Цезарь, или По воле судьбы Маккалоу Колин

Она напряглась:

– Как ты узнал?

– У меня океан информаторов.

– Похоже, очень хороших.

– Теперь, когда он у Помпея, ты, должно быть, скучаешь.

– Всем можно найти замену.

– Вероятно. Я слышал, что Брут тоже в Эпире.

Уголки маленького рта опустились.

– Фу! Этого я никогда не пойму. Он держит сторону убийцы своего отца.

– Это было давно. Должно быть, Катон значит для него больше, чем давнее прошлое.

– Это ты виноват! Если бы ты не разорвал его помолвку с Юлией, он был бы с тобой.

– Как двое из твоих трех зятьев. Лепид и Ватия Исаврийский. Но Гай Кассий и Брут в другом лагере. Ты в любом случае не проиграешь, не так ли?

Сервилия пожала плечами. Ей не нравилась эта холодная пикировка. Цезарь явно не собирался возобновлять отношения. Об этом говорили его взгляд и поза. Но, увидев бывшего любовника после десятилетней разлуки, она вновь почувствовала его власть над собой. Да, власть. Это всегда ее возбуждало. После него другие мужчины казались ей пресными. Даже Понтий Аквила – не более чем средство утолить зуд. Цезарь изменился, разумеется, и все же ни на день не постарел. Появились морщины, но они свидетельствовали только о лишениях и преодоленных препятствиях. В отличной форме, строен, работоспособен. Как, несомненно, и та часть его тела, которую ей не увидеть уже никогда.

– Что случилось с той галльской дурой, которая мне писала? – резко спросила она.

Лицо его окаменело.

– Она умерла.

– А ее сын?

– Исчез.

– Не везет тебе с женщинами, да?

– Поскольку мне везет в других, более важных делах, Сервилия, меня это не удивляет. Фортуна очень ревнива.

– Однажды и она покинет тебя.

– О нет. Не надейся.

– У тебя есть враги. Тебя могут убить.

– Я умру, – сказал он, вставая, – только тогда, когда буду готов.

Пока Цезарь завоевывал Запад, Помпей Великий прохлаждался в Эпире, влажной, гористой местности, граничившей с Западной Македонией на севере и с Западной Грецией на юге. И как вскоре обнаружилось, местности не очень пригодной для сбора войск и тренировок. Впрочем, штаб его располагался на достаточно плоском участке земли близ Диррахия, процветающего портового городка. Там Помпей и осел, убежденный, что в ближайшее время он Цезаря не увидит. Цезарь сначала попытается нейтрализовать испанскую армию. Это будет титаническая борьба между одной армией ветеранов и другой – но борьба на земле Помпея, в стране Помпея. К тому же у Цезаря всего девять легионов. А ведь ему необходимо выделить из них войска для охраны Италии, Иллирии, Косматой Галлии и наскрести достаточно подразделений, чтобы взять под контроль зерновые провинции. Даже с теми солдатами, которых он перевербовал под Корфинием, ему вряд ли удастся справиться с пятью легионами Афрания и Петрея.

Этот оптимизм не покидал Помпея несколько месяцев и подпитывался восторженными депешами со всего Востока. Никто, от галатийского царя Дейотара и каппадокийского царя Ариобарзана до греческих socii в Азии, не мог даже вообразить, что великий Помпей может проиграть эту войну. Кто такой Цезарь? Как могут сравниться его несколько ничтожных побед над несчастными галлами со славными деяниями Помпея Магна, покорителя Митридата и Тиграна? Он свергал царей, он сажал на их троны других, он прирожденный властелин, повелитель. Все обещали помочь войсками и мало кто – деньгами.

Македония, Эпир, Греция, Эгнатиева дорога, провинция Азия

Помпей прилагал геркулесовы усилия, чтобы оставаться вежливым с Лентулом Крусом, оставившим Цезарю всю государственную казну. Что бы с ним было без двух тысяч талантов, добытых Гаем Кассием в Кампании, Апулии, Калабрии? Но эти деньги быстро разошлись. Диррахий не оставался внакладе. Каждая охапка сена тут обходилась вдесятеро дороже, чем в Риме, не говоря уже о каждом медимне пшеницы, куске бекона, каждой горошине, свинье или курице.

Гай Кассий отправился посмотреть, что скрывается в тайниках храмов, разбросанных по Эпиру, а Помпей созвал всех сенаторов законного правительства Римской республики на совет.

– Кто-нибудь из вас сомневается, что мы победим? – вызывающе спросил он.

Послышался недовольный шепот: никому не понравился его тон. Наконец Лентул Крус издали крикнул:

– Конечно же нет!

– Хорошо! Потому что, почтенные отцы, наша боевая колесница нуждается в смазке.

Гул удивления, неодобрительное ворчание по поводу неуместных метафор на серьезном собрании. Потом раздался голос Марка Марцелла:

– Что ты имеешь в виду, Помпей?

– Я имею в виду, что вам нужно послать своих представителей в Рим за всеми деньгами, какие смогут выделить ваши банкиры, а если этого окажется недостаточно, придется начать продавать земли.

Ужас на лицах. Потом гнев: что за наглость? Наконец слово взял тесть сына Помпея, Луций Скрибоний Либон:

– Я не могу продать мою землю! Тогда я потеряю сенаторский ценз!

– В настоящий момент, Либон, – процедил сквозь зубы Помпей, – твой сенаторский ценз не стоит и цыплячьего пука! Смиритесь! Пошуруйте пальцами в своих набитых финансами глотках и выблюйте для нашей кампании хоть что-нибудь!

Оскорбленное бормотание. Что это за вульгарность? И опять голос Лентула Круса:

– Чушь! Что мое – то мое!

Терпение Помпея лопнуло, и он в своих лучших традициях приступил к обличительной речи, состоявшей преимущественно из оскорблений.

– Это ты, – заорал он, – полностью отвечаешь за то, что у нас нет денег, Крус! Ты подлиза, ты пиявка, ты язва на челе Юпитера Всеблагого Всесильного! Ты обоссался от страха и вылетел из Рима, как стрела из катапульты, оставив казну, полную по самые завязки! А когда я велел тебе вернуться в Рим и исправить это грубейшее нарушение твоего консульского долга, ты имел наглость ответить, что сделаешь это, если я войду в Пицен и остановлю Цезаря, чтобы он не смог дотянуться до твоего жирного трусливого тела! Ты осмелился сказать мне, что я говорю ерунду? Ты отказываешься поступиться деньгами ради спасения Рима? Да я срал на твой член! Ссал на твою безобразную харю! Пердел в твои ноздри! И если ты не будешь очень стараться, Лентул, я разорву тебя от живота до глотки!

Ни шепота, ни бормотания. Все окаменели, в ушах стоял звон от брани, какой не услышишь и на плацу. Все как-то и где-то служили, но такого не слышали. Их защищали, оберегали. Сенаторы стояли с открытым ртом, от страха чувствуя движение в кишечнике.

– Никто из вас, кроме Лабиена, и драться-то не умеет! Никто из вас понятия не имеет, что значит вести войну! Но, – Помпей сделал глубокий вдох, – пришла пора вам это узнать. Главное для войны – это деньги. Вспомните, что говорил некогда Красс: «Человек, не имеющий средств, чтобы содержать легион, не смеет называть себя богатым!» После него осталось семь тысяч талантов, а еще семь тысяч талантов он зарыл там, где мы их никогда не найдем. Деньги! Нам нужны деньги! Я уже начал распродавать свое имущество в Лукании и Пицене и жду того же от вас! Считайте это вложением в наше общее светлое будущее, – сказал он непринужденно, повеселев оттого, что загнал их туда, где любой приличный командир и должен их иметь, – под свой каблук. – Когда Цезарь будет разбит, мы тысячекратно возместим то, что вложим. Так что раскройте ваши кошельки и высыпьте их содержимое в общий фонд ради нашей победы. Это понятно?

Кивки, шелест тихих восклицаний: «Ну да, разумеется», «Как это сразу до нас не дошло!». Над всем этим – голос Лентула Спинтера:

– Гней Помпей прав, почтенные отцы. Когда Рим опять будет нашим, мы все возместим с большой прибылью.

– Ну, я рад, что мы с этим разобрались, – весело сказал Помпей. – А теперь распределим обязанности. Метелл Сципион уже на пути в Сирию, где он соберет столько денег и столько войска, сколько сумеет. Гай Кассий, занятый сейчас инспектированием сокровищниц греческих храмов, последует за ним и соберет флот. Гней, сын мой, ты во главе флотилии пойдешь в Египет, на тебе – транспорт с зерном. Авла Плавтия в Вифинии надо поторопить. Это сделаешь ты, Пизон Фруги. Лентул Крус, ты отправишься в провинцию Азия добывать деньги, войско и флот. Можешь взять с собой Валерия Триария и Лелия, они разбираются в кораблях. Марк Октавий, проверь верфи в Либурнии – они славятся быстроходными галерами. Мне нужны маневренные корабли, на палубах которых можно разместить артиллерию, но не слишком большие. Преимущественно это должны быть триремы, биремы, квадриремы и квинквиремы, если они поворотливые и ходкие.

– Кто и чем будет командовать? – спросил Лентул Спинтер.

– Там поглядим. Сначала надо собрать стадо, а уж потом думать о пастухах. – Помпей кивнул. – Вы свободны.

Тит Лабиен задержался.

– Славно ты с ними разобрался, – заметил он с уважением.

– Ха! – презрительно фыркнул Помпей. – Более некомпетентного и бестолкового сброда я никогда еще не видел! Почему Лентул Спинтер думает, что может вести армию в Египет, если был всего-то наместником Киликии?

– Что поделаешь, если у нас нет таких командиров, как Требоний, Фабий или Децим Брут. – Лабиен прокашлялся. – Нам нужно уйти из Диррахия, пока зима не сделала Кандавию непроходимой, Магн. Остановимся где-нибудь близ Фессалоники, на равнинах.

– Согласен. Сейчас конец марта. Я пережду здесь и апрель, чтобы увериться, что Цезарь действительно направился на запад. А потом – к солнцу, к здоровому климату, туда, где добрым людям не досаждают дожди, бесконечно льющие в Эпире. – Помпей помрачнел. – Кроме того, если я буду мешкать, тут могут появиться те, кого я вовсе не жду.

Лабиен вздернул верхнюю губу:

– Думаю, ты намекаешь на Цицерона, Фавония и Катона?

Помпей вздрогнул и закрыл глаза:

– Лабиен, ради всех богов, помолчи! Пусть Цицерон остается в Италии, а Катон с Фавонием – на Сицилии. Или в Африке. Или в землях гипербореев. Где угодно, только не здесь!

Эта мольба услышана не была. В середине апреля Катон с Фавонием, а следом и Луций Постумий прибыли в Диррахий и сообщили, что Курион прогнал их с Сицилии.

– А почему вы не поехали в Африку? – спросил Помпей.

– Мы сочли за лучшее быть сейчас возле тебя, – изрек Катон.

– Я в восторге, – съязвил Помпей, твердо зная, что ирония ни до кого из прибывших не дойдет.

Однако два дня спустя в ставку Магна прибыл гораздо более дельный соратник – Марк Кальпурний Бибул. По дороге из Сирии он задержался в Эфесе, чтобы, во-первых, как следует отдохнуть, а во-вторых, поглядеть, какой оборот примут события. И отнюдь не из трусости, просто ему хотелось понять, где он нужнее. Он вовсе не был более почтительным или понимающим, чем остальные, просто, стремясь уничтожить Цезаря, он старался быть максимально полезным, а не растрачивать силы на бессмысленную критику.

– Я так рад видеть тебя! – воскликнул Помпей, горячо встряхивая его руку. – Здесь никто, кроме нас с Лабиеном, не смыслит в войне.

– Да, – согласился спокойно Бибул. – Включая моего высокочтимого тестя Катона. Дай ему в руки меч – и он будет хорошо драться. Но командир из него никудышный.

Он, кивая, выслушал Помпея, потом сказал:

– Да, безусловно, от Лентула Круса нужно избавиться. Но какова твоя стратегия?

– Приучить свою армию считать себя таковой. А с этой целью провести зиму и весну, а может быть, и начало лета около Фессалоники. Кстати, и к Малой Азии ближе, что сократит путь войску, набранному там. К тому же Цезарь сюда не сунется, пока не решит вопроса с моими испанскими легионами. А вот после поражения он перегруппируется и решится ударить. У него лишь два выхода: идти или сдаться, но он, разумеется, выберет первое. И будет биться до последнего человека. Мне обязательно надо держать под контролем моря. Все моря. Агенобарб решил обосноваться в лояльной к нам Массилии. Она подставит Цезарю ножку, заставит его еще больше распылить силы. К тому же я хочу, чтобы он испытал старую, знакомую римлянам головную боль, связанную с нехваткой зерна. Мы должны господствовать на море между Африкой, Сицилией, Сардинией и италийским побережьем. Я не пропущу Цезаря через Адриатику, когда бы он ни решил двинуться на Восток.

– Ну да, – промурлыкал Бибул. – Мы запрем его, в Риме начнется голод. Отлично, отлично!

– Я хочу, чтобы моим флотом командовал ты.

Это было сюрпризом. Безмерно благодарный Бибул схватил собеседника за руку:

– О Помпей, для меня это великая честь! Даю тебе слово, что не подведу. С морским делом я незнаком, но буду учиться. И учиться прилежно.

– Думаю, ты справишься, – сказал Помпей, начиная верить, что принял правильное решение.

Но Катон в этом усомнился.

– Мой зять, конечно, человек одаренный, – заявил он по обыкновению задиристо. – Но ведь он ничего не смыслит в лодках.

– В кораблях, – поправил Помпей.

– Ну да, в тех штуковинах, что плавают с помощью весел. По натуре он Фабий, а вовсе не Марий. Выжидать, тянуть, медлить – это пожалуйста. Но ввязываться в бой – не в его характере. Тебе нужен более решительный флотоводец.

– Такой, как ты? – спросил Помпей с притворной мягкостью.

Катон даже отпрянул:

– Нет! Нет! На самом деле я думал о Фавонии и Постумии.

– Это хорошие люди, согласен. Однако они не консуляры, а командовать флотом должен консуляр. Согласен?

– Да, этого требует mos maiorum, – озадаченно буркнул Катон.

– Ты предпочел бы, чтобы я назначил Лентула Спинтера, одного из Марцеллов или, может быть, вызвал Агенобарба?

– Нет-нет, – вздохнул Катон. – Хорошо. Пусть будет Бибул. Я повожусь с ним, втолкую ему, что надо быть более воинственным. А заодно переговорю с Лентулом Спинтером и с Марцеллами. И с Лабиеном. Боги, как он грязен и груб!

– У меня есть идея получше, – сказал Помпей.

– Какая?

– Сенат даст тебе полномочия пропретора. Отправляйся в южную часть провинции Азия на поиски денег и флота. Думаю, Лентул Крус и Лелий с Триарием застрянут на севере. А ты поезжай на Родос, в Ликию, в Памфилию.

– Но… я не буду в центре событий, Помпей. Мое место здесь! Все такие неорганизованные! Я должен подстегивать, воодушевлять, вдохновлять!

– Да, но кто же заменит тебя на Родосе, например? Кто, как не мудрый, неподкупный и знаменитый Катон, убедит этих островитян оказать нам поддержку? – Помпей похлопал соратника по руке. – У меня мысль. Оставь мне Фавония, ладно? Дай ему точные указания. Пусть он делает то, что делал бы ты.

Катон просиял:

– Это выход.

– Конечно выход! – вполне искренне сказал Помпей. – Поезжай! И чем скорее, тем лучше.

– Замечательно, что ты отделался от Катона, но все равно у тебя на шее будет сидеть этот пердун Фавоний, – недовольно сказал Лабиен.

– Обезьяна не ровня хозяину. Я приставлю его к тем, кому нужен пинок под зад. То есть к тем, – Помпей широко улыбнулся, – кого я презираю.

Когда пришла весть, что Цезарь застрял под Массилией и, по мнению Агенобарба, дальше не пойдет, Помпей решил сняться с места и двинуться на восток. Приближалась зима, но его разведчики были уверены, что самые высокие перевалы через Кандавию еще проходимы.

И тут из Киликии прибыл Марк Юний Брут.

Впоследствии Помпей не мог понять, почему печальный и совсем не воинственный вид вновь прибывшего побудил его обнять Брута и пролить слезы на его длинные черные локоны. Возможно, все дело было в том, что эта гражданская война с самого начала вылилась в серию глупейших ошибок и ненужных конфликтов. Но вот вошел Брут, такой мирный, тихий. Брут не станет раздражать, придираться, претендовать на власть.

– Киликия наша? – спросил Помпей, успокоившись, усадив Брута в лучшее кресло и налив вина.

– Боюсь, что нет, – печально ответил Брут. – Публий Сестий говорит, что не будет активно поддерживать Цезаря, но и не сделает ничего ему во вред. Из Тарса ты помощи не дождешься.

– Юпитер! – Помпей сжал кулаки. – Мне нужен от них легион!

– И ты его получишь. У меня был легион в Каппадокии: царь Ариобарзан не выполнял своих долговых обязательств. Когда пришло известие, что ты покинул Италию, я не отослал его в Тарс. Я отправил его к Геллеспонту через Галатию и Вифинию. Скоро он будет в твоем распоряжении.

– Брут, ты лучший! – Уровень вина в чаше Помпея заметно понизился. Магн почмокал губами и удовлетворенно откинулся в кресле. – Кстати, теперь о других, более важных вещах. Ты чуть ли не самый богатый человек в Риме, а у меня недостаточно денег для ведения этой войны. Я продаю мои италийские земли и предприятия, а также имущество. То же самое делают и другие. О, я не жду от тебя, что ты продашь свой дом или все свои загородные поместья. Но мне нужен заем в четыре тысячи талантов. Одержав победу, мы поделим между собой Рим и Италию. Ты ничего не потеряешь.

Глаза, так честно и преданно глядевшие на Помпея, расширились, увлажнились.

– Помпей, я не смею! – ахнул Брут.

– Не смеешь?

– Правда, не смею! Моя мать! Она меня убьет!

Открыв в изумлении рот, Помпей уставился на визитера:

– Брут, тебе уже тридцать четыре! Твое состояние принадлежит не Сервилии, а только тебе!

– Вот сам ей о том и скажи, – ответил Брут, вздрогнув.

– Но… но… Брут, к чему тут что-нибудь говорить? Просто возьми и сделай это!

– Я не могу, Помпей. Она меня убьет.

И переубедить его было невозможно. Он бросился вон из кабинета в слезах, столкнувшись в дверях с Лабиеном.

– Что с ним?

Помпей с трудом перевел дух от изумления:

– Нет, я не верю! Не могу в это поверить! Представь, Лабиен, этот бесхребетный червяк отказался одолжить нам даже сестерций! Он! Богатейший в Италии человек! Но нет, он не смеет открыть свой кошелек, а не то мать убьет его!

Лабиен расхохотался.

– Молодец, Брут! – сказал он, немного успокоившись и вытирая выступившие слезы. – Магн, тебя только что мастерски отшили! Какая идеальная отговорка! Ничто в мире не заставит Брута расстаться со своими деньгами!

К началу июня Помпей велел своей армии встать лагерем близ города Бероя, а сам, проехав еще сорок миль до столицы Македонии Фессалоники, вместе со своими консулярами и сенаторами поселился у наместника в большом и роскошном дворце.

Дела шли все лучше. К пяти легионам, прибывшим из Брундизия, прибавился легион живущих на Крите и в Македонии ветеранов, а также киликийский (не полностью укомплектованный) легион и два легиона, которые Лентулу Крусу удалось набрать в провинции Азия. Галатийский царь Дейотар прислал несколько тысяч кавалеристов и немного пехоты. А каппадокийский царь Ариобарзан, задолжавший Помпею даже больше, чем Бруту, поставил легион пехотинцев и тысячу верховых. Даже совсем мелкие царства – Коммагена, Софена, Осроена и Гордиена – наскребли некоторое количество легковооруженных бойцов. Авл Плавтий, наместник Вифинии-Понта, тоже навербовал тысячи три добровольцев. Прислали людей и другие тетрархии и конфедерации. Да и денег теперь появилось достаточно, чтобы прокормить армию, состоявшую из тридцати восьми тысяч римских легионеров, пятнадцати тысяч иноземных пехотинцев, трех тысяч лучников, тысячи пращников и семи тысяч конников. А Метелл Сципион написал, что в его распоряжении два полных легиона отличных солдат, но поведет он их сушей из-за нехватки кораблей.

В квинтилии пришла очень приятная весть. Марк Октавий и Скрибоний Либон захватили на острове Курикта пятнадцать когорт неприятеля вместе с Гаем Антонием, их командиром. А морское сражение, в котором они потопили сорок кораблей Долабеллы, стало первым успехом в череде многих побед быстро растущего флота Помпея, очень умело руководимого Бибулом, неустанно осваивавшим морское дело, к которому у него оказался талант.

Бибул разделил флот Помпея на пять больших флотилий. Первая под командованием Лелия и Валерия Триария состояла из сотни полученных от провинции Азия кораблей. Гай Кассий вернулся из Сирии с семью десятками кораблей и принял их под свое командование. У Марка Октавия и Скрибония Либона было пятьдесят судов из Греции и Либурнии, а у Гая Марцелла-старшего и Гая Копония – двадцать великолепных трирем. Этих красавиц жители Родоса выделили вконец доставшему их Катону. «Все, что угодно, лишь бы отделаться от него!» – кричали островитяне.

Пятую флотилию планировалось составить из египетских кораблей, за которыми отправился молодой Гней Помпей.

Исполненный сознания своей важности, он отбыл в Александрию с твердым намерением отличиться. В этом году ему стукнуло двадцать девять, и на следующий год он стал бы квестором, если бы Цезарь не вмешался в ход событий. Впрочем, все так и будет, когда отец раздавит этого самонадеянного жука из рода Юлиев.

К сожалению, во время восточных кампаний родителя Гней Помпей был слишком мал. А служить ему довелось в удручающе мирной Испании. Конечно, он, как того требовал обычай, объехал Грецию и провинцию Азия после окончания военной службы, но ни в Сирии, ни в Египте не бывал. Ему не нравился Метелл Сципион, но еще больше ему не нравилась мачеха, Корнелия Метелла. Поэтому он решил плыть в Египет вдоль африканского побережья, а не ехать по суше через Сирию. Парочка несносных снобов – таков был вердикт Гнея Помпея по поводу Метелла Сципиона и его дочери. Правда, Секст с ней ладил. Но он на целых тринадцать лет моложе Гнея, поэтому, видимо, и уживается с новой мачехой, хотя прежнюю, разумеется, любил больше и тяжело переживал ее смерть. Юлия принесла в дом счастье. А Корнелия Метелла, похоже, даже и не пыталась скрасить жизнь отца.

Почему он думал обо всем этом, опершись на кормовой леер и глядя, как мимо проплывает мрачная пустыня Катабатмос, Гней Помпей не знал. Когда время тянется медленно, в голову лезет всякая чушь. Он скучал по своей молодой жене Скрибонии и днем и ночью. Брак с Клодиллой был просто ужасным! Это, кстати, еще одно свидетельство внутренней неуверенности, постоянно грызущей отца. Вот он и норовит породниться с аристократами лучших кровей. И подсунул своему сыну Клодиллу! Скучное, глупое и ленивое существо, к тому же еще не достигшее брачного возраста. А дочь Либона по-настоящему взволновала его. Он тут же объявил, что расстается с Клодиллой и женится на изящной маленькой куропаточке с блестящими перышками и округлыми формами, которые просто очаровали его. Помпей пришел в ярость, но это не помогло. Его старший сын доказал, что в упорстве равен отцу, и настоял на своем. В результате Аппия Клавдия Цензора пришлось назначить наместником Греции, где тот, по слухам, стал еще более странным: проверяет геометрию пилонов и несет околесицу по поводу силовых полей, незримых энергий и подобной чепухи.

Александрия предстала взору молодого Гнея Помпея, словно Афродита, явившаяся из морских вод. С тремя миллионами горожан она превосходила не только Антиохию, но и Рим. Истинный дар Александра потомству. Его империя рухнула в одночасье, но Александрия просуществует века. Совершенно плоская, с возвышающимся Панеумом – единственным насыпным холмом в двести футов, на котором рос прекрасный сад, она казалась удивленному Гнею Помпею городом-сказкой, возведенным богами, а не суетливыми людьми. То ослепительно-белая, то отливающая всевозможными цветами, с купами одинаковых деревьев, Александрия, расположенная на самом дальнем конце Нашего моря, была великолепна.

А Фарос, гигантский маяк на одноименном острове! Башня, парящая в вышине, недосягаемой для любого другого строения. Трехъярусный шестиугольник, облицованный мерцающим белым мрамором. Чудо света! Море вокруг него было цвета аквамарина, с песчаным дном, кристально чистое, потому что городские сточные трубы имели выходы гораздо западнее, где морское течение, подхватывая нечистоты, уносило их прочь. И этот воздух, целительный, ласкающий! А вот грандиозная дамба Гептастадион, соединяющая остров Фарос с материком, простирающаяся почти на милю, с двумя арочными проходами в центре. Под этими четкими ажурными дугами могли свободно проплывать суда любой высоты.

Впереди виднелся огромный дворцовый комплекс, соединенный с выступающим из моря утесом, когда-то служившим крепостью, а теперь вмещавшим в своей впадине амфитеатр в форме раковины. Гней Помпей вгляделся и понял: вот настоящий дворец! Единственный в своем роде. Такой громадный, что перед ним меркнет Пергам. Его колонны, походившие на дорические, были больше в обхвате, намного выше и покрыты росписями, но венчали их классические метопа и фронтон, придавая дворцу сходство с греческим зданием. Разница была в том, что греки строили на земле, а александрийцы, подобно римлянам, подняли свой дворцовый комплекс на каменное основание высотой в тридцать ступеней. А какие пальмы! Грандиозные веерные, раскидистые, с листьями, подобными перьям.

Потрясенный Гней Помпей наблюдал, как его корабль пришвартовывается к причалу. Затем проверил, все ли в порядке с другими сопровождающими судами, и, облачившись в тогу с пурпурной каймой, пошел за шестью положенными пропреторам ликторами искать пристанища в великолепном дворце и аудиенции у седьмой царицы Клеопатры Египетской.

Царице, взошедшей на трон в семнадцать лет, вскоре должно было исполниться двадцать. Два года ее правления были полны триумфов и поражений. Первым делом она во всем блеске царского величия отправилась в плавание по Нилу на огромной, сплошь вызолоченной барке с пурпурным, расшитым золотом парусом. Высыпавшие на берега египтяне падали ниц перед новой властительницей, а она неподвижно стояла на палубе рядом со своим девятилетним братом-мужем (но на ступень выше его). В Гермонтисе она приняла участие в церемонии введения в храм священного быка Бухиса, найденного по примете: его черная шерсть завивалась в обратную сторону. Затем царское судно отправилось дальше в окружении более мелких судов, заваленных цветами. Облаченная в одежды фараона, коронованная высокой белой короной Верхнего Египта, Клеопатра стремилась к первому порогу, чтобы оказаться на острове Элефантина в тот самый день, когда уровень воды в главном из мерных колодцев Нила предскажет уровень будущего разлива реки.

Каждый год в начале лета Нил таинственным образом разливался, оставляя потом на своих берегах толстые слои черного, очень плодородного ила, что играло огромную роль в жизни этого странного государства протяженностью в семьсот миль и лишь в четыре-пять миль шириной, за исключением Фаюмского оазиса, озера Мареотида и Дельты Нила. Существовали три степени подъема воды: предвещающий довольство, избыток и гибель. Для промера подъема воды использовались колодцы со специальными знаками. Подъем воды у первого порога отзывался в низовьях Нила лишь через месяц, вот почему показания колодца на Элефантине были так важны. Они предупреждали египтян, какого разлива следует ожидать в новое лето. К осени Нил входил в свое русло, но все прибрежные земли его обогащались и глубоко пропитывались водой.

В тот год главный нильский колодец предсказал высокий подъем – хороший знак для новой царицы. Уровень выше тридцати трех римских футов считался опасным и сулил бедственное наводнение. Уровни от тридцати двух до семнадцати футов относились к изобильным, то есть предрекали хорошие урожаи. Лучше промера в двадцать семь футов нельзя было и желать, а все промеры ниже семнадцати футов означали, что Нил почти не разольется и этим обречет страну на голод.

В тот первый год настоящий Египет – Египет реки, а не Дельты, – казалось, ожил при правлении царицы, которая к тому же была фараоном, то есть земным божеством, каковым ее родитель Птолемей Авлет никогда не являлся. Могущественный клан жрецов-египтян управлял судьбой правителей Египта, потомков первого Птолемея, одного из военачальников Александра Великого. Только выполнив религиозные требования и заслужив одобрение жрецов, эти цари могли надеяться стать фараонами. Ибо титул «царь» пришел сюда из Македонии, а титул «фараон» принадлежал самому Египту, вечному и внушающему благоговение. Анк фараона являлся ключом не только к религиозным таинствам, но и к огромным кладовым под Мемфисом, поскольку те оставались в жреческом ведении и не принадлежали ориентированной на Македонию Александрии.

Но Клеопатра была из жреческой касты, поскольку целых три года провела в Мемфисе и получила звание жрицы, что позволило ей стать не только царицей, но и фараоном великой и древней страны. Она была первой представительницей династии Птолемеев, свободно владевшей как официальным, так и демотическим языком. Быть фараоном значило обладать всеми божественными полномочиями в пределах Египта и иметь при необходимости доступ к подвалам с сокровищами, что, впрочем, мало влияло на экономику Египта и неегипетской Александрии. Государственный годовой доход монарха составлял шесть тысяч талантов, личный – еще столько же. Почти все в Египте принадлежало правителю и жрецам.

Таким образом, успехи первых двух лет правления Клеопатры были больше связаны с Египтом, чем с Александрией, находящейся в самой западной части Дельты. Ее так же приветствовали и в восточных низовьях Нила, именуемых Землей Ониаса. Земля Ониаса стала пристанищем для евреев, бежавших из эллинизированной Иудеи. Сохранив верность иудаизму, они ревностно оберегали свою независимость, но исправно поставляли солдат в египетские войска и контролировали Пелузий, второй важный египетский порт на берегах Нашего моря. Клеопатру, бегло изъяснявшуюся и на еврейском, и на арамейском наречии, эти люди не могли не полюбить.

Убийство двух сыновей Бибула было первой неприятностью, с которой она успешно справилась. Но настоящая беда пришла потом. Второй в ее царствование разлив Нила не превысил отметки, предвещавшей голод и гибель. Река не вышла из берегов, не увлажнила поля, и молодые посевы не покрыли зеленью высохшую землю. Солнце, как и всегда, струило свой жар с небес, но вода, дающая жизнь, не противостояла ему. Она была даром Нила. А фараон являлся обожествленным воплощением этой реки.

Когда суда молодого Помпея вошли в царскую гавань Александрии, ее жители были охвачены сильным волнением. Потребовалось бы два-три неурожая подряд, чтобы лишить египтян, проживавших по берегам жизненосной реки, всех съестных припасов. Но в Александрии ситуация складывалась иначе. Это был город чиновников, коммерсантов и банковских служащих, которые рьяно делали деньги. Жили в ней и ремесленники, делавшие фантастические вещи, например удивительное стекло, сплетенное из многоцветных тончайших нитей. Кроме того, Александрия славилась учеными и контролировала мировое производство бумаги. Но прокормить себя город не мог. Этим должны были заниматься Египет и Нил.

Население Александрии было пестрым. Македонцы-аристократы, как правило, занимали все высшие бюрократические посты; купцы, промышленники и прочие коммерсанты являли собой смесь македонцев и египтян. На восточной окраине города находилось еврейское гетто, его составляли по большей части ученые, искусные ремесленники и мастера. А писарями и чиновниками, заполнявшими нижние ступени бюрократической иерархии, были греки. Они же были и каменщиками, и скульпторами, и воспитателями, и учителями. Греки сидели на веслах военных и торговых судов. Отдельное место среди горожан занимали римские всадники. Александрия говорила на греческом и имела собственное, а не египетское гражданство. Только триста тысяч македонцев-аристократов имели полное александрийское гражданство – источник жалоб и горькой обиды со стороны других групп населения, кроме римлян, которые равнодушно относились к потере права голоса. Быть римлянином – значит быть лучше любого другого, включая александрийца.

Продовольствия требовалось много, но оно поступало. Молодая царица без устали покупала зерно и другие продукты везде где можно: на Кипре, в Сирии, в Иудее. Причина волнений была в повышении цен. К сожалению, александрийцы любого общественного положения, не считая мирных и замкнутых иудеев, были заносчивы, агрессивны и ни в грош не ставили власть. Снова и снова они восставали, сбрасывая с трона одного Птолемея и заменяя его другим. После чего все повторялось опять, как только появлялся очередной повод для недовольства.

Все это Клеопатра держала в голове, готовясь дать аудиенцию Гнею Помпею.

В дополнение к этим заботам назрела еще одна проблема: ее брату-мужу вот-вот исполнится двенадцать и его уже нельзя будет игнорировать. Только-только вступивший в пору отрочества, Птолемей XIII становился все более неуправляемым из-за нашептываний его наставника Теодата и опекуна Потина.

Они уже ждали в зале для аудиенций, когда появилась царица. Она шла размеренным шагом, зная, что такая походка говорит об уверенности и авторитете, компенсируя ее внешнюю хрупкость. Малолетний царь сидел на небольшом троне, стоявшем на ступень ниже высокого золоченого кресла черного дерева. Там он останется, пока не докажет свою зрелость, зачав ребенка с супругой-сестрой. В пурпурной тунике и македонском царском плаще он выглядел весьма мило. Симпатичный мальчик, истинный македонец. Голубоглазый, светловолосый, больше фракиец, чем грек. Его мать была единокровной сестрой его отца, дочерью набатейской царевны. В тринадцатом Птолемее вовсе не проявлялись семитские черты, а вот в Клеопатре, его единокровной сестре, они явно проглядывали, хотя ее мать, дочь наводящего ужас понтийского царя Митридата, была крупной, высокой женщиной с рыжими волосами и такого же цвета глазами. У Птолемея было больше семитской крови, чем у его сестры, но внешне все выглядело наоборот.

На слишком высоком для царицы Александрии и Египта кресле лежала пурпурная подушка, расшитая золотом и жемчугом, а под ногами была твердая подставка. Иначе ноги не доставали бы до возвышения из пурпурного мрамора.

– Гней Помпей уже здесь?

– Да, госпожа, – ответил Потин.

Она никак не могла решить, кто из двоих вызывает большую неприязнь: Потин или Теодат. Первый, правда, был довольно импозантным и всем своим видом опровергал мнение, что евнухи – это толстые женоподобные коротышки. Отец Потина, очень амбициозный македонский аристократ, несколько припозднился с кастрацией сына. Тому было уже четырнадцать лет. Может, и впрямь поздновато. Но должность главы правительства, ведающего казной и жизнью египетского двора, – слишком высокий пост, чтобы спасовать перед подобными пустяками. Две культуры, македонская и египетская, странным образом сомкнулись, и чистокровному македонцу в соответствии с древними египетскими традициями опустошили мошонку. Этот Потин ловок, жесток и чрезвычайно опасен. Кудри мышиного цвета, узкие серые глаза, привлекательное лицо. Конечно, мечтает скинуть нынешнюю владычицу с трона и посадить на него ее единокровную сестру Арсиною, родную сестру Птолемея XIII, – очевидно, полагает, что та с ним более схожа.

А Теодат, напротив, женоподобен, хотя его мошонка полна. Томный, бледный, всегда слегка сонный. Ни толковый ученый, ни выдающийся педагог, просто большой друг отца в свое время. Редкостное везение, вот и все. То, чему он учит Птолемея, не имеет ничего общего ни с историей, ни с географией, ни с риторикой, ни с математикой. Как это ни противно, но Клеопатре доподлинно стало известно, что ее брат-супруг уже втянут в сексуальную жизнь. Этим самым «воспитателем», большим любителем мальчиков. «Я буду вынуждена, – думала она, – довольствоваться тем, что останется после Теодата. Если я доживу до этого дня. Теодат тоже жаждет заменить меня Арсиноей. Он и Потин полагают, что смогут манипулировать ею. Полные идиоты! Неужели не понимают, что Арсиноя строптивей, чем я? Да, началась война за главенство в Египте. Либо они убьют меня, либо я их. Если я, то клянусь, в тот же день умрет и мой брат. Маленький развратный гаденыш».

Зал для аудиенций не был собственно тронным залом. В этом огромном архитектурном комплексе имелись даже свои дворцы во дворцах, а уж тронный зал поразил бы и самого Марка Красса. Но молодого Гнея Помпея повергло в восторг и то помещение, где его приняли. Греческий стиль тут, конечно, преобладал, но и египетский внес немалую лепту, ибо во внутренней отделке строения принимали участие художники Мемфиса. А потому настенная роспись была непривычной римскому глазу. Плоскостные, неестественные изображения людей, животных, лотосов, пальм. Никакой мебели, никаких статуй. Только два трона на возвышении.

А по бокам этого возвышения стоят два гиганта. Гней Помпей только слышал о таких великанах, но сам их никогда не видел, даже в бродячих цирковых труппах. Правда, видел женщину, им подобную. Очень красивую, но все равно несравнимую с двумя этими молодцами в золотых сандалиях и коротких юбочках из леопардовых шкур. Пояса и ожерелья нестерпимо сверкают. Каждый медленно машет огромным опахалом, длинное древко усыпано драгоценностями, а само опахало сделано из разноцветных пушистых перьев, удивительного размера и красоты. Однако больше всего поражала черная кожа гигантов. Не смуглая, не коричневая, а эбеновая, лоснящаяся с легким, как у черного винограда, фиолетовым отливом. Тирский пурпур, да и только! Он видел подобные лица у статуэток; когда хорошим греческим и римским скульпторам везло на подобную натуру, они сразу же делали портреты. Гортензий приобрел статуэтку, изображавшую черного мальчика, Лукулл – бронзовый бюст мужчины. Но все это были лишь бледные тени реальных людей. Высокие скулы, точеные носы, очень полные, четко очерченные губы, влажные черные, странно мерцающие глаза. Короткие волосы, завитые в мелкие кольца, очень тугие, как на шкурках утробных бактрийских ягнят. Парфянские цари так ценят эти шкурки, что никому больше не позволяют шить из них что-нибудь для себя.

– Гней Помпей Магн! – бросился к нему человек в пурпурной тунике под пышной греческой хламидой, с цепью на плечах – знаком его высокого положения. – Добро пожаловать, добро пожаловать!

– Я не Магн! – резко и недовольно перебил римлянин. – Я просто Гней Помпей. А ты кто? Царевич?

Женщина на более высоком троне заговорила сильным, мелодичным голосом.

– Это Потин, наш главный распорядитель, – произнесла она. – Мы – Клеопатра, царица Александрии и Египта, – от имени Александрии и Египта приветствуем тебя, Гней Помпей. Если хочешь остаться, Потин, отойди назад и не раскрывай рта, пока тебе не прикажут заговорить.

«Ого! – подумал Гней Помпей. – Она его явно недолюбливает. И похоже, у них это взаимно».

– Это честь для меня, великая царица, – сказал он. – А это, я полагаю, царь Птолемей?

– Да, – коротко подтвердила она.

Вердикт Гнея Помпея был таков: она весит меньше, чем мокрое кухонное полотенце, а росточком не наберет и пяти римских футов. Тощие ручки, тощая шейка. Кожа, впрочем, приятная, смугло-оливковая, но не скрывающая голубизны тонких вен. Волосы светло-каштановые, разделенные на несколько прядей шириной в дюйм и собранные на затылке в пучок. На ум ему почему-то пришла полосатая кожица летнего арбуза. Белая лента – царская диадема – повязана не на лбу, а за линией волос. Одеяние свободное, в греческом стиле, хотя и сшито из превосходного тирского пурпура. Ни одной драгоценности, кроме золоченых сандалий, очень маленьких и словно не предназначенных для ходьбы.

Свет, льющийся из отверстий под потолком, позволял видеть, насколько она некрасива. Правда, этот недостаток смягчала юность. И большие глаза, золотисто-зеленые, а может быть, карие. Губы очерчены резковато, но их хочется целовать. А вот нос подкачал. Он вполне мог соперничать с клювом Катона. Огромный, с типично еврейской горбинкой. Никаких следов македонской крови. Восточный тип.

– Для нас большая честь принимать тебя, Гней Помпей, – продолжила она звучно. Ее классический греческий был безупречен. – Просим извинить нас, что мы не говорим с тобой на латыни, но у нас не было возможности освоить ее. Чем мы можем быть тебе полезны?

– Я думаю, что даже здесь, в очень отдаленном от Рима краю, великая царица, известно, что вся Италия охвачена гражданской войной. Мой отец Помпей Магн был вынужден покинуть страну вместе с законным правительством Рима. В настоящий момент он находится в Фессалонике, готовится встретить изменника Гая Юлия Цезаря.

– Мы знаем об этом, Гней Помпей. И сочувствуем вам.

– Неплохое начало, – заявил Гней Помпей, славящийся, как и его отец, полным отсутствием учтивости, – но этого мало. Я прибыл не за сочувствием, а за материальной помощью.

– Да, конечно. Ты проделал столь долгий путь не для того, чтобы выслушивать сочувственные слова. Мы уже догадались, что тебе нужно… э-э-э… нечто более реальное. Что же?

– Мне нужен флот, состоящий хотя бы из десяти крепких и маневренных боевых кораблей и шестидесяти хороших транспортных судов, плюс моряки и гребцы. Каждое судно должно быть доверху нагружено пшеницей, а также другим провиантом, – монотонно перечислил пропретор.

Малолетний царь шевельнулся на своем троне, повернул голову, тоже охваченную диадемой, и посмотрел на Потина, а затем на томного женоподобного человека, которого Гнею никто не представил. Его сестра-супруга – какая все-таки нездоровая родственность у этих восточных монархий! – отреагировала на это точно так же, как многие римлянки отреагировали бы на глупую выходку родича-малыша, и скипетром из слоновой кости и золота ударила мужа по пальцам. Так сильно, что тот вскрикнул от боли, надулся и сел, опять глядя прямо перед собой. В голубых глазах царя стояли слезы.

– Мы рады, что ты обратился к нам, Гней Помпей. Ты получишь столько кораблей, сколько просишь. У нас есть десять отличных квинквирем. Они стоят в бухте, под навесами. Все могут нести артиллерию, все снабжены дубовыми таранами, все обладают высокой маневренностью. Их команды прошли хорошую выучку. Мы также дадим тебе и шестьдесят больших, прочных грузовых судов.

Царица умолкла, нахмурилась, отчего лицо ее сделалось совсем некрасивым.

– Однако, Гней Помпей, мы не можем дать тебе ни зерна, ни других продуктов. Египет голодает. Нил не вышел из берегов. Все посевы пропали. Мы сами теперь не знаем, чем кормить народ, особенно в Александрии.

Гней Помпей стиснул зубы, втянул воздух и покачал головой.

– Так не пойдет! – рявкнул он. – Мне нужно зерно и другая провизия! И я не приму отрицательного ответа!

– У нас нет зерна, Гней Помпей. И другой провизии тоже. Мы просто не в состоянии помочь тебе, мы это уже объясняли.

– Фактически, – небрежно сказал Гней Помпей, – у тебя нет выбора. Сожалею, если твой народ голодает, но меня это не касается. Квинт Цецилий Метелл Пий Сципион Назика все еще в Сирии, и у него достаточно войск, чтобы пойти на Египет. Ты должна помнить, как в Египет вторгся Авл Габиний и что из этого вышло. Мне нужно лишь послать гонца в Сирию – и Рим будет здесь. И не вздумай поступить со мной так, как ты поступила с сыновьями Бибула! Я – сын Помпея Великого! За один волос, слетевший с моей головы, вы все умрете мучительной смертью. Во многих отношениях аннексия привлекательнее и выгоднее для нас. Египет станет римской провинцией, и все, чем он владеет, отойдет тогда к Риму. Подумай об этом, царица. Я завтра вернусь.

Ликторы повернулись кругом и с каменным лицом пошли к выходу. Гней Помпей зашагал следом за ними.

– Какая заносчивость! – ахнул Теодат, всплескивая руками. – Не верю своим ушам!

– Попридержи язык, педагог! – резко оборвала его царица.

– Можно мне уйти? – жалобно спросил маленький царь.

– Да, иди, мелкая поганка! И прихвати с собой Теодата!

Они вышли, причем воспитатель по-свойски обнимал трясущегося ребенка за плечи.

– Тебе придется выполнить все требования Гнея Помпея, – промурлыкал Потин.

– Помолчи, самодовольный червяк. Я и без тебя это понимаю!

– Молись, земная Исида, дочь Ра, чтобы Нил новым летом обильно разлился.

– Я-то буду. Однако не сомневаюсь, что и ты, и Теодат, и твой любимец Ахилла, мой главнокомандующий, станете усердно молиться Серапису об обратном: чтобы Нил оставался в своих берегах! Второй такой год высушит и Фаюмский оазис, и Мареотиду. Весь Египет останется без еды, а мой личный доход настолько уменьшится, что я не смогу закупать продовольствие, даже если сумею найти поставщиков. Ведь засуха сейчас и в Македонии, и в Сирии, и у греков. Цены на продовольствие взлетят, а александрийцы восстанут.

– Как фараон, о царица, – спокойно напомнил Потин, – ты имеешь доступ к сокровищницам Мемфиса.

Клеопатра бросила на него презрительный взгляд:

– Конечно, доброжелатель! Ты ведь прекрасно знаешь, что жрецы не позволят мне тратить хранящиеся там сокровища на спасение Александрии. С чего бы им жалеть этот город? Ведь ни одному коренному египтянину не дозволено в нем проживать, даже без надежд на гражданство. Но я и сама не хочу ничего тут менять, чтобы египтяне не подцепили заразу смутьянства.

– Тогда будущее не сулит тебе ничего хорошего, царица.

– Ты считаешь меня слабой и глупой, Потин. Это большая ошибка. Ведь я олицетворение Египта.

У Клеопатры было несколько сотен прислужниц. Но только двумя она дорожила – Хармионой и Ирадой. Эти юные македонские аристократки с детства были компаньонками дочери Птолемея Авлета и Клеопатры Трифены. Ровесницы Клеопатры, обе они провели с будущей царицей Египта все трудные годы. Развод Птолемея Авлета с ее матерью… изгнание Птолемея Авлета… трехлетняя ссылка в Мемфис, пока старшая сестра ее Береника и мать правили государством… смерть матери… возвращение Птолемея Авлета на трон и казнь Береники. Так много пережито! Так много!

Они были единственными наперсницами Клеопатры, поэтому содержание переговоров с Гнеем Помпеем она поведала именно им.

– Потин становится невыносимым, – сказала она.

– Это значит, – сказала Хармиона, смуглая и привлекательная, – что он надеется свергнуть тебя и что час этот, по его мнению, близок.

– Да, ты права. Мне надо бы поехать в Мемфис и посоветоваться с богами, – раздраженно откликнулась Клеопатра, – но я не смею. Покинуть Александрию сейчас было бы пагубной ошибкой.

– Может быть, лучше написать Антипатру, соправителю царя Гиркана? Он хороший советчик.

– Это вообще бесполезно. Он держит сторону римлян.

– А как он выглядит, этот Гней Помпей? – спросила белокурая и очень смазливая Ирада, которую больше интересовали мужчины, чем политические интриги.

– Как Александр Великий.

– Он понравился тебе, да? – продолжала выпытывать Ирада.

Клеопатра сердито ответила:

– Сказать по правде, Ирада, мне очень не понравился этот человек. Почему ты задаешь такие глупые вопросы? Я – фараон. Моя девственность принадлежит равному мне по крови божеству. Если тебе нравится Гней Помпей, иди и спи с ним. Ты молодая женщина, ты имеешь право выйти замуж. Но я – фараон, бог на земле. Я сойдусь с мужчиной ради Египта, а не ради собственного удовольствия. – Она сделала гримасу. – Поверь мне, только ради Египта я соберусь с духом и отдам мое нетронутое тело этой маленькой гадюке!