Игра снайперов Хантер Стивен

Глава 1

Он видел степные цветы, а среди них – Кейти. Она сидела, скрестив ноги. Ветер трепал ей волосы, и те сверкали на солнце. Кейти широко улыбнулась. Она всегда улыбалась. Четыре года – возраст улыбок. Вид у нее был совершенно счастливый. Травинки всколыхнулись, и ей это, должно быть, понравилось. Задрав и без того курносый нос, она подставила мордашку ветру.

– Кейти! – закричал он. – Кейти, милая! Кейти!

Она обернулась на голос. Голубые глаза ее лучились любовью.

– Папа! Пап, привет!

– Милая, я сейчас! – завопил Пол и рванулся к ней, как рванулся бы любой отец, чтобы обнять, прижать к себе, оградить от беды.

Рванулся, да не вырвался.

Он был прикован к столбу. Металлические браслеты врезались в кожу.

– Кейти, я…

– Пап, мне пора.

– Нет, Кейти, нет, я сейчас, погоди…

Он рванулся еще сильнее. Из ран на запястьях пошла кровь, но наручникам было все равно.

– Пока, пап. – Кейти встала с травы. – Я тебя люблю.

Она исчезла, и он понял, что проснулся. Это был сон. Пол больше не спал, но боль в руках никуда не делась. Он дернулся. Наручники снова впились в кожу. Он действительно был прикован к добротному деревянному столбу. Стоял совершенно прямо, как Жанна д’Арк в ожидании костра.

Он поморгал. Все осталось как было, но всплыли новые странности. Во-первых, в лицо ему дул легкий ветерок с ароматом луговых трав. Во-вторых, в небе сияло солнце: то ли желало Полу доброго утра, то ли обрекало его на новые мучения.

Он не чувствовал запаха собственной мочи и рвотных масс. Не чувствовал и привычного зуда, а ведь он давно не мылся и совсем запаршивел. Он не обгадился, а если и обгадился, его почистили.

Вместо драных пятнадцатилетних чиносов[1], найденных когда-то в мусорном баке, на нем был бирюзовый хирургический костюм, а вместо стареньких «адидасов» на два размера больше нужного – белые носки.

Проморгавшись, Пол окончательно проснулся, широко раскрыл глаза, подождал, пока не сфокусируется зрение, и хорошенько рассмотрел мир, в котором очутился.

Этот мир не был похож на вчерашний переулок за фуд-кортом. Пол смутно помнил, как хлебнул мускателя, принял метамфетамина, а потом вырубился за мусоркой неподалеку от мексиканского кафе, где по вечерам собираются приличные люди, едят, пьют, смеются и время от времени подогревают Пола баксом-другим, а то и пятеркой.

Куда все делось? Что творится?

Я что, умер? Умер и попал в рай?

Нет, на рай не похоже. Похоже на луг за городом.

Вокруг была трава, целое море травы. И море света. Наконец зрение заработало как надо, и Пол рассмотрел ландшафт во всех подробностях. Увидел бескрайний простор, горную гряду, сосновую рощу, огромный купол неба, прозрачные завитки облаков, яркое, но ласковое солнце. И зелень, повсюду зелень, потому что столб стоял посреди луговины, а вокруг – бесконечный сосновый лес.

Он ничего не соображал, но к такому состоянию ему не привыкать. В голове, как всегда, полная каша. Хорошо хоть голоса не донимают. Он поискал глазами других людей – и нашел, причем довольно быстро. В добрых пятидесяти ярдах от столба стояли три шезлонга. В них сидели трое. Один говорил по мобильнику. У каждого был равнодушный вид оценщика.

– Э! – крикнул Пол. – Что за фокусы? Кто вы? Где я?

Они молчали, хотя парень с телефоном бросил на него косой взгляд, не прекращая оживленной беседы.

Так, новые подробности. Судя по волосам (длинноваты) и нарядам (джинсы, сапоги, ковбойские шляпы), это мексиканцы. Темные очки, расслабленные позы – трое мачо изволят коротать свой досуг. Он что, в Мексике?

И еще одна странность: чуть поодаль от шезлонгов стоит парень в черном. То есть вообще в черном, с головы до пят, на лице – черная маска, а из прорезей таращатся глаза, тоже черные. И он, в отличие от остальных, смотрит только на Пола.

Пол искал ответ на вопрос, как он мог оказаться в Мексике, прикованный к столбу, относительно чистый и выставленный напоказ, словно музейный экспонат, но он давно уже разучился связно мыслить и по-прежнему ничего не соображал. В попытке напрячь мозги он лишился последних сил. Ему хотелось выпить, хотелось залить глаза мускателем, ведь тот помогал отделаться от фурий, пусть не навсегда, но хотя бы на время.

У него закружилась голова. Чтобы не упасть, он прислонился к столбу. Даже это движение далось ему с трудом. Он тяжело дышал: сказывалась кислородная недостаточность.

– Помогите, пожалуйста! – крикнул он.

Руководящий комитет пришел в движение. Парень с телефоном – похоже, он был за главного – окликнул остальных мексиканцев. Все трое подошли к мужчине в черном и уставились на Пола. Судя по всему, никто не собирался ему помогать.

Время тянулось невыносимо медленно, словно сбилось с привычного ритма. Наконец Пол услышал странный звук. Не резкий, вроде взрыва или выстрела, но все равно грозивший опасностью. Словно что-то шлепнулось на землю неподалеку от столба. Мексиканец снова принялся говорить по телефону.

Пол повернул голову. Ярдах в двадцати пяти от него над травой стояло коническое облачко пыли, словно от миниатюрного взрыва. Ветер понемногу сдувал пыль в сторону.

Непонятно было, какое отношение облачко имеет ко всему происходящему. Пыль просто висела над травой. Пол изо всех сил соображал, откуда она взялась, но это зрелище никак не укладывалось в его картину мира.

Через секунду земля снова дрогнула. Еще одно извержение, теперь гораздо ближе. Пыль взлетела футов на десять – со сверхзвуковой, а то и со световой скоростью, словно ее выплюнул гейзер, – и тут же начала рассеиваться. Пола осыпало камушками и комочками земли.

Он лихорадочно рылся в воспоминаниях, пытаясь сообразить, что это значило. Наконец до него дошло: такие извержения бывают, когда в землю с силой бьет пуля. Он тысячу раз видел это в кино.

Земля под ногами заходила ходуном. Неведомая сила больно ударила его о столб, руки вывернулись, наручники впились в запястья до самых костей. Во рту появился привкус крови. Милосердное онемение продлилось не больше секунды, и Пол почувствовал острую боль. Его хлестнули камушки и песчинки, несшиеся со сверхзвуковой скоростью.

Теперь он понял, что по нему стреляют, причем издалека.

Его охватила паника, как всегда бывает с жертвами. Он бросился бы наутек, но наручники не пускали.

– Нет! – крикнул он. – Так нельзя! Вы не имеете права! – И непроизвольно всхлипнул.

Это выглядело смешно, и мексиканцы засмеялись.

– Кейти! – завопил он. – Прости меня, прошу, прости папу!

И вошел туда, где не было ничего, кроме света.

Глава 2

Грех жаловаться. Вид из кресла-качалки открывался шикарный: луг, а за лугом – горы с белоснежными шапками (прямо как у него самого), и эти горы были здесь всегда (прямо как он сам). Здесь он владел всем, кроме гор, принадлежавших одному лишь Господу. Поздней весной погода приятная, солнце нежаркое, ветер несильный. У детей все хорошо. Жена довольна, насколько жены вообще бывают довольны. Денег все больше и больше, и не по его хотению, а благодаря неустанной работе каких-то финансовых механизмов. Здоровье хорошее, даже отличное. Новое бедро (за номером тртьим) стало как родное, мотор не барахлит. Лошадок, пожалуй, даже через край, и все бодрые, живые, как сама жизнь. Винтовки? Есть и новые, самых удивительных калибров, еще и патрон на пробу, называется «Кридмур 6,5», отличная забава – скучная, техническая, как раз по нему. Друзей даже больше, чем он заслужил, причем совершенно разных, от знаменитостей из Национальной стрелковой ассоциации и бывалых снайперов до нескольких журналистов и множества лошадиных ветеринаров в семи штатах, да еще двух десятков бывших сержантов морской пехоты: с такой ватагой хоть в огонь, хоть в воду. Пикапы? Больше чем за один руль не сядешь, так что хватит и одного.

«Все у меня есть», – думал он.

В свободное время он помаленьку учил историю. Сейчас добрался до Крымской войны и представлял себе тогдашние баталии в пороховом дыму, густом, вездесущем – ни конца ни края. Раны хреновые, зеленоватые, а потом – гангрена и ампутация, причем никаких анестетиков, кроме спиртного. Современные кудесники от медицины не раз спасали ему жизнь – вот они, шрамы, – и от мыслей о такой ампутации холодела спина, старая и прямая как жердь. Так что все прекрасно.

Он знал, что это не навсегда.

И был прав.

Машины такого ядовитого цвета бывают только в прокатных конторах, да и там не пользуются особым спросом. На номере значилось «Айдахо 82». Путь неблизкий. Стало быть, жди неприятностей – друзья никогда не приезжали без звонка, и вряд ли кто-то из них сел бы в такую елочную игрушку. На воротах ранчо не было никаких опознавательных знаков, даже почтового ящика, кричащего на весь мир, что здесь проживает «СВЭГГЕР». Да, дом у Боба большой и красивый, но с шоссе его не видно. С таким же успехом проселок мог вести к ушатанному трейлеру, или к поселению сектантов, вооруженных до зубов, или к любой мерзости, пустившей корни в благодатной почве штата Айдахо.

Сунув руку под футболку, он коснулся рукоятки «Коммандера» с магазином на девять патронов «.38 Спешл» и убедился, что может выхватить его из кобуры меньше чем за секунду. Движение было чисто машинальное. Прибытие «форда-темпо» или «шевроле-призм», да еще с такой термоядерной расцветкой, не предвещало перестрелки. Хотя, сказать по правде, Боб предпочел бы перестрелку.

Машина остановилась, и он поднялся на ноги. Увидев, кто приехал, он не то чтобы удивился, но слегка опешил. Из машины вышла женщина лет шестидесяти, плюс-минус. Брючный костюм, макияж и дорогущие кеды: в наши дни почти все американки таскают их и в пир и в мир. Улыбка неуверенная, непрофессиональная, лицо слегка асимметричное, словно его сперва разобрали на части, а потом снова собрали, но уже не так удачно. Правда, шрамов на нем Боб не заметил, просто форма была какая-то не такая, да еще и мина не особенно счастливая, и все это выглядело весьма подозрительно. Эта бедолага, кем бы она ни была, крепко смахивала на человека, затаившего обиду на весь мир.

– Мэм, – крикнул он, – просто чтоб вы знали, это частная собственность, а я человек не сильно общительный. Если вы что-то продаете, я не куплю. Если приехали взять интервью, я отказываюсь с вами беседовать. И агитировать меня бесполезно, на выборы я не хожу. Но если вы заблудились, я с радостью подскажу, куда ехать, и даже принесу чего-нибудь попить.

– Я не заблудилась, мистер Свэггер. Сержант Свэггер. Не так-то просто было вас найти. Знаю, что вы не жалуете гостей, и не вижу причин, по которым вы должны обойтись со мной иначе, но с учетом обстоятельств я имею право на то, чтобы вы меня выслушали.

– Ну… – сказал он, а про себя подумал: «О господи, что еще?»

– Речь о моем сыне. Младший капрал Томас Макдауэлл, снайпер, Третий батальон Восьмого полка морской пехоты, Багдад, две тысячи третий год. Вернулся домой в гробу.

Какое-то время они молча сидели на веранде. Боб понятия не имел, что сказать, – ясное дело, сказать было нечего. Он знал, что такое горе. Знал, что его лечит одно лишь время, да и то не до конца, с ним покончит только могила. Так что Боб решил: пусть говорит женщина. А ей, похоже, требовалось время, чтобы собраться с духом.

Наконец она сказала:

– Красиво у вас.

– Каждый день сижу тут часок-другой. Травинки считаю. Иной раз забредает стадо антилоп, а то и чернохвостый олень со своим гаремом. Однажды видел здоровенного лося, не рога, а загляденье. Но таких почти не осталось.

– Вы очень гостеприимный.

– Какой уж есть.

– Наверное, думаете, что я приехала за объяснениями. Контекст, физика, баллистика, история, что-где-когда. Вы же специалист в этих вопросах.

– Если оно вам надо, не буду себя сдерживать.

– С тех пор как принесли похоронку, я и сама кое в чем разобралась. Семь шестьдесят два на пятьдесят четыре, сто шестьдесят гран. Классическая винтовка Драгунова. Скорость на момент попадания – тысяча шестьсот футов в секунду. Пуля со стальным сердечником – не сплющилась, не разорвалась. Прошла навылет. Говорят, он не успел ничего почувствовать.

– Правильно говорят.

– Мне бы сказать спасибо за такое милосердие, но язык не поворачивается. Маме не нужно милосердие. Маме нужна жизнь того, кто стрелял. Вот что нужно маме.

Он помолчал. Дело приняло неожиданный оборот. Да и что тут, черт возьми, скажешь?

– Миссис Макдауэлл, это не дело. И не потому, что вы говорите об убийстве – а это убийство, поскольку мы не на войне. И не потому, что вы напрашиваетесь на серьезные неприятности, по сравнению с которыми ваша нынешняя жизнь – детский сад, уж простите за резкость. И не потому, что вы при любом раскладе потратите все свои деньги, вообще все, на адвокатов и прочих стервятников. И даже не потому, что это, скорее всего, невозможно. Видите ли, вы хотите отомстить. Для этого вам нужен охотник, и вы пришли ко мне, но я старик. Основная работа снайпера состоит в том, чтобы выслеживать жертву, высаживать двери, бегать по ступенькам и все такое прочее, а мне уже семьдесят два, так что меня или возьмут под стражу, или пристрелят на месте.

– Прекрасно вас понимаю, – кивнула она. – Мне уже говорили, что Снайпер Боб – достойный человек и что он не собьет меня с пути истинного, а наоборот, поможет добрым словом. Чисто для справки: я побывала везде. В Корпусе морской пехоты, в разведке, в НСА. Везде мне дали от ворот поворот. Считают, что я рехнулась.

– Ну, это слишком громко сказано. Скорее, вы плохо подумали.

– Но… – начала она.

– Разумеется, всегда есть «но».

– Да, и у меня тоже. Вы скажете, что война есть война. Он сам, по собственной воле, записался в морскую пехоту, окончил снайперские курсы, добровольно отправился на войну, убил нескольких человек и однажды вечером проиграл в лотерею. Так уж устроена война. Проиграл в лотерею, и привет. Вы сами знаете. И тот мальчишка, что нажал на спусковой крючок, – предположу, что речь неминуемо зайдет об этом мальчишке, – он такой же, как Том. Плясал под дудку политиканов, толком не понимая, к чему все идет, и предпочел бы сидеть с девчонкой в кино, или шляться по торговому центру, или чем еще занимается молодежь. Я права?

– Да, я думаю так же. Понятно, что эти слова не помогут восстановить справедливость, да и покоя вам не добавят. Кроме того, велика вероятность, что мальчишку положили в том же Багдаде. В две тысячи третьем там много кого положили, если мне не изменяет память.

– Не изменяет.

– Добавлю, что у них была неплохая программа подготовки снайперов, так что нашим парням досталось на орехи. Потом туда отправились кое-какие люди, проанализировали данные, составили графики, вычислили, где, когда и как стреляют, и поменяли стратегию так, что их мальчишки стали умирать гораздо чаще, а наши – гораздо реже. Наверное, Том погиб до того, как эксперты разобрались, что к чему.

– Именно так.

– Пожалуй, вам лучше выбрать новую мишень для своего гнева. Например, Корпус морской пехоты, такой неповоротливый. Или президента и строй мужчин в серых костюмах – ведь именно они отправили вашего сына туда, где он погиб. Или газеты с их передовицами в поддержку войны. Или взгляните на все это под другим углом. Все, кто погиб на войне, отдали свои жизни не просто так. Даже если от вашего сына осталась лишь запись в противоснайперской базе данных, он спас множество матерей от той участи, что постигла его маму. Все это не зря. Ваш сын не напрасно пожертвовал жизнью. Он отдал ее за тех, кто оказался в Багдаде после него.

– Я бы согласилась, но не могу. Это «но» никуда не денется.

– Ну ладно. Расскажите мне про ваше особое «но».

– Но дело не в войне. Но его убил не мальчишка, который предпочел бы шляться по торговому центру. Но этот человек не защищал свою страну. Но он не мертв. Но я знаю, кто он и где его искать.

Говорила она уверенно и с чувством, однако это еще ничего не значило. Ясно было одно: эта женщина или безумно отважна, или выжила из ума. А может, и то и другое.

Она семь раз побывала в Багдаде. Четыре раза ее изнасиловали, трижды избили, причем один раз весьма серьезно, чем и объяснялась странная форма лица.

– Кости неправильно срослись, – сказала она. – Мелочи. Кому какая разница?

Трижды ее обмишурили. Она отдала жуликам все, что выручила от продажи дома, а потом заняла денег у брата, чтобы оплатить шестимесячный интенсивный курс арабского.

– Некоторые нюансы мне по-прежнему недоступны. Сами знаете, у них очень беглая речь. Многое зависит от контекста и культурного багажа. Но я почти все понимаю. Могу вести переговоры. В случае чего всегда можно переспросить. Ах да, еще я приняла ислам.

– Приняли ислам?

– Иначе не понять, как они устроены. На это ушло еще полгода. Я пыталась стать настоящей мусульманкой, понять их историю, культуру, идеологию, поверить всей душой. Подумывала даже взорвать пару-тройку неверных и посмотреть, какие будут ощущения. Но отказалась от этой мысли. Слишком неправильно. Даже для такой чокнутой, как я.

Короче, дело обстояло так. Разведчик из Третьего батальона сказал ей, что Третий батальон вел бои с остатками Второй штурмовой бригады Пятой багдадской механизированной дивизии Первого корпуса Республиканской гвардии. В конце войны личный состав бригады смешался с местным населением. По большей части они были родом из столицы, так что неплохо знали местность. Они начали стягиваться поодиночке в юго-восточную часть города, где дислоцировался Третий батальон, и развязали партизанскую войну против неверных. Поначалу ничего особенного: самодельные взрывные устройства, неумелые засады, горе-снайперы, постоянные измены, проволочки, неудачи, вопиющее невежество. Но эти ребята быстро учились на своих ошибках.

Целью ее первой поездки – а также второй и отчасти третьей – было найти ветерана из этого партизанского формирования, готового рассказать, как все было. Сплошные обманы, впустую потраченные деньги и темные переулки – в одном из них ее изнасиловали. По крайней мере один раз, во время первой поездки.

Свэггер представил себе, как американская мамаша – типичная представительница среднего класса из субурбии – притворяется коренной багдадкой, кутается в одеяния правоверных и понимает, что в любой момент этот маскарад могут раскрыть, а саму ее – изнасиловать, избить, даже лишить жизни и что за ней к тому же гоняется военная полиция, от которой ничего не скроешь. Она снова и снова платила за свои ошибки, не раз была поймана, но каким-то чудом выжила. Боялась она лишь одного: что не сумеет отомстить за смерть сына.

Наконец она вышла на бывшего капитана Второй штурмовой бригады, искалеченного взрывом снаряда авиационной пушки. Тот нуждался в средствах для поддержки семьи и таил злобу на командиров, из-за которых влачил жалкое существование.

Его звали Азиз, и он кое-что знал. Может, не все. Может, совсем немного. Тем не менее он поведал ей про специалиста со стороны.

– Явился непонятно откуда, – рассказывал Азиз. Денег он не взял. – Его нашло командование бригады. Говорили, что он искусно управляется с винтовкой. Потом забрал у нас лучших стрелков, лично у меня – двух отменных специалистов из отряда подрывников, – и увез, а куда – не знаю. Куда-то, где учили стрелять из винтовки. Не штурмовой, а снайперской.

Всего их было двадцать два человека. Когда они вернулись, у каждого была русская снайперская винтовка Драгунова. У того снайпера имелся план действий, он ходил со стрелками на разведку, готовил пути отступления. Большой профессионал. Учил их такому, до чего сам не додумаешься. После взрыва морпехи отступали в безопасное место, но от снайперов было не спрятаться. Те изучили все потенциальные укрытия, рассчитали дистанцию, сделали необходимые поправки, пристрелялись. Поэтому морпехи, сами того не ведая, оказывались в зоне поражения. Снайпер открывал беглый огонь, убивал нескольких человек, а потом исчезал, не дожидаясь, когда американцы придут в себя и начнут отстреливаться. После каждой такой вылазки стрелок залегал на дно.

– Специалист старой закалки, – кивнул Боб. – Неплохо знал свое ремесло.

– Томми вел наблюдение за периметром. Как мне сказали, у него было предчувствие. Он дежурил на крыше многоквартирного дома, где устроили патрульный штаб Третьего батальона. Ему поручили выискивать снайперов. Каждые несколько минут он менял позицию, сдвигаясь на пару футов вправо или влево. Если долго сидеть на одном месте, тебя заметят, и все, ты пропал. Но…

– Понимаю, вам непросто об этом говорить.

– Но кем бы ни был тот человек с «Драгуновым», он знал все наперед. Знал, где окажется Томми. Устроился под определенным углом к цели, понимая, что рано или поздно Томми появится на этом месте. Прицел винтовки был настроен на нужную дистанцию, и сам снайпер показал себя человеком исключительной дисциплины. Лежал в засаде без движения, слившись с винтовкой, и ждал, ждал, ждал, пока жертва не появится в прицеле, а когда Томми вышел на позицию, тут же выстрелил. В голову. Мгновенная смерть. В затылке дыра, под левым глазом – черное входное отверстие, совсем маленькое, размером с монетку. Вот и все. За голову морпеха была назначена награда, и, кто бы ни стрелял, тем вечером он неплохо подзаработал. Может, это сделал пришлый снайпер. Может, он положил премию себе в карман или сдал деньги в общий котел, не знаю. Не имеет значения. Это он виноват, это он все устроил, явился на чужую войну и научил их тому, чего они сами не узнали бы. Обеспечил подготовку и спланировал убийство моего Томми. Он не защищал свою страну, он джихадист, а это совсем другое дело. Он должен за все заплатить, ведь именно из-за него коэффициент смертности среди американских солдат за два месяца вырос с двух целых четырех десятых до девяти целых шести десятых на тысячу. Всего погибли двести сорок пять человек, около пятидесяти получили ранения.

– Странно, что так мало раненых. Обычно все наоборот. На десять раненых приходится один убитый. Думаю, ему неинтересно было просто вывести противника из строя. Он учил своих стрелков бить наверняка.

– По словам капитана Азиза, ему не нужны были раненые. В Коране говорится, что неверного надо убить, а не ранить. Этот снайпер – глубоко верующий человек.

Она продолжила свой рассказ. Корпус морской пехоты вызвал аналитическую противоснайперскую группу, и специалисты пришли к выводу, что всех солдат застрелили по одному и тому же шаблону. Никакой импровизации. Любые случайности исключены. Все строго по учебнику. Стреляли всегда в промежутке с шестнадцати до восемнадцати часов, используя в качестве прикрытия автомобили – на улицах было полно разбитых машин, – после чего отступали по прямой, в ближайший дом, где можно было отсидеться.

– Слишком поздно. К тому времени Томми был уже мертв, – говорила его мать. – Но однажды снайперы разошлись по позициям, а в шестнадцать ноль-ноль по всем разбитым машинам, брошенным в периметре каждой роты и каждого батальона, был нанесен ракетный удар. Остатки расстреляли из пулеметов и забросали гранатами. В тот день партизаны потеряли семнадцать из двадцати двух снайперов, и те больше не представляли опасности для наших ребят.

– Что стало с главным?

– Он исчез. Понял, что обстоятельства изменились и программу можно сворачивать. Он сделал все, что мог, но игра снайперов приближалась к концу. Пришло время взять отпуск. Восстановить силы для новых сражений в войне, идущей уже тысячу четыреста лет.

– Но, если не ошибаюсь, он и после этого принес им немало пользы, – заметил Боб. – Повстанцы выложили в сеть множество видеороликов. Он стал знаменит. Все его боялись. Деяния двадцати двух снайперов приписали ему одному. Говорят, что он убил несколько сотен американцев. Он получил прозвище, которое превратилось в товарный знак. Кстати говоря, очень известный. Можно подумать, его разработали на Мэдисон-авеню.

– Выходит, вам известно, как его зовут?

– Да, слыхал его имя. Джуба. Багдадский снайпер.

Стемнело. Из города вернулась Джулия: там у нее был кабинет, откуда она управляла конюшенной империей Свэггера. Она познакомилась с Дженет Макдауэлл, и женщины сразу понравились друг другу. Сбросив маску охотницы на людей, Дженет приняла приглашение остаться на ужин. Обе ушли на кухню и дружно занялись хозяйственными делами.

После ужина – весьма неплохого – Боб и Дженет вернулись на веранду. Настало время дослушать рассказ.

– Итак, он сбежал из Багдада и вы его потеряли. Как получилось, что снова нашли?

Она сделала все, что могла. Еще несколько раз ездила в Багдад – уже после того, как улеглась поднятая Бушем волна. Побывала в Москве, где получила доступ к архивам КГБ (это влетело ей в копеечку), чтобы выяснить, не связан ли Джуба с русскими. Съездила в Чечню, чтобы узнать, не был ли он одним из печально известных снайперов, которые безжалостно расстреливали русских во время чеченской войны. Кое-что обнаружилось в Афганистане. Там погиб американский полковник (самый высокопоставленный офицер, павший на той войне от рук снайпера), причем выстрел произвели с очень большого расстояния, – иначе говоря, стрелок был большим мастером своего дела. Такая же участь постигла одного из старших оперативников ЦРУ в провинции Гильменд. Имя сына открыло для Дженет кое-какие двери. Она много общалась с разведчиками и снайперами из Корпуса морской пехоты, пытаясь выйти на след, но следов не было. Сплошные предположения и никаких доказательств.

– Я чуть было не опустила руки, – сказала она, и Боб понял, что однажды она едва не решилась свести счеты с жизнью. Почему бы и нет, если жить больше незачем?

Но затем она подумала: «Чего мне не хватает? Предметных знаний. Возможно, техническая информация поможет во всем разобраться».

Винтовки. Она нырнула в мир винтовок. Начала со специализированных журналов, читала по семь номеров в месяц, чтобы вникнуть в тему. Мемуары снайперов, романы о снайперах, фильмы про снайперов… Как раз в это время в поп-культуре начали героизировать снайперов, и Дженет внимательно следила за судьбой Криса Кайла и других знаменитых стрелков. Изучила баллистику, устройство винтовок, ходила на занятия по стрельбе…

– Отец моего сына – мы развелись, когда Тому было три года, – дал мне двести тысяч долларов, чтобы платить за все это. Правда, у меня становится все меньше платежеспособных родственников.

Наконец она решила сосредоточиться на конкретном оружии. Судя по словам разведчиков, с которыми она говорила, Джуба и его люди пользовались классическими винтовками Драгунова российского производства. Этой модели было уже полвека, и морпехи знали о ней не понаслышке, сталкиваясь с русской винтовкой по всему миру. Ее первый экземпляр они захватили в 1973 году не без помощи ЦРУ.

– Да, слыхал эту историю, – кивнул Боб.

– Но дело не в винтовке. Дело в патроне.

– Правильно мыслите, – кивнул Боб.

– Сама я никогда бы этого не поняла. Раньше я думала так: берешь какой-нибудь патрон, заряжаешь какую-нибудь винтовку, нажимаешь на спусковой крючок – и все, готово. Но это даже не половина дела. Даже не одна десятая. Столько тонкостей, и я почти со всеми разобралась.

Дженет была целеустремленной женщиной. Ее не остановили даже бесконечные технические подробности, весь этот стрелковый мир с его особенностями, противоречиями, обилием заведомо ложной информации и бессмысленными терминами, настолько произвольными, что ни о каком понимании речи нет: их можно лишь заучить наизусть.

– Оказалось, что самый точный патрон калибра семь шестьдесят два на пятьдесят четыре производился в пятидесятых годах на болгарском оружейном заводе «Арсенал». Это так называемая тяжелая пуля с кончиком желтого цвета. Патроны поставляются в цинках, по триста штук в каждом. Капсюли разъедают металл, так что стрелку нужно тщательно следить за чистотой оружия. Я пришла к выводу, что Джуба пользовался именно такими патронами.

– Хорошие, – согласился Свэггер. Во время службы у него был запас американских «Мэтч Таргет» 7,62 54 с завода «Франкфорд арсенал». Всегда выбирай самое лучшее – и винтовку, и патроны, словно от них зависит твоя жизнь, потому что так оно и есть.

– Я решила, что после Багдада ему все равно понадобятся эти боеприпасы. Пришло время выяснить, кто продает болгарские семь шестьдесят два на пятьдесят четыре с тяжелой пулей.

– И вы отправились в Болгарию, да?

– Да. Оказалось, что их больше не производят, да и раньше партии были довольно скромными. Миллион-другой, но никак не десятки миллионов. Патрон высокоточный, поэтому погрешности крайне незначительны, а качество контролировалось самым серьезным образом.

В Софии она вышла на человека с нужными связями и за двадцать пять тысяч долларов получила доступ к государственным архивам, где хранились документы на отгрузку интересующих ее патронов. В 1962 году партия была признана излишней и следующие двадцать лет провела на складе. Когда русские вошли в Афганистан, снайперы тут же оценили качество этих патронов, и почти все они отправились в Советскую армию, после чего полетели в афганских и чеченских моджахедов. Потом наступила эра капитализма, и остатки боеприпасов – около десяти миллионов штук – разошлись по разным странам, где в ходу были «мосинки», магазинные винтовки того же калибра с ручным затвором, созданные еще в царской России. Болгарский патрон 7,62 54 идеально подошел к ним. В итоге крупнейшим импортером этих боеприпасов стала южноафриканская фирма «Саут стар» со штаб-квартирой в Элизабеттауне.

– Вы и там побывали?

– Да. К счастью, ЮАР – это еще одна страна, где все продается и покупается. После нескольких фальстартов меня на один вечер допустили до инвентаризационных журналов «Саут стар».

Она достала из портфеля компьютерную распечатку.

Стопка была огромной. Чтобы прочесть все бумаги, потребовалось бы несколько часов, но Дженет уже просмотрела записи и выяснила, что «Саут стар» много лет продает цинки с желтыми точками на боку, указывающими на высочайшее качество боеприпасов.

Раз в три месяца пять тысяч патронов отправлялись по разным адресам, но почти всегда на Ближний Восток. Несколько лет подряд цинки уезжали в Египет, еще пару лет – в Ирак и, наконец, в Южную Сирию.

– Платили всегда одинаково, переводом из швейцарского банка. Судя по последней отгрузке, он до сих пор в Южной Сирии, далеко от войны.

– Думаете, это Джуба?

– Да. У этих патронов есть одна неприятная особенность. Они слишком тяжелые. А значит, он не может купить миллион штук зараз, чтобы хватило на всю жизнь. Приходится каждые несколько месяцев брать небольшую партию. Если он поддерживает себя в форме и в любую минуту готов выйти на оперативный простор, без регулярных поставок ему не обойтись. Ясно, что покупатель один и тот же: имена получателей и адреса отгрузки разные, но оплату совершают одним и тем же способом. Теперь понимаете, насколько ценна эта информация? Это, конечно, не точный адрес, но нам известен город. Последний раз патроны отправились в Южную Сирию, в город под названием Ирия. Он точно там. Где-то в тех местах, неподалеку от пунктов службы международной доставки и, очевидно, с ведома местных властей.

– Но это и вправду не точный адрес. У вашей информации нет практической ценности.

– Согласна, но можно найти человека, который выяснит дату следующей поставки, найдет пункт прибытия и посмотрит, кто будет забирать груз. Если слежка не выведет на того, кто мне нужен, всегда можно поспрашивать у местных. Наверняка кто-то обратил внимание на обеспеченного одиночку, живущего в пустыне и постоянно стреляющего из винтоки.

– Вряд ли, – возразил Боб. – Если он и правда такой умный, у него есть осведомители по всему городу. Стоит задать пару вопросов, и он тут же сменит позицию, а заодно усилит меры безопасности, чтобы не допустить новых проколов. Может, перестанет пользоваться этими патронами или же найдет другого поставщика. Он наверняка недоволен тем, что уже много лет вынужден иметь дело с «Саут стар». Вы обращались с этой информацией в ЦРУ?

– Нет. Они вышибли меня из стольких стран, что это даже не смешно. Называют меня «Балтиморской сумасшедшей». Еще бы, от меня сплошные неприятности. Меня даже внесли в список нежелательных авиапассажиров, но я научилась путешествовать по поддельным документам. Поэтому – никаких электронных писем, звонков или уведомлений. Просто взяла и явилась, рассчитывая на ваше понимание. Чувство стыда мне несвойственно. И я к ним не пойду. Хочу действовать так же, как всегда. То есть самостоятельно. У меня еще осталась родня, и я располагаю значительными средствами. Но все нужно сделать быстро, ведь его легко спугнуть, и он часто переезжает с места на место. Я неплохо его изучила, так что можете верить моим словам.

– Понятно. – Боб задумался. – И вы решили, что я сумею приехать в Сирию, найти его и уничтожить?

– Теперь вы в курсе дела и, надеюсь, измените отношение к моей просьбе. Могу устроить вам фальшивый паспорт превосходного качества, предоставить надежного гида и переводчика. Вы проведете в Сирии не больше нескольких дней. Нужно разыскать его и выкурить из убежища. Один выстрел, один труп. Дело не только правое, но еще и выгодное. К тому же вы окажете всем большую услугу.

Разумеется, все пройдет не так, как задумано. Но покончить с Джубой, увидеть в прицел, как он сходит с лица, получив пулю, сделать так, чтобы он канул в Лету… Заманчивое предложение. Спору нет, это правое дело, но все равно так поступать нельзя.

– Нет, – сказал он. – Я за такое не возьмусь. Это не военная операция, а обычное убийство. Не правосудие, а месть. В ней нет никакой ценности – ни стратегической, ни информационной. Допустим, его смерть поможет уберечь каких-нибудь дипломатов, но меня это мало волнует.

– И я никак…

– Погодите. Я не говорю, что отказываюсь вам помочь. Вы, миссис Макдауэлл, та еще штучка. Американка из пригорода, сама себе ЦРУ. Переиграли профессионалов, да и нервы у вас покрепче, чем у них. Понимали, что вам придется несладко, что вас могут убить, но не остановились. Вы решительная дама, я таких уважаю. У вас, как говорится, железная хватка.

– Я не геройствую. Просто нужно как-то пережить эту боль. У меня не было никого, кроме Томми.

– Значит, вот что я сделаю. И обойдемся без ваших денег.

– Нет, погодите…

– Согласен, вы правильно сделали, что не пошли в ЦРУ. Там полно идиотов, считающих, что они разыгрывают долгую партию. Привыкших считать себя повелителями хаоса. Они не стали бы убивать этого парня. Начали бы за ним следить, смотреть, на кого он выведет. Если на важную персону, то, наверное, продали бы эту информацию. Или похитили бы того человека и допросили с пристрастием. Короче, намудрили бы и обязательно ударили в грязь лицом. И не для того, чтобы остановить джихадиста, нет. Только для того, чтобы подсидеть коллегу из соседнего кабинета, который по-другому смотрит на все это. Там же полный бардак. Представьте себе восьмой класс средней школы, где учитель – размазня, а детишки один хитрее другого.

Дженет промолчала. Судя по всему, она пришла к такому же выводу.

– Вот что я предлагаю, – продолжил Боб. – Я знаю одного влиятельного человека в «Моссаде». Мы с ним не встречались, но несколько лет назад он заведовал одной операцией, и та в некоторой мере пересекалась с моими собственными делами. В общем, он ко мне присмотрелся, и так уж вышло, что я, сам того не ведая, оказал ему серьезную услугу. Откуда я это знаю? Моя дочь работает в Тель-Авиве корреспондентом «Фокс ньюс». Этот моссадовец вышел на нее, они подружились, и он время от времени подбрасывает ей информацию. Думаю, с помощью дочери я сумею заручиться его поддержкой. Подозреваю, что «Моссад» тоже имеет зуб на вашего Джубу. В отличие от наших ребят, израильтяне принимают все близко к сердцу. Давайте-ка я съезжу в Тель-Авив и попробую их заинтриговать.

– Я оплачу ваши расходы.

– Знаете что? Я богатый человек, хоть и не понимаю, как такое вышло. Трачу свое богатство только на винтовки да время от времени вожу супругу в «Крекер баррел». Почту за честь внести свою лепту в уничтожение Багдадского снайпера. А вы расплатитесь со мной тем, что сядете ровно и сделаете так, чтобы вас больше не били. И не насиловали.

Глава 3

Один и тот же сон. Он снился Джубе уже много лет и будет сниться до конца жизни, и Аллах не избавит его от этого сна, ведь он сам его послал, чтобы Джуба сохранял ясность мысли, не расслаблялся, не забывал о том, сколь суров выбранный им путь и какую цену предстоит заплатить за триумф.

Во сне он сидел в укрытии. Перед ним американцы, к плечу прижат приклад винтовки Драгунова, цевье покоится на стене, или на упавшей колонне, или на буфере автомобиля, палец лежит на спусковом крючке, глаз смотрит в оптический прицел.

Он видел это много раз. Американцы мечутся в поисках укрытия. Шлемы у них песочного цвета, формой напоминают черепаший панцирь, есть выступ для защиты задней части шеи. Как они вообще могут двигаться в такой экипировке? Похожи на крестоносцев, не хватает лишь свободных белых туник с тамплиерским крестом. В броне, с ранцами, со всевозможным оружием, они отправились в очередной Крестовый поход, и Джуба прекрасно знал, чем все это закончится: он видел, как пылают дома, как людей сжигают на кострах, как оскверняют мечети, как насилуют женщин, как грабят города, как над землей Мухаммеда воцаряются боль и отчаяние. И не важно, что все это было десять веков назад. Времени нет, как нет понятий «тогда» и «сейчас».

На ощупь винтовка была великолепной, а Джуба знал толк в винтовках. Прицельная сетка застыла в полной неподвижности, значит рука его по-прежнему верна. Он совмещал угольник с целью, оценивал расстояние, делал поправки – выше, ниже, правее или левее, если дул сильный ветер и по линзе хлестал песок. Затем потянуть палец к себе, спусковой крючок слегка сопротивляется, не дергать, не теребить, движение доведено до автоматизма. Смерть приходит к цели в образе тяжелой пули болгарского производства, а Джуба чувствует толчок в плечо и видит в окуляре смазанную картинку, но после отдачи организм тут же восстанавливает равновесие.

Предсказать поведение человека при попадании невозможно, каждый реагирует по-своему. Кто-то замирает, кто-то противится прикосновению пули – прикосновению самой Смерти. У одного на лице гнев, у другого – покорность судьбе, у третьего – облегчение, но все уходят в мир вечного сна.

Ему снилось, что вокруг множество целей, хотя наяву такого почти не бывает. Морские пехотинцы, одеревеневшие от страха, прячутся повсюду: в трещинах полуразрушенных зданий, в дверных проемах, в разбитых автомобилях – где угодно, лишь бы оказаться подальше от праведной ярости снайпера, но весь мир – в его смертоносной власти, а винтовку направляет сам Аллах, угольник находит неверного, и палец посылает в него тяжелую пулю, и сетка прицела не дрожит. Раньше, отправляя неверных в место, уготованное для них Аллахом, Джуба считал их, но потом сбился со счета.

Сон всегда заканчивался одинаково. Всякий раз Джуба видел собственную судьбу. Выискивая цели, он наконец замечал за пороховым дымом человека: даже не силуэт, а смутное пятно. Затем ждал, пока ветер не подхватит дым и не унесет его прочь, но секундное промедление оказывалось роковым. Во сне Джуба видел то, что однажды увидит наяву, видел равного ему стрелка, затаившегося среди развалин. В руках у снайпера – винтовка с сошкой и оптическим прицелом. Вспышка, неровно очерченное световое пятно – та доля секунды, когда в гильзе сгорает порох, – и Джуба понимает, что это конец.

Услышь меня, Аллах, я служил Тебе всем своим существом. Смиренно прошу: отпусти мне грехи и прими меня в Джаннат.

Он знал, что умрет именно так, рано или поздно, ведь за ним охотились уже много лет – сперва израильтяне, потом иранцы, курды, русские и, наконец, американцы. Его жизнь заберет снайпер, такой же искусный, как и он сам.

Он вздрогнул и проснулся – как всегда, весь в поту, обуреваемый паникой. Ночью в пустыне тихо. Он скатился с койки, подошел к окну, взглянул на бескрайнюю равнину. Вдалеке, на другом ее конце, горел фонарь полицейского участка. Охранники внизу не издавали ни звука, хотя предполагалось, что один из них стоит в карауле. Проверять незачем, сегодня ничего не произойдет.

Но он никак не мог прийти в себя. Наверное, ему не давало покоя то, что будет, – такое случалось даже после стольких лет: чисто биологическая реакция организма, молитва здесь бессильна. Он подумал, не покурить ли гашиша, но решил не делать этого, чтобы утром сознание оставалось ясным, а реакция – молниеносной.

Вместо этого он сосредоточился на даре свыше, на моменте своего торжества, когда Аллах наконец воздал ему за все, чего он лишился, за весь позор, унижения и отголоски вечной боли.

Он задумался об автобусе.

Глава 4

Свэггер отыскал условленное место – кафе примерно в миле и от пляжа, и от гостиницы, с открытой верандой на самом солнцепеке. Едва он сел за столик, как подбежал официант, и Свэггер заказал чай со льдом: он недолюбливал этот напиток, но ему велели заказать именно чай со льдом. Какое-то время он сидел и думал, что одна опергруппа сейчас рассматривает его в бинокль, а вторая изучает прохожих на предмет потенциальной угрозы. Но ни взрывов, ни автоматных очередей не раздалось. Никто ничего не заметил. Никто и бровью не повел.

Наконец из кафе вышел мужчина:

– Сержант Свэггер? Разрешите представиться, Гершон Гольд.

– Сэр, – кивнул Боб. – Присаживайтесь.

Мужчина сел за столик. На нем, как и на Свэггере, были солнцезащитные очки и тонкая белая рубашка с короткими рукавами и расстегнутым воротом. Свэггер был в бейсболке «Арканзас рейзорбэкс», а Гольд – в пляжной шляпе с черной ленточкой. Образ дополняли черные брюки, начищенные кожаные туфли и часы «Брайтлинг» на зеленом ремешке. Лицо его было молочно-белым, как куриное яйцо, рот невыразительный, губы чопорно поджаты. Редкий образец. На его надгробии напишут: «Жаль, что пришлось уйти с работы».

– Спасибо, что согласились поболтать, – сказал Свэггер. – Надеюсь, вы не сочтете эту беседу пустой тратой времени.

– Читал ваше фэбээровское досье, – отозвался Гольд. – Вы принесли немало пользы. Я же просто клерк, офисный работник. От меня не требуют подвигов. Тем не менее я привык думать, что в какой-то мере полезен своей стране.

– Дочь говорит, что в «Моссаде» к вам приклеилось прозвище Джордж Смайли[2]. Насколько я понимаю, это означает «знаменитый разведчик».

– Вроде того. Но не могу похвастаться ни красавицей-женой, ни энциклопедической памятью. И я, в отличие от Смайли, не циник, а скромный пилигрим. Кстати говоря, у вас выдающаяся дочь. Думаю, вы очень ею гордитесь.

– Так и есть.

Гольд кивнул:

– Давайте к делу.

– Здесь безопасно? Могу ли я назвать имя из разряда секретных?

– Вообще-то, нас окружают молодые люди из контртеррористического отдела. Они обожают подобные задания.

Прежде чем начать, Свэггер сделал глубокий вдох.

– Позвольте спросить, вам известно имя Джуба? Я говорю о Багдадском снайпере.

Не выказывая удивления, Гольд откинулся на спинку стула. Он был совершенно спокоен, но его выдали лицевые мышцы. На мгновение – лишь на мгновение – они напряглись. Совсем чуть-чуть. Мало кто способен такое заметить.

– Крайне любопытный господин.

– И весьма набожный, – добавил Свэггер.

– Должен предупредить, что нам уже не первый год подбрасывают различные сведения о Джубе, и почти все они не выдерживают критики. И сам Джуба, и те, кто за ним стоит, знают, как обеспечить свою безопасность. Его имя окутано дезинформацией: ложные следы, недостоверные разведданные, фиктивные сообщения о том, что его где-то видели, и так далее. Мы сворачиваем в один переулок, в другой, в третий и всякий раз упираемся в тупик. Джубе есть что нам рассказать – и я не сомневаюсь, что мы его разговорим, – но он скорее не человек, а мифическое существо. Фантом.