Человек, стрелявший ядом. История одного шпиона времен холодной войны Плохий Сергей

Глава 1

Вызов к Сталину

Хрущев, лысый, полный и на диво энергичный будущий вождь Советского Союза, произносил с трибуны очередную речь, когда ему доставили записку с просьбой незамедлительно позвонить в Москву.

На календаре было 1 декабря 1949 года. Никита Сергеевич, тогда еще первый секретарь компартии Украины, обращался к преподавателям и студентам Львова. Эту часть республики СССР отобрал в 1939 году у Польши, согласно пакту Молотова – Риббентропа. Недолговечный альянс кончился вторжением немцев в июне 1941 года, но в июле 1944-го их прогнали на запад. С тех пор коммунисты тщетно принуждали местных украинцев к примирению с новой властью – те мечтали о независимости. За несколько недель до речи Хрущева инсургенты-националисты прогремели на всю страну – убили Ярослава Галана, писателя-коммуниста и одного из рьяных пропагандистов режима. Первый секретарь прибыл во Львов, чтобы возглавить охоту на убийц и лично контролировать ход расследования. Один из преступников оказался студентом, и вот теперь Хрущев наставлял преподавателей и студентов-активистов.

Приказ связаться с Москвой застал его врасплох. Он завершил речь, призвал студентов не терпеть крамолы в своих рядах и тщательно искать бандеровцев. Затем уехал и позвонил в Кремль. Трубку взял Маленков, в то время – правая рука Сталина. От него зависело, кого снимут с должности, а кого назначат. Хрущеву было велено явиться в Москву – вылететь завтра утром. Позднее он признавался, что его переполняли самые мрачные предчувствия2.

Тремя годами раньше, в марте 1947 года, Сталин лишил его должности первого секретаря ЦК компартии Украины, оставив менее значимую – председателя Совета министров. Так он поплатился за настойчивые просьбы о помощи УССР во время голода 1946–1947 годов. Причиной голода стали требования вождя выполнить завышенные нормы хлебозаготовок. Раздраженный Хрущевым, Сталин заменил его на Кагановича – одного из виновников Голодомора 1932–1933 годов, унесшего жизни около четырех миллионов жителей Украины. После понижения в должности бывший первый секретарь стал безжалостно выкачивать зерно из истощенных крестьян. На этот раз республика потеряла около миллиона человек. В конце 1947 года Кагановичу пришлось освободить кабинет – туда вернулся старый хозяин3.

Но чего Сталин хотел теперь? Не разгневала ли его смерть Галана? Не решил ли он, что Хрущев не в силах прекратить партизанскую войну на западе Украины? Партизан все звали бандеровцами – по имени лидера «революционного» (радикального) крыла Организации украинских националистов. В мемуарах Хрущев пишет, что впервые услышал о Степане Бандере в 1939 году. Тогда, уже на посту первого секретаря ЦК КП(б)У, он возглавлял процесс растворения Западной Украины в Украинской ССР. Бандера же сидел в тюрьме, осужденный за участие в ликвидации польского министра внутренних дел в 1934 году. Разгром Польши нацистами позволил ему выйти на свободу и незаметно покинуть занятую Красной армией территорию. Хрущев признавал:

Тогда его действия нам импонировали – он выступил против министра внутренних дел в реакционном Польском государстве <…> Но так как эти акции были произведены группами, которые не были друзьями Советского Союза, а были его противниками, националистами, ненавидевшими советский строй, то надо было бы это учесть.

Когда Сталин делил с Гитлером Восточную Европу – забирая, согласно упомянутому пакту, «восточные кресы» Польши (Западную Украину и Западную Беларусь), Прибалтику, Бессарабию и Северную Буковину, – Бандера взбунтовался против старых руководителей ОУН и предложил Третьему рейху услуги своей фракции. Советско-германский альянс был недолговечен. 22 июня 1941 года вермахт перешел границу и отбросил Красную армию на восток. Через неделю, 30 июня, Бандера и его соратники, провозгласили во Львове независимость Украины.

Но Германии ни к чему было новое государство на этой земле. Гитлер хотел заполучить «лебенсраум» – очищенную от местного населения территорию для немецкой колонизации. Гестапо схватило Бандеру и компанию, потребовав отозвать декларацию независимости. Вождь ОУН(р) отказался и провел большую часть войны в Заксенхаузене. Два его брата погибли в Освенциме. Хрущев пишет:

Когда Бандера увидел, что немцы и не думают выполнять данные ему обещания об образовании независимой Украины, он повернул против них свои отряды, но при этом не перестал ненавидеть Советский Союз. Под конец войны он сражался и против нас, и против немцев4.

К 1944 году украинские националисты сформировали стотысячное войско. Называлось оно Украинской повстанческой армией, а в обиходе – просто бандеровцами. Хрущев вспоминал: «Отбросив немцев на запад, мы встретили старого врага – украинских националистов». По его словам, те создавали собственные партизанские отряды. После освобождения из концлагеря Бандера уехал в Австрию. Командиры повстанцев на западе Украины едва поддерживали с ним контакт, но имя символического вождя по-прежнему гремело. Если в УПА – значит, бандеровец. Все светлые и темные стороны партизанской войны записывали на его счет: самопожертвование юношей и девушек, не щадивших себя ради освобождения отчизны, убийство тысяч мирных поляков, коллаборационизм отдельных бандеровцев с палачами из зондеркоманд, расправы над «пособниками» режима, вроде Ярослава Галана5.

На борьбу с боевиками бросили десятки тысяч солдат Советской армии, множество подразделений НКВД и сформированные на местах отряды ополчения. По официальным, откровенно завышенным, советским данным, лишь в 1944–1946 годах бандеровцы потеряли свыше ста тысяч убитыми и еще четверть миллиона пленными. Из районов боевых действий в Сибирь и Казахстан депортировали сотни тысяч мирных жителей. Руководство УПА, имея в своем распоряжении теперь лишь пять тысяч партизан, перешло к тактике мелких уколов: налеты на низовые учреждения и небольшие подразделения, индивидуальный террор против представителей власти и местных «предателей». Повстанцы понимали, что силы слишком неравны для открытого боя. Шанс увидеть независимую Украину, да и просто выжить, дала бы только новая мировая война – на этот раз между США и СССР.

Медленно, но неотвратимо удары органов госбезопасности и террор против местного населения сводили сопротивление на нет. К 1948 году УПА ослабла настолько, что режим начал на Западной Украине коллективизацию сельского хозяйства, без которой не мыслил программу «социалистических преобразований». Агенты МГБ проникли в десятки повстанческих отрядов. Среди прочего им поручили отследить линии связи между местными боевиками и эмигрантами-бандеровцами, чей штаб располагался в Мюнхене, в зоне американской оккупации. Тем не менее советские спецслужбы не могли добраться до руководства УПА или предотвратить убийство того же Галана6.

Хрущев знал писателя лично. В 1946 году Галан представлял прессу УССР в Нюрнберге, на суде над военными преступниками. Там он потребовал у американской оккупационной администрации выдать Бандеру, а вернувшись домой, неустанно поносил в памфлетах националистов и грекокатолическую церковь. Советский Союз неумолимо искоренял политическое, религиозное и культурное влияние Римской курии в Восточной Европе. Избежавших ареста иерархов и священников вынудили пристать к русскому православию, католики же, твердые в вере, ушли в подполье. Язвительные нападки Галана на церковь заметили в Ватикане, и в июле 1949 года Пий XII отлучил публициста от причастия. Тот ответил новым текстом: «Плюю на папу». По распространенному мнению, это стало его смертным приговором – партизаны были самой преданной паствой гонимого грекокатолического духовенства7.

Хрущеву немедленно доложили об убийстве. Он позвонил в Москву и передал новости из Львова, которые никак не порадовали стареющего и все более подозрительного диктатора. Судьба Галана стала для него холодным душем: через пять лет после очереной инкорпорации Западной Украины и через четыре года после падения Рейхстага украинские «бандиты» всё так же давали бой победоносной Советской армии. И не где-то на окраине соцлагеря, а в самой сердцевине – в пределах Советского Союза. Генералиссимус послал туда отборные кадры. Их предупредили, что «товарищ Сталин крайне неудовлетворен работой органов безопасности по борьбе с бандитизмом на Западной Украине». Вождь приказал найти исполнителей и разгромить оставшееся подполье8.

Хрущев понимал, что на кону стоит его карьера. Он не только сам прибыл во Львов и взял следствие под личный контроль, но и привез всевозможных помощников из органов и компартии: министра внутренних дел УССР, секретарей ЦК КП(б)У и даже первого секретаря украинского комсомола. Хрущев велел превратить Львов и всю Западную Украину в укрепрайон. По некоторым сведениям, чтобы перекрыть приток новых сил в УПА, он готовился выслать всех молодых людей на шахты Донбасса или в фабрично-заводские училища на востоке Украины. А также ограничить передвижение местных жителей – регион в таком случае стал бы огромным концлагерем вне пределов законодательного поля СССР. Профессионалы с Лубянки отговорили первого секретаря от этой идеи, заявив, что в таком случае молодежь наверняка уйдет в леса и вольется в ряды бандитов9.

После звонка из Кремля Хрущев отложил выполнение своих планов и срочно улетел в Москву. В мемуарах он признавался: «Ехал я и не знал, зачем еду, куда и в каком положении буду возвращаться». Поездка оказалась одним из важнейших событий его жизни. Никиту Сергеевича не арестовали и даже не отчитали, напротив – он получил повышение. Престарелый тиран решил, что такой человек нужен ему в Москве. Он поставил Хрущева во главе столичной парторганизации, дав задание искать внутренних врагов. Сталин чистил кадры от подлинных и мнимых членов «ленинградской группы», заподозренных в попытке создать отдельную Российскую коммунистическую партию. Такое развитие событий могло бы подорвать единство ВКП(б) и пошатнуть власть генсека. Хрущев, многолетний лидер компартии Украины, выглядел отличным кандидатом на роль борца с зарождавшимся русским национализмом как угрозой империи.

Само собой, он испытал огромное облегчение. «Отношение ко мне там очень хорошее, и я благодарен всем людям, которые меня окружали и помогали мне в руководстве на Украине», – сказал он Сталину. Но тут же признал, что охотно вернется в Москву. Хрущев получил позволение уехать обратно в Киев и довести срочные дела до конца, так чтобы явиться на семидесятилетие вождя – его должны были пышно отпраздновать 21 декабря. В этот день Сталин усадил Хрущева рядом с собой. По другую руку сидел Мао Цзэдун.

Никита Сергеевич семимильными шагами приближался к вершине советской власти – но так и не забыл испуга после внезапного вызова в Москву. И винил в этом человека, которого считал вдохновителем восстания на западе Украины, – Степана Бандеру10.

Глава 2

Король киллеров

Пока Хрущев присутствовал на главном юбилее страны, его недавние подчиненные продолжали охоту за верхушкой Украинской повстанческой армии. Многие встретили новый, 1950 год во Львове – им еще долго пришлось ждать разрешения вернуться в Москву или Киев. В их числе и Павлу Судоплатову – генерал-лейтенанту и таким образом самому старшему из чинов МГБ, командированных тогда на запад Украины. Убийство столпов украинского национализма было его специальностью.

Первое подобное задание ему дал Ежов в ноябре 1937 года. Нарком внутренних дел вызвал к себе тридцатилетнего чекиста и отвез его лично к Сталину. К тому времени Судоплатов, уроженец Мелитополя, свободно владевший украинским, втерся в доверие к эмигрантам-националистам в Европе – выдавал себя за связного подпольщиков из УССР. Вождь хотел узнать из первых уст, каковы отношения между лидерами разных украинских организаций. Судоплатов рассказал, что все они жаждут постов в будущем правительстве независимой Украины и что наиболее опасен предводитель ОУН Евген Коновалец. Коновалец превосходил авторитетом Бандеру, к тому же за ним стоял абвер – военная разведка Германии.

«Ваши предложения?» – спросил Сталин. У Судоплатова их не было, и ему дали время на размышления. Неделю спустя он представил вождю план внедрения агентов НКВД в ОУН, а через нее и в абвер.

