Цезарь, или По воле судьбы Маккалоу Колин
– Я никогда не слышал ничего глупее! – рявкнул Помпей. – Нет, нет и нет!
В шестой день января Цицерон послал вежливую записку Луцию Корнелию Бальбу с просьбой навестить его на Пинции.
– Ты, конечно же, хочешь выйти из ситуации мирно, – сказал визитеру хозяин. – Юпитер! Как ты похудел!
– Да, Марк Цицерон, я очень хочу, и я действительно похудел, – ответил маленький гадесский банкир.
– Три дня назад я виделся с Магном.
– Увы, он не хочет меня принимать, – опечаленно вздохнул Бальб. – С тех пор как Авл Гирций уехал из Рима, не сочтя нужным встретиться с ним. А я теперь виноват.
– Магн уперся, – вдруг сказал Цицерон.
– Значит, все бесполезно.
– Нет, – возразил великий оратор. – Я думал весь день и всю ночь. И похоже, нашел решение.
– Какое же? Я весь внимание!
– Скажи, ты не прочь чуть-чуть поработать? Равно как Оппий и все остальные?
– Посмотри на меня, Марк Цицерон! Я так работаю, что от меня почти ничего не осталось!
– Надо всего лишь составить срочное письмо Цезарю. Лучше, если его подпишут и Оппий, и Рабирий Постум.
– Это дело нетрудное. Что должно быть в письме?
– Как только ты уйдешь от меня, я опять пойду к Магну. И скажу ему, что Цезарь согласен от всего отказаться, если ему оставят Иллирию и один легион. Вы сможете убедить Цезаря согласиться на это?
– Да, уверен, что сможем. Цезарь действительно хочет мира, даю тебе слово. Но ты должен понять, что он не сможет без конца уступать. Иначе его ждет гибель, суды и ссылка. Но Иллирии и одного легиона достаточно. Цезарь очень живуч, Марк Цицерон. Сохранив империй, он решит вопрос с выборами, когда придет время. Я не знаю другого человека с такими неисчерпаемыми ресурсами.
– Я тоже, – уныло откликнулся Цицерон.
Опять поход на виллу Помпея, но Цицерон не мог и подумать, что Помпей промучился несколько ночей. Эйфория после вспышки прошла, и наступила реакция. Первый Человек в Риме вдруг понял, что никто из boni, включая его тестя, не одобрил его выходки и его грубого тона. Он говорил с сенаторами заносчиво, как диктатор. И даже орал. А это уже перебор. Теперь Помпей жалел, что потерял контроль над собой. Охватившее его после разрядки упоение сменилось депрессией. Да, он, конечно, им нужен. Но и они ему тоже нужны. А он отпугнул их. Никто с тех пор к нему не пришел, все заседания проводятся теперь в Риме. Со всеми дебатами и язвительными подковырками, на какие горазды Антоний и Кассий. О, эта пара! Они хорошо знают, что делать. А он, Помпей, подгонял лошадей, не понимая, что хлещет мулов. О, как же вывернуться из этих тисков? Сенат и так взвинчен. Зачем было говорить о проскрипциях, о Тарпейской скале? Ах, Магн, Магн! Каким бы трусливым тебе ни казался сенат, критиковать и запугивать его все же не стоит. Не стоит!
Таким образом, Цицерон нашел Первого Человека в Риме более уступчивым и неуверенным. Он понял это и сразу атаковал:
– Магн, я узнал из надежных источников, что Цезарь согласен оставить за собой только Иллирию и один легион. Пойдя на такой компромисс, ты погасишь давний раздор и станешь героем, единолично избавив страну от огромной угрозы. Весь Рим возликует, прославляя тебя. Правда, Катон со своим окружением взвоет. Но что тебе до него? Мы оба знаем, что он поклялся отправить Цезаря в ссылку. Но это ведь не твоя цель, не так ли? Ты лишь возражаешь против того, чтобы тебя, как и Цезаря, лишили наместничества и иных полномочий. Ты ничего не хочешь терять, и ты ничего не потеряешь. В своем последнем предложении Цезарь совсем не упоминает тебя.
Помпей просиял:
– Я и впрямь не питаю к Цезарю ненависти, Цицерон, и не обязан плясать под дудку Катона. Обрати внимание, я вовсе не говорю, что не стану препятствовать попыткам Цезаря баллотироваться in absentia. Но это отдельный разговор, и до него еще несколько месяцев. Ты прав, самое важное в данный момент – отвести угрозу гражданской войны. И… если Иллирия плюс один легион удовлетворят Цезаря, если он не затронет мои интересы, то почему нет? Да, Цицерон, почему нет? Я согласен. Цезарь может оставить себе Иллирию и один легион, если откажется от всего остального. С одним легионом он не опасен. Да! Я согласен!
Цицерон облегченно вздохнул и обмяк:
– Магн, ты знаешь, что я равнодушен к возлияниям. Но сейчас я бы с большим удовольствием выпил вина.
В этот момент в атрий вошли Катон и Лентул Крус, младший консул. О Цицерон, зачем ты поторопился? Зачем не прошел за Помпеем в его кабинет, а стал излагать свои доводы сразу? Какая трагическая ошибка! Там, в кабинете, о посетителях бы доложили, и ты убедил бы Помпея не принимать их. А теперь ничего поделать нельзя.
– Присоединяйтесь! – весело крикнул Помпей. – Мы как раз хотели выпить за мирное разрешение спора с Цезарем!
– Что-что? – спросил Катон и весь напрягся.
– Цезарь согласен сдать все, кроме Иллирии и одного легиона, и не требует ничего подобного от меня, кроме согласия на такой выход из положения. И я, подумав, решил сказать «да»! Угроза гражданской войны миновала. Цезарь теперь бессилен, – с огромным удовлетворением произнес Помпей. – И когда придет время, не допустить его до участия в выборах будет легко. Но гражданская война уже не разразится! И предотвратил ее я! Я один!
Катон то ли взвыл, то ли всхрапнул, схватился за голову и вырвал два клока волос.
– Кретин! – взвизгнул он. – Жирный, самодовольный, перехваленный чудо-мальчик! Что ты предотвратил, идиот? Ты сдал Республику самому лютому ее ненавистнику!
Он скрипел зубами, царапал щеки, он потрясал клоками волос. Помпей отшатнулся, ничего не понимая.
– Ты взял на себя смелость решить спор с Цезарем? А есть ли у тебя право на это? Ты – слуга сената, Помпей, и Риму ты не хозяин! От тебя ждут, что ты дашь Цезарю встрепку, а ты вместо этого хочешь сотрудничать с ним!
В гневе Помпей был ужасен. Но у него была фатальная слабость: стоило кому-нибудь резко смешать его карты (как это сделал Серторий в Испании), и он совершенно терялся, не зная, как быть. Катон вышиб из него наступательный дух, и он смутился, что не позволило ему тоже взвиться. В голове все путалось, ноги сделались ватными, Помпей попросту струсил. Неприкрытая ярость соратника ошеломила его.
Цицерон попытался переломить ситуацию.
– Катон, Катон, перестань! – крикнул он. – Действуй законно, приволоки Цезаря в суд! Гражданская война никому не нужна! Возьми себя в руки!
Крупный и вспыльчивый Лентул Крус ухватил его за плечо, повернул и погнал в дальний угол.
– Заткнись! Не суйся! Заткнись! Не суйся! – лаял он и с каждым словом тыкал Цицерона в грудь, так что тот едва удерживался на ногах.
– Ты не диктатор! – кричал Катон. – Ты не правишь Римом! У тебя нет полномочий заключать сделки с предателем! Да еще за нашими спинами! Иллирия и один легион, да? И ты думаешь, это пустяк? Нет, глупец, нет! Это огромнейшая уступка! Роковая уступка! А Цезарю делать уступок нельзя! Нельзя давать ему даже кончика пальца! И если ты, Помпей, нуждаешься в очередном и хорошем уроке, я, так и быть, тебе его преподам! Я вколочу в твою пустую башку, что ты ничто без нашей поддержки. Ты хочешь заключить союз с Цезарем? Прекрасно! А Цезарь – предатель! И ты тоже станешь предателем! И разделишь его участь! Ибо клянусь всеми богами, что я опущу тебя ниже, чем Цезаря! Я лишу тебя империя, провинций и армии одним махом вместе с Цезарем! Мне достаточно сказать только слово! И сенат одобрит мое предложение. И вето никто не наложит. Кассий с Антонием будут рады тебе навредить! Единственные два легиона, находящиеся поблизости, преданы Цезарю! А твои легионы – в Испаниях, за тысячу миль! Так что попробуй, останови меня, если сможешь? Но ты не сможешь! А я уничтожу тебя! И прославлюсь, уничтожив предателя! Это не мужской клуб, к которому ты решил присоединиться! Boni намерены свалить Цезаря. И с удовольствием свалят любого, кто осмелится присоединиться к нему! Даже тебя! Ну-ка, задумайся, кто тогда полетит с Тарпейской скалы? Ты, ибо boni угроз не прощают! Нет, не прощают! Мы урезоним любого, кто возымеет наглость шантажировать римский сенат!
– Стоп! Стоп! – тяжело дыша, проговорил Помпей, протягивая обе руки к своему оппоненту. – Остановись, Катон, прошу тебя! Ты прав! Ты прав! Признаю, я сплоховал! Это все Цицерон! Это он меня заморочил. Я поддался ему, я не знал, как мне быть! Три дня никто ко мне ни ногой! Что я должен был думать?
Но гнев Катона не остывал так легко, как хотелось бы Помпею. Он все продолжал что-то бормотать, потом закрыл рот и встал, весь дрожа.
– Сядь, Катон, – взмолился Помпей, суетясь вокруг него, как старушонка вокруг истеричной рассерженной собачонки. – Вот сюда! Сядь, пожалуйста!
Он осторожно вытащил пряди волос из трепещущих пальцев. Затем метнулся к столику, налил в чашу вина и бегом вернулся обратно.
– Успокойся, выпей, пожалуйста! Ты прав, а я нет. Признаю! Это происки Цицерона. Это он подловил меня в минуту слабости. – Помпей умоляюще посмотрел на Лентула Круса. – Выпей вина, Лентул, выпей и ты! Давайте-ка сядем и спокойно во всем разберемся. Ведь нет ничего, в чем не разобрались бы друзья! Пожалуйста, Лентул, выпей!
– О-о-о! – простонал издали Цицерон, но никто его не услышал.
Тогда Цицерон повернулся и побрел восвояси. Его тоже трясло, как Катона.
Это конец. Водораздел. Возврата теперь быть не может. А победа была так близка! Так близка! О, почему эта безумная парочка не появилась днем позже?
– Что ж, – сказал он себе, садясь к письменному столу, чтобы черкнуть пару строк Бальбу, – если гражданская война все-таки разразится, виноват в этом будет один лишь Катон.
На рассвете седьмого дня января сенат собрался в храме Юпитера Статора, куда Помпей доступа не имел. Мертвенно-бледный Гай Марцелл-младший счел возможным присутствовать на заседании, но передал бразды правления Лентулу Крусу после традиционных молитв.
– Я не стану ораторствовать, – сразу же объявил Лентул Крус. Дышал он с трудом, на лице проступили красные пятна. – Время пустословия прошло, пора разрешить затянувшийся кризис. Я предлагаю в целях защиты Римской республики ввести senatus consultum ultimum, предоставляющий консулам, преторам, плебейским трибунам, консулярам и промагистратам в окрестностях Рима право отклонять в интересах государства трибунское вето.
Сенат взорвался. Сенаторы были удивлены странной формулировкой декрета и тем, что в нем ни словечком не был упомянут Помпей.
– Это абсурд! – взревел Марк Антоний, вскакивая со скамьи. – Ты предлагаешь нам, плебейским трибунам, защищать Рим от нас же самих? Это чудовищно! Нельзя превращать senatus consultum ultimum в силу, затыкающую рты народным избранникам! Плебейские трибуны – столпы государства и всегда таковыми будут! Твой декрет, младший консул, совершенно незаконен! Чрезвычайное положение вводится для искоренения черной измены, а среди моих коллег изменников нет! Обещаю, я вынесу этот вопрос на суд плебса. И добьюсь, чтобы тебя столкнули с Тарпейской скалы! За попытку помешать мне и моим сотоварищам беспристрастно и честно исполнять наш долг!
– Ликторы, удалите этого человека! – приказал Лентул Крус.
– Вето, Лентул! Я налагаю вето на твой декрет!
– Ликторы, уведите этого человека!
– Тогда пусть уведут заодно и меня! – крикнул Квинт Кассий.
– Ликторы, удалите обоих!
Но когда дюжина ликторов попыталась выполнить повеление младшего консула, завязалась нешуточная борьба. Понадобилась еще дюжина ликторов, чтобы потеснить к выходу пришедшего в ярость Антония и не менее разъяренного Кассия. Наконец их вышвырнули на Верхний форум – в синяках, в крови, в разорванных тогах.
– Ублюдки! – рыкнул Курион, тоже покинувший храм.
– Скоты, – добавил Марк Целий Руф. – И куда мы теперь?
– Вниз, в колодец комиций, – сказал Антоний. Он ухватил Квинта Кассия за руку. – Нет, Квинт! Не поправляй ничего в своем одеянии. Оставь все как есть! Так и заявимся к Цезарю в Равенну. Пусть посмотрит своими глазами, что тут творит Лентул Крус.
Собрав большую толпу, что в дни всеобщего замешательства было нетрудно, Антоний предъявил римлянам свои раны, а также раны коллеги.
– Друзья, вы видите нас? Вы видите, что с нами сделали? Плебейских трибунов теперь избивают! Теперь им не дают исполнять свой долг! – кричал он. – А почему? Ответ ясен каждому. Чтобы защитить интересы кучки сенаторов, которые хотят править Римом! Править по-своему – незаконно. Воля народа для них ничто! Осторожно, квириты! Осторожно, патриции, не входящие в ряды boni! Дни народных собраний сочтены! Катон помыкает сенатом! В данный момент boni вооружают Помпея, чтобы лишить вас всех прав! Чтобы свалить таких людей, как Гай Цезарь, который всегда защищал народ от сенаторского произвола!
Он посмотрел поверх толпы на отряд ликторов, спешно марширующий по Форуму от храма Юпитера Статора.
– Все, дорогие сограждане. Больше я говорить не могу. Сюда направляются слуги сената, чтобы препроводить нас в тюрьму, а я в тюрьму не хочу! Я еду к Гаю Цезарю вместе с моим храбрым другом Квинтом Кассием, а также с Гаем Курионом и Марком Целием, с этими широко известными и прославленными защитниками интересов народа. Я собираюсь показать Гаю Цезарю, во что превратился сенат! Там теперь царит злобное, коварное меньшинство, навязывающее почтенным отцам свою волю и не терпящее инакомыслия! Они ненавидят Гая Цезаря, они порочат его dignitas, квириты! А сами уже превратили в пародию римские законы! Не поддавайтесь им, квириты, и ждите Цезаря, который всех вас защитит!
Широко улыбнувшись и весело махнув рукой, Антоний сошел с ростры под приветственные крики собравшихся. К тому времени, как ликторы пробились через толпу, он со своими товарищами был уже далеко.
В храме же Юпитера Статора все теперь шло как по маслу. Очень немногие из присутствовавших голосовали против senatus consultum ultimum. Декрет о введении чрезвычайного положения был принят почти единогласно. Кое-кого, правда, несколько удивляло странное поведение старшего консула. Гай Марцелл-младший был хмур и молчалив, он с трудом встал по правую сторону, когда пришло время голосовать, потом устало доплелся до своего курульного кресла. Нет, другие Марцеллы, теперешние экс-консулы, были гораздо внушительнее, чем их вялый родич.
Вернулись ликторы. С пустыми руками, но это никого не смутило. Голосование уже прошло, и новый декрет был принят.
– Прервемся до завтра, – сказал удовлетворенно Лентул Крус. – И вновь соберемся на Марсовом поле. Наш уважаемый консуляр и проконсул Гней Помпей Магн присоединится к нам.
– Мне кажется, – сказал Сервий Сульпиций Руф, бывший старшим консулом в год консульства Марка Марцелла, – все это означает, что мы объявили войну Гаю Цезарю. Но ведь он не идет на Рим.
– Мы объявили ему войну, – сказал Марцелл-старший, – когда вручили меч Гнею Помпею.
– Это Цезарь объявил нам войну! – громко крикнул Катон. – Отказавшись выполнить директивы сената, он поставил себя вне закона.
– Но, – спокойно возразил Сервий Сульпиций, – врагом народа он еще не объявлен. Разве вы не должны это сделать?
– Да, должны, – промямлил Лентул Крус, чей цвет лица и затрудненное дыхание свидетельствовали о нездоровье, а Марцелл-младший и вовсе обмяк.
– Но вы не можете, – запротестовал Луций Котта, родич Цезаря, голосовавший против декрета. – До сих пор Цезарь не сделал ни одного шага к гражданской войне. Пока он не сделает этого шага, он не враг народа и не может быть им объявлен.
– Важно ударить первыми, – сказал Катон.
– Вот-вот, Марк Катон, – облегченно вздохнул Лентул Крус. – Поэтому-то завтра мы и встречаемся на Марсовом поле. Чтобы наш военный эксперт посоветовал нам, как и где лучше нанести удар.
Но в восьмой день января, когда сенаторы собрались в курии Помпея, их военный эксперт четко объяснил, что он не думал о том, как и где наносить удар. Сейчас нужно было наращивать силы, а не разрабатывать тактику.
– Мы должны помнить, – сказал он сенату, – что все легионы Цезаря настроены против него. Если Цезарь велит им пойти на Рим, вряд ли они подчинятся. Что касается нашего войска, то у нас под рукой уже три легиона благодаря активному набору за последние несколько дней. Семь моих легионов в Испаниях, но я уже послал за ними. Жаль, что в это время года их нельзя переправить по морю. Но они пройдут сушей, а Цезарь, сидя в Равенне, вряд ли сумеет встать у них на пути. – Он весело улыбнулся. – Почтенные отцы, уверяю, никаких поводов для беспокойства у нас с вами нет.
Каждый день сенат собирался, деятельно готовясь к любым неожиданностям. Когда Фавст Сулла предложил наделить нумидийского царя Юбу статусом друга и союзника Рима, Гай Марцелл-младший вынырнул из апатии и похвалил Фавста Суллу. Предложение прошло. И когда тот же Фавст Сулла предложил сенату направить его послом в Мавретанию для переговоров с царями Бокхом и Богудом, Марцелл-младший снова выказал одобрение. Но сын Филиппа, плебейский трибун, наложил вето на эту идею.
– Ты, как твой папаша: и нашим и вашим, – пробурчал недовольно Катон.
– Нет, Марк Катон, уверяю тебя. Если Цезарь предпримет что-то враждебное, Фавст Сулла будет нужен нам здесь, – твердо ответил Филипп.
Самого примечательного в этом маленьком эпизоде никто не заметил. При действующем senatus consultum ultimum, защищавшем законотворчество от вето трибунов, вето Филиппа-младшего приняли на ура.
Но все это было мелочью в сравнении с радостным возбуждением, охватившим сенаторов после официального лишения Цезаря империя, провинций и армии! Луция Домиция Агенобарба тут же назначили новым правителем дальних Галлий, а экс-претора Марка Консидия Нониана – наместником Италийской Галлии и Иллирии. Теперь Цезарь стал частным лицом, ни от чего больше не защищенным. Но и Катон пострадал: хотя он не хотел ехать в провинцию, его вдруг назначили наместником Сицилии. Луция Элия Туберона направили в Африку. Его верность boni вызывала сомнения, но в кандидатах на наместнические посты ощущался большой дефицит. Собственно, на нем и закончился имевшийся у сенаторов список. Это послужило Помпею отличным поводом предложить цензора Аппия Клавдия в наместники Греции, хотя тот уже был правителем Македонии. Сейчас в Македонии делать нечего, объяснил всем Помпей. Ее вполне можно оставить на попечение квестора Тита Антистия. Поскольку никто не знал о решении Магна сражаться с Цезарем за пределами Италии, в тех краях подоплека этого назначения ускользнула от большинства сенаторов, чьи мысли занимало лишь одно: пойдет Цезарь на Рим или не пойдет?
– И конечно же, – сказал Лентул Крус, – мы должны быть уверены, что сама Италия будет надежно защищена. А посему я предлагаю послать легатов с проконсульскими полномочиями во все ее концы. Их первостепенным долгом будет набирать солдат – у нас недостаточно войска, чтобы распределить по всей Италии.
– Я возьму часть этих забот на себя, – спешно откликнулся Агенобарб. – Сейчас нет особой нужды ехать в мои провинции. Оборона государства важнее. Дайте мне адриатическое побережье ниже Пицена. Я поеду по Валериевой дороге и наберу множество добровольцев. Марсы и пелигны – мои клиенты.
– Охрану дороги Эмилия Скавра, Аврелиевой дороги и Клодиевой дороги – а это, собственно, север Этрурии – я предлагаю поручить Луцию Скрибонию Либону! – крикнул Помпей.
Это предложение вызвало у некоторых усмешку. Брак старшего сына Помпея, Гнея, и дочери цензора Аппия Клавдия был неудачным и длился недолго. После развода молодой Гней Помпей женился на дочери Скрибония Либона. Отцу это пришлось не по вкусу, но сын настоял на своем. И Помпей просто подкидывал непыльную работенку весьма заурядному человеку. Кому интересна Этрурия? Уж только не Цезарю, да.
Квинту Минуцию Терму поручили Фламиниеву дорогу с наказом осесть в Игувии.
Семейственность проявилась еще раз, когда Помпей предложил послать своего двоюродного брата Гая Луцилия Гирра в Пицен, точнее, в городок Камерин. Конечно, Пицен был вотчиной Магна, но Равенна очень недалеко от него отстояла, поэтому туда же послали консуляра Лентула Спинтера и экс-претора Публия Аттия Вара: первого – в Анкону, второго – в родной город Помпея Авксим.
А бедному обескураженному Цицерону, прилежно присутствовавшему на всех собраниях, проходивших вне померия, велели ехать в Кампанию и набирать там войска.
– Ну вот! – радостно воскликнул Лентул Крус, когда со всем было покончено. – Как только Цезарь поймет, что нами проделано, он дважды подумает, идти ли ему на Рим! Он не посмеет!
Равенна – Анкона
Посыльный, которого Антоний и Курион отправили в Равенну раньше, чем выехали туда сами, прибыл на виллу Цезаря девятого января, через день после драки в сенате. Хотя он добрался до места в сонную предрассветную пору, Цезарь сразу принял его, поблагодарил, приказал накормить и проводить в одну из спален. Двести миль меньше чем за два дня – это чего-нибудь да стоит.
