Другая Элис Харрисон Мишель
Кончики ушей все равно зябли. На чердаке всегда стоял холод. Здесь не было отопления, как в остальном доме, только пара масляных обогревателей, которые не давали совсем замерзнуть. Но Элис никогда не жаловалась; она любила свою чердачную каморку. А я, наверное, еще больше.
О человеке многое можно рассказать по его комнате.
Элис всегда говорила, что писатели – как сороки блестящее – тащат к себе все приглянувшиеся им идеи. Вот и у Элис комната была гнездом. Битком набитая всякой всячиной, которая обычному человеку показалась бы совершенно бесполезной, как простая деревянная бусина. Но Элис умела нанизывать деревянные бусины на одну нить, превращая их в драгоценное ожерелье.
Над ее столом была, как она ее называла, «стена вдохновения». Сюда она прикрепляла самое разное: газетные статьи, открытки, фотографии. Все, что когда-нибудь может натолкнуть на идею сюжета. Тетради складывались аккуратными стопками или валялись по всему столу. Это зависело от того, как шла работа: чем больше беспорядка, тем лучше. Элис сначала писала от руки, а потом уже переносила написанное в ноутбук, занимавший на столе почетное место. Рядом с ним стояла старая пишущая машинка «Вудсток», которую папа нашел на барахолке всего за несколько фунтов. Весила она, наверное, больше, чем стол, и клавиши с буквой «А» не хватало, но Элис считала, что это лучший подарок на свете.
В углу стоял столик поменьше, с чайником, чашками и открытой упаковкой долго хранящегося молока. Использованные чайные пакетики громоздились в лужице на блюдце, впрочем, это смотрелось вполне уютно, ничего неряшливого. Крана здесь не было, но Элис не спускалась в кухню, а наливала чайник в ванной на моем этаже.
Вдоль стен выстроились книги, между ними, где хватало места, – всякие затейливые штучки: старый ключ, вставленная в рамку открытка с оленем, украшенная разноцветными стеклышками лягушка с секретным механизмом – нажмешь, и у нее открывается рот, а там тайничок, где можно спрятать что-нибудь ценное или важное. Элис всегда любила разные безделушки, они будили воображение и вдохновляли ее. Даже лоскутное одеяло казалось волшебным. Так и в сказках – чего только не было: хрустальная туфелька, прялка, часы, бьющие полночь. В сказках, которые Элис рассказывала мне, когда я был маленьким, в сказках, на которых выросли почти все.
Пусто в комнате было только на полу. Мама строго-настрого велела Элис не оставлять на полу ничего. Вообще ничего. Ни книг, ни крошек от печенья.
Правило было введено через несколько недель после того, как Элис перебралась в чердачную комнату. Она споткнулась о чашку с остывшим чаем, оставленную у кровати. Чашка полетела в люк, и Элис чуть не рухнула туда же. Мама пригрозила запереть чердак и снова водворить ее в одну комнату со мной, если правило хоть раз будет нарушено.
Я услышал, как Элис что-то написала в тетради, вздохнула и снова перечеркнула написанное.
– Тебе бы поспать, – мой голос из-под одеяла звучал приглушенно. Я согрелся, глаза уже закрывались.
– Тебе бы последовать собственному совету, – мрачно ответила сестра. – В твоей собственной постели.
– Там, внизу, холодно.
– Здесь, наверху, холоднее.
– Мне сейчас уютно, – пробормотал я. Я знал, что она не заставит меня уйти в мою комнату. Я часто пробирался сюда, когда не мог заснуть или просыпался после плохого сна.
Я выглянул из-под одеяла. Элис откинулась на подушку, прикрыв лицо рукой так, что виден был только рот. В другой руке она все еще сжимала тетрадь.
– Тебе пора спать, – повторил я.
– Нет, пока я не придумаю, как быть c этим.
– Может, придумаешь утром.
– Я так себе говорю уже неделю.
У меня в животе что-то сжалось, и я прошептал:
– Не надо.
– Не надо что?
– Ты знаешь что. Не надо как тогда… когда ты тоже так… когда ты в прошлый раз была такой и все случилось…
– Ничего не случилось.
– Не ври.
– Все писатели врут, – пропела она. – Этим мы и занимаемся.
– Я не о том говорил, ты знаешь.
Элис засмеялась, хотя ничего смешного тут не было.
– Ты заболела тогда! – разозлился я. Сон теперь ушел совсем. – И тебе снова будет плохо, если будешь так продолжать.
– Не буду. И вообще, это был обычный грипп.
– Неправда. Ты просто сказала так маме и папе, – возразил я. Элис все еще прикрывала лицо рукой, но ее губы упрямо сжались. – Но я ведь знаю, что это неправда. Если ты опять заболеешь, я не стану тебя больше прикрывать. Я скажу им правду, и мама отправит тебя назад, в мою комнату. Здесь ты сидишь и пишешь день и ночь, так нельзя.
Элис отвела руку и сердито глянула на меня:
– Ты так не сделаешь.
– Сделаю.
Она еще сильнее сжала губы и снова закрыла лицо рукой, но я успел увидеть, как блеснули ее глаза.
