Ловушка для птиц Платова Виктория

Салон

…Тело нашли, когда автобус, простояв на остановке у станции метро «Петроградская» обычные две минуты, двинулся по маршруту обратно – к реке Оккервиль. Собственно, «нашли» было не совсем точным определением. Труп около часа маячил перед глазами как минимум одного человека – контролера-кондуктора Анны Николаевны Маврокордато. Брагин, как мог, посочувствовал тяжкой доле работников общественного транспорта, после чего посетовал на погоду, расспросил о семье и шумно восхитился аристократизму кондукторской фамилии.

На этом первую часть операции (проходившую под кодовым названием «Размочи печенюшку») можно было считать законченной. Много времени она не заняла, учитывая фактуру Брагина: простачок, миляга, верный муж и хороший сын, чье хобби – клеить модели надводных кораблей. Примерно таким его видела кондукторша Маврокордато, примерно этого взгляда сам Брагин и добивался. Хорошим сыновьям невозможно отказать, ради них и напрячься не грех. Во всяком случае, напрячь память. Выудить из нее все, что касается последнего часа.

Девушки, сидящей на заднем сиденье автобуса номер 191.

У окна.

Сейчас возле тела девушки хлопотали двое – судмедэксперт Игорь Самуилович Пасхавер и молодой опер-стажер Паша Однолет, Брагин присоединится к ним позднее. Сразу по окончании второй части операции – «Выкорми ворона». Этот немудреный термин означал: заставь свидетеля вспомнить все. До последней мелочи, вроде бы не относящейся к делу. По опыту Брагин знал: именно такие мелочи частенько становятся отправной точкой расследования. Именно из них проклевываются самые жизнестойкие версии.

– Давайте-ка припомним, Анна Николаевна, – мягким, терапевтическим голосом произнес Брагин. – Когда… эм-мм… девушка появилась в салоне?

– На какой остановке, что ли?

– Было бы замечательно, если бы вы вспомнили.

– А знаете, сколько их, остановок? – внезапно закочевряжилась почти прирученная кондукторша. – Сорок две!

– Ого.

– И целый божий день перед глазами хороводятся. Туда-сюда, туда-сюда. А люди? Ведь толпы же, толпы! И не всякий платит… А иногда и обхамят. Да так, что всю оставшуюся смену руки трясутся.

– А девушка? Она ведь заплатила?

– Ну, раз ехала себе спокойно, – тут подбородок у Маврокордато дернулся, – значит, заплатила.

– Карточкой или наличными?

– Спросите чего полегче… Не знаю я. Не помню.

Брагин неожиданно разозлился на Анну Николаевну. Хотя… Чего там злиться? Не так уж много времени и сил он потратил на кондукторшу. И не явил себя во всей – яростной и нежной – красе премьера провинциальной театральной студии. А выход из ситуации все равно найдется: достаточно только внимательно изучить каждую из остановок на маршруте. При некоторых наверняка обнаружатся перекрестки, снабженные видеокамерами. Видеокамеры можно найти и на ближайших к остановкам строениях: жилых домах, супермаркетах, торговых центрах. Далее последует отсмотр пленок, работа муторная и тоскливая. Но таковой она всегда и была, за некоторыми исключениями. Вообще вся, а не только сбор улик и доказательств. После недолгой феерии и мексиканского карнавала в честь обнаружения трупа, всё медленно сползает в рутину. В тягомотину, канцелярщину; в разносы от начальства и ненормированный рабочий день. Впрочем, в его – Брагина – случае ненормированный рабочий день – это даже хорошо.

Это спасение.

А вот Паше Однолету точно не спастись. Совсем скоро он отправится на стайерскую дистанцию, где повсюду рассованы камеры видеонаблюдения. Не исключено, что в полном одиночестве: нехватка людей – проблема, с которой Брагин сталкивается постоянно. Только с досужими умниками наблюдается явный перебор. Слава богу, лейтенант Однолет к ним не относится.

– …Хамят от души, злодеи, – снова начала жаловаться Маврокордато. – Как будто кондуктор – не человек. Как очередное повышение за проезд – так и огребаю по полной. А я, что ли, эти цены устанавливаю? Тариэл!

Брагин не сразу понял, что обращается она к водителю, который все это время находился в передней части автобуса. За исключением двух выходов на перекур в крошечный палисадник рядом с местом парковки. Водителя звали Тариэл Кобахидзе, и был он невысок и тонок – как будто вырезан из жести. И одет совсем не так, как обычно одеваются водители общественного транспорта. Черный костюм-тройка и галстук цвета давленой вишни. Одежда не новая, но тщательно отутюженная и вычищенная.

– Тариэл! – воззвала кондукторша.

– Да, дорогая. – Голос у жестяного грузина оказался на удивление мягким. Как если бы он обращался к ребенку, а не к толстой, грубо накрашенной тетке шестидесяти трех лет от роду.

– Где тот охламон вышел?

– Какой, дорогая?

– В рыжей шапке вязаной. Скандалил со мной. И шарф на нем был зенитовский… А когда выходил – девчушку с ног сбил, на остановке. А ты ждал еще, когда она поднимется. Специально двери не закрывал.

– А-а-а… – Тариэл поскреб тонким пальцем переносицу. – Нерчинская.

– Точно! – почему-то обрадовалась Маврокордато. – Нерчинская. С той стороны, где дома строят. Там-то все и произошло.

– Что именно? – нахмурил брови Брагин.

– Она и есть девчушка с остановки. Которая…

Кондукторский подбородок, описав в воздухе небольшую дугу, указал на Пасхавера и Однолета, все еще копошившихся у тела.

– Значит, так. Вошла в среднюю дверь. Отдала мелочь за билет. Ну и… Села… Стало быть, на то место, где ее потом нашли.

– Вот видите! – похвалил кондукторшу Брагин. – Отличная у вас память, Анна Николаевна. Прямо как у разведчика-профессионала. Так что наговаривали вы на себя зря.

На дряблые, под густым слоем пудры щеки Маврокордато взбежал легкий девичий румянец – так вдохновили женщину слова следователя, его безыскусная похвала.

– Рюкзак.

– Рюкзак? – переспросил Брагин.

– При ней был рюкзак. Красный такой, матерчатый. У меня похожий есть, я с ним на дачу езжу. Она, как села, сразу рюкзак на колени поставила.

– Вы хорошо помните?

– Так ведь разведчик-профессионал, – хихикнула Маврокордато.

Известие о рюкзаке не слишком обрадовало Брагина, поскольку ничего похожего при мертвой девушке не обнаружили. Но и не верить кондукторше оснований тоже не было. Одно из двух: либо рюкзак забрал убийца, либо нечистый на руку пассажир, воспользовавшийся ситуацией, – и такие встречаются, пусть и изредка.

Итак, рюкзак забрал убийца. Самый вероятный исход.

Потому что представить случайного попутчика, хладнокровно крадущего вещи мертвеца, да еще в забитом людьми автобусе, Брагин – при всем богатстве своего воображения – мог с трудом. Что делает нормальный среднестатистический человек, обнаружив рядом с собой труп? Реагирует – и, как правило, непроизвольно и бурно. Кричит, размахивает руками, призывает в свидетели всех, кто оказался поблизости: кому охота оставаться перед лицом только что нагрянувшей смерти в гордом одиночестве? Никому. За вычетом извращенцев, отморозков и клинических социопатов. С некоторыми из них Брагин был знаком лично. И даже изредка промышлял пятничным бар-джампингом, если удавалось выбраться из-под рабочих завалов.

К этой сомнительной категории граждан никак не относилась гражданка Жарких Валентина Владимировна, третий (после Маврокордато и Кобахидзе) ключевой свидетель. Именно она обнаружила, что сидящая рядом с ней девушка мертва, – в тот самый момент, когда автобус слегка занесло при повороте с Большого проспекта на улицу Ленина. И по инерции труп опрокинулся на ничего не подозревающую Жарких. «Опрокинулся» – именно это слово впоследствии употребила свидетельница. На взгляд Брагина – склонная к мелодраматическим преувеличениям. Сейчас принявшая успокоительное Жарких отсиживалась в «Скорой», которая прибыла за телом, – и ее еще предстояло допросить.

Другое дело, что гипотетический транспортный вор мог принять девушку за спящую, просто умыкнуть рюкзак и совершенно спокойно выйти из автобуса. После чего выпотрошить улов в тихом месте, забрать все более-менее ценное, а документы…

Стоп. Документы.

Документы обычно подбрасывают в ближайшее полицейское отделение. Или пытаются позвонить потерпевшим со старой, как мир, рождественской историей о том, что они нашлись на остановке, в гипермаркете или в сетевом кафе «Брынза». Что может отследить Брагин? Отделения полиции. К ним и надо обращаться.

– …И куда же он делся, рюкзак? Не видели?

– Чего полегче спросите, – вздохнула Маврокордато. – Тут так за рейс накувыркаешься, что света белого не взвидишь, а вы говорите – рюкзак.

– А тот… охламон в рыжей вязаной шапке… Он специально девушку с ног сбил? Или случайно получилось?

– Кто ж его знает? Только такие типусы ничего просто так не делают. Спят и видят, как бы напакостить безнаказанно. Эхх-х. Распустилась молодежь…

И снова на щеках Маврокордато заплясал румянец; на этот раз – праведного гнева. Но до сакраментальной фразы «Сталина на них нет» дело так и не дошло. И вообще, несмотря на бесконечные причитания, кондукторша оказалась женщиной толковой и цепкой. Не прошло и пяти минут, как в сознании Брагина укоренилась схема поездки, вернее – этюд, сделанный широкими уверенными мазками: белый автобус, сине-стальной город за стеклами и несколько пестрых пассажирских волн, захлестывавших салон.

Всего волн было три.

– Раз на раз не приходится, – сказала Маврокордато, – когда больше, когда меньше. Но сегодня их было три.

От Нерчинской, где села девушка, до метро «Новочеркасская» автобус шел полупустой и у метро опустел окончательно. Чтобы заполниться под завязку сразу за мостом Александра Невского, у гостиницы «Москва». Это была первая волна, схлынувшая в районе площади Восстания. Вторая волна оказалась внеплановой: на Гостинке салон заполонили китайцы.

– Два десятка, не меньше! А может, все пять. И чемоданов сотня. Стрекотали по-своему так, что уши закладывало. Ультразвук, точно вам говорю. И эти их улыбочки фирменные! И ни одна сволочь не заплатила, ни одна.

Китайцы вполне ожидаемо катапультировались у Эрмитажа, после чего автобус № 191, задев по касательной Стрелку Васильевского острова, покатил на Петроградку. Там его поджидала третья пассажирская волна, плавно сошедшая на нет между двумя станциями метро – «Спортивной» и «Петроградской». И все это время Анна Николаевна балансировала на гребне, как заправская серфингистка: протискивалась между преющими в тесноте пассажирами, тыкала в проездные документы валидатором и обилечивала всех остальных, проездных документов не имевших.

Работы невпроворот, тут уж не до девчонки.

То есть периодически Маврокордато натыкалась на ее капюшон, низко надвинутый на лицо. И в какой-то момент ей даже показалось, что пассажирка задремала, ах, кто бы знал, мил человек, чем все закончится, кто бы знал!..

– Почему вы так решили? – поинтересовался Брагин.

– К окну привалилась, вот почему.

– Так и сидела?

– Чего бы не сидеть в тепле-то?

– Долго?

– Не то, чтобы долго, а… все время.

– Так уж и все время?

– После «Спортивной» уже. Ближе к Чкаловскому проспекту.

– А рюкзак?

– Вот мне еще про чужой рюкзак думать, – пожала плечами Маврокордато. – И так голова кругом. Триста человек на ней висят, каждую секунду.

Триста человек, даже учитывая перманентную автобусную загруженность, были явным преувеличением. Как и пять десятков китайцев с сотней чемоданов. Вот такой женщиной была Анна Николаевна – щедрой на цифирь и не в меру широкой, масштаб – 1:5.

– Но его же нет, рюкзака. А на Нерчинской был, как вы утверждаете.

– Был.

– А на Восстания?

– А на Восстания толпа была. Не до рюкзака.

– А на Гостинке – китайцы.

– Именно.

– И никто не выходил с чем-то похожим?

– Может, и выходил. Через заднюю дверь, когда я возле передней колготилась. Или наоборот – через среднюю. Центр города. Давка. Вынесло общим потоком – и поминай как звали.

Дохлый номер – выяснять подробности бытия переполненного автобуса, – подумал Брагин. Но, на всякий случай, спросил:

– Может, видели, кто сидел рядом с потерпевшей?

– Берет махровый красный сидела, – после недолгого молчания отозвалась Маврокордато. – Как на «Петроградской» вползла, так сразу рядом и плюхнулась. Она и обнаружила…

Красный берет принадлежал гражданке Жарких и в данный момент интересовал Брагина меньше всего.

– А до берета? Кто еще?

– Чего полегче спросите… – затянула старую песню кондукторша, но тут же перебила сама себя: – Еще парень был. Странный.

– Почему вы так решили? Он необычно выглядел? Вел себя?

– Да нет. Выглядел – как все они сейчас выглядят. Музыка в ушах. Шапка на затылок свисает, будто в нее дерьма навалили… Уж простите, но по-другому не скажешь… Бороденка опять же дурацкая. Он билет слопал – вот и вся странность.

– Билет? – удивился Брагин.

– Ну да. Получил билет, пошарил по нему глазами – и сожрал.

– Зачем?

– Может, на счастье. Сами никогда не ели? – подмигнула Брагину кондукторша.

Еще как ел! Лет двадцать назад, когда был отчаянно влюблен в Элку Гусарову с филфака и только и мечтал о том, чтобы затащить ее в постель. Даже если до этого придется затащить ее в ЗАГС. На просто связь целомудренная Элка не соглашалась, хотя к Брагину относилась благосклонно. Не то чтобы голоштанный Брагин был завидным женихом, но он был шансом. Для Элки, приехавшей из Апатитов (Гепатитов, как она, страдальчески морщась, именовала свою малую родину); и для других – не таких красивых и совсем не таких целомудренных. Из Пскова, Новгорода, Опочки и даже из невесть как затесавшегося в эти бледные северные когорты казахского Темиртау.

Все они были пришлыми; все они были перышками, что скользят по ветру, по свинцовым питерским водам и забиваются в растрескавшиеся камни набережных. А Брагин, напротив, проходил по ведомству коренных петербуржцев. С квартирой в старом мрачном доме на Бармалеевой улице. И сама квартира была мрачной, и то, что окна выходили не в колодец двора, а непосредственно на Бармалееву, дела не меняло.

– Ого! – сказала Элка Гусарова, впервые оказавшись в гостях у Брагина. – А печка прямо настоящая? Функционирует?

Об этом спрашивал каждый, кто видел главную достопримечательность квартиры, – огромную, под потолок, голландку, выложенную сине-белыми изразцами. Чего только не было на этих изразцах: жанровые сценки с развеселыми пейзанами; суровое море с суровыми парусниками; пейзажи и натюрморты в обрамлении растительного орнамента. Брагин еще помнил те времена, когда в печи гудел огонь; смутно, но помнил. А потом что-то сломалось в тонком и нежном печном организме. И ни один спец по голландкам (а их здесь перебывало множество) не смог это поправить. Разобрать – разберем, в один голос утверждали спецы, и змеевики прочистим, а вот собрать обратно, так, чтобы изразец к изразцу, это – увольте. Это – в Эрмитаж.

– …Печку надо продувать, – вынужден был признать Брагин. – Тогда и заработает. Но ты ничего не ответила.

– Разве? – удивилась Элка Гусарова.

Пять минут назад, еще до того, как Элка приложила ладони к самому внушительному из парусников, Брагин сделал ей предложение.

– Ты согласна?

– А это сложно – продуть печь?

Элке Гусаровой нравилось дразнить Брагина.

– Ты согласна? – снова повторил Брагин.

– Может быть.

– Это не ответ.

– Хочу сидеть у печки и смотреть на огонь.

– У этой или вообще?

– У этой, – сдалась Элка, наконец-то сделав Брагина счастливым: постель с самой красивой девушкой филфака перестала быть отдаленной перспективой и перешла в разряд среднесрочных.

На следующий день они подали заявление, и Брагин ровно три недели из четырех, отпущенных на раздумья, не уставал благодарить своих верных союзников – суровые трехмачтовые бриги и развеселых пейзан. А потом недотрога Элка с ходу переспала с итальяшкой, которого приволок в университетскую общагу ее однокурсник Грунюшкин. Тут-то все и закончилось. Но Брагину об этом никто не сообщил. Да и некому было сообщать: Элка благополучно укатила с итальяшкой на историческую родину, в Гепатиты, знакомить будущего мужа с родственниками-пейзанами. Совсем не такими развеселыми, как голландцы с изразцов. Гиблое место – Апатиты.

Гиблое место – Элка.

Итальяшка побарахтается немного и сбежит. К своим Софи Лорен и Орнеллам Мути, в Тоскану, Милан и окрестности. А Брагину останется только ждать. Ну что ж, подождет.

Чтобы как-то скрасить ожидание, он начистил физиономию Грунюшкину. После чего оба отправились в ближайший пивбар – мириться и философствовать.

– Кто он? – спросил Брагин у Грунюшкина. – Откуда он вообще выперся, хрен с горы?

– Да никто. А выперся из Флоренции. Лекции читать по Кватроченто.

– По чему? – опешил Брагин.

– Тебе не понять. Проехали.

– Не понять. Это верно. Как невеста, без пяти минут жена, сваливает с другим без всяких объяснений. Любовь с первого взгляда, что ли?

Циничный гуманитарий Грунюшкин посмотрел на Брагина с сожалением:

– Дурак, что ли? Любовь здесь при чем?

– Что тогда?

– Италия. Ей Италия подмигивает, если будет правильно себя вести. Ничего личного.

Брагин снова почувствовал желание съездить Грунюшкину по морде. Такое непреодолимое, что пришлось срочно занимать руки ошметками вяленого леща.

– Вот что ты ей можешь предложить, брателло?

Сидеть у печки и смотреть на огонь.

– Мало ли что. У меня большие перспективы.

– Адвокатская контора? Или в органы подашься? Тоже мне, предел мечтаний.

– Хорошие адвокаты на вес золота.

– Ну, ты пока не хороший, и даже не адвокат.

Лещ не ко времени кончился, и Брагин немедленно вцепился в кружку с недопитым пивом.

– Но она же согласилась, Элка…

– На бесптичье и жопа соловей, – хохотнул Грунюшкин. – Вот она тебя и держала до последнего, мирилась с твоей образиной. А потом, бац, – и павлин нарисовался. Реальный, из Кватроченто. Тут уж не поправить. Забей на нее – и всё.

– Это как?

– Как и не было. Девок-то полно.

– Итальяшек тоже, – продолжал упорствовать Брагин. – Про пиндосов вообще молчу. И разных прочих шведов.

– А ты неприхотливую ищи. От сохи. Провинциалку без закидонов.

Элка Гусарова ровно такой и была – провинциалкой от сохи, и даже особых закидонов за ней на наблюдалось. Так что теория Грунюшкина трещала по швам, швы расходились и ширились, и Брагин тут же принялся заливать их пивом. Дальнейшее он помнил смутно. Помнил, что Грунюшкин приволок откуда-то двух шмар явно не студенческого вида, и все вместе они отправились на Бармалееву. После постыдной во всех отношениях ночи у Брагина жутко болела голова, к тому же шмары обнесли квартиру, утащив с собой еще прабабкины драгоценности: золотой крестик, брошку с рубинами, два серебряных полтинника и камею времен императора Александра Третьего.

В милицию Брагин не пошел, ограничившись очередным избиением Грунюшкина, – после чего они подружились окончательно.

– Просто и легко, – сказал Грунюшкин, имея в виду злополучных шмар. – Не без эксцессов, конечно. Но в основном – просто и легко.

– На бесптичье – и жопа соловей, – резюмировал Брагин.

Элка, упорхнувшая-таки с флорентийским павлином в Италию, еще какое-то время саднила, давала знать о себе короткими и болезненными уколами в сердце. Но в общем и целом Брагин справился, сошелся накоротке с Псковом, а затем с Опочкой и уже на последнем курсе – с Темиртау. И они неплохо смотрелись вместе – примерно как американский пехотинец и маленькая сайгонская шлюха, продающая любовь за кокс и баксы. Впрочем, в Темиртау не было ничего от продажной любви, а вот от фарфоровой куклы – было. Но не той, какие обычно выставляют на аукционах или продают в дорогих арт-галереях. Темиртау производил впечатление куклы-неликвида: вроде все на месте, а чего-то не хватает. То ли сама заготовка оказалась некачественной, то ли расписывал кукольное личико стажер-неумеха.

Со временем имя Темиртау стерлось из прихотливой брагинской памяти, слишком уж оно было казахским – Анаргуль? Алтынгуль? Айтолды? Псков и Опочка на этом экзотическом фоне казались русопятыми простецами, но и они канули в Лету следом за куклой-неликвидом. Осталась лишь Элка Гусарова, гладившая ладонями изразцовые паруса.

Еще тогда, в период перманентных булавочных уколов в сердце, Брагин решил для себя, что станет счастливым лишь тогда, когда новоиспеченная итальянка Элка окажется несчастной – тотально и по всем фронтам. Итальяшка ее бросит. Сбросит – с павлиньих высот. И, оставшись без средств к существованию, она устроится жопомойкой в какой-нибудь дом престарелых – все там же, в Тоскане, Милане и окрестностях. И это – в лучшем случае. В худшем – ее ждет судьба маленькой сайгонской шлюхи, но без баксов. И без кокса.

Порноработа на износ. Унылая поденщина.

Однажды, за уже традиционным пивом, Брагин потерял бдительность и поделился с Грунюшкиным своим представлением о счастье.

– Да ладно. – Грунюшкин яростно заскреб плохо растущую щетину на подбородке.

– Прикинь.

– Да ладно. – Теперь пришел черед почесывания подмышек.

Яйцам приготовиться! – подумал про себя Брагин, а вслух произнес:

– Именно.

– Ну ты и мудак! – только и смог выговорить Грунюшкин. – Жалкий тип.

– Да пошел ты.

– Лечись, Плевако. Пока не поздно.

Грунюшкин обзывал Брагина этим знаменитым адвокатским именем лишь в крайних случаях: когда тот нес откровенную, не совместимую с жизнью дичь. За которую будет стыдно. Если не сейчас, сию минуту, то уж потом – обязательно. И чем несусветнее была дичь, тем больше открытых «о» добавлялось в финале.

На этот раз Грунюшкин превзошел сам себя – Плевако-о-оооооооо.

– Херню порю?

– Откровенную.

– Мудак?

– Полнейший.

Если посмотреть на ситуацию глазами нормального человека, выходило ровно так, как сказал Грунюшкин. Желать всяческих несчастий слабой женщине не имеет права ни один мужик. Тем более что Элка Гусарова ни в чем не провинилась перед Брагиным, она просто не любила его. И никогда не утверждала обратного, и в верности не клялась. Это Брагин из штанов выпрыгивал, чтобы заполучить ее, а когда дело не выгорело – взял и обиделся насмерть.

Непорядок. Надо исправлять.

А для начала – просто пожелать Элке счастья, не важно где, не важно с кем. Так будет правильно и по-мужски. После этого решения Брагина наконец отпустило, а вскоре (едва ли не в тот же вечер) прилетел первый билет. Трамвайный. В котором три первые цифры в сумме совпадали с тремя последними. Оставалось загадать желание и съесть билет, что Брагин и сделал. В салоне сорокового трамвая, на нем он иногда ездил встречаться с Грунюшкиным.

Будь счастлива, Элка!

В то, преддефолтное, лето счастливые билетики шли косяком: Брагин отрабатывал карму. И, судя по всему, успешно. Элка Гусарова ведь вышла замуж за своего итальяшку, осела во Флоренции и родила троих. Об этом стало известно не сразу, а спустя почти пару десятков лет, когда она нашла в соцсетях Грунюшкина. Грунюшкин к тому времени стал генеральным продюсером небольшой производящей компании, специализирующейся на мелодраматических сериалах для дневного показа. Когда-то он мечтал стать русским Керуаком и написать мощный поколенческий роман, а в идеале – несколько; но и одного хватит, чтобы прославиться.

Не срослось.

Впрочем, не срослось и у Брагина. От адвокатской карьеры он отказался (так сложились обстоятельства), зато застолбил себе местечко по другую сторону баррикад. Там, где преступников ищут, а не защищают. Он вырос в толкового и вдумчивого следователя, с которым комфортно работать окружающим. Если термин «комфортно» вообще хоть сколько-нибудь подходит аэродинамической трубе, что всасывает кровавые ошметки самых разных (в основном – трагических) человеческих судеб.

Аэродинамическая труба со сгустками крови на стенках. Примерно так представлял свою работу Брагин. Не всегда, но в отдельные дни и месяцы, когда его накрывало с головой расследование очередного – особо тяжкого – преступления.

Это тебе не сериалы клепать.

Что-то подобное он говорил Грунюшкину, при планируемых сильно заранее встречах в пафосных кабаках, – раз или два в год. Иногда – три, как карты лягут; главное в этих мероприятиях – основательно набраться, до соплей. И ни о чем не думать, как в юности. Нет, они с Грунюшкиным не алкаши ни разу, и случаются совсем другие пересечения в пространстве, спонтанные: на кофе, на ход ноги, на кружку пива – и все, аллес, разбежались по делам. Если же встретиться долго не удавалось, Брагин начинал скучать по Грунюшкину. А все потому, что из университетского приятеля тот превратился в единственного близкого друга. Вернее, хоть какого-то друга, потому что других друзей у Брагина нет.

Только Катя. Жена.

Владелица всех суровых парусников, вдохновительница всех развеселых пейзан. За десять лет они привязались к Кате, и Брагин привязан к ней крепко-накрепко, и ничего с этим не поделаешь. И делать ничего не нужно, даже когда очень хочется. Даже когда песок скрипит на зубах и остается только надеяться, что рано или поздно прольется живительный дождь. И дождь таки проливается, смывая песчинки и наполняя сердце нежностью. Такова семейная жизнь Брагина, состоящая из блужданий по бесконечной пустыне – от оазиса к оазису, от дождя к дождю. Так было не всегда, но так теперь будет всегда. Если, конечно, не случится чуда.

Почему я?

Почему ты выбрал меня?

Были же и другие женщины?

Вопросы, которые Катя больше не задает, а раньше задавала. Они прекратились в тот момент, когда Брагин впервые изменил своему правилу «рыба в пироге», что означает полное и безоговорочное молчание. И зачем-то рассказал Кате об Элке Гусаровой. Легкую и безобидную историю без последствий, какой она, в сущности, и была.

– И что случилось с Элкой потом? – спросила Катя.

– Жизнь случилась, – отшутился Брагин. – Она давно не в России. Живет во Флоренции, замужем за итальянцем, трое детей. Отчаянная домохозяйка.

Информацию об Элке слил Брагину Грунюшкин, и все в ней было правдой, за исключением статуса домохозяйки, потому что как раз об этом несостоявшаяся невеста Брагина в Сети не распространялась. О муже-профессоре – да, и о детях, и о вояжах на экзотические острова. И ни слова о профессии, ни намека. Катя, например, работает кредитным экспертом в банке (собственно, в том самом банке они с Брагиным и познакомились). Очень хороший специалист, перспективный, – так до сих пор считают все, Брагин не исключение. Начни она строить свою карьеру – он был бы только рад. Но Кате давно плевать на карьеру, наверное, поэтому Брагин и ввинтил про отчаянных домохозяек. А может, не поэтому, черт его знает.

– Вспоминаешь о ней?

– Сто лет не вспоминал. И сейчас бы не вспомнил.

– Но знаешь, как она живет. И что с ней произошло.

– Да это Лёха Грунюшкин мне рассказал.

– Зачем?

– Э-э… Просто так.

– Я знаю Грунюшкина. Он ничего просто так не делает. Не тот замес.

Несуразный человек – Брагин. Во всем, что не касается аэродинамической трубы. Стоит ему только вступить в диалог, даже с самыми близкими, – каждый последующий ответ оказывается хуже предыдущего, и все запутывается окончательно. Вот и теперь: зачем-то подставил Грунюшкина, к которому Катя всегда испытывала симпатию. А теперь выходит, что подколодный змей Грунюшкин искушал Брагина ненужными воспоминаниями о прошлом. Или – для чего-то нужными?

– Послушай, детка. Ты же сама завела этот разговор.

– Я виновата?

– Нисколько не виновата.

– Я виновата. Во всем.

– Все хорошо, – пытался отделаться своими обычными мантрами Брагин. – Я люблю тебя, и все хорошо.

Все совсем не так хорошо, вовсе нехорошо. Давно нехорошо. Но сейчас об этом лучше не думать, а сосредоточиться на произошедшем в автобусе № 191. И на парне с дурацкой бороденкой, билетном гурмане.

– Сможете описать его подробно?

– Фоторобот составить? – деловито переспросила Маврокордато.

– Что-то вроде того.

– Можно попробовать. Сейчас?

– Чуть позже. И не здесь. В управлении. Адрес я вам сообщу.

Бородой сегодня никого не удивишь. Их старательно выращивают все кому не лень, чтобы довести до ума в ближайшем барбершопе. Барбершопе, мать его! Даже Грунюшкин сподобился, пал жертвой агрессивного тренда последних двух лет. Все еще надеется поспеть за молодыми никчемными хипстерами, хотя целевая аудитория его сериалов – провинциальные клуши 45+. Собственно, от Грунюшкина Брагин и услышал впервые это слово: «хипстер». Или – хипстота. Если верить кондукторше, именно такая хипстота некоторое время сидела рядом с жертвой. Разговелась счастливым билетиком и тут же порешила бедняжку с Нерчинской.

Не вяжется.

Тарантиновщина какая-то. Трэш и угар. Но нужно отрабатывать и трэш.

– …Где вышел – не помню. Да и не больно следила, если честно. Знать бы, где упадешь, – соломки бы подстелила. – Маврокордато вздохнула.