Письмо Антония было коротким.
Цезарь, Квинта Кассия и меня выгнали с заседания, когда мы пытались наложить вето на senatus consultum ultimum. Это странный декрет. Он не объявляет тебя врагом народа, никак не затрагивает Помпея, но он дает право магистратам, консулярам и всем прочим отвергать вето трибунов. Как тебе это нравится, а? Единственная ссылка на Помпея – упоминание, что защищать Римское государство от всяческих происков не возбраняется и промагистратам, пребывающим в окрестностях Рима. А это как раз Помпей да еще Цицерон. Но Цицерон ожидает триумфа, а Помпей теперь ждет неизвестно чего. Воображаю, как он разочарован. Есть у boni одно хорошее качество: они очень не любят специальные назначения.
Мы поспешаем к тебе вчетвером. Курион с Целием тоже покинули Рим. Мы поедем по Фламиниевой дороге.
Не знаю, важно ли это для тебя, но я постарался, чтобы мы прибыли в таком же состоянии, в каком были, когда ликторы силой выгнали нас. А это значит, что по приезде от нас будет попахивать, так что пусть приготовят горячую ванну.
Самым доверенным человеком при Цезаре был в эти дни Авл Гирций. Когда он вошел в кабинет, Цезарь сидел с письмом в руке, глядя на мозаичное панно, изображающее бегство царя Энея из горящего Илиона с престарелым отцом на левом плече и Палладием под мышкой.
– Равенна по праву славится мозаикой, – сказал Цезарь, не глядя на Гирция. – Местным искусникам уступают даже сицилийские греки.
Гирций сел так, чтобы видеть лицо Цезаря. Как всегда, спокойное и сосредоточенное.
– Я слышал, прибыл гонец со срочным посланием.
– Да. Сенат издал чрезвычайный декрет.
Гирций со свистом втянул в себя воздух:
– Тебя объявили врагом народа!
– Нет, – спокойно ответил Цезарь. – Самым страшным врагом Рима оказалось право трибунов на вето. Как все-таки boni схожи с Суллой! Вечно ищут врагов в своих рядах. Короче, плебейским трибунам заткнули рты.
– Что ты собираешься делать?
– Идти, – был ответ.
– Идти?
– Да, на юг, в Аримин. Антоний, Квинт Кассий, Курион и Целий сейчас тащатся по Фламиниевой дороге. И доберутся до Аримина, думаю, дня через два.
– Цезарь, пока что ты обладаешь империем. Но если ты пойдешь в Аримин, тебе придется пересечь Рубикон.
– К тому времени, как это произойдет, Гирций, я, видимо, уже стану частным лицом и буду иметь право идти куда захочу. Под прикрытием своего чрезвычайного декрета сенат в одно мгновение лишит меня всего.
– Значит, ты не возьмешь с собой тринадцатый легион? – спросил с легкой тревогой Гирций.
Цезарь сидел, как всегда, в чуть расслабленной позе. Спокойный, невозмутимый, не знающий ни сомнений, ни страхов, одним своим видом демонстрируя несокрушимое превосходство над всеми. Таких обычно не любят, но этого человека любили. Его легаты, его солдаты, его офицеры. А за что? А за то… за то… о, за что же?! Да, похоже, за то, что он был таким, каким каждый мужчина хотел бы видеть себя!
– Конечно, я возьму с собой тринадцатый, – ответил Цезарь и встал. – Подготовь парней к маршу. У тебя и у них два часа. Полный обоз, взять все. Артиллерию тоже.
– Ты скажешь им, куда их ведешь?
Светлые брови взметнулись.
– Не сразу. Потом. Собственно, многие из них с той стороны Пада. Что значит для них Рубикон?
Младшие легаты, такие как Гай Асиний Поллион, разлетелись повсюду, оповещая о выступлении военных трибунов и старших центурионов. За два часа тринадцатый свернул лагерь и развернулся в маршевую колонну. Легионеры хорошо отдохнули, несмотря на переход в Тергесту, который они совершили по приказу Цезаря под командованием Поллиона. Там они провели интенсивные маневры, потом вернулись в Равенну, где им предоставили отпуск, достаточно продолжительный, чтобы они пришли в наилучшую форму.
Марш шел нормально. Тринадцатый направлялся к хорошо укрепленному лагерю на северном берегу реки Рубикон – официальной границы между Италийской Галлией и Италией. Ничего не было сказано, но все, включая простых солдат, понимали, в чем дело. И были рады, что Цезарю надоело сносить бесконечные оскорбления, бросавшие тень на каждого, кто служил у него, – от легатов до ауксилариев.
– Мы шагаем в историю, – сказал Поллион Квинту Валерию Орке, такому же младшему легату, как он.
Поллион любил почитывать исторические труды.
– Это неудивительно, мы ведь с ним, – сказал Орка и засмеялся. – Каков он все-таки, а? Пуститься в путь с одним легионом! Как знать, что ждет нас в Пицене? Может быть, дюжина легионов и армия ополченцев?
– О нет, – с уверенностью сказал Поллион. – Там три легиона, от силы четыре. И мы их запросто разобьем.
– Особенно если два из них – шестой и пятнадцатый.
– Да.
К вечеру десятого января тринадцатый легион достиг Рубикона и, не останавливаясь, его пересек. Лагерь было приказано ставить на другом берегу.
Цезарь с небольшой группой легатов остался на северном берегу, чтобы наскоро перекусить. В этот сезон реки, текущие с Апеннин, как правило, не вздувались. Снег с гор давно сошел, дожди еще не начинались. Так что, несмотря на длинное и в низовьях широкое русло, Рубикон, берущий начало чуть ли не от истоков высокогорной, текущей на запад реки Арн, не представлял собой препятствия ни для людей, ни для животных.
