Послание из прошлого Милушкин Сергей
Двое старшеклассников схватили его за ноги, подняли и поднесли к колодцу, черный зев которого открылся прямо перед ним во всей своей ужасающей явности.
Дна не было видно, лишь ржавые петли, наполовину обломанные – спускались вниз и исчезали в вонючем чреве.
Шкет встал по другую сторону колодца, а двое пацанов опустили его прямо внутрь.
От ужаса Витя закрыл глаза. Если они сейчас отпустят… не дай бог, соскочат руки… он боялся даже не то, что разобьется, боялся ни боли, ни унижения – насчет этого, как это ни парадоксально, он был спокоен, потому что вряд ли кто мог увидеть все это – слишком уж безлюдное место тут было.
Боялся он панически того, что может открыться там, на дне колодца. Если оно, это дно, вообще существует.
Конечно же, существует, – подумал он, глядя в зияющий зев, отдающий смрадом и затхлостью. И вряд ли даже милиция отважилась туда спускаться.
Шкет нырнул лицом в колодец. Витя открыл глаза и увидел перед собой расквашенный глаз одноклассника.
Ему вдруг стало смешно, потому что видел он Шкета в перевернутом виде и ничего смешнее до тех пор ему видеть не приходилось.
Витя засмеялся и колодец ответил ему странным, лающим эхом.
Шкет отшатнулся, едва не оступившись и не соскользнув в пропасть.
Грязно выругавшись, он снова подошел к краю колодца, предусмотрительно схватился за стойку и потряс кулакам перед Витькиным лицом.
– Ты понял?! Еще раз увижу тебя с ней!
– А что, один на один зассал? – вырвалось у Вити сквозь смех. Он прекрасно понимал, что сейчас не самое время смеяться, но жалкая физиономия Шкета, силящегося выглядеть наглым и уверенным в себе бандитом, вызывала лишь такую эмоцию.
Шкет не успел ответить.
Сильным рывком Витю выдернули из колодца и бросили возле кустов бузины, обступающих заброшенный пятачок со всех сторон.
– Шухер, пацаны! Ктото идет!
Витя услышал топот ног. Через секунду все стихло.
Чьито сильные руки подняли его с земли, поставили на ноги, стряхнули пыль с одежды.
Знакомый голос задумчиво произнес:
– Таак… Ну что сказать, жить будешь. До свадьбы заживет.
Витя открыл глаза и увидел перед собой Грома, того самого мужика из гаражного массива, который научил его делать жучки. И не только жучки.
– Идем, вытрешь лицо, придешь в себя, – сказал Гром и Витя послушно заковылял за ним.
– Почему «Моцарт»? – вытирая предложенным полотенцем кровь с лица, спросил Витя у мужчины, стесняясь назвать того просто Громом и находя обращение «дядя Гром» слишком уж близким, фамильярным. Приходилось выкручиваться и называть брутального мужика окольными путями, без упоминания его кличкиимени.
– Э… – сказал Гром. Они находились одни в гараже, Витя сидел на кривой, очень массивной табуретке, деревянная сидушка которого была жесткой и неудобной. – Он реально существует. Я его видел.
– Вы… – Витя затаил дыхание и даже перестал смотреть на череп с пустыми глазницами, стоящий на самой верхней полке металлического шкафа со стеклянными дверцами. Шкаф был забит инструментами, деталями, книгами и всякой всячиной.
Откуда он взял этот череп? Уж не сам ли он убил его обладателя? – все эти вопросы всплывали в голове мальчика, но, что странно, – страха перед мужиком у него не было и, возможно, зря. Однако, Витя думал, что здесь многие его знают и даже сторож на входе и дворник здоровались с ним и не выказывали особого беспокойства. Правда, и особой приязни не испытывали, факт.
Гром держался особняком и про него было известно очень мало. Точнее, вообще ничего.
– …видели его?! – воскликнул Витя, забыв про череп.
Гром кивнул, не поворачиваясь. Он чтото закручивал в массивные тиски и под засаленной майкой играли приличные мускулы. Руки у него и впрямь были как у борца или рабочего какогонибудь литейного цеха – мощные, огромные и непременно грязные.
– Знаешь, почему Моцарт? Потому что перед смертью его жертвы слышат сороковую симфонию, аллегро…
У Вити перехватило дыхание. Откуда он это знает? Откуда?! Если убийца не пойман, а жертвы не найдены. По крайней мере, целиком. Такие, во всяком случае, ходили слухи, хотя открыто, разумеется, об этом никто не говорил, газеты не писали, а по телевидению и вовсе такое было запрещено показывать…
Он сидел у ворот – ни жив ни мертв и чувствовал, что вотвот не сдержится и от страха сходит помаленькому. Как назло, почемуто никого рядом больше не было, хотя обычно у Грома ошивалась куча пацанов из окрестных районов.
Гром оглянулся, покачал головой:
– Знаешь, что самое страшное? Что двух невинных человек уже осудили к высшей мере вместо него. Одного уже расстреляли, другой ждет исполнения приговора.
Витя держался из последних сил. Он свел колени вместе и обхватил их руками.
– Видишь вон ту трубу? – Гром чуть нагнулся из темноты гаража показал на ржавую и довольно высокую трубу заброшенной котельной, расположившейся через лесок от гаражного массива. – Дело было рано, не знаю, может часов пять утра. Я шел как раз сюда, к себе в гараж, чтобы… – Гром осекся, помолчал мгновение и продолжил: – чтобы коечто сделать. Проходя мимо… если ты там был…
Витя кивнул, конечно он там был, кто же из пацанов не был на заброшенной котельной, – подумал он.
– В общем, я услышал… это была даже не музыка, скорее еле уловимый звук… будто принесенный ветром со стороны новостроек на западе, знаешь там новые девятиэтажки Проыслова, нашего градоначальника… но… было слишком рано для музыки. Обычно я хожу быстро и не обращаю внимания на посторонние вещи… – тут Гром взял в руки ножовку и начал чтото очень аккуратно пилить на сверкающей, точно золото, заготовке: «Вживжи, вживжи…».
Невероятным усилием Витя заставил себя усидеть на табуретке. Лицо его приняло совершенно мученический вид.
– Я понял, что звук идет из котельной… решил перелезть через забор, но сделал это както не слишком удачно, задел штаниной торчащую проволоку, поцарапался, и пока спрыгнул, звук исчез. На всякий случай я все же решил заглянуть туда.
Гром повернулся и пристально посмотрел на Витю.
Тот выпрямился и замер.
– Да… – сказал Гром. – Дверь оказалась чемто подпертой, пока я возился с ней, прошло время. И, когда мне все же удалось открыть ее, я увидел… стул, а на нем старый патефон. Заряд его еще не кончился, пластинка вращалась, но мелодия уже не играла. Как раз вот этот табурет, на котором ты сидишь.
Витя глянул под себя и подскочил, словно сидел на расплавленной сковороде.
Не чуя под собой ног, он бросился за гаражи и с протяжным вздохом, чувствуя, как дрожат ноги, облил зеленые кирпичи горячей струей.
В гараже раздался сильный удар молотка, потом еще один и Витя подпрыгнул еще раз. Нервы были на пределе.
Гром как ни в чем ни бывало, продолжал:
– Я глянул в окошко – там их два всего, если ты помнишь, и увидел, как очень быстро от котельной удаляется мужчина в плаще грибника и темной шапке. За спиной у него было довольно объемный мешок, – донесся до Вити голос Грома. – Я бросился за ним, но пока выбирался, он успел уйти. Скорее всего, у него гдето была спрятана машина.
Витя вновь показался в гаражном проеме и Гром кивком указал на патефон, стоящий в глубине на коробке изпод телевизора.
– Аллегро. Симфония номер сорок. Хочешь поставлю?
Витя замотал головой.
Ему хотелось поскорее уйти отсюда и никогда больше не приходить, хотя он прекрасно знал, что все равно придет.
– Я тоже ни разу его больше не включал. Все жду…
Витя попятился. Он посмотрел на табуретку, на которой только что сидел и невольно спросил:
– Чего? Чего вы ждете?
– Его, – ответил Гром. – Я жду его, – и он вновь обратился к своей детали.
– Откуда же вы знаете, что это… он?
Хотя даже без единого доказательства Витя верил каждому сказанному мужчиной слову.
– Ты, наверное, не знаешь, это как раз первая смена была, а ты учишься в первую…
Витя кивнул.
– Ну вот… приехала опергруппа и там все перерыли, нашли следы от легковой машины, вроде бы Москвич412, нашли следы крови, а потом… – он испытующе глянул на мальчика, который от побелел от страха, – а потом ничего. Они уехали.
Из многочисленных фильмов про Петровку38 Витя конечно же знал, что этот граммофон, или патефон являются вещественными доказательствами, а Гром, получается, утаил их от следствия. Разве так можно? – подумал он и взглянул на мужчину.
Тот понял, о чем думает мальчик.
– Я понимаю, отпечатки и все такое… я их искал, но ничего. Пусто. Они уже много лет не могут его поймать. И вряд ли поймают.
– Значит вы… – Витю пронзила ужасная догадка, которую он не смог озвучить вслух, настолько она была страшной. – Вы…
– Жду, пока он придет за своими вещами.
Гром углубился в распил, всем видом показывая, что аудиенция закончена. Как он не боится, что я все расскажу милиции? – подумал Витя, сделал шаг назад, потом еще один и уже через секунду он мчался домой, подгоняемый страхом и чувством, что ему доверили нечто очень важное и что теперь он тоже своего рода соучастник.
Потом он подумал о тех невиновных, которые осуждены, когото уже расстреляли, и, возможно, сегодня или завтра другого невинного человека тоже… – ему вдруг стало так жутко страшно, что он на мгновение потерял ориентацию. В глазах потемнело, он споткнулся, и, вытянув руки, полетел вперед.
– Эй, эй… что с тобой?! – мужской голос, раздавшийся возле уха, заставил его вскрикнуть. Витя начал вырываться, брыкаться, и когда перед собой увидел лицо Николая Степановича, не сразу узнал его. Сумка с газетами выпала у почтальона из рук – но зато он поймал Витю, несущегося к своему подъезду, не разбирая дороги. – Да что случилось, то, Витя?!
– Я должен… срочно… коечто… передать… – мальчик осекся, дернулся, но Николай Степанович не отпускал его.
Расширившимися от ужаса глазами Витя увидел мешок с газетами перед собой, плащ цвета хаки, который так любил надевать почтальон изза его практичности и водонепроницаемых свойств, увидел темную шляпу… и вовсе обмер.
– Пустите! Пустите меня! – закричал Витя фальцетом и Николай Степанович, разжал кисть, выпуская мальчика.
– Господи, – прошептал он. – Да что с тобой такое? – он посмотрел в направлении балкона тети Оли, но дверь была закрыта, а свет в квартире не горел. Окна квартиры Крыловых выходили на другую сторону.
Когда Витькины пятки скрылись в подъезде, Николай Степанович опустил голову, поискал взглядом сумку, взвалил ее на плечо и поплелся дальше. С каждым днем, проходя мимо балкона тети Оли и не встречая ее ласкового, поощрительного взгляда, его накрывал все более плотный сумрак, ему казалось – жизнь потеряла смысл и больше не обретет его никогда.
Он запихивал проклятые газеты и журналы с улыбающимися лицами работниц, колхозников и тружеников в почтовые ящики, часто они не лезли, и он силой проталкивал их вглубь, тонкая бумага с треском рвалась, а с его лица катились слезы. Он не замечал их и только на цветастых глянцевых обложках оставались темные выпуклые отметины, про которые читатели, удобно устроившись в своих креслах перед телевизором думали, что это всего лишь обычные дождевые капли.
Глава 11
2010 год
– Я не могу, – попытался сказать Виктор, но быстро понял, что ничего не получится. Его подхватили под руки и буквально вынесли из виноводочного магазина, провели по улице через дорогу сквозь ветхую арку сталинского дома, на стене которого виднелась надпись, нарисованная куском черной смолы лет двадцать назад: «Зачем ты здесь?». Надпись постоянно закрашивали, но ктото с таким же завидным постоянством ее восстанавливал.
И каждый раз, проходя по этой арке, Виктор волейневолей задавал себе этот вопрос и каждый раз ответ на него был разным.
В третьем справа от арки подъезде и жил когдато Шкет, заклятый враг в школьные годы.
Шкет, перевернув бейсболку задом наперед, набрал код, ругнулся на кипу только что расклеенных объявлений одинаково содержания и одним махом сорвал их все, бросив под ноги.
– В наше время такого не было! – рявкнул он, втаптывая шелестящий бумажный ковер в пыль.
– Чего грязнишь, – отозвался Леня. – Теперь кто убирать будет? По всему двору разнесет!
– А тебе не пофиг?
Подъезд дома, несмотря на довольно убогое состояние, старую краску на стенах, тусклый свет, обшарпанный вид почтовых ящиков, до сих умудрился сохранить величественный и монументальный вид, свойственный всем сталинкам.
Когда дверь закрылась и они, воспользовавшись старым лифтом с раздвижным дверями, поднялись на седьмой, последний этаж, чуть поодаль от подъезда остановилась все та же тонированная иномарка марки серого цвета.
Через лобовое стекло можно было увидеть и водителя – плотного мужчину с резкими чертами лица. Он откинулся на спинку, потом немного задумался и отодвинул сиденье назад, а спинку чуть опустил. Мужчина открыл окно, закурил, потом включил радио.
Передавали последние известия.
Криминал. Впрочем, это была его любимая часть. Он даже сделал немного погромче.
Диктор с придыханием сообщила, что при получении крупной суммы денег задержан очередной взяточник. По месту его жительства оперативники обнаружили скрытый тайник с наличными, превышающими в сумме бюджет небольшого российского города.
Тут дикторша и вовсе осипла. С трудом она продолжила.
– Благодаря слаженным действиям сотрудников Московского уголовного розыска, оперативников ФСБ и бойцов СОБР был адержан один из самых разыскиваемых преступников в России по кличке «Моцарт». На его счету более 50 убийств и покушений. Его называют самым страшным серийным убийцей, которого пытались найти более четверти века.
Мужчина подался вперед и замер.
Пепел сигареты обвалился ему на штаны, и он тихо выругался, выкрутив рукоятку приемника на полную, но новость на этом была исчерпана.
– Вот же черт! – сказал он.
– А теперь о погоде, – сообщила дикторша.
Мужчина взял сигарету другой рукой, правой выключил радио.
Докурил ароматный «Кент», дрожащими пальцами затушил бычок в пепельнице. Едва уловимый дымок выпорхнул из окна машины и, постепенно тая, понесся ввысь.
Он ждал.
– Мужики, у меня важное дело! – Виктор снова попытался отделаться от внезапной встречи и ее намечающегося продолжения, но его никто не слушал. Впрочем, сопротивлялся он не так чтобы сильно.
Одиночество в пустой квартире, без друзей, знакомых, а те что были – давно отвернулись – он был рад услышать хоть чейто голос. Двое неказистых алкоголиков хоть и числились старыми врагами, но, являлись, считай, почти родными людьми. Все же десять лет вместе… правда Шкет после восьмого класса ушел в ПТУ…
Виктор рассматривал квартиру своего недруга. Хорошая квартира, в сталинском доме… запущенная конечно, но это не самое главное. Он не планировал долгой встречи, но ему было интересно узнать, что произошло за эти годы, кто и где обосновался и, может быть… услышать чтонибудь про Лену. Хотя и боялся этого.
– Ладно, что уставились друг на друга! Давайте за встречу, – скомандовал Шкет на правах хозяина.
Они быстро выпили, закусили солеными грибами, твердым салом и черствым как кирпич, черным хлебом. Потом сразу по второй.
Шкет включил радио.
– Что это мы в тишине сидим… – сказал он, будто извиняясь.
Старая радиоточка затрещала, зафонила с остервенением, но буквально через секунду в комнату полился молодой женский голос, от которого в затхлом помещении вроде даже немного посвежело.
– …по кличке «Моцарт». На его счету более 30 убийств и покушений. Его называют самым страшным серийным убийцей, которого пытались найти более четверти века.
Виктор, державший стопку у рта, замер.
Остановился и Шкет. Он обернулся и уставился на радио, висевшее в углу, рядом с разделочной доской, испещренной глубокими ножевыми порезами.
Леня издал нечленораздельный звук и глаза его округлились.
– Сделай… погромче… – Виктор привстал, но Шкету не нужно было повторять дважды. Он на цыпочках подошел к радиоточке и выкрутил звук на максимум.
– А теперь о погоде, – сообщило радио.
Шкет повернул ручку и в комнате стало тихо.
Виктор опустил рюмку на стол.
– Вот это да… – сказал он. – Я должен… его увидеть.
– Ты должен? – тихо спросил Леня. – Мы все должны. Мы все.
– Сколько лет прошло? – Шкет подошел к столу и медленно сел на табуретку. Руки у него заметно дрожали.
Никто ему не ответил.
– А ты помнишь колодец? – спросил Виктор. – Куда вы меня… Вас еще Гром спугнул.
Шкет налил в рюмку водки и не говоря ни слова, выпил.
– Я был такой малой… такой глупый… Ты уж зла не держи.
Виктор покачал головой.
– Кто старое помянет…
– Этот упырь с нашей школы двух девчонок утащил, – сказал Леня.
– И училку музыки еще, – добавил Шкет. – Но это, кажется, случилось, когда ты уже срок мотал.
Виктор взял рюмку, выпил, не закусывая и решился. Всю неделю он ходил сам не свой, посматривая на телефон.
– А что с Ленкойто? – спросил он небрежно. – Я… вроде видел ее на лавке с какимто парнем… в первый день, когда приехал.
Друзья переглянулись. Леня както замялся, а Шкет отвел взгляд.
– Этого не может быть, – сказал Леня сиплым голосом. – Ты не мог ее видеть.
– Как это? – не понял Виктор. – На скамейке возле круглосуточного магазина с банкой «Охоты»… – он помолчал, пожал плечами и продолжил уверенно: – А кто же это был? Она, только… очень толстая какаято и… ну, в общем…
– Угу… никакая она не толстая, – промямлил Шкет. – Когда я ее последний раз видел, она была как тростинка. Тонкая, того и гляди ветром сдует…
– Последний раз? – Виктора вдруг словно током шарахнуло. – Что ты имеешь ввиду, последний раз?! Это когда?
Шкет и Леня одновременно посмотрели друг на друга, потом Шкет дрожащей рукой налил полную рюмку. Горлышко бутылки дрожало.
– Она… в общем… ты сядь, хорошо?
Виктор только теперь заметил, что вскочил с табуретки и принялся мерить шагами огромную кухню – от окна к двери и назад – всего метров восемь или даже десять. Доходя до окна, он автоматически откидывал давно не стиранную занавеску, отчего светлая пыль с ускорением взлетала к потолку, смотрел пару мгновений на вымерший двор, заваленную старой разбитой мебелью мусорку, припаркованные вдоль обочин автомобили – затем опускал занавеску и шел назад.
Услышав голос Шкета, он остановился и невидящим взглядом уставился на репродукцию картины Васнецова «Три богатыря», расположившуюся над угловым диваном.
«Три богатыря, – подумал он. – Интересно, кто я из них? Наверное, Илья Муромец… Шкет – Алеша Попович, это понятно, ну и Добрыня – Леня Архангельский, тут к бабке не ходи». Он улыбнулся собственным мыслям. Странно, что делает время с людьми и их отношениями. Вчерашние закадычные друзья становятся непримиримыми, злейшими врагами, а враги – друзьями, товарищами. Все это происходит так естественно, будто подобное положение вещей заложено в самой природе. Потомуто, подумал он, случаи длительной, ничем не омраченной дружбы, пронесенной сквозь года и неурядицы, так редки и воспринимаются, скорее, как нонсенс.
Но героито на картине – мифические, не настоящие, – вспомнил Виктор урок Галины Самуиловны. Бессменная классная руководительница, учительница русского языка и литературы любила растолковывать им, балбесам, тайные смыслы различных литературных произведений и картин, а после они всем классом устраивали жаркие споры и обсуждения.
При этом половина класса пыталась опровергнуть учительницу, а вторая наоборот – поддержать.
Он вспомнил, что на самом деле Илью Муромца, точнее, прототипа его персонажа на картине звали смешным именем Чоботок – когда Галина Самуиловна рассказала про это, класс взвился от смеха. Никому не хотелось быть Чоботком, зато многие хотели быть Муромцами. Потрясло то, что, по словам учительницы и жили все эти богатыри в разное время – когда Илье Муромцу было столько лет, каким он изображен на картине, Добрыня был уже глубоким стариком, а Алеша Попович – мальчиком.
Виктор всегда оказывался по разные стороны со Шкетом и Леней – хотя этих двоих никак нельзя было назвать одного поля ягодой: один – типичный хулиган с довольно низким рвением к учебе, едва балансирующий на грани вылета из школы, второй же – почти гений, лучший ученик, едкий и циничный, смотрящий на всех окружающих свысока. Он даже учителей ни во что не ставил, считая их неудачниками, застрявшими в самом низу социальной лестницы.
«Жизнь – хороший учитель и великий уравнитель», – подумал Виктор, прежде чем опуститься на табуретку перед репродукций.
– Ну… – протянул он, всматриваясь в обветренное лицо Шкета и пытаясь угадать, к чему тот клонит. Судя по всему, ничего хорошего ожидать не приходилось.
Что может быть? – думал он. Она беременна? Пьет, курит? Наркоманка? – что же в этом страшного? Ничего особенного, по нынешним меркам – все они уже давно взрослые люди и пора расстаться со многими детскими иллюзиями.
– Эх, Лена, Лена… ты ведь тоже ее любил… – сказал вдруг Виктор, глядя Шкету в глаза.
Тот было открыл рот, чтобы сообщить известие, но так и застыл, подобно засохшей рыбе на ниточке – рот буквой «О», вытаращенные, удивленные глаза…
Поймал с поличным, – подумал Виктор. Хотя какая это новость? Ни для кого не было особым секретом и только они сами, школьники, почемуто верили, что никто ничего не знает об их отношениях и любовных переживаниях.
– …дда, – сказал Шкет, – да, – он снова выпил и рюмка клацнула о сломанные передние зубы.– Но куда мне до тебя. Она говорила только о тебе. И никакие колодцы, никакие угрозы не действовали. Ни на тебя, ни…
Виктор вскинул голову.
– Вы и ее прессовали?
Шкет виновато пожал плечами.
– Я сходил с ума. Ты должен меня понять. Я делал…
– Ничего я тебе не должен, – отрезал Виктор. – Но я тебя понимаю.
Он действительно понимал бывшего одноклассника. Находясь рядом с Леной, невозможно было ее не любить. Невозможно было не желать быть рядом с нею, мечтать оказаться за одной партой, помочь донести портфель, угостить «Корзиночкой»…
– Мы немного припугнули ее, но это…
Виктор сжал кулаки. Он был совершенно трезв, но в этот момент ему вдруг захотелось врезать Шкету – как тогда, возле колодца, прямой правой прямо в глаз. Выместить всю злость, боль и обиду – даже не по отношению к себе, а изза нее. Онато тут причем?
Виктор сделал глубокий вдох, потом еще один. Кулаки его разжались. Суровый Илья Муромец, кажется, даже подмигнул с картины, мол, кулаки – хорошо, но выдержка и мудрость – куда более действенное средство.
Напрягшийся Шкет, судя по лицу, ожидал не только словесного выпада, но и более суровых мер – все же Виктор после отсидки приобрел чуть более серьезный авторитет, нежели тот, что дает школьный аттестат с хорошими оценками. Авторитет, признаваемый как раз в той среде, в которой вращался Шкет и, с какогото времени – Леня Архангельский. Хотя, как он тут вообще оказался, рядом со школьным хулиганьем – еще предстояло выяснить.
– В общем… – после того, как состоялся суд над тобой, я хотел подойти к ней и извиниться за все… Знаешь, просто я видел, как она переживала за тебя и… когда тебе впаяли…
– Говори уже быстрее, – нетерпеливо произнес Леня и отвернулся к окну.
– Она… пропала сразу после суда. Как сквозь землю провалилась.
– А та… девчонка, что я видел? Вернее, женщина…
– Не знаю, про кого ты говоришь. Но ведь Ленка никогда не была толстая. Есть одна тут на районе, смутно похожа на нее, но это не она. Кажется, она с Борей постоянно ошивается. Боря этот металл со всей округи тащит и сдает его. Похожа, но это не она.
Виктор покачал головой.
Несмотря на неприятное известие, ему стало както легче, свободнее. Он даже почувствовал странную благодарность к этим двум алкоголикам.
– Я слышал от одной из ее подруг, что она вроде ушла в монастырь. Навсегда. Хотя нельзя сказать, что у нее были близкие подруги. Скорее – завистницы, которые наверняка обрадовались, что у нее все так вышло с Витей. А потом она вообще пропала с района.
– Получается, все эти годы… вы ее больше не видели?
Виктор вспомнил, будто это была вчера, как она пришла на суд и сидела в самом заднем ряду – тихая и неприметная, а когда судья зачитал приговор, он увидел, как маленькая слезинка скатилась по ее щеке.
Она хотела подойти к нему, но не успела – его быстро вывели из клетки в другое помещение. Виктор успел бросить лишь прощальный взгляд и прошептать: «Я тебя люблю». Больше они не виделись.
– Никто ее не видел. Ходили слухи, что она покончила самоубийством, но у меня есть знакомый в органах, я попросил пробить по базе. Она жива, – сказал Леня.
Читать бесплатно другие книги:
