Девочки из колодца Хаецкая Елена
И встретил их Нергал.
Высокими зданиями встретил, полными колодцев. Забредешь в такой колодец под незнакомые звезды – и дороги назад не отыщешь. Заметались танки, путаться в трех переулках и одном тупике начали. С досады по домам палить стали – да какое там! Колодезные дома – не изразцовые дворцы, их снарядом так просто не разворотишь. Столетиями точили их бедность и безысходность, одиночество и отчаяние, голод и тоска смертная – и то подточить не смогли, а вы хотите, высокочтимый Гимиллу, одним выстрелом все снести. Не получится.
Наконец проломили стену одного из домов и свернули в пролом, чтобы хоть в одном гадючнике надлежащий порядок навести. И ухнул передовой танк в колодец, только его и видели. Сомкнулись вязкие мармеладные воды над люком, танкисты и выбраться не успели. Захлебнулись и канули.
И хохотал над крышами Нергал.
Высокочтимый Гимиллу, завязнув на перекрестке, со всех сторон глухими стенами колодезных домов окруженный, бутылками с горючей смесью забрасываемый, охрип, крича в радиотелефон, чтобы пехоту, пехоту прислали.
К исходу четвертых суток мятежа с запада еще одна дивизия в город вошла.
А кого громить? Кого убивать-то? Сплошь мирные жители кругом. И непонятно, кто тут бунтовал. Выбежали навстречу с цветами: хвала вам, избавители!
Солдаты дураками себя почувствовали. Для острастки похватали двух каких-то угрюмых мужиков и пристрелили на месте, на глазах у ликующей толпы: вот, мол, что с зачинщиками мятежа будет. Но на том как будто и кончилось.
Неделю еще интересно в Вавилоне было. То ловили на улице какого-нибудь оборванца и вешали. То суд устраивали над солдатами с башни Этеменанки, которые жрецов следом за паломниками в пропасть низвергли, военными преступниками их объявили. Потом рабов из Эсагилы пригнали, мост восстанавливали.
Пробираясь между руинами, отправилась Тилли в офис – поглядеть, как там дела у Верховного Холуя. Может, выплатит все-таки, паскуда, денежки? Да какое там! От офиса одни развалины остались, меж которых нашла разбитый надвое мраморный письменный прибор с гравировкой «Дорогому сослуживцу».
Ни Марк, ни Элси не появлялись в Мармеладном Колодце. И созвездие Алисы не восходило больше над ним. Один только Шляпа уныло пялился с черного неба, крепкие нервы у небесного Шляпы, ничего не скажешь. У созвездия Чайника, где Чайная Соня дрыхла, во время подавления мятежа отбили носик и ручку. И так-то мало звезд над колодцем восходит, так и эти попортить надо было.
Вечерами собирались у стола на кухне Лэсси, Тилли и бабушка-хлопотунья. Жидкий чай хлебали и грезили: ушли вместе Марк с Элси, как Тристан с Изольдой, в счастливые земли, залитые солнцем, где в изобилии хлеба и мяса, яблок и красного вина с виноградом для изнемогающих от любви. От этих разговоров становилось у них тепло на душе. И уже не так глодала горечь от того, что Верховный Холуй никогда не выплатит остаток денег по договору.
Лэсси сидела с ногами на подоконнике возле чахлого алоэ (Тилли в порыве добрых чувств даже поливать несчастное растение начала, так что оно благодарно распрямило все свои колючки и теперь норовило ухватить Лэсси за локоть). Дымила дешевой сигаретой, немилосердно отрясая пеплом свои колени.
– Почему так получается? – говорила она, красавица Лэсси. Разве у нее, Лэсси, не длинные ноги? Не большие глаза, не правильные черты, не чарующая улыбка, будто с плаката «забудьте про кариес»? – Почему не тебе, не мне счастье выпало, а толстушке Элси? Только и одно было в ней прекрасно, что золотые волосы.
– А душа? – возражала Тилли. – Душа у нее была сонная, в грезы погруженная, по сновидениям блуждающая. Нашла в сновидении Марка и ушла с ним.
– Нам-то, нам что осталось? – убивалась Лэсси.
И вдруг усмехнулась Тилли.
– Воспоминания, – сказала она.
Лэсси мгновенно насторожилась.
– Что ты хочешь сказать?
– А ты что хочешь сказать? – фыркнула Тилли. – Ты ведь спала с Марком.
– Так ведь и ты с ним спала, – засмеялась и Лэсси. – У Марка было большое сердце.
– И очень большой и очень красивый член, – мечтательно проговорила Тилли.
Подсела к сестре своей сиротке на подоконник, тоже сигаретку взяла. Так посидели они, покачивая ногами и дым пуская, совсем бабушку-хлопотунью отравили.
Марка вспоминали.
И такой-то он был. И такой. А это помнишь? И с тобой тоже так было?..
Ах, какой он был славный, этот Марк. Ну почему, почему все одной только Элси досталось?
Погрустили, попечалились. Потом к другим делам перешли, более важным. Потому как на обед ничего, кроме грязного мармелада, не было. Судили и рядили, одно выходило: продавать бабушку-хлопотунью придется.
Бабушке о том сообщили. Повздыхала, пожевала губами, но согласилась: деваться некуда.
– Да и пропадете с нами, бабуля, – добавила Лэсси (ее совесть вдруг грызть начала).
– Э, нет, милая, – неожиданно возразила бабушка, – я за восемьдесят с лишком лет не пропала, так что уж теперь… Года мои не те, чтобы пропадать. А вот вам кушать нечего, это точно.
И свели бабулю в храм Нергала, что в западной оконечности города. Долго жрецов-привратников выкликали, пока не явился сонный да жирный и не осведомился, чего, мол, надобно. Бабулю оглядел и неожиданно интерес проявил. Другого позвал, такого же жирного, но куда менее сонного. Тот, второй, в торг с девицами вошел. Бабуля, девочкам доброе напоследок сделать желая, себя всячески показала. И гимны Нергалу воспела, да так, что жрец едва не прослезился. И о кулинарном искусстве своем поведала – пятнадцать различных блюд из одного только мармелада стряпать умела. Не служила ли когда богам? А то, милые мои, служила. Нинурте бледному, Нергалу кровавому, Нане прекрасногрудой. Всем понемногу. За восемьдесят лет и не тому обучишься. Боги – они с человеком всю жизнь, куда бы ни пошел, что бы ни делал, вот так-то, милые мои.
Жрецу эта речь понравилась и он за бабку отломил немалую сумму в шестьдесят сиклей. И увели бабушку-хлопотунью за тяжелые кованые ворота храмовые, а девицы стоять остались, сикли в руках держа. И ненавистны вдруг эти сикли им стали; однако чувствам недолго предавались, ибо очень хотелось кушать.
– Ну что? – сердясь, сказала Тилли. Первая от печали совершенного очнулась. – Идем, что ли, жратву покупать.
И, не оглядываясь на храм, побрели по Вавилону, с запада на восток.
Город как после болезни оправлялся. Везде кипела бурная восстановительная деятельность. Ревели краны, ездили машины, груженые тесом и камнем. На перекрестках, отчаянно дымя, стояли, ожидая своей очереди, бетономешалки. Рабы, вопя, как обезьяны, суетились на строительных лесах.
Среди развалин и лихорадочного строительства уже блестели свежими витринами и новеньким кафелем магазины и конторы. Пробираясь меж мусора, брезгливо подбирая одежды и с похвальной осмотрительностью ставя ноги, обутые в узорные сапоги, входили в эти конторы и магазины вавилонские лучшие люди.
Девицы по сторонам не глядели, в свой район торопились, к колодезным домам. В одном из колодцев хорошая дешевая лавочка была, где мяса можно было взять. Там же хлебный магазинчик имелся, где весь Мармеладный колодец хлебом разживался: у кого деньги водились, те краюхой; у кого денег почти не водилось, те черствыми корками (продавали на развес). Ну а кто совсем без денег, тем иной раз от хозяйки перепадало обглодышей – щедрая была. За то и любили ее.
Шли вдвоем Лэсси и Тилли, о завтрашнем дне не думали, а вместо того обсуждали, что из еды покупать будут.