За едой говорили мало, Цезарь вел себя как обычно. Пища его тоже была самой обыкновенной: немного хлеба, немного сыра, немного оливок. После трапезы он омыл руки в поднесенном ему слугой тазике, встал со своего курульного кресла, от которого, как все заметили, не отказался, и скомандовал:
– По коням!
Но конь, которого к нему подвели, был не из его красивых дорожных скакунов. Это был Двупалый. Как и два прежних Двупалых, на которых он сражался с тех пор, как Сулла подарил ему первого такого коня, этот Двупалый – ветеран Галльской кампании – был холеный гнедой с длинными гривой и хвостом и симпатичной круглой мордой. Породистый конь, достойный любого командующего, хоть и не белый. Вот только копыта его были словно разделены на пальцы.
Италия, 49 г. до н. э.
Легаты следили за ним как зачарованные. Они все гадали, будет война или нет, и теперь точно знали, что будет. Цезарь садился на Двупалого только перед сражениями.
Он направил коня по пожелтевшей осенней траве в прогалину между деревьями – прямо к сверкающему потоку. Но на отмели, образованной мелководьем, остановился.
«Ну вот. Все еще можно повернуть вспять. Я еще не нарушил закон. Но как только мой Двупалый пересечет эту тихую незаметную речку, я превращусь из защитника моей родины в завоевателя. Я это знаю. Уже два года. Я прошел через многое. Ломал голову, планировал, интриговал, делал все, что было в моих силах. Я соглашался на невероятные, немыслимые уступки. Даже дал им согласие на Иллирию и один легион. Но им и этого мало. Они плюют на меня, хотят сунуть меня лицом в грязь и превратить Гая Юлия Цезаря в пустое место. Но Гай Юлий Цезарь отнюдь не таков. Он не желает быть пустым местом. Ты хотел смешать меня с пылью, Катон? Теперь ты увидишь, что из этого выйдет! Ты вынудил меня выступить против отечества, попрать закон. Помпей, ты тоже увидишь, что такое война с достойным противником. Как только Двупалый погрузит в поток свои копыта, я превращусь в изменника. И чтобы смыть с себя это пятно, я буду вынужден биться с моими соотечественниками. Но этого мало – я должен их победить.
Что ждет нас на том берегу? Сколько у них легионов? Готовы ли они? Я основываю всю свою стратегию на предположении, что ими не сделано ничего. Что Помпей не знает, как начать войну, и что boni не знают, как ее надо вести. Помпей никогда сам ничего не затевал, несмотря на все свои специальные назначения. Он – мастер доделывать чужую работу. А boni могут лишь развязать войну. Когда дойдет до дела, как поладит он с этими хорошими людьми, которые будут медлить, разглагольствовать, критиковать и всячески ставить ему палки в колеса. Для них все это игра, некие умственные построения. Они не понимают реальности. Что ж, игра так игра. Но, помимо таланта, на моей стороне удача».
Внезапно он запрокинул голову и засмеялся. Строчка любимого поэта Менандра пришла ему на ум.
– Пусть решит жребий! – воскликнул он на греческом, легонько ударил Двупалого и перешел Рубикон – в Италию, навстречу войне.
Аримин драться не захотел. Все население городка высыпало с цветами на главную улицу, приветствуя сбитых с толку солдат. Цезарь тоже был несколько обескуражен. Как-никак Аримин находился во владениях Магна и вполне мог ополчиться против Цезаря. В таком случае с кем же теперь воевать? Ему сообщили, что Терм стоит в Игувии, Луцилий Гирр – в Камерине, Лентул Спинтер – в Анконе, а Вар – в Авксиме. Лентулу Спинтеру удалось сколотить десять когорт, остальным – вполовину меньше. Тринадцатый все это не пугало. Раз Аримин драться не захотел, возможно, не захотят и другие. Цезарь не жаждал крови. Чем меньше ее прольется, тем лучше.
Антоний, Квинт Кассий, Курион и Целий прибыли в лагерь под Аримином ранним утром одиннадцатого января. У первых двоих тоги были разорваны, лица в ссадинах, в синяках – короче, то, что надо. Цезарь тут же построил тринадцатый легион.
– Вот почему мы здесь! – сказал он солдатам. – Мы пришли в Италию, чтобы положить конец творящемуся в ней произволу! Ни один римлянин, каким бы родовитым или влиятельным он ни был, не имеет права посягать на священное право плебейских трибунов, призванных защищать простой народ, многочисленных представителей плебса – от неимущих до солдат Рима, от деловых людей до государственных служащих. Да, многие из сенаторов тоже плебеи. Но можем ли мы теперь считать их таковыми? Позволив сенату столь жестоко расправиться с Марком Антонием и Квинтом Кассием, они отреклись от своего плебейского статуса и наследия! Плебейский трибун – лицо неприкосновенное. Он обладает неотъемлемым правом на вето. Неотъемлемым! Все, что сделали Антоний и Кассий, – это наложили вето на незаконный декрет, попирающий их права, но в целом бьющий по мне. Я, видимо, сильно унизил сенат, расширив пределы влияния Рима и добавив деньжат в его казну. А может быть, их очень злит, что я не с ними. Что ж, я действительно не из них. Сенатор – да. Магистрат – да. Консул – да. Но никак не член маленькой, жадной и злобной шайки так называемых хороших людей – boni! Главная цель их – отстранить римский народ от управления собственным государством. Они решили, что сенат останется в Риме единственным правящим органом. Их сенат, ребята, не мой! Мой сенат – ваш слуга. Их сенат хочет быть вашим хозяином. Он хочет единолично решать, сколько денег платить вам и давать ли вам по истечении срока службы надел земли. Он хочет определять размер ваших наградных, вашу долю в трофеях. Хочет решать, кому из вас позволить участвовать в триумфальных шествиях. Давать ли вам гражданство, пороть ли колючими плетьми ваши спины, согнувшиеся на службе Риму. Он хочет, чтобы вы, солдаты Рима, признали его вашим хозяином. Он хочет, чтобы вы боялись их, хныкали, как самые презренные нищие на сирийской улице!
Гирций довольно вздохнул.
– Закусил удила, – сказал он Куриону. – Это будет одна из его лучших речей.
Цезарь между тем продолжал:
– Эта злобная шайка, эта жалкая кучка засевших в сенате манипуляторов посягнула на мое dignitas, на мое право на общественное уважение. Они хотят уничтожить и ваше dignitas, называя все, что вы делали, предательством. Вспомните, как это было, ребята! Вспомните мили изнурительных маршей, пустые желудки, свист вражеских стрел! Вспомните павших в боях, взгляните на свои шрамы! Задумайтесь, где мы были, что делали, сколько работали и сколько вытерпели всего, чтобы прославить свою страну, свой народ! И что в результате? Наших плебейских трибунов бьют и вышвыривают на Форум! Наших достижений не замечают, больше того, на них просто плюют! И кто же? Мечтающие выбиться в патриции плебеи! Скверные солдаты и бездарные командующие. Кто-нибудь слышал о Катоне-воителе? Или о победителе Агенобарбе?
Цезарь помолчал, усмехнулся, пожал плечами.
– Имя Катон вам, похоже, вообще незнакомо. Агенобарб – может быть, его прадед был неплохим воином. Но я назову сейчас имя, известное всем. Это Гней Помпей, сам себя нарекший Великим! Да, Гней Помпей, который должен был быть сейчас в наших рядах! Но на старости лет он так заплыл жиром, что выбрал себе иную участь – держать наготове мочалку, чтобы подтирать задницы своим новым друзьям, boni! Он с большой охотой поддерживает травлю Гая Юлия Цезаря. А почему? Почему? Я скажу почему! Потому что его превзошли в военном искусстве, оставили далеко позади! Потому что ему не хватает подлинного величия, чтобы признать, что чьи-то ребята дерутся намного лучше, чем все те, кто был когда-либо у него под рукой! Кто может сравниться с вами? Никто! Никто в мире! Вы – лучшие из солдат, когда-либо бравших в руки мечи и щиты! Вот я, и вот – вы! Мы перешли эту реку, чтобы восстановить наше попранное достоинство, чтобы никто никогда не смел более на него посягать. Я не начал бы эту войну по меньшей причине. Я не пошел бы против кучки зарвавшихся олухов, я бы их терпел. Но они осмелились поднять руку на основу основ моей жизни. На то, что я свято блюду и всегда буду блюсти! Это мое dignitas. Я не позволю отнять его у меня. Я не позволю отнять у вас ваше dignitas. Кем бы я ни был, вы такие же, как я! Мы шли вместе, плечом к плечу, чтобы отсечь у Цербера все три его головы! Мы пробивались сквозь льды и снега, мы пересекали моря, взбирались на горы, переправлялись через могучие реки! Мы поставили на колени самые храбрые народы мира! Мы подчинили их Риму! А что может сказать на это бедный старый поблекший Гней Помпей? Ничего, ребята, ни слова! Совсем ничего! Но что же он вознамерился сделать? Он решил отобрать у нас все. Нашу честь, нашу славу, наши воинские заслуги! Все, чем мы по праву гордимся и для чего мы живем!
Он замолчал и раскинул руки. Так широко, словно хотел обнять весь легион.
– Я целиком ваш, ребята. Я твердо знаю: нет вас – нет и меня. И именно вы должны принять окончательное решение. Идем ли мы в Италию, чтобы отомстить за наших плебейских трибунов и вновь обрести наше dignitas? Или мы повернемся кругом и возвратимся в Равенну? Что вы решите? Идти дальше или вернуться?
Никто не двинулся. Не вздохнул, не кашлянул и не чихнул. Тишина была очень долгой. Потом вперед выступил старший центурион.
– Мы идем дальше! – крикнул он.
– Идем! Идем! Идем! – подхватили легионеры.
Цезарь сошел с возвышения и направился вглубь рядов, улыбаясь, пожимая протянутые к нему руки, пока не скрылся среди тускло поблескивающих кольчуг.
– Что за человек! – поделился с Оркой своим впечатлением Поллион.
Вечером Цезарь ужинал со своими офицерами и четырьмя беглецами из Рима, умытыми и одетыми в кожаные доспехи.
– Гирций, моя речь записана? – спросил он.
– Сейчас ее копируют, Цезарь.
– Я хочу, чтобы ее разослали по всем моим легионам.
– Они с нами? – спросил Целий. – Я имею в виду командиров оставшихся в Галлии войск.
– Все, кроме Лабиена.
– Это неудивительно, – пробормотал Курион.
– Почему он не с тобой? – опять спросил Целий.
Он знал меньше всех и потому задавал много лишних вопросов.
Цезарь пожал плечами:
– Я так решил.
– Как легаты узнали о твоих планах?
– В октябре я был в Косматой Галлии и, естественно, виделся с ними.
– Значит, ты уже тогда все спланировал?
– Дорогой мой Целий, – терпеливо пустился в объяснения Цезарь, – Рубикон всегда был одним из вариантов. Но – самым нежелательным. И, как тебе хорошо известно, я прилагал все силы, чтобы дело до этого не дошло. Однако лишь дурак не рассматривает все стратегические ходы. Скажем так, к октябрю я считал Рубикон скорее вероятностью, чем единственным выходом из положения.
Целий снова открыл рот, но тут же закрыл – после тычка Куриона.
– А что же теперь? – спросил Квинт Кассий.
– Думаю, что мои противники поработали плохо и что простому люду я нравлюсь больше, чем они и Помпей, – сказал Цезарь, отправляя в рот кусок хлеба, обмакнутый в масло. Он разжевал его, проглотил и снова заговорил: – Я намерен разделить наш тринадцатый. Антоний, ты возьмешь пять младших когорт и без проволочек пойдешь к Арретию, чтобы присматривать за Кассиевой дорогой. Курион, ты с тремя когортами останешься здесь, пока не получишь приказ идти к Игувию, чтобы выбить оттуда Терма. Я же возьму две старшие когорты и пойду дальше – в Пицен.
– Это всего лишь тысяча солдат, Цезарь! – хмуро заметил Поллион.
– Этого должно хватить. А если не хватит, я призову Куриона. Он остается здесь на какое-то время именно для того.
– Все правильно, – произнес раздумчиво Гирций. – Имеет значение не количество солдат, а качества командующего. Вероятно, Аттий Вар окажет какое-то сопротивление. Но Терм, Гирр и Лентул Спинтер? Они не способны вести за собой даже овцу на веревке.
– Твои слова напомнили мне, что надо бы написать Авлу Габинию, – сказал Цезарь. – Пора наконец вернуть из ссылки этого доблестного воина.
– А Милона? – попытался похлопотать за приятеля Целий.
– Милона – нет, – коротко бросил Цезарь, и на этом трапеза завершилась.
– Ты заметил, – сказал Целий чуть позже, обращаясь к Поллиону, – что он говорит так, словно возвращать из ссылки людей в его власти? Похоже, он верит в победу.
– Он не верит, – сказал в ответ Поллион. – Он точно знает, что победит.
– Но ведь на все воля богов, Поллион!
– А кто их любимец? – спросил Поллион, улыбаясь. – Помпей? Катон? Ерунда! Удача сопутствует тем, кто ее не упускает. Шансы на благосклонность Фортуны имеются у любого. Но мы, слепцы, их не видим. А он видит все. И обращает все обстоятельства в свою пользу. Вот почему он любимец богов. Им нравятся умные люди.
Цезарь, оставив Аримин, не очень спешил и далеко не ушел. Вечером четырнадцатого января он велел своим двум когортам разбить временный лагерь. Он решил дать сенату возможность с ним снестись, ибо проливать кровь соотечественников ему не хотелось. Посланцы сената и впрямь вскоре прибыли. Очень усталые, на загнанных лошадях. Луций Цезарь-младший, сын родича Цезаря, и еще один молодой сенатор – Луций Росций. Оба принадлежали к партии boni, и Луций Цезарь-старший весьма сокрушался, что славное древо Юлиев портит столь негибкий и непохожий на Цезарей побег – его сын.
– Нас послали спросить, на каких условиях ты удалишься в Италийскую Галлию, – сухо сказал Луций Цезарь-младший.
– Понимаю, – ответил Цезарь, задумчиво глядя на него. – А ты не хочешь поинтересоваться, как дела у твоего отца?
Луций Цезарь-младший покраснел:
– Поскольку о нем нет известий, Гай Цезарь, я думаю, с ним все в порядке.
– Да, с ним все в порядке.
– И каковы же твои условия?
Глаза Цезаря изумленно расширились.
– Луций, Луций, немного терпения! Мне нужно несколько дней, чтобы сформулировать их. А тем временем ты и Росций отправитесь вместе со мной на юг.
– Это измена, родственник.
– Раз уж меня обвинили в ней прежде, чем я перешел Рубикон, то какая, собственно, разница, Луций?
– У меня письмо от Гнея Помпея, – прервал Росций их пикировку.
– Благодарю, – сказал Цезарь, принимая письмо. После паузы он поднял глаза. – Вы еще здесь? Ступайте. Гирций вам все покажет.
Молодым сенаторам не понравилось, что изменник отечества отсылает их со столь царственным небрежением, но пришлось уйти. Цезарь распечатал письмо.
Цезарь, какая достойная сожаления ситуация! Должен признаться, я никак не думал, что ты на это пойдешь. С единственным легионом! Ты проиграешь. Ты не можешь выиграть. Италия полна войск.
Собственно, я обращаюсь к тебе с просьбой поставить интересы Республики выше собственных интересов. Как сделал я. Честно говоря, мне было бы выгодней держать твою сторону, так ведь? Вместе мы бы правили миром. А порознь нам этого не добиться. Вспомни, ты сам мне о том говорил. В Луке лет шесть назад. Или семь? Точно, семь. Как летит время! Семь лет мы не виделись. Целых семь лет!
Надеюсь, тебя не оскорбляет тот факт, что я примкнул к оппозиции. Здесь нет ничего личного, уверяю. Я решил, что так будет лучше как для Республики, так и для Рима. Да ты и сам наверняка понимаешь, что вооруженным путем в нашем отечестве ничего добиться нельзя. Сулла тоже, правда, вторгся в Италию, но он не мятежник. Он просто предъявил права на то, что принадлежало ему по закону. Но мятежи у нас никогда не увенчиваются успехом. Посмотри на Лепида с Брутом. Вспомни о Катилине. Ты стремишься к тому же? К позорной смерти? Подумай, Цезарь, подумай. Я боюсь за тебя.
И очень прошу, отбрось свои амбиции, сдержи гнев. Ради нашей любимой Республики! Если ты так поступишь, я абсолютно уверен, что сенат найдет возможность прийти с тобой к соглашению. Обещаю, я сделаю для этого все. Я отринул обиды и амбиции. Ради Республики. Прежде всего и всегда думай о Риме, Цезарь! Твои враги – такая же часть его, как и ты! Пожалуйста, образумься. Пришли нам с молодым Луцием Цезарем и Луцием Росцием достойный ответ. И вернись в Италийскую Галлию. Это будет разумно и патриотично.
Криво улыбнувшись, Цезарь скатал свиток в шарик и бросил его на угли жаровни.
Читать бесплатно другие книги:
