Противостояние. Романы Семенов Юлиан

– З-заходи, старина.

– Да ничего, – ответил Михайлыч, входя.

– Пошли чайку попьем.

– Да не стоит.

– Л-ладно, ладно, будет кокетничать…

– Хорошая из меня кокетка.

– С с-сединой куда как л-лучше. Сейчас, говорят, с-седые мужчины в моду вошли.

– Седина в голову, бес в ребро.

– Р-ребра перебиты, какой там, к ч-черту, бес… Ешь б-бутерброды.

– Да ничего…

– Л-ладно, наваливайся, сам, наверное, только чаем и питался ночью.

– Почему чаем? Сухарь грыз.

– Пусть м-мышь сухарь грызет, ч-человеку сливочное масло надобно.

– Это истина, это вы очень верно подметили.

Садчиков засмеялся и стал наливать чай – дымный и пахучий – в большие красные чашки.

Комиссар пригласил Садчикова садиться и, поглаживая себя по животу, сказал:

– Мне сейчас анекдот смешной рассказали.

– А вот интересно, кто анекдоты выдумывает? – спросил Садчиков.

– Люди, – ответил комиссар, – кто ж еще?

– Не иначе как писатели.

– Журналисты, скорее, я думаю.

– П-почему журналисты?

– А у них времени больше. Писатели трудяги, спину гнут, а журналист – он просвет имеет. Да и потом парни они веселые и по бритве – вроде нас – ходят. А когда веселье, тогда и анекдоты рождаются.

– П-похоже, – сказал Садчиков, – очень может быть. Или веселье, или злость. Похоже.

– «Похоже», – передразнил комиссар. – Что я тебе, Алейников? Похоже на фотографии выходит, а я тебе мысль излагаю самостоятельную, ни на что не похожую, мил душа…

– Ну-ну, извините, – сказал Садчиков по привычке и сразу же понял, как не к месту сказал он эту свою шутливую фразу.

Комиссар внимательно посмотрел на него, хмыкнул и ответил:

– Да нет, ничего…

И оба они враз засмеялись, весело глядя друг на друга.

– Слушай, – сказал комиссар, – ты думаешь, что с Сударем все?

– Д-думаю, нет.

– Почему?

– Потому что вы м-меня про это спрашиваете.

– Умный, черт.

– А к-как же иначе?

– Иначе нельзя.

– В том-то и дело.

– Ну, шутки побоку. Парень к нам позвонил, футболист. Александр Пашков, с покойным Ганкиным в одном доме живет. Так он за полчаса перед убийством шофера там старичка видел какого-то. Старичок его заметил и отпрянул от окошка, а это значит – умный старичок. В электричке он ехал с футболистом, до Тарасовки, понимаешь, ехал… Вот штука какая… Проездной билет контролеру предъявлял. Как тебе это понравится?

– Очень м-мне это не нравится.

– Мне тоже.

– М-может, вызвать Читу? П-побеседуем с ним…

– Неудобно. Поздно уже… Как у вас с ним дела?

– Р-работаем…

– Ясно, что не танцуете… В группе у тебя все в порядке?

– Один мой сотрудник с-скоро с женой разведется.

– Кто?

– Костенко.

– Дама – сволочь?

– Н-нет, райжилотдел.

– Испугал. Я с райжилотделом ни черта поделать не могу, это, мил душа, выше моих сил.

– К-костенко с женой в разных квартирах ж-живет уже второй год…

– Любить будет крепче.

– Х-хорошо шутить.

– Ты меня еще постыди, Садчиков.

– Оп-пасно.

– Опасно блох ловить, шума много будет и с кровати можно упасть… Звонил я уже в исполком. Обещают к зиме дать ему жилье.

– Третью з-зиму обещают.

– Хорошо, что не четвертую. Мне важней, чтоб сначала рабочему квартиру дали. Потерпит твой Костенко, потерпит.

– К-костенко потерпит, товарищ комиссар, а дочка у него, Аришка, – ей про терпение не объяснишь.

– А Чуковский зачем с Михалковым? Пусть они ей растолкуют. «Муха, Муха-цокотуха, сейчас с квартирой заваруха». Ничего стихи?

– Г-гаврилиада.

– Дерзкий ты стал, Садчиков, не иначе как меня подсиживаешь.

– Товарищ ком-миссар…

– Знаю я вас, молодых…

– Да я уж с-седой…

– Велика важность. Седой – не лысый. Зови Читу, черт с ним, пускай потом прокуроры стружку снимают за неурочный допрос – одной стружкой больше, одной меньше, все одно плохо. Да, кстати, Самсонова взяли?

– Нет.

– Почему?

– Дома никого нет.

– Где они?

– Н-неизвестно.

– Эмигрировали, что ль?

– Вряд ли.

– Сам ездил?

– Костенко.

– Завтра забери. Сам.

– Завтра выходной день, товарищ комиссар…

– Смотри, Садчиков…

– Т-только этим и занимаюсь, товарищ комиссар. Вы в понедельник обещали быть у прокурора.

– А если откажет?

– Федерация есть.

– Ну а и она?

– Генеральный!

– Он тоже?

– Н-не может быть.

– А если?

– Н-не может быть, товарищ комиссар.

– А не фетишист ли ты, майор?

– Г-где уж нам уж выйти з-замуж!

– Смотри, в понедельник изволь мой приказ выполнить – парня забери.

– Ясно, будет сделано.

– Шутник ты, Садчиков.

– С-стараюсь.

Комиссар поднял трубку, нажал белую кнопку селектора и попросил:

– Из шестнадцатой ко мне Назаренко приведите.

Заспанный Чита вошел в кабинет боком и остановился у двери.

– Проходи, проходи, – сказал комиссар, – садись…

– Не беспокойтесь…

– Это ты беспокойся, хороший мой, мне беспокоиться нечего. – Комиссар неторопливо закурил, долго и лениво тушил спичку, а потом неожиданно спросил: – Где ваш дед, кстати, живет?

– Какой дед?

– Не играй, Чита, – сразу же включился Садчиков, – актер из тебя п-плохой, просвечиваешься сразу. Где старик?

– Какой старик?

– Который машину вам доставал…

– Прохор?

– Да.

– Я его адреса не знаю.

– Что ж ты, неполноправный какой?

– Да нет. Сударь тоже не знает.

– Уж и так…

– Точно.

– На`, пей чай. С сахаром, – предложил комиссар. – В камере небось так густо не кладут?

– Что вы…

– Вон печенье. У меня от ужина осталось. Домашнее, на сливочном масле. Бери парочку.

– Благодарю вас.

– Воспитанный ты, парень, – усмехнулся комиссар, – дипломат просто-напросто… Ну а как ты думаешь, где он может жить?

– Он, вообще-то, за городом, мне кажется. А можно еще печеньице?

– Что, оголодал?

– Да, несколько…

Комиссар снова хмыкнул и покачал головой.

– Прямо дивлюсь на такого деликатного вора. Приятно говорить – видно воспитанного человека.

– Я не вор.

– А кто же ты? Священник? Или, может, врач-общественник?

– Я советский гражданин, товарищ комиссар, я глубоко ошибся и за это несу сейчас раскаяние.

– Нести куль можно, раскаяние – не уцепишь, это тебе не мешок с опилками.

– Нет, товарищи, – вздохнул Чита, – я ощутимо чувствую, как тяжело раскаяние.

Комиссар поморщился и сказал:

– Знаешь что, Чита? Иди-ка ты напрочь со своим раскаянием. Я вашего брата тридцать пять лет ловлю, и все одну пластинку крутят, когда ко мне попадают. Брось. Скучно, и не верю. В тюрьме посидишь, баланду пожрешь – вот тогда раскаяние к тебе придет. Вот тогда ты головой о нары биться начнешь. Выть воем будешь: «Чего мне, дураку, не хватало? Квартира была, костюм был, заработок был. Девки любили!» Ан нет, все побольше грабануть хочется. Вот тебе и отольется. Это я так говорю, если на тебе милиционер не висит. Если Копытов на тебе – вышку получишь, не иначе.

У Читы сразу же затряслись руки.

– Я не знаю никакого Копытова, я не убивал милиционера, я вообще никого не могу убить.

– Чем ты д-докажешь свое алиби? – спросил Садчиков. – Где ты был в ночь убийства?

Чита стал ломать свои длинные пальцы, поднеся их к подбородку.

– Сейчас, сейчас я вспомню. Только погодите одну минуточку. Сейчас. Ну да, конечно, я в ту ночь был у Наденьки…

– В какую? Откуда ты з-знаешь, в какую ночь был убит Копытов?

– Я не знаю…

– Врешь. Отвечай быстро! Смотри в глаза!

– Только не бейте меня!

Садчиков засмеялся.

– Д-да кто об тебя р-руки станет марать? Наслушался глупостей о нас и пошел истерику выкручивать. Т-ты лучше мне ответь на вопрос.

– Вы не спрашивайте так строго. Я не могу, когда строго.

– Чита, тебе Сударь говорил про убийство? Отвечай правду.

– Клянусь жизнью – нет! Он мне только дал пистолет.

– А какой из себя Прохор, Чита? Опиши-ка нам его…

– Обыкновенный. Старичок. С палкой ходит и говорит вроде как блаженненький. Он мне и дал…

Чита осекся, потому что понял: скажи он слово – и полетит к чертям версия о пистолете, купленном на вокзале. Садчиков, как показалось Чите, ничего не заметил, а комиссар что-то писал на листке бумаги и, казалось, вообще в разговоре не участвовал.

– Ч-чита, скажи-ка мне вот что… Старик Прохор с какого вокзала приезжал?

– Вроде бы с Курского. Он там нам встречу назначил.

– Это-то за день перед задуманным грабежом профессора и скрипача?

– Да.

Комиссар оторвался от своих бумаг и спросил:

– Именно там, у Курского, Прохор и дал тебе пистолет?

– Какой пистолет?

– Смотри в глаза!

– Я… смотрю…

– Ну!

– Ой, не надо так смотреть на меня…

– Отвечай!

– Я не знаю…

– Да или нет?

– Нет…

– Врешь! На рукоятке есть следы пальцев Прохора!

– Этого не может быть! Он в перчатках…

– Вот это другой разговор, – улыбнулся комиссар, – а то «нет, нет»!

– Дурак! – закричал Чита и стукнул себя кулаком по голове. – Осел!

– Верно, – согласился комиссар. – Давай еще себя побей только не до синяков, а то с меня голову снимут.

– Что мне теперь будет? Расстрел? Скажите мне правду, я умоляю вас! Только скажите мне правду! Спасите меня, я буду во всем вам помогать! Я буду все рассказывать обо всех, только защитите меня!

– Заслуженный артист, – сказал комиссар, – тебе только Смердякова в театре играть. Не кривляйся! Если на тебе нет крови милиционера, если твои доводы подтвердятся, ты будешь жить.

– Вы правду говорите?

– А какой резон мне врать, сам посуди?

Чита улыбнулся белой, вымученной улыбкой и перестал ломать пальцы.

– Да, да, – сказал он, – какой вам резон…

– Ч-чита, – спросил Садчиков, – ты сможешь узнать Прохора по фотографии?

– Конечно.

– Он по ф-фене ботает?

– Нет, он как поп изъясняется.

– Матом ругается?

– Нет, я не слыхал ни разу.

– Так. Хорошо. Ну а Сударь будет о нем говорить, как думаешь?

– Нет. Он вообще ни о чем говорить не будет. Вы его не знаете – он же зверь, железо, а не человек.

– З-заговорит, – пообещал Садчиков, – и н-никакая он не железка. Он ржа по-одзаборная. Завтра у т-тебя с ним очная ставка будет.

– Не надо.

– Б-боишься?

– Нет, не боюсь, но все-таки не надо…

– Надо, милый, надо, – сказал комиссар, – так что ты мужайся. И чтоб без штучек мне. Без фортелей. Вот ручка, бери печенье, пей чаек, сиди и пиши мне все про дедушку Прохора. Подробно пиши, бумагу не жалей. Усек, Чита?

– Усек, товарищ комиссар.

– Ну тогда молодец. И запомни – гусь свинье не товарищ, так что ты меня впредь гражданином величай.

– Простите, гражданин комиссар.

Когда Читу увели в камеру, комиссар внимательно прочитал все написанное им, а потом передал Садчикову. Покачал головой, отошел к окну, закурил. Серый рассвет делал небо бездонным и близким. Было слышно, как дворники подметали улицы.

Сударь в камере не спал и поэтому, когда его привели на допрос, глядел волком и на комиссара, и на Садчикова.

– Здравствуй, – сказал комиссар, – садись.

Сударь, подвинув к себе стул, сел.

– Благодарить надо.

– Спасибо.

– Что, не спится?

– Почему… Спится.

– Физиономия у тебя больно бодрая.

– От характера.

– Ш-шутник.

– А это от положения. В моем положении только и шутить.

– В твоем положении плакать надо, Ромин. Горючими слезами плакать.

– Москва слезам не верит.