И вдруг остановилась Тилли, а Лэсси с размаху налетела на нее.
– Что?!.
Тилли только рукой махнула, показывая на дверь, выглядывающую из стены, сплошь покрытой разбитым кафелем.
– Гляди!
Пригляделась и Лэсси. Тогда только разобрала то, что Тилли заметила с первого взгляда.
«Интим-шоп». Уцелел-таки во время мятежа и даже торговлю вел среди развалин. Правда, желающих усовершенствовать свою сексуальную жизнь и разрешить все интимные проблемы было маловато. И все же магазин был открыт.
Девицы переглянулись.
Потом Тилли пожала плечами и решительно толкнула дверь.
Огляделась. Зеркальные стены, повсюду розовая драпировка с фиолетовыми бантами, искусственные цветы, сделаные с изумительным мастерством, оплетают потолок. Изысканно одетая красавица любезно устремилась навстречу посетительницам.
– Вам угодно?..
– Да, – сказала Тилли.
Красавица улыбнулась. Тилли слегка опешила. Она еще не встречала подобного приема – ни в конторах, куда приходила вести переговоры о работе, ни тем более в магазинах.
– Это что, сервис такой? – прошептала Лэсси ей на ухо. Она тоже была растеряна.
Тилли покачала головой. Дело было вовсе не в сервисе. В холщовой сумке на бедре у Тилли лежали шестьдесят серебряных сиклей, от которых расходился тонкий, горьковатый аромат. На него-то и отреагировала красавица в магазине. Это и называется хорошо вымуштрованная обслуга: чуять запах сиклей, безошибочно отделяя его от всех прочих городских и плотских запахов.
– Прошу вас, оставьте смущение, – ворковала между тем красавица. – Интимные проблемы вовсе не являются стыдными или позорными, как это было принято считать в нашем ханжеском обществе. Полноценный секс вовсе не удел одних только жриц Наны и Эрешкигаль (для садо-мазохистского варианта).
Тилли сообразила: красавица дословно цитировала ту самую сопроводиловку, которую сочиняла Лэсси, выдергивая по кусочку из всех книг, где имелось хоть немного сведений по данному вопросу.
– Возможно, вам стоило бы проконсультироваться у опытного сексотерапевта, – продолжала красавица. – У нас открыт прием, так что вы можете посетить его прямо сейчас. (Изящный жест тонкой, в браслетах и кольцах, руки в сторону незаметной двери в стене).
– Да нет, – хрипловатым голосом отозвалась Тилли. – Мы, собственно… А кому эта лавка сейчас принадлежит?
Красавица слегка приподняла брови.
– Достопочтимому Гимиллу, – ответила она.
– И давно? – спросила Тилли.
– Вторую седмицу.
– А прежний владелец?
– Вы были знакомы с прежним владельцем? – догадалась, наконец, красавица. – Увы, он скончался. Все дела его были в полном беспорядке, так что после смерти наследникам ничего не оставалось, как распродать его имущество. Высокочтимый Гимиллу был так добр, что оставил почти весь персонал.
– Так и Верховный Холуй до сих пор функционирует? – невежливо поинтересовалась Лэсси.
– А? Нет, он погиб во время мятежа. – Красавица выдержала краткую, приличную теме паузу.
– А документы?.. – продолжала Тилли.
– Сгорели, к сожалению. Офис был подожжен мятежниками, так что фирма понесла значительные убытки. – Запах сиклей был так силен, что красавица отвечала на все эти совершенно неуместные вопросы. Ей не хотелось, чтобы девицы ушли, хлопнув дверью. А девицы – особенно эта страшненькая, малорослая, – были на это очень даже способны.
Очень осторожно красавица поинтересовалась:
– У вас были какие-то контракты с фирмой?
– Были. – Тилли хищно поглядела на красавицу.
Та с сожалением развела руками.
– Мне очень жаль, но сейчас невозможно восстановить практически ничего. В нынешней ситуации многие пострадали. – И поскорей перешла к более интересному: – Не желаете ли что-нибудь приобрести?
Лэсси между тем подошла к полке, на которой были выставлены приспособления – в том числе и литые из резины. Заметив интерес, с которым девушка разглядывает продукцию «Интима», красавица поспешила к ней на помощь, с облегчением отвязавшись от противной Тилли с ее противными расспросами.
– Харигата – древняя восточная традиция, которую давно уже пора было освоить и нам, в Междуречье. Мы, можно сказать, новаторы в этом деле. Ведь что такое харигата? Лучшая часть мужчины, только без всего остального. Харигата никогда не устает, он может быть ласковым и грубым, по вашему желанию…
И как убедительно говорит! Лэсси слушала рассказ, ею же самой написанный, и млела. И не хотела, а млела. Красавица будто извлекала рекламный текст из самых сокровенных глубин своей души. Слова исходили из розового ротика, словно рождаясь на глазах. Лэсси даже замечталась на мгновение под сладкую музыку ее речей.
– Да, – немного невпопад сказала Лэсси, перебив, наконец, красавицу. Та послушно замолчала и с ласковой, понимающей улыбкой уставилась на покупательницу.
– Тилли, иди сюда, – позвала Лэсси.
Тилли, метя подолом, приблизилась.
– Ой, – проговорила она, оглядывая полку. – Сколько их тут…
– Вам угодно? – осторожно, чтобы не спугнуть, спросила красавица.
Тилли протянула руку, безошибочно взяв «Спящего Тристана». Провела кончиками пальцев по упругому члену. Как знакомо ей это прикосновение. Будто в тот день, когда она тайком спустила джинсы со спящего Марка и осмотрела его член, чтобы потом сделать копию.
– Вот этот.
Красавица с энтузиазмом поддержала:
– Прекрасный выбор!
– Знаю, – поворчала Тилли.
– Тридцать сиклей, – сказала красавица.
Девицы переглянулись.
– Харигата – лучшая часть мужчины, – сказала Лэсси. – И кормить его не надо. И не курит. И баб не водит.
Тилли полезла в свою холщовую сумку и начала отсчитывать сикли. Красавица деликатно глядела в сторону. Маленькие ловкие руки Тилли выложили на столе перед красавицей два столбика по пятнадцать сиклей. Та, очнувшись от задумчивости, сноровисто пересчитала деньги, смахнула их в ящик и снова улыбнулась обеим девицам.
– Прошу вас, – произнесла она, вручая им покупку. И когда только она успела так изящно запаковать Спящего Тристана? Харигата был завернут в золотую бумагу с красными розами и белыми маргаритками, перевязан полосатой лентой, покупка вкусно хрустела и еле заметно пахла сладковатым дымом курений.
Безжалостно сминая роскошный бант, Тилли сунула харигата в свою сумку. Попрощавшись с красавицей, девицы вновь очутились на улице.
Вечером, поставив харигата на стол, они разлили свежий чай по немытым чашкам. Полушубок, чуя настроение хозяйки, приполз из прихожей и теперь лежал на коленях у Тилли, которая рассеянно гладила его против шерсти.
– Вот мы и остались с тобой вдвоем, – сказала Лэсси. Шумно всхлипнула, потянула чай сквозь зубы.
– Как ты думаешь, почему бабушка не продала себя в храм? – спросила неожиданно Тилли. – Ведь за нее отвалили целых шестьдесят сиклей. А она хотела служить у нас за одну только еду и спальное место.
Эта мысль не приходила Лэсси в голову. Она так и сказала.
– Понятия не имею. Никогда об этом не задумывалась.
– Мне кажется, ей не хотелось жить в храме. И вообще у чужих людей. Ей хотелось иметь внуков, – сказала Тилли. – На самом деле это не мы ее в дом пустили. Это она нас удоречила. Вернее, увнучила. А мы ее продали.
– Закономерно, – после краткого молчания подытожила Лэсси.
– Да, – согласилась Тилли. – Закономерно. Итак, мы проели и пропили бабушку, а сейчас еще и потрахаемся, благослови ее Нергал.
И она погладила харигата.
– Ну что, Марк, – сказала Тилли, – вот теперь ты от нас никуда не уйдешь.