Этюд на холме Хилл Сьюзен

– А это так?

– Нет. Хор завтра.

– Значит, будете сидеть дома с котом перед телевизором. Вам нужно чуть больше жизни, сержант… Пойдемте со мной и Эм в клуб в пятницу.

– О, обожаю быть третьим лишним!

– Не, мы сначала это поправим. В Бевхэмской центральной работают очень симпатичные молодые доктора. – Нейтан быстро обернулся назад. – Только если у вас самой уже не выстроилось очереди из поклонников.

– Сойдет, констебль Коутс.

– Блондины, не так ли?

– Я говорила, не перегибай, Нейтан.

– Извините, это было немножко неуместно.

– Больше чем немножко.

– Просто дело в том, что вы нравитесь мне, сержант. Я не хочу, чтобы вы чахли.

– Я не чахну.

– Есть стихотворение… Не знаю, кто его написал, не силен в этом, на самом деле просто Эм услышала его по радио. Оно про то, как вылечить любовь, понимаете?

Нейтан резко притормозил, когда светофор в центре города загорелся красным.

– Продолжай.

Он повернулся к ней своим радостным обезьяньим лицом в свете уличных фонарей. «Тебе с рук убийство сойдет, – подумала Фрея. – И, наверное, всегда будет сходить».

– Понимаете, в этом стихотворении говорится, что есть два пути. Можно сидеть у телефона часами, чахнуть, ждать и надеяться, считать минуты… – Он дал газу и с удовлетворением обогнал «БМВ», который поравнялся с ними на следующей улице. – Да-а-а-а-а.

– Или?

– Или. Или лучший путь – вам узнать его получше.

Фрея рассмеялась.

– А, очень хорошо. Давайте тогда послушаем про вас, констебль.

– Я, ну вы знаете. Очень счастливо устроился с моей Эм.

– Вот именно.

– Что?

– Устроился. Ради бога. И как долго это продолжается?

– Будет два года.

– Значит, время поступить порядочно.

– А где тут поступать порядочно, сержант?

– Господи, какие же мужчины – мужчины. Женись на девушке, констебль Коутс, сделай ей предложение, опустись на колено, потрать деньги со сверхурочных на бриллиант. Я видела очень красивые на витрине у Дакхэма в Бевхэме, когда последний раз разглядывала.

– Планируете?

– Я серьезно. Твоя Эмма чудо. Она заслуживает больше, чем «устроиться». Если она окажется настолько сумасшедшей, чтобы сказать «да», конечно.

– Да, да.

– Ты не хочешь остепениться?

– Я остепенился.

Фрея покачала головой.

– Это другое.

И она действительно так считала. Из-за своей собственной ошибки она не перестала одобрять брак в принципе, и симпатичная, очаровательная и в высшей степени разумная Эмма была тем, кто был нужен Нейтану.

Нейтан идеально припарковал машину перед участком, и они прошли внутрь.

Фрея зашла в пустеющий офис и огляделась вокруг. Здесь стоял обычный для конца дня затхлый дух, мусорные корзины были переполнены смятыми бумажками и пустыми стаканчиками из-под кофе, на столах валялись компьютерные распечатки, стулья были расставлены как попало. Ее рабочее место тоже не являло собой пример для подражания, и она потратила пять минут, чтобы вытереть стол, прибраться на нем и разобрать бумаги, надеясь, что завтра с утра почувствует не такую сильную тоску при взгляде на него.

Ее компьютер был все еще включен, и на минуту она даже задумалась, не провести ли еще один час за изучением базы по наркотрафику, или даже вернуться к тому, что у нее было, – а были это жалкие крупицы – по пропавшим женщинам.

Но она была слишком усталой, раздраженной и голодной, так что, скорее всего, этот час все равно прошел бы впустую. Дом, решила она, снимая свою замшевую куртку со спинки стула и оборачивая вокруг шеи мягкий кремовый шарф; дом, кусок жареной вырезки с грибами и томатами, два или три бокала красного вина и полчаса, чтобы пройтись по партитуре Мессы си минор и подготовиться к завтрашнему вечеру.

Она выключила пару ламп, попрощалась с последним сотрудником, который еще оставался в офисе, стуча по своей клавиатуре, вышла и пошла по коридору.

В офисе Саймона Серрэйлера горел свет, и дверь была слегка приоткрыта. Фрея заколебалась. «Не делай этого, не делай этого, оставь. Если Нейтан заметил, сколько еще народу могло? Не делай этого, где твоя гордость?»

Она постучалась в дверь.

– Войдите.

Он сидел без пиджака, с ослабленным галстуком, его светлые волосы разметались по лицу. Документы на его столе лежали толстым слоем.

– Фрея – слава тебе господи, повод прерваться. Заходи, пожалуйста, пожалуйста, заходи.

– Не говорите мне, что это все по наркотикам.

– Их просто тонны. Какие-нибудь успехи сегодня?

Она покачала головой.

– Их никогда не будет.

– Я знаю, что ты думаешь обо всем этом. Нам нужна не мелюзга, но только мелюзга будет шнырять в дорожном тоннеле у Эрика Андерсона, и никто, кроме мелюзги, не будет жить в квартирах в Хартфилд-Эстейт. Но, во-первых, мелюзга может привести и приводит нас к акулам, и, во-вторых, уже поступило достаточно жалоб от населения, особенно от родителей, по поводу того, что школьникам толкают наркотики, чтобы мы хотя бы сделали вид, что относимся к этому серьезно. И, как ты сама знаешь, нет большого смысла в том, чтобы машины с кучей полицейских разъезжали по улицам, они только спугнут дилеров, которые все еще на нервах. Просто улыбайся и терпи, Фрея. Недавно дело приняло серьезный оборот, и мы действительно можем чего-то добиться. Половина сил округа брошена на борьбу с наркотиками. – Он задержал на ней взгляд. – Но ты не поэтому здесь, верно?

Фрея молчала. Что он имел в виду, что он собирался сказать? Что он заметил?

Тут старший инспектор встал и отодвинул свой стул.

– С меня хватит. Я совершенно измотан. И ты тоже. Сколько кружек кофе навынос ты выпила сегодня?

Значит, будет легко.

– Достаточно, чтобы понять, что не захочу больше еще неделю.

Она развернулась, чтобы уйти, вспоминая о вырезке, бокале вина и Бахе. Дома тебя могут ждать вещи и похуже.

– Сэндвичи? Пакет чипсов? «Кит-Кат»?..

– Я больше не ем чипсы.

– Правильно, нам обоим нужен приличный ужин. Ты знаешь итальянский ресторан на Бретрен-лейн?

Пол под ногами Фреи покачнулся.

– Если мы поедем на моей машине, мы можем оставить ее в моем квартале и дойти до Джованни пешком, это пять минут. Ты можешь оставить свою здесь и взять такси до дома. Так мы сможем насладиться бутылкой вина. – Саймон стоял у двери, в аккуратно завязанном галстуке и с пиджаком, перекинутым через плечо. Он оглянулся. – Или – нет?

Иногда случается такое, что ты запоминаешь до конца своих дней, что-то обыкновенное, незапланированное, удивительное, прекрасное, что-то внезапное, неожиданное. Ты помнишь каждое слово, каждый жест, цвет скатертей в ресторане и запах жидкого мыла в уборной так отчетливо, что, если ты почувствуешь этот запах снова, ты снова станешь тем же человеком, что и в тот день, в то время, подумаешь, о чем думал, почувствуешь, что чувствовал. Иногда случается такое.

– Боже, прошу прощения… меня куда-то унесло. Спасибо, звучит отлично.

– Низкий сахар в крови. Из-за этого становишься усталым, слабым и рассеянным. Фегато алла венециана[16] у Джованни это исправит. Пойдем.

Они побежали по бетонной лестнице и через двери на улицу, к его машине, смеясь. «Остановись, мгновение, – успела подумать Фрея, взглянув в беззвездное, безлунное небо, – пожалуйста, господи, остановись, мгновение».

В машине она поняла, что она выглядит, как и положено в конце тяжелого трудового дня, а не как положено в начале вечернего выхода. Кремовый шарф был единственным хотя бы близким к тому, во что она сейчас должна была быть одета. Следующей мыслью было, что она, наверное, ему нравится, раз уж он пригласил ее, не обращая внимания на ее внешний вид.

Ресторан оказался сияющим теплым оазисом, одним из маленьких старомодных итальянских местечек, которые не делают реверансов в сторону современного дизайна интерьеров или гастрономической моды двадцать первого века.

– Мне он нравится, потому что он прямиком из шестидесятых, – сказал Саймон, когда их бурно поприветствовал хозяин и усадил за уютный столик в нише у окна. – Смотри, свечи правда вставлены в бутылки кьянти в соломенных фьесках.

– Надеюсь, у них приличный десертный стол.

– Крем сочится из каждой поры, – сказал он, когда принесли меню, и блюдо дня было любовно описано официантом, обладавшим таким итальянским акцентом, о котором обычно принято шутить. – Еще важное отличие в том, что еда здесь фантастическая. Это может быть салат-коктейль с креветками, но в нем будут огромные, пахнущие морем креветки в удивительном, нежнейшем домашнем майонезе, телятина будет нарезана кусками тонкими, как бумага, а печень будет таять во рту.

– Лучшая еда для человека.

Принесли бутылку кьянти, и рубиново-красное вино было разлито по огромным бокалам.

– Лучший напиток для человека, – Саймон поднял свой бокал навстречу ей, улыбнувшись своей обезоруживающей, необычайной улыбкой. Ресторан был полон, но они были одни – здесь, в Лаффертоне, во всем мире. «Это и есть счастье, – сказала себе Фрея, – вот это, сейчас. Возможно, я никогда не знала, что это такое, до этого момента».

И они говорили, как и тем вечером в его квартире, заполняя все больше пробелов, что оставили тогда, все больше узнавая о жизни друг друга, обсуждали поездку Саймона в Италию и приготовления к будущей выставке, немного хор – но он не любил петь, не интересовался музыкой, любил тишину; о крикете, в который он играл в полицейской команде и еще в загородном доме своей матери; еще о его детстве, впечатления от которого, как показалось Фрее, он до сих пор пытался объяснить сам себе, а не только ей; то, что он был одним из тройняшек, причем тем, кто отличался, казалось ему скорее занятным фактом, чем проблемой. Они перешли к ее детству, потом к работе в Лондоне, а потом к ее браку, по которому она слишком быстро пробежалась в прошлый раз; это было как с детством Саймона – ей надо было попытаться понять, что произошло, и объяснить это самой себе, и когда она сейчас с ним об этом разговаривала, ей казалось, что она даже начала делать это. Они поговорили о книгах – у них был похожий вкус в литературе, еде – он готовил, но, по его словам, не брезговал и кулинарией в «Теско»[17] – для благотворительных мероприятий Мэриэл. О работе они не говорили. Еда в ресторане была именно такой, как он и говорил, – приготовленной по старинке и совершенно немодной, из 1960-х, безупречно исполненной, безупречно свежей. Они проводили долгим ностальгическим взглядом проехавшую мимо них тележку с десертами – тирамису, трюфель с шерри, кофейный мусс с бренди, крем-брюле, шоколадные бисквиты, облитые золотым кремом, – но в конце концов пренебрегли ею в пользу двух капучино.

Ресторан пустел. Они сидели и разговаривали. Неожиданно в окна забарабанил дождь.

Саймон Серрэйлер поймал ее взгляд и удержал его.

– Спасибо за все, – сказал он и снова улыбнулся.

Фрея услышала голос Шэрон Медкалф в голове. «Боже, он разбил больше сердец, чем у меня было горячих ужинов». И веселое лицо Нейтана с тенью волнения за нее. «Не на ту лошадку ставите».

Она посмотрела на того, кто сидел за столом напротив нее. О нет, это точно та лошадка.

Саймон допил свой кофе.

– Тебе же нравится Лаффертон, верно?

– Очень. Мне нужно было переехать сюда гораздо раньше. И мне повезло так быстро найти тут друзей, повезло с людьми на работе. Повезло.

– Извини, что испоганил все этой операцией по наркотикам.

Она просто махнула рукой. Но потом, всего на секунду, очнулась от своего радостного восторженного транса и вспомнила о других людях, о том, что она обязана была для них сделать.

– Только одна вещь, сэр, хотя это работа, и если вы не хотели бы сейчас…

– Нет, все нормально. И здесь я для тебя Саймон.

Она почувствовала, как краснеет. «Соберись, – сказала она себе, – соберись».

– Меня не устраивает, что дело о пропавших людях ушло на второй план.

Серрэйлер вздохнул.

– Я знаю, я понимаю, как много ты в него вложила, но босс очень внимательно посмотрел материалы и выразился предельно ясно. Я не смог найти достойной причины, чтобы спорить с ним. Обращения к гражданам дали катастрофически мало, и у нас нет никаких доказательств преступления. Без этого мы просто не можем продолжать держать это дело в высоком приоритете. Ты это знаешь. Мы и так ужасно много сил на него бросили, знаешь ли.

– Даже предполагая, что эти женщины были убиты?

– Но у нас нет причин предполагать это.

– Что-то случилось. Они не исчезли добровольно. Я просто знаю это. В том числе и велосипедист, и, раз уж зашел этот разговор, собака Джима Уильямса.

– Пожалуй, не стоит приплетать сюда собаку.

– Здесь что-то есть… Я знаю, что здесь что-то есть. – Она расколола кубик сахара на скатерти чайной ложкой на мелкие кусочки. – Ну же, вы согласны со мной, это же правда.

Саймон покачал головой.

– Может быть. Но наша с тобой интуиция никак не…

– …оправдывает трату ресурсов. Боже, ненавижу это слово.

– Какое? «Ресурсы»?

– Почему бы нам обоим не произнести то, что мы имеем в виду, то есть деньги. Все сводится к деньгам. Человеческие жизни сводятся к деньгам.

– Нет. Самое крохотное свидетельство того, что кому-то из этих людей был причинен вред, – и мы возобновим всю работу и бросим все силы, что у нас есть, на это.

– Тогда я вернусь к перебиранию своих жалких крох.

Официант демонстративно смахивал несуществующие крошки со стола рядом с ними.

– Господи, мы последние. Сколько сейчас времени?

Саймон рассмеялся.

– Двадцать минут первого.

Фрея потянулась к сумке, но он уже поднялся на ноги, и Джованни подошел к нему, протягивая счет. Они разобрались быстро и без заминок. Он делал это множество раз. Он был здесь множество раз. Кто? Когда? Как много?..

«Остановись. Это неважно. Ты здесь, сейчас».

– Я провожу тебя до стоянки такси на площади.

– Не надо, это недалеко, вы почти на пороге собственного дома.

Они вышли на узкую улочку и сразу же услышали, как на двери ресторана опустилась щеколда.

– Мне кажется, мы злоупотребили гостеприимством, – сказала Фрея. – Послушайте, я прекрасно дойду сама.

– Не в это время суток, даже в Лаффертоне.

– У меня были ночные патрули в самых нехороших районах Лондона.

– Забудь о том, что ты коп. Думай о себе как о молодой, привлекательной, а следовательно, уязвимой женщине.

Вот оно. Совсем близко. Вот и все.

Они подошли к пустой городской площади. На стоянке в дальнем ее конце стояла пара машин такси, обе пустые, но, как только они приблизились, появился водитель.

– Как из воздуха, – сказал Саймон. – Они точно прячутся в норы под землей, чтобы согреться.

По площади навстречу им пронесся порыв ветра. Фрея поправила шарф на своей шее.

А потом все закончилось. Двигатель завелся, Саймон открыл дверь такси и захлопнул ее за ней так быстро, что свои благодарности она пробубнила, когда они уже отъезжали. Она посмотрела назад и увидела, как он быстро поднял руку, а потом пошел прочь в сторону собора и своей квартиры. Она вернулась с небес на землю, на заднее сиденье такси, в котором пахло холодной кожей и дымом множества сигарет. Он не наклонился, чтобы поцеловать ее в щеку, взять ее за плечо, не сделал ничего, только еще раз улыбнулся, пожелал спокойной ночи и посадил ее в такси. Но это ощущение продлилось только до тех пор, пока она не зашла в свой дом и не включила свет. Здесь все еще было уютно и тепло. Она села на диван и вспомнила каждую секунду этого вечера, каждое слово, которое он сказал, каждый взгляд, которым он ее одарил, каждый нюанс каждого момента, и когда она легла в постель, то не смогла заснуть, и поэтому решила вспомнить все это снова.

Лишь на следующее утро она вспомнила тот вечер, когда стояла в темном углу здания и смотрела, как он приехал на машине с миниатюрной женщиной в легком плаще и проводил ее, обнимая за плечи, к ее машине.

«Джованни, – подумала она сразу, – они были у Джованни».

Она прошла пешком всю дорогу до работы. Это заняло у нее сорок минут, и ветер был такой ледяной, что Фрея почти не чувствовала своего лица, когда вошла в двери офиса. Констебль Нейтан Коутс двинулся к ней через всю комнату, как только заметил.

– Думал, вы никогда не придете, сержант.

– Что такое?

– Пожилая женщина пропала. Соседка сообщила, что она вышла из дома где-то около шести вечера, пешком… и не возвращалась всю ночь.

Фрея сняла пальто и шарф и повесила на спинку своего стула.

– Продолжай.

– У соседки был ключ. Она вошла в дом ближе к ночи. Все было нормально, только на кровати была разложена одежда, как будто она выбирала, что надеть.

– Пальто и сумки нет?

– Все верно, и никакой записки не оставила.

– А что насчет сегодняшнего утра?

– Никаких следов. Все так же, как когда соседка заходила накануне вечером. Ни записки, ни сообщения.

– Родственники?

– Нет. Вдова. Детей нет.

– Возраст?

– Семьдесят один.

– Мне нужен кофе.

В кафетерии стоял обычный утренний запах жареного бекона и обычная суета. Фрея купила два кофе, и они отправились за столик у окна.

– Так. Сходства с другими нашими пропавшими женщинами?

Нейтан опрокинул три пачки сахара в свою чашку.

– Женщина без спутников. Нет очевидных причин, чтобы исчезать. Нет сообщений. Нет записок. Нет следов. Хотя об этом рано говорить – мы еще не провели полную проверку.

– Патрульным надо будет сходить на железнодорожную станцию, автостанцию, пройтись по больницам и так далее. Различия?

– Она не была даже близко к Холму.

– Это наиболее важно.

– Она прилично оделась, перед тем как выйти.

– В каком-то смысле все остальные тоже – велосипедист и Анджела Рэндалл надели форму для езды и бега, как обычно, а Дебби Паркер оделась так, как одеваются на прогулку. Я имею в виду, никто из них не вышел на улицу в ночной рубашке и бигуди.

– Что думаете, сержант?

– Я думаю, мы сходим и пообщаемся с этой соседкой, – а потом, я надеюсь, мы заставим старшего инспектора взглянуть на это серьезно и возобновить расследование, пока кто-нибудь еще не пропал.

На другой стороне комнаты целый стол патрульных разразился громким мужским смехом. Ей всегда нравился дух товарищества, царивший в участке, нравилось наблюдать, как по-разному люди раскрываются и расслабляются после тяжелой смены, с помощью шуток, смеха, похлопываний по плечу и громкого взаимного подбадривания. Всегда имело место недопонимание и напряжение – не все ладили хорошо, не все доверяли друг другу, но это было неизбежно там, где люди работали бок о бок и под сильным давлением, сменяющимся долгими периодами скуки. Когда происходили особенно неприятные происшествия – убийство, надругательство над ребенком, страшные аварии, – ряды смыкались, разногласия отбрасывались, все сплачивались в немом соглашении. Работать в полиции было бы невыносимо, если бы было по-другому, и Фрея была благодарна за это, и в Лондоне, и теперь здесь.

Она вылила остатки своего кофе и быстренько выкинула сахарные пакетики Нейтана.

– Боже, сержант, это хуже, чем иметь жену. Неужели это так и будет – вот о чем я себя спрашиваю.

– Я тебя правильно услышала?

Она взглянула на Нейтана, когда они проходили через распашные двери кафетерия. Его испещренное прыщами, милое уродливое лицо было красным, как свекла.

– Эй!

– Нет, нет, слушайте, я ничего не сказал, подождите… просто вы заставили меня задуматься, и все.

– Ну, не думай слишком долго. Делай.

– То, что вы сказали, что я могу потерять Эм… Я о том, что не знаю, каково это будет – не быть с ней. Если ей надоест ждать меня и она уйдет. Как вы сказали.

На своем столе Фрея нашла чистую пустую пластиковую подставку и бросила туда немного мелочи.

– Хорошо. Это начало.

– Что?

– Буду копить тебе на тостер.

Она взяла толстый черный маркер и написала большими буквами: «Свадебный подарок Нейтану».

Он выхватил у нее подставку и стер надпись рукавом.

– Отстаньте, они с меня живого не слезут, когда я в следующий раз сюда зайду, если кто-то это увидит. Имейте сострадание, сержант.

– Хорошо, но часики тикают, Нейтан. А теперь пошли.

– Обожаю эти маленькие улицы, – сказала Фрея, когда они свернули на Нельсон-стрит и медленно поехали по ней, всматриваясь в номера домов. – Наверное, не сильно они изменились с Викторианской эпохи, когда были построены как жилье для рабочих. В Лондоне таких много, но теперь там сплошные яппи, и пожилые леди, которые белили свои ступеньки каждое утро, давно вымерли. Они идеальны для людей, и всегда были – без претензий, с ухоженными садиками на заднем дворе, с добрососедскими отношениями. Просто идеально.

– Вы ошиблись с выбором профессии, сержант… Вот тридцать девятый. Надо было становиться риелтором.

Полин Мосс поджидала их у окна и вышла на порог сразу же, как они подъехали. На ней был фартук, и она выглядела совершенно разбитой.

– Она не вернулась, не было ни звонка, ничего… – сказала она, провожая их в свою тесную гостиную и прогоняя со стула полосатого кота.

– Минуту, дайте мне только почистить стул, прежде чем сядете, а то будете вся в его шерсти, – она начала усердно тереть подушку тряпкой и руками, а потом внимательно проверила результат. – Я ничего не предпринимала до половины девятого, и только тогда позвонила вам. Это ненормально. Я не спала всю ночь, переживала за нее. Куда она пошла, она никогда вот так не уходит, она не проводила ночь вне дома уже несколько лет – с тех пор как Гарри заболел точно, а это по меньшей мере три года, или около того.

– Я так понимаю, вы хорошо знаете миссис Чатер?

– Отлично знаю, мы были соседями почти тридцать лет. Когда ее Гарри и мой Клайв были живы, мы дружили все вместе. А потом Гарри заболел, очень надолго, а после того как он умер, я присматриваю за ней. Она держалась стойко, очень стойко, и изо всех сил старалась жить как раньше, но для нее это была мука. Мы не живем друг у друга в кармане, понимаете, у нас есть свое, как это сейчас называют, личное пространство – и я всегда это уважала. Но мы видимся почти каждый день, пьем чай или кофе или ходим вместе в магазин, а иногда она приходит ко мне посмотреть свою любимую передачу по телевизору, или я к ней, и мы играем в карты.

– Когда вы в последний раз видели миссис Чатер?

– Вчера утром. Она развешивала белье, и я позвала ее на чашечку кофе. Я еще и напекла чего-то. Я получила письмо от местного совета и хотела, чтобы она на него взглянула. А потом мы говорили о том, что надо бы выбраться в следующем месяце. Выбраться куда-нибудь подальше, на автобусе, понимаете? Мы часто ездили куда-то все вчетвером, но после того как Гарри заболел, мы, конечно, уже не могли, но я пыталась приучить ее снова к некоторым вещам, чтобы она опять закусила поводья – ведь так и надо, верно? Она делала то же для меня, когда Клайв ушел.

– Как вам показалось, ей понравилась идея выбраться?

– Да, понравилась, она сказала, что пришло время начать смотреть вперед. Мы много об этом разговаривали, у меня есть одна брошюра. Нам понравилась мысль с Чатсуортом. Там можно замечательно провести день, там очень красивая местность, можно даже пообедать на воздухе. И это не очень далеко. Я уже даже хотела бронировать, надо было только выбрать дату.

– То есть ничего не наводило на мысль, что она собирается поехать куда-то еще, одна?

– Она бы никогда этого не сделала, ни за что на свете. Да и к тому же никто не уезжает, никому не сообщив об этом, да еще и вечером, правда? Да никто так не делает, кто бы это ни был. И у нее с собой была только сумочка.

– Насколько я поняла, у миссис Чатер нет родственников?

– Нет. У них не было детей. Это был повод для грусти, всегда. У Гарри была сестра, но она умерла, да, лет пять назад, и я не думаю, что Айрис поддерживала с ними связь, они живут где-то в Шотландии, в Абердине, кажется. Нет, она осталась совсем одна, когда ушел Гарри. У меня все по-другому, у меня два сына, которые живут совсем рядом.

– У нее есть другие друзья?

– Ну да, не близко, но мы знаем очень много людей в округе, хотя уже не так много, как раньше, конечно; все меняется, ведь так? Она раньше ходила в церковь, но перестала, когда ей стало слишком сложно выходить из дома. За Гарри нужно было присматривать все время.

– Вы видели, как она уходила?

– Нет, я была в ванной. Я слышала, как закрывается ее входная дверь, и звук ее шагов… и все. Я особо не придала этому значения, хотя она не упоминала, что собирается выходить, но, как я уже сказала, мы не живем друг у друга в кармане.

– Значит, у вас нет предположений, куда она пошла?

У Полин было предположение, но она не хотела об этом упоминать. Неужели Айрис снова пошла к медиуму? Она была так разочарована, что Гарри не «явился». Неужто она решила попробовать еще раз? Что же, это было ей решать, это ее личное дело, она, очевидно, не хотела говорить об этом. Полин показалось неправильным упоминать об этом при двух незнакомцах без разрешения Айрис, даже несмотря на то, что это была полиция, тем более Полин не понимала, какое это может иметь значение. Но она все равно будет держать эту мысль в голове. Может быть, позже, если Айрис не вернется. Только она вернется, конечно же, вернется.

– Какой она вам казалась в последнее время? Она все еще была подавлена после смерти своего мужа?

Полин одарила молодого человека тяжелым взглядом. У него было лицо, которое могла любить только мать.

– Я не думаю, что это правильное слово, знаете ли, – сказала она жестко. – Сейчас слишком много рассуждают о том, как все подавлены. Она пережила утрату, ее муж, с которым она прожила сорок один год, скончался. Она не была подавлена, вы в этот момент не подавлены, вы скорбите, вам настолько тоскливо, насколько только может быть, но это нормально, разве нет? Если это не так, то что вы, получается, за человек? Но она не была так подавлена, чтобы принимать таблетки.

– Извините, дорогая. – У него, может быть, и было эдакое лицо, но улыбка побивала все. Полин поднялась.

– Я сделаю нам чаю?

– Думал, вы никогда не спросите. Могу я подать вам руку?

Фрея улыбнулась и осталась сидеть в гостиной. Нейтан мог своей улыбкой выманивать птиц с деревьев и чайники – с кухонь пожилых леди, и это безотказно помогало ему разузнать некоторые незначительные штучки, которые обычно «забывались».

Она осмотрелась в комнате Полин Мосс. К сожалению, оригинальный камин был демонтирован и заменен на отвратительный электрический обогреватель. Когда-то здесь были окна с деревянными рамами, а теперь стояли алюминиевые монструозные стеклопакеты.

Она услышала с кухни смех и звон фарфора.

Чайник чая сопровождался домашними булочками с маслом и имбирным пирогом, которые внес на огромном подносе во весь рот улыбающийся Нейтан. Фрея закатила глаза, но Нейтан заговорщицки ей подмигнул. Значит, он выудил что-то полезное, болтая с миссис Мосс. Фрея решила позволить ему вернуться к этому после, а пока чай был разлит, масло намазано на булочки, и Нейтан накинулся на них так, будто компенсировал отсутствие завтрака и решил не дожидаться обеда.

Фрея взяла булочку, и разговор зашел в основном о том, какие изменения произошли на этих уютных улицах и какой жизнь была еще тридцать лет назад, когда Полин Мосс и ее муж только переехали сюда вместе со своими двумя мальчишками, о добрососедстве и его упадке, работающих женщинах и одиночестве тех, кого оставили, кто ушел на пенсию и выпал из обоймы.