Цезарь, или По воле судьбы Маккалоу Колин

Ларин – Брундизий

Избавившись от сторожевых сенаторских псов, Помпей воспрянул духом. От Тита Лабиена он не слышал ничего, кроме здравых военных советов, без риторики и политических вывертов. Ему даже стало казаться, что страшный крах удастся предотвратить. Похоже, правда, в Италии Цезаря не остановишь. Гораздо разумнее переплыть Адриатику, прихватив с собой правительство Рима. Тогда Цезарю некого будет запугивать, принуждая официально признать свою правоту. Он поймет, что войдет в историю как захватчик, и таким образом окажется в тупике. Так что отступление за море вовсе не отступление, а здравый тактический ход, передышка. Чтобы вымуштровать необученных рекрутов, дождаться прибытия войск из Испании, набрать кавалерию у восточных царей.

– Не рассчитывай на свои испанские легионы, – предупредил Лабиен.

– Почему?

– Если ты покинешь Италию, Магн, не жди, что Цезарь последует за тобой. Он пойдет в Испанию и покончит там с твоей базой и армией.

– Но ведь я – его главная цель!

– Нет. Нейтрализация Испании – вот его основная задача. Именно поэтому он и не призывает все легионы к себе. Он знает, что они нужнее по ту сторону Альп. Я думаю, что Требоний с тремя легионами уже в Нарбоне, где старый Луций Цезарь привел все в порядок и держит в боеготовности несколько тысяч местных солдат. Они будут ждать Афрания и Петрея и не дадут им пройти. – Лабиен нахмурился, взглянул на Помпея. – Ведь твои легионы пока не идут сюда, так?

– Да, не идут. Я все еще думаю, как поступить. Переправиться через Адриатику или идти в Пицен?

– Ты слишком долго тянул с этим, Магн. Твой поход в Пицен перестал быть альтернативой нундину назад.

– Тогда, – решительно сказал Помпей, – я сегодня пошлю Квинта Фабия к Агенобарбу с приказом покинуть Корфиний и прибыть ко мне.

– Хорошая мысль. Корфиний он все равно не удержит, и его люди перейдут к Цезарю, а они нужны нам. У Агенобарба два полных легиона плюс еще пятнадцать когорт. – Он призадумался. – А как шестой и пятнадцатый?

– Превосходно. Благодаря тебе, полагаю, поскольку они узнали, что ты на моей стороне.

– Значит, и я пригодился на что-то.

Лабиен встал и прошел к окну, в которое задувал злой северный ветер. Да, окрестности Ларина так и не оправились после того, что с ними сделали Гай Веррес и Публий Цетег. Клевреты Суллы вырубили тут все деревья. В результате корневая система больше не сдерживала верхний слой почвы, и то, что было плодородной, покрытой зеленью землей, стало пылью, над которой летала саранча.

– Ты фрахтуешь в Брундизии корабли? – спросил Лабиен, не обращая внимания на струящийся из окна холод.

– Да, разумеется. Но мне нужны деньги. Многие капитаны отказываются отплывать без задатка. В другой ситуации они поверили бы распискам. Вот, кстати, в чем разница между обычной и гражданской войной.

– Возьми деньги в Капуе. Из казны.

– Придется, – рассеянно буркнул Помпей. И через миг вскинулся в кресле. – Юпитер!

Лабиен обернулся:

– Что?

– Лабиен, я не уверен, что казна сейчас в Капуе! Юпитер! Геркулес! Минерва! Юнона! Марс! Я не видел по дороге в Кампанию никаких повозок со специальной охраной! – Помпей с искаженным лицом вонзил ногти в виски, зажмурил глаза. – О боги, я не могу в это поверить! Неужели Марцелл и Крус бежали из Рима, не прихватив с собой содержимое наших хранилищ? Они ведь народные избранники, консулы! Они должны были позаботиться о деньгах!

У Лабиена посерело лицо, но он сдержался.

– Ты хочешь сказать, что мы пустились во всю эту авантюру без каких-либо фондов?

– Я не виноват! – завопил Помпей, судорожно ероша свою шевелюру. – Неужели я обо всем должен думать? Неужели эти mentulae не могут взять хоть что-нибудь на себя? Они месяцами кудахтали, спорили и вопили, они задурили мне голову, прокричали все уши. Критиковали, придирались, ехидничали! Сенат думает то, сенат думает се!

– Тогда, – сказал Лабиен, понимая, что брань ничему не поможет, – нам следует срочно послать в Капую решительного человека с наказом для консулов немедленно выехать в Рим, чтобы вывезти из хранилищ все деньги. Иначе Цезарь оплатит свое предприятие из государственного кошелька.

– Да, да! – крикнул, вскакивая, Помпей. – Я немедленно сделаю это! Я знаю, кого послать. Гая Кассия! Плебейский трибун, отличившийся в Сирии, сумеет найти убедительные слова!

И он убежал, оставив Лабиена с тяжелым сердцем взирать на суровый ландшафт. «Да, Помпей изменился. Он – кукла, причем потерявшая половину набивки. Он стареет. Ему вот-вот стукнет пятьдесят семь. Но кое в чем он прав. Его окружение и впрямь достойно презрения. Одни политики-теоретики. Катон, Марцеллы, Лентул Крус, Метелл Сципион. В военном искусстве ничего не смыслят, не сумеют отличить свои задницы от мечей. Я сделал неверную ставку, если эти пиявки будут по-прежнему манипулировать Магном. Тогда Цезарь нас съест. Пицен уже пал. К тринадцатому присоединился двенадцатый. Теперь у Цезаря два боевых легиона. Плюс все наши рекруты, которые к нему перешли. О, они знают, кто лучший! Но не знают меня. Я сам переговорю с Квинтом Фабием. Я подскажу ему, как заставить Агенобарба покинуть Корфиний! А деньги… Что деньги? Деньги должны быть и где-нибудь здесь. Несмотря на старания Верреса и Цетега. Как-никак, прошло уже тридцать лет. Что-то осело в святилищах, что-то отложил старый Рабирий… Еще я поговорю с Гаем Кассием. Скажу ему, чтобы он по дороге из Капуи занимал всюду деньги. У храмов, у властей на местах. Нам вскоре будет дорог каждый сестерций!»

Мудрое решение Лабиена и дало возможность Помпею отплыть. К тому времени, как Лентул Крус отреагировал на резкий приказ Помпея (старший консул по обыкновению прихворнул), армия Магна уже выступила из Ларина, но отправилась не на север, а на юг. И благополучно дошла до Луцерии. Довольный Метелл Сципион с важным видом отбыл в Брундизий с шестью когортами и с приказом защищать порт до последнего вздоха. Он знал, что Цезарь еще далеко.

Под пристальным взглядом Лабиена Помпей долго разбирал каракули Лентула Круса.

– Я не верю! – ахнул он, побелев от бессильного гнева. – Наш уважаемый младший консул оторвет свою холеную задницу от кресла и отправится за казной лишь при условии, что я пойду в Пицен и не дам Цезарю двинуться к Риму! Иначе он останется в Капуе, поскольку консулы не должны рисковать! Гай Кассий же, в наказание за проявленную им дерзость, послан в Неаполь, чтобы собрать там флотилию из нескольких кораблей на случай, если консулы и остатки сената будут вынуждены покинуть Кампанию. А в конце – ты только представь себе, Лабиен! – он заявляет, что я сглупил, не позволив ему сбить гладиаторов Цезаря в замечательный боевой легион! Он убежден, что они с большим рвением сражались бы за Республику и совершили бы множество подвигов, учитывая их всегдашнюю доблесть. Он весьма недоволен, что я велел их распустить.

Лабиен фыркнул:

– Комедианты! Их бы вывести на дорогу и прогнать всем скопом по апулийскому захолустью. Селяне лопнули бы со смеху. Ручаюсь, ничего смешнее им видеть не доводилось. Особенно если Лентула нарядить старой шлюхой и соорудить ему сиськи из пары дынь!

«Но по крайней мере, – подумал он про себя, – молодой Гай Кассий прошерстит все храмы от Антия до Суррента. Сомневаюсь, что приказ спасать шкуры консулов и сенаторов его впечатлит».

Квинт Фабий, вернувшись из Корфиния, сообщил, что Агенобарб прибудет в Луцерию дня за четыре до Февральских ид и что войско его все растет за счет беженцев, прибывающих из Пицена. Самой приятной была весть о шести миллионах сестерциев, находившихся у Агенобарба. Он собирался заплатить своим людям, но не стал, поскольку Помпей больше нуждался в деньгах.

Однако одиннадцатого февраля, за два дня до ид, Вибуллий прислал донесение, что Агенобарб решил остаться в Корфинии. Он проведал, что Цезарь ушел из Пицена и находится уже в Труенте. Его надо остановить! И Агенобарб остановит его!

Помпей послал срочную депешу Агенобарбу, приказывая тому уйти из Корфиния, прежде чем Цезарь придет и осадит его. Разведчики полагали, что третий боевой легион Цезаря уже на подходе к Труенту, и знали точно, что туда прибыли Антоний и Курион. С тремя закаленными в боях легионами и большим опытом осадных действий Цезарь легко возьмет и Сульмон, и Корфиний. «Уходи, уходи!» – говорилось в письме.

Агенобарб проигнорировал приказ и остался.

Еще не зная об этом, Помпей послал Децима Лелия в Капую со строгим наказом. Одному из двух консулов вменялось спешно отправиться на Сицилию, чтобы обеспечить там сбор урожая. Охрану собранного зерна осуществит Агенобарб. Он в Луцерии не задержится и тоже отбудет на этот остров вместе с двенадцатью когортами. Остальные сенаторы должны немедленно перебраться в Брундизий, после чего пересечь Адриатику и ждать в Диррахии. Корабли для них найдет Лелий, ибо Кассий занят другими делами. Какими, не уточнялось, но сам Помпей знал, что тот добывает, где возможно, деньги, выполняя распоряжение Лабиена.

Но все депеши, как и ответные донесения, шли крайне медленно, и адекватно на них реагировать не было никакой возможности. Какую-то разнесчастную сотню миль между Корфинием и Луцерией гонцы преодолевали дня в три, а то и в четыре, заглядывая по пути к своим старым тетушкам, в таверны и к подружкам.

– Нет боевого настроя, – устало сказал Помпей. – Никто не верит, что мы воюем! А те, кто верит, не принимают это всерьез. Мне подсекли поджилки, как лошади, Лабиен.

– Посмотрим, что будет за Адриатикой, – был ответ.

Цезарь обложил Корфиний на другой день после ид, однако Помпей узнал об этом лишь через три дня. За это время к Цезарю подошел восьмой легион. Сульмон тут же сдался, а Корфиний был осажден. В порыве гнева Помпей написал Агенобарбу, что с просьбой о помощи он запоздал, и поскольку он один виноват в создавшейся ситуации, то должен выпутываться из нее сам.

Но когда это письмо Помпея дошло до Агенобарба через шесть дней после того, как он послал за помощью, командующий решил тайно уехать ночью, оставив войска и легатов. Однако незадачливого полководца выдала излишняя суетливость, и Лентул Спинтер взял его под арест. А потом послал к Цезарю – договориться об условиях сдачи. Двадцать первого февраля Агенобарб, его окружение и еще пять десятков сенаторов сдались Цезарю вместе с тридцатью одной когортой. И с казной в шесть миллионов сестерциев. Цезарь был приятно удивлен и хорошо заплатил перешедшим на его сторону рекрутам. В конце концов, они вполне годились для охраны собранного на Сицилии урожая.

На этот раз посланец к Помпею поторопился. Помпей отреагировал на донесение устройством лагеря в Луцерии и маршем в Брундизий с пятьюдесятью когортами, которые у него к тому времени набрались. Цезарь тоже не дремал и через пять часов после сдачи Корфиния двинулся быстрым маршем на юг вслед за Помпеем, который прибыл в порт двадцать четвертого февраля и обнаружил, что кораблей там хватает только для перевозки тридцати когорт из имеющейся у него под рукой полусотни.

Самой плохой новостью для Помпея было милосердие, проявленное Цезарем в Корфинии. Вместо показательных массовых казней он всех прощал. Простил и Агенобарба, и Аттия Вара, и Луцилия Гирра, и Лентула Спинтера, и Вибуллия Руфа, и пять десятков других сенаторов. Их вежливо похвалили за доблесть и отпустили. Цезарь только взял с них слово, что они не станут больше выступать против него, ибо тогда все его милосердие улетучится в один миг.

Теперь Кампания, как и север, была открыта для Цезаря. В Капуе никого не осталось – ни войска, ни консулов, ни сенаторов. Все уехали в Брундизий, потому что Помпей отказался от идеи посылать войска на Сицилию. Все должны были плыть в Диррахий в Западной Македонии, к северу от Эпира. Вся казна оставалась в Риме. Но жалел ли об этом Лентул Крус? Извинился ли он за свою глупость? Нет, совсем нет! Он продолжал злиться, что ему не позволили сколотить легион из гладиаторов Цезаря.

Главной целью Цезаря стал Брундизий, и это заставляло Помпея чувствовать себя очень неуютно. Помпей заваливал баррикадами все подступы к порту. Между вторым и четвертым марта ему удалось отослать в Македонию тридцать когорт, а также одного консула, многих сенаторов и магистратов. По крайней мере, он избавился от большинства докучливых идиотов. С ним остались лишь те, с кем можно было говорить.

Цезарь подошел к Брундизию, прежде чем посланная флотилия вернулась, и направил своего легата Каниния Ребила к тестю молодого Гнея Помпея – Скрибонию Либону. Возможно, почтенный Скрибоний Либон не откажется помочь Ребилу увидеться с Магном. Тот раньше вроде бы соглашался на переговоры, а теперь вообще ни на что не соглашается.

– В отсутствие консулов, Ребил, – сказал Помпей, – у меня нет права вести переговоры.

– Прошу прощения, Гней Помпей, – твердо возразил Ребил. – Это не так. Сейчас действует senatus consultum ultimum, а ты – главнокомандующий. У тебя есть право заключать соглашения самостоятельно.

– Я отказываюсь даже думать о примирении с Цезарем! – прервал его Помпей. – Примириться с Цезарем – значит лечь у его ног.

– Ты не ошибаешься, Магн? – спросил Либон после того, как Ребил ушел. – Ребил прав, ты можешь заключать соглашения самостоятельно.

– Я не стану этого делать! – отрезал Помпей, на которого отсутствие сторожевых сенаторских псов повлияло весьма благотворно. – Пошли за Метеллом Сципионом, Гаем Кассием, моим сыном и Вибуллием Руфом.

Когда Либон ушел, Лабиен задумчиво посмотрел на Помпея.

– Ты быстро пришел в себя, Магн, – сказал он.

– Да, это мне свойственно, – процедил сквозь зубы Помпей. – Выкидывала ли Фортуна над Римом худшие шутки, чем консульство Лентула Круса в самый кризисный для Республики год? О Марцелле-младшем я не говорю, он – пустое место.

– Видимо, Гай Клавдий Марцелл-младший вовсе не разделяет взглядов boni и своих родичей, – проворчал Лабиен. – Став консулом, он постоянно болеет.

– Вот-вот. Именно потому он и уперся. Не захотел никуда плыть. Что, собственно, и подвигло меня отправить всех остальных сенаторов с первой партией войск. Услышав о милосердии Цезаря, они потеряли решимость.

– Цезарь не станет никого заносить в проскрипционные списки, – уверенно сказал Лабиен. – Это не в его интересах.

– Я тоже так думаю. Хотя он не прав, Лабиен, он не прав! Если я одержу победу… когда я ее одержу, проскрипционные списки появятся.

– Если я не попаду в них, Магн, тогда валяй.

Вошли те, кого вызвали, приготовились слушать.

– Сципион, – сказал Помпей тестю, – я решил послать тебя в твою провинцию, в Сирию. Выжми из нее все, что сможешь, и набери там двадцать когорт. Сформируешь из них два легиона и доставишь ко мне. В Македонию… или туда, где я буду.

– Да, Магн, – покорно ответил Метелл Сципион.

– Гней, сын мой, ты остаешься со мной, будешь фрахтовать для меня корабли всюду, где получится. Лучшая стратегия против Цезаря – это война на море. На суше он очень опасен. Но если мы возьмем моря под контроль, ему придется несладко. Восток меня знает, а Цезаря – нет. Восток поставит мне корабли. Восток меня любит.

Помпей посмотрел на Кассия, который доставил ему тысячу талантов в монетах и еще тысячу в ювелирных изделиях и золотых слитках:

– Гай Кассий, ты тоже поедешь со мной.

– Да, Гней Помпей, – сказал Кассий, совсем не уверенный, что ему это понравилось.

– Вибуллий, ты отбудешь на запад, – распорядился главнокомандующий. – Найдешь в Испаниях Афрания и Петрея. Варрон уже послан туда, но морской путь короче. Скажи им, чтобы они не вели, я повторяю, чтобы они не вели ко мне легионы. Пусть ждут Цезаря, который наверняка попытается подмять мои провинции под себя, прежде чем двинуться на Восток. Мои парни без труда побьют Цезаря. Это закаленные ветераны, а не тот жалкий сброд, что отправляется со мной в Диррахий.

«Хорошо, – подумал удовлетворенный Лабиен. – Он все же усвоил, что Цезарь пойдет сначала в Испанию. Теперь все, что мне нужно сделать, – это обеспечить переброску Магна с двумя легионами на ту сторону Адриатики. По возможности без потерь».

Так и произошло. Семнадцатого марта флотилия отбыла из Брундизия и добралась до Македонии, потеряв всего два корабля.

Сенат и его предводители вкупе с основными оборонительными войсками Республики оставили Италию Цезарю.

Брундизий – Рим

Разведка Цезаря работала весьма эффективно, в отличие от бездействовавшей разведки Помпея. И курьеры его не тратили время на престарелых тетушек, кабаки или шлюх. Когда Помпей со своими двумя легионами покинул Брундизий, Цезарь перестал о нем думать. Сначала – Италия. Потом – Испания. И лишь в последнюю очередь – Помпей с его великим войском защитников Республики.

С Цезарем теперь были тринадцатый, двенадцатый и восьмой – очень сильный – легионы. Плюс еще три легиона, составленные из перешедших на его сторону рекрутов, плюс триста конников, прискакавших к нему из Норика. Они явились приятным сюрпризом. Норик, расположенный севернее Иллирии и добывавший пригодную для изготовления стали руду, римской провинцией не был, хотя его сильно романизированные племена тесно сотрудничали с Италийской Галлией. Добытую руду сплавляли по впадавшим в Адриатику рекам, на которых стояли промышленные городки, основанные еще дедом Брута. Там варили лучшую в мире сталь для клинков, а гарантом спокойствия в тех местах уже многие годы был Цезарь, за что в Норике его очень ценили. Он прекрасно управлял Италийской Галлией и Иллирией и всегда защищал права тех, кто жил по ту сторону реки Пад.

Триста всадников из Норика были приняты с радостью, поскольку триста хороших всадников хватило бы для любой кампании, которую Цезарь ожидал в Италии. И это означало, что ему не надо посылать в Дальнюю Галлию за германской кавалерией.

К тому времени как он пошел назад из Брундизия вверх по полуострову, он многое узнал. Узнал, что Агенобарб и Лентул Спинтер что-то опять против него затевают. И что известие о его милосердной политике, распространяясь по всей Италии быстрее пламени в сухом бору, полностью погасило панику в Риме. И что ни Катон, ни Цицерон не уехали из Италии, и что Гай Марцелл-младший тоже остался, хотя и скрытно. И что консуляр Маний Лепид и его старший сын, также прощенные в Корфинии, охотно займут свои места в римском сенате, если Цезарь им таковое предложит. И что Луций Вулкаций Тулл хотел бы войти в обновленный сенат. И что консулы, убегая из Рима, не прихватили с собой государственную казну.

Но один человек не выходил у него из ума – Цицерон. Хотя Цезарь снова послал ему полное увещеваний письмо, а затем то же самое сделали Бальб и Оппий, старый упрямец упорно стоял на своем. Нет, он ни за что не вернется в Рим! Нет, он не займет свое место в сенате! Нет, он публично не станет расточать похвалы милосердной политике Цезаря, хотя приватно ее одобряет! Нет, ни Аттик, ни Бальб, ни Оппий ему теперь не указ!

И все же, вступив в конце марта в Кампанию, Цезарь совершил хитрый ход, не позволявший упрямцу уклониться от встречи. Он поселился у Филиппа в Формиях. На вилле, соседствующей с виллой Цицерона.

– Меня принуждают! – гневно вскрикивал тот, расхаживая по кабинету. – Словно у меня нет других дел. Тирон все болеет. Мой сын взрослеет, и я хочу отметить его совершеннолетие в Арпине. А еще эти несносные ликторы! И посмотрите на мои глаза! Слуге требуется полчаса каждое утро, чтобы промыть мне глаза, слипшиеся от гноя!

– Да, видок у тебя еще тот! – сказала Теренция, не желавшая потакать вечному нытью мужа. – Однако лучше со всем этим покончить. Думаю, после встречи тебя оставят в покое.

И Цицерон, облачившись в лучшую тогу, поплелся следом за ликторами к соседу. Подступы к великолепной вилле Филиппа напоминали сельскую ярмарку. Всюду палатки, толкотня, теснота. И в самом доме сновало не меньше народу. Интересно, где же при таком скопище мог обустроить своего гостя Филипп?

Но вот и Цезарь. О боги, он совсем не меняется! Сколько лет они не виделись? Около девяти? Однако, решил Цицерон, садясь в кресло и принимая чашу разбавленного фалернского, он все-таки изменился. От глаз его всегда веяло холодом, но теперь этот взор леденил. Он всегда излучал силу, но не такую грозную. Он всегда умел запугать, но не с такой ошеломляющей легкостью. «Передо мной властелин, – подумал в ужасе Цицерон. – Превосходящий Митридата с Тиграном в силе, величии, славе».

– Ты выглядишь усталым, – заметил Цезарь. – И сильно щуришься.

– Воспаление глаз. То проходит, то обостряется. Ты прав, я устал.

– Мне нужен твой совет, Марк Цицерон.

– Советы – неблагодарная вещь, – сказал Цицерон, пытаясь отделаться банальной фразой.

– Я согласен. И все же проблемы от этого никуда не уйдут. Я должен ступать очень мягко, как кот по яйцам. – Цезарь подался вперед и улыбнулся. Глаза его потеплели. – Разве ты не поможешь мне поставить нашу Республику на ноги?

– Нет. Поскольку ты сам сбил ее с ног!

Улыбка ушла из серых глаз, но на губах задержалась.

– Не я все это затеял, Цицерон, а мои противники. Мне не доставляло удовольствия переходить Рубикон. Я сделал это, чтобы сохранить свое dignitas, после того как враги над ним насмеялись.

– Ты предатель, – твердо сказал Цицерон.

Губы превратились в жесткую прямую линию.

– Цицерон, я пригласил тебя сюда не для препирательств. Я нуждаюсь в твоей поддержке, ибо очень ценю твою проницательность. Давай пока опустим тему так называемого правительства в изгнании и обсудим Рим и Италию, которые остались на моем попечении. Я поклялся, что буду обращаться и с Римом, и с Италией – которые, по-моему, одно и то же – с величайшей мягкостью. Ты знаешь, что я много лет отсутствовал. Ты должен понимать, что я нуждаюсь в помощи.

– Я осознаю одно: ты – предатель!

Показались зубы.

– Марк, не будь же глупцом!

– Кто из нас глупец? – спросил Цицерон, расплескивая вино. – «Ты должен понимать» – это язык царей, Цезарь. Ты пытаешься отмести очевидное. Все население полуострова «понимает», что тебя не было несколько лет!

Глаза закрылись, на щеках цвета слоновой кости зажглись два ярких пятна. Цицерон невольно поежился: Цезарь вот-вот потеряет терпение. Ну что ж, пусть теряет, корабли сожжены!

Но ничего не произошло. Глаза открылись.

– Марк Цицерон, я иду на Рим, где намерен собрать сенат. Я хочу, чтобы ты присутствовал на первом его заседании. Хочу, чтобы ты помог мне успокоить народ и снова наладить работу сената.

– Ха! – фыркнул Цицерон. – Сенат! Твой сенат! Если бы вышло по-твоему, знаешь, что бы я там сказал?

– Нет, но хочу узнать. Говори.

– Я предложил бы этому сенату издать указ, запрещающий тебе приближаться к Испании. Все равно – с армией или без. Я предложил бы сенату запретить тебе даже смотреть в сторону Греции или Македонии. А еще предложил бы заковать тебя в кандалы. До тех пор, пока в Риме не соберется настоящий сенат, чтобы судить тебя как врага государства! – Цицерон ласково улыбнулся. – В конце концов, Цезарь, ты ведь законник! Тебе не понравится, если мы казним тебя без суда!

– Ты витаешь в облаках, Цицерон, – спокойно сказал Цезарь. – Так не получится. Твой настоящий сенат убежал, его нет. А это значит, что единственным в Риме сенатом будет тот, который составлю я.

– О! – воскликнул Цицерон, со стуком ставя чашу на стол. – Это говорит царь! Что я здесь делаю? Мой бедный, несчастный Помпей! Выставленный из дома, из города, из страны! Он разорвет тебя на куски, когда придет время!

– Помпей – ничто, – медленно произнес Цезарь. – Но я искренне надеюсь, что меня не заставят это продемонстрировать.

– Ты действительно думаешь, что можешь побить его?

– Я это знаю. Но повторяю еще раз: надеюсь, до этого не дойдет. Отбрось фантазии, Цицерон, взгляни на вещи реально. Единственный настоящий солдат в вашей армии – Тит Лабиен, но он тоже ничто. Я не хочу открытой войны, разве это не было очевидно с самого начала? Люди не гибнут, Цицерон. Крови пролилось очень мало. Но что мне делать с такими упрямцами, как Агенобарб и Лентул Спинтер? Я простил их, однако они вновь что-то против меня замышляют вопреки данному слову!

– Ты их простил! А по какому праву? Чьей властью? Ты – царь, Цезарь, ты рассуждаешь как царь! Но у тебя нет никаких полномочий! Ты теперь обычный сенатор-консуляр. И то лишь потому, что настоящий сенат не объявил тебя врагом народа. Хотя, перейдя Рубикон, согласно закону ты стал предателем! И то, что ты кого-то прощаешь, не имеет значения. Никакого значения! Да!

– Я попытаюсь еще раз, Марк Цицерон, – сказал, глубоко вздохнув, Цезарь. – Ты поедешь в Рим? Ты займешь свое место в сенате? Ты окажешь мне помощь?

– Я не поеду в Рим. Я не займу места в твоем сенате. Я не окажу тебе помощи, – ответил Цицерон с сильно бьющимся сердцем.

Цезарь помолчал. Потом снова вздохнул:

– Очень хорошо, я все понял. Я оставляю тебя, Цицерон. Тщательно обдумай мое предложение. Неразумно продолжать отвергать меня. Воистину неразумно. – Он встал. – Если ты не желаешь быть моим советником, я найду того, кто даст мне совет. – Ледяной взгляд. – И поступлю так, как мне подскажут, как бы далеко ни пришлось при этом зайти.

Он повернулся и удалился, предоставив визитеру самому добираться до выхода. Цицерон брел по коридорам огромной виллы, прижимая обе руки к диафрагме, чтобы избавиться от подступившего к горлу удушающего комка.

– Ты был прав, – сказал Цезарь Филиппу, удобно располагаясь на ложе в комнате, которую ему удалось придержать для себя.

– Он отказался?

– Уперся. – Сверкнула улыбка. Искренняя, веселая. – Бедный старый кролик! Я видел, как его сердце бьется о ребра под складками тоги. И восхищен его смелостью, ведь она вовсе не свойственна бедным старым кроликам. Очень хочу, чтобы он образумился. Знаешь, все-таки он мне нравится, несмотря на все его глупости.

– Что ж, – спокойно сказал Филипп, – мы с тобой всегда можем найти опору в величии наших предков, а у него их нет.

– Я думаю, именно поэтому он и не может отойти от Помпея. Он страшится неравенства между нами. В этом смысле Помпей больше подходит ему. Помпей демонстрирует всему Риму, что предки не обязательны. Однако я бы хотел, чтобы Цицерон уяснил, что древняя родословная может быть помехой. Будь, например, я пиценским галлом, половина этих олухов не сбежала бы за Адриатику. Тогда, по их мнению, я не мог бы стать римским царем. А представитель рода Юлиев может. – Он вздохнул, сел на край ложа и посмотрел на Филиппа. – Луций, поверь, у меня нет никакого желания царствовать. Я просто хочу иметь то, что мне положено, вот и все. Ничего этого не произошло бы, если бы они уступили.

– Я понимаю, – сказал Филипп, осторожно зевнув. – Я тебе верю. Кто в здравом уме захочет править сутягами, склочниками и твердолобыми идиотами, заполнившими весь нынешний Рим?

В разгар их хохота вошел мальчик и терпеливо стал ждать у дверей. Удивившись его внезапному появлению, Цезарь нахмурился.

– Ба, да я тебя знаю! – сказал он через миг и похлопал по ложу, приглашая присесть. – Что ж, мой внучатый племянник, садись.

– Я бы хотел быть твоим сыном, Цезарь, – сказал Гай Октавий.

Он сел, повернулся к родичу и улыбнулся.

– Ты вырос, Гай, – сказал ему Цезарь. – Последний раз, когда я тебя видел, ты еще плохо стоял на ногах. А теперь, похоже, становишься настоящим мужчиной. Сколько тебе лет?

– Тринадцать.

– Значит, тебе хотелось бы стать моим сыном? А ты не подумал, что подобное заявление может быть оскорбительным для твоего отчима?

– Это так, Луций Марций?

– У меня есть еще сыновья. Двое. Я с удовольствием отдам тебя Цезарю.

– Который, если говорить честно, не имеет сейчас ни времени, ни желания обзаводиться сыном. Боюсь, Гай Октавий, ты все же останешься лишь моим внучатым племянником.

– Тогда не мог бы ты называть меня просто племянником?

– Почему бы и нет?

Мальчик поджал под себя ноги, кивнул:

– Я видел, как уходит Марк Цицерон. Вид у него был несчастный.

– Тому есть причины, – сурово сказал Цезарь. – Ты знаешь его?

– Только в лицо. Но я читал его речи.

– И что ты думаешь о них?

– Что он большой враль.

– Тебе это нравится?

– И да и нет. Иногда ложь полезна, но неразумно строить на ней всю свою жизнь. Во всяком случае, это не для меня.

– Так на чем же ты будешь строить свою жизнь, племянник?

– Я буду скрытным. Буду меньше болтать, больше думать, чтобы не повторять одни и те же ошибки. А Цицерон всецело во власти слов. Его всегда заносит. По-моему, это глупо.

– А ты не хочешь стать великим военачальником?

– Очень хочу, но не думаю, что у меня есть способности.

– Но ты не хочешь строить свою карьеру и на умении хорошо говорить. Сможешь ли ты, скрывая свои мысли, достичь каких-либо высот?

– Да. Ведь главное – это понять, как действуют окружающие, прежде чем браться за что-нибудь самому. Экстравагантность, – добавил глубокомысленно мальчик, – это недостаток. Она выделяет человека из общей массы, но она же собирает вокруг него врагов, как овечья шерсть колючки.

В уголках глаз Цезаря залучились морщинки, но губы не дрогнули.

– Ты имеешь в виду экстравагантность или исключительность?

– Экстравагантность.

– У тебя хороший учитель. Ты ходишь в школу или учишься дома?

– Дома. Мой педагог – Афинодор Канонит. Он из Тарса.

– А что ты думаешь об исключительности?

– Исключительность – свойство весьма выдающихся, неординарных людей. Таких как ты, дядя Цезарь, потому что… – Мальчик наморщил лоб. – Потому что ты – это ты. И все, что подходит тебе, не подходит другим.

– Включая тебя?

– О, определенно. – Большие серые глаза с обожанием посмотрели на Цезаря. – Я не ты, дядя Цезарь. И никогда таким не буду. Но у меня есть свой стиль.

– Филипп, – смеясь, сказал Цезарь, – я настаиваю, чтобы этого мальчика прислали ко мне в качестве контубернала, как только ему стукнет семнадцать.

В конце марта Цезарь остановился на Марсовом поле (на покинутой вилле Помпея), не желая пересекать римский померий. В его планы не входило вести себя так, словно он признает, что лишился империя. Через своих плебейских трибунов Марка Антония и Квинта Кассия он предложил сенату собраться на Апрельские календы в храме Аполлона, после чего пригласил к себе Бальба с его племянником Бальбом-младшим, Гая Оппия, Аттика и Гая Матия, своего давнего друга.

– Кто теперь где? – спросил он у них.

– Маний Лепид и его сын после того, как ты простил их в Корфинии, вернулись в Рим. Думаю, они явятся на собрание, – сказал Аттик.

– Лентул Спинтер?

– Заперся на своей вилле вблизи Путеол. Это может кончиться тем, что он сбежит к Помпею, но в Италии тебе его нечего опасаться, – сказал Гай Матий. – Похоже, двух встреч с Агенобарбом ему хватило. Сначала Корфиний, потом Этрурия. Он предпочел затаиться.

– А Агенобарб?

Ответил Бальб-младший:

– После Корфиния он выбрал Валериеву дорогу, несколько дней отдувался в Тибуре, потом поехал в Этрурию. Там снова начал вербовку. Небезуспешную, надо сказать. Капитал на это у него есть, и немалый. Он вывез все свои деньги из Рима еще до того, как ты перешел Рубикон.

– Фактически, – спокойно сказал Цезарь, – импульсивный Агенобарб действовал наиболее разумно из всех. Если не брать в расчет Корфиний.

– Правильно, – подтвердил Бальб-младший.

– И что он намерен делать со своими новыми рекрутами?

– Он нанял две небольшие флотилии, одну – в гавани Коссы, другую – на острове Игилий. И кажется, хочет покинуть Италию. А поплывет, возможно, в Испанию. Я был в Этрурии, там ходят такие слухи.

– А что в Риме? – спросил Цезарь у Аттика.

– Намного спокойнее после Корфиния, Цезарь. Народ понял, что ты идешь не убивать. Всех поражает эта бескровная война.

– Будем молиться, чтобы так шло и дальше.

– Беда в том, что твои враги необъективны, – сказал Гай Матий, вспоминая те дни, когда они вместе играли во дворе инсулы Аврелии. – Вряд ли кого-нибудь из них – кроме, может быть, самого Помпея – заботит, сколько крови пролито. Им бы только уничтожить тебя.

– Оппий, расскажи о Катоне.

– Он уехал на Сицилию, Цезарь.

– Ну что ж, он ведь назначен ее наместником, так?

– Так, но его не очень-то жаловали сенаторы, оставшиеся в Риме после того, как ты перешел Рубикон. Поэтому они в обход Катона решили назначить специального человека, чтобы обезопасить запасы зерна. Выбрали Луция Постумия. Но Постумий не согласился под предлогом, что нельзя ущемлять интересы ранее избранного Катона. Уговоры продолжились. Наконец Постумий сказал, что поедет, но только в том случае, если с ним поедет Катон. Естественно, Катон отказался, он ведь большой домосед. Однако Постумий настаивал, и Катон сдался. А Фавоний вызвался сопровождать эту парочку. Сам. Никто его не просил.

Цезарь улыбнулся:

– Луций Постумий, а? О боги, у них просто дар выбирать не того, кого нужно! По-моему, он пустозвон и в придачу зануда.

– Да, – кивнул Аттик. – Ты прав. Он долго выпендривался, перед тем как уехать. Сначала сказал, что не шевельнется, пока молодой Луций Цезарь и Луций Росций не вернутся от тебя. Потом ждал возвращения Публия Сестия.

– Вот тебе на! И когда же он убыл?

– В середине февраля.

– С войском, наверное, ведь на Сицилии нет легиона?

– Без войска. Сначала полагали, что Помпей переправит туда двенадцать когорт Агенобарба, но тебе известно, куда они подевались. А все люди Помпея теперь в Диррахии.

– Не очень-то они думают об Италии, а?

Гай Матий пожал плечами:

– А им это надо? Они знают, что ты не позволишь стране голодать.

– По крайней мере, Сицилию я возьму без труда, – сказал Цезарь.