поначалу был весел и безмятежен, как щенок на лужайке: кузнечики стрекочут, стрекозы прямо на нос садятся, солнечные зайчики пляшут. А тут вдруг на тебе, изволь добычу вынюхивать или дом сторожить, или даже упряжку тащить. В блестящих карих глазах заплескалось недоумение. – Небось, когда дядя Михаил сразу после школы решил жениться, вы тут такой вой подняли, словно он папу римского убить намеревался. Думаешь, я не в курсе? А со мной, значит, все наоборот? Давай-давай, быстренько подставляй шею и делай постное лицо, пора-пора-пора. Подумаешь, четверть века! Много, что ли? Вполне можно и погулять еще. Чего ты меня, молодого веселого мальчонку, – он смешно вытаращил глаза, – в семейный хомут пихаешь?

– Молодого мальчонку?! Погулять? – Аркадия Васильевна шлепнула ладонью по подлокотнику пухлого кожаного кресла – не то изумленно, не то возмущенно, не то обреченно-безысходно. – Четверть века ему не возраст! Ты до пятидесяти, что ли, в веселых мальчонках бегать собираешься? Все бы тебе игрушечные машинки коллекционировать, по клубам пропадать да в компьютере стрелять. Раньше люди в твои годы уже дело собственное построить успевали и кучу детишек вдобавок нарожать.

– Опять на деда намекаешь? – Балька явно собрался обидеться. – Только я – не он! Раньше, подумаешь! Знаем мы эти ваши «прежние времена», в школе учили: чуть ли не в пятнадцать лет женили и замуж выдавали, да еще и не спрашивали, нравится – не нравится, всем по фигу, сказано – под венец, иди под венец с кем велено. Тебе вот это нравится? Ты мне и невесту уже небось подобрала? С самой лучшей родословной, да? Как в племенном хозяйстве – чтоб потомство было наилучшее, да? Ну хоть познакомь, что ли! А то, знаешь, как-то меня не восхищает перспектива знакомиться с собственной невестой уже в ЗАГСе!

Балька сердито дернул плечом, моментально став похожим на встрепанного двенадцатилетнего пацана.

Какой же он, в сущности, еще мальчишка! Аркадия Васильевна растроганно улыбнулась и потрепала внука по взъерошенным вихрам.

Невесту ему она тогда и впрямь начала уже присматривать, благо круг знакомых был весьма широк, так что дочек, внучек и племянниц в этом кругу подрастало множество – хорошенькие и не очень, умницы-разумницы и простоватые, не в родителей, фефелы, хулиганистые непредсказуемые сорванцы и романтические красотки – только выбирай.

Впрочем, больше она этот разговор не возобновляла. Отчасти смутившись проницательностью внука – все-таки Балька у нее очень, очень неглупый мальчик. Отчасти потому, что он был прав, припомнив историю вокруг первой женитьбы Михаила. Экий ведь поросенок сообразительный! Отчасти опасаясь с «поросенком» рассориться – вот уж лишнее, право слово. Да и жаль мальчишку строжить: без родителей остался рано, она у него одна. Но главное – Аркадия Васильевна отодвинула тему в дальний угол, рассчитывая на то, что брошенное зерно начнет прорастать. Мысль в вихрастую голову внука уже попала, а Балька совсем не такой поверхностный, как иногда кажется.

Да и не стоит, в самом-то деле, такие серьезные вещи решать, что называется, «в лоб». Аркадия и у влюбленных в нее мужчин никогда ничего не просила. О нет! Просить – это так грубо и, честно говоря, неумно. Зато всегда можно создать ситуацию, которая подтолкнет «объект» к нужным эмоциям, а затем и к поступкам. Если это удавалось с поклонниками, почему эта стратегия не должна сработать с Балькой – хоть и очень неглупым, но зато очень молодым, достаточно неопытным и потому неискушенным в высоком искусстве интриги мальчишкой? Кто сказал, что интрига – это непременно дурно? Главное – все придумать и продумать, чтобы все двигалось в правильном направлении.

Разумеется, она придумала.

И, что бы там ни говорила несколько шокированная Кэт, придумала очень даже неплохо.

Нет, в самом деле. Потому что очень хочется, чтобы осиротевший, опустевший дом вновь зазвенел голосами, смехом, разговорами. Жизнью.

Не так, как сейчас, когда в доме, над ведущей к крыльцу мощеной дорожкой светится единственное окошко на втором этаже. Впрочем, подумала она, доставая ключи, единственное живое окошко – это лучше, чем вовсе ни одного. Намного лучше.

Вешая пальто на плечики, Аркадия Васильевна на мгновение прижалась щекой к пушистой, еще пахнущей снегом ткани. Даже глаза прикрыла от удовольствия.

Та конференция оказалась удачной и в деловом смысле. Даже более чем удачной. Конечно, крупные изумруды им «ни туды, ни в Красную гвардию», как говаривал Эдуард Родионович. Но мелочь отдавали по ценам совершенно смешным, на вес, россыпью, как кое-где опалы и сердолики продают. Ну или гранаты, скажем. Не любые, конечно. Не «уральский изумруд», уваровит (вероятно, именно эти гранаты украшали роковой купринский браслет), и не зеленый же демантоид, что «играет» сильнее бриллианта, но и встречается исчезающе редко, так что и цены на него заоблачные. Нет, «обычные» гранаты – красные альмандины да пиропы. Именно они, кстати, идеально «совпали» с колумбийской изумрудной мелочью. Аркадия Васильевна со своими мастерами месяца два после той конференции возились с камнями, как привороженные, и оторваться от придумывания не могли: и так хорошо выходило, и эдак, и еще вот эдак. В золоте красно-зеленые россыпи приобретали почти варварскую пышность, серебро смягчало и привносило в украшения аристократическую элегантность. В итоге запустили две серии: кольца, серьги, браслеты, ожерелья. Разлетались украшения – ну как пресловутые горячие пирожки, ей-богу. А еще говорят, что ювелирка – неходовой товар, смеялась Аркадия Васильевна. И вспоминала, что именно об этом писал в своем дневнике дед. На самом деле он приходился ей прапрадедом, но ей нравилось говорить «дед», это словно бы приближало тогдашнего Аркадия Привалова к ней, ставшей в итоге наследницей и продолжательницей семейного дела. По словам деда, невелика хитрость «Кохинором» воображение поразить, а вот из обычных, недорогих материалов красоту создать – вот где художник скажется.

Собственно, коричневую тетрадь – толстую, здоровенную, скорее альбом, а не тетрадь – можно было назвать дневником с большой натяжкой. Вот твердая рука Аркадия Привалова – многочисленные рабочие заметки: расчеты, замыслы, рисунки и схемы. Вот сухой, далеко не полный перечень семейных событий: даты рождений и крестин, отъезды-приезды, свадьбы и похороны родных и знакомых – в основном меленьким витиеватым прапрабабкиным почерком. Дальше шел колючий, угловатый почерк бабки, тоже Аркадии, два-три раза прерванный ее собственными, Аркадии Васильевны, которую тогда называли Адичкой и – ужас, ужас – Арой, детскими каракулями: про «наша кошка родила вчера котят, котята выросли немножко, а пить из блюдца не хотят», про почетную грамоту «За отличные успехи в учебе» (первый класс!), про высаженную собственноручно грядку маргариток…

Какой уж там дневник – скорее летопись. Но все по привычке называли ее дневником. Или просто – тетрадью. Даже – Тетрадью, выделяя интонацией заглавную букву. Аркадии Васильевне казалось, что, когда она раскрывает «дневник», плотные желтоватые страницы становятся если не окошком в те дальние времена, то как минимум – киноэкраном, на котором со всеми подробностями разворачивается живая история семьи. В малолетстве – она хорошо это помнила – ей нередко приходилось слышать, как спор о времени или обстоятельствах какого-нибудь семейного события завершался неопровержимым аргументом: «Посмотри в тетради», – как обращение к истине в последней инстанции.

После визита в газетный киоск давешний азарт несколько схлынул. Может, Кэт права в своем скепсисе? Может, это никакая не мудрость, а дурость старческая уже играет? Или, может, все-таки отложить задуманное – ну, до февраля, к примеру? Впрочем, отложить – не отложить, а начать все равно можно уже сейчас… Медлить нельзя. Она чувствовала, что время пришло. Нет, дело было не в здоровье, а скорее в каком-то не до конца осознанном чувстве, которое передалось ей через поколения – прямиком от деда…