Сентиментальная прогулка Хаецкая Елена

У старшего сержанта Пакора не было яиц. Это весь эскадрон знал. Одно время поговаривали даже, будто командир эскадрона, высокородный и многочтимый Санбул пытался представить его на этом основании к правительственной награде, но в верхних инстанциях решили иначе.

Пакор служил в легендарной Второй Урукской Танковой. Ветеранов бесславной, прямо скажем, войны с грязнобородыми эламитами и их вождем Нурой, пророком и террористом, там оставалось немного. Кроме Пакора, еще двое. Пакор оставил свои яйца Нуре – так вышло.

Пакор служил в дивизии девятый год. Сперва незатейливо – по призыву Отечества, потом – вследствие бессвязных эпизодов, которые чрезвычайно усложнили бы ему жизнь на гражданке.

А рядовой сверхсрочной службы Ахемен вообще ничем примечательным не знаменит. Даже и зацепиться-то не за что. Смазлив только.

И вот как-то ранним весенним вечером месяца адарру – и не вечером даже, а тихим послеобеденным временем, когда небо уже начинало выцветать, а тающий снег пробуждал в душе пьяноватую, неопределенную грусть, – занимались оба профилактическим ремонтом родимого танка Ур-812, разобрав двигатель не где положено, а как пришлось – то есть под стеной штаба эскадрона.

Последние годы Величия одряхлели и минули для Вавилонской Империи, и вместе с ними обветшали и нравы, и танки, и даже незыблемое здание штаба, выстроенное из толстого стекла и серого бетона.

Неспешно собрали двигатель, оставив на асфальте промасленную тряпку и несколько жирных пятен. Решили передохнуть. Ахемен порылся в кармане, извлек мятую пачку дешевеньких папиросок «Халдейканал», прикурил. Пакор выковырял из той же пачки толстыми запачканными пальцами вторую, прикурил от ахеменовой.

– Говорят, учения в этом году рано, – заметил Пакор.

– Кто говорит?

– Прапора.

Ахемен плюнул – без души, злобясь на начальство по голимой привычке.

– Опять мокрую глину на блюхо мотать.

– А пошли они все на… – беспечно молвил Пакор и поглядел на танк. – Я заведу, а ты послушай.

Он оставил Ахемена докуривать и сел в танк, шоркнув по люку толстым задом, обтянутым нечистой пятнистой зеленкой.

Танк страшно загрохотал, смердя. Ахемен прикурил от первой вторую.

Из лобового люка показалась румяная рожа Пакора с темным пятном на щеке. Уже успел нахлобучить шлем.

– Знатно ревет! – прокричал Ахемен.

Пакор ухмыльнулся.

В окне второго этажа штабного монстра, между фикусом и выцветшим плакатом «Техника штыкового боя», мелькнул высокочтимый Санбул. Грохот и вонь в сладкий послеобеденный час ему явно не нравились. В принципе, правильно. Пакору они бы тоже не понравились.

Встретившись взглядом с рядовым Ахеменом, командир эскадрона гневно показал скрещенные руки: глуши, мол, и немедленно.

– А пошел он, – все тем же тоном произнес Пакор, тоже поглядев на мелькающего за стеклом Санбула.

Ахемен бросил папироску, не затушив, в лужу. Пакор исчез в танке. Танк дернулся, дал задний ход, наехал на раскисшую клумбу.

В люке снова показался Пакор.

– Залазь, – проорал он Ахемену. – Прокачу.

– Ты чё, охренел? – спросил Ахемен. Но к танку приблизился. Огладил знакомую броню, номер Ур-812, выведенный белой краской на зеленом боку.

– Залазь, говорю, – повторил Пакор. – Давай, пока не передумал.

– Придурок, – сказал Ахемен. Но в танк забрался. Нашел второй шлем, обрел средство общения в оглушительно грохочущем, вонючем и темном мире.

– Удобно? – осведомился Пакор с идиотской предупредительностью и хозяйски оглядел тесное, густо пропахшее солярой пространство. Выбросил скомканную газету с налипшими кровавыми пятнами прошлогодних комаров. Потянул за рычаг.

Здесь, внутри, танк не казался громоздкой машиной, которую некому чинить, потому что механик пошел под суд за многочисленные кражи ведомственного имущества, а другого механика пока что не пригнали. Здесь танк казался больным, странно печальным зверем. Он благодарно отзывался на прикосновения крупных, пухлых, измазанных мазутными маслами рук Пакора.

Ахемен смотрел, как здание штаба слегка накреняется и отползает назад, как проплывает мимо бесконечное двухэтажное желтое здание казармы с облупившимся призывом на уровне окон второго этажа служить Отечеству как завещали нам боги. Миновали голые высокие тополя, раздавили сиротливую крашеную лавочку, тонущую в необъятной луже.

Ахемен радостно улюлюкнул, когда танк подполз к КПП. Оттуда, обремененный автоматом, выскочил первогодок. Уши у него багрово засверкали из-под каски. Не снимая автомата с шеи, замахал стволом перед носом у танка, приказывая повернуть.

– Угу, – отреагировал на это Пакор, непонятно лыбясь. – Щас…

Первогодок в последнее мгновение отскочил в сторону и заорал что-то, надсаживаясь. Ахемен принялся тихонько насвистывать.

– Цыть, – сказал ему Пакор. – Насвищешь свищ в задницу.

Ахемен замолчал.

Страдая от праведного гнева, первогодок дал короткую очередь в голубые небеса.

– Дурак, – заметил Ахемен.

Победно ревя, танк снес хибару КПП и оказался на улице.

Беснуясь в исступленной радости, они орали старую солдатскую песню. Пакор услышал ее впервые восемь лет назад, по первому году. После добавилось еще с десяток куплетов, пока топтался за колючкой – сперва у своих, потом у Нуры.

Ахемен ее тоже по первому году запел, только на пять лет позднее Пакора.

И тот первогодок с пунцовыми ушами – тоже, небось, сейчас осваивает.

Танк, грохоча, мчался по предместью – мимо крашеных дощатых заборов, облепленных объявлениями. За заборами, в окружении убогих садиков, подслеповато щурились низенькие домики – перезимовали, бедняжки.

Танк всполз на насыпь и двинулся по шоссе. Белые бетонные плиты уходили под гусеницы, одна за другой, одна за другой… Скорость держали приблизительно сорок парасангов в стражу – небольшую. Ранние дачники, катившие в свои садоводства что-то окучивать, боязливо объезжали танк.

Впереди вырос указатель – «ВАВИЛОН» и «ВАВИЛОН» перечеркнутый. Танк приближался к городской черте.

Гигантская черная статуя Матери-Наны на холме приветственно разводила руками громадные груди, встречая путника на подходе к Великому Городу.

Через четверть парасанга от Матери-Наны показалось орлиное гнездо – пост дорожной полиции. Перед постом тянулся долгий хвост легковушек. Блюстители порядка неспешно снимали штрафы. Какой-то суетливый красномордый мужичок совал все новые и новые документы. Полицейский с тупой сосредоточенностью вникал в печати и фотографии.

И вдруг все разом подняли головы и замолчали. Пакор остановил танк, не глуша мотор. Ахемен высунулся из люка, прокричал:

– Какие-то проблемы, мужики?

Полицейский приложил руку в белой краге к каске, покачал головой. Красномордый мужик приоткрыл рот, зачарованно глядя на пушку. Кто-то из хвоста скорбной очереди за штрафами вдруг взвизгнул мотором и рванул по шоссе, прочь от орлиного гнезда. Машина была белая, холеная, обтекаемой формы – дорогая модель. Номер, конечно, засечь не успели.

Ахемен злорадно отсалютовал полицейскому и втиснулся обратно на сиденье. Танк неспешно двинулся дальше.

– Слушай, – сказал вдруг Ахемен, – а куда мы едем, а?

– Понятия не имею, – отозвался Пакор.

– Мы ведь только мотор?.. – спросил Ахемен беспокойно.

– Вот именно, – сказал Пакор.

Впереди начинались бесконечные «спальные» кварталы Кандигирру и Новой Шуанны.

– То есть как – не остановился?!. То есть как – снес КПП?!. (Хотя видел уже, что да – разворотил, что твою оладью). Под трибунал, блядь, пойдешь!..

Первогодок, освобожденный от каски и автомата, с подбитым уже глазом, угрюмо спросил: под гусеницы надо было бросаться или как?..

Высокородный Санбул был сильно прогневан. Воинскую часть охватила тревога. Яростно заматерились по радиотелефонам начальственные голоса. Немедленно передать в штаб округа!.. Вызвать войска спецназначения!.. Вы понимаете, что это значит?.. В какую сторону они направились?.. Что значит – уточняется?.. Под трибунал, блядь, пойдешь!..

Рядовые и сержанты к событию отнеслись сдержанно. Даже как будто с одобрением. Вызнавали подробности, обсуждали, упреждая, грядущее развитие. Кое-кто осуждал. Но была во всем случившемся какая-то глубинная, внутренняя логика. Закономерность. Сермяга в этом была. И это очень ощущалось.

«Не замечали ли вы в последнее время за старшим сержантом Пакором какой-либо странности? В настроениях, рассуждениях?.. Может быть, в пристрастиях?.. Принимая во внимание его увечье…»

«Никак нет, господин штатный психолог части. Странности есть, но только не в Пакоре. Они…» – широкий, обводящий вокруг жест.

«Пофилософствуй мне тут!..»

И по морде, натурально. Да ну еще, разговаривать с ними, с ублюдками.

– Ну, народ!.. – с легким восхищением проговорил Пакор, когда танк торжественно, будто в помпезной патриотической опере, всполз на Поклонную Гору и оттуда, как с насеста, уставился круглым глазом орудийного дула на обитателей Новой Шуанны. Обитатели клубились возле пивной бочки и ничему, кажется, не удивлялись.

– Тут вообще другие люди какие-то, – отозвался Ахемен. – Не замечал?

– Чего не замечал?

– Как пересядешь на Шуанскую ветку метро – так все меняется. Даже рожи будто не вавилонские.

– Сынок, – сказал Пакор, направляя танк под уклон: постояли на Поклонке – и будет. – Я десятый год гляжу на мир вот в эту щель, а в метро не ездил – фью!.. Тогда еще и ветку эту Шуанскую не открыли, метро обрывалось на площади Наву…

Вспахивая грязь, танк миновал пивную бочку и степенно двинулся в потоке траков-дальнобойщиков по Объездному Кольцу. Траки глядели на танк свысока.

– Куда мы теперь, а? – спросил Ахемен.

– Тебе что, не нравится?

Ахемен неопределенно пожал плечами.

– А ты где родился, Пакор? – спросил он вдруг.

– В роддоме, – поведал Пакор.

– Нет, серьезно.

– Говорю: в роддоме.

– А я в Вавилоне.

– Ну и я в Вавилоне.

Траки сворачивали в объезд Великого Города. Пакор уверенно направил танк в сторону Ворот Иштар, казавшихся отсюда хрупкими, почти хрустальными: темно-синий изразец, тонкие зубцы поверху, узкий проход между двух длинных глиняных стен – от кого они могут теперь оборонить?

– Я мар-бани, – неожиданно сказал Пакор.

– Брешешь!.. – Ахемен даже подпрыгнул от удивления. Толстый Пакор с простецкой мордой, с ручищами грузчика – аристократ древней крови?..

– На фига?.. – удивился Пакор. – Хочешь, я тебе и дом покажу.

– Покажи…

Ворота Иштар приближались. Сонные тучные быки и мрачноватые единороги глядели друг на друга, чередуясь на створах ворот. Следом шествовали синебородые кучерявые воины в длинных, неудобных одеждах.

– Ты кого выбираешь? – спросил Ахемен.

Пакор мельком глянул на ворота.

– Единорога.

– Тогда я бык.

Пакор хмыкнул.

– С яйцами легко быть быком.

Ахемен слегка покраснел.

Танк втиснулся в узкий створ ворот, сбив зеленоватый изразец на одном углу. Дальше стены расступались – и поплыли, сменяя друг друга, широкоплечие мужские фигуры с копьями и мечами в неестественно мускулистых руках.

Танк двигался неспешно, в странном созвучии их архаическому, бесполезному сейчас ритму: раз-раз, раз-раз…

Дорога Иштар была пуста, только древние воины на изразцах и два дезертира в танке. Раз-раз, раз-раз… Голубое небо месяца адарру выгнулось над ними, распахнув кладовые света, дрожащее от сострадания: беззащитность и хрупкость – о человек…

Раз-раз, раз-раз… зло-зло-зло-зло…

– Слушай, куда мы едем? – спросил Ахемен.

– К Евфрату. Искупнемся.

Ахемен засмеялся. Потом сказал:

– Курить охота.

– Покури.

Ахемен вылез в люк, уселся на броню, свесив ноги, с наслаждением закурил. Как-то очень хорошо ему было. Даже странно.

Он бездумно пускал дым, а с двух сторон на танк Ур-812 наплывал Великий Город – Вавилон.

Дома становились ниже, богаче. Газоны по-весеннему утопали в грязи, но асфальтовые мостовые чисто выметены. Редкие прохожие почему-то не обращали на танк никакого внимания. Только компания богатеньких разгильдяев, распивавших баночное пиво возле серебристого «Сарданапала» с раскрытыми дверцами, откуда рвалась оглушительная музыка, заорала и приветственно замахала руками. Ахемен, озорничая, ответил им «пятым танковым сигналом», показав «fuck».

А Пакора вдруг оставила былая безмятежность. Он затревожился, забеспокоился, будто пес, унюхавший… нечто…

Да! Где-то здесь неподалеку должна быть одна кафешка. Бог ты мой Нергал, сколько лет прошло?.. Пятнадцать, не меньше.

Джинном из бутылки вырвалось и застлало взор, и слух, и нюх – давнее, печатью ненадобности запечатанное воспоминание…

Последний месяц перед каникулами, столько обещающий месяц иярру. Девятый класс элитной школы. Ломкие, басовитые голоса мальчиков, кое-кто начал покуривать. И девочки – одноклассницы с назойливо колющими глаза грудками… Зацветающие каштаны в аллее… И вот вся изнемогающая от гормонального половодья компания, невинно и постыдно похотливая (о, в тайне, всё держится в страшной тайне!) – бежит с последнего урока сюда, в парную, без вентиляции, безраздельно отданную солнцу «стекляшку»…

Пакор облизал губы, въяве ощущая на них привкус тогдашнего ниппурского вина. Молодого, дешевого, что сразу ударяет в голову.

После, лет пять спустя, ниппурское испортилось, стало кислым. Поддельное гнать стали. Во всем Ниппуре столько не производили, сколько продавали в Вавилоне. Но это уже потом, потом… Поколение этого сопляка Ахемена уже настоящего не застало – так, разведенный спирт с сиропчиком…

Танк медленно развернулся и поехал по узенькой тихой улочке.

Ахемен расхохотался.

– Ты чего? – спросил Пакор.

– Тут левый поворот запрещен.

Теперь засмеялся и Пакор.

С жестяным грохотом опрокинулся и тут же затих, смятый гусеницами, мусорный бак.

…А буфетчица была как царица – лет, должно быть, тридцати с небольшим, зрелая, как летняя яблоня, прекрасная, недосягаемая. С черными глазами и черным локоном, будто приклеенным к виску. Она носила белоснежную крахмальную корону на волосах. И руки ее – белые, томные – порхали над стаканами, пока она разливала вино, а мальчики мысленно проникали под ее одежду и впивались набухшими членами в ее лоно. А девочки многозначительно млели.

Потом царица спилась и ложилась под любого, но тогда это стало неинтересно.

Вот и сквер, вот и голые, в богатырских почках, каштаны, вот и «стекляшка». Та самая.

Черноусый молодец в оранжевом комбинезоне водил шваброй с губкой по сверкающей витрине. Над витриной горела синяя переливающаяся надпись: «ЭЛИТНАЯ МЕБЕЛЬ» и чуть ниже – «ОПТОВАЯ ТОРГОВЛЯ».

Пакор смял молодую березку и, не заметив, сокрушил скамейку. Молодец в комбинезоне подскочил, уронил швабру и что-то закричал, широко раскрывая рот и размахивая руками.

– Ага, – проговорил Пакор, направляя танк прямо на него.

– Ты чего? – бормотнул, шалея, Ахемен.

Пакор не ответил. В последнюю секунду молодец отскочил в сторону, оступился и хлопнулся задницей в грязную лужу. Танк, не останавливаясь, впилился стволом в витрину. Посыпались сверкающие стекла. Жаль, не слышно было звона – все заглушал торжествующий рев мотора.

Из магазина вдруг повалили, будто выдавленные из тюбика, какие-то люди, странно встрепанные, несмотря на холеный вид и богатую одежду.

– Что это с ними? – удивился Пакор. – Испугались, что ли?

Он слегка подал танк назад и снова въехал в витрину, чуть правее. Новые стекла, новая порция людей.

Утратив сытый, причесанный вид, разом став помятыми, они жалко подскакивали и отбегали.

Пакор оставил «стекляшку», дал задний ход, вывернул на проезжую часть и двинулся дальше по улице.

– Понравилось? – спросил он Ахемена.

– Что?.. – Ахемен выговорил это единственное слово и почувствовал, что губы у него онемели.

Теперь Пакор уверенно гнал танк к своей школе. Он всё вспомнил. Вот так, обвалом: раз – и вспомнил.

Родители, разоренные новой политикой правительства по отношению к мар-бани, выложили последние деньги и отдали единственного сына в элитную школу. Одну из лучших в Вавилоне. Чтобы вышел в люди. Расширенное преподавание ашшурского, практика в Ниневии, факультативы до охренения, поездки в древний Миср… Сколько сил и денег в эту кастрированную тушу вколочено – блевать охота, как подумаешь.

…Географичку они боялись до усрачки. Как рявкнет: «Назовите семь водоразделов!..» – так вместо костей сразу студень. Она-то потом и вспоминалась больше всего.

Пакор помедлил на перекрестке – неужели мог забыть? – и направил танк налево.

Однажды у них была контрольная по географии. Выписать названия провинциальных столиц. Естественно, все списывали. И Пакор тоже. И вдруг змеиный взор географички остановился на нем. Глаза в глаза. Пакор закоченел. Никогда в жизни ему потом не было так страшно. Даже на войне.

Она поманила его пальцем. Он медленно встал, уронив с колен учебник, хлопнул крышкой парты – и побрел к учительскому столу. Одноклассники старались не поднимать глаз.

Пакор шел медленно-медленно, как на казнь. Географичка кивнула ему, чтобы садился на ее место. Застывая, он опустился на стул. Испуганно уставился на нее. Она взяла его голову в ладони – теплые, сухие ладони – и повернула к классу: туда гляди!..

Пакор обомлел.

Он увидел ВСЁ. Девочки из-под юбочек, парни из-под локтя, кто с ладони, кто со шпаргалки, кто с учебника. Списывали все. Но не от этого у Пакора – тогда еще тощенького кадыкастого мальчика – перехватило ужасом горло. А оттого, что отсюда, с учительского места, ВСЁ БЫЛО ВИДНО. Одноклассники выглядели жалкими идиотами, их потуги на хитрость вызывали омерзение. Их даже уличать не хотелось.

Географичка встретила взгляд Пакора и прикрыла глаза – неестественно большие за толстыми стеклами очков. «Да, – сказала она, – да».

Пакор никогда не рассказывал потом, что увидел. Просто запомнил. Оттуда, с географичкиного места, всё видно. Позднее он пришел к выводу, что главное в жизни – вычленить, кто сидит на географичкином месте. Остальные – говно.

Школа стояла между банком и супермаркетом. Банк – старый, солидный, с тяжелыми каменными нимфами у входа. Супермаркет – новый. Во всяком случае, Пакор его не помнил.

Школа была пуста. Ну конечно, вечер, уроки давно закончены. Это элитная школа, здесь нет второй смены. За эти годы она стала, пожалуй, еще элитнее.

– А они не повесили тут мраморную доску: «В нашей школе учился герой нуритской войны»? – спросил Ахемен.

– Я не герой, – сказал Пакор. – Меня и на урок мужества толком пригласить нельзя. Начну детей не тому обучать.

Танк, ревя, остановился перед школой.

– Ахемен, – позвал Пакор. – Там в боеукладке должно остаться энное количество снарядов.

Ахемен огляделся.

– Остались? – нетерпеливо повторил Пакор.

– Так точно, – ответил Ахемен, чувствуя себя дураком.

– Оч-чень хорошо.

– Пакор, откуда…

– Вы как маленький, рядовой. С учений. Вследствие всеобщего разгильдяйства, охватившего, к великой скорби богов, всю Вавилонскую армию в целом и Вторую Урукскую в частности.

– Пакор, блядь…

– Отставить, рядовой. Старший сержант отнюдь не блядь. Я их на механика списал. Что заныкал и продал налево террористам.

– Он же под подрасстрельную статью пошел…

– Какая разница, все равно он что-нибудь другое спер…

– А где они были?

– Да здесь и были. Никто не проверял.

– Пакор, ты это сознательно сделал?

– Обратно отставить, рядовой. Всё – голая случайность. Раздетая. – Пакор сменил тон. – Нет, правда – случайно вышло. Рок судьбы. Сколько там снарядов?

Ахемен пересчитал.

– Восемь.

– Слушай, – заговорил Пакор просительно, – шарахни по школе, а?

– Ты рехнулся, Пакор? – выдохнул Ахемен.

– А ты? – вопросом на вопрос ответил Пакор.

Ахемен подумал и молча надавил на педаль. По коже у него стадами пробежали мелкие мурашки. Он чувствовал, как Пакор бесится от нетерпения.

– Давай! – жадно сказал Пакор.

С характерным булькающим звуком прозвучал в башне выстрел. Отпала гильза. Система вентиляции услужливо вытянула из танка пороховую гарь. Вот так комфортно, с амортизацией, с автоматизацией, с компьютеризацией и прочими достижениями цивилизации. Одно удовольствие.

Тихое ухоженное здание школы ахнуло и осело.

Ахемен тихонько засмеялся. По его лицу потекли слезы. Он еле слышно всхлипнул.

– Ты чего? – удивился Пакор.

Ахемен качнул головой, не стирая слез.

– Хорошо… – прошептал он.

Пакор удовлетворенно крякнул и направил танк к Евфрату.

Старший лейтенант Шеду терпеливо позволял на себя орать. Понимал: начальству от этого легче. Должно же оно чем-то полезным, так их и так, заниматься, пока неразворотливое, зажиревшее за зиму командование пригонит отряд войск спецназначения и поднимет вертолет.

– Что у них на уме? А?! Вы можете сказать, что у них на уме? Вы, их командир, – вы можете мне сказать?!.

Да, сейчас всем тяжело. Непросто сейчас всем. Увольнения поотменяют, кое-кого понизят. И вообще… Пятно на весь эскадрон. Шеду безмолвно закипал. Откуда же знать, что у них на уме, у этих ублюдков? Штатный психолог части говорит, что это профессиональная деформация сознания.

…Особенно у Пакора. Он же, сука, вообще ничего не боится. Говорит, свое отбоялся.

Умнее всего подбить танк и пристрелить обоих на месте, как собак. Иначе начнется долгое, мутное судебное разбирательство с репортерами, гуманизмом и правами человека.

– Куда они могут направляться? У них есть цель? Где у них родственники, друзья?..

Родственники. У Ахемена – скорее всего, не в Вавилоне. Да, они переехали в Ур. Очень хорошо. До Ура им топлива не хватит. А Пакор – тот, кажется, своих ни разу не навестил. У Пакора родня в Вавилоне. Да уж, Пакору похвалиться перед отцом-матерью явно нечем. Семья у него спесивая, мар-бани, чума на них, голубая кровь. Потомки царей. Все уж этих царей, поди, полтысячи лет как позабыли, а эти всё помнят и чуть что – раздуваются. Нет, не пойдет Пакор к своей родне пристанища просить. Сдохнет, а не пойдет.

А вот куда он пойдет? Куда бы он сам, старший лейтенант Шеду, на месте этого сукиного сына Пакора направился?

Все эти мысли стройно, хотя и не без некоторой торопливости маршировали под коротко стрижеными кудрявыми волосами и прочным черепом старшего лейтенанта Шеду.

– Так что вы мне скажете? – уже притомленно рявкнул напоследок высокородный Санбул.

– А хрен его знает, – искренне ответил Шеду.

– А когда ты последний раз трахался? – спросил Пакор Ахемена.

– Будешь смеяться, но давно…

Они вышли из танка и стояли на набережной Евфрата, глядя, как темная стремнина проносит ослепительные белые плиты льда. Крошечные далекие сады Семирамис стыли на противоположном берегу, а вдали, за садами, сверкали, вздымаясь, башни храмов и административных зданий, и выше всех – ступенчатая башня Этеменанки. Великий Город молча тонул в золотистом печальном месяце адарру.

– После учений, помнишь?

Пакор кивнул.

– Ну вот, пошли мы с одним в увольнение… – продолжал Ахемен и не захотел вдруг рассказывать дальше. – Да скучно!..

– К шлюхам?

Ахемен кивнул.