– Почему ты пишешь? – спросил я уже мягче. – Почему продолжаешь писать? По-моему, у тебя потрясающе получается. Лучше твоих историй нет. – И нерешительно добавил: – Но в такие моменты, как сейчас, ты вообще забываешь, что значит радоваться.
Она громко сглотнула:
– Зато, когда все идет хорошо, я на седьмом небе.
Крыть было нечем, я знал: это правда. Тогда я попробовал отвлечь ее – первым, что пришло в голову:
– Расскажи о своем отце.
Она фыркнула:
– Ты слышал уже сто раз.
– Расскажи еще.
Элис помедлила и глубоко вдохнула. А потом заговорила, ровным и чистым голосом. И, как всегда, меня охватило волнение, когда она произнесла первые, знакомые мне наизусть слова.
– Он был странником, речным цыганом. Цыгане остановились на канале в день летнего праздника, причалив свои узкие лодки у моста. На праздник пришла и мама с подругами. Там было столько всего интересного. С лотков продавали пирожные и цветочную рассаду, путешественники тоже торговали всякой всячиной. Вещицами, вырезанными из дерева, рисунками, сидящими в клетках птицами с диковинно окрашенными перьями.
Не то чтобы она его заметила; скорее, увидела, что он заметил ее. Красавцем его было не назвать, но его лицо притягивало взгляд. Она поняла, что чем дольше смотрит на него, тем больше он ей нравится. Нос немного длинноват, а губы слишком тонкие, но глаза зачаровывали. Бледно-серые, почти серебряные, как две луны, над которыми распростерлись черные тучи – его брови.
Он не сразу заговорил. Просто поманил ее пальцем.
«У меня есть кое-что для тебя», – сказал он и открыл деревянную шкатулку, где лежали свитки, каждый перевязан лентой.
«Что это такое?» – спросила она.
«Истории, – он вытащил один из свитков. – А эту я написал для тебя».
Она почувствовала, как краснеют щеки, и услышала за спиной шепот и хихиканье подружек.
«Полагаю, вы хотите получить плату за это?» – она подумала, не положить ли свиток назад в шкатулку, но любопытство взяло верх.
Он пожал плечами:
«Мне ведь нужно есть, верно?»
«Сколько?»
«Знаешь, скажу тебе так», – он сорвал травинку и пожевал ее белыми, почти идеальными зубами. Почти идеальными – только четыре передних зуба внизу стояли под углом, как будто буква «У» встретилась со своим зеркальным отражением.
«У – ум, – промелькнуло у нее в голове. – Удивительный. Улыбка. Узнавание».
«Прочти, – продолжил он, – а потом заплатишь, когда поймешь, чего это стоит».
И вот она взяла свиток и отошла в сторону, чтобы подруги не помешали читать. Еще не дочитав до конца, завороженная историей, она уже влюбилась в него.
У – упоение. Уязвимость.
Так любовь стала ценой, которую она заплатила. Дорогой ценой, потому что он любил свои истории больше, чем ее. Четыре года спустя он ушел. И она обнаружила, что У – это еще и удар, утрата. Урок. Но, хоть он и бросил ее, она осталась не одна. Их дочь звали Элис. Имя выбрали легко – такое носила девушка из сочиненной им истории.
Элис остановилась, как часто делала, дойдя до этого места. Порой чувствовалось, что ей не хочется говорить дальше, но она всегда продолжала:
– Элис подрастала. Отца она почти не помнила и не знала, но его любовь к историям и дар их рассказывать передались ей. Она росла, росло и ее любопытство. Однажды она решила порыться в вещах своей матери и нашла кое-что, что могло привести к отцу. И она отправилась к нему.
Казалось, он был рад ее видеть. Они провели вместе день, разговаривали и, в общем-то, заново знакомились. Ловили рыбу в реке, ели ее на ужин и рассказывали друг другу истории. День закончился, Элис пора было уходить. Перед прощанием отец и дочь строили планы и давали друг другу обещания. Но это тоже было сочинительством, потому что в следующий раз, когда она вернулась, его уже не было.
Элис замолчала. История закончилась, но каждый раз, услышав ее, я гадал, что же осталось недосказанным, что она сохранила в тайне.
Я помнил день, когда Элис готовилась отправиться на поиски отца. Поначалу это казалось приключением, как в одной из ее историй. Мы перешептывались, пока я стоял в дозоре на лестничной площадке, а Элис собирала маленький чемоданчик: одежда, коробочка с ланчем, книга, блокнот с карандашом и свой лучший рассказ – перевязанный серебряной ленточкой – для него.
Я был еще мал, но сумел распознать тревогу в мамином голосе и понять, что дела плохи, когда она обнаружила, что Элис не появлялась в школе. И когда мама заплакала, я раскололся. Как только я выдал секрет Элис, мама кинулась за ней, оставив меня с соседкой. Вернулась она очень поздно, вместе со смущенной Элис. У обеих на щеках отчетливо проступали дорожки высохших слез.
В тот вечер нас отправили спать сразу после ужина. Было еще рано, и я был слишком взбудоражен, чтобы спать, но мама не разрешила нам разговаривать. Элис сидела за столом, уставившись в потрепанную книгу сказок, открытую на «Спящей красавице». Ее палец касался веретена на картинке.
Дверь отворилась, и мама заглянула в комнату. Мы не слышали, как она поднималась по лестнице, и подскочили от неожиданности.
– Не считаете, что с вас обоих на сегодня достаточно неприятностей? – рассерженно произнесла она. – Свет выключить, книги убрать и никакой болтовни.
– Мама, – тихо позвала Элис.
– Что еще случилось? – мамин голос звучал прохладно. Она уже успокоилась, но испытывать ее терпение было страшновато.
– Ты веришь в проклятия? – спросила Элис.
Повисшую в комнате тишину нарушил мамин голос:
– Нет, – она подошла к Элис, взяла книгу у нее из рук и закрыла. – И тебе тоже не стоит, если у тебя есть хоть капля здравого смысла. – Отложив книгу, она погладила Элис по щеке. – Я догадываюсь, о чем говорил тебе отец. Забивал твою голову вздорными выдумками.
– Но что, если… – начала Элис.
– Это ерунда, – перебила мама. – Я точно знаю, потому что и мне он когда-то говорил такую же ерунду.
Элис ничего не ответила, но отвернулась от маминой руки.
– Я понимаю, что он твой отец, Элис, – вздохнула мама. – И понимаю твое желание узнать его поближе. Я не буду стоять у тебя на пути, но скажу то, что думаю, даже если ты не хочешь этого слышать. Надо быть осторожнее с теми, кому веришь, и с тем, во что веришь. Иногда верить очень хорошо, но иногда – опасно. Если кто-то верит, что он проклят, значит, так и есть.
Когда мама спустилась вниз, я не мог сдержать любопытства и громким шепотом стал расспрашивать Элис о таинственном проклятии. Но сестра отказалась говорить и впредь, рассказывая историю об отце, никогда не упоминала об этом.
– Элис? – окликнул я, пальцами ноги подтолкнув ее локоть. – Ты веришь в проклятия?
– Если кто-то верит, что он проклят, значит, так и есть. – Она повторила мамины слова.
– Ты думаешь, что ты проклята? – спросил я.
– Давай спать, Мидж. Сейчас слишком поздно для таких разговоров, а то кошмары будут сниться.
– Элис?
– М-м-м?
– Ответ на твою загадку… Карандаш?
– Да, молодец. А теперь спи.
Я закрыл глаза, довольный, что одержал хотя бы одну победу. Что до проклятия, то я решил утром снова спросить сестру.
Но я не смог это сделать, потому что, когда наступило утро, Элис исчезла.
Черная кошка
На следующее утро я спустился на кухню и обнаружил, что дом пуст. Ни Элис, ни мамы. Хотя кто-то вытащил из кладовки под лестницей коробки для непогоды и оставил их на кухонном столе. Элис любила их – в них хранились всевозможные материалы для рукоделия, и нам было чем заняться в дождь и слякоть, когда на улицу не хотелось.
На холодильнике висела записка, прикрепленная магнитом. Я снял ее и прочитал.
«Элис и Мидж, – говорилось в ней, – я ушла ненадолго. Не ешьте – когда вернусь, на завтрак будут блинчики! С любовью, мама.
P. S. Достала коробки для непогоды, чтобы делать Подобия к Призыву».
Блинчики! Теперь, при свете дня и с блинчиками, замаячившими на горизонте, ночной разговор с Элис о проклятиях казался просто дурным сном. Я окликнул сестру, думая, не принимает ли она душ наверху, но она не ответила, да и трубы не булькали, как обычно, если кто-то мылся в ванной.
Я проснулся один в кровати Элис, что случалось нередко, когда я спал там, на чердаке, – она вставала, не разбудив меня, и передвигалась тихо, как мышка. Странно было другое: в комнате стоял зверский холод. Обогреватели не работали, хотя Элис первым делом всегда включала их.
Я налил в стакан апельсинового сока и сел. Что-то теплое и пушистое проскользнуло под столом у моих ног, а затем темная тень просочилась через кухонную дверь.
– Доброе утро, Твич! – крикнул я вслед, залпом заглотив апельсиновый сок, и приоткрыл ближайшую коробку. Из вороха шерстяных ниток и лоскутов ткани высунулась черная лапа и проказливо шлепнула меня по руке.
– Ой! – я отдернул руку. На большом пальце проступила капелька крови. Коробка на столе зашуршала, и из нее выглянула озорная черная мордочка с ленточкой на ухе.
– О нет, – пробормотал я. Это была Твич.
Я быстро вошел в гостиную и огляделся. У нас и раньше случались проблемы с чужими кошками, проникавшими в дом через кошачью дверь и воровавшими еду у Твич, но сейчас никаких следов вторжения не было заметно. Наверное, непрошеный гость уже улизнул. Только я вернулся на кухню и собрался снова сесть, как услышал характерный сигнал, и что-то зажужжало рядом с тостером.
Читать бесплатно другие книги:
