Доплыть до грота (сборник) Михеева Тамара
– Ага. Ясно. А волосы чего мокрые? Слушай, прости, я забыл, как тебя зовут…
– Агата.
– Агата… Агафья Соловьева? Пятнадцать лет?
И взгляд сразу перестал быть нечитаемым. Сразу стало все ясно по этому взгляду и по тому, как окрепла его хватка. У него в нагрудном кармане, наверное, и фотография моя лежит. Я дернула руку изо всех сил, крикнула:
– Прости! Со мной все в порядке! Скажи им! Я скоро вернусь!
И рванула с вокзала.
Иногда очень хорошо иметь высокий рост и крепкие руки. Была бы я маминого телосложения, фиг бы вывернулась.
Бабуся Гейтвуд говорила, что в дорогу надо взять только плащ-дождевик, мешок, кеды и венских колбасок. Ну, может, у них там, на тропе Аппалачи, этого и хватает, но у нас тут точно не так, я не дура. Поэтому взяла с собой карточку. Банковскую. Родители мне подарили, когда я паспорт получила. Там копились денежки на мое платное обучение, если я, бестолочь, не смогу даже после всех гимназий и репетиторов поступить на бюджет. Деньги уходят очень быстро, это я поняла. И, как могла, экономила. Иногда удавалось поесть бесплатно. Например, девятого мая.
Я очень Девятое мая люблю, а вы? У меня оба прадеда воевали, и прабабушка тоже, а другая прабабушка и ее сестра – труженики тыла. Нам на «Бессмертный полк» рук не хватает с Гришкой. Родители очень трепетно к этому относятся, особенно мама. За неделю до Девятого мая она начинает с нами смотреть фильмы о войне и книжки читать. На парад мы, конечно, тоже ходим. Только мама впадает в бешенство, если видит малышей, одетых в военную форму, а еще если слышит, как говорят: «Отмечаем Девятое мая». Тут она просто свирепеет!
В День Победы я как раз шла сквозь небольшой городок. Там было так празднично, на всех улицах флаги, все люди с цветами… Я остановилась на обочине, смотрела, как идет мимо Бессмертный полк. И думала, как там мои. Кто несет вместо меня портрет прабабушки Лиды? И почему я не могла подождать до Девятого мая, а потом пойти? Просто не подумала. Забыла.
В городке во время концерта работала полевая кухня, всех кормили гречневой кашей с тушенкой и поили сладким чаем. Я съела две порции. Никто мне и слова не сказал, может, не запомнили, что я уже брала. Тогда я взяла еще и третью, ссыпала ее в пакет, чтобы вечером поесть или утром. Было как-то стыдно, но никто на меня не косился, и опять никто ничего не сказал.
В общем, я прикинула, что денег на карточке должно хватить, если я буду покупать только самое необходимое. Просто поразительно, насколько мало на самом деле нужно человеку! Вот раньше, дома, простите уж за подробности, я психовала даже, если папа покупал дешевую туалетную бумагу. Ну, знаете, такая серенькая есть, жесткая, как наждачка. А еще мне казалось, что человек не в состоянии прожить без душа больше двух дней. И стирать одежду за него должна стиральная машинка. Причем так стирать, чтобы одежду можно было каждый день менять. Питаться тоже надо разнообразненько: вчера ели борщ, а сегодня, что, опять? Да ну! И чай, чай с вкусняшками – обязательно! И вы даже не представляете длину моего списка «я это не ем».
Но вот в дороге я поняла, что ем все. Конечно, что-то люблю больше, что-то меньше, но съесть могу что угодно. И умею стирать в ледяной воде. А лопухи легко заменяют туалетную бумагу. И еще я могу спать на поверхности любой твердости и без всяких подушек. Потому что лошадь Марусю лучше обнимать во сне, чем класть под голову. Ну и так далее, понимаете? Я вдруг поняла, что жизнь – ужасно проста. Только передвигай ноги. И все. Не верите? Ну, попробуйте!
Один раз я, правда, не выдержала. В городе Ро. Я помылась, переоделась в чистую футболку (мятую, конечно, но это тоже к вопросу о том, на что я легко могу забить, оказывается) и пошла в кафе. Заказала омлет и включила телефон. Четыреста тридцать семь сообщений и двести шестьдесят семь звонков. Я вышла в интернет. Зашла на сайт школы. А на свои странички в соцсетях – не решилась: там же видно, когда ты онлайн. И на сайте школы я увидела отдельную закладку про меня. Она так и называлась: «Агата Соловьева». Ну, конечно, я туда зашла. Там рассказывалось, что я пропала и меня все ищут. Было выложено море моих школьных фотографий, ссылки на мои сочинения… Я вот, кстати, всерьез думаю, не нарушение ли это моих прав? А внизу было обращение директора. Что-то вроде: «Ребята, если вы что-нибудь знаете об Агате, хоть что-нибудь, сообщите, пожалуйста, мне, вашему классному руководителю или Агатиным родителям». И телефоны мамы и папы. Вот тогда меня первый раз всерьез накрыло. Чувством вины и какой-то… не знаю… непоправимости, что ли. Прямо стучало в голове: «Что я наделала?!» Я тут же отправила маме СМС: «Со мной все в порядке. Простите, что ушла. Я скоро вернусь». И отключила телефон. Потому что стало страшно. Она же позвонит. И что я скажу? Я не хотела, чтобы они переживали. Но я хотела пройти свои шесть миллионов шагов, три тысячи километров. Я ведь уже прошла половину пути! Даже больше!
Это было самое трудное. Выключить телефон. Серьезно. Это, понимаете… будто отрезать себя от мира. И в то же время будто остаться с миром один на один. И даже не с миром, а с жизнью, что ли… Это высокопарно звучит, я понимаю. Но все-таки мы привыкли, да? Ну, что есть телефон. Что в любую минуту можно позвонить, зайти в Сеть, эсэмэснуть. Я вот все думала, а как наши родители росли? Точнее, как их родители растили их без телефонов? Мама звонит нам с работы каждый день, спрашивает, как мы добрались из школы домой, поели или нет, как уроки… Когда вечером гуляешь, тоже: стоит только на десять минут задержаться, сразу у всех телефоны разрываются. А как раньше? Как бабушка Света и бабушка Марина воспитывали наших родителей? Ждали их с ночных свиданий, отпускали в походы и на пикники, на дискотеки… И даже не знали, где они и что с ними! Вот ужас-то, да? Я понимаю это, потому что если родители уезжают вдвоем на выходные и я остаюсь за старшую, а Гришка уходит гулять во двор и не приходит вовремя, я с ума схожу и сразу ему звоню. А вот не было бы телефона? Да я бы не выпустила его одного ни за что!
В общем, я свой телефон выключила в первый же день, ну, я вам говорила. Да и какой в нем смысл? Зарядки бы все равно хватило максимум на два дня. Я думала, что включу его, только когда пройду свои три тысячи километров. Но вот не утерпела, включила раньше. И потом уже не могла не думать про маму с папой… Не то чтобы я раньше о них не думала, но теперь прямо вот – всегда. Я ведь не дура. Ну правда. Я прекрасно понимала, что они с ума там сходят. Ищут меня. Несмотря на письмо. Да и не факт, что они все поняли из моего письма. И я решила, что теперь стану заряжать в кафе телефон и отправлять им эсэмэски из каждого города, куда буду заходить. Если получится. Получалось, если честно, не всегда. А еще я думала все время про тех спасателей. Что вот это такая работа… ну, может быть, самая нужная на свете. Нет, ну понятно, что и врачи нужны, и учителя, и психологи тоже. Да вообще все! Но вот эти спасатели, которые ищут пропавших детей… Получается, они каждый раз спасают чей-то мир. Ну да, не всегда. Иногда они не успевают, находят слишком поздно. Но все равно. Кого-то же спасают. И пока они ищут, у родителей и братьев-сестер есть надежда.
Кстати, про спасателей. Вы будете смеяться, но с этим спасателем Лёшей мы опять встретились. Не только с ним. Там еще были Паша и Аня, но я как-то зациклилась слегка на Лёше, все-таки нас с ним целое рукопожатие на вокзале связывало. Встретились мы уже на подходе к морю. По моей карте выходило, что еще примерно пару дней пути – и я на месте. То есть на море. Шагомер показывал, что я сделала в общей сложности пять миллионов девятьсот пять тысяч шагов. Крутая цифра!
Так вот, спасатель Лёша. Вам не надоело про все это слушать? Нет? В общем, городок, назовем его город Пси. Я бы его с радостью обошла, но тогда нужно было бы тащиться по трассе, а там пыльно и жарко, и не скажешь, что уже сентябрь! А город прямо миленький. В зелени весь, среди гор. И люди нормальные, никто на меня внимания вообще не обращал. Я купила себе здоровый такой хот-дог, села на бордюр прямо около киоска и наслаждалась. И тут:
– Слушай, ну вот чего ты добиваешься? Этим своим побегом?
Я, конечно, поперхнулась. Закашлялась. Меня участливо похлопали по спине. Лёша уселся по левую руку, рыжий бородач Паша – по правую. Аня (я тогда еще не знала, как ее зовут, но она явно была с ними) встала передо мной. Ну, круто.
Я прожевала и сказала:
– Это не побег.
– А как это называется?
Я рассказала им про бабусю Гейтвуд. Аня, видимо, быстро забила про нее в гугле, показала телефон Лёше, потом Паше. Оба хмыкнули.
– Ты серьезно? Пешком? Из Альфы?
– Угу.
Я вертела в руках хот-дог. Очень хотелось есть, но при них я как-то стеснялась откусывать. От меня еще и воняет наверняка. В душе я не была уже неделю. Тянула до моря.
– Твои родители сходят с ума, – сказал Паша.
– Я знаю.
– Ты им назло?
– Да нет!
Ну вот как объяснить? Я не назло! Никому не назло вообще! Мне просто надо было это сделать! Пройти свою тропу Аппалачи! Как они не понимают?
– Слушай… и вот ты всерьез пешком прошла столько? – вдруг спросил Лёша. – Ни разу ни на машине, ни на поезде?
Я помотала головой.
– Круть! Пошли к нам в команду!
Тут поперхнулись Паша с Аней. А я подумала: и правда хорошо бы к ним. Это крутая работа. Ну, в том смысле, что есть смысл. Возвращать кого-то к жизни. Дарить надежду. Искать и находить.
– Серьезно. Только надо в школе доучиться, – добавил Лёша.
– А потом?
– Что потом?
– Ну, где на вас учат?
Лёша засмеялся, достал мою фотографию из кармана (не самую ужасную, но очень скучную), написал на обороте телефон.
– Давай так: вернешься домой и позвонишь мне. Я тебе все расскажу, идет?
– Угу.
И тут Паша взял меня за локоть.
– Мы тебе поможем вернуться, ты не переживай.
У меня на шагомере пять миллионов девятьсот пять тысяч шагов. Я шла почти пять месяцев. Море, город Омега в двух днях пути…
Я вскочила стремительно, отпрыгнула подальше. Их трое, конечно, о чем разговор. И они старше меня, и вообще профи. Но у меня осталось всего два дня пути!
– Стой! – крикнула Аня.
– Ты что, совсем?! – заорал на Пашу Лёша.
Но я не стала слушать – я бросилась бежать, стиснув свой хот-дог. А рюкзак? Рюкзак остался лежать там, где лежал. А в нем – все.
Я шла по улицам, жевала этот резиновый хот-дог и ревела. Как мне ночевать теперь? И как идти дальше?
До вечера я слонялась по Пси, не решаясь выйти на дорогу без рюкзака. Я будто осталась без одежды, совсем голой. Черт бы их побрал всех! Спасатели!
И вдруг я увидела его! Увидела свой рюкзак! Он стоял на скамейке в парке и будто ждал меня! Оглядываясь, я подошла. Боялась, что это ловушка, что они сидят в засаде. Из-под клапана выглядывал краешек моей фотографии. Я села рядом с рюкзаком, готовая рвануть с места в любой момент. Погладила его тугой бок. Как же я тебя люблю, мой дорогой друг!
Вытащила свою фотографию. Номер телефона и подпись: «Алексей Шершнев. Ты стала бы отличным спасателем, Агата. Прости, что напугали тебя. Очень ждем звонка». Я вздохнула, слезы-то уже кончились. Я ужасно устала. Легла и уснула прямо на скамейке, будто бомж какой-то. Ну и ладно. Все равно меня тут никто не знает. А рано утром я уже свалю из этого города, который чуть не стал последним в моем путешествии. Смешно, конечно, до колик, что только тогда, после слов рыжего Паши, мне пришла в голову простая мысль: а обратно как? Тоже пешком? Я же сдохну! А на билеты денег нет. Ладно, решила я, доеду автостопом, чего мне теперь-то бояться? Или на электричках. Только вот осень уже… И поеду я с теплого юга на не очень теплый северо-восток… Счастье еще, что ко мне вернулся рюкзак.
Вот видите, как мне повезло, да? А, вы же еще не знаете главного… Оказывается, мама с папой ехали за мной всю дорогу, то есть не всю, а после Сигмы. Примерно одну четвертую пути.
Они как мое письмо прочитали, которое я им дома оставила, сразу бросились в гимназию. Там собрали совет, пригласили психолога. Давай анализировать мои сочинения, комментарии на школьном форуме, мою страничку «ВКонтакте»… Короче, примерно когда я вышла из Дельты, они разгадали мой замысел. А тут еще спасатель Лёша сообщил спасателям нашего города, что видел меня на вокзале в Омикроне. Вектор движения родители быстро высчитали, все же они хорошо меня знают. Отвезли Гришу бабушке и рванули за мной. В городе Ро я отправила маме смс, как маячок поставила, где меня искать. В Сигме они меня увидели. И почему-то не кинулись ко мне со словами: «Мы убьем тебя, любимая дочь!» Что очень странно, кстати. Нет, они решили тихо и тайно меня сопровождать. Понимаете? Они решили дать мне возможность сделать это. Закончить свой путь. И вот уже здесь, в Омеге, предстали пред моими очами. Вообразите, какой у меня был шок? Сижу я спокойно на набережной, никого не трогаю, смотрю на море, вдруг они ко мне подходят и садятся с двух сторон. И тоже на море смотрят. Немая сцена. Занавес. Потом уже мама бросилась мне на шею и разрыдалась. Обнимает и сама же приговаривает:
– Я убью тебя, паразитка ты эдакая, сколько ты мне крови попортила!
А папа:
– Тихо, тихо, Аленушка, мы же договорились…
И я заметила, что все-таки еще чуть-чуть ниже папы ростом. Совсем чуть-чуть, но все-таки ниже.
Потом они меня в баню потащили и в ресторан, и за новой одеждой. Я не спорила. Все-таки я перед ними сильно виновата. И вообще… все-таки здорово иногда снова стать маленькой и ничего не решать: где обедать, куда идти.
Какие я сделала выводы? То есть жалею ли я о сделанном? Нет. Мне жаль, что родители так переживали. Но я не могу жалеть о том, что сделала. Может, это главный поступок в моей жизни. И я теперь многое могу им сказать, ну, своим родителям. Не молчать и слушаться, а именно сказать. Что не хочу заниматься математикой. Хочу, чтобы мы снова ходили в ПВД. И пусть отстанут от Гришки со своими репетиторами, у него еще уйма времени, чтобы выбрать, куда поступать. И да, я не знаю, кем хочу быть, но это не повод так сильно переживать и лишать меня просто жизни, без допзанятий. Может, я стану спасателем, как Лёша. Или ветеринаром. Буду собак лечить. Или тренером по ходьбе. Буду рассказывать всем, как преодолевать большие расстояния. Для этого не нужен институт. Зато я буду счастлива, потому что мне реально нравится ходить. Просто ходить и все. А если вдруг захочу стать кем-то еще, пойду и поступлю в институт, который сама выберу. Раньше я не могла им всего этого сказать. Потому что не знала, как сформулировать. А теперь знаю. Ведь я столько раз сама себе это проговорила за пять месяцев, пока шла! Мне кажется, теперь они меня услышат.
А, еще вот что: Эмма Гейтвуд – невероятно крута. Вот просто невероятно. И, может, она ушла не потому что ее все достало, совсем нет. Может, она просто хотела сделать это: встать и пойти. Пройти свои шесть миллионов шагов.
…Оставалось одно, но очень важное дело.
– Мам, пап! Можем мы на обратном пути заехать в Дельту? То есть не совсем в Дельту, а там недалеко есть автозаправка… Я там кое-что оставила. Надо забрать.
Я скрестила пальцы: пусть будет так, что щенки выжили, остались на заправке, и тетя Наташа согласится отдать мне хотя бы одного. Вот Гришка обрадуется!
Три желания
– Что это тут у вас, а?
Кира подкралась незаметно. Мы вздрогнули, как один. Встали шеренгой, смотрели на Киру, а глаза – виноватые. Ну-ну, знаем, плавали.
– А ну-ка руки покажите!
– Вот еще! – дернул плечом Васька.
Кира брови приподняла, Ваське в глаза метнула пару молний, и он первым опустил ей в руки свой сегодняшний трофей: большущего мертвого краба. Он был совсем целый, такого легко можно туристам продать.
– Та-а-ак, опять в гроте были?
Больших крабов только там можно найти, Кира это знает. И она не любит, когда Васька нас в грот возит. Тем более без нее.
– Та-а-ак, следующий!
У Жеки улов сегодня небогатый: россыпь мелких рапан. Но Кира забирает и их.
Все должны платить дань королеве.
– Следующий!
Следующий – это я. А я не хочу ничего отдавать Кире, вот еще! Все мальчишки в городе ее боятся, потому что влюбились. Конечно, она красивая. Так сказал режиссер, который прошлым летом к нам приезжал кино снимать. Мы сидели на заборе, и Кира с нами, режиссер сначала на нас даже внимания не обращал, а потом увидел ее.
– Ну-ка, – сказал он, – иди сюда.
Кира тут же спрыгнула с забора. Легко по песку побежала, каждый ее шаг выбивал в песке маленький фонтанчик. Ноги у Киры длинные, загорелые, а руки тонкие и какие-то летящие, будто не руки, а крылья. И когда она так бежит по песку к морю, а волосы, белые, как размочаленный канат с ялика, колышутся за спиной… ладно, согласен, она красивая. Режиссер тоже это сразу понял. И кивнул дядьке с огромной такой камерой:
– Друг Сева, ты посмотри, какая нимфа… чудо, как хороша! Откуда ты, Русалочка?
– А тутошние мы, во-о-о-он у водокачки живем, – затараторила Кира. – А вы, дяденьки, из Москвы? К нам все время из Москвы едут, кино снимают и снимают! У нас так красиво, что ли?
– Очень!
Они долго еще болтали. Я бы посидел послушал, но Васька сплюнул в песок и сказал:
– Лахудра…
И добавил:
– Пошли отсюда!
Мы засвистели, но Кира даже не оглянулась. Она улыбалась режиссеру, как тогда художнику, который ее три дня рисовал. А потом она дома хвасталась, будто бы режиссер сказал, что, если бы она была постарше, он бы взял ее на главную роль, но пока не возьмет.
– Он меня в эпизодах снимать будет! А еще сказал, чтобы я после школы в Москву ехала, в театральный…
– Куды?! – завопила бабушка, а батя замахнулся на Киру куском драной сети.
Кира – моя сестра.
В день, когда началась вся эта история, мы собрались на берегу пораньше. И опять без Киры, ее мамка не пустила, заставила рыбу чистить. Уже неделю штормило, а тут с утра – тишь да гладь. Весь пляж в Рыбачке был укрыт бурыми водорослями. В них запутались пластиковые бутылки, одинокие сланцы, всякий мусор. Целое море водорослей! И островами – проплешины песка. У нас везде песчаные пляжи, поэтому летом туристов с малышней просто тьма.
Рыбаки только-только отчалили, а мы спрятались за дырявым баркасом деда Саши, следили. А когда уж они далеко ушли, мы выскочили, вытащили из-за валуна нашу лодку, спустили на воду и жребий кинули, кому сегодня в море идти. В лодке помещалось только четверо, а нас было шесть. Лодку мы стырили. У Синюхи. А чего? У нее лодок много, и все бесхозные, валяются без дела на заднем дворе, половина дырявых. Вот мы одну и скрали. Законопатили, просмолили. Хорошая получилась, только жалко, что маленькая… И опять мне выпало на берегу сидеть! Я даже пнул лодку, но Васька меня осадил:
– Но-но, – говорит, – лодка ни при чем. Несчастливый ты, Дуся.
И правда, я уже третий раз на берегу остаюсь. До шторма сидел два раза, и вот опять. Так обидно! Сейчас все сядут в лодку, отчалят, она будет качаться на волнах, и они будут молчать, молчать до самого грота, потому что море ведь не любит болтовни. А я сиди тут… Еще было бы с кем, а то с Кабанчиком, чтоб его раки съели.
Я вообще какой-то невезучий. По жизни. Родился с одним ухом. Я все слышу, но только на одном ухе у меня это самое ухо, за которое дергают, когда у тебя день рождения, а на другом – будто отрезали. Поэтому мама всегда меня стрижет так, чтобы волосы свисали до шеи и закрывали уши. Девчачья стрижка! Из-за нее Васька дразнит меня Дусей. Он вообще-то неплохой, только всем придумывает прозвища. Кабанчика вот Кабанчиком зовет. Потому что тот толстый.
Ну вот, сидим мы с Кабанчиком, смотрим, как лодка в море уходит… И так погано мне стало, вот правда, что я толкнул его в плечо со всей силы.
– Ты чего! – заорал Кабанчик, а глаза сразу намокли.
Он вообще плакса. Нюня. Кира говорит, что таких бить – уму-разуму учить. Я его опять стукнул. Васька говорит, мужики не ноют.
– Отстань, Дуся! – завопил Кабанчик и откатился от меня подальше.
Песок вспучился под его толстыми ляжками. Противный он. Мне с ним скучно. Я отвернулся и стал смотреть на море. Лодка уже скрылась за скалой. Сейчас наши, наверное, первый грот проплывают.
– Родь… Родька, смотри…
Кабанчик что-то откапывал из-под водорослей. Видимо, задел, когда откатывался, какую-то штуку. Его толстые руки погрузились в песок, зашебуршили там и достали железный ящичек. Небольшой такой, длинненький. И видно, что старый, проржавевший, краска уже стерлась, ракушки наросли с одного боку.
– Ну, коробка… – сказал я лениво.
Лодка уже причалила ко второму гроту, наверное. Сейчас они вылезут на мокрый песок, вытянут лодку из воды. Достанут спички, разложат костерок из веток, которые с собой привезли. Там хорошо в гроте, тепло. Мы все время туда ездили. Ну, по очереди, конечно. По жребию. Сначала сети ставили, а потом просто были там. Ничего особенного не делали. Так, купались, у костра грелись, хлеб жарили. Но «ничего особенного» – это если ты попадаешь в лодку. А вот если третий день сидишь на берегу…
– Дорогая мама… – вдруг начал Кабанчик, и я даже подпрыгнул.
Все знали, что мать бросила Кабанчика еще в раннем детстве, подкинула своей старшей сестре. Она его и растит, и сама же называет подкидышем.
– Тут, Родьк, смотри, в коробке письмо… и деньги вот еще. Много.
Кабанчик уже раскурочил ящичек и сейчас держал в руках завернутые в прозрачный пакет пачки денег. Три или четыре. А может, даже пять! И листок бумаги. Это он с него прочитал «Дорогая мама…». Я вырвал у Кабанчика листок и сам стал читать вслух:
– «Дорогая мама, прости, что я так уехал, ничего не сказав тебе и не объяснив причины. Но, поверь, она есть…» Тут размыто, ни черта не видно… «Береги Надю, помни, что я люблю ее больше всех на свете, кроме, конечно, тебя. Деньги все оставляю тебе, они вам с Надей скоро понадобятся. Помоги ей воспитать моего сына. Пусть он вырастет смелым и сильным».
– Тут вот еще… – как-то виновато сказал Кабанчик и протянул мне конверт.
– Садовая, восемнадцать, – прочитал я.
– Синюха! – крикнули мы в один голос.
Вот бывает же так: сидишь на берегу, третий день, между прочим, да еще и с Кабанчиком, а они там в гроте купаются и хлеб жарят. А потом – бац! – откапываешь в песке старую жестяную коробку, полную денег, да еще и письмо странное. Конечно, мы с Кабанчиком бросились к Кире.
Кира внимательно прочитала письмо. Потом деловито пересчитала деньги. Потом объявила:
– Разделим на троих.
Мы с Кабанчиком молчали. Мы таких денег не то что в руках никогда не держали, мы даже знать не знали, что они есть – такие деньги. Я быстро подсчитал: даже если разделить на троих и взять одну мою часть, то на лодку хватит. На нормальную такую лодку, новую, с мотором. И может, даже на снасти останется.
– Это же чужие, – сказал вдруг Кабанчик.
– Че-го?! – изумилась Кира.
Я думаю, она первый раз в жизни услышала голос Кабанчика. Он всегда молчит. Когда молчишь, меньше достается.
– Ну, чужие же деньги. Адрес вот. Надо снести.
Кира фыркнула. Я знал, что она задумала. Она в Москву собралась сбежать. К тому режиссеру. Или художнику. Ей деньги позарез были нужны. А тут Кабанчик!
– Надо снести, – повторил он упрямо.
Я даже испугался за него. Как дерется Кира, я знал. Но она сказала спокойно:
– Слушай, Кабан, ну чего мы их понесем? Да еще Синюхе. Она и так богатая! Пять лодок у нее и домина вон какой! Мы деньги нашли? Мы! Чего еще думать?
– Если бы письма не было… – пробормотал Кабанчик. – Надо снести.
И Кира согласилась! Я ушам своим не поверил! Она вздохнула, сгребла деньги в кучу и сунула в руки Кабанчику:
– Ладно, пошли.
У меня челюсть отвисла. А они уже со двора выходят, Кабанчик на ходу деньги в холщовую сумку заталкивает (его тетка с утра на рынок отправляет с этой сумкой, а он к нам сбегает, и так каждый раз). Я за ними пошел, конечно. Иду и думаю: чего мы сейчас Синюхе скажем? Она страшная очень, все время орет. И жадная. Не дает абрикосы рвать, которые возле ее дома растут. А чего? Они ж не за забором, на улице! А она, если увидит, как начнет голосить:
– Ты их сажал? Ты их ростил? Все надарма привыкши!
Мы к ней вообще не суемся. Только вот лодку скрали. Мы почти до самой Синюхи дошли, а тут Кабанчик говорит:
– Мою мамку Надя зовут.
– Чего? – опять фыркнула Кира.
– А чего? Мне тетка рассказывала!
Я не понял, о чем это он. Ну и пусть Надя. И что с того?
– Тетка говорит, она отца поехала искать. Моего. Говорит, он ее любил сильно и так просто беременную не бросил бы.
Кира глянула на него насмешливо. Потом на сумку его с деньгами кивнула и говорит:
– Ну и неси Синюхе все сам, раз и мать у тебя Надя, и отца поехала искать. Неси, неси, Синюха ведь тебе, выходит, бабка!
И правильно меня Дусей зовут! Дуся и есть! Кира вон сразу сообразила, на что Кабанчик намекает…
– Не, – отступил от Киры Кабанчик. – Я ее боюсь очень.
Кира хмыкнула. Можно подумать, она не боится Синюху! Синюху все боятся, даже Васька. У нее спина скрюченная – говорят, от злости. Но я думаю, это чтобы лучше было видно, что на дороге валяется. Она всегда монетки поднимает, даже самые мелкие. Один раз я услышал, как она говорит соседке:
– Не могу я видеть ее под ногами, копеечку эту – вся в пыли! А там ведь Георгий Победоносец, он ведь святой… Стыдно!
Святого на копейке пожалела! А сама ни абрикосинки не даст сорвать, сразу орет! Она просто жадная, вот и все.
Мы подошли к дому Синюхи. Вроде не видно ее. Кабанчик судорожно сглатывал и письмо в руках теребил. Кира позвонила у калитки и отбежала. Мы с Кабанчиком тоже хотели свинтить, но Кира его в спину толкнула:
– Давай, ты ж внучок ее!
Послышались шаркающие шаги, и тут я драпанул. Кира и Кабанчик за мной. Ну, не бывает так, чтобы пойти и поговорить с Синюхой! Это как если у нас в июле снег выпадет и море замерзнет!
Наши уже вернулись из грота.
– Пусто, – шепнул мне Дурка.
Кто-то когда-то сказал Ваське, что поставил однажды около грота сети и выловил кусок доски с набитыми на нее золотыми пластинками. С тех пор Васька почти каждый день отправлялся на лодке в грот сети ставить. Но ничего ему не попадалось, только рыба, и то редко. Сейчас они тоже десяток бычков привезли, жарили их на костре. А тут мы. С деньжищами. Сели у костра, молчим.
– Все равно надо ставить! – гнул свое Васька. – Если тот кусок от чего-то, то ведь должны быть и другие! Эх, акваланг бы!
Он это каждый раз говорит, надоел уже.
И тут Кира:
– А Родька с Кабанчиком клад нашли. Родь, письмо покажи.
Кира никогда при других меня Дусей не звала, хотя дома дразнилась. Я протянул Ваське письмо.
– И что вы думаете? – очень серьезно оглядела всех Кира. – Кабанчик уверен, что это все его. Что он у нас Синюхин внучок и наследничек.
Мы дружно заржали.
– И много прям денег? – вскинулся Жека. Он сдернул у Кабанчика с плеча сумку, но Кира его по руке хлопнула.
– Не лезь, не твое!
– А чье? Твое?
– Это мои деньги, – упрямо сказал Кабанчик.
Уже забыл, видать, как хотел их Синюхе отдать.
– Да ла-адно! – протянул Васька и уткнулся в письмо. – Ну-ка, ну-ка… что-то я не вижу здесь, что денежки эти для тупого толстого пацана.
Кабанчик надулся.
– «Пусть вырастет смелым и сильным». Разве ты смелый и сильный, Кабанчик? Сам понимаешь, что это не про тебя. – В Васькином голосе прозвучало даже что-то похожее на сочувствие.
Кабанчик на него уже не смотрел. Он опустил голову и ковырял пяткой песок.
– Все равно они мои, – сипло сказал он.
Тихо, но все-таки сказал. Так долго с Васькой никто не спорил. И Кира засмеялась. А потом заявила:
– Прекрасненько! Пусть докажет. Докажет, что он сильный и смелый. Что вырос таким, как мечтал его папочка-богатей. Докажешь, Кабанчик?
Кабанчик вскинул на нее глаза, пробормотал растерянно:
– А как?
– Ну… – протянула Кира, обходя вокруг него, как вокруг новогодней елки. – Предлагаю устроить испытание. Как в сказках. Исполнишь три моих желания – деньги твои.
– Чего это твои-то желания?! – начал было Васька, но Кира посмотрела на него, и он сразу притих, ухмыльнулся криво: давай, мол, желай.
Кира королевским взглядом обвела берег.
– Пусть украдет у Синюхи еще одну лодку.
Мальчишки заулюлюкали, начали дубасить друг друга по спинам и верещать. Будто им целый пароход обещали, а не лодку какую-то! Это я так думал. А сам тоже улюлюкал, хохотал и всех дубасил. Кабанчик стоял потный, злой, зубы сцепил. Мне не хотелось на него смотреть. Подумаешь, лодку скрасть! Мы же одну скрали! Это два года назад было. Лёвка и Жека отвлекали Синюху, абрикосы рвали. Она за ними погналась, а Васька, я, Кабанчик и Дурка лодку на берег оттащили и спрятали в развалившемся лодочном сарае рыбачьей артели. Делов-то!
– Сроку тебе до завтра. Пусть лодка меня утром на берегу ждет, – сказала Кира.
И побежала купаться. И мы все следом потянулись. А Кабанчик остался. Когда мы вылезли из моря, его на берегу уже не было. Мы посмеялись и разошлись по домам.
А утром на берегу нас ждал Кабанчик. С лодкой. И мы ее узнали, конечно. Потому что она у самого Синюхиного забора лежала всегда. Старая, горбатая. Но целая. Как же он ее дотащил один?
– Ну и корыто, – бросил Васька.
– А вы не сказали какую, – Кабанчик с вызовом посмотрел на Киру.
Она плечом повела. Похлопала лодку по занозистому боку.
– Ну да, молоток, Кабан. Вот тебе второе желание…
Я даже опешил. Второе желание? Ну, правда, я думал, что после такого они от него отстанут! Ясно, конечно, что никто не отдаст ему всех денег, но можно ведь их разделить! Кабанчик ведь молодец! Одному! Стырить лодку! У Синюхи! Никто бы не смог… Какие еще желания?
– Что-то надоели мне эти абрикосы у Синюхи перед домом. Она с них глаз не сводит, даже не оборвать. Нам от них смысла никакого. Так что давай, Кабанчик, руби.
– Чего?
– Абрикосы Синюхины! Чтобы завтра все три срублены были, понял? Ты же у нас смелый и сильный! Давай! Синюха расстроится, а мы все посмеемся.
– Ага, а то «не вы их сажали», «надарма привыкши»! – всунулся Жека.
Кабанчик покраснел так, будто его в кипяток окунули. Развернулся и ушел с пляжа. А мы расселись по лодкам и двинули в грот. Две лодки – красота! Не надо кидать жребий, не надо никому на берегу оставаться, скучать и тосковать – на всех место есть. Кира сидела на носу «своей» лодки, смотрела вперед. Прямо как статуя на корабле! Васька сидел на веслах, травил анекдоты. Но она на него не обращала никакого внимания.
В гроте Васька завел разговор:
– Все-таки больной он, этот Кабан. Как он лодку стащил?
– А может, попросил? Может, она и правда его бабушка?
– Ты, Дуся, тоже больной и не лечишься. Синюха – бабушка?
– Да хоть дедушка! Она в жизни никому ничего не даст!
– Здорово ты, Кир, с абрикосами придумала, гений, – сказал Васька. – Надо только проследить за ним. Интересно, как он пыжиться будет.
И поздним вечером мы залегли в засаде. Недалеко от Синюхиного дома был неглубокий овраг. Мы спрятались там и ждали Кабанчика, как ждут начала спектакля. Наверняка Синюха его поймает. Может, поколотит. А может, участкового вызовет. Я лег на спину. Небо над нами – прямо черное и все в звездах, огромных таких. И так их было много, что если бы можно было пройти по небу, то шагу некуда было бы ступить. Я лежал и смотрел на эти звезды. Как их много! И вроде бы ничего особенного, что есть они, что нет, но все-таки хорошо, что есть. И небо не беспросветно черное.
Рядом со мной тихо переговаривались Кира и Васька:
– Да не придет он, сдрейфит.
– Посмотрим.
– Может, и не сдрейфит, только все равно ему их не спилить. Она ж не глухая. Сразу выскочит.
Читать бесплатно другие книги:
