Бастионы Дита Чадович Николай

Напутствовали и провожали нас все в том же подвале заброшенного дома, дверные проемы которого (если, конечно, они имели функциональное, а не декоративное назначение) годились скорее для бродячих телеграфных столбов, чем для людей. Стены были сложены из камней, скрепленных не известью или цементом, а чем-то похожим на застывшую бурую пену, да и сами эти камни при ближайшем рассмотрении выглядели не тесаными, как везде, а скорее, литыми – их поверхность хранила отпечатки перистых листьев и чего-то напоминавшего коровьи копыта.

– Долго не задерживайтесь, – сказал Блюститель Бастионов. – Закончите все дела и сразу назад. Сокрушения происходят все чаще. Да и в окрестностях неспокойно. Вчера какие-то оборванцы к стенам подходили. Мы здесь таких никогда не видели. Жаль, далеко были – из ружья не достать. Скоро нам понадобится каждый дитс, способный держать оружие.

– Обязательно разузнайте, где чего больше уродилось, – сказал Блюститель Воды и Пищи, – выясните, почему перестали подвозить зерно и почему масло в последний раз было такое прогорклое. Прикиньте, какой урожай орехов ожидается в окрестных лесах.

– Обращайте внимание на ручьи и реки, текущие с гор, – сказал Блюститель Ремесел. – Я ведь учил тебя, Хавр, как находить следы руд в песке и гальке. И не забудьте, что у нас на исходе медь и твердое дерево. Всех наших постоянных поставщиков ты знаешь. Предупреди их, что впредь ничего в долг не получат. Если до конца месяца не рассчитаются, мы поищем других партнеров.

– В дороге, конечно, всякое может случиться, – сказал Блюститель Площадей и Улиц. – Особенно в такой, которая предстоит вам. За вас двоих можно не беспокоиться. Вы люди бывалые. Как говорится, в огне не горите и в воде не тонете. А вот Блюститель Заветов, любезная наша Ирлеф, совсем из другого теста. Город покидает впервые. Позаботьтесь, чтобы она вернулась назад живой и здоровой. Можно сказать иначе: без нее не возвращайтесь. Но я так не скажу. Возвращайтесь в любом случае. Но, если с Ирлеф что-нибудь случится, разбирательство будет самым суровым.

Хранитель Братской Чаши ничего не сказал, а только молча подал нам три дорожные баклажки – все потертые, разной формы и разного цвета. Рожа при этом у него была такая, словно он от себя последнее отрывал.

– Перевертни, да и исконники разные бывают. – Эти слова Хавра предназначались мне и Ирлеф. – Одни дитсам симпатизируют, другим мы безразличны, а третьим прямо-таки поперек горла встали. Если кто-нибудь узнает, что у нас при себе зелейник, нам не поздоровится. Поэтому фляги с секретом. Потом я научу вас, как ими пользоваться. Сколько здесь? – Он встряхнул свою баклажку.

– Сроков на тридцать хватит, – глядя в сторону, ответил Блюститель Братской Чаши. – Если вернетесь раньше, остаток сдадите.

– Сдадим. Впрок ведь им не напьешься. Ну, кажется, все. Будем считать, попрощались. Давайте расходиться. Мы выйдем последними.

Нарядились мы все трое кто во что горазд, благо выбирать в подвале было из чего. Хавр объяснил, что в Заоколье пестрота и странность одеяний как раз и являются нормой. Там и нагишом могут ходить, и в выделанных человеческих шкурах, причем предпочтение отдается женским, с длинными волосами (при этом он как бы невзначай подергал Ирлеф за короткие кудряшки), и в таких костюмчиках, что не только защищают хозяев от огня, железа и травила, но даже сами врачуют их раны.

На себя Хавр помимо всего прочего напялил громоздкий колонтарь, при каждом шаге позвякивающий сотнями стальных бляшек – вещь в походе и наступательном бою крайне неудобную, – и шлем, чье навершие клювом загибалось вперед, а забрало напоминало ослиную челюсть. Он единственный среди нас захватил с собой ружье. Для Ирлеф, одетой, естественно, в мужской костюм, такой груз показался чрезмерным. Мне же эта пищаль вообще была без надобности – я с таким же успехом врага и камнем пришибу.

Из города мы выбрались поодиночке, конспирации ради завернувшись с ног до головы в просторные балахоны, входившие в наше снаряжение на правах плащ-палаток. Стража у ворот хоть и пялилась на нас во все глаза, противодействия не оказала – ни словом, ни делом. Вновь соединились мы, как и было условлено, в глубоком овраге, примечательном тем, что у спуска в него, колесами вверх, лежал обгоревший остов огнеметной машины. Городские стены к тому времени уже исчезли за горизонтом, да и сам этот горизонт, для миров Тропы всегда весьма условный, затушевался сизоватой хмурью.

В овраге я без сожаления расстался с необъятным балахоном и почти всей другой амуницией, оставив при себе только баклажку с зелейником да запас вяленого мяса. На возражения Хавра было сказано, что до этого мне пришлось пройти налегке немало пустынь – как ледяных, так и раскаленных, – поэтому там, где растет трава, плодоносят деревья и водится всякая живность, я уж точно не пропаду. Второй вопрос, из-за которого у нас случились разногласия, касался еды. Хавр предлагал все ее наличные запасы считать неприкосновенными, а пока питаться, так сказать, чем Бог пошлет. Мои контрдоводы для краткости можно было сформулировать так – будет день, будет и пища. Сначала съедим все, что прихватили с собой, а уж потом приступим к выколачиванию милостыни из природы. Кто знает, может, к тому времени мы уже назад вернемся. Или загнемся где-нибудь, что также не исключено. Зачем же перед смертью лишний груз таскать.

Меня поддержала Ирлеф, тюк которой размером был только вполовину меньше ее самой. Хавру осталось лишь махнуть рукой – конченые вы, дескать, люди, ничего вам не надо, ни оружия, ни припасов.

Дальше мы двинулись не по дороге, хоть и проселочной, но с виду вполне приличной, а по самой что ни на есть пересеченной местности. Исполинские борозды, привлекшие мое внимание еще во время предыдущей загородной экскурсии, состояли из множества бороздок поменьше, каждая из которых тем не менее могла служить окопом для целой своры матерых циклопов. Колючий кустарник, весьма похожий на земной терн, только цветочки имевший не белые, а синенькие, покрывал все вокруг и пешим прогулкам тоже не способствовал. Вот таким манером, вверх – вниз, вверх – вниз, едва успевая прикрывать лицо от шипов, мы двигались довольно долго. Дважды в этом достаточно однообразном пейзаже я замечал следы сравнительно недавних Сокрушений – один раз это было нечто вроде метеоритного кратера, заполненного желтой грязью, которая, прежде чем засохнуть, долго и бурно кипела, во втором случае мое внимание привлекла угольно-черная глянцевая проплешина, все кусты вокруг которой превратились в замысловатое кружево антрацитовых узоров.

Спустя несколько часов меня начало мутить, но не от усталости, а от возникшей где-то в утробе тошнотворной, горячей, распирающей тяжести. Во рту появился уже знакомый желчный привкус. Я знаком остановил Хавра и присел на корточки.

– Подожди… Что-то неладно со мной… Кишки выворачивает…

– Значит, опять твой Срок подошел, – Хавр мельком глянул на меня. – Сначала они чередой идут, как понос, а уж потом нормальный ритм установится. Со мной тоже так было. А пока хлебни зелейника. Такое дело откладывать нельзя.

Откупорив мою баклажку, он с видом фокусника плеснул на ладонь несколько капель.

– Вода. Чувствуешь? А вот так, – он на пол-оборота повернул горлышко влево, – уже зелейник. Глотай.

Как ни старался я сдержать себя, а к баклажке припал, как пьяница к стакану с опохмелкой. Тошнота, жар и боль в мышцах сразу прошли. Я вроде бы даже и улыбнулся, хотя на самом деле мне бы полагалось зарыдать. Жалок всякий, сотворивший себе кумира, а тем более и угодивший в непреодолимую зависимость от него.

К этому времени и Ирлеф, отставшая где-то на последнем подъеме, догнала нас. Вид у нее был похуже, чем у меня пару минут назад.

– Где же ты была, любезная? – ухмыльнулся Хавр. – Цветочки собирала? А ведь нам еще шагать и шагать.

Чтобы дать ей хоть немного передохнуть, я слабым голосом пробормотал:

– Подождем… Что-то слабо ваш зелейник помогает…

Ирлеф рухнула рядом со мной как подкошенная. С дыханием у нее было совсем неладно. С таким дыханием нужно на курорте прохлаждаться, а не по оврагам шастать. Совсем закисли они там за своими бастионами, отвыкли от ходьбы, как курица от полета.

– Ну что, довольна? – жестокосердный Хавр продолжал свои словесные атаки. – Что теперь с тобой делать? А ведь мы даже до Окаянного Края не добрались! Навязалась на мою шею! Куда я доберусь с такой попутчицей! Может, вернешься, пока не поздно?

– Нет! – Ирлеф встала. – Пошли.

Пошли так пошли. Зла я на нее не держал, поэтому проявил сострадание – отобрал тюк. Теперь, продвигаясь вперед, я старался не выпускать из поля зрения обоих своих спутников: Хавр мог выкинуть какой-нибудь зловредный фокус, а Ирлеф – безнадежно затеряться в совершенно непривычной для нее местности. Отвечай потом перед Сходкой.

Хавр заметно сбавил темп – то ли тяжелая амуниция давала о себе знать, то ли нас пожалел (хотя в последнее верилось с трудом). Так мы преодолели бессчетное количество мелких и с дюжину действительно глубоких оврагов, притерпелись к укусам терновых шипов, спустились на затянутую туманом равнину, долго брели через молодой редкий лес, выросший на месте другого леса, своей природой этому новому совершенно чуждого (окаменевшие стволы его деревьев, похоже, рухнувших в одночасье, устилали землю, словно изрубленные в жесткой сече воины-великаны), вброд преодолели реку, в которой тины, ряски и кувшинок было больше, чем воды, и снова вступили в чащобу, раньше, по-видимому, составлявшую единое целое с погибшим массивом.

Деревья эти не имели ничего общего с лиственными растениями и видом своим скорее напоминали неимоверно разросшиеся кораллы, вознесшие к небу тысячи бледно-голубых и розовых побегов – семисвечников. Почти на каждом восседала крупная, совершенно неподвижная птица, которую легко можно было принять за неотъемлемую часть растения – за некий экзотический плод, к примеру. Все они, казалось, спали, втянув голову глубоко в плечи. Среди древесных корней, на голой, обильно испятнанной пометом земле (даже на столь унавоженной почве вблизи коралловых деревьев не росло ни единой былинки) лежали груды костей, когда-то принадлежавших крупным копытным животным.

– Олень, – сказала Ирлеф, поднимая позеленевший от дождей череп. – И вот еще и еще… Как они сюда забрели? А это речной бык. Странно… Он из воды почти никогда не выходит.

Внезапно ближайшая к нам птица медленно расправила крылья, и в лесной тени тускло блеснуло ее оперение, похожее на медные доспехи. Безглазый лик обратился в нашу сторону, и я сразу узнал одну из тех пернатых тварей, которых в Дите принято было возить в клетках по улицам. Раздалось нечто похожее на тяжелый вздох, перешедший в угрожающий клекот, и птица стремительно кинулась на нас. И тут же весь лес словно взорвался хлопаньем многих крыльев. Слепые гарпии неведомым образом узрели своих жертв и вознамерились с ними расправиться.

Это был как раз тот случай, когда отступление является не позором, а вполне простительной необходимостью. Сражаться с птицами было ничуть не легче, чем с лернейской гидрой – какое бы количество их я ни поразил, на смену каждой павшей немедленно приходило несколько других. Отмахиваясь тюком (с таким же успехом можно было защищаться зонтиком от арбалетных стрел), я стал отходить к опушке леса, почему-то совершенно уверенный, что птицы не последуют за нами на открытое пространство. Тем временем эти подлые бестии беспощадно хлестали меня жесткими крыльями, а клювами долбили так, как голодный дятел долбит гнилую осину. В наиболее выгодном положении оказался Хавр – он попросту опустил забрало на лицо и стал практически неуязвим. Хуже всех приходилось Ирлеф, для которой даже крыса была опасным противником.

Видя столь плачевное положение Блюстителя Заветов, я, отшвырнув тюк, содрал с себя верхнюю одежду вместе с кольчугой, в которую и завернул Ирлеф, словно малое дитя. К опушке леса я бежал так быстро, что птицам удалось лишь несколько раз долбануть меня в затылок.

Остановиться я осмелился только на другом берегу речки. Лес продолжал сотрясаться от шума крыльев и зловещего клекота, но, кроме Хавра, ко всему прочему тащившего на себе и брошенный мной тюк, никто не покинул его негостеприимную сень. Зато могучий приземистый бык, судя по размаху рогов – вовсе не лесной уроженец, – разминувшись с нами, быстро исчез среди коралловых деревьев.

На этот раз Хавр отнесся к Ирлеф весьма предупредительно – не корил за мнимые и действительные оплошности, смазал какой-то целебной мазью ссадины на лице и даже разрешил отдохнуть сколько ей заблагорассудится.

– Это же слепыши! – Ирлеф едва могла говорить. – Почему они напали на нас? Помню, я еще девчонкой таскала их за хвосты.

– То были ручные, а это дикие. – Хавр, звеня бляхами колонтаря, как цыганка монистами, улегся под куст. – А тем более они учуяли перевертня… Вот и взъярились.

– Но я же не перевертень!

– А это как вши, – он зевнул. – Переспишь со вшивым и сам наберешься.

Бедная Ирлеф не нашлась, что ответить, но наш интересный разговор не угас.

– Значит, слепышей таскают по городу, чтобы выявить перевертней? – спросил я.

– Откуда в городе взяться перевертню? – Хавр снова зевнул. – Слепыши чуют все, что имеет отношение к Изнанке. Если они вдруг начинают беситься, как вот, к примеру, сейчас в лесу, значит, в этом самом месте через несколько минут должно произойти Сокрушение. Горожане, заслышав крик слепыша, разбегаются как ошпаренные… А перевертни это так, попутно…

– Сойдя с дороги, ты сам прокладывал путь. Причем весьма уверенно. Не спорь, ты здесь ходишь не впервой, – продолжал я свои расспросы. – Зачем же ты завел нас туда, где гнездятся слепыши?

– Зачем, зачем… Откуда я мог знать, что они облюбуют именно этот лес! Да я уж и забыл, когда последний раз бывал здесь. Если тебе проводник не нравится, сам выбирай дорогу.

– Я подумаю над твоим предложением.

– Подумай. А ты, Ирлеф, подумай, стоит ли тебе идти с нами. Отсюда еще можно благополучно вернуться в Дит. Дальше начинаются земли, где никогда не знали законов, справедливости и жалости. Там и обычных людей-то, наверное, не осталось. Один перевертень охотится за другим… их обоих подстерегает перевертень-могильщик, а всех вместе пожирают занесенные Сокрушениями неизлечимые болезни.

Ирлеф ничего не ответила – возможно, уснула. Молчали и слепыши в лесу.

Врет, подумал я. Нагло врет. Похоже, меднокрылые птицы и розовато-голубой лес составляют единое целое, как медведи-коала и эвкалипты. Куда они, незрячие, из него денутся. Хавр заранее знал, что ждет нас в лесу. Потому и в доспехи облачился. Да и путь этот ухабистый он специально выбрал. Сомнений нет – хочет от Ирлеф отвязаться. Ну, это мы еще посмотрим. Хотя и мне она не в радость, потрафлять Хавру нет никакого резона…

Проснувшись, мы довольно долго ожидали, пока перезаряженное ружье Хавра вновь станет готово к бою. Потом поели. Собрались. Потом Хавр хмуро спросил:

– Ну, подумали?

– Я иду не по своей прихоти, а подчиняясь решению Сходки Блюстителей, – твердо ответила Ирлеф. – Только они правомочны вернуть меня обратно.

– Тогда вперед, – сказано это было с той же интонацией, как некогда в другом мире и при других обстоятельствах: «Тогда я умываю руки».

– Лес обойдем с той стороны, – сказал я как нечто само собой разумеющееся. – А дальше – к тем горам.

– К каким еще горам? – уставился на меня Хавр. Не знал он, что, пока все спали, я не поленился взобраться на самый высокий холм и оттуда обозрел окрестности если не орлиным, то по крайней мере рысьим взглядом.

– А к тем самым, – я рукой указал примерное направление. – Синеньким таким.

– Это совсем не горы! Да они вовсе и не там, где тебе кажется. Сначала одна умом тронулась, а теперь и другой.

– Предупреждаю, впредь я не стану терпеть слова, оскорбляющие мою жену! – Я сделал неопределенный жест – не то собрался почесать за ухом, не то замахнулся кулаком. Это несколько охладило Хавра, поэтому дальнейшее было сказано мной уже почти мирно: – Лес ведь нам все равно обходить надо. Разве не так? Вот и пойдем себе потихонечку. А там видно будет.

– Видно будет, – согласился Хавр. – Вам скоро такое видно будет, что глаза повылазят. – Он еще долго что-то бурчал, однако от нас старался не отставать.

Лес мы обходили так долго, что я уже стал сомневаться в целесообразности своего плана. Раз пять или шесть дорогу нам пересекали быки, которым явно не терпелось украсить своими костями коралловые дебри.

– Говорят, слепыши приманивают своих жертв пением, недоступным для человеческого слуха, – промолвила Ирлеф. – Раньше я в эти сказки не верила…

Река разливалась все шире, и в нее все чаще впадали ручьи, каждый из которых с разной степенью успеха пытался осложнить наш путь. Никаких действий по поискам полезных ископаемых Хавр не предпринимал.

А потом все это водное великолепие закончилось. За поворотом открылось нечто похожее на огромный, идеально ровный пляж. Достигнув его, полноводная река исчезала. Исчезала без всякого следа, вместе с кувшинками, корягами, рыбой и прочей живностью, неосторожно отдавшейся на волю течению.

– Пустошь, – определил я, вспомнив слышанную в подвале классификацию Сокрушений.

– Пустошь, – хмуро подтвердил Хавр. – И одна из самых опасных. От такой нужно подальше держаться.

Лес за зыбучей Пустошью обрывался словно обрезанный по линейке, а впереди уже виднелась цель, ради которой и был задуман весь этот опасный обходный маневр – извилистая лента дороги, той самой, что мы однажды уже покинули. Из рассказов Хавра я знал, что она именуется Вольным Трактом и проходит через все населенные земли, не достигая разве что одного Приокаемья.

– Если бы мы с дороги не сходили, давно уже здесь были, – сказал я как бы между прочим. – И безо всяких приключений. Тракты для того и строятся, чтобы по ним ходить.

Злое молчание было мне ответом. Заговорили мы снова только часа три спустя, когда дорога резко нырнула вниз и навстречу нам показалась живописная парочка – чернокожий, скорее даже фиолетовый, как чернослив, человек и зеленая, лохматая (только лохматая не шерстью, а чем-то совсем другим – густыми колючками, что ли) тварь размером с корову, но без ног, без рогов и даже без морды, зато с длинными, тоже зелеными усами, за которые ее и вели. Человек был бос и гол до пояса, однако его толстым штанам из невыделанной овчины мехом наружу мог бы позавидовать даже эскимос. На брюхе его болталось видавшее виды бродильное ружье, почти такое же, как у Хавра, а свободная рука сжимала копье явно не городской выделки – древко, откованное вместе с наконечником из одного куска металла, остро отточенное на гранях (голой ладонью не ухватишь!), на треть было обернуто той же самой овчиной. Зеленый, длинный, как бы расплющенный по земле «дикобраз» передвигался посредством множества мягких, плавно переступающих ласт, и за ними по дороге оставался широкий влажный след.

– Поосторожней, – негромко сказал Хавр, поудобнее перехватывая ружье. – На рожон не лезьте.

Не дойдя шагов десять до места предполагаемой встречи, чернокожий встал так, что зверь почти загородил его, и пискляво крикнул. Хавр ответил не так пискляво, но с очень похожей интонацией. Разговор оказался недолгим, и мы мирно разошлись в разные стороны.

– О чем вы говорили? – не преминула поинтересоваться Ирлеф.

– Он сказал, что его незачем убивать или грабить. У него, дескать, ничего ценного при себе нет. А потом попросил продать несколько зарядов. Значит, что-то все же имел.

– Это перевертень? – спросил я.

– Кто его разберет сразу. Скотина его – точно перевертень. Встречал я таких. А он просто больным может быть. Мой дядька, было дело, за одну неделю черным, как головешка, стал. И ничего… Еще женился после этого.

– Тебя не про дядьку спрашивают, – перебила его Ирлеф. – Ты раньше похожих людей встречал где-нибудь?

– Здесь не встречал, – Хавр призадумался. – А в Приокаемье случалось. Копье его точно оттуда.

– Как же он сюда добрался?

– Это надо было у него спросить. – Хавр оглянулся. – Да боюсь, что поздно…

До самого ночлега мы больше никого не встретили. Мне это хорошей приметой почему-то не показалось.

Отдых в дупле какого-то огромного дерева и последующий переход прошли безо всяких происшествий. Вольный Тракт по-прежнему оставался пуст – никто не вез в город муку, масло и руду, никто не возвращался с сукном и выделанным железом. Дорожная беседа тоже не клеилась – на откровенный разговор Хавр в присутствии Ирлеф не пошел бы, а сама Блюстительница Заветов держалась с нами подчеркнуто официально. То, что под нашими ногами теперь была дорога, имевшая хоть какое-то отношение к ее родному городу, заметно приободрило Ирлеф.

Уже подходило время очередной ночевки, когда Хавр, указывая на еле заметную тропинку, уходящую в сторону лесной просеки, сказал:

– Неподалеку отсюда один мой знакомый живет. Для города смолу и разные травы добывает. А для меня – полезные сведения. Отдохнем у него, перекусим.

– А это удобно? – обеспокоилась Ирлеф. – Где он еды на всех наберет?

– Надо будет, он весь Дит прокормит, – усмехнулся Хавр. – Об этом не беспокойся. Пошли. Только учтите, человек он не совсем приятный.

Лес был как лес – деревья с корой, сучьями и листьями, в меру обвитые чем-то вроде плюща; густой подлесок, ягодники, всякая приличествующая случаю мошкара, тишь, запахи трав, грибов и гнилушек. Давно я не был в таких лесах. Давно не дышал таким воздухом.

– Гляжу, нравится тебе здесь, – заметил Хавр, вроде уже смирившийся с тем, что избавиться от Ирлеф не удастся. – Да ведь все это одно огромное Сокрушение. Когда-то здесь, рассказывают, сторожевая башня стояла. Дорогу к Диту охраняла. Люди при ней жили. Сеяли что-то. Скотину держали. А потом – трах-бах и получай, пожалуйста, вот такую кучу дров.

Он остановился и встряхнул берестяной туесок, укрепленный на древесном стволе пониже косого разреза в коре. Был он переполнен пахучей застывшей смолой, уже свисавшей через края мутно-желтыми сосульками.

– Разленился твой приятель, – сказал я.

– Непохоже на него. – Хавр для чего-то снял ружье и стал осматривать его механизмы. – Я все забываю спросить у тебя… Ты и в самом деле не нуждаешься в оружии?

– Как тебе лучше сказать… Предпочитаю обходиться без него. Я путник, а не воин.

– Но ведь тебе случалось защищать свою жизнь?

– Случалось. Но я всегда старался пользоваться минимальными средствами. Поэтому, видно, и уцелел.

– В тех мирах, где ты побывал, оружие, наверное, получше, чем у нас?

– Более разрушительное, ты хотел сказать? Да, есть клинки, один взмах которых способен разрушить крепость. Есть копья, несущие смерть на край света. Есть ружья, убивающие сразу целую армию. И всякие другие штуки, которыми можно уничтожить любой из миров.

– Даже Изнанку? – поинтересовалась Ирлеф, внимательно вслушиваясь в наш разговор.

– Любой… Но, если отравить водопои врага, яд рано или поздно проникнет и в твой колодец. Близкие миры связаны между собой даже сильнее, чем соседние источники.

Просека закончилась, и мы вышли на просторную поляну, еще хранившую следы сравнительно недавней раскорчевки. Размеры и архитектуру располагавшегося посреди поляны строения нам было трудно оценить, поскольку его крыша едва виднелась за высоким частоколом, по углам которого сохранились четыре огромных живых дерева.

– Очаг сегодня еще не зажигали, – сказал Хавр, потянув носом.

Вне стен города он вел себя весьма уверенно. Чувствовалось, что его родная стихия именно здесь, на опасном, продуваемом всеми ветрами приволье, а не в замкнутом каменном мирке. Сейчас он был крайне насторожен (не испуган, а именно – насторожен) и даже ступать стал по-другому, мягко и в то же время пружинисто, словно подкрадывающийся к добыче кот. Зато Ирлеф, наоборот, вела себя, как испуганная мышка – или металась без толку, или впадала в оцепенение. Открытое пространство, буйство запахов и форм, новые впечатления и атмосфера постоянной тревоги просто подавляли ее.

– Оставайся здесь, – сказал Хавр. – А я обойду дом вокруг.

– Нет! – воскликнула Ирлеф. – Я с тобой!

Она боялась не за себя. Она боялась утратить контроль над ним. Хавр только замычал, сдерживая, очевидно, весьма красноречивые эпитеты.

– Ладно, – мне пришлось взять инициативу на себя. – Могу и я сходить.

Давно зарекшись верить Хавру, да и не ощущая поблизости особой опасности, я тем не менее обошел поляну по самой ее кромке, скрываясь за деревьями, – осторожность, как говорится, бывает лишней только в супружеской постели. Ничего подозрительного, кстати, не обнаружилось – забор как забор, калитка как калитка, пушкой не прошибешь. Никаких следов осады, никаких признаков запустения. В общем, все в целости и сохранности, о чем вскорости и было доложено Хавру.

Тот кивнул, выставил вперед ствол своего ружья, и все мы, топча лесные травы, двинулись к дому. Калитка оказалась запертой изнутри, и на стук в нее никто не отозвался. Бревна в частоколе оказались подогнаны настолько плотно, что заглянуть во двор было невозможно.

– Может, пока мы крюк по холмам давали, хозяин в город уехал? – предположил я.

– Нечего ему там сейчас делать, – ответил Хавр. – Тем более когда он уезжает, спускает с цепи псов. Они бы уже давно лай на весь лес подняли.

Пришлось нам с Хавром исполнить гимнастический номер под названием «пирамида», в которой я, естественно, оказался нижним. Некоторое время он сидел на верхушке забора, готовый в случае опасности сигануть обратно.

– Сейчас тут шум начнется, – сказал он. – Но вы не пугайтесь. – И спрыгнул во двор.

Там сразу что-то забренчало, залязгало и затренькало на разные лады. Однако вскоре грохот затих, и после томительной паузы я спросил:

– Ну что там у тебя?

– Порядок, – запор калитки лязгнул. – Заходите.

Одного-единственного взгляда было достаточно, чтобы убедиться – порядка здесь как раз и нет. Двор был усыпан битой посудой, тряпьем, обломками мебели и всяким иным добром, ныне превратившимся в бесполезный хлам. Распахнутую настежь дверь, точно так же, как и высокий порог, покрывала густая, бурая, давно засохшая масса, к которой даже мухи потеряли всякий интерес. Жуткое кровавое месиво расплескалось так широко, будто человека, превратившегося во все это, расплющило одним страшным ударом даже не в лепешку, а скорее, в пюре.

– Посмотри туда, – Ирлеф указала на дальний угол забора, где на бревнах тоже виднелось нечто похожее – темная клякса площадью в два квадратных метра.

(И еще я обратил внимание: по всему периметру ограждения были натянуты драные, отслужившие свое рыболовные сети, на которых, как елочные игрушки, висели всякие железки, горшки, склянки, сковороды и прочая негодная хозяйственная утварь. При сотрясении этот утиль и создавал тревожный перезвон.)

– Хозяин один жил? – спросил я.

– Последнее время один, – ответил Хавр.

Осторожно обойдя двор изнутри, он издали показал мне три пальца. Всего, значит, здесь пятерых прикончили. А в доме?

– Это не кровь, – сказал Хавр, рассматривая бурый комок, который он подцепил кончиком ножа. – Точно, не только кровь. Здесь и кости, и мясо, и кишки. Только все перемолото в пыль.

– Так бывает, когда на кухне овощи перетирают сквозь сито, – подтвердила Ирлеф, по лицу которой расползалась мертвенная бледность. – Но такое мелкое сито нельзя сделать.

– Ладно, посмотрим, что в доме делается.

Просторная комната с узкими окнами-бойницами, занимавшая весь первый этаж, выглядела так, словно в ней не меньше недели жрало, пило, буйствовало и испражнялось целое стадо обезьян. Причем пили они из предметов, совершенно для этого не предназначенных, а ели вообще варварским манером – окорока грызли прямо зубами, а муку зачерпывали руками из горки на полу, о чем свидетельствовали следы пальцев.

Второй этаж пребывал в ничуть не лучшем состоянии. Кроме всего прочего, тут еще и костер разводили. Пока мы топтались среди всей этой разрухи, стремясь отыскать хоть что-то, способное пролить свет на причины разыгравшейся здесь трагедии, снизу раздался истошный крик Ирлеф:

– Тут кто-то под полом затаился!

Скорость, с которой мы скатились по лестнице, несомненно, превышала пределы человеческих возможностей. Однако тут нас ожидало разочарование в самом лучшем смысле этого слова. Доносившиеся из-под пола слабые стоны вряд ли могли принадлежать какому-нибудь чудовищу. Скоро обнаружился и люк, погребенный под грудой предназначенных для очага поленьев.

Освещая дорогу зажигалкой, я спустился в глубокий и обширный подвал, загруженный таким количеством разнообразнейших припасов, что один их вид, несомненно, вызвал бы обморок у Блюстителя Воды и Пищи. Человек, валявшийся там среди кадушек, корзин и мешков (и сам, кстати, похожий на огромный мешок), был умело опутан веревками и не мог уже даже внятно говорить, но дикий блеск его глаз и запекшиеся губы лучше всяких слов подсказали мне, в чем он нуждается больше всего.

– Хватит, – сказал Хавр, пытаясь отнять у хозяина дома (а это был именно он) кувшин с водой. – Ведь лопнешь сейчас. Лучше рассказывай, что случилось.

– Подожди, – прохрипел хозяин. – Еще глоток. Уф-ф… – вода лилась уже не столько ему в рот, сколько на грудь и огромное брюхо. – Как я ждал этого момента! Уж и не верилось, что в живых останусь…

– Ты хоть знаешь, что в твоей усадьбе случилось? Выйди посмотри на дверь.

Хозяин встал, в чреве его захлюпало, как в бурдюке, держась за стену, доковылял до все еще открытых дверей и долго изучал кровавое пятно на них, даже пальцем несколько раз ковырнул.

– А во дворе таких сколько? – деловито осведомился он.

– С этим пять будет.

– Значит, все, голубчики, попались. Ни один не ушел. – Он вновь взялся за кувшин, но тот оказался пуст: предусмотрительный Хавр успел выплеснуть воду на пол.

– Пока не расскажешь все толком, ни капли не получишь, – пригрозил он.

Кряхтя и чертыхаясь, хозяин начал свое повествование. Из него следовало, что однажды, не так давно (счет времени он потерял), где-то близко грянуло Сокрушение. Нет, скорее далеко, чем близко, потому что ни один из двух обитавших в доме слепышей на него никак не отозвался. Ну, грянуло и грянуло, первый раз, что ли? Ограда крепкая, зарядов в достатке, еды тоже хватает. Можно отсидеться. Но взяли его не в доме, а в чаще, где нужно было расчистить новую делянку. Слепыш, всегда сопровождавший хозяина, шумнул слишком поздно. Видно, стар стал, заменить пора бы, да жалко – столько времени вместе. На хозяина накинули сразу несколько арканов, а потом огрели дубиной по затылку. Кто именно огрел? Да дикари какие-то. Голые, грязные, вонючие, заросшие, как звери, да еще желтым жиром размалеванные. Нет, не черные. Светлые, как мы, хоть и грязные. Очень голодные были. Слепыша сырого сожрали, чуть ли не с перьями. Однако человечиной побрезговали. Приволокли хозяина в дом, заставили показать, где запасы хранятся. Собак поубивали и потом тоже съели. Второго слепыша, правда, не тронули, видно, первый не по вкусу пришелся. С полмесяца дикари в доме прожили, только жрали да гадили. Хозяина, правда, тоже кормили, но развязывали редко. Пятеро их было, ни больше ни меньше. Из дома только за водой выходили. Нет, бояться вроде они никого не боялись. А не выходили потому, что до дармовых харчей дорвались. Дай любой скотине воз жратвы, разве она от него отойдет? И вот, значит, отправились они однажды к роднику. Сразу вдвоем, чтоб веселее было. Набрали воды, вернулись, слышно было, как калитка хлопнула и запор лязгнул. А потом один из них вскрикнул. Один только вскрикнул, второго не слышно было. Слабо так вскрикнул, будто голой пяткой на колючку наступил. Ладно. Время идет, все тихо. А эти трое, что в доме остались, только что солонины налопались. Сушит их. Пить хочется. Затараторили что-то зло и еще одного во двор послали. Третьего. Так этот даже не пискнул. Сгинул, не попрощавшись. Оставшиеся двое призадумались. Все в окошко выглядывали. Хозяина о чем-то расспрашивать пытались. Долго они так под крышей отсиживались. Хозяин им показал, где пиво хранится. Выпили они порядочно, ссориться стали. Один свою дубину схватил и прочь побежал, а другой в окошко наблюдал. Но недолго. Допил пиво, забился в угол и завыл, как зверюга больная. После хозяина о чем-то умолять стал, головой о пол стучал. Но что интересно, снаружи ни звука. Ни жучок не прострекочет, ни птичка не запоет. И так, наверное, с неделю было. Дикарь вроде умом тронулся. Накормил хозяина от пуза, напоил и в подвал связанного сволок. Люк прикрыл и даже завалил чем-то сверху. Сколько после этого времени минуло, неизвестно. Но, наверное, не очень много, потому что хозяин от жажды не помер и даже похудел не очень.

– И что самое интересное, – с чувством закончил он свой рассказ, – подыхаю я в подвале, извиваюсь червем, а надо мной окорока висят. Па-а-ахнут! Да ведь никак не достанешь. Уткнешься мордой в мешок с сушеной рыбой, а прокусить его невозможно. Мешковина у меня как подметка, в полпальца толщиной…

– И кто это мог быть, по-твоему? – прервал его Хавр. – Тот, который дикарей передавил?

– Не знаю. Не видел я его и не слышал. Вон у того надо было спросить, у последнего, – хозяин драматическим жестом указал на окровавленную дверь.

– Может, живоглот?

– Какой еще живоглот! – Хозяин пожал плечами, отчего в брюхе у него вновь забурлило. – Живоглот, я думаю, – это сказка. А если и не сказка, то люди ему совсем для другого нужны. Не на мясо. Живоглот он вроде как кошель, в котором разум хранится. Такой разум, что нашему не чета. Разум есть, а руки, ноги и еще что-то там важное отсутствуют! По чину не полагается. Вот ему человек для хранения этого самого разума и нужен. Ну как лошадь для всадника. И когда человек этот разум обретает, он уже совсем не человеком становится и уносится тучкой в неведомые дали. А пустой кошель, который раньше живоглотом был, в прах рассыпается. Нет, на живоглотах человеческой крови нет. Хотя и сказка все это.

– А слепыш твой, говоришь, даже шумнуть не успел? Или вообще не шумел?

– Не помню… Врать не буду, – хозяин задумчиво почесал объемистый зоб. – По башке меня тогда здорово огрели.

– Так это, может, и не перевертни вовсе были. Перевертня во втором колене слепыш уже не учует. А вот передавить их мог истинный перевертень, нам пока еще неизвестный, который с тем самым Сокрушением сюда и проник.

– Тут хоть так гадай, хоть этак…

– Через ограду он мог перелезть?

– Нет, я бы услышал.

– Через ограду не перелазил… В дом не входил, – задумчиво бормотал Хавр. – Что же он, с неба свалился?

– Вот-вот! – ухмыльнулся хозяин. – Как раз у твоего папаши похожие дружки имеются.

Тут же ему пришлось скривиться от незаметного, но увесистого тычка в бок.

– Мой папаша, если еще не помер, со всеми своими дружками давно распрощался, – веско сказал Хавр. – Когда я в город уходил, он уже десять лет с ложа подняться не мог. Запомни это!

– Запомню! – Хозяин закатил глаза к потолку. – Чем руки распускать, лучше бы в подвал слазил. Там еще бочонок пива должен остаться.

– Подождите, – подала вдруг голос Ирлеф. – О каком это папаше вы сейчас упомянули, любезный?

– А это еще что за блоха болотная? – искренне удивился хозяин. – Я думал, Хавр, он у тебя в служках ходит.

– Это Блюститель Заветов. В городе его слово не последнее, – холодно объяснил Хавр.

– В городе он может хоть Блюстителем Дерьма числиться, а здесь уже Заоколье. Свободная земля. Понятно? Я городу никогда не служил и служить не собираюсь. Не нужна вам моя смола, я другим делом займусь. Хавр мой старый знакомый, и для него я кое-что могу сделать. Не даром, конечно. А тебя я в первый раз вижу. Так и быть, переночевать сегодня переночуй, но завтра чтоб тобой здесь и не пахло!

– Завтра тут ни ноги, ни запаха нашего не будет, – примирительно сказал Хавр. – А вот после дикарей вонь надолго останется.

Во сне я ни на минуту не забывал, что где-то неподалеку может бродить тварь, способная в единый миг тонким слоем размазать человека по стенке. Потому и спал вполглаза. Хавр тоже вставал несколько раз, выглядывая поочередно во все окна. Думаю, на этот раз Блюститель Заоколья не лукавил – все случившееся здесь было для него такой же загадкой, как и для меня. Что касается Ирлеф, то она вообще не сомкнула глаз, опасаясь, что Хавр без ее ведома столкуется о чем-нибудь противозаконном со своим толстомордым приятелем. Лишь сам хозяин, осилив полбочонка пива и немного успокоив тем самым расшатавшиеся за время пребывания в подвале нервы, спал сном праведника.

Завтрак обилием и разнообразием блюд напоминал натюрморт фламандской школы, с той лишь разницей, что вместо кроликов и фазанов здесь были представлены скорее макаки и летучие мыши (подбираю наиболее близкие сравнения), а вместо винограда и персиков – репа со вкусом бананов и огромные финики со вкусом огурца.

– Чего не жрешь? – уже миролюбиво спросил у Ирлеф хозяин. – Ведь сдохнешь скоро. Один нос на роже остался, да и тот кривой.

– Тебе должно быть известно, любезный, что в городе живут согласно Заветам, – пропустив комплимент мимо ушей, сказала Ирлеф, и отпихнула предложенный ей ломоть жирного окорока.

– Известно, и что дальше?.. – Хозяин занялся обсасыванием мозговой косточки.

– А Заветы гласят: довольствуйся малым, если только не можешь довольствоваться ничтожно малым.

– Ну и пусть себе гласят… ваши Заветы… При чем здесь, интересно, Заветы, если я жрать хочу?

– Хочется и зверю, и человеку. Но усмирять свои желания способен только человек. Тот, кто не может пренебрегать своим «хочу», уподобляется бездушной скотине.

– Ладно, я зверь, – согласился хозяин, пальцем продырявив скорлупу яйца, размером превосходящего кулак. – Скотина, зато как человек. А ты считаешь себя человеком, а ешь, как скотина, всякие отбросы. Знаю я, чем вы в городе питаетесь. Для того я и человек, чтобы все свои «хочу» удовлетворить. Жалко мне вас.

– А мне тебя, – Ирлеф демонстративно отвернулась.

Мы же с Хавром продолжали рьяно нарушать Заветы, забыв даже, как плачевно это может отразиться на состоянии наших желудков.

– Наружу выходить, вижу, вы остерегаетесь? – произнес хозяин, разливая по кружкам остатки пива.

– Остерегаемся, – согласился Хавр. – Но идти все равно надо. Главное – до леса добраться. Думается мне, эта тварь только на открытом месте опасна.

– Вот сейчас вы это и проверите, – хозяин меланхолично икнул.

– Да и времени немало прошло, – продолжал Хавр. – Будь она по-прежнему здесь, нам бы всем давно конец пришел. Еще когда через твой забор лезли.

– Вот и я о том же, – хозяин заметно осоловел. – А может, это вовсе и не враг мой, а наоборот… Обидчиков моих растерзал, да и притих до следующего раза. Так что не советую со мной ссориться. – Он пригрозил пальцем Ирлеф.

– Взял бы да и вынес другу пивка, – посоветовал Хавр. – Может, и его сушит. Дикари ведь худые были, грязные, потом просоленные.

– Хитрый… – усмехнулся хозяин, вдруг уставившись на меня. – Перевертень?

Я промолчал, а Хавр спорить не стал, кивнул:

– Перевертень.

– Здоровая рожа… Куда ты его ведешь?

– Никуда. Прогуляемся по окрестностям. Узнаем, кто чем дышит. Что у вас нового. Каков урожай.

– Ага… Где что плохо лежит… Кого бояться надо… Кого с кем стравить…

– Ладно, ты уже заговариваться стал. – Хавр поднялся. – Спасибо за приют, за угощение. Если будем живы, на обратном пути зайдем. Не проводишь до калитки?

– Нет. В окошко ручкой помашу. Что-то спину ломит, – он подмигнул нам мутным осьминожьим глазом.

– Зря это мы… Нельзя было так наедаться, – сказал я, с трудом перешагивая через окровавленный порог.

– Если последний раз в жизни, то можно, – вымолвил Хавр и добавил, обращаясь в глубь дома: – Ты двери-то пока не запирай.

Снаружи было пасмурно, зябко и тоскливо. Небесный свод, казалось, скрипел под тяжестью свинцовых туч. До ограды двадцать шагов и еще не меньше сотни до опушки леса.

– Как пойдем, – спросил я, – раздельно или все вместе?

– Так уж случилось, что сейчас мы все зависим друг от друга. – Хавр заговорил медленно, как бы раздумывая над каждым словом. – Если погибну я, вы вряд ли выберетесь отсюда. Погибнет она, нам лучше не возвращаться. Без тебя этот поход вообще теряет смысл. Стало быть, и умереть, и выжить мы должны только вместе.

– Как именно мы должны умереть, мне не интересно, – перебил я его. – Ты лучше посоветуй, как нам выжить.

– В этом мире издревле присутствуют всякие запредельные силы. Некоторые из них по своей природе умонепостигаемы для человека. И все же что-то связывает их с нами. Не знаю, кто для них люди – добыча, игрушка, оружие или рабочий скот. Поэтому вовсе не исключено, что у кого-то из нас троих есть могущественный покровитель. Он спасет не только своего любимчика, но и всех остальных. Ради этого нам и придется держаться как можно ближе друг к другу.

– Неплохо сказано. – Ирлеф была бледна, но спокойна. – Может, ты знаешь, кто этот счастливчик?

– По крайней мере не ты.

Плечом к плечу, как гоплиты[3] в строю фаланги, мы пересекли двор. Когда Хавр открывал калитку, одна из жестянок лязгнула, и этот звук заставил всех нас вздрогнуть.

Глядя прямо перед собой на такой спасительно близкий и такой недостижимо далекий край леса, я по привычке начал отсчитывать шаги. Один, два, три, четыре… Все дикари погибли внутри ограды, а мы уже благополучно покинули ее пределы… Двенадцать, тринадцать, четырнадцать… Что имел в виду Хавр, говоря о всемогущих покровителях? И кто в самом деле этот счастливчик, осененный высшей благодатью? Из намеков Хавра следует, что это я… Девятнадцать, двадцать… Но ведь он тоже не раз призывал на помощь какие-то потусторонние силы. Или это были просто ничего не значащие слова. Что-то вроде нашего «слава Богу»… Двадцать пять, двадцать шесть… Может, все и обойдется… Тридцать… Неужели наши страхи были напрасны?.. Тридцать два…

– Вот оно! – заорал кто-то рядом, и я не сразу догадался, что это голос Хавра.

Слева от нас, но не очень близко, там, где просека соединялась с поляной, сияя тысячегранным зеркалом, встало что-то высокое, узкое, зыбкое, не относящееся ни к миру живых существ, ни к природным стихиям. Какое-то холодное и беспощадное внутреннее чутье, посещавшее меня только в минуты крайней опасности, подсказало, что это конец, что нам не уйти далеко, что спасения не дадут ни лес, ни каменные стены, ни даже вся толща здешних недр.

– Делай что-нибудь! – Это был уже даже не человеческий крик, а взвизг животного, в плоть которого вонзается нож мясника. – Спаси! Если не можешь сам, зови Предвечных!

На бегу Хавр вскинул ружье и выстрелил влево, но там оказалась только пустота, а светящийся призрак был уже перед нами, над нами… вокруг нас…

…Словно влетев в центр бурного, необжигающего костра, я сразу перестал видеть что-либо, кроме сполохов ослепительного пламени, перестал слышать и дышать. Неимоверная тяжесть навалилась на плечи, сжала виски и ребра. Отчаянным усилием, раскинув руки, я успел крепко прижать Ирлеф к себе, но Хавра уже увлекало, утягивало прочь. Нет, объявшая нас неведомая сила не собиралась сожрать или растерзать меня и моих спутников, для этого слишком разнились наши сущности, – она просто уходила своим привычным путем, для которого не существовало преград в пространствах Тропы, унося с собой случайно прихваченную добычу. С таким же успехом верблюда можно было протащить сквозь игольное ушко, а ночную бабочку – сквозь оконное стекло…

…Размеренность времени изменилась – я остро чувствовал это – его, как и наши тела, размазывало по непроницаемой межпространственной стене. С тех пор как светящийся столб накрыл нас, прошла, казалось, не одна минута, но мое сердце совершило всего несколько ударов. Время боролось, как укрощаемая плотиной река, и тем особым внечувственным прозрением, что однажды уже посетило меня в каморке Хавра, я осознал: наше единственное спасение – бороться вместе с ним, соединив усилия, сопротивляться, ускользать на его волнах, растворяться в его бесконечности…

…Словно само вещество времени, сплетаясь в кокон, сжимаясь в каплю, вычленялось из материнского лона и понемногу перетекало в совершенно чуждую ему структуру пространства. Еще немного, и я не выдержу, сдамся, развалюсь на клетки, а потом, возможно, и на молекулы. Неужели мне уготован столь бессмысленный и бесславный конец? Разве стоило ради этого пройти столько дорог и претерпеть столько злоключений? В далеком будущем Фениксы встречали меня, уже исполнившего свое предназначение, но Незримые видели мою могилу на полпути к Изначальному миру. Неужели правы они? Но я хочу жить, как никогда раньше, хочу жить во что бы то ни стало! Если понадобится, я буду сражаться кулаками, зубами, ногтями, всеми фибрами души и тела, всем своим разумом и всей этой новой, самому мне еще неведомой силой, что подспудно дремлет в каждой человеческой особи, ожидая своего часа…