Его собеседник думал явно о другом. Он предложил высказаться Григорию Петровскому, старому большевику-украинцу, приглашенному в его кабинет. По воспоминаниям Судоплатова, Петровский «торжественно объявил, что на Украине Коновалец заочно приговорен к смертной казни за тягчайшие преступления против украинского пролетариата». Конкретным основанием послужила роль Коновальца в событиях января 1918 года – командир сечевых стрельцов на службе Украинской Народной Республики подавил восстание на киевском заводе «Арсенал». Сталин поддержал Петровского такими словами: «Это не акт мести, хотя Коновалец и является агентом германского фашизма. Наша цель – обезглавить движение украинского фашизма накануне войны и заставить этих бандитов уничтожать друг друга в борьбе за власть».

Он не хотел сразу же приказывать Судоплатову ликвидировать Коновальца, но ничего другого не планировал. Когда молодой разведчик не угадал желание хозяина, помог Петровский – высказал идею и представил ее как исполнение приговора. Сама идея принадлежала только Сталину. Несколькими днями прежде Судоплатов говорил с Петровским в Киеве, и убийство не стояло на повестке дня. Теперь же ничто не мешало прямо инструктировать исполнителя.

– А каковы вкусы, слабости и привязанности Коновальца? Постарайтесь их использовать.

– Коновалец очень любит шоколадные конфеты, – ответил Судоплатов, который не раз сопровождал главу ОУН и подметил, что тот при первом удобном случае покупал коробку конфет.

Сталин велел обдумать это обстоятельство. Перед прощанием он спросил, правильно ли Судоплатов понимает политическое значение поручаемого боевого задания. Будущий киллер заверил вождя, что готов отдать жизнь ради выполнения приказа.

– Желаю успеха, – сказал Сталин и пожал ему руку.

Роль Коновальца в Гражданской войне позволяла представить планируемый теракт исполнением приговора, связи с абвером делали его устранение неплохим ходом на шахматной доске, а ярлык фашизма на Организации украинских националистов оправдывал убийство с точки зрения идеологии. Этот прием Советский Союз пустит в ход не один раз – радикальные, ультраправые идеи ОУН все же не привели к признанию ее членов фашистами в западном мире, однако Кремлю было на руку обозначать врагов именно таким образом. Сталин готовился к войне с Германией и хотел спутать противникам карты. Коновалец был обречен.

НКВД последовал совету вождя – умельцы смастерили бомбу в коробке из-под шоколадных конфет. Стоило положить куда-нибудь коробку горизонтально, как запускался часовой механизм – бомба должна была взорваться через полчаса.

23 мая 1938 года около полудня агент явился на встречу с Коновальцем в ресторан отеля «Атланта» в центре Роттердама. Вскоре Судоплатов ушел и в магазине тут же за углом купил для маскировки шляпу и плащ. Немного позже раздался хлопок, и люди побежали в сторону отеля. Убийца же направился на вокзал и сел в поезд на юг. Из Парижа в Москву он послал шифрованную телеграмму: «Подарок вручен. Посылка сейчас в Париже, а шина автомобиля, на котором я путешествовал, лопнула, пока я ходил по магазинам»11.

Из газеты Судоплатов узнал, что Коновалец погиб на месте. Сразу же после взрыва у агента дико болела голова, однако о содеянном он не жалел и, оправдывая его, в мемуарах писал: «Шла весна 1938 года, и война казалась неизбежной. Мы знали: во время войны Коновалец возглавит ОУН и будет на стороне Германии». Эта операция оставалась эталонным политическим убийством для нескольких поколений чекистов: элегантно, эффективно, политически выгодно. Как и задумал Сталин, после гибели вождя верхушка ОУН погрязла в раздорах. Через два года молодой и честолюбивый Степан Бандера возглавил радикальную молодежь и откололся от тех, кто хранил верность старому соратнику Коновальца, полковнику Андрею Мельнику. Бандеровская фракция оказалась намного мощнее, а вражда между ними и мельниковцами дошла до кровопролития и длилась долгие годы, заметно ослабив националистов12.

Убийство Коновальца прославило Судоплатова в кругах посвященных и дало толчок его карьере. Он оправдал доверие и во время Второй мировой – руководил диверсиями и ликвидацией важных фигур за линией фронта. После войны его таланты оставались так же востребованы. В сентябре 1946 года он проник в купе поезда, что шел из Саратова в Москву. Жертвой Судоплатова стал Александр Шумский, нарком образования УССР в 20-е годы. Обвиненный в буржуазном национализме, он провел много лет в тюрьме и ссылке, а теперь пожелал вернуться на Украину. Соучастником убийства был полковник Григорий Майрановский, начальник токсикологической лаборатории МГБ. «Ночью участники группы, возглавлявшейся Судоплатовым, вошли в купе, зажали Шумскому рот, после чего Майрановский ввел ему яд», – утверждается в материалах уголовного дела, возбужденного после смерти Сталина. Вскрытие не обнаружило следов кураре, который использовал убийца, и причиной смерти назвали кровоизлияние в мозг.

Год спустя от рук Судоплатова и Майрановского погиб Теодор Ромжа, епископ Мукачевской епархии (отдельной от Львовской митрополии грекокатолической церкви). Он возглавлял грекокатоликов Закарпатья, еще недавно принадлежавшего Чехословакии. По словам Судоплатова, МГБ стало известно, что Ватикан просит Великобританию и США о помощи униатам и тесно связанным с ними «бандитским формированиям». Ромжа оставался последним грекокатолическим епископом в СССР – наверху его посчитали угрозой. В феврале 1947 года украинский министр госбезопасности Сергей Савченко представил план убийства. В конце октября в бричку Ромжи врезался грузовик, но пассажир всего лишь попал в больницу с тяжелой травмой. Судоплатов и его «Доктор Смерть» закончили дело с помощью завербованной медсестры – она вколола епископу тот же кураре.

Воспоминания самого киллера и советские архивы указывают на то, что эти преступления совершались по прямому указанию Сталина. Никто другой не имел права обрекать на смерть будущих жертв секретной группы Судоплатова. Но вот предложения устранить кого-то подавали и другие члены советского руководства. Судоплатов пишет, что на расправе с Шумским и Ромжей настаивал Хрущев – первый секретарь даже инструктировал Майрановского, когда тот готовился выехать из Киева в Ужгород. Судоплатов упоминает телефонный разговор генерала Савченко, министра госбезопасности УССР, с Хрущевым, когда последний дал добро на убийство Ромжи. Правда ли это, неизвестно, но сомнений в том, что замысел преступления созрел в Киеве, нет. И доложить об этом в Москву могли только по личному указанию Хрущева13.

В декабре 1949 года, после убийства Галана, Судоплатову дали еще более важное задание: найти и ликвидировать Романа Шухевича, главнокомандующего УПА. Шухевичу тогда было 42 года. В свое время он служил одним из командиров «Нахтигаля», спецбатальона абвера из украинских националистов. Пока Бандера сидел в Заксенхаузене, этот опытный боец взял в свои руки контроль над бандеровской ОУН на западе Украины. Судоплатов и генерал Виктор Дроздов, заместитель Савченко, мобилизовали на поиски Шухевича целую армию чекистов и секретных агентов. Удача улыбнулась им в начале марта, когда бывшая подпольщица выдала МГБ Дарью Гусяк, двадцатишестилетнюю связную вождя УПА. Судоплатов лично допросил арестованную, но та держалась стойко. В камеру подсадили сексотку. Гусяк написала записку и попросила передать ее командиру в Белогорщу, село подо Львовом. Туда молниеносно выехали шесть сотен сотрудников МГБ.

Когда оперативники ворвались в дом, где скрывался Шухевич, тот стал отстреливаться и погиб на месте. В записке Судоплатова читаем:

Наша группа, которая вошла в дом, приступила к операции, в ходе которой Шухевичу было предложено сдаться. В ответ на это Шухевич оказал вооруженное сопротивление, открыл огонь из автомата, которым убил майора Ревенко – начальника отделения Управления 2-Н МГБ УССР – и, несмотря на принятые меры к захвату его живым, во время перестрелки был убит сержантом 8 СР 10 СП ВВ МГБ.

Одна из ран наводила на мысль, что Шухевич застрелился во время боя, чтобы не попасть в плен. Как бы то ни было, Судоплатов доложил в Москву об успехе операции – еще одним главарем украинских националистов стало меньше14.

С гибелью Шухевича значение Бандеры как символа сопротивления возросло и стало абсолютно несоразмерно его практическому влиянию на украинские дела. Убийство подпольщиками пропагандиста Ярослава Галана только закрепило первенство Бандеры в списке заклятых врагов советской власти. Хрущев требовал его головы. По некоторым сведениям, осенью 1949 года Верховный суд СССР вынес Бандере смертный приговор. Судоплатов рассказывал, что вскоре после смерти Сталина новый партийный вождь вызвал его в Кремль и велел «подготовить план ликвидации бандеровского руководства, стоящего во главе украинского фашистского движения в Западной Европе, которое имеет наглость оскорблять руководителей Советского Союза»15.

Глава 3

Секретный сотрудник

Апрельским вечером 1950 года милиционер в штатском постучал в дверь скромной крестьянской хаты в селе Борщовичи близ Львова. Дом принадлежал почтенному семейству Сташинских. Отец плотничал и был известным книголюбом, мать вела хозяйство. У них было две дочери немного старше двадцати лет и сын, едва достигший совершеннолетия16.

Сташинские имели меньше гектара земли, но приход коммунистов этих убежденных патриотов Украины никак не порадовал. Именно у них дома соседи слышали национальный гимн – нередко впервые в жизни – и видели трезубец, герб Украинской Народной Республики, разгромленной большевиками в 1920 году. Галичина до 1939 года попала под власть Польши, так что распевать украинский гимн и выставлять напоказ герб было занятием вовсе не безопасным. Советская аннексия открыла список большевистских жертв среди членов семьи. В октябре 1940 года чекисты схватили их близкого родственника – тридцатишестилетнего Петра Сташинского, активиста культурного возрождения и члена ОУН. В июне 1941-го его расстреляли во львовской тюрьме за несколько дней (если не часов) до того, как советская администрация оставила город. Та же участь постигла тысячи политзаключенных. Сташинские очень тяжело переживали гибель Петра.

В 1944 году, когда Красная армия вновь заняла Галичину, Сташинские начали изо всех сил помогать УПА. Они даже укрывали хлопцев из лесу в своем доме. Иногда к ним приходило человек двадцать-тридцать, и хозяйка собирала еду для гостей по соседям. Ее дочери Ирина и Мария стали связными подпольщиков. Обе в итоге попали за решетку. «Когда их выдали властям, то отвезли в тюрьму в Ярычев. И так побили, что искалеченная Мария не вышла замуж. Она говорила: „Кому я нужна такая погубленная?“» – припоминала много лет спустя одна соседка. Ирина, учительница в местной школе, потеряла работу. Семья попала в черные списки МГБ, так что отец держал запас сухарей на случай вынужденной поездки в Сибирь17.

Теперь страж порядка желал видеть восемнадцатилетнего Богдана. Семья им гордилась – он первым из Сташинских пытался получить высшее образование. Девчата тоже не обходили вниманием стройного, осанистого юношу с открытым лицом, высоким лбом, скорее крупным носом и ямочкой на подбородке. Он высоко зачесывал черные волосы и всегда опрятно одевался. Богдан родился 4 ноября 1931 года, учился в школе при поляках, при советах, при немцах и снова при советах. Преподавали там всегда по-украински. В зависимости от страны-оккупанта, вторым языком в программу ставили то польский, то русский, то немецкий, то снова русский. В 1945 году Сташинский переехал в близлежащий Львов, окончил школу, но в мединститут не поступил – его мечта стать врачом не сбылась. Вместо этого он изучал математику в педагогическом. Каждые несколько дней он ездил на поезде домой пополнить запас съестного. Купить билет ему было не на что, поэтому он катался зайцем.

Незваный гость заявил Сташинскому, что им следует немедленно пройти в линейное отделение милиции и обсудить недавнее происшествие: Богдана поймали в вагоне без билета, записали фамилию и адрес. И отпустили, зато теперь пришли по его душу. Учитывая семейное прошлое и связи с ОУН, это казалось пустяком, ведь юному студенту могли предъявить обвинение намного серьезнее, да и сейчас не стоило зарекаться. Милиционер отвел Богдана на станцию. Там его ждал не кто-нибудь, а офицер с несколькими звездами на погонах. «Капитан Константин Ситняковский», – представился тот.

Офицер расспрашивал парня о бандеровцах и о том, какую роль члены семьи играли в подполье. Казалось, ему известно почти все. «Ситняковский знал о сотрудничестве моей сестры с подпольем и ориентировался в обстановке в нашем селе», – показал Сташинский на суде. Сверх того, для капитана не было тайной и участие самого Богдана в сопротивлении: тот раздавал односельчанам антиправительственные листовки, собирал деньги для повстанцев и виделся с их командирами. В доносах, направляемых Ситняковскому с февраля 1950 года, утверждалось, что Сташинский завязал близкое знакомство с «бандитами», а также их пособниками. Принуждение молодого человека к сотрудничеству могло принести МГБ немалую выгоду. Сташинский так описал суть их разговора: «Он предложил мне выбирать: или я сам выкручусь из этого положения и помогу своим родителям, или меня арестуют и приговорят к двадцати пяти годам тюрьмы, а моих родителей вышлют в Сибирь»18.

Богдан знал, что это не пустые угрозы. Органы то и дело хватали людей за куда менее тяжкие «преступления», чем те, что совершала его семья. Студент испугался. Беседа, превращенная в допрос, длилась четыре часа – с полдесятого вечера 21 апреля до полвторого ночи 22-го. Сташинский не стал скрывать, что помогал оуновцам, и признался почти во всем: назвал имена партизан и сочувствующих, изложил детали акций, в которых участвовал или о которых слышал19.

Село Борщовичи окружали леса, где скрывался отряд УПА под командой Ивана Лабы – уроженца тех же мест, взявшего себе псевдоним Кармелюк (по имени знаменитого «украинского Робин Гуда» XIX века). Он пристал к бандеровцам в 1941 году, вскоре после того как нацисты загнали их в подполье. Как и многих других националистов, его схватило гестапо, Лаба очутился в Освенциме и протянул там до конца войны. Выйдя на свободу, он вернулся в ряды партизан и стал командиром младшего звена («кустовым»). Ему приглянулась Мария Сташинская, знал он лично и ее младшего брата. К ним домой частенько заглядывали подпольщики, поэтому Богдан успел познакомиться со многими из них20.

Капитан объяснял пареньку, что мятеж – затея бессмысленная и бесперспективная. Сташинский не возражал. Он знал, что уход в леса равносилен смертному приговору – девять к одному, что его убьют или арестуют. Как отказать вербовщику, если тот угрожает и ему, и родным? Он попрощается навсегда с мечтой о высшем образовании, будет гнить за решеткой. Пострадают и члены его семьи. Ситняковский не требовал немедленно подписать согласие на сотрудничество. «Хоть он меня вербовал, он не спрашивал меня прямо, а подводил к этому осторожно, чтоб я не выглядел предателем в собственных глазах», – рассказал на суде Сташинский. Чтобы уберечь себя от тюрьмы, а близких – от Сибири, он должен был теперь шпионить за ними. «Я знал, что, если приму его предложение, то разругаюсь с родителями. Но я очутился в таких обстоятельствах, что мне было ясно, что лучше будет согласиться». Он сказал «да», и довольный Ситняковский доложил наверх о вербовке еще одного сексота21.

Богдан получил оперативный псевдоним «Олег» – имя одного из первых князей Киевской Руси. С тех пор он подписывал им свои донесения. Первое время это был пересказ разговоров о подполье с Марией, родственниками и друзьями-односельчанами. Но вскоре куратор дал ему понять, что этого мало. Если Сташинский желал исчезнуть из списка подозрительных лиц и оказать родным ту же услугу, ему надо было помочь властям схватить или уничтожить командира боевиков Лабу. Тот навещал Марию, сестру Богдана, и добивался ее руки. Ситняковский предложил такой план: в ночь, когда Кармелюк должен будет к ним явиться, агент подаст сотрудникам МГБ сигнал фонариком. Они выйдут из кустов вокруг хаты и арестуют или пристрелят «бандита». Ничего не вышло. Сташинский докладывал о появлении в селе партизан всегда с опозданием. Он не смог указать дом, где его знакомый прятался от чекистов. В итоге капитан заподозрил «Олега» в двойной игре – его свобода и благополучие близких вновь повисли на волоске22.

Молодому человеку надо было доказать делом свою благонадежность – и он доказал. Время колебаний прошло. Сташинский вызвался уйти в лес и доставить жениха сестры куратору живым или мертвым. В начале 1951 года МГБ распустило слух о скором аресте Богдана за связи с подпольем. Он приехал из Львова домой и сказал родным, что его разыскивают. Те ответили в один голос, что теперь ему остается только бежать к партизанам.

Мария известила друзей в отряде, и 10 марта Кармелюк сам пришел его забрать. Кое-кто из бойцов косо смотрел на Богдана, но сестра настаивала, а жених не мог ей отказать. Таким образом он нарушил приказ высшего командования УПА – каждому новичку надлежало пройти испытательный срок. Лаба полностью доверял будущему шурину.

Сташинский его предал. Он дважды посылал Ситняковскому записки с планом засады и ликвидации отряда. Писал он их морзянкой, которой Лаба не знал. Он верил Богдану на слово – тот сказал ему, что шлет весточку во Львов девушке, с которой там познакомился. Бывалый повстанец снисходительно смотрел на это увлечение. Органы исполнили замысел Сташинского – 14 июня 1951 года отряд попал под пули. Тела Ивана Лабы и его товарищей выставили на обозрение селян, внушая им страх перед властью. Два дня спустя агент подал детальный рапорт о своих подвигах23.

В одном из донесений Ситняковскому морзянкой «Олег» сообщил, что встретил убийцу Ярослава Галана. Имя его – Михайло Стахур. Через три с лишним недели после устранения Лабы группа сотрудников МГБ арестовала Стахура. Чекисты велели пожилой паре, что снабжала партизан пищей, подсыпать снотворное в компот. Стахур и три его собрата уснули и проснулись уже в наручниках. Одним из арестованных был Ярослав Качор, который около полугода назад убеждал Кармелюка не брать в отряд Сташинского. Стахура судили и повесили в октябре. Его сообщника Лукашевича казнили в марте, когда Сташинский только обживался в рядах повстанцев, которых потом предал24.

Смерть Лабы и арест Стахура летом 1951 года не оставили у подполья сомнений в том, что Богдан работает на органы. Новости как громом поразили Сташинских. В июле сестра Ирина отыскала его во Львове и сказала, что семья больше не желает его видеть – особенно мать и Мария. Близкие отреклись от него именно в то время, когда он просил Ситняковского не высылать их в Сибирь за «пособничество бандитам». МГБ над ними сжалилось, но люди, ради которых он марал руки кровью, больше не считали его сыном и братом. Богдан был в смятении. Теперь-то он мог доучиться в институте, не боясь тюрьмы, – но как ему жить без поддержки родных? Стипендии платили копеечные. Студенты, которым не помогала семья, спали иногда по шесть человек в комнате и питались килькой – даже картошка для них была лакомством25.

МГБ сдержало слово. Других хватали (только по доносам Богдана – шесть человек), а Сташинских не трогали. «Олегу» предложили на выбор учиться дальше или перейти к ним на постоянную службу. Оклад ему сулили в 800–900 рублей, то есть втрое больше того, что получал сельский библиотекарь, а для студента – и вовсе золотые горы. «Это было [всего лишь] предложение, – признавал Сташинский на суде, – но мне ничего не оставалось, как только принять его и впредь работать на НКВД. Пути назад для меня уже не было». Ему и вправду некуда было деваться. Спецслужбы стали для него новым домом и новой семьей26.

Глава 4

Парашютист

Богдана Сташинского включили в одно из спецподразделений Министерства государственной безопасности, набранных из бывших боевиков, согласившихся работать на режим – кто добровольно, кто вынужденно.

Впервые такие подразделения сформировали в 1944 году, когда Красная армия выбивала с Западной Украины вермахт. Маскируясь под отряды УПА, они занимались террором, дезориентацией противника, саботажем и убивали мирных жителей, чтобы опорочить настоящих повстанцев. Всего на совести этих агентурно-боевых групп МГБ около тысячи жизней и вдвое больше арестов. Кое-кто из бойцов раскаялся и снова ушел в УПА, а заодно и посвятил бандеровцев в тайны чекистов. Большинство, однако, понимало, что им придется хранить верность режиму. Замарав себя кровью невинных жертв, они не оставили себе другого выхода.

Когда Сташинский поступил на службу, таких агентов насчитывалось полторы сотни, в каждой группе – не более десяти человек. В подчинении Львовского облуправления МГБ находилось три таких группы: «Метеор», «Гроза» и «Тайфун». Последняя и стала новым домом для Богдана. Бойцы пользовались продукцией секретных лабораторий министерства: замаскированными взрывными устройствами с часовым механизмом, тюбиками из-под зубной пасты, наполненными ядовитым газом или препаратом «Нептун-47» – подмешанная в воду, эта жидкость за несколько минут вводила человека в наркотический сон27.

Группа «Тайфун» проводила операции, ставшие для таких подразделений рутиной. Схваченного чекистами повстанца, которого не могли сломить пытки, передавали одетым в советскую форму членам группы – якобы для перевозки по этапу. Грузовик внезапно глох возле хутора, где прятались их товарищи, переодетые боевиками. Те пристреливали «охрану» и «освобождали» пленного. Бой был продуманным спектаклем – обе стороны стреляли холостыми. «Убитые» конвоиры валялись в лужах заранее заготовленной куриной крови.

Затем происходил еще один резкий поворот сюжета. Псевдопартизаны говорили пленному, что нашли протоколы его допросов – оказывается, он выдал красным их секреты. Сбитому с толку повстанцу угрожали расстрелом на месте. Вынуждая его оправдаться перед УПА, из него вытягивали все, что он знал, – если только кто-то из раскаявшихся актеров не находил способ его предупредить. Стоило этой беседе закончиться, как на лжебоевиков «нападало» еще одно подразделение МГБ и герой дня снова попадал в советский плен. Его признания бандеровцы-чекисты, само собой, успевали записать. После такого шоу Сташинский и коллеги могли поехать во Львов отдохнуть и повеселиться28.

Игорь Куприенко, один из кураторов таких групп, позднее утверждал, что агенты «готовили и разыгрывали целые спектакли с мизансценами» и что это была настоящая актерская работа. Куприенко и сам сыграл важную роль в эпизоде, изменившем судьбу Сташинского. Началась эта история в июне 1951 года – одновременно с возвращением «Олега» из леса и началом его официальной карьеры в МГБ. Спецподразделение из недавних повстанцев тогда вышло на контакт с человеком, которому чекисты присвоили псевдоним Майский. Это был Мирон Матвиейко, начальник Службы безопасности заграничных частей ОУН и британский агент.

В Лондоне на Матвиейко и его подручных возлагали большие надежды. Летом 1949 года СССР обзавелся атомной бомбой, через несколько месяцев Мао Цзэдун установил в Китае коммунистический режим, поэтому США и Англию тревожила перспектива очередной войны в Европе. По общему мнению, только ядерная монополия Белого дома удерживала Кремль от того, чтобы отбросить недавних союзников к Ла-Маншу, используя численное превосходство. При такой вероятности войны Западу следовало как можно лучше изучить потенциального противника. Британская разведка МИ-6 добывала данные о советской армии, ее инфраструктуре и техническом оснащении. Она предлагала снабдить УПА крайне необходимым той снаряжением, взамен же требовала исполнять свои поручения. С этой целью британцы и забросили Матвиейко на Западную Украину 15 мая 1951 года, начав первую из ряда намеченных операций такого рода29.

Матвиейко, опытному контрразведчику, было тогда 37 лет. В ОУН он носил псевдоним Усміх (Улыбка), британские кураторы дали ему новый – Moody (Угрюм). Первоначально думали переправить на родину и самого Бандеру, чтобы тот возглавил всю группу. Но за несколько недель до начала операции план изменили. Англичане отказались от Бандеры, поскольку в случае провала их могли бы обвинить не только в шпионаже, но и в стремлении устроить в СССР переворот, забросив вождя крупнейшей антисоветской организации. Не хотели они и брать на себя ответственность за жизнь Бандеры – риск был слишком велик. Матвиейко пришлось лететь на родину без шефа.

В мае 1951 года Бандера лично приехал в Лондон попрощаться с Матвиейко и дать ему последние указания. Важнейшим делом, с точки зрения главы ОУН(б), было завоевание доверия командиров на западе Украины. Он хотел, чтобы Матвиейко убедил Василя Кука (тот сменил убитого Шухевича на посту главкома и краевого партийного руководителя) поддержать его в борьбе за контроль над эмигрантами. Также Матвиейко должен был расследовать обстоятельства гибели Шухевича. Ходили слухи, что именно Кук виновен в недостаточно строгой конспирации командующего. На случай если бы Кук не стал подчиняться Бандере, у Матвиейко был приказ взять командование в свои руки и при необходимости даже устранить «предателя»30.

7 мая Матвиейко и пяти его подчиненным выдали британскую форму и документы на имя граждан Польши. Самолет доставил их на Мальту. Заброска в СССР откладывалась из-за плохой погоды, поэтому им пришлось пробыть на острове целую неделю. Вечером 14 мая самолет все же поднялся с военного аэродрома и за шесть часов пролетел Грецию, Болгарию и Румынию. В четверть первого ночи он вошел на малой высоте в воздушное пространство СССР над долиной Днестра – высокие лесистые берега служили укрытием от радара. Группа парашютистов высадилась на украинскую землю. Самолет повернул на запад и сбросил еще одну группу украинцев над Польшей.

На Лубянке о них знали задолго до вылета с Мальты. Одним из источников стал Ким Филби – офицер МИ-6, отвечавший за связь с ЦРУ. Еще с 30-х годов он работал на большевиков и выдал им множество агентов вроде Матвиейко. Филби писал в мемуарах: «Не знаю, что случилось с этими группами, но об этом, пожалуй, нетрудно догадаться»31. Большинство из тех, о ком он предупреждал Москву, схватили, допросили и расстреляли. Везунчики получили длительные сроки заключения.

Радар засек вторжение в советское воздушное пространство, но ПВО молчала. Командование МГБ выжидало – 14 самолетов и 11 000 солдат и офицеров должны были найти место высадки и задержать парашютистов. Но «Улыбке» в тот момент улыбнулась удача. Десантирование прошло как по нотам: группа не потеряла ни одного человека, соединилась и сумела ускользнуть от преследования. Агентов снабдили испанскими пистолетами Llama и британскими пистолетами-пулеметами STEN, немалой суммой в советской и иностранной валюте, а самое главное – запасом консервов. Они могли бы неделями скрываться в лесу, не выходя к людям. В последние дни мая они наладили связь с тем местным жителем, ради которого их забросили на Украину, – главкомом УПА Василем Куком.

Кук прислал отряд за гостями, чтобы доставить их в штаб одного из подчиненных ему командиров. Матвиейко после нескольких лет за границей не терпелось увидеть тех, кто упорно воевал в тылу врага. Хозяевам в свою очередь интересно было расспросить посланца Бандеры. Они выпили и закусили. Когда кто-то сказал «давайте закурим», люди Кука внезапно схватили Матвиейко. У него не было сил сопротивляться – в воду ему подмешали «Нептун-47». Повстанцы оказались членами агентурно-боевой группы МГБ, такой же, в какую через пару месяцев вступит Сташинский.

Матвиейко думал, что песенка его спета, но вот чекисты не спешили – он у них еще запоет. Он возглавлял Службу безопасности Заграничных частей ОУН, печально известную допросами, пытками и казнями тех, кто пришелся не по нутру Бандере и его окружению, – и поэтому знал, что коммунисты заставят его говорить. Так он и сказал Судоплатову, который лично допрашивал его в Москве. По словам Судоплатова, пленник решил пойти на сотрудничество, когда понял, как много на Лубянке знают об ОУН – почти все, «кроме, быть может, фамилий нескольких второстепенных агентов». Могли его подтолкнуть к этому и другие причины. Учитывая, что он прилетел как начальник группы «британских шпионов», а до этого руководил охраной Бандеры, Матвиейко, как сказал бы Филби, было нетрудно догадаться, что в противном случае его расстреляют.

Пленник приготовился внимательно слушать тех, кто решал его судьбу. Лубянка же назначила ему роль ключевой фигуры в радиоигре с британской разведкой и его бывшими соратниками. Под контролем органов госбезопасности Матвиейко должен был посылать составленные для него радиограммы в Лондон и Мюнхен. Бдительность МИ-6 и Бандеры ослабили бы дозированные точные сведения, сильно разбавленные дезинформацией. Матвиейко предстояло докладывать о выдуманных успехах и настоящих провалах УПА. Организованное сопротивление доживало последние дни – в немногие уцелевшие отряды внедрялись советские агенты. Чекисты рассчитывали, что британцы и украинские эмигранты будут сообщать о каждой новой группе парашютистов. Матвиейко принял предложение МГБ.

Радиоигра стартовала в конце июня 1951 года – через три недели после ареста Матвиейко. Игорь Куприенко был одним из офицеров, приставленных надзирать над ценной добычей. Он и его коллеги руководили формированием подставного отряда УПА. «Боевики» устроили себе базу в лесной глуши и пустили слух, что среди них находится представитель самого Бандеры. Именно с этой базы Матвиейко следовало выходить в эфир. На протяжении года МГБ послало 32 радиограммы британской резидентуре в Кёльн и получило 39 с инструкциями из Лондона.

Британская разведка и ее украинские союзники были вне себя от радости. Раньше они с трудом получали весточки с Западной Украины через курьеров – теперь установили постоянный контакт. Матвиейко снабжал их данными не всегда интересными, но уж точно надежными. Подлинный же триумф испытывали в Москве. У МГБ появилась уникальная возможность обманывать противника, выведывать его планы и расстраивать их еще до воплощения в жизнь. Убедить Бандеру навестить подчиненного лично так и не вышло, зато прекрасно удалось сыграть на противоречиях между фракциями ОУН и натравить их лидеров друг на друга32.

Прибытие Матвиейко на Украину, его показания и полученные в ходе радиоигры сведения убедили МГБ в том, насколько велико было значение бандеровского центра за рубежом для тех остатков УПА, что упорно дрались и дальше. Допрашивая пленника, Судоплатов особое внимание уделял тому, где и в каких условиях живет враг номер один, каковы его привычки, какие отношения он поддерживает с другими эмигрантами. Заграничную сеть МГБ обязали найти и уничтожить Бандеру и его коллег. Агенту-новичку Богдану Сташинскому суждено было сыграть ключевую роль в исполнении этого приказа.

Летом 1952 года, отслужив около года в группе «Тайфун», «Олег» был вызван в Киев. Там ему предложили пройти два года обучения для агентурной работы за рубежом, ведь он показывал неплохие результаты. Начальники характеризовали его так: «Дисциплинированный, смелый, находчивый и инициативный». И образованием Сташинский заметно выделялся среди товарищей. Большинство перебежчиков из УПА были сельские хлопцы, которые знали только Карпаты и туманно представляли себе, каково ехать на поезде или жить в крупном городе. Мало кто окончил среднюю школу. Даже среди офицеров МГБ только 13 % имели высшее образование и менее половины – полное среднее. Богдан несколько лет учился в пединституте и это давало ему немалое преимущество. Предложение уехать в столицу УССР он принял, видимо, с радостью: теперь его не вынудят предавать родных или рисковать жизнью в бою с настоящими партизанами. В Киеве однокашники смотрели на него с восхищением: по слухам, при его участии задержали одного из убийц Галана33.

Глава 5

Улицы Мюнхена

Холодная война все сильнее грозила пожаром войны настоящей, и Сталин занялся реформой разведслужб. В ноябре 1952 года он высказал такие замечания по организации новой службы: «Главный наш враг – Америка. Но основной упор надо делать не собственно на Америку. Первая база, где нужно иметь своих людей – Западная Германия». Советскому вождю нужны были агенты, готовые исполнить любой приказ. Поэтому он добавил: «Коммунистов, косо смотрящих на разведку, на работу ЧК, боящихся запачкаться, надо бросать головой в колодец»34.

Сташинского, который поступил в школу внешней разведки осенью 1952 года, и вправду натаскивали сделать все, что пришло бы в голову начальству. Работать ему предстояло в Западной Германии – на главном театре намеченной в Кремле тайной войны. Два года учебы в Киеве студент овладевал навыками шпионажа: от фотографии до борьбы, стрельбы и умения засечь слежку и оторваться от нее. Он брал индивидуальные уроки немецкого и польского, штудировал вездесущую историю ВКП(б), теперь переименованной в КПСС. В марте 1953 года Сталин умер. Летом 1954 года Богдан наконец-то был готов к путешествию на Запад. Теперь он служил уже в Комитете государственной безопасности, сформированном вместо министерства в марте 1954 года35.

Новое имя службе дали после чистки кадров. Смерть вождя привела к тому, что Хрущев – теперь уже руководитель не КПУ, а всей КПСС, – убрал Лаврентия Берию, бывшего наркома внутренних дел и правую руку Сталина. Хрущев и союзники велели схватить Берию в июне 1953 года, а в декабре он был расстрелян. Взяли и его помощников, в том числе Судоплатова, которому пришлось пятнадцать лет томиться в тюрьме. Генерал-убийца остался не у дел, зато Хрущев, новое первое лицо в государстве, понукал молодых офицеров госбезопасности ревностнее выслеживать Степана Бандеру. Пришла очередь и Сташинскому включиться в долгую разработку украинских эмигрантов в Центральной Европе.

До Германии он добирался через Польшу. Машина с новоиспеченным секретным агентом пересекла советскую границу к западу от Львова. Предупрежденные командованием пограничники оставили границу без замка почти на час. Они подняли шлагбаум и не проверяли транспорт по обе стороны разграничительной линии, пока Сташинский и его куратор не выехали в Польшу. Их путь лежал на северо-запад – к бывшему немецкому Штеттину (теперь Щецину) в Померании, разделенной не так давно между Польшей и ГДР. Остановку сделали в Старгарде – средневековом городке, центр которого полностью разрушила союзная авиация в заключительные годы войны. Немцев оттуда выгнали и вместо них заселили поляков, а также украинцев, депортированных с приграничных юго-восточных территорий, – таким образом польские власти лишали УПА опоры в массах.

В Старгарде Богдан надел очередную маску. В Киеве он жил под фамилией Мороз, теперь же стал Брониславом Качором. Его прикомандировали к офицеру польских спецслужб. Вместе с ним «Качор» пять месяцев заучивал вымышленную биографию Йозефа Леманна – человека, которым ему предстояло обернуться в Германии. Леманн якобы родился на востоке Польши в немецко-польской семье 4 ноября 1930 года (Сташинскому оставили его день рождения, состарив при этом на год) и был персонажем непростой судьбы, до переезда в Восточную Германию жил в Польше и на Украине. Потому и говорил по-немецки с акцентом.

Начинающий шпион даже посетил несколько польских городов, якобы хорошо знакомых Леманну. Когда он вызубрил свою очередную биографию, куратор отвез его на новую польско-германскую границу. Ночью они пересекли Одер пешком по мосту. Сташинский сдал документы на имя Бронислава Качора и превратился в Леманна.

Там же на границе он встретил нового куратора – старшего лейтенанта Сергея Александровича Деймона. Во всяком случае, так его представили подопечному. Хотя офицеру было порядком за сорок, лицо его, благодаря курносому носу и приятной, обезоруживающей улыбке, казалось молодым. За этой внешностью скрывался закаленный в боях оперативник. Алексей Деймон (так его звали на самом деле) успел повоевать с УПА, а теперь, уже в звании майора, возглавлял отдел 6-го управления КГБ в Восточной Германии, ответственный за работу среди эмигрантов – то есть против украинских националистов.

Деймон, украинец из восточной части республики, одинаково хорошо говорил по-украински и по-русски. Он был женат, но детей не имел. В НКВД его завербовали в 1939 году, когда он работал инженером на донбасской шахте, и поручили бороться с экономическим саботажем. К ноябрю 1940 года он записал на свой счет арест по меньшей мере одного «вредителя». Во время войны Деймон руководил под Сталинградом подготовкой диверсантов-одиночек и диверсионных групп. Из борца с «внутренним врагом» он стал специалистом по разведке, сам принял участие в нескольких вылазках за линию фронта, в одной из них повредив обе ноги, и получил медаль «За отвагу». Деймон всей душой ненавидел нацистов – весной 1942 года они застрелили его мать, не покинувшую оккупированную территорию. После войны он служил в МГБ УССР, сначала в Киеве, а затем в Чехословакии, куда его направили выслеживать командиров и бойцов УПА.

Деймона награждали и повышали в звании за участие в борьбе с бандеровцами, а также их соперниками среди украинских националистов. Он получил и чехословацкую медаль за храбрость, и советское наградное оружие. Начальство видело в нем расторопного и смекалистого офицера, хорошо осведомленного о подноготной украинского национализма. Деймон не раз успешно засылал агентов в круги эмигрантов. В сентябре 1954 года его перевели в Берлин и поставили во главе украинского отдела управления, занятого, само собой, не УССР. «Леманн» был первым агентом, которого Деймону поручили самому подготовить и курировать. С этого дня они работали вместе. Деймон – для Сташинского «Сергей» – стал его новым наставником и командиром36.

От польской границы Богдана отвезли на советскую базу в Восточном Берлине. Юноша впервые попал в Карлсхорст (деревню Карловку, как называли ее русские) – недоступный простым смертным участок в пригороде Берлина, где располагался штаб оккупационной администрации и ее спецслужб: КГБ и ГРУ (военной разведки). Два с половиной квадратных километра территории окружал трехметровый забор под охраной подразделения КГБ. Военные и гражданские чины не только работали, но и жили в Карлсхорсте. Кое-кто из первых лиц ГДР тоже: охраняемая зона казалась им куда более безопасной для их семей, чем соседние районы.

В 1954 году Берлин был не только передним краем холодной войны, но и единственной в Европе прорехой в железном занавесе. Формально город оставался оккупирован четырьмя державами антигитлеровской коалиции – СССР, США, Великобританией и Францией, – но настоящая граница проходила между западной и советской зонами оккупации (пока еще без колючей проволоки и бетонной стены). Анклав в центре ГДР был связан с Западной Германией шоссе, по которому Лубянка засылала для выполнения заданий в странах НАТО сотни агентов в погонах и в штатском. На базу в Восточном Берлине опирался советский шпионаж в Америке и других частях света. Оттуда легко было доехать в аэропорт Темпельхоф в западной части города и вылететь в любую точку земного шара.

Этой прорехой пользовалась и другая сторона. Из Западного Берлина так же легко пробирались на восток. Тысячи штатных и внештатных сотрудников западных спецслужб попадали в ГДР и следили за советскими оккупационными войсками, армией и промышленностью ГДР.

Можно было без труда попасть из Западного Берлина в Восточный и обратно, как, скажем, с Хаммерсмит на Пикадилли. На главных улицах были контрольно-пропускные пункты, не мешавшие, впрочем, передвижению людей в обоих направлениях. В метро никакой проверки вообще не было. Все это делало Берлин идеальным центром разведывательной деятельности, и представлявшиеся здесь возможности использовались по максимуму.

Так писал в мемуарах Джордж Блейк, британский двойной агент и ценнейшее приобретение Кремля. И далее: «Создавалось впечатление, что по крайней мере каждый второй взрослый берлинец работал на ту или иную разведку, а то и на несколько сразу»37.

Сташинский провел в Карлсхорсте около месяца, прежде чем ему позволили обосноваться в городе. Немецкий, которому его научили в Киеве, оказался недостаточным для жизни в одиночку – Богдан читал, но едва понимал немцев на слух. На Рождество 1954 года он снял номер в гостинице в Восточном Берлине. Нерадостный, видно, был праздник для сельского парня в чужой стране, где вокруг говорили на чужом языке. Семья его была далеко – да что там, семью он потерял. Его приемная семья, КГБ, ушла в краткосрочный отпуск.

Первые месяцы 1955 года Сташинский посвятил изучению немецкого языка и образа жизни. К апрелю его куратор Деймон поверил, что подопечный готов носить свою новую маску. Молодого человека послали в Цвиккау работать на совместном советско-восточногерманском предприятии. Планировалось, что он будет административным служащим, но знания языка «Леманну» все еще не хватало, поэтому пришлось идти в рабочие. Деймон не смог бы подтянуть его – он сам едва говорил по-немецки. Майор брал уроки в Карлсхорсте, но преподавателя никак не радовала его успеваемость – в докладах наверх значится, что Деймон проявил себя плохим учеником. Он читал по-немецки, но не схватывал правила грамматики, а поддержать разговор был просто неспособен. После трех семестров Деймон бросил немецкий.

Сташинский не мог позволить себе такую роскошь. Он должен был добиться результата – и добился38. Теперь Леманн становился реальным человеком – настоящая работа, настоящие документы с настоящими печатями. Летом 1955 года КГБ наградил Сташинского за упорный труд отпуском на Черном море. Осенью он вернулся в Восточный Берлин и снял комнату, представляясь Йозефом Леманном, сотрудником Министерства внешней и межгерманской торговли ГДР. Теперь ему следовало получше узнать Западную Германию, главным образом Мюнхен – резиденцию Бандеры и других вождей украинского национализма.

В начале 1956 года Деймон послал его туда на встречу с агентом КГБ под псевдонимом Надийчин (от украинского «надія» – «надежда»). На самом деле того звали Иван Бысага. Родился он в 1919 году в крестьянской семье в Закарпатье, которое как раз вошло в состав Чехословакии (в СССР – лишь в 1945 году). После войны Бысага проходил обучение шпионскому делу в Киеве, а в 1953 году всплыл в Австрии под личиной беженца. На следующий год – как раз тогда, когда Сташинский в Польше входил в образ Леманна, – он переехал в Мюнхен. Там он пытался связаться с бандеровцами, но тщетно – его подозревали в работе на КГБ, как и любого, кто покинул Украину после 1945 года. А вот доверие соперников Бандеры он сумел завоевать. Они группировались вокруг газеты «Украинский самостийник», издаваемой Львом Ребетом, юристом, журналистом и политиком39.

Когда Сташинский впервые приехал в Мюнхен, Ребету было 44 года. Он жил в Мюнхене с супругой Дарьей – журналисткой, политически активной не меньше мужа, – и детьми, Андреем и Оксаной. Ребеты возглавили оппозиционное крыло в ОУН, получившее от бандеровцев ярлык марионеток ЦРУ. А вот Деймон, куратор Сташинского, полагал, что тексты главного редактора «Украинского самостийника», интеллектуального лидера украинского национализма, вредят международной репутации Кремля и удерживают эмигрантов от прекращения антисоветской деятельности и возвращения на родину.

Сташинскому поручили роль курьера между Карлсхорстом и Бысагой – статиста в разыгрываемой КГБ пьесе. Ее сюжетом было похищение Льва Ребета. В Восточном Берлине органы планировали склонить его к участию в антинатовской пропаганде, как некоторых других «перебежчиков».

По приказу из Карлсхорста «Леманн» предложил Бысаге подсыпать Ребету в пищу химикат, который на время лишил бы его сознания, и вывезти. Бысага прямо не отказывал, но всячески избегал риска. Он убеждал Сташинского, что не настолько близок к объекту и задание для него окажется непосильным. Андрей Ребет позднее припомнил, как он заходил к отцу в редакцию с сестрой Оксаной (ему тогда было тринадцать, ей – четыре) и в каком восторге Бысага был от маленькой девочки. Возможно, Льва это немного смягчило, но Дарья, его волевая жена, все так же подозревала «беженца» – тому не суждено было стать другом их семьи40.

В обязанности курьера входило не только снабдить Бысагу деньгами и переправить его рапорты в Карлсхорст. Следовало и поддержать его морально. С точки зрения КГБ у него плохо ладилось дело не только с Ребетом. Бысага явно расклеивался – ему повсюду мерещилась слежка бандеровцев, ЦРУ и контрразведки ФРГ. В итоге Сташинский помог ему уехать в Восточный Берлин. Как обычно в таких случаях, Лубянка не замедлила превратить тайного агента в пропагандиста. В советских газетах напечатали «покаянное письмо» Бысаги – он разоблачал подрывную деятельность верхушки украинской эмиграции против СССР41.

Агент уехал, зато объект остался на месте, и скоро «Леманн» понял, что теперь уже ему придется наблюдать за Ребетом. Ранней весной 1957 года Деймон показал Сташинскому фото лысого мужчины в круглых очках. Это был Ребет. Куратор знал, где расположена редакция «Украинского самостийника», и дал подопечному задание проверить домашний адрес главреда. В апреле Богдан поехал в Западный Берлин и вылетел из аэропорта Темпельхоф в Мюнхен.

Он явился в гостиницу «Грюнвальд» и заполнил регистрационную карту так: «Зигфрид Дрэгер, житель Эссена (район Хаарцопф), родился 29 августа 1930 года в Ребрюкке близ Потсдама». Документы Леманн-Дрэгер имел поддельные – но Деймон уверял его, что качество подделки непревзойденное. Настоящий Зигфрид Дрэгер и вправду жил в Эссене, поэтому Сташинский до начала миссии побывал в этом городе и осмотрел дом человека, за которого теперь себя выдавал. Схвати его вдруг полиция и стань расспрашивать о родных местах, агент нашел бы правдоподобные ответы.

Стороннему наблюдателю герр Дрэгер показался бы любителем прогулок и городской архитектуры. Он часами слонялся по центру, разглядывая здания и публику. Особенно привлекал его Швабинг – район на севере Мюнхена. КГБ полагал, что семья Ребетов обитает именно там. В Карлсхорсте агенту сообщили точный адрес: Франц-Йозеф-штрассе, дом 47. Подъезд не запирался, и «Дрэгер» обошел все этажи, читая таблички на дверях. Нужной фамилии нигде не было. Еще несколько дней Сташинский потратил на выяснение того, живет ли там вообще Ребет. Он наблюдал за домом и прилегающей улицей с семи до десяти утра, в обеденное время и с трех до пяти вечера. Объект не показывался. Тогда Богдан пошел на воскресную службу в грекокатолическую церковь: большинство украинских эмигрантов в Мюнхене были ее прихожанами. Но Ребет не попался ему и в храме.

Ничего не оставалось, как перенести поиски в центр города. Агент зачастил на знаменитую площадь Карлсплатц, не обходил вниманием и начало Дахауэрштрассе – самой длинной улицы города. По данным КГБ, Ребет работал и там, и там.

Сташинскому повезло на Карлсплатц – в один прекрасный день он заметил лысого человека с фотографии, когда тот выходил из дома № 8. Объект сел в трамвай, преследователь успел заскочить в тот же вагон. Когда тронулись с места, «Дрэгер» понял, что едут они в хорошо знакомый ему Швабинг. Он встал прямо за спиной у Ребета, пытался успокоиться, но это было непросто. Не мог даже сообразить, какой покупать билет: цена зависела от расстояния, но он не знал, куда собрался Ребет (у того имелся проездной). Что если он купит билет за 25 пфеннигов, а Ребет поедет дальше? Поколебавшись, агент взял билет за тридцать. Потом он заметил, что в салоне ни на ком нет солнечных очков. На занятиях его учили надевать их, чтобы не привлекать внимания. Погода стояла ясная, но в трамвае очки выделяли его из толпы, и он их снял.

Тут соглядатаю почудилось, что следят за ним самим. Угадал или нет? Бог знает. Он отодвинулся подальше от объекта. На остановке «Мюнхнер-Фрайхайт», неподалеку от Английского сада, Ребет вышел. Сташинский не посмел идти за ним и на следующий день вернулся в Берлин. Ему приказали не задерживаться дольше десяти дней, которые уже истекли. Побывал в Мюнхене он не зря: во-первых, выяснил, что известный КГБ адрес устарел и теперь искать надо было в другом районе, а во-вторых, узнал, на каком трамвае объект добирается с работы домой.

В июне 1957 года Сташинский снова наведался в Мюнхен, чтобы лучше изучить будущую жертву. Остановился в том же «Грюнвальде», но в этот раз попросил номер с окнами на Дахауэрштрассе – на этой улице находилось одно из мест работы главреда «Украинского самостийника». Ребет неминуемо пройдет утром под окнами отеля, и агенту не составит труда вести его до другой конторы, а затем и до дома. В итоге «Дрэгер» проехал вслед за Ребетом на Мюнхнер-Фрайхайт, а затем шел за ним несколько кварталов до Оккамштрассе. На этот раз чекист сел в другой вагон и не надевал темных очков – но нервы все равно были на пределе. Казалось, что его раскрыли. На Оккамштрассе Ребет свернул направо в арку, к кинотеатру. Агент последовал за ним и внезапно едва не наткнулся на Ребета, разглядывавшего афиши. Впрочем, стоило Сташинскому зайти в арку, как тот пошел дальше.

Выйдя снова на улицу, преследователь увидел, как объект заходит в угловое здание. Он прошел мимо и заметил на двери табличку с именем Ребета. Назавтра он вернулся к тому же дому с фотоаппаратом, подождал, пока хозяин уйдет на работу и снял фамилии жильцов. Начальникам в Карлсхорсте Сташинский угодил – установил место жительства Льва Ребета и выяснил его маршрут на работу и домой. В июле шпиона вновь послали в Мюнхен, подтвердить установленные им факты и проверить, есть ли почтовые ящики в подъезде дома, где живут Ребеты.

Сташинский не знал, что именно задумали на Лубянке, и, понимая, где служит, никого и не спрашивал. Казалось, погоня за Ребетом для него закончилась42.

Глава 6

Чудо-оружие

Шпионская жизнь вошла в колею, хоть время от времени Богдану приходилось понервничать. Он выслеживал украинских эмигрантов во время регулярных поездок в Мюнхен, закладывал деньги или записки в тайники (получатели вынимали их намного позже, избегая личной встречи), наблюдал за военными объектами США и Западной Германии. Короче говоря, занимался своим делом. Все резко переменилось в сентябре 1957 года, когда Деймон вызвал его на явочную квартиру КГБ в Карлсхорсте, предупредив, что к ним приехал важный гость из Москвы. «Время пришло», – многозначительно добавил куратор. Молодой человек не знал, чего ждать, пока неизвестный не вынул из кармана странную штуковину: металлический цилиндр около двадцати сантиметров длиной и двух сантиметров в диаметре. Устройство имело спусковой крючок и предохранитель.

Приезжий объяснил Сташинскому, что это оружие, и показал, как им пользоваться. В цилиндр заряжалась ампула с жидкостью. Стоило нажать на спуск, как ударник бил по капсюлю и пороховой заряд приводил в действие поршень, который разбивал ампулу и разбрызгивал яд. Цилиндр следовало навести в лицо или на грудь жертвы, чтобы та вдохнула пары летучей жидкости. Яд приводил к немедленной потере сознания и скорой смерти, при этом бесследно испарялся за считанные минуты. Деймон сравнил это с удушением. Гость из Москвы уточнил, что через две-три минуты наступает смерть от остановки сердца. И добавил: «После испарения жидкости нельзя установить никаких следов. Через минуту после смерти человека кровеносные сосуды возвращаются в прежнее состояние и поэтому невозможно определить насильственную смерть». Деймон заметил, что оружие надежно на сто процентов43.

Сташинского такой поворот событий застал врасплох. Его явно прочили в убийцы, иначе не показали бы секретное оружие и уж тем более – как из него стрелять. Богдан понял, что станет не первым, кто опробует это на человеке. Он не мог знать, что в СССР, видимо, усовершенствовали германский пистолет с жидким ядом времен Второй мировой войны.

Гость из Москвы хотел подтвердить на деле стопроцентную надежность аппарата и зарядил его ампулой с водой. Он нажал на спуск, и Сташинский услышал звук, похожий на хлопок в ладоши. На расстоянии метра вода оставила на приколотом к стене полотенце пятно диаметром двадцать сантиметров. Инструктор объяснил, что яд выстрелит на полметра дальше и разойдется заметно шире, поскольку он легче воды. Гость вынул из ящика с инструментами гаечный ключ, развинтил оружие, почистил его и перезарядил. Выстрелил еще несколько раз, затем совком и веником собрал с пола осколки ампулы – не больше миллиметра величиной.

Напоследок незнакомец предупредил Сташинского: стрелок тоже рискует жизнью, вдыхая ядовитые пары, но контора позаботилась и об этом. Надлежит, во-первых, за час-полтора до выстрела принять таблетку – на протяжении четырех-пяти часов препарат не даст кровеносным сосудам сужаться. Во-вторых, следует использовать противоядие из особой ампулы немедленно после выстрела. Ампулу надо раздавить в куске марли и вдохнуть пары. Противоядие настолько сильное, уверял инструктор, что в течение минуты может даже вернуть к жизни жертву покушения. Для полной гарантии стоило принять и таблетку до выстрела, и противоядие – после. К тому же, добавил гость, Сташинскому неплохо было бы испытать оружие на живом существе. Так думал и Деймон. Решили, что надо найти какую-нибудь собаку и провести эксперимент. На этом совещание закончилось44.

Деймон предложил отвезти подопечного из Карлсхорста в город. Он поздравил Богдана с тем, какая честь ему оказана столь ответственным заданием. Тот не разделял энтузиазма и отмалчивался. Деймон спросил, вполне ли он осознает, насколько ему доверяют высокопоставленные лица. На суде Сташинский припомнил, как начальник изображал их обоих «спасителями страны». Сам он не мог собраться с мыслями. Ему приходилось предавать близких людей, он рисковал жизнью в боях с партизанами в карпатской глуши. Но как можно хладнокровно убить безоружного человека? Его воспитали верующим, и прежние нравственные устои все еще давали о себе знать. В то же время он видел, что выбора нет. Чем дольше Богдан обдумывал свое положение, тем сильнее ощущал себя загнанным в угол. Дилемма терзала его днями и ночами, но выхода он так и не нашел.

Проверка заряженного ядом пистолета на собаке через пару дней никак не облегчила его душевные муки – скорее наоборот. Деймон и приезжий незнакомец купили на рынке дворнягу, сели в машину и подобрали будущего убийцу в центре города. Они выехали из Восточного Берлина и остановились близ озера Мюггельзе. Инструктор из Москвы дал Сташинскому таблетку с противоядием. Собаку привязали к дереву и ждали час: таблетка действовала не сразу. Впрочем, она не вызывала каких-либо необычных ощущений. Сташинскому вручили заряженный аппарат. Ему тяжко было смотреть на бедное животное. Когда он приблизился к собаке с пистолетом, она пыталась лизнуть ему руку – он отвернулся и нажал на спуск. Облако яда попало собаке в морду. Она упала, дергая лапами, и через несколько минут затихла. «Моя первая жертва», – подумал Богдан, зная, что будут и другие. Кто-то раздавил ампулу с противоядием и все трое вдохнули пары. Потом сели в машину и вернулись в город. Эксперимент признали удачным45.

Агент ясно понимал, кто станет его второй жертвой. Вызывая его на первую встречу с гостем из Москвы, Деймон упомянул, что речь пойдет о его «старом знакомом». Имени «знакомого» никто из троих не произнес, но Сташинский знал, что это – Лев Ребет. Бысага уехал, никаких людей, способных близко подобраться к проблемному журналисту, у КГБ больше не было, поэтому его решили не похищать, а убить. Офицеры давали понять Сташинскому, что оружие уже побывало в деле, но сами едва могли надеяться на заключение о смерти от сердечного приступа. Напротив, они неплохо представляли дальнейшее: начнутся поиски заказчика и подозрение падет на заклятых врагов главного редактора «Украинского самостийника» – Бандеру со товарищи. Подобно Сталину при организации убийства Коновальца, они рассчитывали на обострение противоречий среди украинских националистов.

Обитатели Карлсхорста, следившие за эмигрантами, нередко вели разговоры об устранении их вожаков – те якобы мешали простым выходцам с Украины принять советскую власть и вернуться на родину. Но Богдану не приходило в голову, что это не просто разговоры (скорее, он гнал такие мысли). Теперь его преследовали слова, которым он сперва не придал значения. Когда Сташинский рассказал куратору, как стоял за спиной журналиста в вагоне, когда впервые засек того и сел в трамвай на Швабинг, Деймон заметил: «Уколоть бы его сзади иглой – и дело улажено». Само собой, он имел в виду яд. Теперь стало ясно, почему «Дрэгеру» следовало выяснить, есть ли в подъезде у Ребета почтовые ящики. В КГБ, видимо, обдумывали закладку бомбы. Сташинский доложил начальству, что ящиков нет, и тем самым сделал себя центральной фигурой плана Б46.

Молодой человек разрывался между нежеланием убивать и страхом перед невыполнением приказа. Что ему грозило в таком случае, догадаться было нетрудно. Вскоре после приезда в Германию Сташинский прочел в газетах о бегстве на Запад убийцы из КГБ Николая Хохлова. Он спросил Деймона, кем был этот Хохлов, какую должность занимал в комитете. Куратор ответил: «Авантюрист и морально опустившийся человек». И добавил то, что позднее долго не давало покоя Богдану: «Мы доберемся до него рано или поздно». И добрались. Инструктор из Москвы, чьего имени Сташинский так и не узнал, вероятно, имел отношение к другому «научному эксперименту» – неудачному покушению на Хохлова, которого в тот же месяц пытались отравить во Франкфурте радиоактивным таллием. «Контора» слов на ветер не бросала и охотилась на перебежчиков по всему миру. Хохлов не стал убивать назначенную ему цель, сбежал на Запад и теперь сам оказался под прицелом.

Сташинский в итоге нашел приемлемый для себя выход – оправдал преступление политической целесообразностью. Он убьет одного, зато поможет многим найти путь на родину. Такую идею подкинул ему куратор, а Богдан поспешил за нее ухватиться, чтобы побороть угрызения совести. Начиналась критическая фаза операции «Доктор» – так в КГБ назвали покушение на Ребета. Предстояло «специальное мероприятие»47.

Глава 7

Привет из Москвы

Вечером 9 октября 1957 года сотрудники авиакомпании «Эр-Франс» в аэропорту Темпельхоф зарегистрировали на рейс в Мюнхен молодого человека – согласно документам, гражданина ФРГ Зигфрида Дрэгера. В кармане у него был паспорт ГДР на имя Йозефа Леманна, родившегося 4 ноября 1930 года в Люблинском воеводстве Польши. Кроме этих бумаг, он взял с собой тысячу с лишним западногерманских марок, а в багаж положил две жестянки с франкфуртскими сосисками. Казалось, пассажир подготовился ко всему – и к внезапной оккупации ФРГ войсками Варшавского договора, и к пропаже еды из баварских магазинов.

Документы, деньги и банки Сташинскому выдали в Карлсхорсте. Паспорт ФРГ следовало предъявлять на пути в Мюнхен, паспорт ГДР – на обратном пути. Попадись Богдан в руки полиции, он должен был изображать Леманна (начальники уверяли, что так от него скорее отвяжутся). Самой опасной частью багажа были две жестянки: одна и вправду с сосисками, зато другая – переделанная умельцами из КГБ в контейнер для пистолета, стрелявшего облачком яда. Устройство замотали ватой и сунули в металлический цилиндр, который в свою очередь поместили в наполненную водой банку. И оружие, и цилиндр были из алюминия, так что весили банки одинаково, но на контейнер нанесли особую пометку.

Вначале чекисты задумали передать оружие агенту прямо в Мюнхене – туда его привез бы обладатель дипломатического паспорта из Восточного блока. Такие люди не боялись таможенников, поэтому в Карлсхорсте могли бы не волноваться за провоз через границу. От плана отказались, когда кому-то пришло в голову, что за дипломатом могут проследить контрразведчики ФРГ. В таком случае агента схватили бы на месте уже с контейнером. Решили, что «Дрэгер» возьмет его с собой на рейс из Берлина. На случай ареста придумали легенду: он якобы встретил в Восточном Берлине человека, который заплатил ему и попросил отдать обе банки одной женщине в Мюнхене, в баре «Максим». Если бы его поймали с оружием уже после покушения, он должен был бы заявить, что подобрал эту штуковину на лестнице.

На границе «Дрэгера» не обыскивали и он спокойно прилетел в Мюнхен вечером 9 октября. Куратор велел ему ликвидировать цель в здании на Карлсплатц, 8. Если бы с этим возникли затруднения, Сташинский мог подстеречь Ребета в здании на Дахауэрштрассе или жилом доме на Оккамштрассе. Первую таблетку с противоядием он выпил в восемь утра 10-го числа, в четверг (а всего привез десять таблеток и две ампулы – запас на десять дней). Агент завернул оружие в газету, проделав дырки для предохранителя и спуска, и вышел на улицу. Жестянку он выбросил в урну в Английском саду.

В полдевятого утра Сташинский уже наблюдал за входом в здание на площади Карлсплатц. Там располагалось много разных контор, включая приемные кабинеты медиков. На случай задержания агент заготовил легенду, что приехал из ГДР на отдых, любовался великолепной архитектурой, но внезапно почувствовал зубную боль и пошел к дантисту. Если бы его застали на месте преступления, он притворился бы, что оказывает помощь человеку без сознания.

В тот день он ждал до пол-одиннадцатого утра, но Ребет так и не появился. Напрасно Богдан подкарауливал его и после обеда. В пятницу 11-го повторилось то же самое. С одной стороны, каждый раз он вздыхал с облегчением, с другой – нервное напряжение возрастало. По утрам он просыпался с чувством наступающего кошмара. Особенно тревожно было в те часы, когда Сташинский поджидал на улице объект. Но после полудня он мог немного расслабиться, погулять по Мюнхену и отвлечься от терзавшей его моральной дилеммы. На следующее утро иллюзия покоя вновь испарялась. Единственным выходом из этого порочного круга, единственным шансом вернуться к привычной жизни оставалось выполнение приказа48.

Лев Ребет по выходным в редакцию не ходил, работая с текстами дома, однако в субботу, 12 октября, отступил от этого правила. В пятницу он до глубокой ночи читал недавно опубликованную автобиографическую повесть Александра Довженко «Зачарованная Десна» – последнее творение известного кинорежиссера, умершего в 1956 году под Москвой. Еще в конце войны Сталин запретил Довженко жить и работать на Украине, поэтому книгу наполняла тоска по детству на лоне природы. Такие ноты не могли не отозваться в душе давно покинувшего родину выходца из галицкого городка. Уже не важно было, насколько по-разному смотрели на мир убежденный националист и советский художник, который всю взрослую жизнь исповедовал коммунизм.

Субботним утром Ребет, обычно сдержанный в общении с детьми, впервые за долгие месяцы проявил интерес к тому, как его Андрей учится играть на пианино, и даже погладил сына по голове. Когда Дарья крикнула мужу с кухни, чтобы он вернулся с работы поскорее и успел к обеду, Лев попросил не волноваться. И пошутил: «Я, может, и до редакции-то не дойду». Жена и дети потом верили, что его посетило предчувствие гибели49.

Сташинский занял все тот же пост наблюдения на Карлсплатц в начале десятого утра. Погода стояла теплая, солнечная, и он вышел из номера без плаща, в одном костюме. Нервы по-прежнему шалили. Успокоительное, выпитое вместе с противоядием, не помогало. Минуты шли, жертва не показывалась, и тревога мучила Богдана все сильнее. Впрочем, около десяти утра он начал понемногу успокаиваться. Ребет, кажется, и на этот раз не собирался в редакцию. И вдруг охотник заметил фигуру, которую теперь отличил бы от тысячи других. Ребет вышел из трамвая и направился прямо к Сташинскому. Тот развернулся и подошел к подъезду дома № 8. Потом Богдан припоминал, что действовал, словно в дреме. Люди вокруг, машины и здания в его сознание не проникали. На всем лежала какая-то тень, пелена сновидения. Возможно, таков был эффект таблетки, которую ему дали в Карлсхорсте. Возможно, так на нем отразилась жажда сбросить камень, не один день тяготивший его душу. Как бы то ни было, Сташинский больше не колебался. Перед входом в здание он вынул из кармана завернутый в газету пистолет и, держа его в правой руке, скрылся за дверью.

Агент поднялся по лестнице на площадку второго этажа. Там он нащупал дырку в газете, снял оружие с предохранителя и приготовился к делу. Услышав, как внизу открыли дверь, Сташинский пошел вниз по лестнице, держась левой стороны – чтобы вынудить жертву пройти справа. Навстречу ему поднимался лысый мужчина. Это был Ребет. Когда их разделял один шаг, Сташинский поднял правую руку с газетой и нажал на спуск. Голову при этом он повернул в сторону, но краем глаза заметил, как объект падает вперед на ступеньки. Что стало с Ребетом потом, он не видел. Убийца положил пистолет в карман, раздавил в куске марли ампулу с противоядием, как учил инструктор из Москвы, и вдохнул пары. Он сам едва не рухнул на лестницу.

Выйдя на улицу, убийца повернул налево, еще раз налево. Только через десять-пятнадцать минут его ум более-менее прояснился – он снова увидел и услышал окружающий мир. Богдан вышел на Людвигштрассе, одну из самых оживленных улиц Мюнхена, пересек ее и оказался в парке Хофгартен. Пройдя весь парк, Сташинский остановился на мосту через ручей Кёгльмюльбах и выбросил пистолет в воду. Пока что он точно выполнял указания начальства – даже от оружия избавился именно так, как ему велели.

Выйдя из парка, агент направился было в гостиницу, но сообразил, что по его следам могут пустить собаку. Поэтому он сел на трамвай и проехал несколько остановок, затем пошел обратно к Карлсплатц. Ноги как будто сами несли на место преступления. Здание на Карлсплатц, 8 окружали полицейские и зеваки. Убийца отвернулся и поспешил уйти. В номере он собрал вещи (жестянок там уже не было), положил в карман западногерманский паспорт на имя Зигфрида Дрэгера, уплатил по счету и поехал на главный вокзал. Ему приказали немедленно покинуть Мюнхен после устранения объекта. Так он и поступил50.

Льва Ребета обнаружили на лестнице, в нескольких шагах от редакции его газеты, в одиннадцатом часу утра. Он все же смог подняться на второй этаж. Уборщица услышала крики (гость из Москвы соврал, что жертва мгновенно падает без сознания), нашла умирающего и подняла тревогу. Вызвали врача и полицию. Патрульным позвонили в начале двенадцатого и сказали, что какой-то мужчина упал на лестнице. Через минуту уточнили – скончался. Доктор Вальдемар Фишер, прибыв на место происшествия, установил приблизительное время смерти: 10:50. Причиной смерти он посчитал остановку сердца. Телефона в доме Ребетов не было. Как же известить жену и детей? Кто-то из сотрудников газеты вспомнил, что телефон есть у их соседа, тоже украинца. Позвонив соседу, застали его дома. Ему-то и пришлось сообщить Дарье Ребет страшную новость, потом он же отвез вдову на Карлсплатц.

Дарья была потрясена: покойный муж никогда не жаловался на сердце. Однако вскрытие, которое провел два дня спустя Вольфганг Шпанн из Института судебной медицины Мюнхенского университета, подтвердило диагноз доктора Фишера. Одна из артерий в момент смерти заметно сжалась – университетский патологоанатом не увидел в этом никаких признаков стороннего вмешательства. Родным и товарищам Ребета пришлось поверить такому заключению. Но в глубине души они опасались, что это несчастье – лишь первый этап операции КГБ по устранению их всех51.

Вечером 12 октября, пока полицейские, врачи и вдова силились понять, что постигло Льва Ребета, портье отеля «Континенталь» во Франкфурте зарегистрировал нового клиента – Зигфрида Дрэгера. На следующий день «Дрэгер» сел на самолет, приземлился в Темпельхофе и пересек границу. Оказавшись в ГДР, он сначала поехал домой – на Мариенштрассе в центре Берлина. Там он снимал меблированную комнату у пожилой фрау Штранек. Для нее Сташинский был Йозефом Леманном, этническим немцем из Восточной Европы – это легко было определить по акценту. «Леманн» вносил арендную плату вовремя и не причинял никаких неудобств. Такой тихий и вежливый постоялец идеально подходил любой хозяйке. Фрау Штранек он говорил, что служит переводчиком в Министерстве внешней торговли ГДР и время от времени его посылают в командировки. Так что в воскресенье вечером «Леманн» просто вернулся из очередной поездки, а на следующее утро, как обычно, пошел на службу.

На самом деле с утра агент позвонил в Карлсхорст и сообщил куратору, что он уже в Восточном Берлине. Деймон спросил, все ли в порядке, успешно ли прошла поездка. «Да», – ответил Сташинский. Майор назначил встречу в городе. Помимо устного рапорта подопечный подал Деймону два письменных. В первом излагалась хронология поездки, были перечислены посещенные Сташинским города, гостиницы, где он останавливался, авиарейсы, которыми он летал. Второй документ он написал совсем иначе: «В субботу в хорошо знакомом мне городе я встретил известное лицо. Я поздравил его и уверен, что поздравление было удовлетворительным».

Начальник объяснил Богдану, что его рапорт даже не напечатают – бумага останется лишь в рукописном оригинале. Сташинский так и не узнал (и поэтому не рассказал на суде в Карлсруэ), что 14 ноября 1957 года начальник Первого главного управления КГБ – внешней разведки – Александр Сахаровский послал Хрущеву секретное письмо «о мероприятии в Германии». Письмо он написал от руки в одном экземпляре, только для первого секретаря ЦК КПСС.

Ликвидация Ребета неплохо помогла карьере Деймона. В ноябре он получил благодарность от председателя КГБ за успешное выполнение «важного специального мероприятия» – какого именно, в документе не указали. Тогда же Деймона повысили в звании до подполковника. Начальство хотело наградить его и орденом Красного Знамени, но в Москве решили ограничиться медалью «За безупречную службу» 1-й степени52.

Сташинского за расправу над Ребетом наградили фотоаппаратом «Контакс». Он надеялся, что ему больше не придется марать руки кровью. Позднее Богдан говорил о чувстве полной утраты жизненных ориентиров. Но время шло, и он стал убеждать себя: этого больше не повторится, а для проведения операции, возможно, были какие-то другие причины, ему неизвестные. Убийца снова стал искать оправдания содеянному. Деймон и другие офицеры из Карлсхорста всегда были готовы развеять его сомнения: если, мол, вожаки эмигрантов не понимают требований времени, с ними пора покончить. Утешал Богдана и не слишком жестокий характер убийства. Он вспоминал, что не нужно было ни прицеливаться, ни смотреть жертве в лицо.

Глава 8

Красная площадь

Дела Богдана Сташинского шли на лад. В апреле 1959 года от Деймона, которого повысили в звании до подполковника, молодой человек узнал, что его вызывают в Москву – возможно, к самому председателю КГБ. Почему его могли удостоить такой чести, он не понимал, но через несколько дней получил проездные документы и билет на поезд в столицу Советского Союза.

Там его встретил сотрудник органов, выдал советские деньги и поселил в гостинице «Украина» – одной из «семи сестер», московских небоскребов, воздвигнутых по воле Сталина. «Украина» (теперь она называется «Рэдиссон-Ройал») открылась совсем недавно. Строительные работы начали в 1953 году и завершили четыре года спустя. Как раз тогда Хрущев, на протяжении долгого времени – наместник Сталина на Украине, стал первым лицом в СССР. В мае 1957 года гостиницу торжественно открыли для гостей, а советская пресса расхваливала ее как крупнейшую в Европе. Как бы то ни было, она была и остается самой высокой – двести с лишним метров от земли до верхушки шпиля. Снаружи здание украшали символы коммунизма: звезды, серпы и молоты. Возвышалось оно в начале только что построенного и по советским меркам роскошного Кутузовского проспекта, где обитали самые знаменитые и приближенные к Кремлю москвичи53.

На следующий день в номер Сташинского заглянули его московский куратор и еще один человек, который представился только по имени-отчеству: Георгий Авксентьевич. Постоялец «Украины» так никогда и не узнал ни звания, ни должности, ни фамилии своего нового знакомого. «В кругах КГБ заведено так, что, когда вы говорите с каким-то сотрудником, то не знаете точно, какой пост он занимает», – заявил киллер на суде. Не сам ли председатель КГБ к нему пожаловал? Богдану оставалось только гадать. Впрочем, он помнил, что Деймон сулил ему встречу с первым лицом в комитете. Кто бы то ни был, на молодого агента он произвел сильное впечатление. Мужчина сорока с лишним лет заметно отличался от тех офицеров КГБ, с которыми Сташинский имел дело прежде. «Я смотрел на него все время как на аристократа – он был такой спокойный, сидел возле меня, высказывал свои соображения таким непоколебимым тоном, что немыслимо было возражать. Крайне самоуверенно… Можно было легко заметить, что он привык отдавать приказы, что он занимал в КГБ одно из первых мест»54.

Из рассекреченных биографий сотрудников комитета следует, что фамилия Георгия Авксентьевича – Ищенко. Полковник Ищенко, с темными, зачесанными назад волосами, выглядел, вероятно, моложе своих лет. Никаких аристократов в его роду не было. Он появился на свет в 1910 году в крестьянской семье на Кубани, в станице Крымской. Несмотря на украинскую фамилию, относил себя к русским. Возможно, причиной этому служил перелом в национальной политике Сталина в начале тридцатых. Во время катастрофического голода 1932–1933 годов тот велел закрыть украинские школы и газеты на Кубани, а всех кубанцев украинского происхождения переписать в русские. Ищенко делал карьеру по партийной линии, а в НКВД перешел, когда Большой террор основательно проредил кадры чекистов. В послевоенные годы он возглавил аппарат МГБ в родном ему Краснодарском крае. В начале пятидесятых его послали в Венгрию: сначала руководить командированными туда же сотрудниками, затем – в роли эмиссара при венгерском Управлении госбезопасности. Там он принимал активное участие в подавлении революции осенью 1956 года, «работая» рука об руку с председателем КГБ Серовым, отправленным из Москвы в Будапешт55.

Сидя за столом в номере Сташинского, полковник Ищенко расспрашивал его о последнем задании – агент успешно определил местонахождение Бандеры. В глазах Кремля это был вождь не только наиболее многочисленной, но и наиболее опасной группы украинских эмигрантов на Западе. Богдан подробно ответил на все вопросы о слежке за Бандерой.

В 1958 году (точной даты Богдан не помнил) Деймон приказал подопечному навестить один книжный магазин в Западном Берлине и спросить книги некоего Попеля. Сташинский никогда о таком не слыхал. На самом деле единственная книга с этим именем на обложке вышла во Львове в 1943 году под названием «Начала шахматиста». Ее автор, украинский мастер Степан Попель, после войны не раз побеждал в чемпионате Парижа, в пятидесятые уехал в Америку и три года подряд был чемпионом штата Мичиган. Само собой, в берлинском магазине, куда зашел Сташинский, не оказалось книги, изданной по-украински пятнадцатью годами раньше. Агент доложил начальнику, что ничего не нашел, и Деймон на этом, казалось, успокоился56.

Под именем Степана Попеля, известного львовского журналиста, скрывался не кто иной, как Степан Бандера. Богдан впервые увидел лидера украинского национализма в мае 1958 года, когда украинские эмигранты собрались на двадцатую годовщину убийства основателя ОУН полковника Коновальца. Устранил того по личному приказу Сталина Павел Судоплатов. В КГБ не замедлили извлечь пользу из траурных мероприятий – приступить к ликвидации нового главы ОУН. Поминальная церемония прошла 25 мая в Роттердаме, на кладбище Кросвейк. К могиле Коновальца съехались приверженцы украинского национализма из Европы и других частей света. Пришли туда и лидеры двух враждовавших крыльев ОУН – Степан Бандера и Андрей Мельник. Деймон хотел, чтобы его подчиненный своими глазами увидел человека, которого ему вскоре прикажут убить. Но правды Сташинскому, конечно же, не сказал. Он просто велел Богдану взять фотоаппарат и запечатлеть главарей националистов на пленке. С тем агент и уехал в Роттердам57.

Невзирая на бдительную охрану церемонии, Сташинскому удалось не только пройти на кладбище, но и снять пришедших помянуть Коновальца. Он пробрался достаточно близко к могиле, чтобы разглядеть тех, кто произносил речи. Одному из ораторов (Богдан не знал его в лицо) уделяли заметно больше внимания, чем остальным. И говорил он дольше всех – сожалел о гибели Коновальца и клеймил его убийц. «Сегодня, как и прежде, [мы] можем утверждать, что врагу Бога, Украины и всего свободолюбивого человечества не удалось уничтожить ОУН и украинское освободительное движение путем убийства его основателя и вождя, – провозгласил выступавший. – Но в то же время [мы] осознаем, что это огромная невосполнимая потеря, от которой [мы] не можем оправиться в течение двадцати лет»58.

Сташинский не догадался, кто это, но приметил его машину – темно-синий «опель-капитан». Когда он вернулся в Восточный Берлин, Деймон показал ему газету с текстами речей, произнесенных на церемонии. Самая долгая принадлежала Бандере. Тогда-то Богдан и понял, кем был владелец «опеля».

Куратора интересовали не только снимки агента и роттердамские наблюдения, но и то, как выглядели кладбище и конкретный участок вокруг места упокоения Коновальца. Он спросил, нельзя ли будет там что-нибудь спрятать. Сташинский ответил, что можно. Но осознав, что подполковник имеет в виду еще одну бомбу – на этот раз не в коробке конфет, а на могиле, – поспешил уточнить: задача довольно трудная. И добавил, что в толпе случайными жертвами взрыва могут стать женщины и дети. Деймон сменил тему, но его подопечный понял, что возможность ликвидации Бандеры чрезвычайно его занимает59.

Следующее задание Деймон дал Сташинскому в январе 1959 года: поехать в Мюнхен и установить адрес Бандеры. Скорее всего, сказал Богдану начальник, тот живет под именем Стефана Попеля. Съехал ли Бандера из известной КГБ квартиры, сказать он не мог, так что это следовало проверить. Агент вылетел в Мюнхен по новым западногерманским документам на имя Ганса Йоахима Будайта. Скоро выяснилось, что человек, которого он видел в Роттердаме, больше не живет по адресу, указанному в Карлсхорсте. Следы его затерялись.

Шпион выполнил задание и теперь имел право сесть на обратный самолет и доложить о результате. Но в последний момент ему пришло в голову заглянуть в мюнхенскую телефонную книгу. Там он и обнаружил Стефана Попеля, его телефон и адрес: Крайттмайрштрассе, 7. Тот ли это Попель? На следующее утро Сташинский осматривал указанную в справочнике улицу. В арке дома № 7 он заметил знакомый «опель-капитан», припаркованный во дворе, и роттердамского оратора, возившегося с машиной. В списке жильцов у парадного входа значился Стефан Попель. Через пару часов Сташинский увидел все тот же автомобиль у здания на Цеппелинштрассе, где располагались местные украинские организации. Не могло быть ни малейших сомнений в том, что житель дома по Крайттмайрштрассе – Степан Бандера. Сташинский показал себя превосходным разведчиком. Не зря он покинул схроны боевиков УПА на Западной Украине и сделал столь успешную карьеру. Деймон ушам своим не верил, когда Богдан ему докладывал. «Наконец-то нам повезло напасть на след Бандеры», – воскликнул он.

Полковник Ищенко внимательно выслушал агента, хотя знал то, что рассказывал ему Сташинский, почти наизусть. Деймон провел в Москве целый месяц, обсуждая с начальством дальнейшие действия Карлсхорста, еще перед тем как приказал Сташинскому весной 1958 года узнать, нет ли в магазине новых книг Попеля. Дело Бандеры в КГБ окрестили «Политик», убийство все так же проходило под кодовым названием «специального мероприятия»60.

Теперь слушать предстояло Сташинскому. Ищенко заявил ему, что принято решение ликвидировать его объект тем же способом, что и Ребета. Встревоженный исполнитель обратил внимание начальника на затруднительные обстоятельства: в отличие от предыдущей жертвы, Бандеру сопровождает телохранитель, и сам он тоже носит оружие. Полковник ответил, что ему выдадут усовершенствованный вариант пистолета – двуствольный. При необходимости можно убить и телохранителя. «На мои возражения он не обратил внимания, – показал Сташинский на суде. – Я должен был это исполнить, а как именно – мое дело. Он сказал, что покушение мне удастся». Потом Ищенко, Деймон и Сташинский выпили «советского шампанского» за успех операции. «Это напомнило мне о русском фильме, который я когда-то видел, – вспоминал Богдан. – Он был о „героическом подвиге“ шпиона, и офицер, который послал этого шпиона на задание за линию фронта, выпил с ним шампанского на прощание»61.

Полковник Ищенко сказал молодому коллеге, что было бы стыдно ему жить в Западной Европе, но не повидать Москвы. Пора бы Богдану получше узнать столицу. В КГБ привыкли водить агентов по святым местам Советского Союза перед командировкой за рубеж. Понятное дело, выше всех ценились мавзолей Ленина и Красная площадь. Начальник дал Сташинскому пропуск на парад 1 мая, с правом прохода на трибуну напротив кремлевской стены. Тот уже наблюдал парады в Киеве и Львове, но здесь был совсем другой размах. Сильное впечатление на Богдана произвели образцы новой военной техники. Во время этой демонстрации мощи СССР он мог разглядеть на той стороне площади, на трибуне мавзолея, самого Хрущева – человека, что так и не забыл о вожде революционной ОУН. Теперь судьба свела Хрущева и Сташинского как соучастников одного и того же дела – убийства Бандеры62.

Глава 9

Герр Попель

Перед отъездом из Москвы Сташинский получил новый, усовершенствованный пистолет, выпускавший облачко яда. Оружие было двуствольным и позволяло убрать сразу две цели – Бандеру и его телохранителя. Ищенко, полковник КГБ, который произвел на Сташинского впечатление аристократа, велел ему ехать в Восточный Берлин и ждать дальнейших распоряжений. Богдан снова поселился в квартире на Мариенштрассе и сильно запил. Приказ он получил в середине мая 1959 года: в Кремле желали убрать Бандеру как можно скорее. Деймон выдал агенту новые документы, оружие, ампулы и таблетки с противоядием, а также ключи от парадного входа в дом Бандеры. Начальство на Лубянке идеальным местом для убийства считало именно подъезд. Но если позволяла обстановка, Сташинский мог стрелять и во дворе – на свое усмотрение.

По прибытии в Мюнхен он несколько дней жил по распорядку: с утра дежурил у дома на Крайттмайрштрассе, к одиннадцати приезжал на Цеппелинштрассе, где у Бандеры был рабочий кабинет. Сташинский не раз замечал объект – как правило, в сопровождении телохранителя, – но однажды увидел, как Бандера возвращается домой один. Он проехал по улице на своем «опеле», свернул в арку и остановился, видимо, у гаражей. Сташинский вынул из кармана пистолет и пошел было к дому, но в последнюю минуту раздумал. Чтобы не поддаться соблазну убийства, он выстрелил в землю, а потом выбросил оружие в тот же ручей, на дне которого лежал пистолет, использованный полтора года назад при устранении Ребета.

Возможно, у Богдана упал камень с души, но теперь ему пришлось ломать голову над другой задачей: как объяснить в Карлсхорсте, почему задание не выполнено. Он подозревал, что другой агент КГБ мог за ним проследить и увидеть, как он выбросил оружие в воду. Впрочем, Сташинский знал, что никто не наблюдал за ним во дворе дома на Крайттмайрштрассе, когда он передумал убивать Бандеру. И поэтому решил сказать Деймону, что заметил какого-то человека возле гаража объекта и вынужденно отступил. Для верности он подготовил для куратора доказательство того, как пытался войти в подъезд. Сташинский якобы сломал оба ключа, что ему дали, и даже какой-то собственный ключ при попытке открыть входную дверь. Сломанный ключ и должен был показать усердие агента при выполнении задания.

Подполковнику такие новости не понравились, но что он мог поделать? В Карлсхорсте не считали нужным немедленно повторять «специальное мероприятие», да и полномочий на это без одобрения Москвы не имели. В августе Сташинский отправился в Советский Союз в отпуск. Поехал на отдых и Деймон – сначала на воды в Кисловодск, а затем в Киев, чтобы обсудить обстановку на своем участке работы. Там ему сообщили, что Сташинский во время отпуска (с 12 августа до 13 сентября) не выполнил приказ сдать поддельные документы перед посещением родного села. На столь мелкий проступок в остальном дисциплинированного сотрудника можно было закрыть глаза. Вернувшись 23 сентября 1959 года в Берлин, Деймон приказал Сташинскому готовиться к новому покушению на Бандеру в Мюнхене. Ликвидатор вылетел туда 14 октября, прихватив заряженный пистолет, таблетки, ампулы и новые ключи от парадного входа в дом на Крайттмайрштрассе. Ему следовало провести в городе от семи до десяти дней – обычный срок операции – и затем вернуться в ГДР, даже если бы поездка оказалась безуспешной63.

Первым «рабочим днем» Сташинского стало 15 октября. Он не рассчитывал на какой-то результат, собираясь только войти в колею слежки. Однако с утра надо было непременно выпить таблетку с противоядием и положить во внутренний карман пальто завернутое в газету оружие. Подстерегать Бандеру у дома так поздно уже не имело смысла, поэтому агент отправился к зданию на Цеппелинштрассе, где находились украинские организации. Наблюдал за ним Сташинский с моста Людвига, возле трамвайной остановки «Немецкий музей». Именно там прохожие и пассажиры трамвая могли заметить, как молодой человек лет тридцати слонялся без дела, поглядывая время от времени в сторону Цеппелинштрассе. Вначале он заметил припаркованный возле дома № 67 автомобиль Бандеры. А уже около полудня увидел, как на улицу вышли мужчина и женщина, сели в «опель» и уехали.