Виртуализированный мир капитализма Бурик Марина

О некапиталистической капиталистичности

Об отдельных явлениях, которые можно отнести к тому, что мы называем словосочетанием «некапиталистическая капиталистичность», писали многие исследователи на протяжении всего XX и пишут в XXI веке. Маркс об этом писал еще в XIX веке: «Но как только народы, у которых производство совершается еще в сравнительно низких формах рабского, барщинного труда и т. д., вовлекаются в мировой рынок, на котором господствует капиталистический способ производства и который преобладающим интересом делает продажу продуктов этого производства за границу, так к варварским ужасам рабства, крепостничества и т. д. присоединяется цивилизованный ужас чрезмерного труда. Поэтому труд негров в южных штатах Американского союза носил умеренно-патриархальный характер до тех пор, пока целью производства было главным образом непосредственное удовлетворение собственных потребностей. Но по мере того как экспорт хлопка становился жизненным интересом для этих штатов, чрезмерный труд негра, доходящий в отдельных случаях до потребления его жизни в течение семи лет труда, становился фактором рассчитанной и рассчитывающей системы. Тут дело шло уже не о том, чтобы выколотить из него известное количество полезных продуктов. Дело заключалось в производстве самой прибавочной стоимости. То же самое происходило с барщинным трудом, например, в Дунайских княжествах» [8]. Под некапиталистической капиталистичностью мы имеем в виду все то, что встроено в логику капитала – самовозрастающей стоимости – как сущностного и существенного общественного отношения и, тем не менее, выходит за пределы капиталистического товарного производства.

Можно условно выделить три разновидности некапиталистической капиталистичности.

К первой относится все то, что, базируясь на старых докапиталистических экономических укладах и способах эксплуатации, встраиваясь в логику самовозрастания стоимости, осуществляется как элемент воспроизводства капитала. Сюда относятся, главным образом, разнообразные возвратные формы, существующие на стадии империализма, а также приспособленные под себя капиталом разлагающиеся хозяйственные уклады и способы эксплуатации на всех этапах существования капитализма. В эпоху империализма докапиталистические формы эксплуатации человека человеком то вызываются к жизни, то опять разрушаются, а то и консервируются на целые десятилетия, в зависимости от изменения общего состояния экономики.

В частности, с этой точки зрения рассматривалось рабство в США и длительное существование крепостного права в России как важнейшие моменты развития капитализма в Европе. Основные подходы к этим явлениям обозначились в начале XX века. Они, так или иначе, идут от линий В. И. Ленина и Р. Люксембург. Отметим, что Ленин много писал о докапиталистических укладах как моменте существования капитализма в России. В частности, в своей полемике с народниками он, анализируя кустарные промыслы и сельское хозяйство, убедительно показывал, каким образом капитал подчиняет себе докапиталистические способы эксплуатации [2].

Роза Люксембург, в свою очередь, говорила о некапиталистической периферии с докапиталистическим укладом как об обязательном условии расширенного воспроизводства при капитализме, то есть существования капитала как господствующего общественного отношения и капитализма как такового [3]. В этом она, как и многие современные теоретики, усматривает всеобщую тенденцию к исключительному мировому господству капитала. Предел развития капиталистического способа производства ими видится, таким образом, в полном захвате периферии и превращении местных форм труда в форму капиталистического наемного труда, полной пролетаризации населения. «Если это состояние достигнуто, то вступает в силу марксова схема: накопление, т. е. дальнейшая экспансия капитала, становится невозможным, капитализм попадает в тупик, он не может больше функционировать в качестве исторического двигателя развития производительных сил, он достигает своей объективной экономической границы» [3], – утверждает Роза Люксембург. Ленин же, напротив, подчеркивал, что в эпоху империализма говорить о некапиталистической периферии не приходится, так как вся ее жизнь подчинена капиталу. И дело тут вовсе не в словах, а в том, как понимать движение капитализма, движение капитала и дальнейшие перспективы социализма как движения по уничтожению существующего положения вещей.

Тотальное господство капитала над трудом, на наш взгляд, заключается вовсе не в полной пролетаризации населения. Капитал как самовозрастающая стоимость является господствующим общественным отношением везде, где труд подчинен цели производства прибавочной стоимости, вне зависимости от характера этого труда.

У сторонников подхода Ленина и у сторонников подхода Розы Люксембург были диаметрально противоположные точки зрения на вопрос о месте и роли докапиталистических укладов в эпоху монопольного капитализма. Они не просто фиксировали момент сращения некапиталистических и капиталистических форм хозяйствования, но и ставили вопрос о значении этих форм для существования капитализма как такового. Таким образом, вопрос о докапиталистической капиталистичности поднимался и как теоретическая проблема, и как практический вопрос развития коммунистического движения. Под этим углом зрения интересны взгляды Фиделя Кастро, Эрнесто Че Гевары, Мао Цзэдуна и других лидеров, которые опирались в своей борьбе на пролетаризирующееся крестьянство. Ряд экономистов и социологов, так или иначе близких к марксизму, касаются в своих работах разнообразных аспектов докапиталистической некапиталистической капиталистичности (И. Валлерстайн, например).

Явления докапиталистической капиталистичности рассматривались также О. Шпенглером и многими другими теоретиками, однако не всегда в связи с пониманием тотальности капитализма как развитого товарного производства и логики капитала как самовозрастающей стоимости. В их работах можно найти ценные замечания на этот счет.

О докапиталистических укладах при капитализме многие экономисты и социологи писали также в том духе, что это еще недокапитализм. В частности, в кругу этих идей сформировано представление о «развитых» и «развивающихся» странах. Но работы подобных авторов мы можем брать во внимание только как источники данных разной степени надежности, а не как теоретический разбор вопроса. Момент вписывания докапиталистических отношений в логику капитала авторами не рассматривается. Наоборот, всячески подчеркивается недоразвитость капиталистических отношений как таковая, без надлежащего анализа ее взаимосвязи с мировой системой товарного производства. Это – чистой воды идеология.

Важно отметить, что докапиталистическая некапиталистическая капиталистичность (разнообразные возвратные формы) постоянно воспроизводится в зависимости от колебаний рынка и, в частности, колебаний на рынке рабочей силы. Наряду с развитием современной индустрии (которую некоторым удобнее называть постиндустрией, от чего суть дела не меняется) постоянно воспроизводится низведение живых человеческих индивидов до примитивного ручного доиндустриального труда. Воспроизводятся докапиталистические формы эксплуатации, предусматривающие натуральное или, в лучшем случае, простое товарное хозяйство. Люди в своем общественном бытии (во всех его аспектах) скатываются назад в докапитализм. На данном этапе развития общества это отчетливо видно на эмпирическом уровне. Мы наблюдаем и отношения рабства, и феодальные, и полуфеодальные отношения с их личной, а не вещной (собственно капиталистической) зависимостью людей, которые постоянно воспроизводятся именно в системе господства капитала. Так что эти явления должны быть поняты исходя из понимания современного общества как определенной исторической целостности, выведены из логики капитализма как целого. В конечном счете, они не могут быть действительно поняты вне этой логики целостности.

Вторая разновидность некапиталистической капиталистичности – это все то, что порождает функционирование и развитие логики капитала при социализме. Эта некапиталистическая капиталистичность, конечно же, совсем другого рода. Казалось бы, она имеет мало общего с докапиталистической некапиталистической капиталистичностью. Однако их объединяет одна важнейшая черта: и та и другая воспроизводятся по логике капитала как сущностного и существенного, если выражаться языком Гегеля, «действительного», необходимого общественного отношения.

Дело в том, что историческая роль капитала как существенного общественного отношения для развития производительных сил не может быть исчерпана при капитализме. Потому что прибавочный труд при капитализме не только создает свободное время для постоянно появляющихся новых отраслей производства, не только ведет «к большему разделению общественного труда, совокупного труда общества», но и создает предпосылки для передачи раздробленных производственных функций вещам. При безраздельном господстве капитал сам становится препятствием доведения развития производительных сил до предела, за которым преодолевается вещный характер живого человеческого труда. Капитал как самовозрастающая стоимость постоянно воспроизводит вещный характер труда там, где он уже достиг своего предела развития и может быть передан вещам. Развитие производительных сил отбрасывается назад там, где наметилась тенденция к преодолению капитала как общественного отношения. Это относится главным образом к характеру и способу использования технологий при капитализме, когда использование по-капиталистически новых технологий воспроизводит все тот же машиноподобный человеческий труд. Поэтому наука при капитализме не может окончательно превратиться в непосредственную производительную силу, а при воспроизводстве вещного характера труда воспроизводятся в том числе и самые отсталые его формы, о которых упоминалось выше. Потому последовательное проведение логики капитала как определяющей неуклонное развитие производительных сил является важнейшей задачей именно социалистического общества. То есть социализм должен завершить развитие капитала как общественного отношения для того, чтобы преодолеть его.

И здесь важно также всегда иметь в виду, что социализм собственной природы не имеет, а, будучи переходом от капитализма к коммунизму, является борьбой капиталистических тенденций и новых коммунистических. Капиталистические тенденции – социалистическая капиталистичность, – развиваясь стихийно, ведут назад в капитализм, в то время как коммунистические, к которым можно отнести также доведение социалистической капиталистичности до своего собственного исчерпания, а следовательно, и отмирания, могут быть развиты только сознательно, тем более что эти тенденции не просто переплетены, но и превращаются друг в друга. Без наработанной всей предшествующей историей теории здесь не обойтись. Более того, соотношение теория/практика меняется, так как речь идет о сознательном управлении обществом своим собственным развитием.

В связи с этим, а также в связи с вопросом понимания специфики социалистической некапиталистической капиталистичности стоит сказать несколько слов о теории. На наш взгляд, в Советском Союзе, где марксизм признавался официальной государственной теорией, после смерти Ленина не осталось теоретиков-марксистов достаточного масштаба. В этом вопросе мы спокойно можем сослаться на авторитет Ленина. В любом случае как его сторонники, так и противники не могут не признавать его верным последователем Маркса. В 1922 году Ленин в своем «Письме к съезду» говорил о личных качествах лидеров партии, уделяя особое внимание Сталину и Троцкому. Он писал: «Тов. Сталин, сделавшись генсеком, сосредоточил в своих руках необъятную власть, я не уверен, сумеет ли он всегда достаточно осторожно пользоваться этой властью. С другой стороны, тов. Троцкий, как доказала уже его борьба против ЦК в связи с вопросом о НКПС, отличается не только выдающимися способностями. Лично он, пожалуй, самый способный человек в настоящем ЦК, но и чрезмерно хватающий самоуверенностью и чрезмерным увлечением чисто административной стороной дела». Ленин, который всегда подчеркивал важность теории, вообще не говорит о Сталине и Троцком как о теоретиках. В том же письме он отмечает: «Бухарин не только ценнейший и крупнейший теоретик партии, он также законно считается любимцем всей партии, но его теоретические воззрения с большим сомнением могут быть отнесены к вполне марксистским (курсив наш – М. Б.), ибо в нем есть нечто схоластическое (он никогда не учился и, думаю, никогда не понимал вполне диалектику)» [7, с. 345]. Как известно, именно по Бухарину учились диалектике целые поколения советских людей. Таким образом, уже в 1922 году Ленин констатирует кризис в марксистской теории.

Спустя почти полвека, в 1966 г., один из лидеров Кубинской Революции Эрнесто Че Гевара, говоря об экономике Советского Союза, указывает на очень важное обстоятельство: «Я хочу сказать лишь, что мы являемся свидетелями некоторых феноменов, происхождение которых связано с кризисом теории, а теоретический кризис возник потому, что было забыто о существовании Маркса, и потому, что основываются только на части (курсив наш – М. Б.) трудов Ленина, ведь Ленин 20-х годов – это только малая часть Ленина» [6, с. 513]. В 70-х и 80-х годах, как известно, партийные лидеры и деятели СССР были очень далеки от теории и в основном бессознательно руководили процессом уничтожения социализма в СССР.

Мы вынуждены констатировать факт, что развитие марксизма не поспевало за реальным движением, и поэтому теория не давала ответов на насущные вопросы революции, на те вопросы, не решив которые, революция была обречена на поражение. То, что теории не уделялось достаточного внимания, привело к потере ориентиров, утрате пролетарской линии партией диктатуры пролетариата. Задача этой партии в первую очередь заключается в том, чтобы руководить уничтожением пролетариата как класса, то есть – преодолением разделения труда, всех отчужденных классовых форм человеческого бытия. Эта основная задача, которой должны быть подчинены все остальные задачи партии, была полностью забыта партией.

Конечно, нельзя сказать, что для развития марксизма в СССР вообще ничего не было сделано. Не следует забывать о вкладе в разработку марксистской эстетики (Лифшиц, Канарский и др.), марксистской психологии (Выготский, Леонтьев, Давыдов, Лурия), теоретическую разработку и практическое применение марксистской педагогики (Макаренко, Мещеряков, Соколянский), вкладе в развитие марксистской философии и диалектической логики (Лукач, Ильенков, Босенко и другие), огромный труд, проделанный В. М. Глушковым и не только. Однако это – капля по сравнению с огромным морем потребностей революции в развитии марксистской теории.

На самом деле философов и экономистов, которые были бы последовательными марксистами, в Советском Союзе было не так уж и много. Например, Э. В. Ильенкову часто приходилось защищать марксизм от прочно укрепившихся к шестидесятым годам в Советском Союзе антимарксистских воззрений рядящихся в марксистские одежды позитивистов, в том числе и в вопросах экономической теории.

А что касается того, что мы назвали социалистической некапиталистической капиталистичностью, Ильенков в свое время высказал ценное замечание: «Я тоже привык представлять себе нынешнюю полосу с точки зрения примерно тех же категорий, как фазу на пути от формального «обобществления» – к реальному, до которого, увы, видимо, еще далековато. Печально, однако, то, что во всем этом движении мало ясного теоретического понимания и слишком много фразы, много демагогии, отчего процесс и протекает так мучительно и с такими издержками, которые едва ли превышают потенциальные выгоды от формального обобществления, едва ли не сводят их на нет». Эти слова были написаны Э. В. Ильенковым в начале 1968 года в письме к Ю. А. Жданову. В том же письме (как раз для приобретения теоретической ясности) он настаивает на том, чтобы четко разделить те тенденции, которые ведут к реальному обобществлению, и те, которые являются враждебными этому движению, «то есть совершенно четко определить права формализма, вытекающие из его реальных возможностей, и ясно очертить ту сферу, которая формализму реально не подвластна» [1].

Нам не раз приходилось встречаться с трактовкой этих слов в том духе, будто бы Ильенков выступал за мирное сосуществование сфер общественной жизни, управляющихся научно, и рынка и предлагал для этого мирного сосуществования разделить их, чтобы государство не вмешивалось в то, что по праву принадлежит рынку Между тем мысль Эвальда Васильевича гораздо глубже, чем это представляется авторам подобной трактовки. Да, он действительно предлагает разделить то, что находится в компетенции рынка, и то, что реально может быть обобществлено (то есть обратно присвоено человеком), но никак не для того, чтобы пустить процесс «на самотек», а для того, чтобы ясно видеть «линию фронта» в войне капиталистического с коммунистическим в социалистическом обществе. Тем самым он ставил вопрос о социалистической капиталистичности как практическую проблему, требующую как можно более быстрого разрешения, опираясь на теоретическую ясность. А такой ясности как раз и не хватало. На деле даже отказались от простого, но очень четкого марксова и ленинского определения социализма как переходного периода от капитализма к коммунизму и объявили социализм отдельной общественно-экономической формацией.

Проблема отсутствия теоретического понимания вопросов социализма и, в частности, социалистической капиталистичности, поднятая Э.В. Ильенковым в письме к Ю.А. Жданову, проблема отсутствия видения «линии фронта» в борьбе нового со старым действительно остро стояла на протяжении всего периода существования советского социализма.

Еще задолго до этого письма по вопросам социализма проводилось множество публичных дискуссий, в которых участвовали представители различных экономических школ, философы и не только. Вопрос о том, что мы назвали здесь социалистической капиталистичностью, был как раз основным. Он ставился не только как проблема план/рынок, но и как вопрос о том, что и как, собственно, нужно планировать.

В брошюрке «Экономические проблемы социализма в СССР» И.В. Сталин на вопрос, что нужно планировать, отвечает так: «Следовательно, обеспечение максимального удовлетворения постоянно растущих материальных и культурных потребностей всего общества, – это цель социалистического производства» [4]. Далее он специально уточняет, что «непрерывный рост и совершенствование социалистического производства на базе высшей техники, – это средство (sic!!!) для достижения цели» [4]. Величайшая заслуга Сталина состояла в том, что он вовремя поставил этот вопрос. Однако, сталинский ответ на него как стратегическая линия социалистического правительства нес с собой много опасностей именно потому, что производство признавалось лишь средством для удовлетворения потребностей общества. Ту же ошибку мы находим у главного оппонента Сталина – Л. Троцкого. В «Преданной революции» он тоже поднимает вопрос об удовлетворении возрастающих потребностей: «Если считать, что задачей социализма является создание бесклассового общества, основанного на солидарности и гармоническом удовлетворении всех потребностей, то в этом основном смысле в СССР социализма еще нет и в помине». [5] И такое понимание у главнейших на тот момент теоретиков социализма было в то время, когда капитал стихийно начал уже заниматься непосредственным производством потребностей, а не просто их удовлетворением.

Эта идея об удовлетворении потребностей общества, в конце концов, не выходит за пределы круга идей, отвечающих именно капиталу как общественному отношению. Косыгин и Либерман тоже придерживались той же точки зрения, а косыгинская реформа имела своей целью не возврат к капитализму, а опять-таки удовлетворение постоянно растущих материальных и культурных потребностей всего общества. Все мероприятия, проводившиеся в сфере производства, были лишь способами достижения этой цели.

Ответу Сталина можно и нужно противопоставить ответ Ленина, намеченный лишь в общих чертах в работе «Государство и революция» [14]. В разделе «Экономические основы отмирания государства» он указывает на тот минимальный уровень уничтожения общественного разделения труда, который смог бы коренным образом преобразовать отношения людей относительно управления обществом. Достижение этого, а затем и следующего уровня только и может быть целью социалистического производства. В таком случае основой плана (целью планирования) является не то, что должно получиться в результате процесса производства (удовлетворение потребностей или прибыль), а изменение самого этого процесса, роли и места человека. Только спланированное разотчуждение может быть альтернативой кризису плановой экономики.

Важнейшим вопросом социалистической капиталистичности является вопрос уничтожения товарного производства, который был одним из центральных в дискуссиях. В частности, Сталин, отвечая на замечания о товарном производстве, делал следующую, очевидную на сегодняшний день ошибку: «Следовательно, наше товарное производство представляет собой не обычное товарное производство, а товарное производство особого рода, товарное производство без капиталистов, которое имеет дело в основном с товарами объединенных социалистических производителей (государство, колхозы, кооперация), сфера действия которого ограничена предметами личного потребления, которое, очевидно, никак не может развиться в капиталистическое производство и которому суждено обслуживать совместно с его “денежным сектором” дело развития и укрепления социалистического производства» [4]. Упускалось из виду как раз то, что любое товарное производство, развиваясь, ведет к капитализму, так как воспроизводится отчужденный характер труда и связь производителей через рынок.

Определенную роль в разработке вопросов преодоления социалистической некапиталистической капиталистичности сыграли так называемые экономисты-нетоварники, которые, пусть и не всегда по-марксистски последовательно, рассматривали те или иные альтернативы товарному производству Однако, опять же, они составляли меньшинство среди экономистов.

Марксизм постепенно утрачивал свои позиции в среде советских политэкономов. В дискуссии 1962-64 годов в борьбе между учеными и хозяйственниками, отстаивающими ту точку зрения, что развивать товарное производство ни в коем случае нельзя, предлагавшими альтернативные товарному способы организации народного хозяйства, и рыночниками, выступающими за «экономические» механизмы регулирования производства, победили, как известно, рыночники. Многими теоретиками, в том числе ак. В. С. Немчиновым, ак. С. Г. Струмилиным, экспертами Госплана СССР, а главное, партией были поддержаны идеи уже упомянутого Е. Г. Либермана, изложенные в статье с кричащим названием «План, прибыль, премия». Его идеями руководствовались при проведении косыгинской реформы 1965–1971 гг., в результате которой все больше и больше применялись «экономические рычаги управления экономикой»: материальное стимулирование работников как способ повышения заинтересованности трудящихся в результатах своего труда (само по себе материальное стимулирование отдельных работников отнюдь не было спецификой реформы, оно применялось и до нее, специфика реформы состояла в том, что предприятия получали право оставлять у себя часть прибыли для коллективного “стимулирования”, что вело к противопоставлению коллективного интереса общественному, то есть создавало основу для анархо-синдикализма); самофинансирование предприятий; прибыль как главный критерий эффективности и цель деятельности предприятий, которые стали основной хозяйственной единицей. И это оценивалось не как отступление или поражение, а как развитие социализма. Развитие товарного производства понимали как шаг вперед. Аргументировалось это тем, что товарное производство развивается в социалистической стране, а это значит, что оно тоже социалистическое. А ведь от этого развитие товарного производства не переставало быть движением назад к капитализму, который есть не что иное, как общество развитого товарного производства.

Косыгинская реформа была всего-навсего закономерным результатом и моментом развития хозяйственной системы, которая начала складываться еще во времена НЭПа, вынужденного отступления, для того, чтобы обеспечить стране ресурс для дальнейшего развития социализма. Конечно, НЭП – развивающийся по собственным законам капитализм в государстве диктатуры пролетариата – был свернут, но от него осталась разрозненность предприятий, связанных между собой не только государственным планом, но и хозяйственным расчетом, то есть денежно-товарными отношениями. Родимые пятна старой капиталистической системы сохранились и в отношениях работников с предприятиями – имеется в виду сдельная оплата труда и вообще вся система материального стимулирования работников, которая воспитывает в трудящихся стремление к обогащению. При такой системе труд каждого отдельного работника осуществляется не как необходимость участвовать в важном деле всего общества, а как средство приобретения материальных благ.

Именно поэтому так важно было видеть «ясную картину – картину борьбы взаимоисключающих принципов, а не их «диффузии», что хуже открытой и честной борьбы, ибо диффузия превращает всю эмпирию в одну серую кашу» [1]. И, поскольку теоретической ясности было очень мало, Ильенков как марксист предлагал для начала открыто признать права денежно-товарных отношений там, где эти отношения реально господствуют, чтобы не было иллюзий, будто эта стихия управляется сознательно. «Видимо, иного противовеса формализму, возомнившему себя раньше времени «реальностью», кроме открытого признания прав товарно-денежных отношений, нет. Так что существующую ситуацию и надо, наверное, познать методом «раздвоения единого», – богу богово, кесарю – кесарево, то есть совершенно четко определить права формализма, вытекающие из его реальных возможностей, и ясно очертить ту сферу, которая формализму реально не подвластна. И пусть она конституируется сама, как знает, ибо стихия тоже содержит в себе свой «разум» – и иногда более разумный, чем формальный. Тогда и формальный разум сделается, может быть, несколько более самокритичным и поворотливым – каковым он сам по себе, боюсь, не сделается никогда.

Формально обобществить можно ведь с пользой только то, что уже реально для этого созрело. Иначе из этого выйдет только вред и издевательство, застой. Особенно при нынешнем состоянии теоретического разума. Не надо заглатывать больше, чем способен переварить желудок. Эту истину мы слишком часто забывали, оставшись без Ленина. Слишком часто принимали свой относительный разум за Абсолютный, за всемогущий, за всеведущий» [1].

Эрнесто Че Гевара, размышляя о развитии системы хозяйственного расчета в СССР, писал: «происходит возвращение к капитализму» [6, с. 511]. «Все проистекает из ошибочной концепции – желания построить социализм из элементов капитализма, не меняя последнего по существу» [6, с. 511]. Системе хозяйственного расчета Че Гевара противопоставляет систему бюджетного финансирования, рассуждая, в сущности, о социалистической некапиталистической капиталистичности.

Но здесь не место подробно разбирать весь этот опыт теоретической и практической борьбы. Социалистическая капиталистичность, а также теоретические и практические подходы к ней – это отдельная тема, которая нуждается в специальном обстоятельном исследовании. Здесь же хотелось бы просто отметить моменты, характеризующие ее специфику по сравнению с другими видами некапиталистической капиталистичности.

Третий вид некапиталистической капиталистичности – это собственно капиталистическая некапиталистическая капиталистичность. То есть та некапиталистичность, которая порождается дальнейшим развитием капитала по его собственной логике в пределах капитализма и выходит за пределы вещной логики товарного производства, являясь при этом условием его существования. Ее появление связано с определенным характером существования и развития современного капитализма.

Она заключается в том, что капитал как общественное отношение в своем становлении ведет к выходу производства за пределы товарной логики, и этот выход остается в этой логике, являясь условием того, чтобы товарное производство и воспроизводство капитала вообще было возможным. Общественные отношения в этой системе производства отрываются от своей основы, но именно в этом отрыве и через этот отрыв эта основа воспроизводится. Вот эта некапиталистическая капиталистичность, этот отрыв, который начинает определять и воспроизводить свою основу, нуждается в данный момент в особо тщательном исследовании. Это и есть то, что мы называем виртуализацией социально-экономических процессов в широком понимании. Она основана всегда на использовании передовых, не капиталистических уже по сути, технологий по-капиталистически. Это – перезревшие капиталистические отношения, осуществляющиеся в некоторых важнейших моментах.

Мы здесь лишь в общих чертах укажем на них. Некоторые из особенностей виртуализации социально-экономической жизни достаточно хорошо исследованы теоретиками начала XX века. Однако сами эти особенности в то время были еще недостаточно развиты. Другие же вообще еще не получили тогда своего развития. Однако на протяжении XX века они развивались и были так или иначе осмыслены.

1. Первый момент заключается в появлении финансового капитала и отрыве финансов от непосредственного производства товаров. Финансы начинают играть относительно самостоятельную и во многом определяющую роль с помощью различных механизмов перераспределения произведенной стоимости – через инвестирование в капитал. О новой роли банков при империализме и о появлении финансовой олигархии как важнейшей черте современной стадии развития капитализма (империализма) писали много, важнейшие выводы для научного коммунизма из этого сделал Ленин [11].

Дальнейшее развитие финансовой системы привело к привязке мировой экономики к одной мировой валюте, отмене золотого стандарта в обеспечении этой валюты, в конечном итоге, созданию современной системы финансов со своими институтами, в которой существуют современные инвестиционные и платежные системы. Эта система сейчас трансформируется с выходом на мировую арену новых крупных капиталистических государств. Как момент нового перекраивания мира осуществляется попытка выведения части мировой экономики из-под доллара, а также создаются новые финансовые институты. Но это не меняет сущности финансовой системы.

В свое время словосочетание “виртуальный капитал” использовалось еще Марксом. Рассматривая кругооборот производительного капитала, а именно накопление и воспроизводство в расширенном масштабе, Маркс пишет следующее: “Так как пропорции, в которых может расширяться процесс производства, определяются не по произволу, а предписываются техникой, то реализованная прибавочная стоимость, хотя бы она и предназначалась для капитализации, нередко лишь посредством повторения нескольких кругооборотов достигает такого размера (следовательно, должна быть накоплена до такого размера), при котором она действительно может функционировать как дополнительный капитал или войти в кругооборот капитальной стоимости, совершающей свой процесс. Следовательно, прибавочная стоимость затвердевает в сокровище и составляет в этой форме скрытый денежный капитал. Скрытый (latent), – потому что он не может действовать как капитал, пока остается в денежной форме. Следовательно, образование сокровища является здесь моментом, входящим в процесс капиталистического накопления, сопровождающим его, но в то же время и существенно отличным от него. Отличным, – потому что образование скрытого денежного капитала не расширяет самого процесса воспроизводства. Наоборот, скрытый денежный капитал образуется здесь потому, что капиталистический производитель не в состоянии непосредственно расширить размеры своего производства” [9].

Ф. Энгельс делает к этому следующее примечание. “Выражение «latent», «скрытый», заимствовано из представления физики о скрытой теплоте, почти устраненного теперь теорией превращения энергии. Поэтому в третьем отделе (позднейшая редакция) Маркс заменяет его выражением, заимствованным из представления о потенциальной энергии: «потенциальный», или, по аналогии с виртуальными скоростями Д’Аламбера, «виртуальный капитал» [9].

Маркс связывает виртуальный капитал с необходимостью для расширения производства иметь капитал именно в денежной форме, да еще и определенного размера, чтобы он мог функционировать как капитал. И, хотя это словоупотребление еще не было разработанным понятием, а как отмечает Энгельс, аналогией, тем не менее, Марксом было указано то “место” в движении производительного капитала, которое обуславливает появление фиктивного капитала и далее – финансового капитала. Маркс выделил пункт, из которого в дальнейшем исходит финансовая виртуализация. Необходимость капитала в денежной форме и способ образования этого денежного капитала создают дальнейшую возможность формирования и развития финансового капитала.

Финансовая виртуализация началась исторически первой и исходила она именно из указанного пункта. Из теоретических работ, где осмысливается этот процесс, представляет интерес работа Рудольфа Гильфердинга [10]. Наиболее ценной является работа В.И. Ленина, который, среди прочего, критиковал Гильфердинга за неполное, а потому и не вполне (это «не вполне» дорого стоило) верное понимание финансового капитала. На основе исследования развития системы финансового капитала и империализма вообще Ленин выводит понимание эпохи империализма как кануна социалистических революций. Однако Ленин совсем не пользуется термином виртуальный, виртуализированный, виртуализация.

Работы о виртуальном капитале стали появляться значительно позже. Исследователи так же, как и Маркс, пользовались терминами виртуальный и виртуализированный, опять же, по аналогии. Эти термины перекочевали в современные социальные науки, в том числе и экономическую из области компьютерных технологий, а не непосредственно из “Капитала” (о том, как это происходило, речь пойдет ниже). Однако, современные авторы связывают, а иногда и отождествляют виртуальный капитал именно с финансовым капиталом вообще, или с его особой исторической современной формой, капиталом, функционирующим и развивающимся на базе современных компьютерных технологий. Например, российские исследователи А.В. Бузгалин и А.И. Колганов в статье “Деньги XXI века: виртуальный фиктивный финансовый капитал” [12] пишут следующее:

“…информационные технологии и электронные деньги создают адекватную технологическую форму для сращивания денег «в узком смысле слова» и фиктивного капитала в мировом масштабе, рождая виртуальный фиктивный капитал <.. > ”.

“Тем самым деньги становятся виртуальными и по своей технологической природе, и по социальной форме.

В первом случае – это продукт развития информационных технологий, создающих вид виртуальной реальности, заменяющей золото (металл), и возможность неограниченного перемещения и преобразования форм в информационных сетях и финансовых системах.

Во втором случае деньги виртуальны как продукт тотального корпоративно-сетевого рынка (последний находит в виртуальных деньгах адекватную меру ценности товаров – тоже все более виртуальных – и средство своего функционирования) и виртуального финансового капитала, «живущего» в информационных сетях”.

“Соединение названного носителя и социальной формы превращает виртуальные деньги в особую (финансовую) суперсеть, «паутину паутин» (у которой, естественно, есть и свои «пауки»). Так виртуальный капитал как «суперсеть» (сеть – «всеобщий эквивалент») обретает особую роль – всеобщего полустихийного регулятора «сетевого рынка», ибо он играет роль универсального «оценщика» (NB! он же выполняет функцию меры стоимости) компаний-сетей и, опосредовано, всех товаров, плюс универсального средства (механизма, посредника, властителя) трансакций”.

Мы видим, что виртуализированный капитал понимается как фиктивный финансовый капитал, функционирующий на базе современных технологий (что специально подчеркивают авторы). Он рассматривается как особая современная историческая форма функционирования финансового капитала, отличающая его от “обычного” финансового капитала, как результат развития последнего. Тот же подход авторы развивают и в книге “Глобальный капитал. В 2-х тт. Т. 2. Теория. Глобальная гегемония капитала и ее пределы («Капитал» re-loaded)” [13]. В этом отношении А.В. Бузгалин и А.И. Колганов представляют собой определенное течение в рассмотрении виртуального капитала современными экономистами. Такое узкое и неверное представление о виртуальном капитале, с одной стороны, с уклоном в финансы, с другой – в “технологическую” сторону, на наш взгляд, связано как с невладением категорией идеального (непониманием идеальности денег), так и с отсутствием какого-либо понятия социальной виртуализации, вместо которого используются растиражированные маркетологами бытовые представления. Ряд современных экономистов вообще просто отождествляют виртуальный капитал с финансовым без каких-либо оговорок. В современной специализированной литературе не так уж редко можно встретить, когда пишут “виртуальный”, а в скобках уточняют – “финансовый” капитал. Виртуализация современной экономики в основном выделяется и осмысливается в форме финансов. Что же касается сферы производства, здесь виртуализация рассматривается чаще всего в прямом “компьютерном” или чуть шире – “коммуникационном” смысле и в основном связана с созданным маркетологами бытовым представлением о виртуальной реальности и ее непосредственным производством.

Однако, вернемся к нашему исследованию.

2. На стадии империализма производство товаров не просто дополняется нетоварным производством, но и начинает зависеть от непосредственного производства человека как потребителя товаров. Развивается непосредственное формирование потребностей, поскольку товары должны продаваться. Далее система производства и продажи отдельных товаров превращается в систему производства образа жизни. Таким образом, индивиды и их поведение вписываются в стандарты потребления. Развиваются целые отрасли по формированию потребностей, то есть по непосредственному производству человека, но только в целях самовозрастания стоимости. “Чистый” капитализм – это вещное производство, где живые люди – побочный продукт производства вещей. А тут уже напрямую производят человека, пусть даже и под вещи. Можно выделить основные этапы становления этой некапиталистической капиталистичности (производственной виртуализации): 1) реклама вещей, 2) переход к формированию образа жизни, 3) производство форм коллективности, через которые этот образ жизни становился культурным стандартом. Происходит трансформация системы производства и продажи отдельных товаров в систему производства образа жизни, где индивид в потреблении уже даже не выступает субъектом. «Семья Джонсов» становится идеалом и торговой маркой. Этот симулякр вписывает в стандарт потребления поведение индивида. Таким образом, не индивид движется и потребляет, а его движет, потребляет культурное поле потребления. Происходит отрыв производства человека от производства вещей, который в свою очередь начинает играть роль момента, определяющего производство вещей. В гуманитарных науках эти реальные тенденции давали основания для появления идей сначала «общества потребления», а потом «общества переживания» и о переходе от одного к другому. Эта тенденция наиболее чувствительна и воплощается в жизнь в странах, которые в мировой системе являются главными потребителями.

3. Третья тенденция, противоположная второй, развивающаяся на тех же, что и вторая, основаниях, заключается не в производстве, а в уничтожении как производителя, так и потребителя, а вместе с тем технологий, инфраструктуры и уже произведенных товаров как необходимом моменте существования современной мировой экономической системы. Речь идет о войне, которая не только является инструментом передела мира между монополиями, но и условием их существования, поскольку создает простор для нового капитала. Капитал, таким образом, создает себе сферы приложения там, где простора для этого приложения уже не было. Сама по себе война – прибыльный бизнес. Речь идет как о военных заказах корпорациям, так и о частных военных компаниях. Но дело не только в этом и не только в переделе мира, который осуществляется военными средствами, но и в том, что война как причина масштабных разрушений и уничтожения как производительных сил, так и людей, отбрасывая общество назад, открывает возможность для начала нового глобального цикла капиталистического производства. Послевоенная разруха является простором для восстановления, в процессе которого капитал функционирует как капитал.

4. Стоит выделить в отдельный пункт уже упомянутое выше производство действенных реальных форм ложной коллективности и коллективной деятельности. Эти формы коллективности относятся к трем вышеперечисленным моментам. Мы их выделяем потому, что они нуждаются в специальном рассмотрении. От понимания логики их производства и воспроизводства зависит понимание возможности построения реальной коллективности в современных виртуализированных общественных процессах.

Все эти моменты важно понять как единый процесс, осуществляющийся в общей логике современного капитализма и капитала как самовозрастающей стоимости. Поскольку изменять предмет мы можем только по его собственной логике, наша задача – трансформировать капитализм и тем самым перейти на более высокую ступень. В связи с этим нужно, во-первых, понять все вышеперечисленные моменты виртуализации, а также ее связь как с капиталом как сущностным и существенным общественным отношением, так и с другими разновидностями некапиталистической капиталистичности. Во-вторых, нужно установить, могут ли быть моменты виртуализации точками разрыва, позволяющими изменить характер использования технологий и тем самым двигаться дальше в направлении уничтожения вещных отношений и вещного характера труда, к коммунизму? Если могут, то какие и как? Для того чтобы стало возможным девиртуализирование, нужно раскрыть специфику и логику виртуализации социально-экономических процессов, а без этого современный капитализм не будет понят в достаточной мере и, значит, не будет преодолен.

1. Ильенков, Э. В. Письма Ю. А. Жданову / Э. В. Ильенков // Э. В. Ильенков: личность и творчество. – Москва: Языки русской культуры, 1999. – С. 258–261.

2. Ленин, В. И. Развитие капитализма в России / В. И. Ленин // Ленин В. И. Собрание сочинений в 55 томах. Том 3. – Москва: Издательство политической литературы, 1971. – 792 с.

3. Люксембург, Р. Накопление капитала: [перевод с нем.] /Р. Люксембург. – URL: http://www.leftinmsu.narod.ru/polit_files/ books/nakoplenie.html (дата обращения: 12.12.2021).

4. Сталин, И. В. Экономические проблемы социализма в СССР / И. В. Сталин. – Москва: Издательство политической литературы, 1952. – 96 с.

5. Троцкий, Л. Д. Преданная революция: Что такое СССР и куда он идет? / Л. Д. Троцкий. – URL: http://www.marxists.org/ russkij/trotsky/193б/betrayed/ (дата обращения: 12.12.2021).

6. Гевара, Э. Ч. Статьи, выступления, письма / Э. Че Гевара; пер. с исп. Е. Вороновой и др. – Москва: Культурная Революция, 2006. – 560 с.

7. Ленин, В. И. Письмо к съезду / В. И. Ленин // Ленин В. И. Полное собрание сочинений, издание пятое. Т. 45. – Москва: Издательство политической литературы, 1978. – С. 343–348.

8. Маркс, К. Капитал: перевод с нем. / К. Маркс. – Т. 1. Глава 8. – URL: https://www.esperanto.mv.ru/Marksismo/ Kapitall/kapitall-08.html#c8 (дата обращения: 12.12.2021).

9. Маркс, К. Капитал [перевод с нем.] / К. Маркс. – Т. 2. Глава 2. – URL: https://www.esperanto.mv.ru/Marksismo/ Kapital2/kapital2-02.html#c2.2 (дата обращения: 12.12.2021).

10. Гильфердинг, Р. Финансовый капитал: исследование новейшей фазы в развитии капитализма: перевод с нем. / Р. Гильфердинг. – URL: https://drive.google.eom/file/d/l-voRfNyyPhfEzehWEca54yZD 1Y JMzXs A/view (дата обращения: 12.12.2021).

11. Ленин, В. И. Империализм как высшая стадия капитализма / В. И. Ленин И ПСС. – 5 издание. Том 27 – С. 299–426.

12. Бузгалин, А. В. Деньги XXI века: виртуальный фиктивный финансовый капитал / А. В. Бузгалин, А. И. Колганов. – URL: https://www.alternativy.ru/ru/content/dengi-xxi-veka-virtualnyy-fiktivnyy-finansovyy-kapital-О (дата обращения: 12.12.2021).

13. Бузгалин, А. В. Глобальный капитал. В 2 т. Т. 2. Теория. Глобальная гегемония капитала и ее пределы («Капитал» reloaded) / А. В. Бузгалин, А. И. Колганов. – Издание 3-е, испр. и сущ. доп. – М.: ЛЕНАНД, 2015. – 904 с.

14. Ленин, В. И. Государство и революция: Учение марксизма о государстве и задачи пролетариата в революции / В. И. Ленин // Ленин В. И. Полное собрание сочинений. – 5-е изд. – Т. 33. – Москва: Издательство политической литературы, 1974. – С. 1–120.

Виртуализация: термин и категория

Способ использования терминов «виртуальный», «виртуализированный», «виртуализация» в предлагаемом вниманию читателя тексте, очевидно, отличается от привычного словоупотребления. Это, конечно, касается не только этих слов. Но часть терминов, появившихся в первом варианте книги и в статьях, из которых этот вариант состоит, уже вошли в обиход настолько, что не предполагают ни ссылок, ни объяснений. Однако, выбор термина “виртуализация” и использования его для обозначения интересующего нас процесса вызывает вопросы. Поэтому недостаточно констатировать, что более удобного и подходящего слова просто не нашлось. Нужно еще и объяснить выбор.

Слово – это “живой”, функционирующий инструмент общения людей. Оно живет только в процессе его употребления, когда в нем и через него выражается общественно значимое представление, необходимое для деятельности человека. При помощи языка человек выражает способ деятельности с тем, что обозначается словами, или какую-то отдельную сторону этого способа (последнее характерно для однозначно определенных терминов, равных самим себе в процессе работы с ними). Тогда слово является, собственно, словом, связанным со своим значением, а не просто чисто материальным процессом колебания звуков, или сплетением начертаний, является непосредственным бытием идеального для нас. Речь идет о деятельности материальных существ в материальном мире, совместно производящих свою жизнь, – об общественном производстве. Оно и порождает, и имеет свой собственный идеальный план, выражающийся с помощью слов и языка как такового, понятого максимально широко, и не только при помощи его. Деятельность человека в материальном мире вызывает к жизни язык и даже выделяет внутри себя особую работу со словами. Однако, оторванные от своей основы, такие манипуляции, не будут идеальной деятельностью, то есть деятельностью с идеальным образом предмета.

При всей очевидности этого положения, связывание смысла со словом вне той общественной реальности, той культуры, где оно функционирует и наполняется смыслом, к сожалению, встречается еще в гуманитарных науках. В качестве такого рода казуса можно рассматривать то, как некоторые интерпретаторы терминов «виртуальный» и «виртуализация» ищут в античности истоки современного понятия виртуализации. Их взоры устремлены на корни «virtus» и «virt», характерные для слов, которые означали «возможный», «потенциальный» и даже «сила», «доблесть», «добродетель». В том же духе происходит обращение к более поздним трактатам, где встречается прилагательное «виртуальный». В частности, происходит отсылка к работе Фомы Аквинского, который употребил этот термин как синоним «потенциального»: «Ввиду этого следует признать, что в человеке не присутствует никакой иной субстанциональной формы, помимо одной только субстанциональной души, и что последняя, коль скоро она виртуально содержит в себе душу чувственную и душу вегетативную, равным образом содержит в себе формы низшего порядка и исполняет самостоятельно и одна все те функции, которые в иных вещах исполняются менее совершенными формами» [1]. Встречаются также указания на то, что в аналогичном значении данный термин использовался в работах Дунса Скота и Николая Кузанского.

Продемонстрированное выше обращение к истории слов может представлять лингвистический интерес, но не представляет никакого интереса для нашего исследования. Отсылки к теоретическим поискам Аквинского, Скота и Кузанского, когда речь идет о современной виртуализации, то есть к тому словоупотреблению, которое существовало тогда, когда не было не только современной виртуализации, но и предпосылок для нее, представляется нам нелепицей. История развития языка показывает нам, что слова постоянно меняют свое значение. Для новых явлений употребляются старые, оказавшиеся «под рукой», пригодные по ряду смысловых ассоциаций и внутренней форме слова. Первоначальное значение утрачивается, старый смысл заменяется новым. Л. С. Выготский в книге «Психология искусства» [2] указывает на то, что слово «мышь» когда-то означало «вор», и только со временем эти звуки стали обозначением мыши. Однако биолога, который изучение мыши начал бы с исследования происхождения названия этого животного, и уж тем более с апеллирования к его первоначальному смыслу, справедливо сочли бы сумасшедшим.

Современное употребление термина “виртуализация” пришло в социальные науки вовсе не из философии, а из технической сферы. Именно в технической сфере прочно закрепился этот термин и было сформировано современное понятие виртуального и виртуализации, которое имеет место там, где процесс воспроизводится на качественно новой основе, продолжается в этом воспроизведении и оказывает обратное влияние на свою основу. Как связаны техническое понятие виртуализации и понятие виртуализации социально-экономических процессов, на разработку которого и направлена наша работа, показал Миколай Загорский в рецензии на первую книгу о виртуализации [3]. Здесь же хотелось бы обратить внимание на то, что эти понятия, скорее, фиксируют схожие тенденции в развитии техники и в социальных процессах.

Хотелось бы только дополнить эти соображения некоторыми замечаниями. Это касается использования термина “виртуальная реальность”. В 1970-х годах в Массачусетском технологическом университете это словосочетание было введено в обиход для обозначения сконструированных при помощи компьютера трехмерных искусственных моделей реальности, создающих эффект присутствия в них. Этот эффект первоначально использовался в целях обучения в военной области в качестве тренажера для пилотов и т. и. Позднее эффект стал неотъемлемой частью развлекательных технологий: компьютерные игры, виртуальные экскурсии и т. д. Термин широко распространился благодаря маркетинговому ходу Жарона Ланье. Он использовал словосочетание “виртуальная реальность” как название нового класса продуктов, создаваемых при помощи компьютерных технологий. В таком значении это словосочетание стало частью массовой культуры. Соответственно, «виртуальность» и «виртуализация» в ряде случаев также стали восприниматься как производные от него – как на бытовом уровне, так и в социальных науках.

В самом узком смысле виртуализацию и виртуальность связывают исключительно с компьютерными технологиями и произведенными при помощи технологий эффектами. Далее шло расширение значения термина. Слова «виртуализация» и «виртуальная реальность» связывались не только с “компьютерной” реальностью, а с массовыми коммуникациями и масс-медиа в целом. Виртуализацию как особенность постмодерного общества, характеризующегося массовыми коммуникациями, рассматривали А. Бюль, М. Паэтау, М. Вэнстейм, А. Крокер.

Однако ряду авторов в социальных науках масс-медийная и «компьютерная» трактовка виртуальности и виртуальной реальности показалась слишком узкой и недостаточной. Они расширяют понятие виртуальности таким образом, что под него подпадает любая знаковая и символическая реальность, включая язык, а также любой идеальный образ и “система” образов – все, что относится к идеальному. Опираясь на такого рода понимание, например, А. Я. Флиер утверждает следующее: «Виртуальная реальность ведет свой генезис отнюдь не от компьютера и даже не от схоластической философии, а из самих глубин первобытности от начала символической деятельности человека, с создания системы симулякров, лишь условно и конвенционально обозначающих предметы и события слов, рисунков, лепных и резных изображений» [4]. В этом утверждении Флиер очень четко выразил суть одного из направлений в современном употреблении интересующей нас терминологии.

Такое широкое употребление терминов «виртуальное» и «виртуализация» обессмысливает их, сводя к уже созданным и разработанным в культуре вообще и в философии в частности, понятиям «идеальное» и «символическое». Это не проясняет специфику собственно виртуального и виртуализированного в современном обществе по отношению к идеальному как таковому, характерному для любого общества, а скорее, создает излишнюю тавтологичность. Слово здесь не служит для прояснения сути дела, а скорее затемняет ее.

Этого как раз мы и пытались избежать. Как подчеркнул в упомянутой выше рецензии Миколай Загорский: “Отношение ideele к виртуализации сложнее. Везде мы имеем дело с отрывом продукта деятельности от своей основы. Виртуализация явно подчеркивает не только противоположение продукта условиям своего возникновения (в этом нет ничего специфически капиталистического), но именно то, что продукт «желает» породить как свою основу то, что не предполагает его воспроизведения («передовые формы производства отсталости»). Именно эта логическая проблематика, которую Марина Бурик умещает в категории общественной виртуализации, никогда не была связана с категорией ideele. В то же время очевидно, что виртуализация как категория снимает ideele, а потому и может с последней путаться” [3].

Другое значимое направление в расширении употребления терминов “виртуальная реальность”, “виртуальный” и “виртуализированный” описывает А. Иванов. В своей брошюре «Виртуализация общества» он констатирует следующее: «Но не менее впечатляет тенденция расширительного, метафорического использования понятия “виртуальная реальность”. С его помощью в настоящее время обозначаются многие новые экономические, политические, культурные феномены, не связанные непосредственно с компьютеризацией, но обнаруживающие сходство логики человеческой деятельности с логикой виртуальной реальности. Сущностный принцип этой логики – замещение реальных вещей и поступков образами – симуляциями. Такого рода замещение можно наблюдать практически во всех сферах жизни современного человека, и это дает основание для целостного описания социокультурных изменений рубежа XX–XXI вв. как процесса/процессов виртуализации общества» [5]. К представителям этой традиции, на наш взгляд, относится и сам Иванов. В этом смысле акцентируется не знаковый, а симуляционный момент в оттенках значений. В таком контексте термин «виртуальная реальность» становится синонимом симулированной реальности. Это происходит вне зависимости от того, обозначается ли знаково-симулированная реальность, или как знаково, так и посредством других процессов. Это употребление тесно связано с концепцией симуляции Ж. Бодрияра. Симуляция, по Бодрияру, символична и возможна через символы, однако сама она – не символическая реальность, хоть и осуществляется через символы. В этом понимании симуляция предполагает разрыв символов и символизируемого содержания, и именно благодаря этому разрыву становится важнейшим моментом воспроизводства как содержания, так и символов как некоторой реальности вне содержания.

В такой трактовке терминов точно так же, как и в употреблении понятия «виртуального» в «компьютерном» и масс-медийном значении, а также в значении, отождествляющем виртуальное с идеальным и с символическим, сохраняется общий момент оторванности и дистанцированности виртуального от того, что составляет его основу. Этот оттенок значения наиболее ценен для нас. Благодаря ему слова “виртуальный” и “виртуализированный”, “виртуализация” и стали наиболее подходящими и были выбраны. Основываясь на общем моменте, характерном для всего спектра значений, мы посчитали возможным дальнейшее смещение акцентов именно на этот отрыв. Он более рельефно подчеркнут в техническом понятии виртуализации как абстракции средств воспроизведения некоторого процесса, при помощи которого процесс воспроизводится на качественно иной основе. Само смещение акцентов в науках об обществе позволяет передать необходимый нам смысл и делает возможным употребление термина «виртуализация» для обозначения предмета нашего исследования.

Следует отметить, что в том значении, в котором употребляется слово «виртуализация» в настоящей работе, оно не встречается у других авторов. Настоящая работа с разработками других авторов, употребляющих термин “виртуализация”, может не пересекаться вообще. При этом различные моменты того, что обозначается здесь этим словом, исследовались авторами, которые не пользовались им. Процесс общественной виртуализации начался тогда, когда технической виртуализации и соответствующего ей технического термина еще не было.

Для того чтобы избежать дальнейшей путаницы и превратных трактовок, мы считаем нужным еще раз обозначить здесь, что мы имеем в виду под «виртуализацией». Итак, виртуализация как социо-исторический процесс заключается в том, что капитал как общественное отношение в своем становлении ведет к выходу производства за пределы товарности, и этот выход остается в ее рамках, являясь условием того, чтобы товарное производство и воспроизводство капитала вообще было возможным. Общественные отношения в этой системе производства отрываются от своей капиталистической основы, но именно в этом отрыве и через этот отрыв эта основа воспроизводится. Этот процесс и является предметом нашего исследования.

1. Аквинский, Ф. Сумма Теологии / Ф. Аквинский. – URL: https:// azbyka.ru/otechnik/konfessii/summa-teologii-tom-1/ (дата обращения: 12.12.2021).

2. Выготский, Л. С. Психология искусства / Л. С. Выготский. – Ростов-на-Дону: Феникс, 1998. – 480 с. – URL: https://www. marxists.org/russkij7vygotsky/art/psichologia-iskusstva.pdf (дата обращения: 12.12.2021).

3. Загорский, М. Заметки по книге Марины Бурик «Человек и экономика в виртуализированном мире» / М. Загорский. – URL: http://spinoza.in/theory/zametki-po-knige-mariny-burik-chelovek-i-e-konomika-v-virtualizovannom-mire-chast-pervaya.html (дата обращения: 12.12.2021).

4. Флиер, А. Я. Культура как виртуальная реальность / А. Я. Флиер. – URL: http://ifapcom.ru/files/Monitoring/flier_cult_ virt_reality.pdf (дата обращения: 12.12.2021).

5. Иванов, А. Виртуализация общества / А. Иванов. – СПб.:

Петербургское Востоковедение, 2000. – 96 с. ISBN 5-85803-154-4. – URL: https://thelib.ru/books/ivanov_andrey/

virtualizaciya_obschestva-read.html (дата обращения: 12.21.2021).

Гегелевская логика на службе у практического материализма

Разрабатывая учение о сущности [1], Гегель идет от видимости к основанию и тут же совершает обратное движение – от основания к миру явлений и далее к действительности. “Сущность как снятое бытие первоначально обнаруживает себя как видимость в самой себе, и определения этой видимости суть тождество, различие и основание. Последние есть единство тождества и различия, и как таковое оно есть вместе с тем различение себя от самого себя. Но отличение от основания столь же мало есть голое различие, сколь мало основание само есть абстрактное тождество. Основание есть снятие самого себя, и то, к чему оно снимает себя, результат его отрицания есть существование” [1]. Мысль движется через тождество и различие, доходящее до противоположности и до противоречия как живой жизни развития. Единый процесс осуществления и разрешения противоречия в основании понимается как порождающий все существующее. И то, что первоначально было видимостью, теперь выступает как положенные моменты движения отличающей себя от самой себя единой сущности – как явления, мир явлений. Таким образом вскрывается единство голой фактичности, и перед нами предстают не просто факты, а факты в логике их порождения.

Непосредственное единство сущности и существования понимается как действительность. Существующее в то же время действительно там и тогда, где и когда оно – существенный и не отживший момент движения сущности, – “острие”, “пик” ее развития, или, другими словами, – актуально-революционный момент. Далее в марксизме строится понимание действительной практики как изменения способа преобразования объективной реальности. Ставится вопрос отношения (связи) действительного, то есть актуально революционного момента движения с миром существующего, но недействительного. Создается методологическая оптика, позволяющая отличать действительную практику от псевдопрактики.

Первая часть изложенного Гегелем повторяющегося движения мысли (от видимости к основанию) изображает проникновение мысли в сущность. Вторая (от основания к действительности) – это реконструкция мыслью независимого от конструирующей мысли движения самой сущности, изображение движения к понятию предмета – пониманию предмета в его конкретности.

Таким образом, элементарное требование, выдвигаемое Гегелем к мысли, обязывает исследователя не просто анализировать, не просто сравнивать факты с фактами и делать выводы из этого сравнения, не просто классифицировать факты и искать связи между ними, какими бы разнообразными они ни были. Логическое требование обязывает вскрывать поверхностность эмпирии как видимости, искать единое основание всей пестроты относящихся к интересующему предмету явлений, в которых и через которые движется предмет. Факты не рассматриваются как отдельные, пусть даже связанные между собой и влияющие друг на друга (даже как конечная причина и следствие), так как вообще не являются чем-то самостоятельным. Исследовать их нужно как моменты движения тотальности, вскрывая закон предмета.

Предмет, таким образом, предстает не только со стороны своей “расчлененности” на отдельные факты и связи между ними, как при анализе, а, главным образом, как движущееся целое, через синтез всех существенных определений. Это тоже предполагает сравнение, сопоставление фактов с фактами. Однако здесь подразумеваются определенные условия их отбора и работы с ними. Факты, подлежащие изучению, должны быть узловыми точками развития предмета – различными ступенями этого развития. Должна быть исследована существенная связь между этими ступенями – последовательность и порядок, в которых они осуществляются.

В послесловии ко второму изданию “Капитала” Маркс специально привел большой кусок статьи из русского “Вестника Европы” с удачным описанием того, как материалистически проводить это требование в процессе исследования. Гегелевская же демонстрация такого подхода к познанию в чистой логической форме, пусть даже с позиций идеализма, уже сама по себе – основательная критика любого эмпиризма (даже если опустить прямые критические замечания, часто встречающиеся в “Логике” [2] Гегеля).

Неудивительно, что современный эмпиризм, там, где он выступает как философия (мышление о мышлении), вообще предлагает выбросить за борт категорию сущности и все, что с нею связано, как ненаучное. Это наблюдается даже у представителей некоторых направлений, относящих себя к марксизму. Самоотнесение таких школ к марксизму связано с общим критическим пафосом по отношению к капитализму. При этом отказ от гегелевских категорий подается как позиция материализма вообще. “Капитал” [3] – произведение прикладной логики, в котором с учетом требований, выдвигаемых гегелевской общей логикой, была переработана вся политическая экономия и исследован капитализм в его существенных определениях, представлен этим гносеологическим направлением как “тоже наука”, то есть как современный позитивизм (пост, нео- и т. д., даже так не называющийся).

Здесь не место критиковать позитивистов от марксизма и их концепцию “Маркс минус Гегель”. Это было блестяще сделано до нас лучшими представителями русской гегелевской традиции, в частности, Лениным. Важно только, что такие попытки подделать марксизм под нынешнее общее состояние науки как формы общественного сознания обусловлены той ролью, которая отведена науке в совокупности современных общественных отношений. Другими словами, отказ от категории сущности определяется состоянием и способом производства действительной сущности человека.

Современное понятие сущности человека является продолжением гегелевской традиции, точнее, материалистической критики Гегеля, сохраняющей все завоевания гегелевской диалектики в области мышления.

“Фейербах сводит религиозную сущность к человеческой сущности. Но сущность человека не есть абстракт, присущий отдельному индивиду. В своей действительности она есть совокупность всех общественных отношений” [4]. В этом тезисе, по сути, заложено направление действительного (актуально революционного) развития гегелевской традиции и продуктивной критики Гегеля в области методологии: в “свернутом” виде содержится материалистический метод восхождения от абстрактного к конкретному

По этому пути далее идет формирование понятия. “Конкретное потому конкретно, что оно есть синтез многих определений, следовательно, единство многообразного. В мышлении оно поэтому выступает как процесс синтеза, как результат, а не как исходный пункт, хотя оно представляет собой действительный исходный пункт и, вследствие этого, также исходный пункт созерцания и представления. На первом пути полное представление испаряется до степени абстрактного определения, на втором пути абстрактные определения ведут к воспроизведению конкретного посредством мышления (речь идет о движении политэкономии как науки в понимании своего предмета от населения страны к все более абстрактным определениям (первый путь) и далее от абстракций к синтезу многих определений – М.Б.}. Гегель поэтому впал в иллюзию, понимая реальное как результат себя в себе синтезирующего, в себя углубляющегося и из самого себя развивающегося мышления, между тем как метод восхождения от абстрактного к конкретному есть лишь способ, при помощи которого мышление усваивает себе конкретное, воспроизводит его как духовно конкретное. Однако это ни в коем случае не есть процесс возникновения самого конкретного” [5].

Диалектико-материалистическое понимание сущности человека как совокупности всех общественных отношений и человеческого труда, в процессе которого производятся все общественные отношения как основания, входит в логический “прожиточный минимум” современного марксиста. Без него утрачивается материалистическое понимание истории. Это ведет к “кашеобразности” эмпирии, а освоение человеком производства своей действительности, в связи с которым только и могут разрабатываться исторически-продуктивные идеи, вообще остается “вне фокуса”.

Нас же интересует понятие движущегося предмета в его целостности, да и, к тому же, со стороны его имманентной границы. Задача, которая стоит перед нами, заключается в дальнейшей разработке рационально-адекватного понимания современного способа производства, осмыслении, необходимом для преобразования этого способа. Мы надеемся внести хоть немного больше ясности в дело понимания современных условий классовой борьбы. Соответственно, методологически мы должны опираться на всю предшествующую традицию теоретического мышления и особо аккуратно использовать гегелевскую оптику, позволяющую понять все явления как момент движения сущности, разворачивающейся в своей тотальности именно так, как ее взял на вооружение Маркс.

1. Гегель, Г. В. Ф. Энциклопедия философских наук. Том 1. Наука Логики / Г. В. Ф. Гегель. – Москва: Мысль, 1974. – 452 с.

2. Гегель, Г. В. Ф. Учение о сущности. Наука Логики / Г. В. Ф. Гегель. – Типография М. М. Стасюлевича, 1916. – 242 с.

3. Маркс, К. Капитал. Критика политической экономии / К. Маркс // Маркс К. Соч. / К. Маркс, Ф. Энгельс. – 2-е изд. – Т. 23. – М.: Издательство политической литературы, 1960. – 906 с.

4. Маркс, К. Тезисы о Фейербахе / К. Маркс // Маркс К. Соч. в 50 т. / К. Маркс, Ф. Энгельс. – 2 издание. – Т. 3. – Москва: Издательство политической литературы, 1955. – С. 1–4.

5. Маркс, К. Экономические рукописи 1857–1859 годов / К. Маркс // Маркс К. Соч. в 50 т. / К. Маркс, Ф. Энгельс. – 2 издание. – Т. 46. Ч. 1. – Москва: Издательство политической литературы, 1968. – 564 с.

Раздел 1

Виртуализация и движение капитала