Убить змееныша Акунин Борис
Щиплет.
Царица Евдокия. Ай!
Царица Наталья. Проснулась наконец? Или еще хочешь?
Царица Евдокия (потирая ущипленное место). Проснулась… Ну а коли я не сплю и я вправду царица, отдавай назад мои подарки! (Хватает со стола зеркало.) Я при живом царе царица, а ты кто? Вдова? Так ступай в монастырь, иконам молись! Зачем тебе зеркало? И гребень отдавай! И полушубку!
Женщины тянут подарки каждая в свою сторону.
Голос из-за сцены (торжественный). К ее царскому величеству государыне Евдокии Феодоровне начальник Стрелецкого приказа окольничий Федор Шакловитый!
Царица Наталья (пятится в страхе). Федька Шакловитый, душегуб! Что ему здесь надо?! Он семь лет назад братьев моих сгубил, Афоню и Ваню! Стрельцов на них натравил! Он и моей смерти хочет! Ты его бойся! При нем не бранимся!
Обе садятся, принимают чинные позы. Входит Шакловитый, кланяется. Зорко смотрит вокруг.
Шакловитый. Здоровы ли ваши царские величества? От государыни правительницы Софьи Алексеевны царице Евдокии Федоровне многая лета и подарок ко дню ангела. (Щелкает пальцами. Появляется Трехглазов, подает ему икону.) Икона святой преподобномученицы Евдокии, которой латинские язычники отсекли голову.
Идет, подает Евдокии икону. Евдокия вжимается в кресло, икону скорее откладывает в сторону. Шакловитый снова делает знак – Трехглазов дает ему сверток, перевязанный лентой.
Шакловитый (царице Наталье). Есть подарок и для тебя, Наталья Кирилловна. Государыня жалует тебя приличным твоему сану облачением. (Вынимает из свертка монашескую рясу.) Стало Софье Алексеевне ведомо, что ты собралась в монастырь. Что ж, дело благое, божеское. Да и пора.
Царица Наталья вскакивает, пятится к окну.
Царица Наталья. Петруша! Петруша!
Флейта и барабан смолкают. Шакловитый спокойно оборачивается к кулисам, откуда выбегает Петр.
Петр. Что, матушка? (Видит Шакловитого. Застывает.) Ты?! Что?! Зачем?
Царица Наталья. Петя, они меня в монастырь! Петя!
Шакловитый (небрежно поклонившись). Здравствуй, Петр Алексеевич. Что это ты немцем вырядился? Нехорошо. Мои стрельцы недовольны. Говорят, младший царь нас, русских воинов, не любит, ему немецкие штуки по нраву. Сам знаешь, какие они – стрельцы. Я хоть над ними начальник, а сам их боюсь. Взбесятся – не удержишь. Помнишь, как они во дворец ворвались? Как дядьев твоих растерзали? Не приведи господь сызнова такое случится. Сделай милость, твое величество, послушай совета верного слуги. Облачись-ка ты в наше, русское платье да пожалуй со мной в Москву. Объедем с тобой полки, скажешь стрельцам ласковое слово, одаришь их зеленым вином. Глядишь, они и успокоятся…
Слушая Шакловитого, Петр начинает судорожно дергаться – всё заметнее, всё сильнее.
Петр (фальцетом, захлебываясь от ярости). Ты… мне… указывать?! Ты мне – стрельцами угрожать?! Пес, пес! Маленького меня не добили, теперь хотите?! Да я теперь не тот… Не тот!
Шакловитый (спокойно, с усмешкой). Не кот? Конечно, ты не кот. Коли я пес, то ты – котенок.
Петр (оборачиваясь). Эй, преображенцы! Сюда! Ко мне!
Вбегают двое дюжих молодцов в таких же, как у Петра, кафтанах, с белыми портупеями крест-накрест.
Петр. Взять его, вора! Связать! В подвал его! В темницу!
Шакловитый. Государь, ты в своем уме?
Он отступает.
Петр (задыхаясь). Ку…куда? Ку…да? Взять!
Потешные хватают Шакловитого под руки.
Шакловитый. Раскудахтался, петушок! В Москве стрельцов двадцать тысяч. Они тут камня на камне не оставят. Разнесут твой курятник вместе с цыплятами!
Петр. Я… петушок?! Ты это… мне… царю?! Руби его, ребята! Я сам… сам…
Хочет вытащить шпагу, но у него начинается припадок. Петр рвет на себе ворот, хрипит, валится, бьет каблуками по полу.
Евдокия визжит.
Царица Наталья. Опять! Опять! Петенька!
Кидается к сыну, но не может его удержать.
Трехглазов, который до сих пор стоял неподвижно, подходит к преображенцам.
Трехглазов. Что стоите, дурни? Держите царя, пока он себя не покалечил.
Потешные бросаются к Петру, а Трехглазов хватает Шакловитого за руку и тащит прочь. Они исчезают под бессвязные вопли Петра, визг царицы Евдокии и причитания царицы Натальи.
Картина восьмая
У царевны Софьи
Ночь. Гроза. Время от времени раскаты грома, вспышки молний, порывы ветра, шум ливня.
Раздвигается занавес. Софья, Василий Голицын, Шакловитый и Трехглазов точно в таком же положении, как в пятой картине, только тогда был день, а сейчас горят свечи: царевна во главе стола, министры напротив друг друга, охранник поодаль, за спиной у князя.
Василий Голицын. А теперь, Федор Леонтьевич, я тебе скажу то же, что ты мне говорил давеча. Ты не чересчур нас пугаешь?
Шакловитый. Какое чересчур! Ты бы его лицо видел! Звереныш лютый. Кабы не твой человек, князь, изрубили бы меня на месте. Решать надо. И быстро. Промедлим – будет поздно. Дело к крови идет. К большой крови. И чем дольше протянем, тем обильней она прольется… Иначе скажу. Тут решается, чья кровь прольется: его или наша.
Василий Голицын. Опомнись, Федор! Ты о чьей крови говоришь? О царской! И кто он? Мальчишка. Что он может? Какая у него сила? Две сотни потешных? И не забывай. Мы не злодеи, не заговорщики. Мы – закон. Мы – государство.
Шакловитый. Хорошо тебе проповеди читать. Ты – князь Голицын, тебе голову с плеч не снимут. А меня в пытошный застенок кинут, на дыбе изломают и потом – под топор. Ну да я не овца, я так запросто не дамся! Царевна, я сегодня верных командиров собрал. Все заодно, все готовы, ничего не устрашатся. Только прикажи.
Софья сидит неподвижно, смотрит на Шакловитого, потом на Василия Голицына.
Шакловитый. Василий Васильевич, ты о России красно говоришь, сулишь ей процветание. Сядет Петр – ничему этому не быть. Он черт полоумный! Возьмет власть – всю Красную площадь уставит плахами, по крепостным стенам стрельцов развесит! Будет снова, как при Иване Грозном!
Василий Голицын. На душегубстве процветания не построишь. Годунов уже пробовал – после того, как убил царевича Дмитрия. Сам знаешь, чем кончилось. Только душу свою погубил, измаялся и сгинул.
Шакловитый. Государыня, твое слово! Яви твердость. Петр-то тебя не пожалеет. Запрёт до конца дней в темницу, уморит, не выпустит. По мне, так лучше под топор. Неужто ты не понимаешь: или ты его, или он тебя, третьего не будет. Ты мне ничего такого не приказывай. Только скажи: «Действуй, Федор, как считаешь нужным». Сам исполню, у меня уж всё готово. Рассказать?…Да скажи ты хоть что-нибудь!
Софья (вдруг повернувшись к Трехглазову). А что ты про это думаешь?
Трехглазов. …Три года стояла наша артель лагерем на берегу реки Амур. Хорошо там было, укромно. Много птицы, рыбы, травяные луга. Одна беда – пропасть гадюк. Всех лошадей перекусали. А лошади в Сибири дороги.
Шакловитый. Нашел время сказки рассказывать.
Софья. Погоди, Федор Леонтьевич. Ну?
Трехглазов. Били мы змей, били, да всех не изведешь. И вот как-то иду я по тропе. Вижу – змееныш. Маленький еще, небыстрый. Пасть разевает, а зубчонки в ней крохотные. Вроде дитя, а вырастет – не дай бог.
Софья. И что?
Трехглазов. Раздавил, конечно. Не оставлять же в живых, чтоб он клыки отрастил и ядом налился?
Василий Голицын. Человек, тем более царь – не змееныш.
Трехглазов. Человек, тем более царь – много опасней змееныша.
Шакловитый. Ты его слушай, Василий Васильевич. Он у тебя золото. Наконец подле тебя есть человек дела, а то были одни говоруны. Ты хочешь дивный град построить в белой одежде? Так не бывает. Строят в пыли и грязи, это уж потом отмываются и наряжаются. Не больно-то ты и запачкаешься, князь. Без тебя всё устроится. А вот охранника своего мне дай, он мне пригодится. (Встает, подходит к Трехглазову.) Аникей, мои стрельцы-молодцы боевиты, да не тороваты, а ты человек ловкий, бывалый. Сможешь ты убить змееныша, чтоб не выскользнул?
Трехглазов. Князь велит – убью.
Шакловитый. Тогда дело выйдет чисто! (Оборачивается к царевне.) Слушай, государыня, как оно устроится. Аникей отправится туда, придавит змееныша. А я подниму стрельцов по тревоге. Объявлю, что злые люди в Преображенском убили царя Петра. Придем, всех Нарышкиных с потешными вырежем. А коли Аникей промахнулся, прикончим и мальчишку. Деться ему будет некуда, а стрельцам отступать поздно. Замысел верный, царевна, осечки не будет. Только головой кивни!
Трехглазов. Я служу не царевне. Я служу князю.
Все смотрят на Василия Голицына. Он молчит.
Царевна Софья. Выйдите оба. Оставьте меня с князем Василием.
Шакловитый, оглядываясь на каждом шагу, выходит. Трехглазов уходит, не оборачиваясь.
Царевна Софья. …Вася, помнишь, как ты со мной тогда говорил, семь лет назад… Тоже всё решалось. Подниматься мне против Нарышкиных или нет. Оставаться девкой-царевной в светелке или драться за власть… Я плакала, боялась – как это: мне – и власть? Ты помнишь?
Василий Голицын. Еще бы не помнить. Ты была совсем девочка, у тебя дрожали губы. Мое сердце разрывалось от жалости. Но отступиться было нельзя. Нарышкины, прощелыги, растащили бы, развалили бы страну.
Царевна Софья (подходит к нему). Я говорила тебе, что не сумею править. Что я не знаю – как это: править. Помнишь, что ты мне сказал? Ты сказал: «Власть – это очень трудно, но и очень просто. Нужно перестать думать о себе, вот и всё. Твое тело – вся страна. Ее лихорадит – тебя лихорадит. Ей больно – тебе больно. Твоя душа – народ. Он спасется – и она спасется. Он погибнет – и она погибнет». Вот как ты тогда мне сказал. А сейчас ты боишься погубить душу. Где твоя душа, Вася? Какая она? Здесь, маленькая? (Касается его груди.) Или там, большая? (Делает широкий жест рукой.)
Удар грома. Василий Голицын молчит, опустив голову.
Царевна Софья (жалобно). И что делать мне? Кто я? Правительница, на плечах которой держава на тысячи верст, от Шведского моря до Китайского океана? Или я баба, которой твоя маленькая душа дороже всего на свете? Скажи мне, Вася. Как тебе лучше, так я и сделаю.
Голицын молчит.
Царевна Софья. …Только ведь разлучат нас. Никогда больше не свидимся. Ты часто говоришь: история, история. Кем мы с тобой останемся в истории? Правительница с любовником, которые не удержали ни своей страны, ни своей любви. Говори, Вася. Не молчи.
Голицын молчит.
Царевна Софья. Я поняла про власть еще одно, чего ты мне тогда не договорил. Потом сама дошла. Правитель – тот, кто способен решиться на страшное. И большая душа, душа державы, для него важнее собственной. А если своя душа дороже – лучше уйди. Но я не уйду. И ради державы, и ради нас с тобой. Не говори ничего своему Трехглазову. Обойдемся без него. Бог даст, стрельцы и так управятся. Не мучай себя, Вася. Сбереги свою душу. Я знаю: ты себя после изгрызешь. Не надо. Я все возьму на себя. А на том свете уж – как выйдет. То ли простит меня Бог, то ли нет. Его воля.
Василий Голицын (подняв голову). Нет! Вместе так вместе!
Порыв ветра, распахивается окно. Врываются звуки бури. Свечи гаснут. На сцене становится темно.
Картина девятая
В Преображенском. На пруду
Вечер. Борис Голицын и Петр на пруду, около причала, возятся с лодкой. Борис Голицын держит в руках штурвал, Петр глядит в чертеж.
Петр. Как же его сажают?
Борис Голицын. Пойдем, государь, спать. Поздно.
Петр. Какое спать? Гляди, какую красоту мне изготовил мастер Краузе! Настоящий штурвал! Хоть на фрегат ставь! Давай его сюда!
Берет штурвал, пробует установить.
Борис Голицын. Это лодка старая, негодная. И здесь, на пруду, не расплаваешься. Поедем на Плещеево озеро – там попробуем. А после станем настоящие фрегаты строить. И не только фрегаты. Заведем трехпалубные корабли, стопушечные. А ну, поберегись, Турция! Посторонись, Европа! Дорогу российскому флагу!
Петр. И ка-ак вдарим по ним из всех орудий! Дадах! Дадах!
Борис Голицын. Не посторонятся, так и вдарим.
Петр. И столицу поставлю новую на море, на пустом берегу! Ненавижу Москву, деревянную, бестолковую, шушу по углам! Поставлю город такой, какой надо – правильный. Чтоб весь квадратами, по регламнту! Буду там жить!
Борис Голицын. Твоя воля, государь. Как прикажешь, так и будет. Страна как корабль: куда захочет капитан, туда и поплывет.
Петр заканчивает укреплять штурвал.
Петр. Команда, слушай капитана! Поднять штандарт! Полный вперед! Пушки, пли!
Выстрел. Петр падает из лодки. Поднимается. Делает несколько шагов вперед. Снова падает.
Из-за кулис появляется Трехглазов. Прячет за пояс пистолет.
Борис Голицын. Ааа! Государь! Петруша! (Кидается к Петру. Потом оборачивается к убийце. Бросается на него.) Ты на кого руку поднял! Злодей!
Трехглазов взмахивает плеткой, захлестывает Голицыну шею, рывком валит на пол. Бьет по голове.
Трехглазов. Лежи тихо, боярин. Тебя убивать не велено.
Подходит к Петру. Достает из-за пояса второй пистолет. Царь пробует приподняться, закрывается рукой. Трехглазов стреляет ему в голову.
Трехглазов. Ну вот. Теперь не ужалит.
Неторопливо, спокойно уходит.
Борис Голицын со стоном встает. Шатаясь, подходит к убитому. Опускается на колени.
Борис Голицын. Господи! Убит, убит… И ничего не будет. Ничего, о чем мечтали… Ни флота. Ни побед. Ни окна в Европу. Ни правильной столицы на морском берегу. Ни империи… Не быть России великой… (Горько рыдает.)
Занавес у него за спиной закрывается. Сгущается тьма. Луч прожектора направлен на мертвого Петра и скорбящего боярина. Звучит траурная музыка.
Прожектор гаснет. Пауза. Должно быть полное ощущение, что спектакль закончен.
Голос Софьи. А на том свете уж – как выйдет. То ли простит меня Бог, то ли нет. Его воля.
Голос Василия Голицына. Нет! Вместе так вместе!
Рев ветра. Звук распахнувшегося окна.
Картина десятая
У царевны Софьи
Занавес открылся. Время вернулось назад.
На сцене темно. Воет ветер. Потом слышно, как закрывают окно. Шум бури становится тише. Потом вспыхивает огонек. Зажигаются одна за другой свечи.
Окно закрыл Василий Голицын. Свечи зажгла Софья.
Продолжается ранее прерванная сцена.
Царевна Софья. Так ты согласен? Согласен?
Василий Голицын. На что согласен? Чтоб я отошел в сторону и умыл руки? А ты взяла весь грех на себя? И кто я после этого буду? Как мне потом жить? Нет!
Царевна Софья. «Кто
Василий Голицын. О тебе, о нас с тобой… Я не так тебя учил. Я ошибался. Душа не бывает ни маленькой, ни большой. Она – душа. И не надо себя обманывать. Нет на свете ничего, ради чего можно сломать свою душу. Евангелие помнишь? «Какая польза человеку, если он обретет весь мир, а душу свою погубит? И какой выкуп даст человек за душу свою?» Нет уж. Что случится, то случится. И если нам с тобой не судьба быть вместе на этом свете, на том нас никто не разлучит.
Царевна Софья (тихо). Пусть будет, как для тебя лучше…
Обнимаются.
Картина одиннадцатая
Снова в Преображенском. На пруду
Всё в точности так же, как было в начале девятой картины. Борис Голицын и Петр на пруду, около причала, возятся со старой лодкой. Борис Голицын держит в руках штурвал, Петр глядит в чертеж.
Петр. Как же его сажают?
Борис Голицын. Пойдем, государь, спать. Поздно.
Петр. Какое спать? Гляди, какую красоту мне изготовил мастер Краузе! Настоящий штурвал! Хоть на фрегат ставь! Давай его сюда!
Берет штурвал, пробует установить.
Борис Голицын. Это лодка старая, негодная. И здесь, на пруду, не расплаваешься. Поедем на Плещеево озеро – там попробуем. А после станем настоящие фрегаты строить. И не только фрегаты. Заведем трехпалубные корабли, стопушечные. А ну, поберегись, Турция! Посторонись, Европа! Дорогу российскому флагу!
Петр. И ка-ак вдарим по ним из всех орудий! Дадах! Дадах!
Борис Голицын. Не посторонятся, так и вдарим.
Петр. И столицу поставлю новую на море, на пустом берегу! Ненавижу Москву, деревянную, бестолковую, шушу по углам! Поставлю город такой, какой надо – правильный. Чтоб весь квадратами, по регламнту! Буду там жить!
Борис Голицын. Твоя воля, государь. Как прикажешь, так и будет. Страна как корабль: куда захочет капитан, туда и поплывет.
Петр заканчивает укреплять штурвал.
Петр. Команда, слушай капитана! Поднять штандарт! Полный вперед! Пушки, пли!
Из-за кулис выбегает Трехглазов.
Трехглазов. Государь! Беда! Из Москвы стрельцы идут! Их послал Шакловитый тебя убить! Спасайся!
Петр. Аааа! Что…? Борис…! Куда…? В Троицу! Отсидеться! Борис, коня!
Мечется. Борис Голицын хватает его, удерживает.
Борис Голицын. Погоди, государь… Ты кто такой? Я тебя видел! Ты человек Василия!
Трехглазов. Я человек сам по себе.
Борис Голицын. А далеко стрельцы?
Трехглазов. В набат бьют.
Борис Голицын. Ну, это долго еще. Чай не немцы, быстро не запрягут. (Хлопает себя по боку.) А ведь это удача! Ай, славно!
Петр. Какая удача?! Ты что? Меня убить хотят!
Борис Голицын. Хотят, да не убьют. Время есть, государь. Сейчас соберемся, поедем в Троицу, под защиту крепких стен. Оттуда на всю страну объявим, что Софья хотела извести царя Петра Алексеевича, что ты еле-еле спасся, вскачь. Теперь царевне конец. На законного государя поднялась. Наша взяла. Россия твоя, государь!
Петр. Да?
Борис Голицын. Уж не сомневайся. Всё будет. Всё, о чем говорили. И флот, и победы, и новая столица на привольном берегу. Ты будешь Петром Великим. Россия будет великой!
Петр. Я буду великим? Петром Великим?
Борис Голицын (Трехглазову). Ты почему не с Василием, а со мной?
Трехглазов. Я как вода. Вода вверх не течет. Лучше с тобой кое-как, чем с ним – никак.
Петр. Я буду великим! Россия будет великой! Ура-а-а!
Петр расправляет плечи. Поднимает руку, в которой свернутый чертеж. Другой держится за штурвал. Лодка вдруг начинает подниматься вверх, Петр застывает и превращается в памятник Церетели.
Звучит победный марш, гремят пушечные залпы.
Читать бесплатно другие книги:
