(Не) люби меня Красовская Марианна

5. Любовь

Аязу всё же удалось взять себя в руки и выйти из комнаты пациента самостоятельно. Во многом его вдохновил сердитый взгляд жены. Он понимал, что своими разговорами подписал себе приговор, что ему придется объясняться. Много лет он избегал этого разговора, надеясь, что кто-нибудь расскажет Виктории простую истину про целителей за его спиной, но время шло, скандала не было, и он попросту выкинул неприятные мысли из головы.

Не вовремя оно рвануло. Хотя когда оно бывало вовремя?

Кое-как, опираясь на стену, дошел до своего кабинета и там упал на койку – такую же, как у его больных, – уставившись в потолок. Виктория шла за ним. Раньше она любила здесь бывать. Именно она заказывала сюда мебель, с любовью выбирала цвет стен и занавески на большое окно, по ее эскизу лучший местный мастер делал большой книжный шкаф с потайным механизмом и полки для всяких склянок. Она лично когда-то покупала для Аяза тетради и самопишущие перья из Галлии. И койка эта ее всегда раздражала, потому что вдвоем здесь было не поместиться, но она никогда не требовала ее заменить, втайне опасаясь, что найдется немало женщин, которые пожелают ее супруга в эту койку затащить.

Теперь она вдруг поняла, что ее муж, кажется, всю жизнь ей врал, но верить не хотела. Она не сомневалась в его верности и сейчас не хотела сомневаться, но гадкое чувство страха засело где-то в животе чуть ниже ребер. Виктория знала, что нужно обязательно поговорить об этом, пока она не напридумывала себе всякой ерунды, но глядя на бледного и усталого мужа, она просто хотела обнимать его, словно ребенка, и гладить его по голове, перебирая волосы.

В один день Аяз взял и безжалостно обрезал свою косу. Сказал, что седеть начал, что длинные волосы, да еще и для лекаря – неудобно и несолидно. Хорошо еще, что налысо не побрился, как многие в Степи. Это раздражало. Словно муж вдруг утратил свою целостность. Она его понимала; он в самом деле разом стал старше и серьезнее, но видит богиня – как ей не хватало этих черных прядей, за которые она так любила тянуть в редкие минуты близости.

Видя, что муж неприятный разговор начинать всё же не собирается, Виктория отодвинула его ноги и села на край койки. Хотела бы и лечь, как раньше, прямо на него, но не решилась.

– Ты ничего не хочешь мне рассказать? – спокойно спросила она.

– О чем? – тусклым голосом поинтересовался он, закрыв глаза.

– Что это за разговоры о том, что целителю обязательно нужна жена?

– Не обязательно жена, – пробормотал Аяз. – Достаточно любой привлекательной женщины.

– А конкретней?

– Целитель при лечении расходует магические силы, которые он быстрее всего может восстановить через секс, – бухнул степняк, не зная, как еще подобрать слова.

– И я для тебя… просто энергия? Как еда, как сон? – с ужасом спросила Виктория, для которой мир вокруг вдруг начал рассыпаться, словно башня из песка.

– Нет. Ты для меня любимая женщина.

– И ты хочешь сказать, что никогда не думал…

– Думал, конечно! – взорвался Аяз, рывком садясь на кровати. – Когда занимался любовью с тобой, я прекрасно осознавал, что ты – не просто жена, ты – мой источник сил, без тебя я и целителем был бы посредственным! Ты пойми – для восстановления годится любая женщина, а я не хочу любую, я хочу только тебя!

– А вчера…

– Мне было плохо, я устал, ты была мне нужна.

– Почему же ты не сказал?

– Ты не хотела, – просто ответил мужчина.

– То есть мои желания для тебя важнее, чем твои? – уточнила Виктория и, дождавшись кивка, спросила. – А сейчас тебе тоже нужно восстановление?

– Ну… – он замялся, не желая ее расстраивать еще больше. – Что это ты делаешь?

Виктория, улыбаясь, расстегивала елек и стягивала через голову сорочку.

– Вики, не надо, – испугался он ее решительности. – Это необязательно…

Она же, уже обнаженная до пояса, прижималась к нему, терлась об него, как кошка, и прямо в губы мурлыкала:

– Ты же сам сказал, что мои желания важнее, чем твои.

Не в силах удержаться, мгновенно вспыхивая, он гладил ладонями ее нежную спину и шептал:

– Вики, услышат же.

– Мы тихо.

– Боюсь, что тихо не получится, – смеялся он, не веря, что всё так просто, и пьянея от того, что она спокойно приняла его природу.

***

Она, как и прежде, лежала на его груди, а Аяз двумя руками удерживал ее, чтобы жена с него не соскользнула. Внутри был покой.

– А когда я стану старой и морщинистой, как Айша – ты что будешь делать? – спрашивала Виктория, улыбаясь ему в шею.

– Я тоже буду старым и морщинистым, – отвечал Аяз мирно. – И буду привязывать морковку, чтобы тебя любить.

– Да ну тебя, – толкала его жена, хохоча. – Выдумал тоже! Ну правда? Вон Влас Демьянович сразу двоих женщин завел.

– Ну, настоящая жена у него только одна, – пояснил степняк. – Вторую он взял, потому что той идти некуда было. А детей кормить надо. В дом к себе он ее привести просто так не мог, потому что люди бы не поняли, сама бы она троих детей не смогла вырастить. Вот и решили, что так удобнее для всех будет. И детей он ее любит, у него ведь своих быть не может, в юности переболел серьезной болезнью.

– Аяз, – нерешительно посмотрела на мужа Вики. – А давай мы еще одного ребенка родим?

– Вики, зачем? У нас и так четверо. Да и Лили уже пятнадцать, кто знает – может быть, через пару лет уже внуков нянчить будем.

– Зачем? Ну хотя бы чтобы нарушить традицию. Будем тщательно готовиться, тренироваться… А то у нас все дети случайно получились. Так ведь нельзя.

– Почему нельзя? – усмехнулся мужчина. – Очень даже можно. Нет, Вики, давай-ка остановимся на четверых. Ну пока хотя бы.

– Обещай, что подумаешь, – Виктория умела добиваться своего.

– Обещаю, – легко согласился супруг. – А теперь слезь с меня, мне работать надо.

Все дети у Аяза и Виктории, действительно, были неожиданными. Лилианой Вики забеременела сразу после первой близости, с Раилем она что-то напутала с отварами – то ли выпить забыла, то ли бракованный был, а с близнецами и вовсе вышло странно. Они больше и не думали о детях, да только на свадьбе младшей сестры Аяза всех охватило какое-то безумие, а девять месяцев спустя во всей Степи народились дети: и у Эмирэ с ее галлийским супругом, и у многих пар, присутствующих на свадьбе, и даже у степного хана Тамана и его жены Наймирэ, отчего они сами были в полной растерянности. У Вики родилось двое мальчишек – оборотни часто рождают двойни. С тех пор Аяз наотрез отказывался участвовать во всяких старинных ритуалах – хотя его и уговаривали неоднократно.

Чувствуя себя полным сил, весело насвистывая, лекарь пробежался по больнице, заглянул к новым пациентам, отмечая про себя, что молодые врачи прекрасно со всем справляются. Он снова верил, что всё еще может наладиться. Как давно они просто не принадлежали друг другу? Секс у них был регулярный, а вот так, не ради восстановления сил, а чтобы растянуть удовольствие, заставить жену стонать в голос, ловить ее губы, запускать руки в волосы, сжимать податливое тело едва ли не до синяков – про это он уже и забыл. Да они даже не разговаривали почти, только по ночам и встречались, а там было не до разговоров.

Ребенок? Зачем Виктории ребенок? Конечно, младшие уже самостоятельные, ходят в школу, им и мать-то уже не нужна, разве что кормит их. С царапинами и ссадинами (а порой и с переломами) они бегут сразу в больницу к отцу, знают, что мама от таких вещей волнуется. С отцом проще – залечит, поцелует, даст подзатыльник – и можно дальше бегать по крышам и собирать больших тараканов в банки. Кажется, Вики когда-то хотела открыть свою кофейню, надо бы ей напомнить об этом.

Ур-Таар – город большой, здесь много приезжих, и не только торговцев. Местный храм трех богов очень красив, сад возле ханского дворца, куда пускают посетителей, поражает своим великолепием, да и сам город яркий, необычный – вот и едут славцы сюда просто погулять, а ушлые степняки и рады. Придумывают всяческие развлечения, вроде катания на верблюдах да уличных представлений, гостиниц настроили на любой вкус, бани общественные Исхан держит, словом – гостям, а особенно с тугими кошелями, здесь всегда рады. И харчевни есть в Ур-Тааре, где можно недорого и вкусно пообедать, а вот культурного заведения, где дамы могут посидеть в одиночестве и отведать местных сладостей, нет.

Мысленно Аяз уже выбрал место для этой кофейни и, переодевшись, немедленно отправился гулять по узким улочкам, чтобы убедиться, что всё правильно помнил. Спустя полчаса он уже вовсю торговался с владельцем небольшого домика совсем недалеко от больницы, который было отлично видно из окон его кабинета: у этого домика был большой сад, а сам хозяин появлялся здесь редко, давно уже построив себе новый дом близ реки. Старый степняк щурился, упрямился, рассказывал, что этот дом он хотел оставить в наследство сыну, но в конце концов сдался, признавшись, что «дохтуру» дом готов и подарить, но увы, не настолько богат.

И местоположение, и сад Аязу очень нравились. В теплое время можно будет поставить столики в саду и на крыше. Разумеется, дом нужно полностью перестраивать, но это не проблема. Всё-таки внутри него жил и архитектор тоже, хоть и вытесненный лекарем куда-то на задворки сознания. Аяз мысленно уже представлял, как всё здесь устроит. А больше всего радовало его, что можно будет ходить на обед к жене, а может быть, и не только на обед. Чуть позже он приведет сюда Вики и поглядит, что она на это скажет. Обрадуется? Удивится?

Однако всем его жизнерадостным планам не суждено было осуществиться в ближайшее время. Уже и проект был начерчен, и строительные материалы на ханском складе отложены, но в один день всё это стало не так уж и важно. Приехавший из Славии человек сообщил о смерти деда Виктории, кнеса Градского. Это не было неожиданностью – кнес много болел последний год. Аяз ездил на него посмотреть и нашел, что вылечить его уже невозможно. Мстислав Градский умирал от старости. И тем не менее, событие было печальное. Аяз и Виктория спешно собрались и уехали на похороны, оставив раненого катайца под присмотром Власа Демьяновича.

6. Жизнь продолжается

В поместье Градских скорбно и многолюдно. Хоронить кнеса съехались все ближайшие соседи и многочисленные родственники. Кто бы мог подумать, что от этого дерева произойдет столько отростков? Трое внуков от старшей дочери и аж семеро от младшей, да еще и правнуков не счесть. Ярослав, младший сын, всё ещё не обзавелся семьей, но теперь никуда не денется – теперь он кнес Градский, нужно и жену брать, и о наследниках позаботиться.

Тихо переговариваются соседи, косясь на двух женщин у окна. Дочери покойного Мстислава много лет не встречались, не разговаривали1, а гляди-ка – общее горе их примирило. Милослава, старшая, высокая и худая, затянутая в черное, качает седой головой, словно паяц в кукольном театре. Младшая Святослава на нее совсем не похожа. Она невысокая и круглая, и то и дело промокает глаза платком.

Гроб пришлось вынести во двор: все желающие проститься никак не поместятся в ставший вдруг маленьким и темном доме. Как-то оказалось, что среди гостей почти нет стариков: один только кнес Боровой еще жив, но и он едва ходит, опираясь на внука. Зато люди среднего возраста неожиданно тепло отзываются о Мстиславе. Кому-то он помог советом, за кого-то похлопотал перед государем, в неурожайный год поделился мешком зерна, был крестным для ребенка, выступал справедливым судьей на земельной тяжбе, и многое, многое другое. Его любили. Его уважали. Даже государев сын накануне приезжал проститься с верным слугой, остаться на похороны не смог, но обещал вдове всяческую поддержку при необходимости.

Виктория не любила и не понимала церемоний прощания с усопшим. В Степи с этим куда проще: тело сжигают, пепел рассеивают над полями и говорят, что умерший теперь есть часть этого мира. В горах Галлии подобные обычаи, разве что прах порой хранят дома в специальных урнах. А тело – что тело? Гордого и хитрого духа старика здесь больше нет, осталась только телесная оболочка, и та от жары быстро придет в негодность. Уж похоронили бы скорее, чем выставлять это на всеобщий обзор, да еще за огромные деньги нанимать некроманта, дабы тело сохранить до прибытия леди Милославы и ее семьи из Галлии. Мать, отец и братья прибыли порталами, но опять же – зачем? Взглянуть напоследок на высохший до неузнаваемости труп? Лучше уж запомнить его таким, каким он был еще год назад: тучным, громогласным, веселым.

Виктория, глядя на осунувшуюся мать и отца, тяжело опирающегося на трость, вдруг вспомнила, что лорд Оберлинг немногим младше ее деда. Грудь захлестнуло отчаянием: сколько ему еще осталось? Отец тоже сед как лунь, плечи ссутулились, в сильных некогда руках заметная дрожь. Только глаза горят как раньше, остро, хоть он уже и не снимает очки. Они с матерью сделались страшно похожи друг на друга – и лицом, и худобой, и гордым движением головы. Вики тихо заплакала, понимая, что не покойного оплакивает, а еще живых людей. Неслышно подошедшая бабушка Линда с мягкой улыбкой обняла внучку.

– Вики, лапушка, как ты?

Виктория вдруг отчаянно, со всхлипами и дрожью в груди, разрыдалась на ее хрупком плече, смутно понимая, что это она должна поддерживать бабушку, а не наоборот.

– Ну, ну, деточка, не надо так убиваться, – гладит внучку по спине старушка. – Всё хорошо.

– Чего хорошего-то? – всхлипнула Виктория.

– А что плохого? Мстислав славную жизнь прожил. И воевал, и мирно жил, и детей вырастил, и внуков увидел, и даже правнуков. Последние годы в почете и уважении был, советником государевым. И даже после смерти своей собрал множество народу, а, значит, любили его, уважали. Государь просил сердце Мстислава во дворец привезти. На столичном кладбище его похоронят.

– Странно как-то, – вздрогнула внучка. – И страшно.

– Почетно. Да прекрати ты плакать! Он ведь болел в последний год. Твой муж давно говорил, что лучше уже не будет, только хуже. А теперь Мстислав успокоился. И то, Ви, ему же почти восемьдесят было. Сама же знаешь. Так что нечего сырость тут разводить, на всё воля богини.

Виктория слабо улыбнулась, переводя дыхание. Бабушка умела найти слова. И правда, на всё воля богини.

Аяз тем временем подошел к лорду Оберлингу, который, как всегда, сидел в кресле с бутылкой вина в руках, впрочем, не вскрытой (он держал ее скорее по привычке – холодное стекло успокаивало) и вполголоса спросил:

– А с ногами что?

– Болят суставы, сил нет. Старость, Аяз.

– У всех оборотней так, не выдумывайте. Старая – это вон Айша у нас. Ей уже почти сто лет. А ноги я посмотрю после похорон. Я ведь говорил, чтобы вы приличного массажиста наняли. У всех оборотней проблемы с суставами.

– Но не у всех – зять-целитель, – пошутил Максимилиан. – Как дети у вас?

– Лили совсем взрослая уже, – тоскливо вздохнул Аяз. – Как подумаю, что она скоро замуж соберется, так дурно становится.

– Ха-а-а! А если она не соберется, а ее какой-нибудь дикий мужик украдет?

– Я его убью, – сжал зубы степняк.

– Ну-ну, – похлопал его по плечу Оберлинг. – Удачи.

Аяз нахмурился. Он вдруг вспомнил, что оставил дочь одну – пусть не одну, со своим младшим братом, но все же… Как бы Лили там глупостей не натворила. Хорошо, что он запретил пускать ее в больницу к этому чужаку. Или не запретил? В любом случае, парень слишком слаб, чтобы попытаться к ней приставать. Кто бы его ни наказывал, свое дело знал. Кожу в лохмотья, крови много, боли тоже, а мышцы только в одном месте рассек. Калекой не оставил. Мышцы Аяз как мог зашил, повязку наложил, всё сделал правильно. Отчего же так неспокойно на душе? Эх, жаль, что с Даромиром разминулись – сдать бы ему эту проблему. Но Дар на месте не сидит, он всегда куда-то мчится, и когда его еще письмо нагонит?

С телом степняк прощаться не пошел – мертвые его интересовали мало, куда больше тревожили живые. У Борового вон явно водянка – оплыл весь, будто квашня. У Милославы губы белые – как бы не сердце. Про Оберлинга и говорить нечего, этот себя уже хоронит, а ведь здоровье у него железное, почти как у юноши. А суставы можно и подлечить. Еще тучной сестре леди Милославы очень хотелось посоветовать не налегать на пирожки и блинчики, а соблюдать умеренную диету, но можно ли такие вещи говорить женщинам, он не знал. Дядько Ярослав, как все называли здорового рыжего сына Градских с легкой руки Виктории, тоже склонен к полноте. Уже пузо почти как у отца, хотя сам еще не толстый. Вот им он в первую очередь и займется, чтобы времени зря не терять.

***

Вечером, когда их уложили спать в маленькой горнице на высокой кровати, Аяз вдруг ощутил страшную усталость от всех людей. Столько разговоров, столько суеты – и вокруг чего? Вокруг тела, которому всё это совершенно не нужно. И упрямый Ярослав, упорно не желающий менять свой образ жизни, и страшно разобидевшаяся на него Святослава Волчек, и вдруг ставший капризным и вздорным Максимилиан Оберлинг – лекарь их всех сейчас ненавидел.

– Я не хочу домой, – внезапно заявил он, глядя в низкий дощатый потолок. – Я устал от всего этого.

– А чего ты хочешь? – поинтересовалась Виктория, опираясь на его голую грудь и заглядывая мужу в лицо.

– Ничего не хочу.

– Хорошо, – спокойно ответила Вики.

– Что хорошо?

– Останемся здесь на пару недель. Дети как-нибудь справятся, там Шуран и Наймирэ. Будем спать до обеда и гулять в лесу.

– Я не хочу здесь, – неожиданно оживился Аяз, забираясь ладонью под скромную ночную рубашку жены и осторожно сжимая ее бедро. – Я хочу, где никого не будет, совсем никого.

– Так не бывает, – улыбнулась женщина, охотно прижимаясь к нему еще плотнее. – Разве что взять шатер…

– А не боишься? С диким степняком, в шатре… твои крики никто не услышит, – настроение, до того безнадежно упадническое, начало подниматься. И не только настроение.

– А ты заставишь меня кричать? – лукаво улыбнулась Вики. – Много-много раз? Как раньше?

– Ты ведь хотела ребенка? Я подумал… давай попробуем? – Аяз и сам не понимал, зачем он это предлагает, ведь он уже нарисовал чертежи кофейни, и ребенок совсем не вписывался в их планы, но вдруг ему в очередной раз захотелось плюнуть смерти в лицо.

Родить ребенка – не потому, что так вышло; не потому, что они были неосторожны; не по воле каких-то божеств. Родить ребенка просто потому, что они любят, всё ещё любят, несмотря на прожитые вместе годы, по-настоящему понимая и слыша друг друга.

– Ребенка? – растерянно глядела на него Виктория, ожидавшая чего угодно, но только не этого.

Она хотела сначала сказать, что просто дразнила его, что не нужны ей больше дети, вот только Аяз смотрел на нее так странно и взволнованно, что она молчала. Он хочет ребенка? Никогда Вики не слышала этих слов. Дети всегда ставили их перед фактом: для Виктории каждая беременность оказывалась как снег на голову, причем обычно не приносила радости. Она не знала, что такое – прислушиваться к своему телу и с трепетом угадывать, зародилась ли там новая жизнь. Она не знала, что женщины могут плакать, понимая, что их чрево пусто. Вики очень любила своих детей, даже упрямую грубиянку Лили, но каждый раз, думая о беременности, вспоминала только страх и панику. К зачатию дочери она оказалась совершенно не готова, из-за ее беременности они с Аязом страшно поссорились2. Поняв, что ждет ребенка во второй раз, Виктория так перепугалась, что попыталась скрыть это от мужа. Она отчего-то думала, что Аяз будет ругаться, ведь он не раз говорил, что ее роды – самый страшный день в его жизни. В третий раз она просто истерично расхохоталась и долго не могла успокоиться, и Аязу сказала резко, в лоб: доигрались!

А сейчас супруг с мягкой улыбкой, которую мало кто знал, кроме нее, спрашивал:

– Ты родишь мне ребенка, Вики?

Разве можно было на это ответить как-то по-другому?

– Да, – отвечала она и тянулась к его губам как к награде. – Я очень этого хочу.

7. Смотрины

Лилиана на похороны прадеда не поехала. Кнеса Градского она помнила смутно, каких-то особых чувств к нему не испытывала и поэтому, когда отец предложил ей остаться дома с мальчишками, только обрадовалась. У нее были свои интересы.

В первый же день девушка надела самый красивый елек3, заколола волосы жемчужными гребнями, подвела глаза сурьмой и отправилась в больницу. Разыскать комнату, куда поместили ее раненого, не составило труда. Первый же молодой лекарь объяснил, как туда пройти. В больнице было на редкость многолюдно, Лили даже обрадовалась: она никогда не видела столько молодых врачей, причем не только степняков. Часть из них уже знала красивую дочку господина Аяза Кимака, часть видела впервые. Многие с удовольствием любовались на девушку.

«Ну, самое время присматривать себе мужа», – решила Лилиана, выбирая самого красивого «студента». Она то и дело останавливалась поболтать то с одним, то с другим знакомым, и только когда на звуки дружного веселья выглянул старик Влас Демьянович, она, наконец, вспомнила, зачем пришла.

Чужак уже не лежал, а стоял, держась за спинку стула. Было видно, что это далось ему нелегко – руки ходили ходуном. При виде девушки он нахмурился и сел на стул верхом, обхватив руками спинку, не желая показывать свою слабость.

– А, спасительница моя явилась, – процедил он по-галлийски. – Разве тебе папочка не запретил ко мне приближаться?

– А он уехал, – легкомысленно ответила Лилиана, рассматривая мужчину во все глаза.

– Надолго?

– На неделю, наверное, а что?

– Да он меня ненавидит просто… – поморщился чужак. – Того и гляди горло перережет и скажет, что из жалости.

– Ты не прав! – с жаром воскликнула девушка, разрумянившись. – Дадэ не такой! Он врач, он людей спасает! И тебя, между прочим, спас!

– Лучше б он меня в поле бросил, – мрачно ответил мужчина. – Плакать про мне никто бы не стал, глядишь, вороны бы порадовались.

– У нас нет воронов, – растерянно ответила девушка, присаживаясь в кресло на самый краешек. – Только чайки и, может, стервятники.

– Ну вот. Как зовут-то тебя, спасительница?

– Лилиана. А тебя?

– Лил-ли-ан-на, – покатал на языке странный чужак. – Красивое имя. Как цветок. А я Кьян Ли.

– Кьян, а ты и правда из Катая?

– Я не Кьян… А, впрочем, неважно. Буду Кьян. Да, я катаец. Наполовину.

– Ух ты, никогда не видела настоящего катайца!

– А я никогда не видел настоящих степняков. Ну, теперь насмотрелся.

– И как тебе степь?

– Жарко.

– В Катае по-другому? Расскажи мне про свою страну!

– Я не очень хороший рассказчик, цветочек. У нас много зелени. И горы. И реки кругом. Иногда они разливаются, и вода повсюду. Когда так случается, люди надевают сандалии с толстой деревянной подошвой – вот такой (он развел руки примерно на локоть, и Лили хихикнула, не веря). А еще у нас есть такие растения, которые очень быстро растут. За сорок дней может вырасти густой лес.

– Кьян, ты, наверное, сказочником работал? – засмеялась девушка. – Сандалии, леса… придумай еще что-нибудь.

– Ну… в Катае любят кошек. В каждом доме есть кошка, а то и две. Император любит трехцветных кошек. Его любимицы ходят по императорскому дворцу в ошейниках, на которых звенят маленькие бубенчики.

Глаза у Лилианы восторженно расширились, губки приоткрылись. «Красивая девочка, – мелькнуло в голове Кьяна Ли. – И совсем взрослая». В Катае не было светлоглазых людей. Он читал о них в книгах и думал, что голубые глаза – это противно и уродливо, но сейчас не понимал, как цвет неба и воды мог считать некрасивым. Глаза у Лилианы были раскосые, почти как у катайцев, только большие. И сразу видно, что она тоже плод любви двух разных народов.

В Катае любили совсем юных девочек. Считалось, что хорошую жену нужно воспитывать самому, лучше лет с восьми или девяти. Сначала как дочь – а потом, после первой крови, можно и как женщину. Лилиана была совсем взрослой по его меркам, и если бы не подозрения, мучавшие его уже несколько дней, он бы, конечно, задумался о том, чтобы с ней развлечься, потому что с таким интересом на него еще ни разу не смотрела ни одна девушка. Несмотря на болевшее тело, мужская его часть функционировала исправно, и это раздражало до неимоверности.

– Расскажи теперь ты мне что-нибудь, – попросил он. – Ты была в Галлии?

– Была, но только в раннем детстве, – неожиданно ответила девушка. – У меня там бабушка и дед, мама родом из Галлии.

– А правду говорят, что в Галлии на самом деле правит Кирьян Браенг, а король лишь его марионетка? – небрежно спросил катаец, а сам боялся даже дышать.

– Дядюшка Кирьян? – удивилась Лили, высоко приподняв черные, будто подведенные углем брови. – Я не знаю. Мама считает, что он очень хитрый. Но и король Эстебан вовсе не глупец. Он не может быть марионеткой.

– А почему ты называешь его дядей?

– Так он мой родственник. На самом деле, моя бабушка из рода Браенгов. Наверное, он для меня, скорее, дед, но он не такой уж и старый, и вообще… это тебе неинтересно.

– Ты права, – кивнул Кьян Ли. – Вот что, цветочек. Ты бы шла домой. Я устал, мне бы полежать, а при тебе даже встать страшно.

– Ладно, – послушно поднялась девушка. – А можно, я завтра приду?

– Не надо, – рассеянно ответил катаец. – Нечего такой красивой малышке делать рядом с таким проходимцем, как я. Поболтали и будет.

– А я всё равно приду, – упрямо ответила Лилиана.

– Как знаешь.

Кьян Ли встал, потянулся – он был уже не так уж и слаб, как хотел казаться, и упал на свою постель. Жаль, развлечения отменяются. Ни девочку, ни ее мать соблазнять нельзя. Великая мать Драконов такого не простит. Зато теперь понятно, почему его выкинуло именно сюда. Определенно, мать Драконов – шутница.

Лилиана думала о Кьяне весь день и всю ночь. Он ей нравился. Кьян был похож и не похож на привычных ей степняков. Вроде бы и глаза такие же, и волосы черные, и кожа чуть желтоватая, и нос не такой длинный и вздернутый, как у славцев. И в то же время чужак высокий и худой, а еще у него рисунки на теле.

А ведь он считает ее красивой!

Лили и сама считала, что она красавица – никто в мире не говорил ей обратного. Ей восхищались, ее хвалили. Другие девушки завидовали ее светлым глазам и густым волосам, тонкой талии и высокой груди. Где-то внутри она догадывалась, что любимую внучку хана и дочь самого Аяза Кимака нахваливали бы, даже будь она страшной как смерть, но ведь она и вправду была хорошенькой!

Она даже у Раиля спросила, считает ли он ее красивой. Брат почесал нос и заявил:

– Ты же моя сестра. Я тебя люблю, я необъективен. Но, кажется, ты очень милая. И у тебя фигура хорошая: родишь легко и ребенка выкормишь.

Лили бросила в него подушкой в ответ. Раиль в долгу не остался. Через пару минут на визги и возню прибежали младшие братья, а за ними и Шуран, которому велели присматривать за этими дикарями. Юноша сначала пытался взывать к порядку, потом хотел их разнять, а потом, получив подушкой по голове, с воинственным криком возглавил безобразие.

В маленьком доме Аяза Кимака царили мир, покой и хаос. Лилиане понравилась самостоятельная жизнь. Шуран оказался идеальным надсмотрщиком. Он спал до обеда, потом листал книги и что-то писал (он вообще очень серьезно относился к учебе в университете и занимался даже летом), а затем вечером пропадал на несколько часов и возвращался уже глубокой ночью. Дети были, в основном, предоставлены сами себе. Убиралась и готовила служанка, мальчишки ходили в школу, а Лили весь день валялась на подушках и читала книги, которые ей дали подруги. Книги были ужасно интересные, про женщин и мужчин, про любовь, в том числе и телесную. Девушке очень хотелось бы знать, действительно ли при поцелуях кружится голова и сладко сжимается в животе, но здесь, в Степи, мечтать об этом было немыслимо. Здесь можно было только выйти замуж, раз и навсегда. Но про поцелуи и думать было невозможно! Это совершенно не приемлемо.

А так хотелось! Лилиана даже складывала два пальца и прижимала их к своим губам, воображая, что целуется. Раньше у нее не было подходящего объекта для мечтаний, а теперь она вдруг представила этого чужеземца, его жёлтые глаза и узкие губы, и голова у нее и вправду кружилась, а в животе сладко сжималось. В комнате становилось невыносимо душно. Это неудивительно для Степи летом, но раньше жара не доставляла ей дискомфорта. Сейчас же на лбу и висках выступала испарина, ладони потели, но она листала книгу на тот момент, о котором совершенно точно не стоило читать невинной девушке, а она читала и буквально чувствовала, как Кьян смотрит на нее и склоняется над ее обнаженной грудью.

Ее собственное воображение бросало ее в жар. Она даже отправилась в уборную и там окатила тело холодной водой, и только тогда немного успокоилась.

Лилиана теперь была совершенно чистой снаружи, но вдруг ощущала себя грязной и порочной внутри. Разве можно вообще придумывать такие вещи про постороннего, практически незнакомого человека? Да и не нравится он ей вовсе. Просто никто другой на роль ее тайной фантазии совсем не подходит. С матерью бы об этом поговорить, но она далеко. Почему-то Лили казалось, что мама ее поймет. Сейчас ей хотелось вдруг узнать, какие чувства мама испытывает к отцу. У них любовь – это знают все, кто с ними знакомы, но что это такое – любовь?

***

– Ох, Лили, ты задаешь серьезные вопросы. Что тебе сказать? Я любила Тамана с самого детства. Я совсем ребенком была и уже тогда знала, что буду его женой. Да ты ведь понимаешь, Таман – он необычный. В нем словно свет и тьма. Он может быть жестоким и нежным, – в голосе Наймирэ мечтательные нотки. – Он вождь, и этим всё сказано.

– Тебе ведь было четырнадцать, когда ты стала его женой? – деловито уточняет Лили, подбирая под себя ноги.

В комнатах бабушки Наймирэ прохладный сумрак, который должен спрятать и красные щеки, и лихорадочно-блестящие глаза. Наймирэ сложно назвать бабушкой – особенно в полумраке. Ей едва исполнилось пятьдесят, она ухаживает за собой столь тщательно, что это почти похоже на безумие, но результат того стоит: никто не скажет, что у этой женщины внучка на выданье.

– Ты не думай, что я была ребенком, – усмехается Наймирэ. – Я была на год младше тебя. Я очень хотела стать его женой. Я же в стане росла, в те времена всё по-другому было. Что происходит между мужчиной и женщиной, я знала с ранних лет. Я так понимаю, мама с тобой об этом разговаривала?

– Отец рассказывал, – смущенно ответила Лили. – Он ведь врач.

– Мммм… лучше б ты ко мне сразу пришла. Эти галлийки… Что у них в голове, не понятно. Для нее ведь когда-то был сюрприз, что от любовных игр рождаются дети. Так вот, Лили. Женщина должна уметь доставлять радость своему мужчине. Это правильно, такой ее создала природа. А если она его любит, то и сама получит удовольствие.

Лилиана нахмурилась. Бабушкины слова ей не слишком понравились. По всему выходило, что жена должна ублажать мужа, даже если он ей не мил.

– А мужчина? Разве он не должен любить свою жену? Дадэ маму любит.

– Им повезло. Да и Аяз у меня все-таки слишком мягкий для степняка. Твоя мать из него веревки вьет. Но они выглядят счастливыми, и это главное. Кегершен… Она галлийка. В ней нет покорности и мягкости, которые украшают женщину. И в тебе нет, ты как мать, а может, еще хуже. Это всё галлийское воспитание. Тяжело тебе будет подчиниться, Лили.

Лилиана, уверенная, что не родился еще тот мужчина, которому она согласится подчиниться, упрямо молчала. В целом она не могла отрицать бабушкину правоту. Из девочек-соседок, с которыми она когда-то играла в куклы, первыми вышли замуж не те, которые были красивее, и даже не те, которые богаче, а, к примеру, робкая Айа, которая и глаза боялась поднять на мальчиков, и мягкая, пугливая Джанна. Степняки действительно предпочитали покорных женщин. Оттого она и не рассматривала их как женихов. Да и что интересного в мальчишках, с которыми она носилась по крышам?

– Бабушка, а ты можешь мне судьбу предсказать? – с волнением спросила девушка. – Ты ведь оракул.

– Ох, Лили, нужно ли это тебе? Я ведь правду скажу. Не каждый потом с этой правдой жить может.

– Я хочу, – с горящими глазами наклонилась вперед Лили.

– Что ж, давай попробуем. Задай мне свой вопрос, но только один, самый важный.

– Каким будет у меня муж?

Наймирэ улыбнулась. Каждая молодая девушка желала это знать. Не так уж ее взбалмошная внучка и отличается от степнячек.

Она взяла руки девушки в свои ладони, закрыла глаза и позволила сознанию соскользнуть в дымку времени. То, что она увидела, ей не слишком понравилось. Хотя чего можно ожидать от дочери Кегершен! Уж точно не того, что она безропотно выйдет замуж за указанного мужчину и примется рожать детей.

– Твоим мужчиной станет чужеземец, – неохотно призналась она. – Похожий на степняка, но чужой. Ты спасешь его жизнь дважды, а, может, и трижды.