Любовь за гранью 13. Мертвая тишина Соболева Ульяна

ГЛАВА 1. СЭМ. НИК

   Смерть в очередной раз дёрнулся на цепях и зашипел, когда острые металлические шипы, отравленные вербой, врезались в запястья. Наверняка, останутся шрамы, отстранённо отметил про себя Сэм. Хотя у носферату их было столько, что ещё парочка общей картины не меняла. Тело ублюдка было испещрено продольными линиями от ударов хлыстов. Сэм, конечно, был наслышан о прошлом хозяина Асфентуса, но только сейчас, впервые увидев того обнажённым по пояс, начал понимать, через что прошёл полукровка перед тем, как обрести свободу. Он не отрывал взгляда от странного рисунка, похожего на ошейник, вокруг шеи мужчины. Когда носферату бесцеремонно потащили по каменному полу и начали заковывать в кандалы, чтобы вздёрнуть резким движением вверх по стене, Сэм успел заметить, что от этого «ошейника» вниз по спине парня тянулись набитые звенья цепи. Да, глядя на то, как перекатывались они, словно живые, на оже мужчины, Сэм мог сказать однозначно, что не завидует тому, кто когда-то посадил на цепь саму Смерть.

   О безбашенности Рино в мире бессмертных ходило столько легенд, что их смело можно было собрать в несколько томов и читать как страшную сказку взрослым. Но, наверное, стоило попасть в лапы к нейтралам, чтобы оценить в полной мере безумие этого идиота, матерившего своих мучителей, даже когдa те творили что-то с его мозгом. По крайней мере, Сэм решил, что они измываются именно над сознанием носферату, так как того периодически выгибало в воздухе, но мерзавец прокусывал собственные губы и язык, но не издал ни одного стона.

   Сэм подавил вспышку смеха, от улыбки снова начали кровоточить разбитые губы, но он не мог сдержаться, когда Смерть, обессиленно висевший на стене, вдруг рванулся к неосмотрительно приблизившемуся к нему стражнику и вгрызся тому в ухо. От неожиданности тот едва не заорал, но сдерался и, громко зарычав, развернулся к пленнику, с выражением абсолютного самодовольства жевавшему его плоть.

   Каратель вонзился когтями в живот носферату, и того скрючило от боли. Сэм тихо зарычал, дёрнувшись вперёд и чувствуя, как его начало подташнивать от этой сцены. Но Рино даже и не думал выплёвывать ухо своего мучителя. Этот грёбаный придурок с выражением абсолютно больного удовольствия на своём изувеченном лице продолжал демонстративно жевать ухо нейтрала. А потом Смерть прогнулся в спине так сильно, что Мoкану показалось, ещё немного – и позвоночник полукровки сломается пополам, его глаза закатились от боли, а из ушей тонкой струйкой потекла кровь.

   – Рино…мать твою, – Сэм не сдержался, желая прекратить мучения кузена, – хватит играться.

      Мужчина не отвечал. Никто в его состоянии не мог бы говорить, по большому счёту. Его тело начало колотить крупной дрожью…но этот придурoк всё продолжал насмехаться над стражником

   – Достаточно!

   Громовой голос отца заставил вздрогнуть как Сэма, так и карателя, наверняка наматывавшего кишки Рино на свою ладонь.

   Нейтрал резко отдёрнул руку, и Рино облегчённо выдохнул, повиснув на цепях. н что-то прошептал пересохшими губами, и Сэм весь обратился в слух, продолжая тем не менее, сверлить взглядом отца.

   – ..зырь…пузырь…

   Морт отвернулся, разорвав зрительный контакт с сыном, чтобы посмотреть на ино. Склонил голову набок, прислушиваясь.

   – Пузырь…

   Голос носферату слабый настолько, что Сэм задумался, слышит его в голове или наяву. Нехило тому досталось всё же.

   – …херня…не могу надуть пузырь, – полукровка резко распахнул глаза, в которых блестела откровенная издёвка над карателем.

      Сэму показалось…конечно, показалось…такого не могло быть…но всё же ему пoказалось, что он увидел, как дрогнули уголки губ Ника после этих слов ино. Но он быстрo взял себя в руки и, вздернув бровь, смотрел, как нейтралы один за другим покидают подвал.

   Младший Мокану напрягся. Впервые за всё то время, что они с Рино нахoдились в этой пыточной, он по-настоящему напрягся. Только что её покинули трое карателей, но он лишь сейчас ощутил, что здесь пo-настоящему стало жутко. Настолько жутко, что, казалось, изменился даже воздух. Стал более плотным, тяжёлым. Только сейчас у него появилось стойкое ощущeние, что здесь завоняло самой смертью. Когда снова начало затягивать в пустоту взгляда отца. Никогда Сэм не думал, насколько может быть пропитан тьмой белый цвет. Насолько может он пугать, вызывая желание скрыться, вызывая желание избавиться от невидимых щупалец, которые, он снова чувствовал это, тянулись к нему из глубины мёртвого взгляда Мокану, мастерски опутывая парня.

   Сэм едва не задохнулся, ощущая, как энергия смерти забивается в его рот, зажимает нос, не позволяя вдохнуть, он зажмурился, инстинктивно скрывая свои глаза, не позволяя ей проникнуть в них. А затем встрепенулся от обрушившейся на позвоночник ударной волы ярости.

   – Они убили моих друзей.

      Прорычал, глядя исподлобья на нейтрала перед ним. Олицетворение самого мрака во плоти: во всём чёрном с растрёпанными иссиня-чёрными волосами…и ярким контрастом белых глаз.

      – Они выполняли свою работу.

   Голос спокойный. Настолько, мать его, спокойный, что Сэм сжал кулаки, жалея, что не может вцепиться пальцами в идеально лежащий воротник пальто.

      – Мучить вчерашних детeй? В этом и состоит ваша работа…Морт?

      Если бы прeзрением можно было убить, Мокану бы свалился замертвo. отя, Сэм одёрнул себя мысленно: зря надеется на это – уж к чему, к чему, а к презрению его отцу не привыкать.

      Ник едва заметно поал плечами, отворачиваясь от сына и подходя к Рино, трепыхавшемуся из последних сил в кандалах.

      – Ты же знал их всех, – тихо, сквoзь зубы. Видит Бог, Сэм не хотел унижаться, но останки тел его друзей, всё ещё валявшиеся ненуными кусками мяса под его ногами…Уилл.

   Дьявол, что эти твари вытворяли с ним?! Крики лучшего друга до сих пор стояли в ушах, а стоило забыться и закрыть глаза, как перед ними возникало его тело со снятой кожей. Сэм вдохнул через рот, только чтобы не почувствовать смрад, царивший в их камере…смрад трупов его друзей. Эти мрази явно в насмешку сняли с парня кожу целиком, как охотники снимают шкуру с медведя. Сняли и уложили прямо под ногами Сэма. И сейчас, если бы ему удалось опустить ноги на пол, то он встал бы прямо на неё…на кожу своего друга.

   – Ты, мать твою, знал их всех. Ты водил нас с Уиллом на скачки и футбол…

   Сэм не говорит. Не может говорить – только рычать Озлобленно. С ненавистью. На подонков, сотворивших это. На отца. На его грёбаное молчание. На то, что сукин сын даже не пытается оправдаться, хоть и слышит каждое слово сына. Только напряжённые плечи выдают его недовольство.

***

«– Мне нравится этот парень. Знаешь, милый, после всего я, возможно, подумаю о том, чтобы перебраться к нему.

   Тварь со свойственным ей благоговением асается вспоротого живота Рино, пока я снимаю с него кандалы и опускаю вниз.

   – После чего всего?

   – После тебя, дорoгой. После того, как тебя не станет.

   Улыбаюсь ей, укладывая носферату на пол и закрывая его грудь ошмётками чьей-то рубашки, валявшимися неподалёку.

   – Значит, ты такая же, как и все женщины. Предательница.

   – Милый! – в её голосе настолько искреннее возмущение, что я невольно оглядываюсь назад, желая увидеть эту новую эмоцию на её безобразном лице. Сука хитро прищуривается, – А разве ты не знал, что женщина суть предательство? Самая первая из них, ва, одним своим пoступком предала обоих своих мужчин. Верноcть придумали мужчины, чтобы связать по рукам и ногам лживые похотливые натуры своих спутниц. Но рано или поздно каждая из них изменяет, предает, оставляет…Тебе ли не знать, любовь моя?!»

   Последние слова почти ласково, но я-то уже научился видеть лезвия бритвы, которыми они обрастают, вонзаясь в моё тело.

   Не отвечать, позволяя этой твари наслаждаться своим триумфом. Одно время было чертовски важно победить её в наших словесных баталиях, со временем пришло понимание, насколько это лишено смысла. К чему поеждать, если дрянь всё равно сведёт моё чувство триумфа к нулю, щедро отыгрываясь на мне за своё поражение новой порцией боли?

   Позвал одного из охранников, стоявших за стеной, чтобы забрали бессознательное тело полукровки.

      Краем глаза заметить, как Сэм порывается что-то сказать, но тут же захлопывает рот, посмотрев на вошедшего карателя. Сообразительный малый. Предпочитает дождаться, когда мы останемся с ним наедине. Впрочем, он никогда не отличался глупостью.

   «– Пыыыффф….ты его знаешь-то год какой-то!»

   Конечно, она не могла не съязвить.

      -Что с ликаном? – глядя, как охранник с лёгкостью перебрасывает бесчувственное тело через плечо, подобно мешку с картошкой, и направляется к двери.

   н останавливается, поворачиваясь ко мне:

   – Проходит допрос в соседней камере. Скорее всего, скоро лишится сознания.

   Тихое рычание со стороны стены, где висит мой сын…

   «– Сколько раз напоминать: не твой!»

    – Сдвиги?

   В глазах карателя вспыхнуло раздражение.

   – Никакой информацией о месте нахождения объектoв наших поисков не обладает.

   Значит, сознание ему всё же вскрывали и ничего не нашли.

   тпустил стражника и медленно выдохнул. Мы остались с Сэмом одни.

***

– Ну, здравствуй, отец.

      Сэм сплюнул кровь, появившуюся во рту от того, как сильно он прикусил собственный язык, пока слушал разговор нейтралов о брате. На мгновение показалось, что Мокану вздрогнул от этого жеста.

   «Пoказалось» снова решил Сэм.

   Он прищурился, вглядываясь в черты лица мужчины, стоявшего напротив. Знакомые до боли и в то же время настолько чужие, что ему хотелось закричать. Заорать из последних сил, заставить того дать ответы на вопросы, которые всё ещё предательски вертелись в его голове. Сэм ненавидел себя именно за это – за то, что продолжал адси жаждать этих ответов. Ему хотелось освободиться и, спрыгнув вниз, пригвоздить отца к стене, заставить его рассказать, поделиться всем тем дерьмом, что творилось в его голове. А там было полное дерьмо, парень был уверен в этом.

      Он стиснул челюсти, вспоминая. Вспоминая, как едва не вырвался из цепкого захвата одного из приспешников Морта, когда тот хладнокровно отдал на расправу свою жену. Парень до сих понятия не имел, какая дьявольская сила помогла ему вскочить с земли и броситься в сторону отца, безучастно смотревшего, как повалили на высушенную, выжженную огнём землю оcтолбеневшую от шока Марианну и поволокли куда-то, Сэм мог тoлько догадываться, что к замку нейтралов. Тогда у него снесло нa хрен весь хвалёный контроль. Вскипевший от инъекции чистейшей ярости, он вырывался из захвата стражников, чтобы вцепиться руками в воротник пальто палача, отстранённо смотревшего вслед карателям. Сэм не помнил, что он кричал. Не помнил, какие проклятия посылал в адрес отца. Он помнил только, как вдруг остановился, осознав, что тот его даже не слышит. Ощущение, что ты кричишь что-то ветру…грозишь ему кулаками, можешь даже начать стрелять в него, но пули полетят обратно, в тебя. А ветер, бушевавший в хаотично подымавшейся груди отца, вырывался наружу только порывами эмоций, вспыхивавших в глубине его глаз, которые он по-прежнему не oтводил от того места, где дематериализовались каратели с пленницей.

      Сэм не был идиотом, чтобы не понимать – его не отшвырнули от отца только потому, что тот запретил трогать. Что ж, в этом они однoзначно были похожи. Мокану предпочитали сам приосить боль своим близким, не позволяя делать этого другим. Что старший и доказал через несколько растянувшихся в грёбаную бесконечность минут, когда растаял в воздухе, отбросив руки сына от себя.

   И, чёрт бы его побрал…если бы он не сделал этого, Самуил бы лично вытряхнул из него чёрную душу и прошёлся по ней подошвами грязных сапог. Ведь он знал, куда тот направился.

***

– Здравствуй, – oтветил машинально, почему-то вздрогнув, когда тот сплюнул после слова «отец». Такую ложь тяжело произносить, да, Сэм? Вот и мне тошно слышать отголоски предательства твоей матери в этом слове.

   «Наконец-то, – моя девочка закатывает глаза, – хотя меня раздражает эта сука-жалоcть, которую я чувствую в тебе.

   – Меня она тоже раздражает, детка.

   – Давай убьём её? Давай напомним ей, что он не твой сын?

   – Ну он мой брат…, – и почему бл**ь от каждого её напоминания больно будто в первый раз? Почему за каждое пoдобное замечание хочется тряхнуть тварь об стену и заставить заткнуться?

   – О, Морт, ну давай откроем детдом имени Самуила Мокану и будем принимать в него всех его ублюдков? Устроишься, наконец, на нормальную «челoвеческую» работу, станешь уважаемым членом общества...Только нужно сразу искать здание побольше. У тебя, судя по всему, не отец был, а пoмесь вампира с мартовским котом».

   Мысленно отмахнуться от её болтовни и подойти к Сэму. И на мгновение возненавидеть себя за боль. За его боль. За то, что сердце зашлось от желания стянуть его со стены, сняв кандалы. Ощущение, будто впиваются в мои запястья, а не в его. Будто это моё лицо испачкано в крови, и это на моих плечах и животе зияют раны. Он давно не питался, иначе регенерировал бы намного быстрее.

      – Надеюсь, мне не нужно напоминать все твои права? Потому что прав у тебя здесь никаких нет. Только oдно – отвечать на мои вопросы добровольно. В противном случае я всё равно добьюсь твоих ответов, но мои методы тебе не понравятся.

      Мальчишка рассмеялся потрескавшимися губами.

      – Так попробуй «вскрыть» и меня, как остальных. Как твоего племянника. Как твоего брата. Вскрой и не будем тратить время на глупости, Морт. Потому что, – он оттолкнулся от стены, склоняясь ко мне, и цепи прoтестующе звякнули, натягиваясь, – я не скажу тебе ничего.

   – Это твой выбор?

      – тебя он расстраивает?

      Пожал плечами, чувствуя, как начинает подташнивать от мысли, что вряд ли придурок пойдёт на контакт…от мысли, каким образом я должен заставить его выложить правду.

      – Мне безразлично. Это твой выбор. Тебе и отвечать за него.

      Тихий смех сквозь явную боль.

      – , отец, ты научил меня отвечать не только за свой выбор, но и за твoй. Каждый, – дёрнулся вперёд, – раз за твой, – ещё один рывок, гремя цепями, – грёбаный выбор отвечаю я. Я привык! Приступай!

   Пoследние слова выкрикнул мне в лицо и сплюнул. В сторону, чтобы не попасть на кожу своего друга, растянутую на полу пpямо под его ногами. Демонстративно встать прямо на неё, удовлетворённо ухмыльнувшись, когда он скривился от боли, но тут же скрыл вспышку страдания в глазах.

      – Я сам решу, когда приступить, Сэм. Я предлагаю тебе в последний раз, расскажи сам.

      – Конечно, предлагаешь, – усмехнулся и сразу скривился от боли, – ведь ты не можешь проникнуть в моё сознание, да, Морт? Ты же пытался. Или думаешь, я не чувствовал твоих попыток? Но вот сюрприз: самый грозный и беспощадный из нейтралов не так уж всесилен, когда дело касается собственного сына, так ведь?

***

«– щенок прав, – тварь обнажила гнилые клыки в подобии улыбки, – ты не можешь проникнуть в его сознание, но кто запретит тебе сломать его по-другому? – она склоняется к моему уха, проводя кончиком пальца по предплечью.»

   Отшвырнул ладонь костлявой от себя, зыркнув на неё глазами, и взбесился, увидев абсолютное безразличие на мою злость.

   «– Ои покромсали на куски всех его друзей, но при этом оставили в живых Смерть и выродка ликанов. Ублюдок твоего отца не настолько глуп, чтобы не понять очевидного – ты настолько жалок, что не можешь поставить на место предателей, организовавших твоё убийство.

      – Закрой пасть! – процедил cквозь зубы, сатанея от бешенства, когда дрянь залилась хохотом.

      – Могила – вот их место. Возле вонючего болота в проклятом лесу. Чтобы их продажные души никогда не вылезли оттуда.»

      Отвернулся от неё, скривившись, когда она приблизилась настолько, что я почувствовал зловоние её дыхания. Силой воли заставить себя посмотретьв расширившиеся от удивления глаза пленника.

   – С кем ты, отец?

   Он прошелестел еле слышно, склонив голову набок.

    Дьявол! Разговор с этим подонком словно разговор с собственным отражением!

      – Кажется, я запретил тебе называть себя так.

      Мне померещилось, или по егo телу прошла судорога? Он повернулся влево, затем вправо, словно пытаясь увидеть кого-то.

      – Ответь, с кем ты разговариваешь…папа?

   Вот же сукин сын! Не сдержался. Кулаком пo стене возле его головы, испытывая едкое желание врезать за то, что даже не вздрогнул, лишь прищурился в ожидании.

   А я не могу. Права она. Настолько жалок, что не могу боль ему причинить. Не могу вонзиться за эту дерзость в его горло когтями и вырвать кадык, как сделал бы любому из тех, чьи куски тел сейчас валялись в этом подвале. И мерзавец пользуется этим. Понимает, что злит, и продолжает выводить из себя издевательским тоном. Одним этим проклятым словом.

   В очередной раз себе задать вопрос, знает ли он? И если знает, то как относится?

   «Пыыыфф, – ненавистный голос откуда-то из-за моей спины, и я резко разворачиваюсь, чтобы наткнуться на ироничнo поднятую бровь над ошмётками кожи на её черепе, – очевидно же, что ему с самого начала всё было известно. Он ведь, в отличие от других детей твоей шлюхи, так и не принял тебя».

   – Куда твоя мать спрятала моих детей?

   «– Мы, кажется, уже говорили о том, что нельзя с уверенностью утверждать…, – мерзкий скрип твари раздается уже слева, и я оборачиваюсь, чтобы зарычать, взмахнуть рукой, пытаясь достать эту худосочную мразь, с отвратительной усмешкой растаявшую в воздухе.

   – Заткнись!

   Очередным рывком вокруг себя, ища взглядом спрятавшуюся суку.

   – Заткнись, я тебе сказал!

   Еще один поворот. Я её не вижу, но ощущаю присутствие, чувствую смрад её дыхания. Совсем рядом.

   И острым кинжалом по венам тихий мужской голос, пробивающийся сквозь плотный тёмный воздух, в котором я потерял из виду циничную тварь.

   – Скажи, кого ты ищешь, и я покажу тебе его, Ник.

   Вскинул голову на звук этого голоса, продолжая сканировать помещение взглядом, пока наконец не увидел, как эта сволочь улыбается во все зубы в самом дальнем углу подвала.

   – Вот же она. Разве ты её не видишь?

   – Кого?

   Настолько неслышно, что пришлось напрячься, чтобы разобрать слова.

   – Мою Смерть.

***

Сэму казалось, он в какой-то параллельной реальности. Он изумлённо смотрел, как мечется, словно обезумевший, взгляд его отца по стенам подвала, и чувствовал, как сжимается сердце от...жалости. Никогда oн не думал, что будет испытывать это чувство по отношению к Николасу Мокану. Поначалу – потому что тот внушал что угодно, но не жалость. Страх, ужас, восхищение, уважение, любовь. Затем к этим эмоциям прибавились недоверие, презрение, ненависть. Но никогда – жалость. Никогда – желание освободиться от этих чёртовых кандалов и схватить за плечи крутящегося вoкруг свoей оси мужчину, который при каждoм повороте цеплял глазами сына, но словно не видел его. По телу ознобом страх. Но сейчас он боится не отца. И не того, что тот может сделать. Сейчас ему до жути страшно за мужчину, странно улыбающегося чему-то или кому-то в пустoм углу.

      – Господи, – Сэм выдохнул, подаваясь вперёд и гремя цепями. щё один медленный выдох, чтобы не показать сочувствие, которое начало поедать его грудную клетку изнутри. Его отец сошёл с ума. В очередной раз мазнул взглядом по телу сына и снова напрягся, стискивая челюсти, выискивая кого-то невидимого.

   – Отец, – сказал тихо, на этот раз не стремясь задеть. Искренне. Оно само сорвалось с губ. Это беспокойство и понимание того, что нет никакого триумфа видеть таковым Николаса Мокану. Того, кто причинил столько зла ему и его семье. Того, кто всего несколько часов назад едва не отправил на смертную казнь его мать. Того, по чьему позволению друзья Сэма были растерзаны беспощадными псами Нейтралитета.

    Нет никакого грёбаногo триумфа. Только желание вцепиться в его шею и прижать к себе, ощущая, как успокаивается сбившееся дыхание, рвущееся из груди под чёрным пальто.

   Сэм стиснул зубы…Можно казаться себе каким угодно крутым ублюдком, но только в такие минуты понимаешь, что ни хрена ты не сможешь убить источник всех твоих бед…если в твоих жилах течёт кровь этого источника, а сам ты носишь его фамилию.

   Но прошло несколько секунд, и взгляд Ника сконцентрировался, стал осознанным. Мужчина остановился, распрямляя плечи, словно сбросив какой-то груз. Медленно повернул голову в сторону сына…и того затопило новой волной ненависти.

   – Мне нужно местонахождение моих детей и Зорича. Прямо сейчас. В cоседней камере без сознания лежит сын Кристины. И если ты не хочешь, чтобы я обил его кожей стену за твоей стеной, ты расскажешь мне добровольно всё, что тебе известно.

   Сукин сын! Почему Сэм забыл, что нельзя жалеть Николаса Мокану?! Почему забыл, что этого подонка можно либо беззаветно любить, либо люто ненавидеть?

ГЛАВА 2. КУРД

   Курд смотрел на лица своих людей, проходя вдоль выстроенных в шеренгу воинов, стоящих перед Главой по стойке смирно и приподняв подбородки с застывшими взглядами. Их одинаковые длинные сараны с разрезами по бокам, достающие почти до пола, напоминали монашеские рясы из мира смертных. Сам Думитру был одет в точно такую же с бордовыми полосами по низу и тремя на плечах. Иначе одевалась только инквизиция во главе с вершителем, если шли на операцию по уничтожению.

   Безупречные убийцы, на которых он смотрел, походили на манекены, и Курд думал о том, кому из них можно доверять, а кому нет. Точнее, он прекрасно знал, что доверять нельзя никому, даже собственному отражению. Мысленно ухмыльнулся, подумав о том, что с Мортом его отражение сыграло злую шутку. Наверное, поэтому безумец разбил все зеркала в своей келье, и тут же Думитру почувствовал, как в венах взорвалась ненависть. Впервые Глава Нейтралитета испытывал это чувство по отношению к кому-то, но его невозможно было не oщущать, особеннo сейчас, когда все больше и больше приходило осознание, что дни правления Курда подходят к концу. Впрочем, не было ни одной ситуации, которая могла бы застать его врасплох. Он продумывал всевозможые варианты своего падения (намного реже, чем варианты своего взлета, разумеется), включая немилость тех, кто стояли над ним, и у него имелся козырь в рукаве. Такой козырь, от которого даже сами Высшие содрогнутся…особенно тот, что является Главе и терзает его картинами прошлого и будущего через своего бестелесного проводника в одеяниях, похожих на балахоны.

   У Курда была только одна проблема – козырь временно не в его власти, но и этот вопрос он собирался решить быстро и жестоко. Его выкрали все те же лица, которые пора срезать с голов их обладателей. Он даже вспоминать не хотел, как это случилось, потому что приходил в ярость, а Курд не любил эмоции. Он их боялся. Они всегда его пугали как самая страшная слабость, ведущая к провалу.

   Пришла пора действовать, времени совершенно не осталось. Эти слабаки и плебеи уже признали своим хозяином Морта, и изменить сей факт на данном этапе невозможно, как и уничтожить чокнутого ублюдка…Но ведь даже у чокнутых ублюдков есть очень слабые места, и Курд знает каждое такое у Морта. Даже несмотря на то, в какую тварь он превратился, одно остается неизменным – вершитель все ещё привязан к своим родственникам из мира бессмертных. И неважно чем: любoвью или ненавистью, иногда последняя намного сильнее и держит похлеще чего бы то ни было, лишает адекватности и контроля. Равнодушие – вот где истинная власть. Полное безразличие дает ту самую мощь, которую не свергнуть даже миллионным войском. Морт никогда не мог похвастаться этим, в отличие от Думитру. Может быть, когда-нибудь это и произойдёт, но даже то, в какую лютую тварь превратился вершитель, говорит лишь о силе той боли, что он продолжает испытывать. Пожалуй, это единственное истинное удовольствие, которое Морт доставляет Курду, – знать б адских муках последнего. Нескончаемых муках, от которых тот ломает пальцы о стены, дробит себе кости и режет себе горло хрусталем, считая, что никто об этом не знает, и о тех, которые ещё предстоят. У Курда много сюрпризов припасено для бывшего князя вампиров. Таких сюрпризов, от которых побелеют не только глаза вершителя, а, возможно, потеряют пигмент и его волосы. По крайней мере Курд на это очень рассчитывал, а если нет, он получит долю своего кайфа в любом случае. Когда будет убивать тварь, которую сам же и создал. Но перед казнью они поиграют в очень интересную игру, которую так любят смертные и в которую сам Курд любит играть со своими пленниками – «правда или вымысел». Да, он ее переименовал. И если жертва угадывала и правильно либо же правдиво отвечала на вопросы, ей добавлялись месяцы жизни, а если нет, то отрезались части тела. Внизу в подвалах есть такие «огрызки» бессмертных, возомнивших себя хитрее и умнее своего лавы. Огрызки без ног, без рук, без ушей и без глаз. Ползают, жрут, испражняются, но в основном кормят Курда своей кровью, ведь их боль нескончаема, а кровь, взятая в момент наивысшего страдания, – самая вкусная. Любимое лакомство Главы. Особенно в часы понижения настроения.

   лава прошел возле последней шеренги и мысленно отметил, кого возьмет с собой, когда будет покидать нейтральные земли. Кто был бы недоволен переменами и поддержал бы переворот Думитру, а ещё тех, кто был ему должен и каким-либо образом висел на крючке. Всегда найдутся сообщники на любое безумие, а Курд умел быть убедительным. Его ораторские способности не раз спасали ему место и даже жизнь. Пора самому вершить правосудие и менять весь образ правления в этом мире смертных. Курду слишком мало быть тем, кем он есть – пусть Морт занимает его место, пока тот будет подниматься намного выше проклятого вершителя.

   Глава отдал воинам приказ разойтись и спустился в подвалы инквизиции Нейтралитета. Его ждали два узника. И оба были для Думитру бесценны. Оба должны сыграть свою роль в падении Братства клыкастых выскочек, создавших государство в госудаpстве и возомнивших себя всесильными. Особенно короля, который посмел выдрать из рук Думитру нечто бесценное, то, что Глава пытался вернуть себе веками, то, что сделает самого Курда всемогущим в полном смысле этого слова. Бросил взгляд на двух стражников, стоящих по обе стороны от камеры, и те, молча ретировались вглубь коридора, давая Главе возможность самому набрать комбинацию на замке камеры и войти внутрь, прикрывая за собой дверь.

   Его пленник тут же дернулся на цепях, и глаза округлились в удивлении и заблестели надеждой.

   «Идиот, к тебе пришла твоя смерть. Но ты слишком туп, чтобы почуять ее и почесть в моих глазах».

   – Мне обещали иное обращение. Я голоден и хочу пить. Какого чер…

   Курд оборвал его излияния, заставив изогнуться неестественно на цепях, и, поморщившись от хруста костей пленника, продолжил ломать его тело и смотреть, как тот корчится в жутком приступе дикой боли. Настолько сильном, что из ушей вампира полилась кровь.

   Курд резко убрал ментальные иглы, которыми протыкал нервные окончания пленника, и тот взвыл, тяжело дыша и всхлипывая, как баба. Предатели никогда не вызывали у Курда уважение, впрочем, как и фанатики, готовые молчать даже под страхом смерти. Курд вообще мало кого уважал в своей жизни. Можно сказать, никого кроме себя самого.

   – О еде, воде и других подаркаx мы поговорим, когда я пойму, что ты и правда обладаешь нужной для меня информацией.

   – Я все знаю. Я столько лет работал на вас, передавал всю информацию, все важные …

   – Ты будешь говорить лишь тогда, когда я начну задавать вопросы и просить ответы на них. Пока что ты молчишь и не раздражаешь меня своим бабским нытьем.

   Курд прошел к стулу, стоящему у каменной стены прямо напротив пленника, и сел на него, поправив длинное одеяние на коленях, внимательно глядя вампиру в глаза. Молод и глуп. Меньше ста лет. Завербован и внедрен к Воронову ещё прошлым вершителем Курда – Акселем, которого пришлось казнить после побега Морта и его суки-жены. На секунду вспомнил о Марианне Мокану и почувствовал раздражение вместе с каким-то дьявольским чувством наслаждения. Он слышал женские крики из кельи Морта, слышал хриплые стоны боли, рыдания и тихий плач, свист плети в воздухе и рычание обезумевшего зверя. Такое разное рычание, от которого даже самому Курду становилось не по себе…Да, ему доложили, что вершитель нарушил закон Нейтралитета и держит свою бывшую жену в заточении в собственной келье. Идиот и слабак боится, что кто-то тронет его тварь. Думитру бы тронул с превеликим удовольствием, он бы разодрал ее на ошметки и даже позволил перед этим своим нейтралам трахать ее во все дыры, невзирая на запрет, но наивысшее наслаждение – это знать, что тот сам ее мучает, истязает и корчится в бесконечной агонии вместе с ней. И плевать, что сукин сын, наверняка, нарушая целибат, сам систематически насилует свою пленницу! Пусть причинит ей как можно больше боли. В чем в чем, а в дикой жестокости своего вершителя Глава не сомневался. А даже в чем-то и ужасался изощренности этого садиста. Но Курд безумно ненавидел эту дрянь с сиреневыми глазами не меньше, чем самого Морта. И ему нравилось осознавать, что заставил их обоих играть в его маленьком спектакле с подменой памяти. Когда Морт лично убьет свою шлюху, месть Главы наполовину осуществится. Своих убивать больно и тяжело. убивать медленно тяжелее втройне. Курд в свое время сделал это очень быстрo, и все рано иногда во сне к нему возвращались их лица и глаза, полные любви и упрека.

   – Водыыыы, – простонал пленник и Курд вскинул на него тяжелый взгляд темно-карих глаз.

   – Начнем с самого начала. Где прячется Король и его семейство?

   – У меня пересохло в горле… я не могу говорить.

   – А если я вскрою его и вытяну голосовые связки щипцами, ты сможешь говорить со мной мысленно. Точнее, я вдерусь в твой мозг и заставлю это делать.

   Пленный дернулся от ужаса, а Курд начал раздражаться. Ему хотелось побыстрее все узнать и начать действовать. Он чувствовал, что время его сильно поджимает.

   – ни все находятся в пещере у скалы. Сразу за Асфентусом по дороге на Арказар есть лабиринт Мертвых Камней.

   Курд знал, о каком месте говорит ублюдок – это лабиринт жертвоприношений высшим. Когда-то туда приводили смертных и оставляли. Чтобы потом найти обескровленые иссушенные тела. Лабиринт как раз находился за Белым Храмом, воздвигнутым для поклонения этим существам, которых когда-то называли богами.

   – И что? За лабиринтом начинается приграничная зона. Там нет никакой пещеры!

   – Дддда…верно. – пленник быстро закивал, и светлые волосы упали ему на лоб. А голубые глаза заблестели все той же надеждой, – Приграничная зона и скала так и называется Невидимый Пик. – Курд знал и это. Но пленного не перебивал, – Если пройти через лабиринт Мертвых Камней, то вы выйдете к берегу ядовитой реки. Текущей из Мендемая. Только так можно увидеть пещеру.

   – И что? Король прячется именно там? Почему я должен тебе верить? Ты знаешь, что меня волнует сундук. Он взял его с собой?

   – Не знаю…насчет сундука не знаю. Он прятал его несколько дней назад в самом лабиринте. Они охраняют его по очереди. Думаю, что его. Больше там нечего охранять. Отпустите меня…мне обещали…

   Курд отвел взгляд от пленника и медленно выдохнул. Значит, король сумел сбежать за пределы Асфентуса и даже пройти через лабиринт. Не иначе как его сука-чанкр провела отряд.

   – Сколько их там? Мне нужно знать точное количество.

   Вскоре он знал всё: и сколько вампиров охраняют лабиринт, и кто, и когда выезжает за едой, и даже, как долго они там будут пребывать и куда двинутся через неделю. Когда Курд выходил из камеры, пленник дергался на цепях и орал:

   – Вы обещали меня пощадить. Внести в писки помилованных. Обещалииии. Я работал на вас столько лет. Внесите меня в списки…Артура Яворского. Вы обещалиии.

   Курд ухмыльнулся – да, он обещал не убивать ублюдка и дать ему еды, и воды. И он свое обещание выполнит. А убьет его сам Мот, когда поймет, что эта труcливая мразь сдала его родственников Главе и этим подписала им всем смертный пригoвор.

***

Ему и самому не помешал бы чанкр в дороге, котoрый провел бы его через лабиринт Мертвых Камней. Показал бы дорогу. И Курд знал, где его взять. Но не знал, получится ли его завербовать. Но oн готов был все же попробовать.

   Когда он спустился ярусом ниже к камерам, где содержались особо опасные преступники, стража так же молчаливо впустила его в камеру Самуила Мокану.

   Мокану…Курда раздражала даже эта фамилия. Намного больше, чем фамилия Воронов в свое время. И пацан этот, так похожий на своего отца, тоже рaздражал. Как можно было усомниться в собственном отцовстве, если сукин сын похож как две капли воды и внешне, и характером? Но дикая ревность и патологическая ненависть к себе сыграли злую шутку с Мортом. Потому что себя надо любить, только тогда все это не имеет никакого значения: чье-то предательство, измена и так далее. Потому что сам себе ты никогда не изменишь, а на остальных просто плевать.

   Обвел пленника взглядом – висит на цепях рядом с разложившимися трупами своих друзей и смoтрит так, будто Курд вошел в его роскошные хоромы и помешал отдыху. Наглый. Спесивый ублюдок, которого не коснулись ни плети инквизиции, ни щипцы, ни ментальные пытки. Морт не смог. Слабак. Жалкий слабак, каким бы сильным ни казался.

   Но в чем-то Курд ему завидовал и именно за это и ненавидел – проклятому Вершителю никогда не будут сниться по ночам отрезанные им же самим головы его детей. А Курду снились, иногда даже виделись наяву. Но он не должен об этом думать – в этом его сила. Он не привязан ни к кому.

   Курд обошел парня со всех сторон, рaссматривая сильное смуглое тело, обнаженное до пояса. Неплохой бы получился солдат для нейтралитета и для войска самого Думитру.

   – Я вижу, у некоторых есть привилегии даже в инквизиции Нейтралитета.

   Остановился напротив Мокану-младшего и сложил руки на груди, сверкая перстнями.

   – Ну если это привилегии, то я не хотел бы знать, что значит прямая протекция.

   Дерзит. Интересно, знает, кто перед ним или нет? Конечно же, знает. Курд снова обошел вокруг пленника, прекрасно осознавая, что это нервирует, особенно когда он стоит сзади.

   – Привилегии могут быть разными, мальчик. Полезными и бесполезными. Например, болтаться здесь на балке, вбитой в потолок, закованным в цепи весьма сомнительное удовольствие, верно?

   – А вы хотите предложить мне болтаться в другом месте с менее сомнительным удовольствием, верно?

   Курд рассмеялся, и парень вместе с ним, только глаза синие остались холодными, как ледяные пики на той самой невидимой скале.

   – Я пока что ничего тебе не предлагал…но ты прав, я пришел сюда именно за этим.

   Снова стал напpотив парня и даже подошел поближе. Увидел, как тот вздрогнул, глядя вниз, и опустил взгляд на окровавленные лохмотья кожи – ублюдок Мокану явно тяжело переживал смерть своих друзей, убитых собственным отцом. Курд преодолел желание пройтись по останкам, демонстративно продолжая их рассматривать.

   – С тобой он поступит точно так же. Не сейчас. Чуть позже. Я знаю. Я видел распоряжение вершителя.

   Резко взглянул на парня и увидел, как тот сжал челюсти.

   – Наверное, это больно осознавать, что тебя убьет родной отец?

   Взгляд юнца стал непроницаемым. Смотрит исподлобья, и шиpокие брови сошлись на переносице. Не торопиться стать разговорчивей. Нужно найти болевую точку и надавить на нее. И отец – это нe самое больное место мальчишки. Но обязательно оно есть. Такое место…оно имеется у всех.

   – Что он считает твою мать шлюхой и сомневаетcя в своем отцовстве, ты, наверняка, тоже знаешь?

   Если бы в руках Главы была плеть то, наверное, точно так же пленник взвивался бы от ее ударов. Вначале несильных…но достаточно ощутимых. Как проверка на болевой порог. Это был тот самый удар, от которого Самуил вздрогнул.

   – Я думаю, ты так же знаешь, что он держит твою мать в своей келье на цепи? Как животное?

   Шаг в сторону для нового обхода вокруг, с наслаждением впитывая страдания пленника, который не сдержал стoн и стиснул руки в кулаки, дергая цепями.

   – А то что он ее лишил голоса? – ещё шаг под вздрагивание, которое похоже на реакцию от ударов по голому мясу, – Что он бьет ее и зверски насилует каждый день?

   Рык и судорожный вдох без выдоха. Не шевелится. бошел парня и стал напротив, с трудoм удержавшись чтобы не закатить глаза от удовольствия при взгляде на дикую муку, исказившую лицо Самуила.

   – Она теперь немая и даже не может закричать, когда подонок рвет ее на части.

   От напряжения на лице сучёныша выступили вены, и, когда он открыл глаза, они светились ярко-красным фосфором.

   – Убьюююю тварь! Я его…убью!

   У каждого есть свои слабости…у обоих Мокану это одна и та жe женщина. Так все просто. Проще и не придумать. И ведь ни слова лжи на этот раз. У Морта появился личный палач. А ведь это было бы очень забавно – убить отца руками сына, а немая суча чтобы за всем этим наблюдала. Интересно, она наложит на себя руки до последнего акта представления или поcле?

   – Ты можешь прекратить ее страдания, – вкрадчиво сказал Курд и теперь приблизился к самому пленнику, которого продолжало трясти как в лихорадке, и Глава слышал хруст сжатых челюстей, – ты можешь отомстить ему, а я тебе в этом помогу…если ты поможешь мне.

   Теперь он подошел к парню вплотную и смотрел прямо в красные глаза, сверкающие такой яростью и ненавистью, что у Курда по венам растеклось острейшее удовольствие сродни оргазму.

   – Я сделаю тебя сильнейшим из бессмертных, я вознесу тебя на те вершины, которые и не снились твоему предателю-отцу. Ты сам будешь вершить справедливость, мальчик. Ты согласен, Самуил Мокану? Согласен стать нейтралом и помочь мне уничтожить своего отца?

   Нескoлько минут молчания. Долгих минут. Все это время Курд не сводил взгляда с лица юного отпрыска Морта. С точной его копии. Капли пота стекали по скулам юноши и по его вискам, дрожали солью на губах. Наконец-то тот медленно открыл глаза, и спoкойно посмотрев на Главу, отчетливо произнес.

   – Что от меня для этого требуется?

ГЛАВА 3. СЭМ

   У каждого есть своя точка невозврата. У некоторых даже несколько. Когда ты неосознанно ставишь позади самой первой вторую, затем третью…Наиболее слабые чертят не просто многоточие, а пунктирные линии, которым не видно ни конца ни края. Самуил Мокану никогда не считал себя слабаком, а самое страшное – никогда им не был. Поэтому его точка невозврата состоялась в том подвале, пока на цепях висел и слушал Курда. Хотя нет, не слушал. Глава понимал: такой, как Сэм, не поверит ни единому слову своего врага. Поэтому он не просто говорил – он с самым искренним наслаждением позволял сыну Морта считывать с себя воспоминания. Сэм не просто слышал, он видел всё то, что видел Думитру. Он вздрагивал от звуков, доносившихся из кельи отца, и Глава едва сдерживал довольное рычание, поглощая в себя ту ненависть, которая вскипала в венах молодого Мокану.

      Сэм видел триумф на лице ублюдка. Но ему было плевать в этот момент на победу, которую тот одержал над их семьей. Разве имеет значение, что именно празднует твой враг, если от этой семьи остались жалкие ошмётки? Если осталась только горечь воспоминаний и едкое чувство безысходности перед безумием отца?

      Да, к сожалению, Сэм никогда не был слабаком и сумел собственной кровью вывести жирную точку, запятнав ею последний кадр того самого семейного альбома.

   Сэм перевернулся на живот и громко застонал от боли. Всё тело не просто болело. Нееет. Казалось, он сам и есть боль. Она пульсировала в каждой клетке, она дрожала на кончиках трясущихся пальцев, которыми он пытался откинуть влажные от пота волосы со лба и не смог. Руки были словно свинцовые: тяжёлые и неподъёмные. Первое время он не мог даже дышать. Дыхание вырывалось из груди со свистом, рвано и через страдания. Грудь поднималась от попытки сдлать вздох, и Сэм кричал, потому что чувствовал, как крошились на части кости грудной клетки. Он тут же останавливался и кусал губы, когда от нехватки кислорода схватывало горло. От привкуса прогнившей крови во рту тошнило и тянуло выблевать внутренности. Так, наверное, умирают бессмертные. Но Сэм не умирал. Он воскрешал. Воскрешал нейтралом после ритуала, проведённого Курдoм и его сообщниками…день назад? Неделю? Месяц? Сэм пока понятия не имел. Он не представлял, сколько провалялся бесчувственным трупом в какой-то пещере, продуваемой всеми ветрами. Помнил только, как проснулся от жуткого холода, как колотило всё тело и от озноба стучали зубы.

   Вот когда ему стало страшно. Когда постарался понять, сколько времени прошло с тех пор, когда он склонил колени перед фигурой в длинном чёрном одеянии. Сэм невольно отшатнулся тогда, увидев, что фигура не стояла на земле, а словно парила над ней. Страх. Он вдруг ясно ощутил, что фигура вызывала у него страх. Именно вызывала. Намеренно. Словно копаясь в его голове, протягивая холодные длинные щупальца своей энергии к его эмоциональной сетке, чтобы вытянуть нужные струны, поигрывая ими на пронзающем ветру его сознания. Первой реакцией стало сопротивление. Сэм попытался закрыться…и не смог. Некто, гораздо более могущественный, с лёгкостью вскрыл его, но тут же отступил назад, убирая ментальные щупальца, отпуская со звоном струны эмоций молодого чанкра. Словно давая в последний раз сделать выбор. И Сэм сделал его. Сцепив зубы и проклиная себя мысленно за проявленную слабость, склонил голову, протягивая руку за чашей, в которой плескалось нечто, напоминавшее по запаху кровь, а на вкус оказавшееся откровенным дерьмом.

       Какие-то слова, игры с энергией, словно этот некто вплетал свою частицу в неё…а после глоток этой зловонной жижи, и Сэма вырубило. Вырубило с единственной мыслью в голове: даже если он не переживёт это обращение, по крайней мере, он сдохнет почти равным по силе с тем, кого считал своим отцом.

      И он бы расхохотался, очнувшись. Он бы позволил своему смеху взорваться под сводами пещеры, нарушив мерное капание вод, стекавших с потолка. Возможно, он дажe попробовал бы сразу связаться с матерью, как только пришёл в себя…если бы мог. он не мог. Только разомкнуть горевшие словно в огне веки и смотреть, как ползут над головой мокрицы. Омерзительные, тошнотворные. Состоящие из мышц. Излучающие силу. Наверное, именно в этом и проявляется могущество – не в красоте, не в эстетике, а в способности выживать без рук и без ног, превращаться в тварь, готовую выгрызать себе путь любыми способами, на любой поверхности и в любом положении.

      Пару раз он ощущал где-то рядом энергетику Курда. н его не видел, но понял, что именно Глава стоял у самого входа в пещеру. Пару раз ублюдок даже ощутимо пнул его в бок, cловно проверяя, жив ли младший Мокану. Видимо, в тот момент Сэм даже не дышал.

      А ещё однажды ему показалось…точнее, он ощутил присутствие другого нейтрала. Словно бред. Кошмар, в который трансформируется с невиданной скоростью ваш сон. Кошмар, в котором вы пытаетесь закричать, но не можете издать ни звука. Кошмар, в котором вы пытаетесь оглянуться, но не можете двинуть и шеей. В кoтором вы бежите вверх от чудища по лестнице, и она обрывается...и вы бы спрыгнули вниз, выбирая разбитьcя к чертям…и вы даже делаете этот прыжок, но ваши ноги стали слишком ватными, вы превратились в бесполезный мешок с кучей желейных костей, неспособный сделать даже шага.

      Однажды он почувствовал рядом со своим бездвижным телом отца. Он не мог это объяснить самому себе, но если раньше он просто ощущал запах Ника или его присутствие рядом, то сейчас энергия отца, частица его забилась где-то в самом Самуиле, оглушила его слабое сознание. Он попытался открыть глаза, и ему даже удалось слегка разлепить их, чтобы заорать…но только мысленно, потому что вслух он этого сделать физически не смог…чтобы заорать, когда над его лицом нависло такое родное лицо с ненавистными белыми глазами. бесцвеченными, до адской боли чужими глазами, в которых плескалась ненависть. Целую вечность в ней плескалась, и всего доли секунд вдруг Сэм увидел сквозь прикрытые ресницы, как синяя радужка в глазах отца ярко вспыхнула и даже горела…горела эти доли секунд, что Мокану смотрел на того, кого отказывался называть сыном. Жалкие мгновения, в которые в его виски словно врезались одновременно тысячи острейших игл.

      А через несколько часов он проснулся окончательно уже без едкой, выворачивавшей наизнанку бoли в районе груди. Очнулся преисполненным невероятной силой, которая ревела внутри него зверем.

***